ТОЛЬКО что окончился XIX-й век и наступил ХХ-й. Истекший век знаменит был различными открытиями и изобретениями в самых разнообразных областях. В настоящее время всюду подводятся итоги сделанного в прошедшем столетии и в непосредственной связи с этим обстоятельством намечаются ближайшие задачи для будущих деятелей в той или иной сфере. Все это естественно и само собой понятно: можно с успехом двигаться вперед, лишь оглядываясь назад; иначе придется повторять прежние ошибки, делать вновь то, что уже сделано раньше и проч. Имеем самое законное основание оглянуться назад, в частности, и мы, прикосновенные к науке, известной у нас под именем Нравственного Богословия. Что из себя представляет, в настоящее время эта наука? Какую судьбу пришлось претерпеть ей в течение истекшего столетия? Рассмотрение этой судьбы весьма важно: оно покажет нам, что уже сделано представителями данной науки и как сделано, – что еще не доделано и не закончено, но довершение чего, однако, было бы весьма желательно, – что пока совсем не выяснилось и не раскрывалось, но к чему, между тем, ныне требовалось бы совершенно иное отношение, – что выполнено не достаточно надлежащим образом и т. д. Другими словами: наше исследование состояния рассматриваемой нами богословской отрасли в продолжение истекшего века не только сделает нам известным её прошлое, для каждого, как либо к ней прикосновенного, интересное, но и ясно укажет нам те запросы, какие непосредственнейшим образом предъявляются к богословам – моралистам в самом начале нового века, – отчетливо наметить тот путь, по какому они в настоящее время должны следовать…
В настоящем случае, как показывает уже самое заглавие нашего очерка, мы имеем рассмотреть, в частности, лишь судьбы Нравственного Богословия исключительно в нашем отечестве, игнорируя положение этой науки в других странах, на Западе. Почему предпочитаем наше отечество западным странам, это понятно и в объяснениях не нуждается. При том, на Западе уже предложено немало попыток к обозрению судеб христианской этики вне пределов нашего отечества, – попыток и серьезных, и более или менее современных концу истекшего столетия. Там, следовательно, дело уже до известной степени выполнено. И это правда, если обратить внимание на такие, напр., труды западных ученых, каковы – принадлежащее авторам: Luthartd’y и Gass’y, а также – Иодлю, Фуллье, Гюйо, отчасти Sidgwick’y и друг.1 Не говорим уже о множестве западных курсов христианской специально этики, так или иначе выполняющих, между прочим, и рассматриваемую нами задачу2. Не то видим в нашем отечестве, не представляющем в богословской литературе ничего подобного, если не считать (журнальной) краткой и написанной уже 25 лет тому назад статьи проф. А. И. Гренкова3 и проч4. Подобное положение вещей, конечно, делает появление нашего очерка и понятным, и своевременным, и неизлишним.
Впрочем, при осуществлении принятой нами на себя задачи мы будем всюду избегать излишних подробностей и каждый раз заботиться лишь об оттенении наиболее существенных и наиболее характерных сторон дела.
В истекшем XIX-м столетии Нравственное Богословиe у нас в Poccии имело, по видимому, судьбу совсем не завидную, а если исключить немногие отдельные её моменты, являвшиеся, бесспорно, привлекательными оазисами на общем пустынном фоне, то как будто и совсем грустную, печальную. По крайней мере, архим. (после епископ) Хрисанф (Ретивцев) в 1868-м уже году жалостно заявляет: «Нравственное Богословие издавна считалось у нас наукою не совсем удобною к слушанию, говоря проще – скучною. Неохотно брались за нее и сами преподаватели»5. Через пять лет (в 1873 г.) после этого проф. А. И. Гренков выражается еще сильнее: «наука, называемая Нравственным Богословием, одна из самых отсталых богословских наук, и в том виде, как она строилась до сих пор, лишена даже права на титло науки»6… «Доколе… для этой части богословия» (т. е., для нравственного) «будет 1-е апреля, доколе будут держать ее в… зачаточном положении?..»7 «Наше богословие пишется как будто бы не для живых людей, а для абстрактного бездушного общества, без плоти и крови; отсюда – крайняя педантичность нашей морали, которой никто не слушает»…8 Не изменяются в существе дела суждения о данной науке, – поскольку имеет в виду положение её в России, – и в дальнейшее время. В 1882 году М. А. Олесницкий пишет: «кто знаком с состоянием у нас этики и кому, с другой стороны, известны условия построения науки и возможность строго-научного изложения учения о нравственности, тот без малейшего колебания будет утверждать, что этика находится у нас в настоящее время в весьма неудовлетворительном состоянии, что она не построяется у нас на строго-научных началах, на которых должна построиться, как наука, – построится в форме науки даже меньше и значительно меньше, чем другие богословские науки, к области которых она принадлежит, как этика богословская, и в которых также ощущается недостаток научного построения в современном смысле этого слова. Чтобы выразить одним словом характер и направление науки о нравственности у нас, назовем ее схоластическою. Схоластицизм объемлет ее от начала до конца»…9 Еще позже, всего каких-либо четыре года назад (1896 г.), тот же профессор говорит, что в нашем отечестве «Нравственное Богословие страдает схоластичностью и бытностью содержания»…10 Единодушные жалобы на печальное положение науки Нравственного Богословия у нас – в России, раздающиеся особенно громко в последние десятилетия истекшего века, очевидно, имеют под собою некоторое основание. Насколько они справедливы, насколько выражают действительное положение вещей, на это дадим окончательный ответ, рассмотрев судьбы данной науки в продолжение XIX-го века, шаг за шагом. Тогда же определятся и средства к устранению нежелательных сторон в положении дела, если только такие средства существуют, что, конечно, несомненно… и проч..
И так, приступаем к выполнению своей задачи, уже заранее настроив читателей не особенно весело, хотя своими намеками на оазисы и не лишая их известной надежды услышать от нас и что-либо, способное до некоторой степени развеять их грусть!
Для большего удобства, при обозрении явлений из области рассматриваемой нами науки в течение намеченного нами периода времени, делим этот последний на несколько частей, сообразуясь с какими-либо выдающимися особенностями каждой из последних, так или иначе оправдывающими наше деление. Эти части – следующие: состояние рассматриваемой нами науки в России в первые годы ХIХ-го столетия до появления сочинения еп. пензенского Иннокентия, при чем в известной степени будет, разумеется, сказано и о таком или ином богатстве или бедности материала в данной области, какой XIX-м веком унаследован от прежнего времени и какой, так или иначе оказал свое влияние на судьбу рассматриваемой нами науки в намеченный нами период (I); затем – положение её с этого момента до выхода в свет труда о. И. Кочетова (II), далее – до арх. Иннокентия херсонского (III), потом – до архим. Платона (IV), до о. П. Солярского (V); затем – с него и до введения в духовно-учебные заведения устава 1867 г. (VI); явления в области Нравственного Богословия, вызванные уставом духовно-учебных заведений 1867 и 1884 гг. (VII); лекции о. И. Л. Янышева (VIII); сочинения этого периода, не имеющие школьного назначения, но обозревающие всю систему христианского нравоучения (IX); диссертации и вообще монографии по предметам, входящим в объем Нравственного Богословия (X); журнальные статьи по такого же рода предметам, переводные сочинения и проч. (XI).
I. До времени выхода в свет (т. е., до 1821-го года) сочинения еп. пензенского Иннокентия так или иначе выделяется собственно лишь одно русское произведение10а из области Нравственного Богословия, относящееся к Х1Х-му столетию, обнимающее приблизительно весь курс этой науки и являющееся вообще оригинальным. Разумеем «Нравоучение для благородных воспитанниц общества благородных девиц и института ордена св. Екатерины» – сочинение Протоиерея Иакова Воскресенского (Спб. 1813 г.11.
Оно состоит из четырех частей, трактующих – первая «о свойствах нравоучения и главнейших онаго основаниях», вторая – о «правилах должностей, до всех касающихся», третья – о «частных правилах, которые относятся к людям известных состояний и пола», и четвертая – о «правилах благоразумия и благопристойности». Не имея особенных претензий, о чем свидетельствует уже самое его назначение, сочинение о. Иакова, тем не менее, для своего времени являлось не совсем заурядным. План его, как видим, не лишен достоинств, сразу же бросающихся в глаза каждому: сначала намечаются «основы» этики, затем общие «обязанности» человеческие, потом – «обязанности» приспособительно к «состояниям» тех или других людей и, наконец, в виде как бы заключения, указанный «правила». Отказать плану в известной естественности нельзя. Затем в первой части намечаются, действительно, наиболее существенные вопросы, о которых здесь и должна быть речь: напр., «о свободе» (гл. 2), «о законе» (гл. 4), «о добродетели и пороке» (гл. 6), «о совести» (гл. 8) и др. Обязанности человека «к Богу», к «себе» и к «другим» выясняются во второй части, где речь о них, разумеется, вполне естественна при авторской точке зрения. В конце части особая (8-я) глава трактует даже об обязанностях наших «к умершим». Предметы третьей части идут также в последовательном порядке: семья, семейные обязанности и отношения («супруги», «родители» и «дети») (гл. 2–7), отношения «родства и дружества» (гл. 8), более широкие отношения – «общественные», государственные («обязанности и права Государя, обязанности подданных») (гл. 9 –11). При этом, рассуждая об обязанностях жены, автор попутно выяснил обязанности и вообще «женского пола», что особенно уместно было в виду ближайших читательниц книги. Четвертую часть, как не имеющую научного характера даже и с точки зрения той эпохи, следовало бы выпустить, но, впрочем, нельзя забывать, что в те времена любили преподавать эти «правила благоразумия в обращении с другими» («с людьми большого света, со скрытными»), «в рассуждении обычаев, одеяний, моды, в разговорах». Это была слабость моралистов того времени, а в данном случай даже и понятная несколько (читательницы были воспитанницы института…).
Существенным недостатком при раскрытии тех или других вопросов в книге автора является нередко сказывающаяся манера его говорить общими положениями, без надлежащего их раскрытия и уяснения. Напр., о «воинах» говорится, что они «должны» делать то-то и то-то, должны чувствовать то-то и то-то (указываются голословно 7 пунктов). Тоже видим и в речи об обязанностях других лиц (по большей части): категорические предписания и предписания! Или, говоря о благотворительности, автор пишет: «а) Благотвори, кому надобно, б) Благотвори, сколько надобно, в) Благотвори, как надобно, г) Благотвори, когда надобно, д) Благотвори, чем надобно». Игра словами и одни голые предписания! Впрочем, по местам авторская сухость исчезает, – особенно в тех случаях, где автором приводятся примеры из различных областей, вообще удачные и нередко весьма остроумные (из персидской истории, из греческой, еврейской, римской…; рассказы: о купце и проч.), прекрасно оживляющие речь. Автору известны воззрения Эпиктета, Сенеки, Цицерона, Саллюстия…, которые им также привлекаются на сцену при выяснении тех или иных положений. Кое-где с той же целью он пользуется и свято-отеческими творениями (напр., св. Василием Велик.). Но особенно тщательно приводятся автором библейские данные, изученные им в обширных размерах…
Мы не решаемся упрекать автора, – продолжая прерванную речь о недостатках его книги,– зато, что некоторые положения последней (помимо общих и голословных её утверждений, уже отмеченных у нас выше), хотя и не голословны, но раскрыты все же слишком мало. Дело в том, что, имея в виду читательниц, он извиняется пред ними, что и в настоящем-то объеме его книга вышла слишком большой. Следовательно, наши упреки к нему не были бы приложимы, так как мы не можем забывать его точки зрения и задач.
Имея в виду содержание книги о. Иакова, и в этом случае мы могли бы отметить некоторые неточности и известную не научность в постановке тех или иных вопросов и в их решении, в формулировке последнего (это особенно надлежит сказать, разумеется, о вопросах первой части системы), но не решаемся делать этого, так как некоторые из таких вопросов и поныне почти остаются без надлежащего их раскрытия и обоснования не только в нашей, но и в иностранной нравоучительной литературе (таков, напр., вопрос о сущности совести 12 , таковы же многие стороны в вопросе о нравственной свободе 13 и проч.).
Многие недостатки труда о. Воскресенского объясняются особенностями тех источников, под таким или иным влиянием которых он находился. К рассмотрению этих источников и обратимся. Попутно же, при этом, считаем необходимым предложить сведения и вообще о том материале, оставшемся от предшествовавшего времени, какой мог быть и был в руках как о. Воскресенского, так и последующих за ним богословов-моралистов, – чтоб не быть вынужденными после снова возвращаться к этому же вопросу.
В распоряжении о. Воскресенского несомненно были следующие источники:
1) Богословие Нравственное или христианское наставление, в которых ясно и твердо доказаны должности христианина, в общественном или гражданском, в домашнем или церковном состояние находящегося». Это – неоригинальное произведение, а перевод «с латинского» [впрочем, как говорит арх. черниг. Филарет14, «с поправками и переменами», принадлежащими переводчику], сделанный костромским «свящ. Иаковом Арсеньевым» в 1804 г15.16 Книга пользовалась в те времена большим уважением, так как издана «с дозволения Святейшего Правительствующего Синода», о чем в ней самой и заявляется. Это, впрочем, и неудивительно, если принять во внимание ту обширность, с какою в трех частях её трактуется «о началах и правилах должностей христианских» (в первой части), «о самых должностях христианских» (во второй) и «о силах духовных» (в третьей). В конце книги приложен «реестр достопамятных вещей», т. е., указатель по преимуществу предметный (весьма обстоятельный и значительно облегчающий отыскивание в ней требуемых параграфов). Затем книга, изданная о. Арсеньевым, обращает на себя внимание преобладающим в ней библейским характером и может быть названа до известной степени, так сказать, библейскою этикою: положения, трактуемые в ней, освещаются и выясняются обыкновенно при посредстве приведения или анализа библейских мест… Правда, какой-либо заметной своеобразности и особой глубины в решении нравственных вопросов в книге не оказывается, – правда, она проникнута – от начала до конца,– за немногими исключениями, – схоластическими характером, но все это – типичные признаки той эпохи, чего и нельзя игнорировать при оценке таких произведений. План первой части своей книги о. Воскресенский мог заимствовать у о. Арсеньева: «свобода, обязательство, закон…, совесть, вменение» – предметы, выясняемые первым, соответствуют предметам, выясняемым в первой же части вторым, т. е., о. Арсеньевым, говорящим здесь «о свободных или нравственных действиях, о законе, о обязательстве христиан к сохранению закона, о совести, вменении». Многое из второй и третьей частей книги о. Воскресенского напоминает собою вторую часть книги, изданной о. Арсеньевым. Четвертая часть первой и третья – второй стоят – каждая – особняком и не к похвале о. Воскресенского, игнорирующего выяснение такого важного и столь существенного вопроса, какой, как мы видели выше, раскрывается здесь о. Арсеньевым. Впрочем, первый, быть может, и намеренно опустил этот вопрос, довольно трудный для специальных читательниц его книги. О буквальном сходстве между книгами, проявляющемся кое-где, не говорим: оно могло объясняться и третьим источником, общим у той и другой. Обе книги, как обращающиеся к человеку с указаниями все обязанностей и обязанностей, – что объясняется, разумеется, известною зависимостью каждой из них от католических опытов построения науки Нравственного Богословия, обыкновенно проникнутых такою рода характерными чертами, трактующих христианскую нравственность с точки зрения Божиих заповедей и велений, – с этой стороны являются сухими и схоластически-безжизненными; но, сравнительно друг с другом, таковою из них должна быть названа преимущественно книга, изданная о. Арсеньевым, так как в книге о. Воскресенского, как и сказано нами раньше, по местам сухости нет: при всем обилии здесь, – как и у о. Арсеньева, – делений, подразделений, параграфов, под параграфов и т. д., в некоторых случаях речь становится весьма живою, интересною… Не говорим уже о том, что язык книги о. Арсеньева, под влиянием латинского подлинника, в иных местах носит не русский отпечаток, чего о книге о. Воскресенского, рассматриваемой, конечно, с точки зрения того времени, сказать нельзя…
2) И другие из иностранных (в отношении к их оригинальному языку, а большей частью и месту их происхождения, национальности их авторов…) сочинений нравоучительного характера, переведенные на русский язык, в свою очередь, также служили для о. Воскресенского в той или иной степени значительными пособиями (между прочим, благодаря выбору последних, книга о. Иакова все-же не страдает той безжизненностью, какою страдали другие опыты того времени из области Нравственного Богословия). Эти пособия: а) сочинения Вольфа [на русск. яз. были тогда известны «Разумные мысли о силах человеческого разума и их исправном употреблении в познании правды» (с лат. яз. перев. в 1753 г., изд. в Спб. в 1765 г., автор перевода Б. М.) и др.17]. к которым в ту эпоху обращались усиленно. «Разрушительной силе модной французской философии в» русских «дух. школах» (да и в других до известной степени) «старались противопоставить новые системы солидной немецкой философии, между которыми особенным благоволением у наших философов,» – говорит проф. П. В. Знаменский, – «пользовались системы лейбнице-вольфианской философии, казавшейся наиболее благоприятной для философского обоснования религиозных истин; выработанные ею онтологические понятия, как известно, служат главным основанием для построения всех рациональных доводов, какими пользуются для подтверждения религиозных положений все наши догматические системы до сего времени»…18 б) Геллерта «Нравоучение» (с нем. яз. перев. М. Протопопов; Москва, 1775–1777 гг.). Эго был «знаменитый нем. моралист, пользовавшийся огромной и почетной известностью; довольно многочисленные трактаты Геллерта читались нарасхват и переводились на иностранные языки. Искренность» автора, «ясность и твердость» его «принципов»… – все это выдвигало его заметно вперед19. Немудрено, что на такого моралиста было обращено сильное внимание и в России20, а в частности, и со стороны о. Воскресенского, искавшего для себя серьезных пособий и руководств. в) „Institutioncs theologiae moralis“ Шуберта (1759 г.), читанные о. Воскресенским, по видимому, в оригинальном тексте (не смотря на русскую их цитацию у него), могли быть полезны ему, как плод известной попытки автора стать «вне зависимости от Вольфа»21, и, как такие, он4 могли показать ему те или другие слабости в вольфианском мировоззрении и способствовать расширению его кругозора, предохранить его от узости и односторонности, от увлечений… г) «Наставления нравственной философии Адама Фергюсона [с англ. яз. перев. В. Созонович. Спб., 1804 г. С нем. яз. А. Брянцев перевел и изд. «Начальные основания нравственной философии» (Москва, 1804 г.) – тоже сочин. Фергюсона] – шотландского «этика-эклектика», раскрывающего вопрос об отношении человека к «обществу» и проч. (с обычной до известной степени для его отечественных моралистов точки зрения22. д) По видимому, о. Воскресенский пользовался также и Б. Винклером – автором «Principiorum juris ll. V» (1615 г.) – сочинения, читанного им, думаем, на лат. яз. Винклер, как известно, «следовал» (вместе с некоторыми другими) Меланхтону23, («в элементах этики возвратившемуся к Аристотелю, но) источника естественного права искавшему в десяти заповедях»…24 е) Обращался о. Иаков и к сочинению Кампе: «Краткая психология… (с нем. яз. перев. В. Подшивалов; Москва, 1789 г.), хотя обращение с этим мыслителем, при его «пелагианском оптимизме»25, должно было практиковаться осторожно… ж) Пользовался он и другими сочинениями, обращавшимися между его современниками. Таковы; α) Женникгсона (или Женнингса) «Созерцание христианства« (Спб. 1808. Перев. еп. калуж. и боровск. Феофилакт; β ) Камюзета (Камюзе) -«Начала против безверия» (с франц. яз. перев. Феофилакт, еп. кал. и боров., Калуга, 1806 г.); γ) книга: «Зрелище деяний человеческих или изображение удивительных происшествий, учинившихся как в древние, так и в новейшие времена«… (Москва, 1795 г., перев. Ив. Критский) и многие другие, потому что в те времена переводилась с иностранных языков, без преувеличения можно сказать, масса всякого рода нравоучительных произведений.26
И, разумеется, совершенно напрасно в настоящее время думают, по крайней мере, некоторые, что в ту эпоху будто бы не интересовались на Руси нравственными вопросами и их раскрытием, выяснением. Этот интерес, как видим27, и тогда был необыкновенно велик: все иностранные сочинения из данной области, о каких только приходилось слышать нашим предкам28, в то время быстро переводились и издавались в наших столичных городах, а отчасти и в других; читались же они с увлечением.
Но, помимо всякого рода переводных сочинений нравоучительного содержания, в рассматриваемый нами период времени известны были и самостоятельные (хотя нередко составленные все же на основании различных пособий) до известной степени исследования и труды из той же области. Эти труды (по крайней мере, известное их число), в свою очередь, также могли быть известны о. Воскресенскому, вообще, как мы видели, хорошо знакомому с литературой трактуемого им предмета, и могли оказать на него то или другое влияние, которое имеем основания подозревать во многих случаях, хотя дальше таких подозрений идти и не можем по недостатку осязательных данных. Перечисление (а где нужно, и характеристику) таких трудов, по крайней мере, важнейших или по каким-либо причинам интересных, считаем необходимым в виду тех же соображений, какими мы руководствовались и отмечая сочинения переводные29.
Из (более или менее) самостоятельных нравоучительных произведений, появившихся в России до XIX-го века, прежде всего должны быть отмечены принадлежащие пр. Нилу Сорскому († 1508 г.): «Устав скитской жизни» и др.30 Здесь находим «предисловие о мысленном делании», затем – речь «о различии мысленной брани (гл. 1), о борьбе с помыслами (гл. 2)», о том, «как укрепляться в подвиге против помыслов (гл. 3)»; далее указывается «содержание всего подвига (гл. 4)», говорится «об осьми помыслах (гл. 5), о борьбе с каждым из них (гл. 6), о значении памятования о смерти и суде (гл. 7), о смерти для мира (гл. 8)» и т. д.31 Характеризуя «сокровенную духовную жизнь», пр. Нил с особенною любовью говорит об «умной молитве, О борьбе с помыслами», – намечая путь «внешней деятельности», он трактует о «полной нестяжательности скитника, простоте во всем, о трудах рук» и проч32. «Совершенство» человека «заключено главным образом с свободе внутренней жизни» последнего «и её проявлений от всего, не оправдываемого понятием нравственно-доброго»… – Пр. Нил стоял в зависимости от древних восточных аскетов, каковы: «Исаак Сирин, Григорий Синаит, Иоанн Лествичник, Макарий Египетский, Кассиан Римлянин, Василий Великий» и др. Подобно им, обращая преимущественное свое внимание на «личное индивидуальное усовершенствование» человека, а «общественные обязанности подчиняя личным» и усвояя им «лишь дополнительный» в отношении к последним «случайный характер», – в отличие от восточных аскетов пр. Нил, при раскрытии сущности нравственности, «более» характеризует «отрицательные» её проявления, «более материальную её сторону, нежели формальную», при чем его этика носит «более практический характер» вместо «метафизического – восточной аскетики»…; кроме того, в различие от аскетики последней, аскетика пр. Нила написана по «наперед выработанному и строго продуманному, логически» стройному «плану»33…
В ХVII-м столетии («около 1640 г.») явилось «Православное Исповедание католической и Апостольской церкви восточной»34. Оно35 состоит из трех частей, названных – каждая – именем одной из трех кардинальных или богословских добродетелей. В первой части этого катихизиса объясняется «символ веры», во второй – «молитва Господня» и «девять евангельских блаженств», в третьей дается «понятие о христианских добродетелях, о посте, милостыне, о грехе» и его видах, после чего изъясняются «заповеди» десятословия. Нравственные вопросы, следовательно, здесь трактуются преимущественно во второй половине второй части и в третьей части в порядке раскрываемых там и тут заповедей и применительно к их содержанию. Но, конечно, они по местам разъясняются и на остальном пространстве катихизиса, по тому или другому случаю: напр., в первой части, говорящей, между прочим, «о состояниях человека до падения и после онаго…, о девяти заповедях церковных» и пр., в первой половине второй части, толкующей о «молитве» и т. д. В катихизисе оттеняются стороны учения христианского, рассматриваемого и самого по себе, и в виду католицизма, «поелику Киеву мог более вредить близкий и сильный всеми средствами папизм, чем далекий протестантизм». Отсюда понятно, почему здесь нашел себе место и «язык» католических систем, почему здесь встречаются и некоторые «мнения схоластики, не очень удачные»… При составлении катихизиса, приходилось «писать так, чтобы ни папизм не имел права обвинять сочинителя в протестантизме, ни протестантизм не обвинял в папизме – задача трудная»…36
К XVII- му же веку относится и появление «Послания 37 патриархов восточно-католической церкви о православной вере», затем «принятого, по тщательном исследовании, на соборе (1672 г…. Иерусалимском» и отправленного в «Великобританию» из «Константинополя в 1723 г.» Присланное «первосвятителями восточными в тоже время и Русскому Святейшему Синоду, как точное изложение православной веры», здесь оно и признано в смысла такового38. В нем 18 членов, к которым присоединены «некоторые» (числом 3) «вопросы и ответы на оные». В послании предложены ясные и определенные ответы по многим нравственным пунктам; по вопросам: о человеческой «свободе» и «предопределении», божественной «благодати» (член 3-й), о «зле» и его происхождении (чл. 4), о грехопадении человека и его следствиях (чл. 6), о «молитвах» за нас, воссылаемых к Богу «святыми, Ангелами-Хранителями, Божиею Матерью» (чл. 8), о невозможности «спастись без веры» (чл. 9) или «одною верою», не «споспешествуемою любовию», т. е., помимо «веры и дел» (чл. 13), о том, что и по падению «человек не лишился свободы», о необходимости для него и значении «благодати» (чл. 14), о значении «крещения» и «покаяния» (чл. 16), о состоянии человека по смерти: «мучениях» или «блаженстве» (чл. 18)… В ответе на 3-й вопрос, приложенный к посланию, говорится о «почитании святых, о поклонении иконам, о молитве»… Некоторые особенности послания объясняются тем обстоятельством, что при составлении его имелись в виду «кальвинисты» с известными специфическими чертами их учения39.
Весьма богатый нравоучительный материал представляют собою многочисленные творения св. Димитрия, митрополита Ростовскаго (« †1709 г.»)40, характеризующая нравственность и с положительной, и с отрицательной сторон. Здесь желающий найдет нужные сведения по вопросу об антропологических и других предпосылках христианской этики, затем в особенности о значении для нравственной человеческой жизни любви человека к Богу, окрашивающей и обусловливающей собою ту, о значении по отношению к христианскому преуспеянию вообще добродетелей, требуемых христианством, о проявлениях христианского настроения во внешней жизни… Наряду с положительным освещением христианского идеала, в творениях святителя находим подробную характеристику и греха в различных его видах и обнаружениях и проч. Разумеется, все эти и подобные данные могут быть извлечены из святительских творений лишь путем ознакомления со всеми ими, а не с тем или другим из них, так как какой-либо специальной нравоучительной системы у него нет41.
Когда дело разъяснения христианских нравственных начал перешло в руки преимущественно учителей духовной школы, то на первых порах в их «системах не встречалось строгого логического разграничения между предметами догматическими и нравственными: в порядке чтений они перемешаны между собою»42. Впрочем, удивляться этому нет оснований, если примем во внимание, что обособление, в надлежащем смысле этого слова, догматического богословия от нравственного и в западной науке случилось не вдруг и не так-то уже скоро привилось.43а «Впервые попытался придать науке нравственного богословия самостоятельное положение в ряду остальных наук и ближайшим образом в отношении к догматическому богословию», – говорили мы в одной из своих статей, – Данэй – «реформатский богослов», издавший «христианскую этику в 1577 г.»43, а из среды «лютеранских» богословов-моралистов лишь Георг Каликст, издавший свое «сокращение нравственного богословия» только в «1634 г.», да и то «труд неполный, только фрагмент, мало систематичный, не остающийся верным своему богословскому характеру», предлагающий «смешение богословской и философской морали»44. Но как бы там ни было, а «безличное существование» нравственного богословия, «являвшегося лишь только составною частью догматического», вредно отзывалось на существе данной науки: «нравственные вопросы раскрывались лишь попутно», иногда прямо-таки не на своем месте, «без желательной», а иногда и какой-либо вообще, «обстоятельности; в их раскрытии не было надлежащей систематичности; тормозилось» ео ipso «и дело выяснения самых догматических вопросов и т. д.»45. Образцом подобного рода системы может быть названа «принадлежащая ректору московской славяно-греко-латинской академии Феофилакту Лопатинскому »: «S c i e n t i a sacra » и т.д. – курс, относящийся к «1706 –1710 гг.»46, в котором вместе с предметами догматическими сплошь и рядом обсуждаются нравственные…47, но специальной «этики в лекциях Лопатинского» нет48а. Вообще следует заметить, что «направление» в деле построения богословских систем того времени, о котором у нас идет здесь речь, было отмечено печатью схоластицизма. В Москву он перешел «из Киева», насажденный здесь – в московской школе – киевскими питомцами. А эти последние усвоили схоластицизм и, так сказать, пропитались им «еще с XVII века, когда они для довершения образования отправлялись в коллегии – римскую, львовскую, краковскую и другие», а затем по возвращении домой «поступали в наставники академии», где и вели дело преподавания в «усвоенном» ими в тех коллегиях духе, «впрочем», оставаясь верными принципам православия и пользуясь лишь приемами, оттуда ими перенесенными, а при помощи последних сражаясь иногда и с инославием своих западных учителей…48 Указанное – то обстоятельство затем и наложило на нашу русскую богословскую, в частности – нравоучительную – богословскую науку особую печать, от которой последняя и доселе не может еще окончательно освободиться, хотя и делает в этом смысле, т. е., в смысле стремления к освобождению от иноземного влияния, серьезные попытки: рассмотрение христианской нравственности с точки зрения вопроса об «обязанностях» и их только почти одних (об исключениях речи не ведем)49 и т. п. ведет свое начало из только-что затронутой нами эпохи… и проч.50 В частности, что касается названной «системы Феофилакта Лопатинского», то она, «подобно киевским 1697 и 1701 –1703 гг., составлена по руководству Фомы Аквината; главные положения и решения вопросов взяты из него; в изложении науки автор более всего руководствовался системою Кроковского51а и последующими записками киевскими». Однако, в тех или иных случаях и отношениях он проявляет и самостоятельность, отступая от своих образцов, видоизменяя их и т. д. Но выше отмеченный нами схоластицизм присущ данной системе вполне…51 Некоторый, весьма заметный, поворот в благоприятную – противосхоластическую сторону наступил со времени и благодаря Феофану Прокоповичу 52 , бывшему в «1711 –1715 гг. ректором киевской академии», а раньше «преподавателем»…53 Феофан понимал, куда ведет и чем сопровождается следование католическими схоластическими руководствами и отсюда обратился за помощью к системами лютеранскими, из которых остановили свое внимание преимущественно на принадлежащих «ортодоксальным богословам ХVII века – Гергарду, Квенштедту, Голлазию» …54 «Влияние» этих и подобных им лютеранских богословов выгодно отразилось на богословской системе Прокоповича, значительно оттеснив из неё схоластический дух: эти богословы «давали исключительное место в своих исследованиях Священному Писанию, не признавали нужным обращаться во всяком трактате к доказательствами от разума и еще особенность – прибавили в своих системах новый отдел – usus, в котором делаются нравственные выводы и приспособления из учения догматического» 55. Впрочем, в известной степени все же не чужды были схоластического духа и сами эти лютеране (чит., напр., у Квенштедта речь о «peccata voluntaria, involuntaria, venialia, mortalia» и проч.56 притом, еще не дошедшие до надлежащего обособления нравоучительного материала от догматического57, хотя и имевшие пред собою образец в подобном род…58 ) Однако, как бы там ни-было, а новому положению вещей начало отныне было дано, хотя это положение, разумеется, и не могло сразу же завоевать себе подобавшего ему значения: слишком сильна была старая закваска и слишком успела она поработить себе богословские умы. Словом, еще предстояла «борьба между схоластикою и новым направлением»…59, хотя конечный результат её уже был заранее ясен для всех, сколько-нибудь прозорливых людей. Как увидим в свое время, особенно сильное влияние приобрели у нас системы (не столько перечисленных протестантских богословов: Гергарда, Голлазия, Квенштедта, а также и Брейтгаупта60, сколько -) Турретина и Буддея и в известной степени Мозгейма….61а- Возвращаясь к речи о Феофане Прокоповиче, к сказанному раньше должны присовокупить, что весьма большою с его стороны заслугою для нравственного богословия является то, в частности, что «он отделил богословие догматическое от нравственного, специализировав то и другое и точнее определив их задачи», а чрез то и «устранив путаницу в преподавании того и другого». О самом содержании нравственного богословия Феофан думал так: «предмет» этой науки, по нему, «добрые дела, обозначаемые в Писании именем любви. Любовь – двоякая: к Богу и ближним: поэтому нравственное богословие рассуждает: 1) о религия, как выражение любви к Богу, 2) о справедливости, которая состоит в любви к ближнему. В порядке изложения предполагалось» Феофаном «сообразоваться с 10-словием» (насколько это неудобно, о том скажем ниже, при характеристике системы Феофилакта Горского), «к учению о каждой заповеди проектировалось присоединить учение о противоположных ей пороках, об обетованиях Божиих, хранителях закона и о наказаниях преступникам его»… (см. его «введение в богословие»61. Система, как видим, не полна (нет особого отдела о любви человека, нормальной, к себе самому…); план её не отличается совершенством (помимо неудобств излагать дело по заповедям 10-словия, в системе случайное вообще место занимают пункты «об обетованиях Божиих» и проч.: см. выше) и т. д., но все эти и подобные им недостатки извинительны в виду крупных достоинств этой системы, выше намеченных…
Прежде, чем перейти к системам дальнейшего времени и к указанию их отношения к рассмотренным нами выше, отметим мимоходом два сочинения нравоучительного характера, относящиеся к началу XVIII-гo века. Разумеем 1) «Феатрон или позор нравоучительный, царем, князем, владыкам и всем спасительным, в нем же что имеет творити и соблюдати начальник, и коих устранятися прилежно; сочинение Иоанна Максимовича, архиепископа черниговского» (Чернигов, 1708 г.). Автор, известный и как переводчик, и как оригинальный писатель62а, в настоящем случай предложил «извлечение из соч. Амвросия Мерлиака, с прибавлением своих мыслей»62. Это сочинение, вопреки уверению «Странника (1864 г. I, 16)», «запрещению» не «подвергалось»63. О научном значении его говорить нет оснований. 2) Должна быть отмечена «Этика иерополитика или философия нравоучительная, символами и приуподоблениями изъясненная»… Авторы её «монахи Киевопечерского монастыря». Сочинение – весьма распространенное в ту эпоху, о чем говорят его издания: в 1712 г. (Киев), 1718 (Спб.), 1760 (Львов), 1764 (Спб.), 1774 г. (Вена) и мног. друг. (Москва).64 Предназначенное для «юношей» – сочинение весьма богато содержанием, почерпаемым авторами как из книги Св. Писания, так и из истории и т. д. Cyxиe советы и наставления нередко оживляются различного рода рассказами. Авторы были несомненно образованные и просвещенные люди, знакомые, помимо всего прочего, и с философами и, повидимому, непризрачно… Немудрено, что книга долго не сходила со сцены. Помимо общих наставлений касательно поведения человека в отношении к Богу, к ближним и пр., помимо общих наставлений и рассуждений относительно христианской жизни, её смысла и т. д., рассматриваемая «ифика» с особенною тщательностью останавливается на речи об отдельных добродетелях и пороках (о чем только здесь нет речи!), нередко переходя просто к житейским наставлениям и чисто-практическим рассуждениям (о «чтении книг», об «академии или училище», о «пользе наказания юных» и т. д.).
«После Феофилакта в системах московской академии» заявляет о себе «смесь схоластики» прежней эпохи «с светлым» сравнительно раскрытием богословской «науки по руководству Феофана: многие схоластические вопросы» устранены, и «в заключении каждого трактата» предложены «приспособления» содержания его «к жизни». Данная сторона дела заметна, напр., «в системе Кирилла Флоринского»65,представляющей собою наглядный образец борьбы прежних приемов с новыми66. Но наука о христианской нравственности, в частности, в рассматриваемой нами богословской системе не подвинулась сколько-нибудь существенно вперед. Если «произволен» был «план» системы Феофилакта Лопатинского67, то не ушел от него в данном случае и Кирилл68, у которого «в одном трактате помещено учение о добродетелях, пороках, грехах, оправдании, благодати и заслуге», при чем не помогают ему, при его желании оправдаться, ни «ссылка на Фому Аквината», ни другие данные69. Как трудно было расстаться со схоластикой, столь излюбленной с давних времен, показывает также и богословская система «ректора троицкой лаврской семинарии – Афанасия Волховскаго (с 1751 г.),70 то повторяющего Феофана Прок., то следующего схоластическим приемам…71, а также и другие труды того времени.
Может быть упомянута, впрочем, мало относящаяся к специально русской науке Нравственного Богословия система Леонтия Шептицкаго, «львовскаго епископа», изданная «во Львове (1752 г.)»: «Богословия, содержащая в себе поучение о святых тайнах, о добродетелях богословских, о заповедях Божиих и церковных, о грехах и казнях и карах церковных, вкратце собранное»…72 Не предлагая надлежащего раскрытия вопросов, рассматриваемая «Богословия» научного характера и значения, разумеется, не имеет и может быть только отмечена как лишь нечто существующее.
Нужно заметить, что во второй половине данного, т. е., XVIII-гo, века огромное влияние на умы учащегося юношества в наших «духовно-учебных заведениях» оказывал моралист – Баумейстер. Его – «одного из умереннейших и многостороннейших представителей Лейбнице-вольфианской философии – система сделалась общим учебником для всех» русских «духовно-учебных заведений еще с 1760-х годов, а в 1780-х по частям была переведена уже на русский язык73. Свежее и сравнительно свободное от схоластики направление Баумейстера «весьма высоко ценилось» представителями тогдашней богословской науки в России, что, между прочим, отчетливо выразил известный «Георгий Конисский еще в 1755 г.», о нравоучительной философии его сказавший, что она «человеку к познанию себе и своей должности чувствительно очи отворяет»74…75 Впрочем, уже и в ту пору не находили возможным вполне довольствоваться даже и Баумейстеровою «этикою»: последняя, по словам проф. П. В. Знаменского, то «дополнялась», а то так и «заменялась сочинением Пуфендорфа: О должностях человека и гражданина»76. Но Пуфендорфовым ли? Мы думаем, что нет. Мы убеждены, что здесь допущена уважаемым ученым случайная ошибка, которую, как увидим, разделяли с ним и многие другие. Дело в том, во первых, что заглавие Пуфендорфова сочинения несколько иное: «О должности человека и гражданина» (=»De officio hominis et civis»; 167377, а не «О должностях«… Единственное число удержано и русским переводчиком78, у которого читаем: »О должности, человека и гражданина по закону естественному, книги две. Сочиненные Самуилом Пуфендорфом, ныне же на российский с латинского переведенный, повелением благочестивейшей Великия Государыни Екатерины Алексеевны, императрицы и самодержицы Всероссийския, благословением же святейшего правительствующего всероссийского Синода» (Спб. Ноября 17 дня. 1726 г.) 79 . Во вторых, несколько непонятно было бы в «1780-х» и ближайших к ним годах обращаться к устаревшему уже Пуфендорфову сочинению, когда, как ниже увидим, у нас существовали уже труды митроп. Платона и друг. А если, однако, в рассматриваемую нами эпоху пользовались сочинением с вышеприведенным заглавием: « О должностях» и т.д., то это, очевидно, какое-либо новое и современное произведение. Так оно и было: «в 1783 г.» (Спб.) напечатано сочинение под заглавием: «О должностях человека и гражданина, книга к чтению определенная в народных городских училищах Российской Империи, изданная по Высочайшему повелению Царствующей Императрицы Екатерины Второй». К этому сочинению и могли действительно обращаться для «дополнения» или «замены» им нравоучительной философии Баумейстера: и заглавие его совпадает с указываемым у П. В. Знаменского, и оно современно 1780-м годам, и модно было в то время, о чем свидетельствуют «одиннадцать» его изданий80, и проч. Пуфендорфа, словом, следует оставить в стороне. Думать же, как некоторые действительно и полагают81, что книги 1783 г. и Пуфендорфова 1726 г. – одно и тоже сочинение, лишь только при Екатерине II-й переизданное (хотя-бы и с поправками и вообще изменениями), нельзя. Чтоб убедиться в этом, достаточно сличить между собою сравниваемые книги хотя бы бегло. Одна (1726 г.) – философского склада и ученого вообще характера, а другая (1783 г.) назначена для «народных городских училищ»; одна издана по «благословению Святейшего Синода», а другая признана «изложенною по философским началам, всегда слабым»…82 Книга Пуфендорфа в два раза больше книги 1783 г. (в первой 537 стр., во второй – по изданию 1786 г. – 250). В сочинении первом две части или «книги»: в одной 17 глав, в другой 18. Общее содержание первой части или книги таково: «что есть должность…, о совести…, свободе…, о вменении» (глава 1)83 ; «о правиле действий человеческих или о законе общем и о правде» (гл. 2); «о законе естественном» (гл. 3); «о должности человека к Богу или о Богопочитании естественном» (гл. 4), «о должности человека к себе самому» (гл. 5), «о должности всякого ко всем и первые еже не обидити других» (гл. 6), «о должности всякого ко всем, и второе – о познании естественного равенства между человеки» (гл. 7), «о должностях всякого ко всем, и третье – о творении взаимных человекоприятных должностей» (гл. 8), «о должностях договаривающихся, то есть, согласующих между собою, на собственных некиих положенных правах или договорах (пактах)» (гл. 9), «о должности разглагольствующих, то есть, речь между собою имущих» (гл. 10), «о должности присягающих» (гл. 11), « о должности в притяжании владения над вещми или о должности в приобретении господствования на вещех» (гл. 12), «о должностех, которые от владения вещей чрез себя происходят, в первых – о правильном владетеле» (гл. 13). «о цене» (гл. 14), «о контрактах, которые цену вещей предлагают, и о должностях, оттуду происходящих» (гл. 15), «о способах, когда разрешаема бывают обязательства, из договоров происходящая» (гл. 16), «о истолковании» (…»уставов»…) (гл. 17). Общее содержание второй части или книги таково: «о чине человеческом естественном» (гл. 1), «о должности супругов» (гл 2), «о должности родителей и чад» (гл. 3), «о должностях господ и рабов» (гл. 4), о «винах подвизающих к устроению гражданства» (гл. 5), «о внутреннем устроении градов» (гл. 6), «о частех высочайшего правительства» (гл. 7), «о видах обществ» (гл. 8), «о прилогах или свойствах повелительства гражданского» (гл. 9), «о способах притяжания повелительства, и в первых – монархического» (гл. 10), «о должности высочайших повелителей» (гл. 11), «о законах гражданских собственно» (гл. 12), о праве жития и смерти» (гл. 13), «о почтении» (гл. 14), «о власти высочайшего повелительства над имениями, в гражданстве имеющимимся» (гл. 15), «о брани и мире» (гл. 16), «о примирительных договорах» (гл. 17) и «о должностях граждан» (гл. 18). Общее содержиние книги 1783 г. таково: после «вступления», трактующего «о благополучии вообще», в первой части речь идет «о образовании души» [«введение; глава I – о добродетелях человеческих, II – о должностях к Богу, III – к ближнему, IV – к самому себе, V- о том, чего убегать должен добродетельный»], во второй – «о попечении о теле» [«гл. I – о здравии, II – о благопристойности»], в третьей – «о должностях общественных, на которые мы от Бога определены» [«гл. I – о союзе общественном вообще, II – о супружеском, III – о союзе родителей и детей, IV – о союзе господ и слуг, V – о гражданском» (здесь, между прочим, говорится «о науках, художествах, промыслах, рукоделиях» и проч.)], и, наконец, в четвертой – «о домоводстве» [«гл. I – что есть домоводство…, II – что требуется к доброму домоводству или хозяйству, III – недостатки и погрешности при домоводстве, IV – некоторые напоминания домоводцам «]. Мы привели оглавление всех отделов той и другой – сравниваемых нами книг, чтобы даже и тот, кто не видал их84, мог отсюда увидеть, сколь велика между ними разница. Словом, пред нами – две совершенно различных книги (в чем мы убедились окончательно, тщательно сличив их содержание), лишь имеющие почти тождественное заглавие. Основная мысль Пуфендорфова мировоззрения может быть выражена так: «естественное право может быть доказано, его реальным основанием служит воля Божия; основанием – же его познания являются (не откровение, а) разум и наблюдение (общественной) природы человека; его основной закон – требование всеобщего блага. Отдельное лицо в удовлетворении своих стремлений к самосохранению не должно забывать интересов общества, так как и его собственные интересы требуют общественности и уважения её условий» (Пуфендорф – «посредник между Гроцием и Гоббесом»)…85 «Основание закона естественного – содружество; однакож, к тому надобное есть благочестие»…86 «Богопочитание естественное в сем житии окончевается» и «есть союз содружества человеческого»…87 Книга 1783 г., – автор которой не Екатерина II-я88, а «Янкович, один из ревностнейших деятелей по народному просвещению в царствование» последней89,90 – не имеет научного значения даже и с точки зрения требований той эпохи. Книга переполнена рассуждениями и советами чисто практическими лишь, житейскими, к нравственности, как такой, не всегда имеющими отношение [напр., о том, куда класть «платье, обувь»…, «о хозяйстве;», о том, что делать «при отягченном и испорченном желудке (принимать рвотное или слабительное…),» «об оспе», «о походке, о стоянии, о сидении, о поклонах» и т. д. и т. д.] и даже иногда прямо простыми и нелепыми [о «выворачивании» при ходьбе «ноги»…91]. Более серьезные вопросы рассматриваются в первой и третьей частях, но, в виду ближайшего назначения книги92, решаются без достаточной глубины и обстоятельности, иногда до чрезмерности кратко и голословно93, а то так и ошибочно94…
Впрочем, «ифика», – о которой мы сказали, что она «дополнялась или заменялась сочинением… о должностях человека и гражданина»95, – «по местам вовсе не читалась в надежде на то, что все относящееся к морали лучше будет изучено в богословском классе по христианскому учению»96 . А для этого класса в рассматриваемое нами время действительно уже были ценные до известной степени руководства и вообще системы. Из них могут быть названы следующие, явившиеся до XIX-го еще века.
«Краткое христианское нравоученье» Гавриила Петрова (после бывшего спбургским митрополитом)97 (1769 и 1770 гг. М. и Спб.). Это, можно думать, «система московской Академии, писанная» еще в «1762 г.»98 в бытность Гавриила ректором последней99 и лишь только после отпечатанная. В ней сильно отразилось Феофаново влияние, но, впрочем, под воздействием запросов той эпохи (тогда «западное вольномыслие» широкою струею пробивалось и к нам), обращено внимание и на некоторые новые стороны, Феофаном не раскрывавшиеся сколько-нибудь специально100.Научное значение системы не было высоко и в ту пору. «Схоластический» её элемент сильнее, чем некоторые101 думают102.
Но особенно должно назвать явившееся в 1765 г. произведение «иеромонаха Платона» Левшина (потом моск, митрополита)103 под заглавием: »Богословия или православное христианское учение, сочиненная для наследника Российского престола» 104… Оно было в свое время выдающимся сочинением, о котором весьма лестно отзываются и позднейшие ценители. «Первый замечательный опыт изложения Богословия, чуждый схоластических тонкостей», говорит С. К Смирнов»105, принадлежит… Платону: его Xристианские Богословия хотя по цели, с которою написана, походит более на катихизические беседы, нежели на систему богословскую, тем не менее была отрадным явлением для школы, поколику способствовала окончательному падению106 схоластики. У него Богословие отказывается от своих старых форм, и вместо беспорядочного сбора вопросов, тезисов, доказательств, определений и разделений представляет стройное, удобопонятное для всякого изложения учения откровенного. Новостью было и то, что Богословие Платона написано было на русском языке»… «Падение схоластики», пишет в другом месте тот-же историк107, «ускорено и довершено108, между прочим, опытами изложения Богословия на русском языке, из которых один появился в 1765 г. (митроп. Платона). Этим снята обманчивая оболочка с учебных книг схоластических, которы,е прикрываясь латинью, не допускали вполне видеть тяжелость изложения и бесполезный набор бесполезных мыслей. Во время господства схоластики страдал от неё и русский язык, на котором неудобно было передавать старые школьные формы»…109 Эта, отличающаяся «легким изложением»110, система «принята… за руководство для преподавания богословия на русском языке во всех» наших «духовно-учебных заведениях»111. В ней три части. Для наших целей первые две части почти не имеют непосредственного значения [в первой речь идет «о Богопознании естественном, руководствующем к вере евангельской», а во второй – «о вере евангельской»],тогда как третья может быть названа кратким опытом Нравственного Богословия. Она надписывается: «о законе Божии». В ней сначала выясняется, что «вера без дел мертва есть», затем говорится, что «добрых и худых дел различие показывает нам Божий закон»; при этом дается понятие о нем вообще, – об «естественном законе», о «совести»; утверждается, что «Моисеево десятословие есть изъяснение естественного закона» и что в том «нет ни одного правила, о истине которого самая совесть человека не уверяла бы». «Весь закон и все заповеди», говорит автор, «утверждаются на двух основаниях: на любви к Богу и любви к ближнему»; при этом затрагивается вопрос о collisio officiorum (по автору – «должностей сражение»)… Затем изьясняется каждая из 10-ти Моисеевых заповедей, после чего говорится о том, что «для исполнения заповедей Божьих нужно есть содействие благодати Его, которое, как и всякое другое добро, получается усердною молитвою»; а «чего мы от милосердого Бога в молитвах своих просить должны, то все заключается в молитве Господней», «изьяснением» которой данная система далее и занимается, чем она затем и заканчивается [дальнейших приложений к ней (молитвы, – рассуждение о Мелхиседеке…) в расчет не принимаем]. Система митр. Платона, особенно в ту эпоху, когда она появилась, должна была действительно производить сильное впечатление своей жизненностью, отсутствием в ней (до известной степени) всякого рода схоластических приемов, трезвостью понимания дела. «Очевидно, что после систем схоластических», говорит С. К. Смирнов112, «она должна была показаться слушателям богословия руководством легким для изучения» и вообще восхитить современников автора, что последние и высказывали прямо (напр., «ректор Троицкой семинарии Варлаам» 113… Еще до издания в свет печатной системы Богословия (митр.) Платон составил рукописный курс богословских лекций, читанных им в «Троицкой Лаврской семинарии» в 1761–1763 гг.», впрочем, не «полный»114. Для нас интересна третья часть этих лекций, содержание которой, по мысли автора, должно быть таково: «О подлежащем предмете (de subjecto) богословия, т. е., об обращении к Богу человека – грешника; глава 1: О состоянии невинности и образе Божием; гл. 2: О грехе»115. «След схоластики остался» здесь «у Платона только во внешней постановке вопросов, именно в обозначении отделов того или другого трактата принятыми у схоластиков терминами в роде следующих: θέσις, ἔχεσις, θέσεως βεβαίωσις, ἀντίθεσις, objectionum òιάλυσις. Встречается у него и известный usus, но редко. Такое разграничение частей трактата казалось Платону полезным в том отношении, что способствовало точному и раздельному усвоению всех сторон излагаемого предмета»116… Руководителями митр. Платона были «Квенштедт», «Феофан Прокопович»117 и др.118.119
Весьма замечательна для того времени «система ректора Феофилакта Горского, читанная им в моск. академии с 1769 до 1774 г:»120, «в первый раз напечатанная в 1784 г.121 и введенная в руководство в семинариях»122. Заглавие её123: Orthodoxae orientalis Ecclexiae dogmata, seu doctrina christiana de credendis”… (1-я ч.;); „Orth. or. Eccl. doctrina chr. de agendis seu de actionibus hominum regenitorum ad legem Dei conformandis, usibus eorum, qui studio theologico sese consecrarunt addixeruntque, adornata accommodataque” (2-я ч.). Для наших целей интересна, разумеется, последняя часть124а. В ней, кроме небольшого введения, три главы или «члена». Первый трактует «о всеобщих божественных законах вообще, их возвещении, повторении и обязывающей силе, – о цели божественных законов в различных состояниях, – о законах абсолютных и условных,– об обязывающей силе совести, …о наказаниях»… Второй – «о божественных законах в частности«. В этом члене «изъясняется десятисловие»…, толкуется об «обязанностях христиан в состояниях: церковном, гражданском» и друг. Наконец, третий – «о пособиях… к соблюдению божественного закона, – о несовершенствах и искушениях возрожденных, о борьбе плоти и духа, о средствах«… к достижению «святости, о хритианском благоразумии» …»и специально о благоразумии, свойственном служителям церкви».
«Изложив свой план», – говорит о системе Феофилакта историк124, – «Феофилакт не считает нужным делать усилия для связи одного трактата с другим, не допускает нарочитых переходов от предмета к предмету. Доказательства он заимствует главным образом из Св. Писания… Он избирает места ясныя и не требующие дальнейших объяснений, от чего речь его понятна для ученика, без труда – объяснять ее; последовательность изложения не прерывается вносными мыслями, и раскрытие мысли составляет уже и её доказательство: в этом отношении Горский сходен с Платоном. Так называемый usus остался в системе Феофилакта и имеет место в конце трактата»… Значение Феофилактова курса, как руководства, продолжалось «в Академии» (московской) «до начала XIX столетия,125 а в других местах, да и здесь, – как увидим ниже, – и после этого времени. Самостоятельною в полном смысла слова ее назвать, однако, нельзя: она «составлена из различных богословских уроков: главным руководством была система Прокоповича, но Феофилакт пользовался, как ясно видно, и лекциями Кирилла Флоринского126, Гавриила Петрова127 и Макария Петровича»128.129 К ним надлежит присоединить (из иностранных мыслителей) Шуберта130, Миллера131а, Буддея131 и друг.132а – Последний, т. е., Буддей, был огромною ученою силою, оказавшею, между прочим, большое влияние и на русскую богословскую науку. Пользуясь случаем, поэтому, скажем о нем здесь два-три слова. Этот знаменитый «лютеранский» богослов- автор «Institutiones theologiae moralis» (Lips. 1712 г. У нас изд. 1727 г.). По «учености» не было ему равных современников; его «начитанность» была необыкновенна; он пользуется данными прежнего времени, самыми разнообразными и с больши успехом; у него фигурируют: «Сенека» и друг., «схоластики, Декарт, Спиноза, Локк, Мальбранш, Гоббес, Бэйль…, Гуго Гроций, Томазиус, Пуфендорф»…; «Климент Алекс., св. Амвросий Медиол.» и их отношение к «стоикам» ему известны; ему известны «Фома Кемпийский» и другие «мистики»; он рекомендует не только «Лютера,» но и «Арндта» и т. д. (особенно он близко стоял к «Шпенеру»)… «Основная мысль» Буддеевой этики – следующая: «человек должен делать все, что» так или иначе касается или ведет к «соединению с Богом и к восстановлению его образа» (с каким он был вначале создан), – и – уклоняться от «противоположного». Вся система Буддея «расчленяется на нравственное богословие в узком смысле, трактующее о сущности возрождения и освящения…, на jurisprudentia divina, ведущую речь о божественных законах и опирающихся на них обязанностях, – и на христианское учение о благоразумии», выдающее дело «проведения нравственных» принципов «в» каждом «отдельном» случае, «особенно со стороны духовных лиц»…132 Система Феофилактова, как мы видели, в общем воспроизводит план системы Буддеевой: в обоих случаях речь – о «божественных законах», об «обязанностях», о «христианском благоразумии», «специально о свойственном служителям церкви»… Несомненно, что, изготовляя свой труд, Феофилакт постоянно имел у себя под руками в качестве руководства систему Буддееву. Подражание Феофилакта Буддею, разумеется, могло только с выгодою отразиться на его системе: благодаря, между прочим, и этому обстоятельству (и даже в очень значительной степени ему именно), система Феофилакта оказалась «лучшею», по сравнению с предшествовавшими» ей, «частию потому» именно, что, следуя своему образцу, «изгнала все споры, для многих скучные, частью потому, что в изложении частей отличается последовательностью мыслей», каковое обстоятельство, как мы уже выше видели, отмечено одним историком…, к сожалению, не обратившим внимания на два особенно недостатка Феофилактовой системы (и всех других, ей подобных – а таких было не мало – напр., Платоновой, о которой речь уже велась, и проч): а) в ней «самая важная ошибка», по справедливому замечанию архиеп. черниг. Филарета, это – авторская «решимость излагать обязанности христианина по заповедям Моисея: сочинитель непременно будет повторять самого себя часто, и изложение его не будет иметь внутренней связи»; б) «в нравственном учении» (как «и в догматике») автор «приводит в нодтверждение той или другой своей мысли тексты Писания, но никогда не озабочивается мыслью, точно ли заключается в тексте тот смысл, который он предполагает. Это – еще остатки самонадеянной схоластики»133. Последнего рода недостатка Феофилактовой системы не заметил вышеприведенный у нас историк (С. К. Смирнов), усмотревший здесь, как мы выше видели, только одну достохвальную особенность134.
Огромное значение имеют и для нашего времени, как и для всех других эпох, творения св. Тихона Задонского135: а) «О истинном христианстве, содержащее в себе учение о истинной вере, о святом житие, о спасительном покаянии, о сердечном умиление, о болезновании грехов, о пребывании истинных и неложных христиан; такожде, как истинный христиан может победить грех,смерть, диавола, мир и всякое бедствие» (Спб., 1785 – 1786 гг.);136 б) » Сокровище духовное, от мира собираемое« (Спб., 1784 г.); в) »Наставление христианское« (Спб. 1783 г.) или, как оно после называлось, »Наставление о собственных каждого христианина должностях«; г) » Скрижали нравоучения, заключающиеся в древнем и новом Завете и в преданиях великого вселенского учителя св. И. Златоустаго, с приложением кратких о каждом предмете рассуждений» (Спб. 1784 г.) или, как после оно названо, «Плоть и дух» и т. д. (Спб. 1796 г.); д) «Нравоучителъные краткие слова» (Спб. 1784 г.) и другие произведения «проповеди», «письма«…). Образцово понимая сущность христианства, святитель всюду делает высоконазидательные «нравственные» выводы «из» христианских «догматических» истин. Всякий найдет, чему в святительских творениях можно было бы поучиться: и «простые люди», простой народ [даются ему наставления, как жить, даются, в частности, советы «исповедывающимся», посещающим Божии «храмы», «заимодавцам», «подсудимым» и т. под.], и «духовенство», сами «проповедники», и «монахи» и т. д. Св. Тихону был присущ «особенный дар объяснять невидимое видимым, изображать духовные мысли в видимых образах, возносить мысль с земли на небо» (чит. особенно творение св. Тихона, отмеченное под буквой «б»137… Творение св. Тихона, названное выше нами под буквою «а», «составлено им из тверских его лекций138», но «не в форме ученой системы, а в форме простого и общедоступного изложения богословских истин» и, как такое, оно «имело значение только книги для назидательного чтения»139. Впрочем, оно, как увидим ниже, играло известную роль и в истории академического изучения Нравственного Богословия, почему здесь нами специально и должно быть отмечено. Да и вообще глубокомысленные творения святителя, часто открывающие нам самые тайные стороны человеческого существа, могут быть всегда поучительны для исследователя нравственных вопросов, и в этом смысле они ценнее весьма многих специальных нравоучительных систем140.141
Некоторые богословские системы последних лет XVIII-гo столетия, известные не в печатном, а лишь в рукописном виде, не могут быть, однако, обойдены молчанием. Таковы – системы: 1)»Ректора Троицкой Лаврской Семинарии – Илариона». Его курс богословский помечен «1768-м г.»142. Что касается, в частности, его лекций по «Нравственному Богословию», то они, ярко отмеченные печатью чтений «Гавриила Петрова», о котором у нас уже была выше речь, трактуют в «трех частях» своих, из каких они состоят: а) «о началах обязанностей христианских» (1-я ч.), б) «о самых обязанностях» (2-я ч.) и в) «о духовных силах людей возрожденных» (3-я ч.)143. Быть может, чрез посредство Гавриила, а вернее (- думаем -) через непосредственное знакомство с творениями Ф. Прокоповича Иларион воспринял в себя и влияние последнего144. Дух католических схоластических учебных систем здесь еще очень силен 145…
2) Особенно интересен курс лекций «ректора» же и той же семинарии – «Мефодия Смирнова, читанный между 1784 и 1790 гг.» Последняя из «трех книг», составляющих данный курс, является системою «Нравственного Богословия», ведущею речь в «пролегоменах» – «о сущности и свойстве» данной науки, затем – «в 1-й гл. – о благодати и природе вообще, во 2-й – о различии между природою и благодатью в отношении к рассудку и его действиям, в 3-й – в отношении к воле и нравственным действиям, в 4-й – о несовершенствах и слабостях людей возрожденных, об искушениях и борьбе духа с плотию…, в 5-й – о святости людей возрожденных и степенях духовной жизни, в 6-й – о признаках, по которым можно узнать человека возрожденного, освященного и обновленного и о различении духов…, в 7-й», наконец, «о средствах возрастать в святости и в жизни духовной»… Сохранившийся курс лекций Мефодия не исчерпывает всей данной науки, не освещая вопросов «о частных обязанностях христианских, о взаимных отношениях господ и рабов, родителей и детей, начальников и подчиненных»146… Мефодий находился под влиянием, шедшим со стороны – «Платона, Феофана Прокоповича, Феофилакта Горского, Брейтгаупта, Голлазия»…147, но проявлял и самостоятельность148. Напр., им придуман «свой план»149, предложенный в нашем изложении выше. Правда, этот план особыми достоинствами отличается далеко не везде, иногда он является искусственным (особенно в первых трех главах системы, а также по местам и в других её главах) и проч., но уже то его – несомненное достоинство, что Мефодием «не принята порядок рассмотрения добродетелей и пороков по заповедям десятословия»150 . О неудобствах такого «порядка» мы отчасти уже говорили выше. Он – наследство, доставшееся нашим богословам от западных схоластических моралистов: не вдруг освободились от него (да и то не везде) и западные, богословы, тем менее, конечно, оказались в состоянии сразу порвать с ним связь наши отечественные, стоявшие в худших сравнительно условиях. Проявляет свою самостоятельность Мефодий и в некоторых частностях, характеризующих план его системы151, от чего последняя иногда выигрывает по сравнению, напр., с Феофилактовою152, иногда – наоборот… Впрочем, это, как уже и сказано нами, лишь частности, которым придавать особенное значение нет надобности. Но в общем Мефодий в данном случае сделал несомненный успех.153 Наиболее выдающимися качествами Мефодиевой «системы», весьма привлекательными, являются «ясность и краткость» её положений и мыслей154, их «связность и отчетливость»155 и проч156.157
Из сочинений по Нравственному Богословию из начала уже ХIХ-го века, несомненно известных о. Иакову Воскресенскому, может быть названо и несколько охарактеризовано158 одно: это – «Сокращение Нравственных Богословий в пользу обучающегося юношества и всех христиан, хотящих познавать и исполнять свои должности» (Спб. 1805 г.). Оно издано «с дозволения Святейшего Синода». Автор или авторы его неизвестны. После «введения» в нем рассматриваются вопросы: «о свободных действиях человека вообще и о доброте и худобе оных (гл. 1), о законе Божием (гл. 2), о совести человеческой, яко внутреннем правиле дел его (гл. 3), о должностях относительно к Богу (гл. 4), о должностях к себе самим (гл. 5), – к другим (гл. 6), о должностях в обществе домашнем (гл. 7), – в обществе гражданском (гл. 8), – в обществе церковном (гл. 9)». Распорядок материала, как видим, вообще тот же, что и у о. Иакова Арсеньева159 в двух первых частях его системы (только содержание 9-й гл. «Сокращения»… у о. Арсеньева изложено раньше содержания 8-й гл.; другими словами: для более точного воспроизведения плана книги о. Арсеньева в «Сокращении»… следовало бы переставить последние две главы – одну на место другой). Третья часть системы о. Арсеньева не находит себе соответствия в рассматриваемом нами «Сокращении». .; тоже нужно сказать и о некоторых частных пунктах особенно первой, напр., части, так что система о. Арсеньева производит впечатление большей полноты, чем «Сокращение»… Мы думаем, что первая в данном случай оказала влияние на последнее, как вышедшая несколько раньше его. Во всяком случай «Сокращение» здесь не самостоятельно, стоит ли оно в непосредственной зависимости от о. Арсеньева, или – в зависимости от оригинала переводной системы последнего, безотносительно к этому, и проч.,– безразлично… Сохраняя в себе некоторые следы схоластицизма, «Сокращение», однако ж, успело значительно вообще освободиться от его влияния, и если оно не имеет устойчиво – научной постановки, то все же нельзя совершенно отказать ему в некотором стремлении к последней. Общий взгляд на Нравственное Богословие здесь правилен; правильно указаны его источники, его значение и проч. Для большего уяснения нравственных вопросов (автор или) авторы пользуются всякого рода источниками: прежде всего, разумеется, Словом Божьим, далее – Св. Преданием (пользуются, напр., Тертуллианом…), но затем данные Слова Б. постоянно освещаются и с точки зрения естественного ума. Образованным авторам (или автору) известны и древние, и новые мыслители: Платон, Ксенофонт, Филон Ал., стоики, Цицерон, Аристотель, Диоген циник, Гомер, Плутарх, пифагорейцы, платоники, Плиний, Гораций…, Антиох Закхей…, саддукеи, манихеи…, антропоморфисты, материалисты, деисты…, анабаптисты, меннониты…, Лейбницкий (-Лейбниц), Вальтер, Пуфендорф, Гоббезий (=Гоббез), Христиан Бруннинг, Гофман, Лафтий, Лимборг и друг. Взгляды этих… мыслителей, обыкновенно служащие для иллюстраций основных – библейских… положений книги (отсюда последние печатаются крупным шрифтом, а первые обыкновенно мелким), значительно оживляют изложение и усиливают его интерес, что весьма ценно в учебной книге… Впрочем, в ней встречаются и унаследованные от прежней эпохи так называемые «правила житейского благоразумия» в роде таких, напр.: «бегай лекарей и лекарств, когда хощешь быть здоров; попечительно избирай приличную себе пищу, которая бы удобнее варилась в желудке и превращалась в тело; люби чистый и умеренный воздух, потому что оной много способствует ко укреплению тела и ободрению духа» (Гофман) и т. д. Научность книги отсюда отодвигается все дальше и дальше. Вредит достоинству «Сокращения»… и слишком большая (иногда почти конспективная) краткость некоторых его параграфов, являющихся отсюда недостаточно раскрытыми и – обоснованными: таково, напр., его место, трактующее о взглядах «протестантских богословов и философов нынешнего времени» (т. е., начала XIX-го в.) по вопросу о «расторжении брака», или место – об «обычае отмщевать причиненную обиду поединком», или – о «космополитизме», о дозволительности «лжи», о «смертных казнях» и многие другие места… Однакож, положения «Сокращения»… вообще здравы, и книга в свое время могла быть удовлетворительною для своей цели…
Других систем по Нравственному Богословию из рассматриваемого нами периода времени (т. е., до выхода в свет нравоучительной системы еп. пензенского Иннокентия), который, будучи в известной степени самостоятельными, сколько-нибудь заслуживали бы такой или иной их характеристики, нет. Может быть упомянута здесь мимоходом разве только «Этика или философия нравоучительная, по системе г. профессора Соави Досифеем Обрадовичем изданная» (Венеция, 1803 г.), – мимоходом потому именно, что она, как и сказано уже, несамобытна [«Франческо Соаве- итальянский писатель…, известный… сборником… Novelle morali (1780, много изд. и переводов)»…160] и, кроме того, ничем особенным не выделяется, да и, как справедливо замечено у Сопикова, «редка в России» ,161 (впрочем, эти два последних обстоятельства отмечаем лишь между прочим: дело – не в них, а в первом.162
В СПБурге – в «Александроневской главной семинарии (1788–1797 гг.)» «по богословию учебною книгою было сокращенное богословие Феофана Прокоповича; пособием – богословские уроки Турретина»163, затем – в «Духовной» уже «Академии», в течение «первого учебного курса (1809– 1814 гг.)» по Нравственному Богословию «учебными книгами» были: «1) Вторая часть православного учения епископа Феофилакта; 2) Schuberti et Buddei, Institutiones theologiae moralis»164. В продолжение «II – XXI академических курсов (1814–1855 гг.)» по «Нравственному или деятельному Богословию для классического употребления назначена была: Theophilacti Orthodoxa doctrina de agendis, составляющая извлечение из иностранного сочинения Buddei Institutiones theologiae moralis; для домашнего чтения воспитанникам: писания Отцов Церкви, в особенности – Василия Великого, Макария Египетского, Амвросия – О должностях, Фомы Кемпийского – О подражании Христу и Тихона Воронежского – О истинном христианстве»165.
О Феофане Прокоповиче166, Шуберте167 , Буддее168 , Феофилакте Горском169 , затем о св. Тихоне Воронежском или Задонском170 уже было говорено нами выше, сколько это, по нашему мнению, требовалось необходимостью. Упоминалось нами также о Турретине171, – затем о св. Амвросии Медиоланском172 и о Фоме Кемпийском173 , но вскользь, почему в настоящем случае не будет излишним сказать о них хотя бы лишь несколько слов. Тоже самое надлежит сделать и относительно охарактеризовавшихся у нас выше – св. Василия Великого и пр. Макария Египетского.
1) Турретин принадлежал к богословам – «реформатам», в нравоучительных произведениях которых «догматический» элемент сказывался ощутительно, «основополагающим понятием» являлся «закон», – а «добродетели и обязанности разделялись по двум или, при допущении обязанностей человека к самому себе, по трем направлениям» и проч.174 Известны произведения Турретина: «Cogitationes et dissertationes theolog., quibus principia relig. adstruuntur et defenduntur» (Genevae, 1737); «Dilucidationes philos.– theolog. dogmat. – morales» (Lugd. Bat. 1748); «Traité de la vérité de la rélig. chrét.» (Geneve. 1730…); «Orationes academicae»… (Genevae, 1737)… В этих сочинениях наши богословы – моралисты могли найти для себя немало поучительного; тем не менее настойчивое обращение их к Турретину несколько удивительно в виду сравнительно не слишком важного значения его среди других современных ему богословов-«реформатов»175.
2) Св. Амвросий Медиоланский («† 397 г.») был весьма выдающимся богословом – моралистом святоотеческого периода. Помимо сочинений, посвященных отдельным вопросам нравоучительного характера (напр., «о покаянии, о девах…, о вдовицах, о девстве»…), от него осталось выдающееся в рассматриваемой нами области творение: «De officiis ministrorum», предназначенное «для клириков, а потом и для христиан вообще». Из трех книг сочинения первая трактует о «decorum». Здесь дается характеристика четырех главных добродетелей платоновской… этики. Вторая – об «utile», под чем разумеется все, «содействующее нашему благочестию и совершенству». Третья – «конечною целью» нашею называет «Богоуподобление», что, разумеется, и должно быть названо «summum bonum». «Наша обязанность – стремиться к совершенству, содействуя» в этом «и другим». Важнейшею из добродетелей, «основою всех» других является «благочестие». Так называемые «главные» добродетели здесь «христианизированы: prudentia – обозначает» наше «отношение к Богу, justitia – к ближним, fortitudo – к обстоятельствам жизни, temperantia – к собственной личности». Христианин должен быть проникнут «смирением» – этим «неизвестным» язычеству моментом, а в своем «отношении к Богу» – обращать внимание на урегулирование прежде всего своего «внутреннего настроения». На пути осуществления нравственного идеала человек или ограничивается « исполнением » только «заповедей не убивать, не прелюбодействовать, не давать ложного свидетельства, почитать отца и мать, любить ближняго, как самого себя), осуществлением, так сказать, «средних» лишь «обязанностей», или следует голосу «обязанностей совершенных», исполняет «consilia evangelica», т. е., «любит врагов, продает свое имение и раздает бедным, добровольно постится, милосерд»… Св. Амвросием, впрочем, «особенно высоко» ставится девство, восхваляемое им всячески; «второй брак» не одобряется, «по крайней мере, для вдов», тем более, что и вообще «брак – доказательство падения и слабости»… Рекомендуя людям во взаимных отношениях руководствоваться любовью, св. Амвросий «в принципе» неодобрительно относится к таким явлениям, каковы: «война, смертная казнь»… Христианину не позволяется «даже защищать своей жизни от нападающих» на него «разбойников», а не только запрещается воздавать злом за зло. С другой стороны, ему рекомендуется всячески «благодетельствовать» ближним: «выкупать пленных, спасать от смерти, женщин – от безчестия»… Ссужать ближним деньги в росте воспрещается «безусловно»… – Св. Амвросий находился под сильным влиянием Цицерона и стоиков: его «De officiis» – до известной степени воспроизведение «De officiis» Цицерона (обрат, внимание на заглавия сочинений, на их план, терминологию, многие понятия: напр., perfectum, medium, adiaphora…). Но он в тоже время и прежде всего был и христианский мыслитель, при том, известного времени и имевший пред своими глазами известные образцы. Отсюда в его опыте перемешаны между собою элементы и представления разнородные: «античное и христианское, нравственно-человеческое и аскетически-монашеское, нравственное и религиозное, внутреннее и внешнее, широкое и узкое»… Все это перемешано между собою, но не слилось в единую и цельную массу. Впрочем, от «первого», можно сказать, «опыта» христианской этики требовать большего, чем сколько он дает, было бы несправедливо176… – Пользование св. Амвросием со стороны наших богословов-моралистов, в виду сказанного, понятно177. Оно должно было быть и плодотворным…
3) Фома Кемпийский («† 1471 г.») считается (а верно, или нет, – кем…, – об этом здесь говорить, разумеется, не имеем надобности) автором сочинения «De imitatione Christi», «переведенного на все европейские языки и изданного до 2000 раз»! Одна из отличительных его черт – «религиозная искренность», проникающая собою сочинение от начала до конца, чем оно всегда и приобретало себе всюду многочисленных и ревностных читателей, которых отталкивали от себя cyxие и безжизненные схоластические произведения той эпохи. Проводимый в «De imitatione Christi» «идеал – монашество и мистика», и отсюда, при известной крайности воззрений автора, «земная» человеческая жизнь, её смысл и значение освещаются не должным образом, не согласно с чисто-христианскою точкою зрения. Но, тем не менее, все же нельзя отказать автору в наличности у него «глубокого нравственного-жизненного опыта», благодаря которому и его односторонне-настроенный ум высказывает много превосходных и бесспорных истин. «Простота изложения» сочинения, его «истинно народная ясность»… делают его как нельзя более общедоступным178. Не удивительно, что им зачитывались без различия вероисповеданий 179. Не удивительно, что оно было одною из любимых книг для чтения и у нас – в России.
4) Св. Василий Великий († «379 г.») оставил интересные для наших целей «беседы, речи, ἀσχητιχά»… Он – проповедник аскетических воззрений, высоко ставящий монашеский образ жизни. Различение «обязательного для всех» нравственного «совершенства и более высокой ступени» последнего присуще и ему, как и некоторым другим представителям святоотеческой письменности. В виду этого понятными нам становятся его воззрения по вопросам: о значении «внешних дел» и о «степени естественной испорченности человека», несколько своеобразные и несовсем обычные. Но, стоя за аскетизм, св. отец в тоже время является и «проповедником любви», самой деятельной: уча «о добродетелях и пороках, богатстве и бедности, постах, церковной дисциплине»…, он настойчиво трактует также и о вреде «алчности, о милостыне, о братской жизни», усиленно «заботится о бедных и несчастных» (строит «богадельни, гостинные дома, больницы»), «особенно о рабах», возстает «против их продажи», хотя и оправдывавшейся «законами» того времени180…
5) Преп. Макарий Египетский (†»ок. 390 г. ») – авторъ 50-и бесед и др. сочинений, трактующий в них «об аскетизме и христианском совершенстве», рекомендует человеку становиться по – возможности над «чувственностью», освобождать себя от связи с нею…, так что чем более ему «удастся» восторжествовать над последнею, тем ближе и ближе станет к нему возможность «общения с божественною сущностью», с Богом… Весьма интересны рассуждения этого подвижника о «молитве» и её значении, как «некоторым образом вождя в хоре добродетелей». Любовь к людям, требующуюся от человека, пр. Макарий понимает как имеющую «целью скорее» парализование нашего «эгоизма», чем «общеполезную деятельность»181…
Практиковавшееся в Спб. Дух. Академии обращение к святоотеческим творениям, конечно, может быть только одобрено в виду того огромного значения для науки Нравственного Богословия, какое имеет и всегда будет иметь святоотеческая письменность182.
В Московской Дух. Академии в «1817 г.»183 руководящим началом служил «конспект, данный коммиссией духовных училищ», согласно с которым данная наука, т. е., Нравственное Богословие, была «разделена на три части, в основание деления положено понятие о подлежащем, о предмете и образе нравственного действования»184. «Первая часть (богословская ифика): о состоянии человека естественного или невозрожденного; о состоянии человека духовного или возрожденного, о средствах жизни духовной, о способе испытания духов. Вторая – божественное правоведение»: в ней, «после раскрытия понятий о сем праве, говорится об общих и частных обязанностях человека возрожденного по отношению к Богу, ближнему и самому себе. В третьей части, называемой христианское благоразумие, рассматриваются обязанности христианина пещись о назидании Церкви и в частности обязанности пастырей Церкви»185. Отсюда ясно видно, что руководителем пр. Левицкого был Буддей186)187 впрочем, профессор «рекомендовал», конечно, «Отцов и Учителей Церкви, в особенности Макария Египетского и Августина», а сверх того, «Фому Кемпийского, Арндта, Гурнбека (Hoornbeckius) и сочинение неизвестного автора, напечатанное в 1701 г. на нем. яз. под заглавием: истоpиa возрожденных»188. Обращение к святоотеческим твореньями, как уже сказано нами выше, плодотворно и похвально. Во многом могли помочь и произведения иностранных богословов, при разумном и осторожном пользовании ими. В настоящем случае пред нами выступают, помимо охарактеризованных нами выше189, Арндт190, Гурнбек, затем автор «истории возрожденных» и в особенности бл. Августин. Скажем о них191 несколько слов, чтоб каждый мог составить себе хотя бы некоторое представление о том, что отсюда могли извлечь для себя по нравственным вопросам читатели?
1) Арндт – автор «Книге об истинном христианстве» (отч. «1605 г.», а потом «1609 г.»), «переведенных почти на все европейские языки и выдержавших множество изданий». Только De imitatione Christi Фомы Кемпийского имело больше, по сравнению с книгой Арндта, «успех». Арндт – этот «евангелический Фома Кемпийский – требовал христианства, исходящего из сердца, а не из догматических формул». Он был «предшественником Арнольда и Шпенера». Воззрения Арндта, отмеченные вообще очень заметно «мистическим» элементом и напоминающие взгляды Таулера (XIV в.), «главное ударение» полагают «на мистическом – непосредственном соединении души с Богом». Впрочем, они являлись в противовес безжизненным воззрениям богословов того времени, и отсюда их значение, конечно, несомненно. Уже то одно обстоятельство, что указанное и другие сочинения Арндта сильно содействовали в свое время «пробуждению нравственного чувства» у читателей, и пр.,– делает его имя важным «в истории нравственности и практического нравоучения»…, не смотря на все его ошибки и заблуждения192. Не мудрено, что на Арндта обращали внимание и у нас в России. Скорее было бы удивительно иное к нему отношение.
2) Гоорнбек (Гурнбекк) – «голландский богослов», написавший «Theologia practica» (Утрехт, 1663 г. и друг.). Вместе с другими богословами он весьма много содействовал «научной, чисто богословской» постановке «реформатской морали». Высоко «ценил» систему Гоорнбека, напр., «Буддей, потому что она прежде всего обращает внимание свое на внутреннюю жизнь»193 … Рассматриваемая особенно с этой стороны, система Гоорнбека, действительно, заслуживает внимания.
3) Блаж. Августин († «430 г.») «не дает» нам систематического, целостного «изложения» христианских нравственных вопросов, предлагая решение тех или иных из них (краткое или подробное) по тем или другим побуждениям в тех или других своих творениях: «в Confessiones»…, во многих других, каковы, напр., «De moribus eccles. cath. et de moribus Manichaeorum», «De natura boni», «De continentia», «De bono conjugali», «De sancta virginitate», «De bono viduitatis», «De adulterinis conjugiis», «De fide et operibus», «De mendacio», «De opere monachorum» и др., отчасти также в его капитальном творении «De civitate Dei» и проч. «Enchiridion… de fide, spe et caritate» отмечен «преимущественно догматическим» характером. – Если сгруппировать все то, что по частям разбросано в различных местах, то мировоззрение блаж. Августина все же уяснится достаточно. Summum bonum христианина – «Бог». Отсюда «конечная цель» всех стремлений и чаяний здесь – «единение с Богом»; она достижима, разумеется, лишь за гробом. «Богоуподобление», к какому христианин стремится, достигается на пути пpoявлeния его «воли» (а не только путем «знания», как учили некоторые на Востоке) «в любви, которая лишь только и делает все добродетели добродетелями и без которой нет ни истинной нравственности, ни добродетелей». При такой точке зрения, «четыре (известных) главных добродетели становятся добродетелями постольку, поскольку они служат доказательствами любви к Богу». Но, если «любовь – подлинная сущность добродетели» вообще, то «основание» последней – «вера», к которой присоединяется надежда на осуществление её предметов. У бл. Августина, таким образом, данные семь добродетелей связаны между собою тесно, но это, впрочем, «не посодействовало» желательному «углублению» его в их сущность. Что касается «грехов», то они подводятся бл. Августином (по инициативе Тертуллиана) под категории – «простительных и смертных». Отсюда ведет начало «внешняя церковная таксация» грехов, не имеющая дела с настроением их виновника и пр. Отсюда же, в свою очередь, получают смысл чисто наружные средства, якобы их «уничтожающая» сами по себе («милостыня, пост», чтение «Отче наше» изглаждают «peccata venialia»)… Обращая внимание на относительную ценность жизни мирской и монашеской, на их значение в деле стремления человека к своей конечной цели, бл. Августин, правда, не отрицает достоинств и у первой (отсюда не возстает против «брака, государственной службы, судейской, военной, против торговли»…, считает «брак таинством» и всячески старается урегулировать связанные с существованием брака вопросы: об «обязанностях супругов», о «разведенных»…), но все его симпатии, тем не менее, на стороне второй: «христианский нравственный идеал и у него» – собственно «монашеский», как и у известного числа других представителей святоотеческой письменности. Девство – ценнее брачного состояния. И по его ученью, как и по учению известного числа других христианских писателей, надлежит полагать «различие» между теми, кто в своей жизни руководствуются только «заповедями», и теми, кто, сверх этого, следуют еще и голосу «советов», «воздерживаясь даже и от дозволенного» им. Последние, разумеется, совершеннее первых. Таковы, конечно, все девственники – монахи… Впрочем, и «девам» рекомендуется «смирение», предохраняющее их от нежелательного превозношения высотою своего подвига, также «молитва» (впрочем, и всем); «монахи» должны остерегаться «лености, высокомерия», трудиться (здесь выступает до известной степени специфически западная черта)… В отношениях друг к другу надлежит избегать «лжи», против которой бл. Августин борется нередко… Однако, приближение к нравственному идеалу возможно для человека лишь при условии помощи со стороны божественной благодати, «просвещающей» его «и научающей делать добро, угодное Богу», при чем «деятельность человеческой свободы полагается в повиновении и неповиновении действию благодати», в связи с «предведением» чего стоит, по учению бл. Августина, и факт «божественного предопределения»… – Если иметь в виду взаимные отношения «церкви и государства», то здесь бл. Августин высказывается в смысле предпочтения интересов первой интересам второго… Этому учителю церкви, как моралисту, ставят в заслугу обыкновенно то, что ему удалось оттенить (хотя и «преувеличенно») сущность «контраста греха и благодати», дать трезвое понятие высшего блага «frui Deo»), постигнуть истинное значение «веры» и «любви» в сфере нравственности, поставить последнюю в теснейшую связь с религией «non possunt ibi esse verae virtutes, ubi non est vera religio») и проч. Эти заслуги его несомненны, поскольку не преувеличивать их и поскольку августиновское понимание не расходится с православным194…
Киевская Дух. Академия была «преобразована в 1819 г.» При преобразовании её было обращено внимание на «сколько можно – большее усиление нравственной части Богословия»195,по крайней мере, в проэкте преобразователей. О непосредственно предшествовавшем преобразовании Академии преподавании в ней Нравственного Богословия чего-либо особенного сказать нельзя196).197 «В 1819 году богословие деятельное прочитано по запискам профессора, составленным преимущественно по классическому богословию Феофилакта de agendis»198. Таким образом, рассматриваемое сочинение, как мы уже видели и выше, в эту эпоху имело огромное влияние в деле изучения вопросов христианской нравственности (а чрез Феофилакта, следовательно, и Буддей, послуживший для него, как уже знаем199, известным образдом). Нравственные вопросы, – прибавим попутно,– разъяснялись здесь и на уроках «философии, где читалась200, между прочим, «философия нравственная с писанными замечаниями по руководству Карпе»201. Это – венский «проф. философии», известный как «противник Канта», автор „Darstellung der Philosophie ohne Beinamen (1802 –1804 гг.; тоже» сочинение «на лат. языке» носит заглавие: Institutiones philosophiae, 1804–1805г.)»202. Очевидно, киевского профессора соблазняло то обстоятельство, что книга была сравнительно «новою» по времени, но и только, так как по существу дела она не была таковою: её автор известен – как «эклектик»203. Обращение к ней, полагаем, вызвано тем, что её автор, как и сказано, был антагонист Канта, – и только – этим именно обстоятельством надеялись с помощью Карпе парализовать значение «произведенной Кантом в области мышления реформы», которая, как говорит историк, «имела кровавые, разрушительные результаты, и все, что читалось потом в беллетристических изданиях Вольтера и последователей его безбожного и нелепого, что являлось у Овена, Стефенса и подобных им погибельного для благоустроенных обществ,– все это существом своим опиралось на философию Канта, доверившего критику всего существующего какому-то чистому разуму»…204.205
В Духовных Семинариях 206 руководствовались в качестве пособий, академическими лекциями или ограничивались известными в те времена (выше разсмотренными у нас) печатными руководствами – как русскими, так и иностранными, следуя им рабски или переделывая их в той или другой мере, от чего они получали до известной степени самостоятельный вид, и проч.207).208а
Таким образом, мы видим, что в рассматриваемую нами эпоху (т. е., до 1821 года) число самостоятельных (всецело или в известной степени и смысле;) произведений из области Нравственного Богословия оказывалось значительное, и что качество их иногда было, с точки зрения условий того времени, весьма высокое: особенное незабвенны имена богослов – моралистов – Феофана Прокоповича, Платона (Левшина), Феофилакта (Горского), св. Тихона Задонского, Мефодия (Смирнова), о. Иакова Воскресенского и друг. Русские богословы-моралисты нередко были знакомы с лучшими моралистами Запада и старались (не всегда безуспешно) построить системы, не уступающие западным. Для более надежного уразумения евангельского нравоучения они обращались к вернейшему пособию – к святоотеческим творениям. В некоторых случаях принимались ими в расчет и современные им запросы жизни. Схоластика постепенно отходила в сторону и сторону… Православная точка зрения вообще удерживалась и проводилась с надлежащею настойчивостью и т.д. Словом, наука Нравственного Богословия принимала все более и более свойственный ей ˗ научный вид, отбрасывая дурное и усвяя хорошие стороны. От дальнейшего времени требовалось только продолжать дело, с большим трудом доведенное прежнею эпохою до сравнительно (с точки срения того времени) хорошего состояния, ˗ усовершать его соответственно успехам и росту наук, соприкосновенных с данною, соответственно запросам, выдвигаемым жизнью, и проч. Дело, ˗ коротко сказать, ˗ обстояло не так плохо, как некоторые полагают … Но исполнило ли дальнейшее время возложенную на него прежним задачу? Увидим…
II. Год 1821 был знаменательным в исторшии науки Нравственного Богословия у нас – в России: в течение его «напечатан на русском языке» труд по данной науке, принадлежащий епископу пензенскому Иннокентию 208 и представляющий собою его лекции, читанные им в бытность его «ректором» спб. духовной семинарии. Лекции Иннокентия уже «в 1817 г. были одобрены ревизором, академии ректором Филаретом», вследствие чего «комисия духовных училищ предписала академическому правлению: возъимеет попечение, дабы те из… сочинений, рекомендованных ревизором (т. е., уроки деятельной богословии Иннокентия…), которые нужны для классического употребления…, истребованы были в академическую конференцию для рассмотрения к напечатанию »209… Лекции Иннокентия, впрочем, еще до 1821 года уже были широко известны: так, они «на латинском языке были в употреблении у студентов первого курса» московской дух. академии («в 1817 г.»), затем здесь же «иеромон. Моисей Сахаров», в течение «1819 –1820» уч. г. «читавший лекции» по данной науке «во втором академическом курсе, руководствовался» все ими же, так как, – говорит историк, – «по основательности мыслей и ясности изложения» они-де «были в ту пору лучшим руководством для изучения Нравственного Богословия»210. Высоко ценит их, напр., и проф. А. И. Гренков, говоря: «в русской литературе мы знаем лучший опыт со стороны методологии, – это Богословие деятельное преосв. Иннокентия пензенского, помещенное в 1-й части собрания его сочинений 1845 г.»211.212… Общее содержание печатного (русского) курса Иннокентия по разсматриваемой науке213 таково. Уясняя предварительные вопросы или, как сам автор говорит, «предварительные понятия о Богословии Деятельном», он при этом, между прочим, так определяет «состав» данной науки: «все нравственные или деятельные истины относятся либо к лицу, наставляемому в деятельной жизни (подлежащее деятельности), либо к разным действиям, из коих она составляется (предмет деятельности); либо к различным обстоятельствам, с которыми действующий и его действия должны сообразоваться (образ деятельности). Таким образом, в состав Богословия деятельного входят три части: I) Христианское нравоучение, которое показывает образ зачатия, рождения и возрастания внутреннего или сокровенного сердца человека. II) Божественное правоведение, которое показывает действия, к исполнению коих сокровенный сердца человек обязывается законом божественным. Ш) Христианское благоразумие, которое показывает, как сокровенный сердца человек при известных обстоятельствах должен действовать, чтобы известнейшим путем и самому придти, и других привести в меру возраста исполнения Христова». Таким образом определивши «состав» Деятельного Богословия, Иннокентий в первой части своего опыта трактует: «I) о природе человека внешнего, без сокровенного сердца человека, II) о силе над ним плоти, III) о бессилии его духовном, IV) о возрастах его или постепенном ниспадении во глубину зол, V) о зачатии и рождении сокровенного сердца человека, VI) о внутренней его природе или качествах, VII) о силе его духовной, VIII) о бессилии над ним плоти, IX) о постепенном его возрастании, X) о средствах, способствующих к его зачатию, рождению, сохранению и усовершенствованию214». После предварительных сведений, касающихся «Божественного правоведения », во второй части своего опыта Иннокентий говорит в «члени первом – об общих понятиях или началах Божественного правоведения разделение понятий, закон Божий, обязательство, вменение, нравственное деяние)», в «члени втором – об обязанностях об обязанностях к Богу, о Богопочтении внешнем, об обязанностях людей к самим себе, о безусловных или всеобщих обязанностях к другим, об условиях или частных обязанностях людей к другим, о состоянии семейном или домашнем, о состоянии гражданском, о состоянии церковном или духовном)»; на-конец, в «члени третъем» (представляющем, согласно намеченному выше самим автором «составу» науки, собственно третью её часть) – о «христианском благоразумии о сущности и свойстве христианского благоразумия и о пособиях, к нему относящихся, о христианском благоразумии вообще, о благоразумии христианском в частности, относящемся к верующему, состоящему вне духовного звания или к мирянину»)215. Так или иначе раскрываются нравственные вопросы и в других произведениях еп. Иннокентия: напр., в его «изъяснении символа веры»216, в «опыте изъяснения» некоторых псалмов217, в его «поучениях» (напр., «о повиновении властям» и друг.)218, а особенно в его многочисленных «письмах» 219. – Общий характер этики еп.Иннокентия -библейский. Она от начала до конца анализирует, перефразирует, толкует… только библейские места, известным, образом относящаяся к вопросам нравственности. Она может быть названа даже просто систематическим сводом библейских мест нравоучительного характера220. Впрочем, случайно обращался автор и к святоотеческой письменности. Самое раскрытие нравственных вопросов ведется без достаточных подробностей и без надлежащей обстоятельности; и совершенно справедливо замечание Н. П. Архангельского, что данный опыт христианской этики «по сжатости и краткости изложения… представляет только систематический конспект»221… О таком, напр., центральном вопросе в науке Нравственного Богословия, каков вопрос о «совести», сказано у еп. Иннокентия всего лишь несколько слов222. Или еще: в данном опыте, напр., есть попытка осветить «судьбу Богословия Деятельного» в различные эпохи223. Это – важный пункт в области данной науки, но он в рассматриваемом опьте не только не раскрыт, но и не намечен сколько-нибудь достаточно [не говорим уже об ошибках автора, в роде той, напр., что будто бы «Георгий Каликст первый начал излагать учение нравственное отдельно от догматов веры»…224] и т. д. Немудрено, что, вследствие «конспективного» характера этики еп. Иннокентия, она является сухою книгою, неспособною завлечь читателя. Конечно, не то было бы, если б почтенный автор не скупился на слова и раскрыл дело с большею полнотою и подробностью225… Нерасположение его к мистическим воззрениям, находившим горячих выразителей в ту эпоху у нас – на Руси, много ему лично повредивших226, проявляется и в его этики, где он с некоторым неодобрением относится к «переводам творений Эккартсгаузена, Штиллинга и других», как содержащих «не совсем чистое учение»227… – Обращаясь к вопросу об отношении еп. Иннокентия к его предшественникам и вообще к вопросу о таких или иных «влияниях» на него, откуда бы они ни шли, мы должны прежде всего заметить, что в настоящем случае, повидимому, приложимы слова проф. А. И. Гренкова: «под влиянием деятельности библейского общества философско-нравственное направление переходит в религиозно – нравственное»228… Весь характер этики еп. Иннокентия, по сравнению с весьма многими трудами из той же области, относящимися к предварившему его времени, как раз именно и таков. Затем необходимо констатировать зависимость еп. Иннокентия от западных ученых: особенно – Буддея и Мозгейма и друг. Уже самое название опыта взято еп. Иннокентием с Запада, где еще в XVII, напр., веке появилось сочинение Гоорнбека 229 : «Theologia practica,» («1663 г.»), в XVIII – труд Витринги: «Typus theologiae practicae»…(«1717 г.») и пр.,230 напр., Лампе: «Delineatio theologiae activae»… («1728 г.»)231. Витзиуса: «Schediasmata theologiae practicae» («1729 г.»)…232, в XVII – Xp. Toмазия «Institutiones jurisprudentiae divinae» I»1688 r.»)…233, затем в XVIII – Буддея: «Institutiones theologiae moralis» («1727 г.»), «вторая часть» которых, как мы уже знаем234, носила название «божественного правов»… Постановка всего дела: план, деление этики на три части, отдельные пункты каждой из них… – все это взято еп. Иннокентием у вышеназванного Буддея. Чтоб убедиться в этом, стоит только сопоставить того и другого между собою235. Но вместе и на-ряду с Буддеем сильное влияние на еп. Иннокентия оказал и Мозгейм273а , о котором у нас отчасти речь была уже выше, когда говорили о Миллире236 , но, впрочем, была только попутная, мимоходом. Отсюда необходимо о нем поговорить специально. В 9-томном «Нравоучении Священного Писания» («Sittenlehre der heil. Schrift») Мозгейма (« 1693 – 1755 гг.») – Миллера – «две части». Общее содержание их таково: «первая часть – о внутреннем освящении душ и именно: 1) о состоянии естественном: о естественной порче человека, о причинах, вследствие которых человек остается в состоянии испорченности; 2) о средствах из состояния естественного дойти до состояния благодатного: о природе и свойстве покаяния, о признаках истинного покаяния; 3) о состоянии благодатном: о состоянии благодатном самом, о росте состояния благодатного и средствах этого роста. Вторая часть трактует о внешнем освящении жизни»…; 1) об общих обязанностях«, касающихся «всех христиан: о внешнихъ обязанностях, направленных непосредственно к Богу, об обязанностях к себе самим, об обязанностях христиан к другим – к другим вообще или к отдельным лицам; 2) об особенных обязанностях: об обязанностях, какие христиане должны исполнять, как члены естественного общества (обязанности женатых, родителей и детей, господина и слуг); обязанности в гражданском обществе ( – правителей и подданных, поселян, купцов, ученых); обязанности духовного общества ( – учителей и слушателей)»237. Особой части «о христианском благоразумии», что мы видели у еп. Иннокентия, Буддея и др. (напр., ср. у Феофилакта Горского в его «De agendis»), у Мозгейма нет, но во всем остальном, как это бросается уже при первом взгляде в глаза, между Мозгеймом и еп. Иннокентием большое сродство, само собою отвечающее на вопрос о знакомстве последнего с первым и о зависимости того от этого, проявляющейся, между прочим, и в отношении к делу пользования данными Священного Писания. Одна из отличительных особенностей опыта Мозгейма – Миллера – та, что здесь «изречения Св. Писания сопоставляются, соединяются, изъясняются, доказываются , но не имеются в виду: установление «принципов науки или вообще» интересы «ученых» (томы, принадлежащее Миллеру, сравнительно «научнее»). За то, с другой стороны, этому, иногда только лишь «назидательному», сочинению и «часто без пользы» для дела «широковещательному» нельзя отказать в черте, резко «обособляющей» его «от сочинений Вольфовой школы и от прежних» вообще, именно в «прекрасном, живом и народном изложении», в отсутствии в нем «всякой окоченевшей схоластической формы», в «остром наблюдении жизни», в «безпристрастном… исследовании Писания», в «здравом, мягком… духе», в «богатом и осмотрительном раскрытии частностей» (томы Миллера сравнительно беднее этими достоинствами)238… Влияние Мозгейма – Миллера на еп. Иннокентия во всех перечисленных отношениях не подлежит сомнениям, за некоторыми исключениями (разумеем oтсутствие у еп. Иннокентия всякой склонности к «широковещательности», выше отмеченную «сухость изложения» и пр.239)240… – Заканчивая речь об еп. Иннокентии, мы, на основании вышесказанного у нас, до известной степени присоединяемся к той лестной оценке его этики, какую, – как мы видели, – давали ей современники автора и даже в сравнительно позднее время, более или менее близкое к нашей эпохе, – присоединяемся, конечно, стоя на точке зрения условий и всех обстоятельств того времени у нас – в России.
Из напечатанных в 1821 году «некоторых опытов упражнений воспитанников спб. дух. академии», вообще кратких и не претендующих на научный характер, может быть, по крайней мере, названо одно – А. Райковского: » Что суть страсти, и могут ли они быть в истинном христианине?»241
В следующем (1822-м) году вышло в свет сочинение свящ. Тимофея Никольского242: «О Богопознании и Богопочитании«. Назначение книги – быть руководством «для камер-пажей и пажей Двора Его Императорского Величества», «законоучителем» которых автор состоял. Отсюда естественно не имеем права предъявлять к ней особых научных требований. Из 3 – 102 страниц этой книжки страницы 41–102 трактуют о «Богопочитании» и, в частности, «о свойстве добродетели» (здесь характеризуются «должности» человека «к себе самому, к ближнему, – супругов, родителей и детей, господ и слуг, государя и подданных, – к Богу», при чем говорится о различных видах «Богопочтения: внутреннем, внешнем, общественном, – о должностях пастырей» и «паствы») и «о средствах успеть в добродетели» («о покаянии, о слове Божием, о молитве, о посте, о духовном бодрствовании над самим собою, подражании, об обращении с людьми» и «о евхаристии»). Всюду сообщаются самые элементарные сведения (что, в виду сказанного нами выше, и естественно, конечно), разумеется, нимало не содействовавшие дальнейшему движению науки. Книжка написана под осязательным влиянием опытов предшествовавшего времени (ср., напр., её речь «о средствах успеть в добродетели» с речью еп. Иннокентия «о пособиях к возрастанию духовной жизни», в частности – об «ежедневном покаянии…, упражнении в слове Божием…, молитве, употреблении таинств, духовном бодрствовании, подражание Иисусу Христу»…), но прошедших чрез сознание автора и получивших здесь наружно-своеобразный до известной степени отпечаток.
Могут быть названы, по крайней мере, из « некоторых опытов упражнений воспитанников невской дух. академии, изданных по окончании первого учебного курса 1823 года»243, 1) «О признаках повреждения человеческого в самой природе человека»244 и 2)»О совести в поврежденном её состояние»245).247а
В той-же (Невской) дух. академии в течение «второго курса (1823–1825 гг.)», согласно распоряжению «комиссии духовных училищ», были назначены по преподававшимся предметам определенные учебники. Поводом к этому послужило то, «что некоторые из учащих в академиях, под предлогом недостаточности книг учебных, писали»,– по словам членов названной комиссии, – «собственные свои уроки и списыванием их много обременяли учащихся, вопреки училищному Уставу; а некоторые, избирая в руководство, по своему произволу, писателей иностранных, при изъяснении предметов богословских и философских, уклонялись в излишние умствования». Происходил, таким образом, «безпорядок», и не было «единообразия во всех училищах духовных»… В частности, «богословие деятельное» отныне должно было, в силу указанного распоряжения, преподаваться в названной академии по «руководству преосвящ. Феофилакта переяславского» (Горского, о котором у нас выше уже была речь). Однако, «наставникам», желавшим «подвигать вперед свою науку», естественно и «неизбежно» приходилось заниматься и «самобытной разработкой» её, а не следовать только учебнику. Благодаря такому отношению преподавателя, напр., нравственного богословия, к своему делу, курс по этой науке «отличался замечательною обширностью, и обязанности христианина, во всех отношениях его духовного возраста, были раскрыты с большею отчетливостью в так называемом Божественном правоведении»246 … Несомненным, полагаем, следует признать, что в данном случае руководителем являлся уже известный нам труд еп. Иннокентия пензенского, о чем свидетельствуют конечные слова только-что приведенной нами выдержки из сочинения В. И. Аскоченского, тем более, что в рассматриваемую пору курс еп. Иннокентия был новинкой и пользовался болышим почетом, о чем уже нами и говорено раньше.
«В 1823 г.», как знаем, были впервые «изданы катихизисы Филарета«248а , содержание которых (между прочим, и нравоучительное) – общеизвестно.
III.В 1824 г.247 «свящ. Иоаким Кочетов 248, царско – сельского лицея законоучитель», издал «Черты деятельного учения веры или краткое учение о христианской нравственности, изложенное в духе православной греко-российской Церкви». Этот, посвященный Императору Александру I-му, труд составился «из уроков» автора в «Императорском царскосельском лицее», как о том заявлено на обложке сочинения. Помимо кроткого «введения», в опчте «две части», в первой из которых трактуется: «о природе человека, благодатию невозрожденного (глава 1-я), о различных нравственных состояниях вне царства благодати (гл. 2), о духовном безсилии человека, благодати невозрожденного (гл. 3), о переходе человека из состояния естественного в состояние благодатное (гл. 4), о природе человека, благодатию возрожденного (гл. 5), о возрастах жизни духовной (гл. 6), об искушениях и духовной брани человека возрожденного (гл. 7), о духовном испытании (гл. 8) и о средствах, споспешествующих возрастанию и сохранению благодатной жизни в человеке (гл. 9-я)». Предметы второй части: «закон (гл. 1-я), обязанности христианина вообще (гл. 2), обязанности христианина в отношении к Богу (гл. 3), обязанности христианина в отношении к самому себе (гл. 4), обязанности христианина в отношении к ближним (гл. 5), обязанности христианина в состоянии домашнем (гл. 6), обязанности христианина в состоянии гражданском (гл. 7), обязанности христианина в состоянии церковном (гл. 8) и побуждения и средства для христианина к верному исполнению его обязанностей (гл. 9-я)». Согласно « желанию некоторых из читателей» разсматриваемого сочинения о. Кочетова, «вторая часть» книги, «с некоторыми переменами и дополнениями», затем «была издана» автором «в 1827 году отдельно от первой (под заглавием: Начертание хриатанских обязанностей по учению православно – кафолической Церкви), дабы она могла иметь большее употребление, особенно при воспитании юношества»249. Число глав второй части «Черт деятельного учения веры»… и надписание их удержано в новом издании250 . – Опыт о. Кочетова, – не смотря на то, что он появился вскоре после выхода в свет отличавшегося указанными у нас качествами труда еп. Иннокентия, – обратил на себя усиленное внимание в ученом русском мире. Автор, – согласно «отзывам преосвящ. Григория, еп. ревельского, ректора академии» (Спб.), – «архим. Поликарпа и протоиер. Г. П. Павскаго» и «по предложению» первого, – был удостоен за свое сочинение «степени доктора богословия»251. Затем «книга Кочетова» сделалась «руководственною в Московской Академии при Евлампии, который преподавал нравственное богословие от 1824 до 1831 года». Сам профессор московский об этом говорит так: «представляя академическому правлению обозрение предметов по классу деятельного богословия, имею честь донести, что, имея в виду возможным образом держаться данного предписанием комиссии духовных училищ в 1825 г. руководства (т. е. Theophylacti doctrina de agendis), впрочем, достигать по возможности полноты, потребной в систематическом изложении нравственных истин, а притом не обременять и учащихся письмом, я приобщил для себя к данному вообще руководству книгу, известную под заглавием: черты деятельного учения, вознамерившись восполнять или поправлять одного автора другим, а сим образом и облегчить труд и делать оный полезнее. По предложенному плану разделив на три части деятельное богословие, собственно на нравственность или на учение о подлежащем, на правоведение и благоразумие христианское, я первую часть проходил по означенной книге, где сия часть изложена в надлежащем порядке, а у автора (т. е., у Феофилакта) без нарочитой цели и порядка поставлена на конце. Что касается до разности языка с данным руководством, то российский язык избран для удобности и приличия изследования нравственных истин, долженствующих быть близкими к уму, а еще ближе того к сердцу. Употребление латинского языка, вместо преподавания на нем уроков, достаточно может быть заменено сочинением на латинском языке рассуждений. А между тем само по себе классическое чтение автора не останется без пользы для лат. языка». «При другом случае», – говорит историк академии, – «Евлампий свидетельствует, что первую часть нравственного бoгocлoвия он преподавал по книге Кочетова на русском языке, а вторую – об обязанностях христианина – по руководству Феофилакта – на лат. языке. Так составлен и коиспект: половина на русском и половина на лат. языке»252. Оригинально! Под свое покровительство до известной степени принял кпигу о. Кочетова и митроп. московский Филарет (Дроздов), когда она, а с нею вместе и «некоторые» другие опыты «по нравственному богословию, повидимому, были осуждены конспектом, составленным в особом комитете в начале 40-х годов. Сии книги» [т. е., данная, затем «Феофилакта» Горского «De agendis, прот. Бажанова: Об обязанностях христианских» (о ней ниже у нас будет речь)], по словам московского святителя, «заслуживали бы, чтобы их оправдать от всеобщего нарекания или подозрения в неправославии, бросаемого конспектом на все учебные книги по нравственному богословию, без изъятия»253… Одобрительно отзывается о книге о. Кочетова и проф. А. И. Гренков, говоря, что в ту эпоху она «была лучшим учебником», так как в ней-де «уже совершенно нет правил христианского благоразумия и благопристойности, основанных на житейских началах, а все нравоучение излагается в строго-религиозном духе», и она-де «написана научным языком», при чем «всякое положение подкреплено текстами»254…256а В виду этих и подобных им обстоятельств, мы и нашли возможным поставить речь об опыте о. Кочетова во главу особого из числа нaмечeнныx нами XI-и пунктов или параграфов нашего настоящего очерка, т. е., начать ею § III-й. Однако, наделавший шуму учебник этого отца протоиерея заслуживает ли в действительности тех почестей, какие ему расточались? Не совсем… И прежде всего он не самостоятелен до известной степени, что уже и отмечается исследователями: одними осторожно, другими гораздо решительнее. Один (С. К. Смирнов) говорит только то, что «труд профессора Кочетова имеет много общего с лекциями Иннокентия»255. Это обстоятельство не удивительно и на первый уже взгляд, если принять во внимание, что о. Кочетов в спб. академии преподавал не богословие, а «общую церковную историю»256, и потому едва ли имел возможность заниматься самостоятельными и крупными изысканиями в других научных областях, напр., в области Нравственного Богословия. Другой ученый (Н. П. Архангельский) заявляет, что « Черты деятельного учения веры прот. Кочетова со стороны методологии почти тождественны с Богословием деятельным преосв. пензенского Иннокентия. Разница состоит лишь в том, что прот. Кочетов опускает из своей системы 3-ю часть Богословия деятельного: о христианском благоразумии… Первая часть его системы… имеете теже самые задачи, туже последовательность в их осуществлении и почти тоже самое деление на главы… Вторая часть …точно также почти вполне по построению соответствует Божественному правоведению системы святителя пензенского»257. То, что говорит данный ученый, должно быть еще более усилено, так как «прот. Кочетов» не «опускает» речи «о христианском благоразумии», а ведет ее также (как и еп. Иннокентий) в самом конце своей нравоучительной системы: см. стр. 372 – 385, где дается «понятие о христианском благоразумии» и указываются, а затем и выясняются «правила» этого «благоразумия», при чем зависимость позднейшего систематика-моралиста от более раннего там или сям выступает с достаточною наглядностью и осязательностью. Третий исследователь (арх. черниг. Филарет) выражается вполне откровенно, говоря, что «оригинального в книге» о. Кочетова «очень мало; латинские записки ректора переведены на русский язык, – вот и все дело» автора258. С мнением преосв. Филарета соглашаемся вполне. В самом деле, возьмите для примера хоть рассуждение у еп. Иннокентия «о пособиях к возрастанию духовной жизни». «Известнейшими»… из них служат: «ежедневное покаяние, умерщвление плоти, упражнение в слове Божием, хождение пред Богом, молитва, употребление таинств, духовное бодрствование, подражание Иисусу Христу и общение со святыми»259. В соответствующем отделе у о. Кочетова указываются следующие «средства, споспешествующие возрастанию… благодатной жизни»…: «покаяние, умерщвление плоти, хождение пред Богом, Слово Божие, евхаристия, духовное подражание, обращение и общение со святыми»260. Комментарии не требуются. Поскольку о. Кочетов подражает еп. Иннокентию, постольку к его книге приложимо все то, что в свое время было сказано нами по поводу системы названного преосвященного. Здесь считаем нужным отметить только то, что научное достоинство системы о. Кочетова не может быть признано высоким даже и в относительном смысле. Достопочтенный проф. А. И. Гренков, очевидно, по снисходительности только своей, дал об опыте о. Кочетова вышеприведенный одобрительный отзыв. Конечно, правда, что этот опыт написан «в строго религиозном духе»261, что «текстами подкрепляются» авторские положения; конечно, мы решаемся признать разсматриваемую книгу «лучшим учебником» по сравнению с книгами о. Воскресенского (о нем была речь выше), о. Мансветова (о нем будет речь ниже)262… Но мы должны признать, что и у о. Кочетова «правила христ. благоразумия…, основанные на житейских началах», до некоторой степени все-же сохранились (см. стр. 374 и др.), хотя, безспорно, далеко не в такой, в какой мы видели их, напр., у о. Воскресенского. О недостаточной научности приемов о. Кочетова говорят весьма многие места его книги: напр., параграф о «столкновении обязанностей» (стр. 145), состоящий из нескольких строк, не носит и тени научных приемов, ничего не разъясняя; страницы о «совести» (131…) дают о ней далеко не научное представление…; вообще весьма часто вместо научных разъяснений в книге находим одни, так сказать, благочестивые размышления и разсуждения263… Но безспорное достоинство опыта о. Кочетова – это – ясное, общедоступное её изложение. Похвально и авторское стремление по местам обращаться за разъяснениями тех или иных вопросов к святоотеческой письменности, но, к сожалению, оно проявляется редко и случайно… Как бы там ни было, впрочем, но книга о. Кочетова, – повторяем сказанное нами выше, – в ту эпоху обращала на себя большое внимание общества…, хотя и не двинула науки существенно вперед…
В 1825 году отпечатана книга о. Григория Мансветова 264 : » Обязанности домашнего общества по разуму исполнителей Слова Божия древних христиан« (Спб.), трактующая «о том, что каждый член домашнего общества должен и может исполнять свои обязанности», и затем характеризующая эти последние, именно: «обязанности мужа, жены, родителей, детей, братьев, родственников, воспитателей и наставников, родителей и детей к воспитателям и наставникам, господ, слуг, друзей, домовладык в отношении к гостеприимству, – к братьям меньшим, – братьев меньших», наконед, «общие обязанности всех членов домашнего общества». Книга о. Мансветова произошла при особых обстоятельствах, с точки зрения которых она, конечно, и должна быть обсуждаема, – и характер, отличительный её особенности не совсем обычны. В основу её, по словам автора, легло «случайное только собрание мыслей, встречавшихся» ему «при чтении церковных писателей», и представлявшее собою «три или четыре тетрадки, написанные без всякого намерения привести в надлежащей порядок мысли и составить нечто целое». И лишь только с течением времени, по совету одного лица, автор упорядочил свои записки: «смотря по предмету, разделил мысли одни от других; из некоторых мест извлек только сущность и расположил по своему; инде объяснил советы великих учителей церкви; иногда приноровлялся к духу» своего «времени» (что весьма замечательно), «не отступая, однако, от их намерения и от духа истины, который царствует в их творениях»; при этом, «мысли свв. Отцев и прочих церковных писателей» он «позволил себе подкреплять властию Св. Писания; к учению Святых» он «присоединил пример их поведения». Книга назначена «для всех возрастов и состояний»265. Автор имел в виду «то, чтоб она, не пугая строгостью правил, была способна к нравоназиданию ближнего и, научая быть истинными христианами, не отвергала правил благоприличия, которого требует от нас свет». На составление книги, т. е., собственно на собрание материалов для неё, потрачено автором много времени, в чем убедится всякий, прочитавший хотя бы «примечания» к ней, помещенные в конце её, в виде особого приложения. Благодаря заботливости о. Мансветова, книга его, написанная живым и ясным языком, чуждая всякой сухости, вполне достигает той скромной цели, ради которой она написана. Не имея научных претензий, она, при условии предварительного обновления её языка, могла- бы читаться и ныне любителями назидательного чтения, вызывая у них чувство удовольствия. В свое же время она представляла собою очень приметное явление…
В Моск. Д. Академии после Евлампия266 » иepoм. Платон Казанский»267 читал «лекции» по Нравственному Богословию, «преимущественно руководясь Рейбергером (Institutiones Ethicae Christianae. Wienn. 1819…), по местам… пользуясь лекциями Иннокентия и учебною книгою Феофилакта; план удержан назначенный в конспекте комиссии духовных училищ»268. Книга Рейбергера, состоящая из «трех томов» и бывшая в ту пору новинкою, естественно могла обратить на себя внимание русского богослова – моралиста, тем более, что данный немецкий богослов «бенедиктинец» – ко времени выхода в свет названного его сочинения был уже довольно опытным ученым (еще в «1794 г.» им было издано «Systematische Anleitung»…)269, хотя, впрочем, особенною известностью его труды не пользовались на западе, где были гораздо более обстоятельные, принадлежавшшие другим авторам. Русские же богословы в то время пользовались западными исследоватями более или менее случайно, не всегда выбирая между ними наиболее и действительно значительных270. После Платона («в марте 1833 г.» он был переведен на службу в Н. Новгород271 «некоторые» в данном случае «читали» лекции «по Штапфу»272. Но так как речь о нем должна относиться к следующему (IV-му) параграфу нашего очерка, то там и предложим некоторую его характеристику; здесь же говорить о нем более не будем, а перейдем к характеристике других трудов, именно русских.
Обращает на себя внимание обширная273 «речь – Об основных формах, изображающих явления нравственной жизни или об основных нравственных должностях человека. определяющих и степень нравственного совершенствования его, и способ к достижению его назначения, произнесенная в торжественном собрании Императорского Харьковского унив-та проф. Федором Чановым (30 авг. 1832 г.)». Это в сущности – полная нравоучительная система. Автор – религизно-настроенный человек – во главе последней ставит слова: «Господи! призри с небесе, виждь и посети виноград сей, егоже насади десница Твоя!».., ясно определяющая характер и направление его образа мыслей. «Самое обширное, самое совершенное земное учение, какого только достигал человеческий разум», – говорит автор, – «еще мало проливало света на земное поприще жизни, и, между толиким множеством путей ложных, не открывало пути истинного, ведущего человека к совершенству, доколе не возсиял миру Свет разума, Солнце правды, – доколе благодатная религия не разлила на все познания света истины и доколе проистекшая из нея небесная нравственность не научила людей проходить звание, в какое кто призван, непостыдно и творить волю Бога благую и совершенную, основывающую должности человека на его истинном счастьи»… «Да будут вера и проистекающая из неё нравственность всегдашними неугасающими… светилами… Вера… проповедует живую, деятельную и чистую нравственность. Вера и нравственность, служа одна другой жизнью и подпорою, сливаются в священный характер одной небесной добродетели… Идея, служащая основанием нравственности, есть идея вечной и безпредельной истины, – вечного и безпредельного блага, как следствия ея». Став на такого рода исходную точку зрения, автор затем и характеризует «основные формы явления истинно-нравственной жизни и добродетели человека, сосредоточивающиеся в основных должностях его к Богу, к самому себе и другим». Исполнение человеком обязанностей первого рода служит необходимым предварительным условием исполнения им вторых и третьих. Все обязанности намечаются и выясняются Г. Чановым и с известною точностью, ясностью, и с достаточною обстоятельностью, при чем обязанности второго и третьего рода ставятся в тесную связь как между собою, так и в отношении к нашим обязанностям к Богу. Частнейшие обязанности, раскрываемые автором, теже, какие и вообще выясняются в курсах христианской нравственной философии или даже Нравственного Богословия 274, не исключая и обязанностей, определяющих наши отношения к «церкви», к «Богослужению». Тоже надлежит сказать и о характеризуемых автором различных добродетельных свойствах, в числе которых выясняется особо, напр., и «смирение» и пр. Философские попытки объяснения дела, расходящиеся с православно-христианским его пониманием, равно – как и инославно-христианские, автором не одобряются…275 Вообще речь проф. Чанова – симпатична, а для своего времени должна была иметь некоторое и научное значение. Осмысленная и серьезная, она могла служить хорошим пособием в деле преподавания Нравственного Богословия.
В том же (1832) году напечатана книга о. Алексия Малов 276 «О вере и нравственности христианина« (Спб.) – первая её часть («о вере»)- «третьим изданием», а вторая («о нравственности») – «вторым». Для наших целей имеет значение последняя, где, сказав о «необходимости нравственного учения, о начале» его – «священном писании, центре – десяти заповедях», автор выясняет наши «должности к Богу, к ближним и к самим себе», после чего следует краткое «заключение» к системе. Общий распорядок материала, таким образом, не представляет здесь ничего оригинального. Освещается этот материал при помощи данных (как этого и следовало ожидать: см. выше), Слова Божия, которых в настоящем опыте приводится вообще огромное количество. Отчасти делается попытка освещения тех или иных сторон дела и путем привлечения некоторых святоотеческих данных, но – вообще случайная, к сожалению. Некоторые положения книги иллюстрируются примерами (характеризуются те или иные «лжеучители», даже «безпоповцы»…; приводятся разсказы о нескольких лицах, давших «неразумные обеты», и проч., передаются библейские разсказы, разъясняющие те или другие нравственные правила…), что в известной степени оживляет вообще весьма сухую речь автора-любителя всякого рода делений, подведения каждой почти мысли под особые пункты (получается впечатление, что как будто бы видишь пред собою какой-то длинный реестр, перечень положений – и только или почти только). По местам, впрочем, встречаются и весьма свежие разсуждения, особенно бывшие уместными в ту эпоху, напр., о «поручении воспитания детей чужеземцам» и др. Научного значения опыт о. Малова не имеет, да он и не претендует на это, желая быть в «роде» назидательного «катихизиса»277, соответственно чему в нем фигурируют как вопросы, так и ответы (хотя ими опыт и не так испещрен, как обычные катихизисы).
Можно, по крайней мере, назвать некоторые, относящиеся к данному периоду (1824–1832 гг.), труды: самостоятельные и переводные. К числу первых относятся: 1) Н. Полозова «Всеобщая нравственность, основанная на религии, с примерами опытности и правилами знаменитейших нравоучителей» (Москва, 1831 г.); 2) N – а «Рассуждение о чувственной любви и пагубных последствиях её» (Спб., 1832 г.); 3) Ф. Эмина «Путь ко спасению или разные набожные размышления, в которых заключается нужнейшая к общему знанию часть Богословии» (Спб. 1824 г., раньше была изд. еще в 1819 г.); 4) N-а «Краткий путь к блаженству» (Москва, 1824 г.) и другие, имеющие вообще назидательный характер и чуждые научности. Из второго рода сочинений могут быть отмечены: 1) Н. Другова: а) «Наставление о смирении, необходимо нужном для всех вообще христиан; с присовокуплением духовных и благочестивых мыслей» (Москва, 1825 г ); б) «Дух утешитель или размышления о некоторых (библейских) словах Духа Святого. способствующих к утешенью скорбящих, на каждый день месяца» (Москва. 1824 г.); в) «Как должно стоять в церкви» (М. 1825 г.); г) «О христианском воспитании детей» (М. 1827 г.); д) « Чтение на пользу скорбящим и ничто в наставление здоровым» (М. 1829 г.); е) «Остережение от господствующих в мире пороков» (М. 1830 г.); ж) «Христианское нравоучение в кратких размышлениях изложенное в пользу всех, истинно-хотящих спастися» (М. 1831 г.) [известны переводные издания о. «протоиерея», принадлежащие и к более раннему времени: а) «Верный и самоотверженный путь ко спасению» (М. 1816 г.); б) «Нравственное изъяснение блаженств евангельских» (М.1818 г.); в) «Христианин, поучающийся истине и добродетели, из созерцания царства натуры и благодати» (18г.); г) «Благочестивые размышления о некоторых предметах христианской веры» (М. 1823 г.)]. «Все эти книги»278, – говорит биограф о. Другова – «архим. Г- ий»,– «отличаются не столько ученостью279 , сколько назидательностью, практическим направлением, теплотой благочестивого чувства, простотой и чистотой изложения»280… 2) Блера «Нравственные и философические беседы» [Москва, 1829 г. – В основе их лежит мысль, что «корень всех добродетелей, основание всякого блага – учение И. X. Спасителя» (чит. предисловие переводчицы – Анны Буниной). Эти «XVII бесед» не лишены интереса, особенно – I-я, II, IV, VI-IX, XI-XVI-я и др.]. 3) «Свящ. И. Д. Колоколовым», «по распоряжению Св. Синода, переведено на русск. язык Православное исповедание веры католической и апостольской Церкви восточной» (1831 г.)281.282. Другие произведения из данного периода, как самостоятельные, так и переводные, могут быть оставлены без внимания в виду их ненаучности, совершенной незначительности и проч.
IV.В период времени с 1833 г. и до 1854-го, т. е., до выхода в свет книги архим. Платона (Фивейского), было написано не мало трудов, относящихся к области Нравственного Богословия и захватывающих ее или в цельном её виде, или те или другие её части. Из этих трудов (некоторые из них долго сохранялись в рукописях и были напечатаны позже) одни, в каких-либо отношениях сравнительно более выдающееся, могут быть охарактеризованы и сравнительно подробнее, а другие – кратко, иные-же заслуживают одного только упоминания.
Трудом, открывающим собою новый период в истории рассматриваемой нами науки в нашем отечестве, являются «лекции», прочитанные в киевской духовной академии Иннокентием, бывшим после херсонским архиепископом. Нравственное Богословие было предметом чтения Иннокентия в течение «1833 –1835 гг.»283 Эти чтения положили начало новому направлению в деле выяснения нравственных вопросов у нас – в России и вообще должны были дать толчек к плодотворному – дальнейшему развитию данной науки в нашем отечестве, так как отзывы непосредственных «слушателей профессора» об его лекциях были «восторженны»284 и так как эти восторги, насколько пред нами выяснилась вся вообще личность покойного архипастыря херсонского, конечно, не могли быть безпочвенны285. К прискорбию, изданы в печати лишь «вступительная лекция» Иннокентия «по Нравственному Богословию», его «Введение в Нравственное Богословие» и «Нравственная антропология ». Это – во-первых. А во-вторых, и это – то немногое напечатано по «запискам, составленным, со слов его, бывшими его слушателями», «самим» профессором не редактированным и отсюда «естественно» содержащими в себе «много неточностей, неисправностей и пропусков»286… Впрочем, как бы там – ни было, а напечатанных страниц все же достаточно для того, чтобы составить себе понятие об Иннокентии, как моралисте, и определить его значение.287
I. В своей «вступительной лекции« Иннокентий выясняет значение «воли» в нашей нравственной жизни, превосходящее собою «важности всех других способностей» человеческих и, однако, далеко не всегда нами понимаемое. «Воле» присуща «свобода», без которой та «не могла бы повелевать», но последней, «кроме свободы, нужно делать еще разбирательство, суд». Чтоб правильно устраивать свою внутреннюю жизнь, необходимо ясно представлять себе «начало – принцип нравственности», каковым является, конечно, «Божья воля», лишь бы только она «правильно понималась» нами. Она возлагает на нас различные обязанности, к так называемому «стечению» которых надлежит относиться с осторожностью, так как здесь мы имеем дело со «своего рода оптическим обманом»… В деле упорядочения нами нашей нравственной жизнедеятельности имеет большое значение «совесть, процесс суда» которой таков: «законодательство, свидетельство и разбирательство». При помощи своей «воли» мы можем «усовершаться и портиться» духовно, что, разумеется, происходит постепенно. О нормальном направлении этой своей силы, «в сравнении с» которою «мало значат все силы, коими движутся планеты, вращаются солнца», нам и надлежит заботиться. Само собою разумеется, что Нравственное Богословие имеет дело с направлением и урегулированием нашей волевой деятельности. Иннокентий так и называет его «наукой практического христианского богословия». Он усвояет ей «важное» значение, но в то же время естественно считает весьма трудною. Значение её понятно в виду того, что «нравственность христианская есть самое существенное в христианстве, самое возвышенное и таинственное», что она «не есть такой предмет, которого можно не знать». Трудность её несомненна: «надобно передать нравственность христианскую так, чтоб она перешла в существо духа, в жизнь; но к сим кто доволен»?… Для успешного понимания начал христианской нравственности христианский богослов располагает надежнейшими и вернейшими средствами: пред ним примеры Спасителя, святых Его угодников…; постоянный его «наставник – Дух Святый»… Изучать данную науку слушатели должны, имея в виду «жизнь свою и со временем – других», – не откладывая такого изучения на неопределенное время. Одним из важных и плодотворных пособий здесь будет наше самоизучение…– II. Во «введение в Нравственное Богословие» Иннокентий имеет в виду сообщить «предварительные понятия о науке», для чего сначала ведет речь об её «названиях путь Божий, видение святых, непорочная совесть, закон царский, свыше премудрость, в тайне сокровенная, словеса Божии…)», затем выясняет, «почему она называется богословием», отмечает ее, как «науку – ведение», как «опытную», указывает «отличие» её «от философии нравственной», разъясняет, что «сущность деятельного христианства – таже, что и сущность жизни», которая в христианстве «есть возрождение», выяснением и характеристикой какового он и занимается…, трактует об «аскетике и мистике – науках, сродных» Нравственному Богословию, «Бога называет виновником» этой «науки и целью ведения нашего». «Предмет» Нравственного Богословия – «весь человек – с внутренней и внешней стороны…, и душа, и тело его, все состояния его…, все возрасты, звания, отношения, способности. Но главный его предмет – великая перемена, производимая в человеке Духом Божьим»… Сказав, что данная наука «начинает с двух Адамов – ветхого и нового», Иннокентий затем предлагает краткую характеристику нравственного состояния человека «до» его «падения и после», вслед за чем отмечает наиболее существенные черты в истории нравственной жизни ветхозаветного человечества, как она описывается в ветхозаветных библейских книгах, и указывает специфические особенности, – в отношении к раскрытию нравственных вопросов, – некоторых из этих писаний. Останавливает некоторое внимание на «ессеях» и современных Спасителю «фарисеях», после чего говорит о нравственном учении Самого Господа, Его св. Апостолов и представителей святоотеческой письменности, предлагает несколько слов о схоластиках, называет некоторых и из числа «новейших писателей» Запада и, наконец, дает краткий ответ и на вопрос о том, «что сделано по части нравственного богословия в нашем отечестве»? Имея в виду установить план своей нравоучительной «системы», Иннокентий пересматривает планы некоторых других моралистов, произнося при этом суждение об их достоинствах. В «систему» Нравственного Богословия, по нему, должны входить «четыре части: Anthropologia moralis, Агеtologia, аскетика или педевтика нравственная и христианская мистика». Заканчивается Иннокентиево «введение в Нравственное Богословие» указанием «вспомогательных», в отношении к последнему, «наук», каковыми он считает в порядке их «важности»: «нравственную философию, антропологию и особенно психологию, историю нравов». – III. «Нравственная антропология« – последний (как мы выше заметили) из напечатанных отделов чтений Иннокентия, согласно намеченному их плану, является первою частью нравоучительной системы. Общее содержание этой части, как оно раскрывается Иннокентием, таково. «Нравственность человеческая», поскольку она характеризуется в Слове Божием, «самая темная»: объяснение этого последнего обстоятельства кроется в факте прародительского грехопадения, повлекшего за собой ужасные для человека последствия. Печальное нравственное состояние, точно выясняемое в библейских книгах, не отрицается, как таковое именно, даже и здравомыслящими язычниками и подтверждается наблюдениями над исторической жизнью человечества. Наблюдения над «природой» также «во многих случаях явно открывают следы неестественного состояния»… Что касается специально человека, то «каждая из частей» его «натуры повреждена» названным грехопадением. Мысль об этих «частях» человеческого существа побуждает Иннокентия обратиться к вопросу об их числе и разъяснить этот пункт, после чего он особо характеризует испорченность отдельных «душевных способностей» человека, именно – «сердца», сделавшегося «источником всех зол», – «ума» – с его «тьмой, суетой», «воли» – с её «нечистотой», «совести» – с её «мертвыми делами». «Основание душевных движений и действий – чувство», а оно «совмещается в сердце». Ясно, таким образом, как вредна испорченность сердечная. «Ум человеческий» обыкновенно «занят мелочами», земным, плотским и скоропреходящим. «Способность суждения у людей ошибочна и слаба; способность умозаключения страждет тем же недугом». При изучении человеческого «ума представится исследователю природы человеческой немного отрадного. Совесть худо законодательствуем, неправильно свидетельствует и дает ложные приговоры», хотя вообще – то «она есть нечто такое, что более всего сохранилось в человеке неизгладимо», и в некоторых случаях отчасти исполняет свое назвачение. «Чувство человека естественного также испорчено, как и другие способности. Воля его почти не имеем чистых желаний, особенно духовных… Любовь», по падении человека, «раздвоилась на любовь и ненависть», на «любовь испорченную», и на «не-любовь к себе, ближним и Богу». Что касается «свободы» падшего человека, то она «подобна худому судье», доступному «подкупам». «Мало в человечестве желания и избрания добра, но еще менее исполнения его…, потому что воля наша безсильна»… Но какая бы ни была, а все-же «свобода» присуща человеку; «отнимите» ее – и «человек останется без нравственности. Отнимите», далее, «воображение, и весь круг познаний, желаний и чувствований исчезнет», но оно у падшего человека, в свою очередь, также извращено. «Аппетит чувственный – следствие падения… Страсти не естественны человеку. Язык», данный человеку для доброй цели, «теперь испорчен». О человеческом «теле» должно сказать тоже: «все темпераменты у людей испорчены, тело теперь у человека господствует над душою»… «Порча», хотя неодинаково, но проявляется и «в мужчине, и в женщине; слишком заметной своего рода порче подвержены также и возрасты». Не отличаются нормальностью, в свою очередь, «внешние отношения» людей; «всякое состояние или сословие людей, имея некоторые преимущества, имеет и множество недостатков», характеристикой чего Иннокентий занимается с заметным вниманием. Словом, всюду – духовные болезни и недостатки. Эта, очевидно, мысль затем и побуждает профессора вести речь о «сходстве между болезнями духовными и телесными» с различных их сторон. – «Люди» бывают или «добрые», или «злые» – «средины» нет. Те и другие, впрочем, постепенно – каждый – или улучшаются, или ухудшаются. В отношении к отличительным их особенностям, и тех, и других можно «подразделять», поэтому, на более частные «разряды»: одни – более худы, другие – менее, одни – более хороши, другие – менее и т. д. Иннокентием особо характеризуются «различаемые» им «в отношении к спасению состояния: состояние неведения и сродной с ним безпечности, лицемерия или обмана себя и других, ожесточения и отчаяния». – Падший человек не может «исправить себя», для чего необходима высшая, божественная помощь, поданная ему Спасителем, ради него воплотившимся, – но «нужду исправления» может «видеть» и он. И всякий грешник может, при желании, получить от Бога спасение, в истории усвоеяни которого имеют место моменты: «благодать», расположение «сердца» и «образ действования первой на второе», что все с надлежащею подробностью и выясняется Иннокентием. Доведя человека до того момента, когда он становится уже христианином, Иннокентий затем характеризует происшедшую в том перемену, указывает его отличительные особенности, говорит об его «самоотвержении, любви, соединении с Богом»… Подобно грешным людям, «возрожденные», по сравнению друг с другом, переживают так-же неодинаковые «состояния», «большею частью противоположные состояниям греховным», выше намеченным, затем различаются между собою и с других сторон: «по силам души»… Враждебные начала, тесня христианина, заставляют его в течение всей своей жизни быть осторожным и вести с препятствующими его спасению моментами «брань». «Следствием» её «должно быть возрастание в духовной жизни»: постепенный переход из «возраста младенческого» в «юношеский» и «мужеский» до возможного здесь – на земле «уподобления Иисусу Христу»…
Вот и все, что известно в печати из нравоучительной системы Иннокентия (Борисова). Намеченные им, как мы видели, вторая, третья и четвертая части данной науки не увидали света. Насколько можно судить о целом по разсмотренным нами частицам его, оно должно было бы представлять собою грандиозное нечто, как с точки зрения той эпохи, так до известной степени даже и в наше время. Как жаль, что этим «целым» мы не владеем!288 Это – огромная для нашей науки потеря. Иннокентий обладал всеми данными для того, чтоб быть превосходным и первоклассным ученым богословом – моралистом. В литературе, посвященной выяснению вопросов нравственности вообще и христианской в частности, он был, как видно, осведомлен достаточно. О знакомстве его с письменностью святоотеческой, разумеется, излишне заводить уже и речь: оно безспорно. Значение нравственности и науки, о ней трактующей, Иннокентий понимает серьезно: наука эта, по его мнению, только тогда выяснит свое назначение, когда её положения соответствующим образом будут проводиться (изучающими ее) в самой их жизни. Истинный и единственно-правильный взгляд на дело! Излагая науку, Иннокентий отсюда заботится о том, чтоб она имела всюду жизненный характер и чтоб в ней не было схоластической безжизненности, так отталкивающей обыкновенно читателей и слушателей, и вообще успевает в своих намерениях. Прочитайте, напр., страницы, толкующия о «недостатках, свойственных духовенству, сословиям – так называемому – благородному, купеческому…», – и вы убедитесь в правдивости наших слов. Иногда приводятся Иннокентием в примерах живые его современники (даже из одного со слушателями города). Но, преследуя жизненность, практичность своих лекций, профессор при этом всюду проникает в сущность решаемых им вопросов до достаточной глубины, хотя, по крайней мере, сначала может получиться, повидимому, и несколько иное впечатление, особенно благодаря качествам изложения чтений, всегда ясного, делающего все понятным с первого взгляда, каковое обстоятельство, между тем, свойственное натуре немногих избранных лиц, в лекциях Иннокентия уживается с их внутреннею глубиною и содержательностью. Решая те или иные вопросы, входящие в область нравственного богословия, Иннокентий старается осветить их, где возможно, с каких-либо новых точек зренья: таков, напр., вопрос о различных «названиях» науки, мастерски и своеобразно им разсматриваемый, и др. Он не игнорирует ничего, что помогло бы ему глубже всмотреться в сущность нравственности, – обращая внимание даже на значение в данном случае различных человеческих «темпераментов» (на что в среде западных богословов-моралистов обращено внимание собственно лишь недавно, да и то не всегда желательным образом) и вообще придавая большое значение, в числе «вспомогательных» для нравственного богословия наук, наукам «антропологическим». А имея в виду, что разум человеческий, предоставленный только себе самому, легко может впасть в заблуждение, Иннокентий настаивает на необходимости для изучающих нравственные вопросы непременно обращаться за помощью к «писаниям пророков, апостолов…», вообще к данным Слова Божия, к творениям святоотеческим, прислушиваться к «голосу Церкви…» В этих же до известной степени видах недурно ознакомление и с прошлым науки. Характеристика тех или иных опытов из её области, предлагаемая Иннокентием, весьма поучительна в некоторых случаях: такова, напр., характеристика «св. Тихона Воронежского», «Феофилакта Горского» (особенно в отношении к его источникам)… Не удивительно, что некоторые страницы лекций Иннокентия читаются с большим интересом: напр., содержащая характеристику «духа, души и тела» или предлагающая комментарии тех или иных библейских «текстов», освещаемых нередко чрезвычайно интересно. Профессором предусмотрены многие из тех запросов, какие предъявляются данною наукою лишь в последнее сравнительно время. Коротко сказать: пред нами опыт, не похожий на принадлежавшие предшествовавшему Иннокентию времени, отличный от них, резко превосходящий их истинно-научным направлением и духом и в известных отношениях одинокий в течение многих годов, протекших и после Иннокентия… Но, помимо отмеченной нами выше незаконченности его, он, как сказано раньше, издан на основании «записей» студентов, а эти «многое предоставляли собственной памяти, не записывая», вследствии чего в некоторых местах получились пробелы, в других, вследствие неаккуратности записывавших, явились – отрывочность, недостаток связи между отдельными пунктами, в третьих – недостаточная обоснованность положений, слишком краткое их освещение, в четвертых – промахи изложения, вовсе не свойственные Иннокентию, и пр. Напр., такой коренной вопрос, каков – о «совести», разсматриваемый Иннокентием не в одном месте своей системы, выяснен мало: цветы красноречия, понимание в духе средневековой схоластики, определявшей совесть, как «syllogismus practicus». и пр. – и почти ничего более! Или: характеристика истолкования христианских нравственных принципов в святоотеческой литературе лишь слегка намечена – и только! Конспективность заявляет о себе, словом, весьма часто,– недоговоренность.., чего, разумеется, не было бы, если б Иннокентий сам издал в печати свои замечательные лекции. Впрочем, в системе его имеются недостатки, объясняемые уже не условиями появления её в печати, а другими причинами. Дело в том, что одним из труднейших вопросов, с какими вообще приходится ведаться богослову- моралисту- систематику, является вопрос о наиболее целесообразном плане системы: недостатки этого плана сильно отражаются на достоинствах и всей последней, что ясно уже само собою, и наоборот… Иннокентий, сознавая это, счел себя вынужденным обратиться за помощью к известному уже нам Буддею, а особенно к «протестанту Рейнгарду»289, чего он не скрывает и сам, отмечая это ясно и определенно. При несамостоятельности общего плана своей системы, Иннокентий в некоторых местах допускает неприятно-ошибочные суждения, напр., об ессеях, могущия повести неопытного слушателя или читателя к превратным выводам («ессеи были потомки пророков и предтечи пустынников христианских» и проч.), об Иисусе Христе – Спасителе нашем («И. Христом правила деятельности изложены… не вполне совершенно…» Неудобное, случайно допущенное, выражение, или нечто, сказанное намеренно? Думаем, что записывавшие сказали не то, что хотели…) и т. п. Высказываются смелые, но недостаточно обоснованные, суждения и в других случаях. Отсюда думаем, что были действительные основания у тогдашних ревнителей чистоты христианского учения подозрительно относиться, между прочим, и к «лекциям» разсматриваемого нами богослова…290
В одно время с лекциями Иннокентия Борисова возникли и лекции прот. И. М. Скворцова 291 , читанные им в той же академии и, в частности, «написанные, как кажется, в течение двух академических курсов, от 1831 по 1835 год»292. Разумеем его «Записки по нравственной философии»293. В виду того значения, какое в свое время имел автор этих записок 294, – в виду того, что некоторые (и даже более того) лица, писавшие по вопросам христианской нравственности, находились под известным влиянием этого богослова-философа, – мы не можем обойти их молчанием, хотя они и относятся специально к области «нравственной философии », а не « богословия».
Предлагая «предварительные понятия» о своей науке, профессор говорит здесь прежде всего «об основных началах (или необходимых предположениях) нравственной философи», именно – «о нравственной свободе (в чем» она «состоит, имеет ли ее человек и какие» её – «свойства?)» и «о существовании и свойстве нравственного закона (что называется законом нравственным, точно ли он существует и в каком состоянии он в нас существует?), а затем – «о главных частях нравственной философии» (каковы: «наука Права и Ифика»). В «Ифике» о. Скворцов различает «две части: общую или основную» (она отвечает на вопросы: «в чем состоит нравственное совершенство наших действий или добродетель и как это совершенство достигается?») и «особенную или прикладную» (она отвечает на вопрос: «какими действиями нравственное совершенство долженствует обнаруживаться в нашей жизни, в различных состояниях и отношениях человека»?). Основные пункты, раскрываемые в первой части: «о главном начале нравственности, о свойстве, степенях и видах добродетели и порока, о вспомогательных средствах для добродетели». После некоторых предварительных разсуждений о «должностях» во второй части последовательно идет речь о «должностях человека к себе самому [: а) самосохранения и б) усовершения себя], к ближнему [:должности по отношению к человечеству: уважение и любовь и общественные: семейственные, гражданские] и к Богу [Богопочтение внутреннее и внешнее]».
О. Скворцов пишет кратко (иногда, можно сказать, конспективно). Эта особенность его «записок» уже сама по себе ясно показывает, что они представляли собою лишь один остов классных его чтений и в руках слушателей были лишь напоминанием о содержании последних (обратите внимание, напр., на отдел об обязанностях человека «к Богу»,..). Язык записок весьма точный. Последовательность в развитии мыслей – замечательная. Общий план – строго выработанный. Несомненно, что автор обладал сильным логическим умом. «Руководителями» его были «преимущественно сочинения тех немецких писателей по части философии, которые принадлежали частию к Лейбниде-Вольфианской (Карпе, Баумейстер, Винклер и др.. системы которых признаны были в то время и комиссиею духовных училищ надежнейшими руководствами при преподавании философии в семинариях и академиях), а частию к Кантовской школе (особенно Круг)». Впрочем, этими философами о. Скворцов «руководствовался вполне самостоятельно, сохраняя и выдерживая повсюду полную свободу и независимость своего ума – как относительно самого содержания понятия, так и способа их изложения»295… Дальнейшие за о. Скворцовым профессора «нравственной философии» в киевской духовной академии «считали долгом рекомендовать эти записки студентам в руководство на репетициях и экзаменах, как произведение вполне зрелое и благонадежное»296… Кроме «записок» может быть названо принадлежащее о. Скворцову «Критическое обозрение учения древних о благе»297.298.
В 1835-м году явился »Опыт нравственной философии» – Алексия Дроздова (Спб.)299. Небольшая (в 78 страниц разгонистой печати) книжка эта разсуждает о весьма многих предметах. После «всеобщего введения» [:»различие деятельного и умозрительного познания; понятие деятельной философии; предмет» её, «разделение, отношение к умозрительной»] и «введения частного» [:»понятие философского нравоучения; отношение его к христианскому; достоинство его и польза»], в «первой части» данной системы раскрывается «всеобщая нравственная философия» [:»глава первая: идея добра (всеобщее развитие идеи добра, первоначальный закон нравственной жизни, производные нравственные законы); глава вторая: о нравственной свободе (развитие идеи нравственной свободы, нравственное вменение, совесть); глава третья: нравственная побудительная причина (развитие этой идеи, добродетель и порок»]; во «второй части – нравственная философия частная [глава первая: согласие нравственной жизни с Божеством (Богопочтение внутреннее, Богослужение внешнее); глава вторая; нравственная жизнь в гармонии с нами самими (самосохранение, облагорожение бытия); глава третья: согласие нравственной жизни с человечеством (справедливость в отношении к ближним, любовь к ближним»)].
Пред нами собственно не «опыт системы нравственной философии», а если угодно – нечто в роде философского комментария к нравственному богословию. Самое понятие о первого рода науке дается А. Дроздовым неверное: «нравственная философия», по нему, «занимается только систематическим утверждением и изложением нравственного учения христианства»… Отсюда в данном опыте находят место и другие неверные точки зрения, непосредственно с тою связанные. «Догматическая форма изложения» вопросов нравственности, не смотря на аргументацию авторскую в её – формы – защиту, не подходит к «опыту нравственной философии». А часто поразительная краткость в раскрытии дела, доходящая до конспективности, довершает собою слабые стороны данного «опыта», в котором многое отсюда остается совсем не выясненным, а лишь слегка разве намеченным. Таковы, напр., вопросы: о «совести» (важнейший, кардинальнейшей вопрос в нравоучительной – богословской или философской – системе), о «молитве» (важность его в первого рода системе ясна; во второго рода системе он мог быть и опущен, но только не в имеющей характер, подобный характеру системы А. Дроздова, о чем см. у нас выше) и др. Отсюда опыт, по нашему мнению, почти не достигает своей цели: христиански-настроенному человеку он не прибавить ничего, а иного он не убедит, в свою очередь, также почти ни в чем. Это следует отметить особенно в виду того, что некоторые вопросы в данной системе даже не решены или не обоснованы и конспективно – то [напр., важный вопрос о «противоречии нравственных законов» (не говорим уже о крайней неточности выражения, трактующего о нравственном законе во множественном числе, и о возможности противоречия там, где оно по существу немыслимо; следовало здесь говорить лишь о «collisio officiorum»); еще более важный о «высочайшем начале нравственности» оставлен без сколько-нибудь достаточного обоснования и т. д]. Словом, предмет «опыта» требовал более внимательного и более серьезного к нему отношения.
» Разсуждение о коренном начале, христианской деятельности, сочиненное студентом иеродиаконом Евграфом«, не помечено никаким годом. Но, имея в виду внешние особенности издания, мы не ошибемся, приписав сочинение »иерод. Евграфу Веселовскому«, окончившему курс в Спб. духовной академии в 1835 г.300, и сочтя его за так называемое «курсовое» изследование. – Оно разъясняет четыре главных пункта: 1) «определяет и изъясняет существенные свойства основного начала деятельности (первообразность, всеобщность, необходимость, разумность, сообразность с настоящим естественным состоянием человечества)»; 2) «разсматривает различные мнения об основном начале христианской деятельности» (принадлежащие Канту и др.); 3) «определяет коренное начало христианской деятельности», т. е., «начало любви», и, наконец, 4) «раскрывает в любви существенные свойства коренного начала» той «деятельности» (указанные выше под цифрою 1). – Разсуждение о. Евграфа для своего времени должно было быть весьма хорошим и достаточно научным. Автор, знакомый вообще с состоянием науки Нравственного Богословия в ту эпоху, а также и с главными направлениями в решении нравственных вопросов философами-моралистами, влиявшими на умы того времени, выполнил свою задачу с заметною заботливостью. Кое-что здесь может быть принято к сведению и в наши дни, хотя в общем труд естественно устарел и далеко превзойден последовавшими за ним301.
Может быть отмечено «сочинение Сильвио Пеллико, с итальянск.» переведенное, между прочим, в 1836 г. в Спб. под заглавием: «Об обязанностях человека, наставление юноши»302. В нем XXXII главы, разсуждающих о «важности и пользе обязанностей, любви к истине, – религии…, человеколюбии или милосердии, уважении к достоинству человека, любви к отечеству…, сыновней, уважении к старым людям и предкам, братской любви, дружбе, ученье, избрании поприща, о спокойствии духа, раскаянии и исправлении, о холостой жизни, уважении к женщинам, о достоинстве любви, о порочной любви, об уважении к девицам и замужним женщинам, о супружестве, отеческой любви, к детям и юношеству, о богатстве, уважении к несчастью, о благотворительности, об уважении знания, любезности, благодарности, смирении, кротости, забвении обид, мужестве, высоком понятии о жизни и о твердости духа при кончине». – Книжка Пеллико в свое время произвела у нас немало шуму: одни порицали ее, «чуть чуть не называя ее книжонкой, которую мог бы написать почти всякий», другие ставили её автора наряду с «неизвестным творцом книги О подражании Христу» или с «Фенелоном»303… Мы не разделяем восторгов последнего рода лиц и скорее склонны примкнуть к первым ценителям книги. Дело в том, что в ней, прежде всего, нет систематичности в раскрытии нравственных вопросов, а тем более какой-либо научности. Даже вообще назидательною книгою она не может быть, «представляя собою» по-истине «безсодержательное разсуждение о любви к отечеству, к ближнему, к женщине, об уважении к человеческому достоинству, о безбрачной и брачной жизни»304… Очевидно успех (случайный) книги создали необычайные обстоятельства жизни её автора305, помимо которых ни искренность её тона, ни что другое не обратили бы на нее заметного внимания в нашем обществе306.
«Комиссия духовных училищ в 1837 г.» определила «ввести в высшее отделение семинарии… предварительные пред началом курса изъяснение и повторение, с строгим отчетом, Православного исповедания кафолической и апостольской Церкви восточной, киевского митрополита Петра Могилы»…307 – произведение, о котором в свое время у нас уже была речь308.309. Начиная «с 1838 г. стали высылать Царскую и патриаршую граматы о учреждении Св. Синода, с изложетем Православного Исповедания Восточно – Кафолической Церкви … для употребления воспитанников»310. Об этом памятнике и интересующей нас его части уже была речь в настоящем очерке311.312. Распространение этих двух памятников XVII-го века в среде учащагося юношества и вообще русского народа много содействовало укреплению в сознании изучавших их лиц правильных взглядов по тем нравственным вопросам, какие в них поставлены и раскрыты.313
Мы видели, что доселе движение науки Нравственного Богословия вперед происходило, преимущественно благодаря вызывавшемуся нуждами времени появлению таких или иных учебников из нравоучительной области, каковы были принадлежавшие (из не столь давних лет, по сравнению с разсматриваемыми) еп. Иннокентию Смирнову, о. И. Кочетову, арх. Иннокентию Борисову, о. прот. И. М. Скворцову и др. Так продолжалось дело в сущности и впредь: наиболее выдающимися в истории Нравственного Богословия в России моментами были именно отмеченные указанною особенностью.
Ближайшим образом в данном случае должна быть,– впрочем, лишь отчасти, – названа вышедшая в 1839 г. книга «Об обязанностях христианина» (Спб.). – По поводу её проф. А. И. Гренков говорит: «учебник» о. И. Кочетова «заменен был впоследствии другим: об обязанностях xристианина (без автора), где частные правила выводятся не из состояния человека, возрожденного благодатию, как у Кочетова, а из начала любви, которая и выставляется отличительным свойством христианских действий»314. В дополнение к этому, помимо отмеченного нами года выхода данной книги в свет (разъясняющего то «впоследствии»), следует прибавить, что она принадлежит известному богослову о. В. Б. Бажанову 315 , которым «написана для августейшего ученика своего Александра П»316. Имея указываемый проф. А. И. Гренковым отличительный признак (или, пожалуй, скорее: стремясь, хотя часто и безплодно, к этому), книга выясняет, как и сказано в её надписании, «обязанности христианина», именно – «к Богу (гл. 1), к самому себе (гл. 2), в отношении к ближним (гл. 3), в состоянии домашнем (гл. 4), в состоянии гражданском (гл. 5), в состоянии церковном (гл. 6)».
Как отсюда видим, опыт о. Бажанова не обнимает собою всей «системы Нравственного Богословия», а лишь «как бы вторую» её «часть»317. Отсюда напрасно искать в ней разрешения всех вопросов этой науки. Данные, на основании которых почтенным автором выясняются ставимые им вопросы, берутся обыкновенно из Слова Божья, вследствие чего и самая книга получает характеръ до известной степени библейской. Особой глубины в раскрытии вопросов, – попытки осветить самые внутренние их основы в книге не замечается. На научный характер она не претендует, предлагая перечень обязанностей (при чем постоянно фигурирует в различных числах и лицах глагол «должен»), часто не пытаясь обосновывать положений, между тем нуждающихся в каком-либо их обосновании (говоря, напр., о «клятве» и доказывая, что «она не может быть противна христианству», автор совершенно игнорирует дело истолкования Матф. V, 34–37; Иак. V, 12, чем и дает возможность своим противникам не признавать цены за всеми его разсуждениями по данному вопросу), не устанавливая точного понятия о тех или иных нравственных вопросах [напр., говорит: «нравственное чувство и побуждение, или» (?) «совесть – врожденная наклонность» (?)»к добру и отвращение от зла»…, что свидетельствует о спутанном представлении дела]. Впрочем, в те времена книга пользовалась успехом, да и после, о чем говорят её многие издания318, тем более, что не могут быть отрицаемы и некоторые её достоинства, отмечаемые ценителями: «особенная последовательность и стройность в расположении материала, простота, удобопонятность и сжатость изложения»319… Во всяком случае, книга о. В. Б. Баж-ва все же содействовала, так или иначе, ознакомлению публики с нравственными истинами христианства…, равно как и другие его произведения, из которых могут быть названы: 1) «О вере и жизни христианской» (1891 г., 7-е изд.)320 , 2) «Обязанности Государя» (1859 г.), 3) «Пища для ума и сердца или собрание христианских размышлений« («переводное» сочин.;в 1889 г. 3-е изд.), 4) «Примеры благочестия из жизни святых» (1896 г. – 8-е изд.) и др321.
Благодаря изданному в 1840 г. исследованию о. Иоанна Пивницкого:322 «О необходимости добрых дел ко спасению« (Спб.), в области Нравственного Богословия значительно уяснился данный вопрос, разработанный компетентным богословом-специалистом. Задача его труда определяется им так: «протестанты утверждают, что они единственно и непосредственно основываются на Священном Писании. Из сего источника они производят учение, что человек спасается единою верою, а дела ко спасению недействительны. Но древняя Церковь учит, что для спасения требуются вера и добрые дела; и поелику нет никакого сомнения, ни разногласия о необходимости веры, то и должно изследовать, согласно ли со Священным Писанием учение, что добрые дела нужны ко спасению». Поставив себе эту задачу, автор затем устанавливает сначала «понятие о добрых делах», после чего раскрывает «учение Ветхаго Завета о необходимости» последних и «учение» о них Самого «Иисуса Христа». Далее разсматриваются «различные значения веры», выясняются – «учение» о ней Спасителя, «учение о вере и добрых делах», высказываемое «Апостолами», – «учение св. Апостола Павла о делах закона и оправдании верою», – предлагается «разсмотрение протестантского учения о спасении единою верою» и, наконец, подводится заключительный итог, сущность которого та, что по «разсмотрению учения протестантов о добрых делах» автор находит себя вынужденным «тем несомненнее и неуклоннее следовать учению нашей святой восточной православной Церкви». – Изследование о. Певницкого – выдающееся явление для своего времени; оно в значительной степени сохраняет свое научное достоинство и поныне, как изследующее вопрос по первоисточникам и с солидным пониманием дела. Если б прошлое нашей науки предлагало побольше подобных монографий, тогда успех в развитии её давно и надежно был бы уже обезпечен323.
В следующих – 1841 – 1842 годах «римско-католический» богослов-моралист Штапф («в Бриксене – в Тироле») издал «4-томный» труд: « Christliche Moral». А еще раньше («edit.» 4-е относится к «1836г.») им выпущена в свет также «4-томная» „Theologia moralis“325а.Упоминаем здесь об этом ученом в виду того, что в Московской Духовной Академии, по свидетельству её историка, «некоторые из последовавших за Платоном» Казанским324 (т. е. с 1833 г.) «наставников Нравственного Богословия читали этот предмет по Штапфу»325. Очевидно, и здесь последние прибегали к западному образцу только по причине современности его – не более, так как «Theologia moralis» какими-либо особыми достоинствами не отличается, хотя и издавалась многократно326; а что касается Штапфовой «Christliche Moral,» то хотя её» задача – вернуть науку и жизнь от дырявых цистерн философизма к источникам Спасителя» в высшей степени, разумеется, симпатична, но она не получила в данном труде желательного осуществления 327…, как и в дальнейших католических системах, не смотря на иные представления дела со стороны тех или других выразителей католицизма328.
Обращают на себя некоторое внимаяие лекции по разсматриваемой нами науке, читанные «иеромонахом Иоанном Соколовым» (после «епископом смоленским») в Московской же Духовной Академии в течение «1842» (с осени) – «1844» (до «сентября») гг.329 В печати они изданы в сравнительно более полном виде лишь в 1897 г. в Спб., на ряду с «чтениями по Догматическому Богословию», под общим заглавием: «Богословские академические чтения преосв. Иоанна, епископа смоленского».
В этом издании «из чтений по Богословию Деятельному или нравственному» помещены разсуждения: «вера – основание истинной нравственности»331а и «о надежде христианской»; затем напечатана «Деятельного христианского богословия часть 3-я: аскетика», в частности:-«о силах духовных, потребных для подвигов христианского благочестия»,-«о нравственном состоянии человека, благодатию возрожденного», – «о таинствах: о покаянии, о причащении, об елеосвящении»,– «о молитве»,-«о законе Евангельском», – «о благодатном возрождении и обновлении человека», затем «о воспитании» и, наконец, «о расположениях, противных вере».
Как видно отсюда, в распоряжении читающей публики нет «цельного» курса преосв. Иоанна по разсматриваемой нами науке, а имеются, – как справедливо замечено в «предисловии» к изданию его лекции330, – лишь «отдельные трактаты». Сами по себе они имеют известный интерес и читаются не без удовольствия. Особенно должны бы иметь значение параграфы, обсуждающие сравнительно более существенные вопросы и поныне до известной степени служащие предметом тех или иных недоуменных споров между богословами (напр., группирующееся около вопроса о божественной «благодати»). Мнение такого богослова, каким был и считается преосв. Иоанн, в данном случае, разумеется, должно бы быть весьма ценно, но, к сожалению, лекции его по Нравственному Богословию падают на самое начало его ученой деятельности, вследствие чего все эти и подобные им пункты раскрыты в его лекциях не всегда достаточно глубоко, выяснены не всегда достаточно обоснованно; вообще лекции не достаточно научны и нередко наполнены общими местами, ничего не говорящими громкими фразами…: кроме личных чувств, размышлений и соображений автора, здесь часто требовалось бы что-либо более устойчивое, более ценное и веское, более продуманное и – главное – более содержательное…, чего, однако, не всегда встречаем. Затем еще более жаль, что лекции игнорируют наиболее основные отделы науки, служащее главною её опорою, фундаментом. Очевидно, начинавшему свое ученое поприще богослову, хотя бы это был и «иepoм. И. Соколов», было не по силам в течение каких-либо двух лет стать хозяином в области данной науки, каким он после сделался в области другой богословской отрасли. Этим обстоятельством объясняется и то, что даже самый план науки Нравственного Богословия, – со всеми входящими в каждую её часть главнейшими отделами, – в том или ином виде, с теми или иными изменениями заимствован преосв. Иоанном у своих предшественников. Припомните деление этой науки на «четыре части», делаемое о.Иннокентием Борисовым, «третьею» из которых является у него таже «аскетика (или педевтика)», чтобы видеть, под чьим влиянием московский профессор мог находиться (и, разумеется, находился)332а. А также проштудируйте повнимательнее, напр., «tom. IV» упоминавшейся выше книги Ambr. Jos. Stapf’a [: Theologia moralis, in compendium redacta»], «complectens christianam ascesim». Здесь, между прочим, встретите разсуждения: «de subsidiis ad feliciter pugnandum necessariis», «subsidia positivo divinä» «de sacramentis in genere», «de baptismo». ., «de Ss. sacramento Eucharistiae», «de Sacramentopoenitentiae», «Sacramentum extremae unctionis», «de oratione» и др. [в «tom. II», между прочим, найдете речь «de peccatis fidei oppositis», «de fide».., «de spe»…; в «tom. III» – об «educatio»…; в «tom I» – «de lege»]… Конечно, пользуясь инославным богословом-моралистом, наш православный пропускает данные последнего (и других) чрез фильтр своего православнаого сознания, дополняет их иногда новыми, многие из тех опускает и пр. и пр., но все это, тем не менее, не может скрыть от внимательного наблюдателя истинного положения вещей. Впрочем, мы уверены, что преосв. Иоанн, если б ему не пришлось так скоро переменить свою кафедру, несомненно создал бы в разсматриваемой нами области нечто весьма денное: все, необходимые для этого, данные были у него налицо. А теперь в наших руках, к сожалению, лишь немногие крохи, да и не вполне еще разцветшего его ума331…
В это же время (с 1842 г.) выступили на сцену новые делатели в области разсматриваемой нами науки, благодаря открытию казанской духовной академии. Впрочем, здесь «преподавание» Нравственного Богословия «началось» только «с 1845 г.», при чем первые профессоры по данной кафедре не заявили себя, к сожалению, ничем, сколько-нибудь способствовавшим дальнейшему росту этой богословской научной отрасли. Один из них – «о. Фотий Ширевский (с 1845 г. до сентября 1846 г.)» был «схолар – теоретик, надутый схолар». Преподавая в академии то «Церковное красноречие», то «Нравственное Богословие», то «Догматическое», он не уяснял себе строгого различия между каждой из этих наук, «лекции его по» этим «предметам имели одно содержание и до того смешивались между собою, что»… было «затруднительно определить, по какому предмету прочитана была лекция»… Это – раз. Затем, раскрывая те или другие отделы Нравственного Богословия, Фотий «особенно любил разные перечни и классификации нравственных явлений, – добродетелей и пороков… Классификации делались с разных точек зрения, напр., грехов, – по объектам их: а) по заповедям и по классам нравственных правил, которые они нарушают, б) по личным объектам, против которых направляются, – далее, по субъектам, которые грешат, по продолжительности и интенсивности грехов, по их тяжести (грехи простительные, легкие и т. д.), даже по наименованиям, напр., есть грех, царствующий в телеси, следовательно, есть грех и рабствующей. Что еще сказать? – царствующий в телеси, следовательно, есть и царствующей в душе, и, во-первых, в уме, во-вторых, в сердце и т. д.» До такой степени «бледно» читалась Фотием разсматриваемая нами наука, что «некоторые из слушавших его студентов совсем и забыли, что он преподавал им эти важные науки»…332 Другой профессор – «о. Паисий Пылаев», читавший лекции «после» Фотия до «мая 1854 г.» – «человек недальнего образования и невысоких талантов, со странными взглядами полумистического и полусхоластического характера». Отличительные черты его чтений: стремление к возможно большей «полноте и логически-правильному и, как можно более, сложному и мелкому распределению всего научного материала», находившегося в его распоряжении, «по рубрикам». При всяком удобном случае он отовсюду делал «выписки» и извлечения и затем, запасшись «материалом», свою самостоятельность проявил, кажется, «только» в распределении последнего по соответствующим «рубрикам», клеточкам, «и то не столько при самом преподавании, сколько уже при составлении экзаменских конспектов», которые «могут служить таким же образцом схоластических ухищрений относительно безконечной делимости науки и искусственной разсортировки её делений, как и конспекты о. Фотия Ширевского»333. В целях собирания материала для своих чтений, он поручил одному студенту перевести немецкий «курс» Гиршера, что тот и выполнил334. – Выбор системы этого «римско-католического» моралиста, написавшего . „Die christliche Moral, als Lehre von der Verwirklichung des göttlichen Reiches in der Menschheit“ (1835–1836, I-III Bd.)335 , весьма удачен. Это – курс, «научность» которого вообще согласно признается всеми богословами – ценителями. Помимо всего прочего, он замечателен в том уже отношении, что не следует рабски «традиционному трактованию морали в римской церкви». Гиршер, справедливо недовольный современным ему «католицизмом», лишь «внешне» только проводившим или пытавшимся проводить христианские принципы, «противопоставляет» ему, с своей стороны, «католицизм более идеальный» и, так сказать, «более внутренний», хотя его стремления в данном случае и не увенчиваются желательным успехом336… Но, во всяком случае, «это – лучшая католическая этика, какая доселе появлялась» (как говорил автор одной системы 40 лет тому назад337 и как до известной степени можно сказать и ныне). – Возвращаясь к о. Паисию, должны заметить, что он «особенное» внимание обращал «на преподавание так называемой аскетики, которая», – замечает историк,– «составляла у него особую и весьма видную часть системы. Это было нечто в роде прикладного нравственного богословия, в котором трактовалось о средствах и способах к усовершенствованию человека в нравственной жизни с помoщью благодати Божией и о самом процессе достижения христианского совершенства»338. Другими словами: здесь мы встречаемся с тем, что вообще видели и у иером. И. Соколова (впоследствии еп. Смоленского) 339 и что в ту эпоху представляло собою нечто обычное в наших отечественных курсах по Нравственному Богословию. Содержание аскетики о. Паисия («очень им ценимой»),– по свидетельству историка, – таково: «о состояниях человека естественного и облагодатствованного, о действиях божественной благодати в душе и о способах усвоения её и возгревания её даров, затем о способах и успешнейших приемах брани хритианина против врагов, препятствующих на пути к духовному совершенству, против диавола, миpa и плоти с её похотями и гордостью житейскою, наконец, о нравственных состояниях или степенях, чрез которые проходит дух, ведомый благодатью на пути к духовному совершенству»340. Почтенный историк совершенно справедливо, на наш взгляд341, полагает, что «лекции этой аскетики» [как, конечно, – с настойчивостью скажем, – и лекции о. И. Соколова 342 ] «составлены были» первоначально (при чем о. Паисий мог пользоваться ими, допустим, рабски, а о. Иоанн Соколов – иначе), «вероятно, в киевской академии на основании творений подвижников православной церкви и, между прочим, преп. Нила Сорского и патерических сказаний»343) 344)345.
В разсматриваемое нами время было издано вообще немало сочинений, посвященных раскрытию и выяснению нравственных вопросов: одни из этих произведений касались частных пунктов нравоучения, другие – более общих…, одни носили самостоятельный характер, другие – нет и пр. и пр. Придерживаясь хронологического порядка, назовем из них более или менее выдающиеся в каком-либо отношении.
Не лишено интереса вышедшее в 1842 году Д. Г. Левитского346 «Разсуждение о поведение первенствующих хритстиан в отношении к язычникам« (Москва). Обращают на себя внимание также сочинения: Платона «Увещание во утверждение истины и в надежду действия любви евангельския» (в 1842 г. вышло «2-м изданием»; Москва) и А. Ципровского «О необходимости властей и различных званий в человеческих обществах» (Москва;1842г.) и друг.
Мимоходом может быть отмечен относящейся к «1843 –1845 гг. конспект» по Нравственному Богословию преподавателя Спб. духовной семинарии Полисадова, как служащий новым подтверждением того влияния, каким в среде русских богословов того времени пользовался вышеупомянутый Stapf. Указывая «главные пункты этого конспекта» [»введение; часть 1-я: отд. 1-е: о законе, в нем самом разсматриваемом: 1) о законе нравственном естественном,2) о законе откровенном, 3) закон любви, как начало нравственной христианской деятельности, 4) ’о законах человеческих; отдел. 2-е: о законе по отношению к нашим действиям, а) о добродетели. б) о грехе и пороке; часть 2-я: об обязанностях христианских: 1) к Богу, 2) к себе самому, 3) к ближним, 4) к умершим; частные обязанности христианина: в состоянии домашнем, гражданском, церковном; часть 3-я – о средствах к преуспеянию в добродетели»347], историк семинарии замечает: «соч. Штапфа (Theologia moralis…) было главным пособием по этому предмету»,348 что, действительно, до известной степени обнаруживается уже из простого сопоставления перечисленных пунктов «конспекта» с оглавлением системы данного иностранного моралиста.
В 1844 г. изданы труды: Евсевия, архиеп. Могилевского «О воспитание детей в духе христианского благочестия» (Москва), –350а А. Н. Муравьева «Письма о спасение мира Сыном Божиим» (2-е издан. Спб.), – N-a « О милостыне. Подаяние во имя Христово принимает Сам Христос» (2-е издан., Москва) и друг.349 Все они нредлагают достаточно поучительного и назидательного материала для чтения.
С этого же года начал свою профессорскую по кафедре Нравственного Богословия деятельность иером. Ceргий Ляпидевский (после московский митрополит),350 преподававший данную науку долго (до « 1857/8 уч. г.» )351 и, вероятно, усвоивший ее себе достаточно,352 как о том можно до некоторой степени судить по его сочинениям: «О поминовение усопших» (Москва, 1844 г.), «О побуждениях к исполнению нравственного закона» (1851 г.), «О клятве» (1853 г.), » О терпении в молитве» (1855 г.), «О любви к Богу, испытуемой скорбями» (1856 г.), «О произволъных обетах» (1858 г.), «Брак и безбрачие лиц духовных» (1860 г.) и др.353)354 Эти труды, не пролагая каких-либо новых путей в области Нравственного Богословия, тем не менее с несомненностью свидетельствуют о значительных и здравых познаниях автора (чит. особенно № 2, 3, 6). К сожалению, последний не издал в свет курса своих лекций по данной науке.
Не может быть пройдено молчаниеъ анонимное сочинение: «О трех обетах монашества: девстве, нестяжании и послушайние, вышедшее в 1845 г. (Москва). Решая вопрос в общепринятом смысле, автор пользуется (и это – главное) святоотеческими данными в довольно значительном количестве, а из русских богословских трудов – особенно статьею «Христ. Чтенья» (1836 г.): «Христианское учение о девстве высокопреосвящ митрополита московского Филарета»… К сожалению, цитация данного сочинения «О трех обетах»… не всегда исправна, а также не всегда основательна авторская аргументация, – и в некоторых случаях подбор святоотеческих данных не лишен односторонности355.
Интересна в некотором смысле книжка, явившаяся в С.-Петербург в 1847 г.: «Правило нравственности», изданная «на основании указа Святейшего Синода» и «назначенная для тех воспитанников училища глухо-немых, которые начинают понимать механизм языка», а вместе с тем, разумеется, расчитанная и на «всякое другое дитя». В пяти параграфах книжки сообщаются «первоначальныя истины (о Боге, о естестве человека, о законе» и его видах) (§1), характеризуются человические «обязанности (к Богу, ближнему, самому себе, к родителям, государю, к лицам разных состояний») (§ 2) идет речь «о добродетели (вообще» и, в частности, «о благочестии, благодарности, послушании, трудолюбии, скромности, кротости, терпении, умеренности, справедливости, правдивости, откровенности, братской любви, человеколюбии, великодушии, щедрости, честности, усердии, постоянстве, мужестве, мудрости») (§ 3), «о благоразумии» (§ 4) и «о счастьи или благополучии» (§ 5). Предлагающая в возможно краткой форме нравственные наставления, в виде общих положений, затем интересная своей «объяснительной частью», книжка, безспорно, достигает своей цели, но научного значения, впрочем, не имеет, да и не думает на него претендовать356.
Также не имея подобного значения и, следовательно, не играя роли в истории Нравственного Богословия, тем не менее, не может быть не отмечена здесь книга «А. Е. М. М»: «Вера, надежда и любовь, изложенные в беседах и размышлениях, с присовокуплением духовных стихотворений (Киев, 1848 г.). Таких «бесед и размышлений» здесь 42 №№, весьма поучительных и душеполезных, если иметь в виду среднего читателя. Очень также назидательны «стихотворения»: это – «переложения псалмов» (11-ти), «подражание 38–41 главам книги Иова», «переложение песни Моисеевой при прехождении чрез Чермное море», «переложения» (числом 10) «некоторых молитв и песнопений церковных» и «оригинальные стихотворения» (число 12). «Стихотворения» принадлежат – одни – таким известным лицам, каковы, напр., Ломоносов,, Державин, Языков, Глинка, Мерзляков, Пушкин, Дмитриев, Батюшков, Карамзин и др., иные – менее или даже и совсем мало известным, но тем не менее весьма трогательные (особенно В. И. Аскоченского, впрочем, и других лиц), третьи – анонимны (быть может, принадлежат упомянутому «А. Е. М. М»?).
Время от времени выходившие книги по Нравственному Богословию, к сожалению, по большей части стояли изолированно – одна в отношении к другой – и уже по этой, между прочим, причине или совсем не содействовали, или мало помогали дальнейшему росту данной богословской науки. Кроме того, научное значение их, как мы уже знаем, далеко не всегда имелось в виду их авторами, а если и имелось иногда, то, в свою очередь, не всегда достигалось, что объяснялось, помимо всего остального, главным образом общими научными, если можно так сказать, условиями той эпохи, далеко не благоприятными: схоластика, изгнание которой из богословской области предпринималось, как мы видели, иногда еще в XVIII-м столетии, все-таки не желала уступить своей позиции и все еще сильно отражалась на богословских умах и их произведениях; знакомство с научными произведениями западных богословов-моралистов было очень нередко случайным и отсюда не всегда полезным (исключения были, и они уже отмечены нами выше) и т. д. Но, впрочем, как скоро увидим дальше, уже и в эту эпоху наши богословы стали ясно сознавать необходимость тщательного ознакомления со святоотеческою письменностью, понимая, что здесь скорее всего отыщется средство для поднятия разсматриваемой нами науки на подобающую ей высоту,– и, конечно, не ошиблись в своих расчетах, хотя воспользоваться этим прекрасным пособием и не смогли сами. Но об этом речь – впереди, а пока констатируем то обстоятельство, что, – в силу вышеотмеченных неблагоприятных условий, – и около половины XIX-го века, именно «в 1848 г.», «Комиссия дух. училищ», все еще занятая «вопросом» об «учебнике по богословскому классу в дух. семинариях» и спрашивавшая об этом «конференцию Спб. дух. академии», в конце концов остановилась на известном уже нам сочинении «Феофилакта, еп. Переяславского», «которое и было оставлено, »по прежнему, учебною книгою в дух. училищах»357. Знаменательное явление! Сколько поколений воспиталось на книге этого богослова! Очевидно, трудно было порвать связь со столь продолжительным и излюбленным учителем, хотя давно уже настала для этого пора и были налицо более свежие и более отвечавшие научным запросам русские богословы, между прочим, и моралисты, выше нами охарактеризованные.
Как бы то ни было, впрочем, а обработка нравственных вопросов богословами продолжалась, хотя и без особенно осязательных успехов. Так, в следующем 1849 году уже упоминавшийся нами прот. Г. С. Дебольский издал в печати сочинение: «Необходимость и важность христианского поведения и послушания православной Церкви» (Спб.). Оно назначалось «кондукторам учебного морского экипажа», «законоучителем» которых почтенный автор состоял. Книга – своего рода опыт нравоучительной – богословской системы. На пространстве 109 страниц опа предлагает выяснение весьма многих вопросов. В частности, сообщив «предварительные понятия», необходимые для усвоения предмета книги [именно сказав о «необходимости и важности учения о благочестии», дав «понятие о законе и обязанностях», о законе естественном», указав на «недостаточность» как его, так и «общественного влияния», оттенив «необходимость» «закона откровенного» и «повиновеяни» ему, охарактеризовав «хранилища внешнеоткровенного закона Божия: св. писание и св. предание», определив «предмет закона Божия и обязанностей», назвав «необходимые условия для истинной добродетели» и предложив «понятие – о добродетели и нравственности», а также «о грехе»], о. Дебольский, далее, раскрывает «учение Церкви о христианском поведении, обязанности к Богу Триипостасному и Главе Церкви» (так называемые богословски добродетели и др.), «обязанности относительно общественного Богослужения » (ведет речь о «таинствах, молитве, священных обрядах»…, об «обязанностях к свящ. месту, лицам, относительно свящ. времен», о «праздниках, постах»…), «относительно частного и домашнего служения Богу» (говорит о «домашней молитве, домашнем чтении Слова Божия, исповедании» Его, «свящ. обетах»),– выясняет «общие побуждения к исполнению обязанностей к Богу», «чувства: благоговения. наших немощей, благодарности к Богу», после чего трактует об «обязанностях к членам Церкви и вообще к ближним» (к «святым, к умершим, к живым»; дает «понятие о ближних», говорит о «любви ко врагами», о «делах любви к ближним»…), об «обязанностях к ближним в обществе гражданском» «к отечеству, – в кругу родственников, въ супружеском или семейном»…), – «к тварями, низшим человека», наконец, «к себе» самому… – В ряду специальных её читателей, книга по необходимости могла быть изложена только общедоступно, а в виду краткости находившегося в распоряжении о. законоучителя учебного классного времени – только в сжатом виде. Однакож, последнее обстоятельство не отразилось существенно на внутренних достоинствах книги, предлагающей ясные и дельные ответы на разсматриваемые в ней вопросы. Раскрывая последние преимущественно на основании данных Слова Божия и обнаруживая лишь самые незначительные стремления к пользованию святоотеческой письменностью и другими источниками, нравоучительная система о. Дебольского носит, так сказать, библейский характер. Освещение нравственных вопросов с каких-либо особых, дотоле неслыханных, точек зрения в учебной книге, подлежащей нашему рассмотрению, нет 359а. Но нельзя не указать тенденции автора, замеченной еще проф. А. И. Гренковым, что о. Дебольский, «в противоположность лютеранскому нравоучению, выдвигает на первый план церковные заповеди, и идеал нравственного совершенства видит в полном подчинении уставам церковным»358. Впрочем, тенденция эта проводится автором обоснованно и в разумном виде. – Жаль, что он не имел побуждений написать полный и обстоятельный курс данной науки: иначе он несомненно обогатил бы последнюю359)360) 361.
Из разсматриваемого нами периода времени может быть охарактеризована еще одна нравоучительная система, принадлежащая «архим.Леонтию» (впоследствии моск, митрополиту)362. Она напечатана в «Богословском Вестнике» (1892 г., апрель и июль) под заглавием: «Из лекций по Нравственному Богословию» и представляет собою, в частности, то, что было «читано» автором «в Киевской Дух. Академии» в «1852–1857 гг.» Лекции начинаются «частью предварительною». После некоторых вступительных замечаний здесь дается «понятие о ветхом человеке» и затем характеризуется его «жизнь, разсматриваемая в отношении к его сердцу, в отношении к свободной воли его, в отношении к его разуму и совести». » Часть первая» курса трактует «о существе христианской жизни и начале; христианской деятельности» (по противоположности раскрытой раньше «жизни ветхого человека в её силах и деятельности»). Выяснение «существа христианской жизни» достигается раскрытием пунктов: «о благодати», с одной стороны, и, с другой, «о покаянии и вере». В первом случае, в частности, трактуется в лекциях «о благодати Божией, как начале новой жизни, и об отношении её к свободе и природе человека возрожденного, – о главных действиях благодати Божией в возрождении человека, – о степенях христианской благодатной жизни или о возрастах духовной жизни» и «о препятствиях на пути преспеяния в духовной жизни». Во втором – выясняется сущность «покаяния и веры» как самих по себе, так и в их взаимоотношении. Характеризуя, далее, «начало христианской деятельности», арх. Леонтий, в частности, говорит «о добродетели вообще» и «об основной или коренной христианской добродетели». На этом лекции, разсматриваемые нами, и оканчиваются. Из напечатанной же в «Богосл. В-ке» «программы 2-й части» данной науки видно, что в этой части профессором трактовалось «о проявлениях христианской любви в различных добродетелях – по отношению христианина к Богу (о страхе Божием или благоговении к Богу, о повиновении воле Божией, об уповании на Бога, о ревности по вере и о молитве), себе самому (самоотвержение, – истинное уважение к себе и смирение…) и к ближним (…общие действия любви к ближним и частные)».
Раскрытие нравственных вопросов делается достопочтенным автором главнейшим образом на основании данных Слова Божия и отчасти -святоотеческих (именно на основании творений пр. Макария Вел., пр. Диадоха, св. Григория Вел., св. Ефрема Сир., св. И. Златоуста, пр. Исаака Сир., пр. Иоанна Лествичника, св. Тихона Воронежского…), вследствие чего общий характер этих лекций является аналогичным с характером тех или иных произведений, уже разсмотренных нами раньше. Имевшиеся в распоряжении профессора материал изложен по стройному плану, в котором все отдельные части тесно между собою связаны (за ничтожными разве исключениями, не вредящими гармонии целого). Вследствие преследовавшейся автором лекций краткости (иногда переходившей в конспективность) изложения их, в последних замечается сухость, даже прямо-таки безжизненность, – впрочем, не везде. Некоторые же места лекций отчасти даже выигрывают в силу краткости их изложения, получая от этого особую выпуклость и яркость: таковы, напр., характеристики «сенсуализма, ригоризма, скептицизма и вольномыслия, индифферентизма, натурализма, пантеизма, безбожия» и т. п. Вообще профессор обладал, как видно, прекрасною способностью говорить ἐν ὀλίγοις πολλά. Но, в виду огромного количества положений – важных и незначительных, какие ему приходилось так или иначе раскрывать, в его лекциях, при краткости их изложения, необходимо явилось множество делений, подразделений, пунктов и, так сказать, подпунктов. Другими словами: лекции по наружности уподобились старинным – схоластическим, что, впрочем, в некоторых случаях может быть сказано и об и внутреннем характере: трудно было порвать связь с прочно заявившим о себе прошлым! Что касается значения данных лекций в истории развития разсматриваемой нами науки, то его констатировать нет возможности и оснований. Дело в том, что лекции так или иначе, но непременно придерживаются уже установившихся взглядов по различным нравственным вопросам, хотя особенно в некоторых случаях настоятельно требовалось бы энергичное движение вперед и по новым путям. Так, по вопросу об отношении между «благодатию» и «свободою», столь интересному и трудному, в данных лекциях затрагиваемому, в сущности не находим раскрытия того, что здесь именно требовалось бы выяснить ближайшим и непосредственнейшим образом (впрочем, и после этого профессора уяснение данного вопроса удалось лишь единицам). Или: один из существеннейших вопросов Нравственного Богословия: о «совести», раскрываемый профессором хорошо в обычном житейско – практическом смысле, со строго научной стороны освещен не совсем верно (впрочем, дальше удалось уйти лишь опять единицам, да и то гораздо после, – благодаря улучшению научных условий; а большинство – и даже в последние годы – повторяло и повторяет только то в сущности, что на лицо и в данных лекциях). Или еще: нет в лекциях, напр., необходимого апологетического элемента при освещении одного из коренных вопросов всякой этики – о «нравственной свободе», да и положительное освещение её сущности не доведено до надлежащей полноты и цельности (что опять сделано лишь после и, в свою очередь, также единицами) и проч. Не стоя вообще выше богословов своего времени, придерживаясь их, данный профессор, в частности, пользуется так или иначе главным образом следующими сочинениями прежнего времени: а) в свое время охарактеризованным нами «разсуждением» иерод. Евграфа, по примеру которого арх. Леонтий называет любовь «коренной христианской добродетелью» и выясняет ее, как «начало первообразное, всеобщее, необходимое, разумное и вполне приложимое ко всем людям» (с этих же сторон и в таком же буквально порядке выясняет дело и о. Евграф); б) уже известным нам трудом о. И. Кочетова, в) также известным сочинением еп. Иинокентия пензенского и др. (напр., трудами митр. моск. Филарета, отчасти статьями «Воскресного Чтения»), Но, пользуясь последними («б», «в» и «др»), профессор предварительно проводит заимствуемое (напр., те или другие части плана системы, освещение тех или иных вопросов…) чрез свое сознание и по мере возможности здесь переделывает его, так сказать, усвояет себе, своему я, и лишь затем излагает его в своем курсе со свойственною ему (вышеотмеченною) манерою. – Оставаясь дольше на кафедре Нравственного Богословия, талантливый архим. Леонтий, безспорно, мог бы стать полным и превосходным хозяином своего дела363) 364.
О стремлении богословов разсматриваемого нами периода к ознакомлению со святоотеческою письменностью мы уже говорили несколько выше. Теперь, переходя к этому вопросу специально, должны заметить, что с особенною любовью святоотеческие творения переводились у нас преимущественно в разсматриваемый нами период времени.
Наш долг – указать и охарактеризовать тех представителей святоотеческой письменности, творения каких в данную эпоху в том или ином их объеме переводились на руссий язык, которые, т. е., представители, были известны, как именно «моралисты». Других мы опускаем, равно и тех, которых уже характеризовали выше по известным побуждениям. Некоторая, хотя бы и самая краткая 365 (а более подробная здесь была бы не совсем уместна, что понятно уже само собою), характеристика тех лиц интересна и важна в настоящем очерке в тех видах, чтоб читатель узнал, какой нравоучительный материал мог быть извлекаем нашими богословами из переводившихся творений, тогда вообще с большою любовью читавшихся русской публикой (как, впрочем, и в другое время).
Из творений представителей «морали александрийского богословия» у нас переводились [в «1821–1840» гг.366] принадлежащие св. Григорию Чудотворцу († около 270 г.367 Интересен его взгляд на «античную этику», что она «нашла свою истину лишь в христианской»368). Принадлежащие ему «Правила» трактуют о «покаянии»370а…
На Востоте в «до – константиновскую» эпоху прокладывался «путь спиритуализма и аскетизма», сказывалась «мистическая настроенность». На Западе, в «отличие от греков», делалось «более сильное ударение на контраст между новою христианскою мыслию и жизнью и языческою», – преобладал «в морали более практический дух», – подчеркивался «подлинно этический момент воли и поступания», и не восхвалялись, – по противоположности тому, что делалось греческими писателями, – моменты «познания и мистического созерцания»; особенно оттенялось значение «благодати Искупителя»…; вообще «мораль» здесь носила «более объективный церковный характер»369…
Из западных моралистов в настоящем месте нашего очерка могут быть названы следующие.
1) Тертуллиан († «220 г.»), творения которого переведены Е. Карнеевым в 1841,1849 гг.» (Спб.), это – ригористический проповедник морали, раскрываемой им в многочисленных его произведениях. Его точка зрения – точка зрения закона, от которого он не хочет отступить ни на одну йоту. Грех проник в мир «чрез падение» прародителей. Результаты последнего рисуются Тертуллианом более мрачными красками, чем в творениях восточных писателей. Впрочем, наличность «нравственной свободы» человека им не отрицается, что весьма важно. Человек не должен злоупотреблять свободою: не всякие грехи могут быть смыты «покаянием». Так, «отпадение от веры, прелюбодеяние, блуд, убийство»… – такие грехи, которых «прощать церковь не имеет права». Особенно велик первый из них. Тщательно надлежит устраивать жизнь, направляя все в ней к одной цели -спасению: хотя «брак – и божественное установление, но безбрачное состояние – совершеннее и чище, а второбрачие – тяжкие грех и безусловно» недозволительно; всего, что так или иначе имеет отношение к языческому миру, надлежит «избегать: не покрывать себя венками, удаляться от публичных зрелищ, не участвовать в приготовлении идолов»; занятие «должностей» в государстве (не следует забывать, что Тертуллиан «знал только об языческом»), представителям которых обыкновенно воздаются известные «почести», не гармонирует с требуемым от христиан «смирением»; не соответствует духу христианства и «безусловно» недозволительна здесь и «военная служба»… Для достижения возможного нравственного совершенства человек должен заботливо «молиться», тщательно «поститься (пост – средство к высшему совершенству), терпеливо» переносить невзгоды, «не бежать» от «мученическго» венца – «высшей победы христианской добродетели»… Дает Тертуллиан наставления даже и относительно таких частностей обыденной жизни, каковы, напр., касающиеся «женских одежд и украшений, покрывания девами», присутствующими «при богослужении, голов» и т. д. Не следует забывать, что «в монтанистический период» своей жизни Тертуллиан вообще был более строгим (хотя строгость такая и не касалась «существа» дела) проповедником морали, чем «раньше»370.
2) Автор многих сочинений [переводившихся в «1825 –1839 гг.371 ] св. Киприан († «258 г.») в решении нравственных вопросов заявил себя «более мягким», чем каков был его учитель, т. е., Тертуллиан; но в общем продолжал дело последнего: «одностороннее раскрытие аскетической стороны христианской нравственности». Отсюда, – порицая различные пороки и увлечения, напр., излишние «украшения», «зависть», происходящую «от диавола и» являющуюся «источником многих грехов»,-любовь к «наслаждениям», от которых следует-де убегать,– какого бы то ни было раздора и несогласия с Церковью – как «тягчайшего преступления» и проч., св. Киприан, по противоположности этому, настаивал на необходимости для христиан их «единения» с Церковью, «послушания» её представителям, – в частности, для достижения нравственного совершенства, от них требуемого, рекомендовал им «молиться» (подробности дела, напоминающие Тертуллиана, говорят, однако, о большей «трезвости» ученика), подавать «милостыню» нуждающимся (она «уничтожает допущенные человеком после крещения грехи»), быть «стойкими» в перенесении «страданий» (здесь ученик повторяет учителя, как и по вопросу о «браке и безбрачии»), соблюдать «девство», как уступающее в отношении к его ценности и высокому достоинству» только «мученичеству»372… 3) В «Institutiones divinae« (и др. сочинен.) Лактанция († «ок. 330 г.»), творения которого переведены Е. Карнеевым в 1848 г. (Спб.) (см. еще в «Хр. Чтен.» 1833 г.), находим, с одной стороны, «критическую оценку языческой морали» и, с другой, «остроумную защиту христианской» … «Summum bonum» в христианстве – «безсмертии», в виду которого мы и призваны Господом к бытию. «К нему нас ведет добродетель. Существенные признаки summi bonï оно должно принадлежать только человеку, относиться только к душе, предполагать знание и добродетель, делать счастливым, постоянно оставаться равным себе, не иметь конца и не заключать в себе зла». Добродетель, которая, как сказано, приводит человека к данной «цели, проходит» по тернистому пути «борьбы с аффектами (гневом, алчностью, чувственным удовольствем)» – этою, так сказать, почвою, необходимою для её развития… Только христианство по вопросу о summum bonum и ведущих к нему средствах оказывается правоспособным. Оно дает нам и «образец» нравственности в Лице И. Христа, и «силы» для приближения к Нему – образцу, а «в чистой, безкорыстной любви – истинный нравственный мотив». В язычестве не находим ничего подобного… Из частных положений Лактанция можно отметить следующие: им особенно рекомендуется «безбрачие»; «тело, потому что оно – из земли.– царство диавола, седалище зла, а дух – от Бога» (встречаемся, следовательно, с известного рода дуалистическим моментом, делающим понятным «аскетический образ мыслей» учителя Церкви и его определение summi boni, как «безсмертия», как чего то, имеющего место лишь за гробом); «ложь и взимание процентов» недозволительны «безусловно»; надлежит «избегать войны» и проч. На воззрениях Лактанция сказались следы учений «неоплатонического и стоического»373…
4) Св. Зенон Веронский («III или IV в.») (известны его 93 sermones), переводившиейся на русский язык в «1838» и «1843» гг.374, характеризует «веру, надежду, любовь», особенно восхваляя последнюю, – трактует о «христианской праведности, целомудрии, воздержании (порицая второбрачие и брак с язычниками), терпении, смирении, страхе Божием, алчности»… Главное его требование – то, чтоб нами проявлялось « христианство на деле, а не христианство слов и спора, раздоров»… Он стоит в зависимости от «Тертуллиана, Kиприана, Лактанция, Илария»… Вопрос об отношении «духа и плоти», «контрасте» между ними решается не на «этической» почве, а на «физической»375…
Вообще относительно христианских моралистов «до- константиновской эпохи» нужно заметить следующее (при этом разумеем как восточных, так и западных). а) Видим у них стремление выяснить сущность «добродетели» вообще. Перенося «на христианскую почву» языческое учение об этом предмете, пользуясь до-христианскою терминологиею, они пытались «показать, как античные добродетели находят свое надлежащее осуществление лишь только в христианстве». б) На ряду с последними, в данный период характеризуются, – при том, с большою обыкновенно любовью, – и «новые христианские добродетели: вера, надежда и любовь, к которым потом примыкают особенно правдивость, смирение и целомудрие». в) Требуя от христиан известной настроенности, проявления тех и подобных им добродетелей, «в качестве средства сохранить себя в новой жизни», они – христиане – должны «особенно» иметь у себя в виду «молитву», г) Уже видим зачатки учения, слишком сильно подчеркивавшего значеени человеческих дел для нравственной жизни и толковавшего о «заслугах», доставляемых человеку теми («особенно постом, милостынею и мученичеством»). Отсюда естественно возникало представление о «двоякой христианской морали» (обыкновенных людей и совершенных). д) Возник особый взгляд на такиени, каковы – «брак, семья…, выросшие на почве «ложно» понятого «аскетизма». Аскетическое начало подчеркивается « противовес государственной и общественной жизни»; впрочем, при этом заявляют о себе в широких размерах и дела обнаружения христианской «любви» к ближним376…
Из христианских моралистов, принадлежавших к «после-константиновской церкви», прежде всего могут быть отмечены некоторые греческие «представители аскетического идеала».
1) Св. Афанасий Великий († «353 г.») – ревностнейший проповедник аскетизма. Творения его переводились на русск. яз. в 1841-м и других годах377. – «Девство» превозносится св. Афанасием в высшей степени. Оно становится, по нему, как бы обязанностью всякого христианина, потому что в качестве «идеала» для последнего рисуется св. Отцом Церкви (в «Vita Antonii» – «365 г.») «монах (осуществляющей собою», по выражению одного ученого, «древний стоический идеал)». Если таков христианский идеал, то ясно, что «нравственность», понимаемая в строгом смысле слова, должна здесь сводиться в конце концов к подавлению человеком в себе всего, что стоит в каком-либо отношении к «чувственности», как бы последняя ни понималась. Другими словами: здесь мы усматриваем наличность в известной степени несогласия с истинным духом христианства «дуалистического» момента, на котором зиждется св. Афанасием его «спиритуалистическая» точка зрения378.
2) Св.Иаков Афраат (около половины IV в.) – «древнейший сирийский Отец Церкви». Он переводился на русский язык в 1827 – 1843 гг.379. От него «осталось 23 трактата (большей частью нравственно – аскетического содержания»). Интересны его главные нравственные положения: «основание всей нашей веры – И. Христос; прежде всего человек верует; после того, как уверует, любит, после того, как полюбит, надеется; после того, как проникнется надеждою, оправдывается; после того, как он оправдан, становится совершенным»… Прошедший все стадии «делается домом и храмом Христовым». Иаков с любовью говорит о значении и важности «покаяния, поста»… Признавая все значение за «браком» в виду первоначальной цели его божественного установления, он все же отдает «предпочтение девству»380…
3) Св. Ефрем Сирин († «373 г.») (его «творения» изданы на рус. языке в Москве: т. I – VIII, «1848–1854 гг.») в его «беседах» проводит обычные у аскетов того времени воззрения по нравственным вопросам, проповедуя «строгое воздержание, смирение», предостерегая от «нецеломудрия, мирских занятий», призывая к «покаянию, к совершенству, к полному разрыву со всякими гнусными страстями, к высшей добродетели, к очищению сердца», превознося пред «всякою добродетелью молитву и размышление о Слове Божием»381…
4) В своих творениях (переводились на русский язык в «1826 –1842 гг.»382 св. Григорий Нисский († « 394 г.») стоит на точке зрения только что разсмотренных христианских писателей, т. е., на строго аскетической. Отсюда «девство» и монашество находят в нем ревностнейшего защитника. Должно стремиться к «жизни, свободной от всех забот и уз земных, ангельской, небесной, лететь к небу на голубиных крыльях души», заботиться о «жизни только духа, о самоочищении и самоосвобождении души»… На этом пути на помощь к человеку приходит «божественная благодать», поддерживающая его и содействующая ему. Мысль о «необходимости» получить нам «прощение грехов» подчеркивается св. отцом Церкви с особенной настойчивостью. Рисуя свой идеал, последний невольно впадает в некоторую крайность, слишком отрицательно относясь к значению «чувственности», говоря о совершенном её подавлении, что-де и будет равносильно выполнению нами требований нравственности. Достижению нравственной цели содействует наличность в человеке «нравственной свободы», не смотря на его греховную испорченность… Аскетическая настроенность не помешала, впрочем, св. Григорию учить «о бедных, о благодеянии» им и т. д. и вообще о делах любви. – Его воззрения отмечены следами греческих философских учений, несовсем ассимилировавшихся с его чисто-христианскими. При этом стоикам он явно предпочитает Платона383.
5) Св. Григорий Богослов († «ок. 390 г.»), переводившийся в «1822 –1841 гг.» и в другое время384, «трактует об этических вопросах во многих проповедях и письмах». В его лице аскетизм нашел еще более горячего панегириста. «Аскетизм был его невестою; монашество для него – идеал, философия χατʼ ἐξοχήν , спокойная гавань», укрывающая от «превратностей и бурь политической жизни, предощущение неба»… Впрочем, св. Григорий не чуждался и других вопросов, разсуждая то «о любви к бедным», то «о нерасторжимости брака», то «о брачном, священническом и девственном состоянии»… Раскрытие «учения об евангельских советах в их различии от общеобязательных нравственных законов» делается им «весьма определенно»… Аскетические тенденции, словом, заявляют о себе все с большей и большей силой385…
6) Пр. Нил Синайский (†»ок. 430г.») оставил после себя большое число творений с нравоучительным элементом, переводившихся у нас в «1826 –1845гг.» и в другое время386. Между прочими, «он христианизировал Энхиридион Эпиктета для своих монахов (напр., вместо Сократа он ставил Павла)». Аскетические симпатии Нила, как видно уже из обстоятельств его жизни (он «променял знатное положение в Константинополе на Синай»!), были очень значительны. Неудивительно, поэтому, слышать от него, что «монахи – истинные философы и наследники Христа и Апостолов», как подражающие последним и Господу. «Отречение от чувственности» в возможных для человека пределах – «средство для душевного освобождения и единения с Богом; цель борьбы» монаха с чувственностью – достижение блаженства «созерцать» Господа… Восхваляя монашество, пр. Нил, однако, оттеняет и встречающееся среди аскетов пороки: «высокомерие, праздность, разрушительные – самоубийственные» подвиги увлекающихся387 …
7) Многочисленные творения св. И. Златоуста († «407 г.»), переводившиеся в «1821 – 1844 годах» и в другое время388, содержат в себе обильный нравоучительный материал. Как и те или другие христианские писатели разсматриваемой эпохи (восточные…), и св. И. Златоуст «восхваляет монашество», называя его «философиею», а представителей его – «истинными царями», «девство – ангельским состоянием» (впрочем, он «защищает и брак против» тех, кто как- либо унижал его). «Ничтожество земного величия и земных радостей» – одно из побуждений к отречению от них… Восхваляя созерцательную жизнь аскета, св. отец церкви рекомендует и «жизнь деятельную». Здесь «царицею между добродетелями» является «милосердие»; безотносительно к нему, к «милостыне, мертво и покаяние»… Особенно рекомендуется «молитва», как имеющая, по словам св. И. Златоуста, огромное значение… (а с нею также и пост)… Христианин должен зорко следить за тем, чтоб «страсти», постоянно его подстерегающие, не произвели внутри его опустошения… Он должен помнить, что «основание, начало и сущность всей нравственности – любовь к Богу», и, не забывая этого ни на минуту, с данной точки зрения и созидать свою жизнедеятельность… Творения св. отца интересны в высшей степени389 .
8) Преп. Исидор Пилусиот († «ок. 450 г.»), переводившийся у нас в «1826 – 1849-м» и в другие годы390, «в» его многочисленных («более 2000») «посланиях» учил, что «удаление от мира, добровольная бедность и воздержание, по образцу Иоанна Крестителя, есть почва для истинной, практической философии Евангелия; среди занятий обычной жизни душа не находит досуга познать Бога; а возможнейшее» игнорирование всякого рода «потребностей – путь к истинной свободе. Таким образом монашество и практическое христианство – тождественны. Тем, конечно, хуже грехи в этом состоянии совершенства»391…
9) Бл. Феодорит († «457 г.»), переводившийся у нас в «1843 –1856 гг.» и в другие392, «в своей religiosa historia восхваляет аскетическую жизнь, в заключение говоря о божественной и святой любви», побуждающей «аскетов» к «суровым». подвигам и пр393.
10) Пр. Исаак Сирин, († «не позже VI в.»), творения которого переводились на русский язык в «1821 – 1854 гг.»394 , учит о «трех степенях», восходя на какие человек последовательно переходит «от несовершенства к совершенству». Низшая – «первая степень-состояние греховное, плотское, противоестественное». «Переходя из» этого «состояния в состояние добродетельное-естественное», человек оказывается уже на второй стадии – «душевной»; наконец, третья степень – высшей, духовно-созерцательной жизни, где перевес – на стороне духа, духовная, сверх или вышеестественная»395…
11) В 1842 г.396 была переведена на русский язык, между прочим, «Лествица, возводящая на небо», св. И. Лествичника (Москва). Св. Иоанн («† 606 г.») – автор «Kλῖμαξ τοῦ παραδείσου» – здесь «описывает» (не соблюдая, впрочем, «логической» последовательности) «различные внутренние состояния и обстоятельства, при каких душа, начиная с отречения от миpa, путем молчания восходит к совершенству». Попутно автором характеризуются различные «добродетели и пороки», даются «заповеди и советы»397…
12) От св. Максима Исповедника († «662 г.»), переводившегося. на русский язык в «1822–1855 гг.» и в другое время398 , сохранилось много отмеченных нравоучительным характером творений:Лόγος ἀσχητιχός, Κεφάλαια π.τ. τελείας ἀγάπνς χαὶ ἄλλων ἀρετῶν… «Цель человека» – возвыситься «до познания Бога, до жизни в Боге, до безстрастия. Это нравственно-мистическое единение с Богом достигается чрез посредство веры»… Однако, не должно забывать, что вообще – то «пр. Максим признает началом духовной жизни в человеке веру живую, а не безплодную, иначе – любовь веры… Дар Духа Святаго возводит естественную способность до сверхъестественного употребления, когда ведет ее к созерцанию Бога»… В различных местах своих творений пр. Максим настойчиво говорит о «необходимости» для человека «благодати», а из добродетелей характеризует – три богословских, говоря то об их «действиях», то о «необходимости веры и любви», но с охотою разсуждает (что и естественно в аскете) также и о добродетели «смирения»399…
13) В творениях св. Максима «объединилась аскетическая мистика египетского (и др.) монашества со спекулятивной мистикой Дионисия Ареопагита (IV-гo или V-го в.), коренящейся в неоплатонизме» (см. сочин. «De divinis nominibus, De coelesti hierarchia, De myst. theolog.») (эти творения переводились на русск. язык в «1825, 1843, 1848 гг.» и в другие, напр., в 1893-м…400 «Цель нравственной жизни – возвращение в Бога…; высшая мудрость – чистое созерцание единого, безьимянного, чистого божественного света, в котором Бог непосредственно открывается человеку». При таком условии, проявляющаяся в «энергичной деятельности нравственность была бы контрастом истинной мудрости»… Здесь, следовательно, говорить о «нравственной задаче жизни в истинном смысле» уже не приходится.401 Отсюда всякие другие подробности подобного мировоззрения для наших целей не интересны.
14)Наконец, из представителей разсматриваемого нами направления в восточной церкви может быть упомянут в настоящем месте нашего очерка еще св. Иоанн Дамаскин († «ок. 760 г.»), переводившийся в «1823 –1845 гг.» и в другое время402. Его » ίερά παράλλνλα« являются «очень подробным сборником сентенций, большею частью нравоучительных по содержанию» (такого рода сборники в ту эпоху были вообще довольно явлением); затем известны его разсуждения: «о (8-и) главных грехах, о добродетели и пороке, о постах»403… Человеку присуща нравственная свобода. Это – одно из основных положений с. И. Дамаскина. По вопросу о зле он возстает против воззрений манихеев. Цель нравственного поступания человеческого – жить согласно с «разумом», «подражать, уподобляться Богу». Путь «девства» в этом случае ведет к цели вернее, чем путь брачной жизни. «Источником и корнем всех грехов» считается «эгоизм». Из добродетелей отмечаются известные «четыре главных», рекомендуется «пост» и т. д.404) 405
Нравственное мировоззрение только что охарактеризованных восточных, христианских писателей, обобщенное в одно целое, выделяется следующими по преимуществу чертами: а) человк обладает нравственною свободою; б) последняя должна быть направляема им на борьбу с чувственностью, со страстями, на развитие и укрепление в себе аскетических наклонностей; в) на этом пути он встречает поддержку со стороны божественной благодати; г)следующие советам евангельским достигают высшего совершенства по сравнению с поступающими только по заповеьдям, д) доведенные до крайности и своеобразно развиваемые такого рода воззрения разрешились в строгом мистицизме; е) восточные воззрения имели в виду преимущественно индивидуальную жизнь человека, а не социальную; ж) впрочем, данные писатели иногда с большою настойчивостью призывали и к делам любви; з) из добродетелей раскрывались ими три богословских и четыре главных; остальные так или иначе могут быть подведены к этим; и) чем дальше шло время, тем дело раскрытия добродетелей превращалось все более и более в сухое их перечисление, в голый перечень заповедей, предписаний, в результате чего возникали всякого рода сборники с подобным характером, на лучший конец – сборники сентенций…, где составные части ни в какой внутренней связи между собою не находились; жизненность уходила все дальше и дальше в сторону; i) влияние греко-римской философской этики заявляло о себе в отношении к тем или иным из числа данных писателей более или менее ощутительно…
Из западных христианских моралистов той же вообще эпохи, переводившихся на русский язык в разсматриваемый нами период времени, – помимо охарактеризованных нами раньше (бл.Августина, св. Амвросия Медиол.),– могут быть охарактеризованы: бл. Иероним…, св. Григорий Великий и др., которые вообще продолжали раскрытие христианских нравственных начал «на основе, заложенной Тертуллианом и Киприаном» и в их «дух!»406…
1) Бл. Иероним, († «420 г.»), – переводившийся у нас в «1832 – 1847 гг.» и в другое время407, – «решительнеййший» представитель учения о «монахе, как идеале» христианина». Он находился, очевидно, под влиянием Востока, по которому путешествовал. Вся его речь о «христианском совершенстве» есть речь о «совершенстве монашеском». Такую точку зрения он развивает в своих многочисленнейших произведениях: в «письмах» к различным лицам… Человек должен всячески «бороться с плотью», отсюда – «поститься»… С браком можно примириться разве лишь в виду того, что, благодаря ему, «рождаются девы». Между тем «безбрачие» должно быть рекомендовано в высшей степени. Лютер упрекает бл. Иеронима за то, что он говорит «только о посте, пище, девстве…, но ничего не учит ни о вере, ни о надежде, ни о любви, ни о делах веры»… Далее, древним учителем западной церкви восхваляется также «мученичество», что, разумеется, понятно… «В самой этике» его «нет ничего», свидетельствующего об его «самостоятельности», о самобытности: определение добродетели взято у Аристотеля (элемент «средины, меры»); так называемые «четыре главных добродетели» у него также фигурируют, однако, «без поставления их в связь с тремя богословскими»… Этот недостаток был устранен уже бл. Августином408.
2) Пр. Иоанн Кассиан († «после 432 г.») переводился на русск. яз. в «1827 – 1846» и в другие годы409. Будучи расположенным к монашеству, он «перенес в Прованс в нисколько умеренном», впрочем, виде аскетические идеалы Египта. В сочинении «De coenobiorum institutis» с его стороны предлагаются «предписания касательно внешнего образа монашеской жизни», а в особенности ведется «борьба против 8-и главных пороков (неумеренности, нецеломудрия, скупости, гнева, уныния, безчувственности, славолюбия, надменности)»… В «Collationes Patrum» рисуется «идеал монашеской жизни». Здесь особенно рекомендуются «чистота сердца и совершенная любовь (высшая между добродетелями)». Что же касается «отречения от мира», то оно не имеет значения «цели», а лишь «средства» к достижению совершенства… Замечательно, что Кассиан рекомендует «более, чем стоическую, нечувствительность к радости и горю родственников»… В отношении к бл. Августину и Пелагею410 он занимает средину и известен, как представитель «полупелагианства»411…
3) Св. Григорий Великий († «604 г.») переводился у нас в «1834–1850 гг.» и в другие412 . Он – автор многих творений, из числа которых для наших целей имеют особенное значение «Moralia» и отчасти другие. Его мировоззрение сложилось под влиянием «августиновского». Впрочем, «крайности» последнего им устранены при посредства «полупелагианской» точки зрения, к какой он иногда обращался. Подобно бл. Августину, св. Григорий не жалеет красок два восхваления «монашества», для оттенения «преимущества созерцательной жизни пред практическою (последняя – предварительная школа для первой; все добрые дела происходят из созерцательной жизни»). Из особенно рекомендуемых св. Григорием «добрых дел» выделяются им «три: молитва, пост, милостыня», преимущественно последняя413)414) 415…
Разсмотренный нами период времени (с 1833 г. и до 1854-го), как мы видели, имеет большое значение в истории развития науки Нравственного Богословия у нас – в России отчасти потому, что в течение его были написаны некоторые выдающиеся в тех или иных отношениях труды, во главе которых, безспорно, стоят «лекции» Иннокентия Борисова (после архиеп. херсонского), – а главным образом потому, что тогда было переведено много святоотеческих нравоучительных творений, благодаря чему получалась возможность правильнее понимать освещенные в последних евангельские принципы нравственности (по этому поводу у нас еще будет речь – особая – в заключении к нашему настоящему очерку) и вообще глубже вникать в сокровенный их смысл. Таким образом, постепенно, но безпрерывно, то пролагались новые пути в области данной науки у нас – в отечестве (хотя и далеко не всегда с желательным успехом), то приводились в известность новые средства для развития последней, наиболее целесообразные, то улучшались прежде методы и приемы, при чем иногда в большей или меньшей степени устранялись недостатки прошлого времени… Словом, развитие науки, о которой идет речь, шло вперед и вперед. Не видеть и не ценить этого мы считаем невозможным: «suum cuique»! Но, разумеется, тем большие требования предъявлялись к дальнейшему времени. А что оно сделало, это разъясним на следующих страницах нашего очерка.
V. Необходимо особо выделить написанное «ректором владимирской дух. семинарии, архим. Платоном» (Фивейским), «Православное Нравственное Богословие» (Москва, 1854 г.)416) 417, как потому, что это – сравнительно обширный курс данной науки, представляющей известные достоинства, так и потому, что он «введен был, как учебник, в семинариях» 418, где и оставался таковым «до преобразования» их в 1867 г.419
После «введения» в книгу, где сообщены некоторые, так называемые, предварительные о науке Нравственного Богословия сведения, в двух частях системы последнего трактуется – в первой – «о законе Божием и исполнении его» (в частности: «о нравственном законе Божием и различных видах его, о главном начале и о побуждениях христианской деятельности, – о действиях человеческих вообще и вменении оных, о действиях, согласных с законом Божиим, или о добродетели, о преступлении закона Божия или о грехе, о причинах и источниках грехов, об обращении грешника»), а во второй – «об обязанностях христианина» (в частности: «об обязанностях в отношении к Богу: вере, надежде, молитве, любви, Богопочтении, – об обязанностях к святым; об обязанностях в отношении к самому себе: об общих, – в отношении к душе, к телу, к внешним благам; об обязанностях в отношении к ближним: об общих», т. е., о том, «что требуется для христианина вообще относительно всех ближних», а «в особенности относительно лица и внешних благ ближнего», – об «обязанностях в отношении к ближним по особенным отношениям к ним: частным отношениям: о дружестве, о супружеском состоянии, о союзе родителей и детей, об отношении господ и слуг, – отношениям общественным об обязанностях в отношении гражданском» и «в обществе церковном»).
Отзывы критиков об опыте архим. Платона слишком малочисленны. Из них считаем необходимым отметить два.: Н. П. Архангельского и проф. А. И. Гренкова. Первый, сказав об опыте еп. пензенского Иннокентия, что «он читается довольно легко», о книге архим. Платона заметил, что она «читается еще легче»420. Второй пишет, что в «духовных семинариях и академиях составлялись записки по предмету» рассматриваемой нами науки, «переходившие из поколения в поколение, при чем трудно было отметить первоначальную редакцию и самого автора; эти, однако же, записки послужили материалом, который был обработан арх. Платоном»; труд его, впрочем, был «известен только в семинарском мире» и остался неведом «русской литературе»; «он носит на себе следы построения» данной «науки нашими богословами московской академии и лаврской семинарии, которые, в свою очередь, заимствовали схему построения у католических богословов, выходивших в изложении нравоучения из идеи закона и обязанностей»421. Он же, т. е., проф. А. И. Гренков, при другом случаи говорит, что рассматриваемый нами «опыт» архим. Платона «скоро набил оскомину как учителям, так особенно ученикам»422… С мнением Н. П. Архангельского соглашаемся вполне и без ограничений, равно как и с положением А. И. Гренкова о степени «известности» книги арх. Платона. Не можем до известной степени не согласиться и с тем утверждением критика, что рассматриваемое нами сочинение имеет некоторые данные, чтобы «набить оскомину» читателям: оно написано вообще сухо, а иногда даже и слишком безжизненно, проникнуто духом старинных схоластических систем с их делениями, подразделениями, обыкновенно внешним лишь освещением вопросов при помощи приведения тех или иных выдержек из Библии, из святоотеческих творений и других сочинений… Впрочем, говоря это, мы не должны забывать, что в некоторых случаях сухость и безжизненность отступают на задний план: это – там, где делается попытка по возможности глубже анализировать те или иные библейские места, а также те или иные святоотеческие и пр. Не будь у автора явного стремления к сжатости и краткости речи, сухость последней, полагаем, значительно исчезла бы, не смотря ни на что другое. И это случилось бы тем более, чем сильнее там и сям проглядывает достаточно широкое знакомство автора со святоотеческою письменностью и её духом (ему известны творения: свв. Василия Вел., И. Златоуста, Григория Богослова, пр. Макария Вел., пр. Марка Подвижника, пр. Исаака Сир., пр. И. Лествичника, св. Амвросия Медиол., бл. Иеронима, пр. И. Кассиана и мног. друг.). О прекрасном знакомстве автора с Библиею уже излишне и говорить особо: его книга может служить до известной степени справочною для желающего узнать, как по тому или иному пункту нравственного характера учит слово Божие. В распоряжении арх. Платона, коротко сказать, находились вернейшие и надежнейшие средства к наиболее обстоятельному и желательному раскрытию евангельских начал нравственности. К сожалению, он не воспользовался ими, как следовало, – и главным образом, быть может, по вышеуказанной причине. Тем не менее его этика, от начала её и до конца, остается библейскою и древне-отеческою: этой отличительной её особенности отнять у ней нельзя; здесь, – повторяем то, что намечено нами раньше, – вся беда произошла от того лишь, что автор слишком скуп на желательные подробности и разъяснения, обоснования… того, что, между тем, нуждалось бы в этом и подобном. Ответственность автора, впрочем, более или менее исчезает, если принять во внимание, что он в настоящем случае стоял на точке зрения своих современников, подняться над каковою могут лишь особые, так сказать, избранные натуры.
Так как после опыта еп. пензенского Иннокентия труд архим. Платона является единственным, который доведен до конца, – при том, написан специально для духовно-учебных заведений (о чем говорит положение автора и самое происхождение книги из его уроков воспитанникам дух. семинарии), является именно «богословием нравственным», обнаруживаем известные научные претензии и проч.,– то сам собою напрашивается вопрос: представляет ли он, т. е., труд, явление всецело самостоятельное, или произошел под чьим-либо сторонним влиянием? Сличение его с произведениями прежнего – времени привело нас к решению вопроса в последнем смысле. Впрочем, мы не склонны ставить книгу архим. Платона в зависимость от «переходивших из поколения в поколение записок по предмету» данной науки (ср. выше), равно как и от «богословов московской академии и лаврской семинарии» (ср. ibid.), – как то делает, – что мы раньше видели, – достопочтенный А. И. Гренков. Источник книги – другой. В ней есть многое, напоминающее собою сочинения: отчасти Феофилакта Горского 423, а еще более – о. Иак. Арсеньева424 , о. И. Кочетова425, «Сокращение Нравственные Богословия… 1805 г.»426 и др., но ни первый труд, ни остальные не послужили для неё основой. Её основой была уже известная нам система Stapf’a427. Что это – так, видно будет из некоторого сличения той и другой сторон. Архим. Платон имеет своею задачею предложить «ифику», а не «аскетику», находя, что наука Нравственного Богословия имеет дело «собственно» с «изложением нам наших обязанностей» – и «только». Отсюда естественно он мог воспользоваться только тремя первыми томами «Theologiae moralis» Stapfʼa, в четвертом – последнем – томе дающего «christianam ascesim», т. е., аскетику. В книге о. Платона – две части; столько же их и у Stapf’a. Первая часть русской книги (перечень главных её отделов см. выше) соответствует первому тому сочинения Stapf’a, предметом которого, т. е., тома, служит «Ethica christiana generalis», в которой речь идет «de lege aeterna objective considerata», – de «lege morali, subjective considerata, de executione legis divinae, de transgressione legis, de peccatoris conversione», de «dijudicatione actuum humanorum». Сличение русской книги с латинскою показывает бесспорную зависимость здесь первой от последней, по местам переходящую в буквальное воспроизведение одною другой (ср., напр., пункты: «понятие о христианской добродетели = de virtute сhristiana, достоинство добродетели = de pretio virtutis, связь добродетели с блаженством… = de… nexu», т. е., добродетели, «cum beatitate, – о преступлении закона = de transgressione legis, различные виды грехов = diversae peccatorum species, бедствия, происходящие от греха = mala ex peccato redundantia, о причинах и источниках грехов = de causis et fontibus peccatorum, об обращении грешника = de peccatoris conversione» и т. д.). В частности, берем, напр., место «об искушении = dе tentatione». Выясняя «понятие» искушения, архим. Платон приводит библейские места: Быт. 22, 1; Псал. 25, 2; Иак. I, 13, 14. В таком же порядке они приводятся и у Stapfʼa. «Хотя Бог», читаем у арх. Платона, «в сем смысле никого не искушает, но по Своей бесконечной премудрости попущает нам терпеть искушения»… = «Quamvis vero Deus in hoc sensu neminem tentet, nos tamen pro infinita sua sapientia tentari permittit»… Или, говоря о «главной причине обращешя грешника», о Пла¬тон пишет: «первая и главная причина обращения грешника есть божественная благодать», вслед за чем приводит «Иоанн. 6, 44» и советует «слич. Рим. 9, 16». У Stapf’a читаем: «prima iterum et principalis» (т. e., «causa Peccatorem ad conversionem disponens») «est gratia divina », после чего следуют выдержки из «Rom. IX, 16, – Ioann. VI, 44».– Вторая часть книги о. Платона (перечень главных её отделов см. выше) соответствуем второму и третьему томам системы Stapf’a, содержащей «Ethicam applicatam», т. е., «прикладную», и в частности, трактующей «de regno Dei intra nos (de virtutibus theologicis)», de «regno Dei semet exterius manifestante et quidem immediate erga Deum (de cultu divino…, de jurejurando, de voto),– erga beatos et pie defunctos», – de «regno D. in sua relatione ad nos ipsos», de «regno D. qua charitas christiana erga proximum (de officiis humanitatis: exhibitiones generales charitatis fraternae, exhibitio charitatis erga personam proximi, erga animum proximi, quoad corpus et vitam proximi, quoad bonam famam et honorem proximi, quantum ad res temporales, charitas christiana quantum ad officia restitutionis; de officiis pietatis: exhibitio pietatis in convictu familiari, respublica civilis, ecclesia Dei una et universalis)». Уже одно сопоставление перечня приведенных заголовков из системы, – частности, из II-III томов, – Stapfʼa с заголовками из второй части книги арх. Платона подтверждает высказанное нами выше положение о взаимоотношении обеих систем красноречиво. А чтобы видеть, до какой степени это взаимоотношение тесно и в частностях, приведем хотя бы только два-три примера, взятые без особого предварительного выбора. У арх. Платона читаем: «Достоинство и необходимость веры. Христианская вера и доставляемое ею познание о Боге и строительстве спасения нашего, без сомнения, превосходит бесконечно все прочие познания». Дальше идут библейские выдержки и цит.: «Иоан. XVII, 3; Фил. III, 8; Псал. CXVIII, 105, слич. XV, 3». У Stapfʼa читаем, в свою очередь, следующее: «Utilitas ас necessitas fidei christianae. Absque dubio fides christianae, et resultans inde Dei coelestisque oeconomiae cognitio inter omnes reliquas notitias in immensum excellit». Дальше идут библейские выдержки и цит. в таком порядке: «Ioann. XVII, 3. Philipp. III, 8. Ps. CXVIII, 105; Cf. Sap. 15, 3». Здесь, как видим, арх. Платон, заимствовав все у Stapfʼa, по оплошности пропустил «Sap.» (= указание на «Премуд. Солом.»), и, таким образом, получилась неверная цитата, с одной стороны, а с другой, до осязательности раскрылись приемы русского автора. Или еще: у арх. Платона читаем: «Средства против самоубийства. Всеобщее и самое действительное средство против самоубийства есть христианская религтя»… У Stapf’a, в свою очередь, видим: «Remedia contra autochiriam… Remedium universale et efficaussimum est ipsa religio nostra»… Или еще: у арх. Платона читаем: «Безразличие в вере. В наше время встречается нередко безразличие в вере [indc(i?)fferentismus] или безумное мнение, будто бы все религии или, по крайней мере, все христианские вероисповедания одинаково служат к достижению вечного спасения. И поэтому иные думают, что все равно, истинную ли, или ложную религию кто исповедует, лишь бы жил сообразно со своею религией, а религия, какая бы ни была, приведет его ко спасению»… Stapf пишет, с своей стороны: «De indifferentismo. Non minus nostro tempore indifferentismus seu vesana opinio invaluit, omnes religiones vel certe omnes christiani nominis partes aequali modo conferre, ut ultimum finem nostrum feliciter assequamur. Atque ex hoc principio superfluum esse ducunt quaerere, utrum religio, quam tenes, vera, an falsa sit; dummodo mores religioni tuae conformaveris, illa, quaecunque demum sit, ad exoptatum portum te provehet»… Ho – довольно! Коротко сказать: отношение друг к другу сравниваемых книг ясно.
Таким образом, книга архим. Платона не содействовала вообще развитию науки Нравственного Богословия, как воспроизводившая систему Stapf’a, да, притом, еще обыкновенно с сокращениями (и отчасти со своими погрешностями), но, в частности, у нас – в России она все же была приметным явлением, как познакомившая русских с западно- европейским курсом науки, о которой идет речь (а кое- где и переделавшая последний, снабдившая его вставками, приспособившая к православным читателям), и не мудрено, что в свое время, за отсутствием других подходивших сюда книг, она имела в наших духовно-учебных заведениях отмеченное нами выше значение и употребление428. Ею руководствовались, как в свое время системами: еп. пенз. Иннокентия и о. И. Кочетова429, даже и в духовных академиях, напр., в казанской, где, как известно, проф. данной науки «архим. Серафим» (преподававший ее в «1854–55» уч. году и по «6 окт.» следующего учебного же года) даже «в классы приходил с учебником Платона в руках и ничего не изменял в нем в порядке изложения», хотя и старался всячески «оживить сухие положения учебника» и – успешно430) 431. Затем до выхода в свет системы о. Солярского в нашем отечестве не появлялось (в печати) курсов по рассматриваемой нами науке, обнимающих приблизительно всю её область и до известной, по крайней мере, степени проникнутых научным характером. Из других сочинений данного времени, так или иначе соприкасающихся с областью Нравственного Богословия, могут быть слегка охарактеризованы следующие.
1) Архим. Викторина 432 «Истинный друг духовного юноши. Практические наставления воспитанникам духовных училищ« (Спб. 1858 г.)433 Здесь этот проф. Нравственного Богословия в Спб. д. академии434, – наряду с «практическими наставлениями», – предлагает иногда и общие сведения из области рассматриваемой науки: напр., указывает «главные правила для нравственной жизни всякого христианина», приводит выдержки из «Климента Александрийского – о пище, питье, одежде, поведении христианина в обществе, о сне» и т. д. Что же касается, в частности, специальных читателей книги, то для них здесь предусмотрено почти все, что следовало: выяснено и то, как должен относиться «дух. воспитанник» «к делам христианского благочестия», к себе самому, к развитию своих сил и «способностей», – и то, как ему вести «себя в жизни домашней и в обществах людей посторонних», как относиться «к лицам, его окружающим», вести себя «в классе», исполнять «домашние – ученические» обязанности, «отдыхать» и пр. «Наставления» иногда слишком мелочны и, с точки зренья нашего времени, комичны даже, но для той поры они были не излишни. – О научном значении книги говорить невозможно.
2) Прот. Алексия Byколова «О советах евангельских» (Спб. 1858 г.). Автор старательно отнесся к своей задаче и для решения её воспользовался достаточным святоотеческим… материалом. Но, впрочем, в его книге [после предисловия, в ней следует 5 отделов: а) «есть ли советы в Евангелии?» б) «каким числом» их «можно ограничиться?» в) «об отношении евангельских советов к заповедям», г) «к христианам» и д) «о свойствах, трудности и важности, в деле нравственного усовершения, предметов, указуемых евангельскими советами: в рассуждении девства, совершенной нестяжательности и произвольной нищеты, о совершенном повиновении воле духовного руководителя»] напрасно мы стали бы искать надлежащего всюду освещения, при посредстве того материала, библейских – новозаветных данных: автор вообще стоит на ложной точке зрения, уча «о евангельских советах, как о возможности для человека совершать нечто, выходящее из сферы лежащего на нем долга», – что уже давно отмечено проф. А. Ф. Гусевым в его обстоятельной статье: «Евангельские советы и их отношение к положительным требованиям Евангелия»435.
3) «Нравственная жизнь человека по изображению св. Исаака Сирина» (Спб. 1859 г.). Эта журнальная статья (см. «Христ. Чтен.» названн. год, т. I) после была издана отдельною книгою (Спб. 1874 г.) под заглавием: «Нравственное учение святого отца нашего Исаака Сирина». С этим последним, как окончательно редактированным, трудом мы и будем иметь дело: хотя он вышел, в окончательном его виде, в течение не рассматриваемого нами, а другого периода времени, но мы скажем о нем здесь, имея в виду время первоначального его возникновения. После «введения», трактующего «о жизни и творениях св. Исаака», остальная часть книги характеризует, с точки зрения этого подвижника, три «степени ведения»: «первую» – это – «состоите греховное неестественное», «вторую», т. е., «переход из греховного неестественного состояния в состояние добродетельное – естественное», и «третью» – это – «состояние вышеестественное, жизнь духовную, созерцательную», – вслед за чем указывается «общий смысл нравственного ученья», принадлежащего данному св. мужу, и намечается «современное значение и приложение этого учения к жизни и делу». Книга – плод добросовестного отношения автора к своей задаче, которая и выполнена достаточно хорошо в тех размерах, в той её постановке…, в каких она имелась в виду у исследователя. С точки зрения данных новейшей патрологической науки по вопросу о наличности и творениях пр. Исаака, конечно, можно было бы иное в книге отвергнуть, другое – изменить…, но мы обо всем этом умолчим, не забывая обстановки, в какой находился автор (= еп. Иустин, бывший «уфимский»). Если бы в нашей богословской науке побольше являлось подобного рода сочинений, обследующих подобные вопросы, тогда дело развития науки Нравственного Богословия несомненно двигалось бы у нас быстро вперед и по нормальному пути436) 437 .
4) Архим. Кирилла «Минуты уединенных размышлений христианина» (Спб. 1856 г.). Книга, принадлежащая перу «профессора нравственного… богословия» в Спб. дух. академии438, может быть прочитана не без удовольствия. Особенно могут быть отмечены её отделы: «ревность о спасении, пути спасения, любовь к Богу, надежда, сила молитвы, любовь к отечеству, борьба со грехом, грехи смертные, письмо отца к сыну об удовольствиях жизни» и друг.439
Прежде, чем покончить с рассматриваемым нами периодом, заметим, что в течение его некоторые русские профессора знакомили своих слушателей с теми или иными, казавшимися им выдающимися из ряда других, иностранными нравоучительными системами, помимо отмеченных нами в различных местах раньше. Так, напр., известно, что «архим. Филарет Филаретов» 440 в Каз. д. академии читал данную «науку по Lehrbuch der christlichen Sittenlehre von Wette; которое сам перевел на русский язык»441. Lehrbuch der christlichen Sittenlehre und der Geschichte derselben von W. M. L. de Wette – этот «учебник» вышел в свет в 1833 г (Berlin). Еще раньше, именно в «1819 – 1823 гг.», De- Wette издал «Christliche Sittenlehre» (Berlin) – обширное сочинение в трех частях [1) «Die allgemeine Sittenlehre». 2) «Allgemeine Geschichte der christlichen Sittenlehre»: a) «Geschichte der vorchristlichen und altkatholischen Sittenlehre» и б) «Geschichte der römisch-katholischen und protestantischen Sittenlehre»; 3) «Besondere Sittenlehre»], а вслед за ем – в 1824 г. «Vorlesungen über die christliche Sittenlehre» (Heidelberg). «Lehrbuch» De – Wette, с которым, т. e., Lehrbuchʼом, знакомились казанские студенты, это – «краткое, мало измененное извлечение», сделанное автором из его обширного «Sittenlehre».442 В «Lehrbuch’e» также видим три части. «Первая« из них, имея своим предметом «общее нравоучение или цели и законы человеческой жизни вообще», в частности, трактует о вопросах «антропологического» характера, о «спасении чрез Христа, христианском обществе» и «христианском нравственном законодательстве». «Вторая», предмет которой – «общая история христианского нравоучения», излагает «нравоучение еврейства» и «иудейства», а затем – «католицизма» [а) «О Апостолов до Константина Великого (от 70 до 312 г.): христианская церковь в римском государстве преследуется или только терпима»; б) «От Константина Великого до Григория Великого (от 312 до 590 г.): христианство – государственная религия римской империи»], «папства» [а) «От Григория Великого до Григория VII (от 590 до 1073 г.)», б) «От Григория VII до реформации (от 1073 до 1517 г.)»] и «протестантизма» [а) «Период реформации», б) «Время после реформации до конца XVIII-го века», в) «От конца XVIII-го столетия до » 1833 г.]. В третьей части речь идет о «частном нравоучении» («о христианской добродетели, об учении относительно обязанностей вообще, о благочестии, о справедливости, любви и дружбе», в добавлении к чему также – «о поведении в отношении к животным», – затем – «о чести, о личном совершенстве, о жизни» в различных состояниях, в различном звании… и, наконец, «о нравственном воспитании и упражнении или» предлагается «очерк нравственной педагогики и аскетики»). И весь этот материал изложен талантливым автором на 270-ти страницах! Поразительная сжатость изложения, не наносящая ущерба внутренним достоинствам книги, вообще весьма высоким с точки зрения того времени, когда жил автор,– составляет огромное достоинство «Lehrbuch’a», как именно такого. И не удивительно, что наш отечественный богослов-моралиста, при выборе иностранного руководства остановился на данном именно, как подходившем к его целям, – тем более, что оно написано большим знатоком как Библии, так и святоотеческой литературы, а равно и научных трудов из рассматриваемой области. Как православный богослов, архим. Филарет, конечно, мог в тех или иных случаях не согласиться с De-Wett’oвым освещением библейских и святоотеческих данных, а также вместо данных, тем предлагаемых, приводит там или сям и свои, а выставляемые De-Wette устранять и проч., но это – уже совсем другое дело…, с которым нашему моралисту было не трудно справиться. Материал-же книги De-Wettë исторический, библейский…, мастерски и обильно подобранный, методологическая её сторона… были для архим. Филарета до известной степени образцовыми. Несомненно, что последнему было присуще большее ученое чутье, если он, минуя многие другие, сравнительно новейшие, труды, в «1858–1859 гг.»443 , следовательно, через 25 лет по выходе в свет «Lehrbuch’a» De-Wette, тем не менее, остановил свое внимание на нем. Не можем не согласиться с мнением католического богослова – моралиста Bittner’a, высказанным в 1855 г., что до того времени «истинным корифеем среди протестантов» – авторов нравоучительных богословских систем – «в нашем столетии», т. е., XIX-м, является именно «De- Wette»444. Даже Gass – в 1887 г. – находит возможным, не смотря на большой промежуток времени, отделявший его от появления трудов De-Wette, отозваться об их внутреннем достоинстве сочувственно, хотя они, разумеется, к этому году уже естественно устарели во многих отношениях и пр445. De-Wette, как моралист, стоял в зависимости от «Каликста, Шлейермахера и Фриза»446, в особенности от последнего, которому («Аn Jacob Friedrich Fries») он даже посвятил «первую часть» своей «Chr. Sittenl.» (Berl. 1819). Влияние на De-Wette со стороны Каликста – «лютеранского» богослова – моралиста447 и Шлейермахера – замечательного и до сих пор не утратившего своего большого (среди протестантских моралистов- богословов) значения De-Wett’oвa современника448 понятно. Под воздействием первого De-Wette осветил вопрос об отношении между «верою» и «добродетелями», которые «все вытекают из» неё449 … и проч. Второй в значительной степени влил жизненность в его, т. е., De-Wette, нравоучительные взгляды… Само собой понятно и влияние на De-Wette со стороны его современника и сослуживца по «гейдельбергскому университету» Фриза, «учение» которого, в свое время сильно гремевшего, «характеризуется как связь между учениями Канта и Якоби»450. – Можно пожалеть, что «Lehrbuch» De-Wette, в свое время «переведенный на русский язык» арх. Филаретом (см. выше), не был издан у нас в печати451.
Остальные явления из рассматриваемого нами периода, так или иначе относятся к области Нравственного Богословия, считаем необходимым пройти совершенным молчанием по тем же причинам, какими мы руководились в подобных случаях и раньше452.
VI.1860-й год замечателен для нас в том отношении что в течение его появился в печати (Спб.) первый том обширнейшей системы науки Нравственного Богословия, принадлежащей прот. П. Ф. Солярскому 453 и известной под заглавием :»Записки по Нравственному православному Богословию«. Следующие два тома вышли: второй – в 1862 г. и третий – в 1863г. (Спб.)454.
Вся нравоучительная система о. Солярского распадается на две части. Первой предшествует довольно обширное »введение«, где, помимо обычных, так называемых, предварительных вопросов, излагается, напр., «краткий очерк истории нравственного учения»… Часть первая предлагает выяснение общих основ, принципов нравственности вообще и христианской в особенности, трактуя «о нравственном закона Божием и нравственных действиях человека вообще». В частности, здесь речь автора идет «о нравственной природе человека и его высоком достоинстве и назначении (глава 1), о настоящем нравственном нашем состоянии и о высших силах и средствах, дарованных нам для достижения нашего назначения (гл. 2), о нравственном законе вообще и в особенности о законе христианском (гл. 3), о главном начале христианской нравственности (гл. 4), о побуждениях к исполнению нравственного закона (гл. 5), о нравственном вменении (гл. 6), о добродетели (гл. 7), грехе (гл. 8)» и «о средствах для сохранения, укрепления и возвышения в себе нравственной христианской жизни (гл. 9)». Часть вторая, содержащая в себе, так сказать, специальное христианское нравоучение или, по словам самого автора, «частное изложение обязанностей христианина», выясняет и раскрывает 1) «обязанности к Богу (отделен. I): обязанность Богопознания и Богопочитания вообще», сущность «Богопочтения внутреннего» (о трех богословских добродетелях), «внешнего (о молитве, – о Богопочтении домашнем и Богослужении общественном: о свящ. местах, временах и действиях Богослужения», – об «особенных действиях внешнего Богопочтения: о исповедании веры, клятвы, обетах») и, наконец, смысл, значение… «почитания и молитвенного призывания святых», – 2) «обязанности христианина к самому себе (отдел. II): общие или основные (самопознание, – истинное уважение к себе и христианское смирение, христианскую любовь к себе и самоотвержение) и относительные к душе своей, – к своему телу и временной жизни вообще» и в виду «внешнего благополучия»), – и 3) «обязанности христианина к ближним (отделен. III): общие – как к членам одного рода человеческого (обязанность познания, уважения и любви к ближним; обязанности в отношении к душе, телу и внешним благам ближних) и частные (в церковном отношении, в состоянии гражданском» и «в обществе домашнем или семейственном»). Затем после «заключения» к своей нравоучительной системе о. П. Ф. Солярский предлагает особое к ней «прибавление», трактующее а) «о христианском благоразумии» и б) по вопросу об «обязанностях к животным», чем весь курс данной науки и заканчивается.
Отзывов критики о нравоучительном труде о. П. Ф. Солярского очень много, что и естественно: он представлял собою единственное и необычное для той эпохи явление, и пройти мимо его было невозможно лицам, сколько- нибудь прикосновенным к рассматриваемой нами науке. Этим трудом действительно стали пользоваться455, изучать его. Но он, по-видимому, не удовлетворил читателей. По крайней мере, известно относительно многих из числа последних, что они – невысокого о данной книге мнения. Подобного рода мнение высказывали, напр., такие компетентные лица, каковы: проф. М. А. Олесницкий456, проф. А. И. Гренков457 и друг.458 Действительно ли «Записки», о которых идет речь, таковы? Рассмотрим дело хотя бы и кратко лишь.
Какие источники легли в их основу? Ответив на этот вопрос, мы узнаем как о степени самостоятельности автора, так и о научной разборчивости его в деле отношения его к пособиям, о количестве и качестве последних, об их влиянии на качества написанного под их воздействием труда и проч. Выпуская в свет третий том нравоучительной системы, в «предисловии» к нему о. П. Ф. Солярский говорит, что «первым поводом к настоящему сочинению служило глубокое впечатление, какое произвели в» нем «своим содержанием некоторые листочки из Риглера, случайно доставшиеся в 1827 году»… Этот Риглер, по заявлению автора, «во многом служил для» него «одним из главных пособий». «Кроме» него, автор «пользовался иногда Штапфом, Шрейбером и некоторыми другими иностранными писателями». Затем, помимо данных Слова Божия и святоотеческих творений, автор прибегал к помощи «академических уроков митроп. Исидора», к «трудам еп. пензенского – Иннокентия, арх. херсонского – Иннокентия, арх. черниг. Филарета, арх. могилевск. Евсевия и арх. харьковского Макария»459.
Выбор о. П. Ф. Солярским иностранных руководственных пособий вообще не может быть признан удачным: ни Штапф, ни Риглер, ни Шрейбер не были особо выдающимися моралистами на Западе, где в тоже время известностью, при том, сильною и заслуженною, пользовались многие богословы 460, вследствие очевидного незнакомства с которыми русский автор нравоучительной системы только и мог взять себе в руководители сравнительно менее компетентных лиц, хотя, впрочем, безотносительно к другим, и не лишенных известных достоинств. О Staffʼе мы уже имели случай неоднократно говорить461, и снова возвращаться к речи о нем не видим какой-либо надобности. На знакомство с ним о. Солярского навело то, конечно, внимание, каким Stapf, как мы уже видели раньше, пользовался со стороны наших отечественных богословов: арх. Платона, И. Смоленского… Трудно было игнорировать авторитет, завоевавшей себе симпатии среди наших моралистов уже давно. Словом, здесь о. П. Ф. Солярский, так сказать, заплатил дань своей эпохе. Что же касается Schreiber’a, то он стоит под «влиянием», шедшим со стороны Канта – «Влияние» последнего было разносторонне. Ему поддались особенно, из числа «католических» моралистов, «Sebastian Mutschelle, мюнхенский профессор», пользовавшийся большим уважением даже и «со стороны протестантов»462. Известна его «Moraltheologie oder theologische Moral (München, 1801)»463. В «духовном родстве с Mutschelle» состоит «несколько позднее» выступивший «Heinrich Schreiber (в Фрейбурге»), о котором у нас здесь и идет речь, как об одном из руководителей о. Солярского. «И он также» пользуется «основными Кантовскими мыслями», а затем, будучи католическим богословом, однако же, обращается за «помощью» и содействием к «протестантам (Аммону и Де-Ветте), за что» и был сильно упрекаем другими католическими моралистами. «После тщательного исследования формальных и материальных принцинов Шрейбер приходит к такому результату: чего, не достигнуть при посредстве философской морали (именно уничтожить, с её точки зрения, контраста материального и формального), то происходит благодаря богословской» (где, «т. е., мораль» выводится «из религии»), «соединяющей условного человека с безусловной Первоосновой – Богом. Если чувственной природе человека недостает абсолютного бытия (νοούμενον), а его разумной природе – сравнительного (φαινόμενον), и если, следовательно, между ними имеет место решительный контраст,– то они все же соединяются в третьем, именно в Первообразе Божием, который равномерно открывается в природе и духе. Подобно двум математическим величинам, которые равномерно содержатся в третьей, точно так же и эти два нравственных фактора стоят один в отношении к другому. Что в человеческом (поскольку это понимается обособленно само по себе) враждебно противостоят, как бытие и явление, то находит полное свое примирение, коль скоро человеческое вступает в отношение к божественному… Царство Божие» – нечто такое, «на» чем «покоится религиозно-нравственное общество по его происхождению, как относительное, историческое и положительное, – следовательно, как церковь». Сопоставляя «Lehrbuch dor Moraltheologie (Freib. im Breisgau; 1831; 2 Theile)» Schreiber’a с указанным сочинением Mutschelle, Gass находит, что первый труд, в отношении к «систематическому изложению» раскрываемых в нем положений, «гораздо ученее и основательнее», хотя и отличается « своеобразною сухостью»464. Впрочем, такая похвала труду Schreiber’a еще не уполномочивает нас и вообще ставить его высоко: многие труды выше его, наприм., принадлежащей «католику» же Sailer’y: «Handbuch der christlichen Moral (München, 1817)»465 и друг. Особенно резким недостатком книги Schreiber’a служит проглядывающий в ней до известной (довольно заметной) степени «рационалистический» элемент466 ), в виду которого обращение с нею русского богослова-моралиста должно было быть осторожным. – Но особенное влияние на о. П. Ф. Солярского, как было сказано выше, оказал Riegler. Это все – такого рода лица, которые обыкновенным читателям не знакомы и которые, поэтому, должны быть с этой стороны как-либо охарактеризованы. Riegler’y принадлежат: «Christliche Moral (1825г.)» 467, «Compendium der christlichen Moral, nach der Grundlage der Ethik des M. v. Schenkl (Augsburg, 1836). Риглер находился под влиянием воззрений Шенкеля (до известной степени), который сам, в свою очередь, «писал под влиянием Кантовским» 468. В виду значения Риглера для о. Солярского, что выше было уже оттенено, позволим себе поближе познакомить читателей с планом позднейшего Риглерова произведения,– указанного его «Compendium’a». Последний представляет собою огромный том. В нем вслед за «введением в христианскую мораль», – где, помимо более или менее обычных вступительных в рассматриваемую богословскую науку вопросов, предлагается, наприм., «очерк истории христианского Нравственного Богословия», – идут «четыре части» нравоучительной системы. Предмет первой части – «общая христианская мораль или общие предварительные сведения (о нравственной природе, назначении, свойстве и достоинстве человека, – о природе, правилах и нравственности человеческих поступков,– об обязанностях, добродетелях, грехах и пороках вообще)», – второй – «общее учение об обязанностях христианина к Богу, к себе, к другим)», – третьей – «учение об особенных обязанностях (об обязанностях в некоторых состояниях, – об особенных обязанностях людей в известном возрасте и в союзах») и, наконец, четвертой – «христианская аскетика (о препятствиях к христианской добродетели и совершенству, – о вспомогательных средствах нравственности, христианской добродетели и совершенства; афоризмы аскетики, морали и благоразумия)». Риглером, нужно заметить, щедро пользовались различные богословы в его отечестве даже, но этому можно только удивляться в виду «научной» его «незначительности» 469. – Очевидно, почтенный о. П. Ф. Солярский остановил свое особенное внимание на Stapfʼe, Schreiber’e и особенно Riegler’e потому главным образом, что эти богословы-моралисты были для того времени новинкой и что весть о них, благодаря случайным причинам, дошла до русских богословов той эпохи, между тем как другие из западных ученых, более видные, по случайности остались у нас тогда неведомыми. Случайное проникновение тех или иных западных образцов в нашу богословскую литературу, отсутствие в среде представителей её систематического и серьезного изучения западной – все это могло только невыгодно отразиться на деле, что отчасти выше уже и отмечалось нами.
Влияние иностранных образцов на нашего русского богослова-моралиста, не скрываемое, как мы видели, и самим последним, было сильное: оно отразилось и в плане его нравоучительной системы, что ясно уже при самом поверхностном сопоставлении её с системами Riegler’a, Stapf’a…,– и в содержании её: в постановке и раскрытии тех или иных нравственных вопросов. Все это – никем неоспариваемый факт, – очевидный, о котором и говорить более – излишне. В свое время нами уже говорено было, в каком отношении к Stapf’y стоял арх. Платон, автор нравоучительной системы 1854-го года 470. Нужно заметить, что хотя о. Солярский и не уипоминает о системе арх. Платона на-ряду с системами других богословов-моралистов, бывшими в его руках в качестве» «пособий», но несомненно, что книгою этого русского моралиста он пользовался в достаточной степени 471; в некоторых случаях он, конечно, мог заимствовать материал, имеющийся у арх. Платона, не из книги последнего, а непосредствено из сочинения Stapf’a, который служил источником и для самого Платона, но в других – заимствования делались непосредственно из системы этого, в чем убеждает взаимное сопоставление сторон. Примеров приводить не видим надобности: каждый, заглянув в сравниваемые книги, без труда уверится в истинности наших слов.
Выбор о. Солярским русских пособий, правда, не слишком полон, но за-то вообще удачен. Это, конечно, надлежит сказать об известных уже нам и охарактеризованных нами сочинениях: «еп. Иннокетия пензенского» 472 и «арх. Иннокентия херсонского» 473 и отчасти о названных соч. «арх. Евсевия могилевского» 474. Все они, как специально относившиеяся к нравственной области, могли помочь о. Солярскому, насколько сами обладали научными данными. Что же касается остальных пособий, то одни из них («академ. уроки митр. Исидора») принадлежали начинавшему лишь свое ученое поприще богослову) 475, а другие (произведения «арх. черн. Филарета» и «арх. харьк. Макария») вообще мало соприкасались с областью Нравственного Богословия и потому ни первые, ни последние не могли существенно содействовать разсматриваемому нами богослову в исполнении им центральных частей его дела.
Названные – иностранные и русские – пособия и определили собою внутренние и внешние особенности труда о. Солярскгоо, да и самое его содержание, хотя это последнее и не совсем. Дело в том, что о. Солярский в значительной степени ввел в свое произведение элементы: библейский и святоотеческий. Если в отношении к первому о. Павел находил помощь в указанных нами пособиях, где он собран в желательной степени и распределен по группам, хотя и не всегда освещен так, как это сделано разсматриваемам богословом-моралистом, – то в отношении к последнему, т. е., святоотеческому элементу, о. Солярский должен был проявить ту или другую самостоятельность по части собирания его и извлечения, впрочем, из русских обыкновенно переводов.
Извлекши из пособий значительный (хотя и не всегда высокой ценности, что стояло в непосредственной зависимости от качества самых пособий) материал, о. П. Ф. Солярского задался слишком большими целями: он «желал сделать труд свой, сколько возможно, общеполезным, не для школы только, но преимущественно для жизни, во всех многоразличных её отношениях, и для духовных пастырей, и для наставников и воспитателей юношества, и для детей, и для родителей, и для всякого благомыслящего и благонамеренного читателя, ищущего полезного чтения для назидания своего ума и сердца»; при этом, по его собственным словам, предложил «не мало замечаний и на современные некоторые вопросы и на разные другие стороны нравственной христианской жизни» 476.
Что для выполнения взятых на себя задач, о. Солярский употребил много труда, «труда усердного, добросовестного» 477 …, это не подлежит никакому сомнению. Что в его «записках» отсюда имеется весьма много достоинств, безспорно и это: особенно должно быть подчеркнуто обилие приведенных здесь выдержек библейских и святоотеческих. Чтение тех и других весьма поучительно и назидательно, не смотря на их отрывочность. Они могут служить превосходным материалом для проповедника, обладающего искусством оживлять в своей речи все, что становится её предметом. Да и вообще в «записках», о которых идет речь, можно отыскивать справочные сведения по вопросам из нравственной области, в частности – данные, говорящие о том, как отвечают на те вопросы: Слово Божие, представители святоотеческой письменности..? Отсюда «записки» действительно «могут быть названы моральною энциклопедиею»478. Таковое наименование им до значительной степени принадлежит по праву. Автором положено много усилий для того, чтобы внести свою лепту в дело развития нравоучительной богословской науки в нашем отечестве, и он, безспорно, успел в своих намерениях отчасти, – по крайней мере, поставив эту богословскую научную отрасль в России на одну линию с произведениями из этой области, принадлежащими многим западным богословам-моралистам той эпохи: до многих из них он, конечно, не возвысился (особенно до представителей научной этики среди протестантских богословов того времени, к какому относится появление его «записок», и отчасти до некоторых католических), но со многими (преимущественно с католиками, хотя и не со всеми) сравнялся. И уже в этом его заслуга! Нельзя же было от него потребовать сразу полного же успеха, – нельзя же было предъявлять к нему требования, чтоб он стал выше своего времени (достигнуть подобного рода успеха, т. е., перегнать свое время, удел редких). Поэтому надлежит снисходительно относиться и к недостаткам его нравоучительной системы, общим у него с западными, – потому что с большим правом можно было бы упрекать эти последние, как имевшие позади себя очень длинную историю и, тем не менее, не освободившаяся от старинных промахов. Мы лично с уважением и почтением относимся к замечательному труженику, оставившему после себя обширнейшую нравоучительную систему, весьма богатую содержанием, написанную по недурному плану, стройно и с большою любовью к делу, и вполне извиняем автору её недостатки и промахи.
Эти последние, как уже достаточно намечено нами раньше, являются достоянием той эпохи, когда автор жил, а в известной степени объясняются особенностями тех пособий (по преимуществу иностранных), какими он руководствовался, проглядев, – по недостаточному вообще знакомству тогдашних русских богословов с иностранною богословскою литературою, – пособия – прекрасные, которые могли бы существенным образом видоизменить его нравоучительную систему и ео ipso приблизили бы его к тем целям и задачам, какие им преследовались и какие теперь оказались – увы! – не осуществленными или всецело, или до некоторой, по крайней мере, степени. Так, характер «современности» придать своему труду о. Солярскому вообще не удалось: ведь нельзя принимать в серьезный расчет некоторых его случайных в этом роде и вообще неудачных вылазок. Общий же характер его системы отдает особенностями схоластического прошлого, столь излюбленными у богословов прежнего времени, в известной степени, впрочем, остающимися у некоторых наших отечественных моралистов и поныне, преимущественно же у нынешних католических западных богословов. А повторяя в общем старинные со схоластическим отпечатком образцы, о. П. Ф. Солярский естественно не мог оказаться на высоте научных требований и запросов. Впрочем, и сам он не преследовал этого рода высоты, как вожделенной своей цели: «я», говорит он, «не смею льстить себя надеждою, чтобы мог удовлетворять современным требованиям науки; не интересы собственно науки, не возбуждение новых каких-либо вопросов и идей и не новые какие-либо взгляды и ученые изследования были моею задачею»479… Но, оставив в стороне строия научные требования, «не стесняясь», как он сам говорит, «условиями науки», автор не достиг и тех целей, осуществление которых он предпочитал делу удовлетворение требований указанного рода: «сжатость и сухость изложения», которые им избегались, имеются в его «записках» налицо, особенно последняя; «жизнь и деятельность, к» которым он, по его словам, «все направлял», остались в действительности в стороне, лишь предметом одних чаяний и стремлений,– так как того немногого, что в этом роде автором достигнуто, не видим оснований серьезно принимать в расчет. Поэтому удивительным кажется нам заявление автора, что его «желанием было – сделать труд свой, сколько возможно, общеполезным… преимущественно для жизни, во всех многоразличных её отношениях»480. Против наличности в сознании о. протоиерея подобного желания, конечно, не имеем оснований возражать, но об осуществлении его говорить почти не приходится, по крайней мере, – как и замечено выше, – серьезно. В пользе книги «для школы» о. Солярский, повидимому, не сомневался.481 Здесь он был прав лишь только до известной степени, поскольку иметь в виду наличность в «записках» нового материала, не имевшегося в прежних нравоучительных произведениях, напр., у арх. Платона и др. Но, что касается того, как этот материал в «записках» изложен, – насколько он был ценен в смысле удовлетворения современным научным требованиям и пр., – это – совершенно другой вопрос, ответ на который будет не совсем в пользу о. Солярского: здесь книга о. Платона во многих или, по крайней мере, в некоторых отношениях будет стоять выше (особенно должно быть подчеркнуто то единство духа, каким система о. Платона проникнута, как придерживавшаяся одного по преимуществу образца, чего нельзя сказать о «записках» о. Солярского, на которых отразились самые разнородные влияния) и для школы, пожалуй, будет отчасти даже удобнее (сравнительно, впрочем, только). «Желание» авторское «сделать» книгу «полезною для наставников и воспитателей юношества, для детей, для родителей»482… также, в свою очередь, почти не перешло в осуществление: «для детей» она мало подходит, «родителям» немного даст, а «наставникам и воспитателям», особенно первым, придется обратиться скорее к другим пособиям. Впрочем, в этом случае не следует все же игнорировать того «почти», высказывающегося в пользу о. протоиерея. «Для духовных пастырей»483 последний, конечно, мог бы, безспорно, дать многое, как человек, «пред» которым издавна (еще с «1835 года») «были открыты тайны сердца человеческого во всей наготе их»484 и который, следовательно, обладал огромным и ценным в настоящем случае материалом…; но, к сожалению, этот материал так и остался в личном лишь распоряжении автора, и «тайны человеческого сердца», – как говорит один ученый, – 485 «так и остались тайнами, и в записках о. Солярского не» оказалось «ничего тайного, а – доктринальные разсуждения о многоразличных христианских обязанностях, к которым подведены цитаты из свящ. писания и свящ. предания»… Впрочем, как бы там ни было, а вообще – то материала – библейского и святоотеческого – в книге о. Солярского достаточно для проповедника, как и сказано уже нами выше. Не мало здесь найдет и «каждый благомыслящий и благонамеренный читатель»486 , если не побоится сухости и схоластичности изложения.
К числу недостатков курса о. Солярского можно отнести и наличность в нем не относящегося существенно к делу материала: напр., «некоторых подробностей при изложении обязанностей относительно общественного Богослужения» 487и проч.
Умалчивая о других сторонах и особенностях книги (написанной православным пастырем и в строго-православном духе), – потому что и так уже наша речь о ней вышла сравнительно слишком длинною, – в заключение скажем, что нравоучительная система о. П. Ф. Солярского с играла большую роль в истории обучения нашего духовного юношества:по ней изучали разсматриваемую нами науку многие поколения, а в некоторых местах, кажется, продолжают руководствоваться ею и поныне. Попытки заменить ее другими, более целесообразными, книгами в большинстве случаев желательного успеха не имели: упрекать книгу легко, нетрудно и глумиться над нею, как то у нас издавна принято по отношению к системе о. Солярского (не смотря на все её недостатки, все же заслуживающей иной её оценки, как то мы и видели выше), самое упоминание о которой сплошь и рядом вызывает у собеседников улыбку (!!) на устах, – но написать книгу лучшую ея, оказывается, более, чем трудно, как то показал 40-летний опыт (немногие исключения в счет идти не могут) – период достаточно продолжительный…
Из произведений, относящихся к области Нравственного Богословия и вышедших в свет в течение разсматриваемого нами периода времени (с 1860-го до 1867 г.), заслуживают некоторой характеристики в настоящем месте еще « Очерки нравственного православно христианского учения» – «записки проф. прот. Н. А. Фаворова»488, «изданные» впервые в «1863 г.»489. Цель издания была – дать студентам киевского университета – слушателям о. протоиерея – руководство, которое «облегчало» бы им дело «приготовления к экзаменам по богословию»490 . Лекции о. Фаворова в свое время пользовались большою известностью в Киеве491 , что и неудивительно в виду солидных их достоинств, сохранившихся и в печатном (хотя, без сомнения, сокращенном их издании492.
Изложив «основные понятия о нравственности», о. Н. А. Фаворов затем раскрывает «обязанности христианина: к Богу, к себе самому, к ближним»…, в заключение характеризуя «главные церковные заповеди». Общий план нравоучительной системы о. Фаворова, как видим, прост и ничего необычного в себе не заключает. Обращает на себя наше внимание, поэтому, совсем другое: то именно, как выясняются почтенным профессором обычные в нравоучительных системах вопросы? Профессор обладал завидною способностью – в кратких словах выяснять самую сущность затрогиваемого им вопроса, при – том, давать ответ на него языком простым, ясным и в тоже время строго-научным. Отсюда для университетских студентов, как нуждавшихся еще в «млеке» богословском и неспособных переварить твердой пищи, подобные лекции о. Фаворова были истинной находкой. Они давали им возможность без особого труда и напряжения усвоить основные элементы нравоучительной христианской науки. При этом, ясность и общедоступность лекций не вредила в существенном их известному научному характеру, о поддержании которого профессор всюду по мере возможности, доступной ему в его условиях, заботился, равно как и о том, чтобы его чтенья носили характер современности, так или иначе отвечая на современные запросы науки и жизни. Поэтому он обращает свое внимание на ознакомление своих слушателей с учениями школы «утилитаризма», с «теорией естественного нравственного долга», мастерски характеризует таких моралистов, каков, напр., был Кавелин, не игнорирует и пресловутого идола малосмысленной части интеллигенции (?!) нашей – графа Толстого… Для того, чтобы высказываемые им – о. протоиереем – положения были по возможности тверже обоснованы, он обращается к данным Слова Божия и отчасти – Св. Предания, а также к произведениям авторитетных отечественных богословов, преимущественно – Филарета, митрополита московского. Отсюда воззрения автора, – что и само собою понятно, конечно, – строго – православны. А чтоб оживить изложение своих лекций, профессор обращается к данным из хорошо известной его слушателям исторической области (в широком смысле слова): у него выступают на сцену – Сократ, Платон, Ксенофонт, – Лукиан, Ювенал, Сенека…, из новейших лиц – Ренан и т. д. Словом, лекции о. Фаворова вообще стояли на подобавшей им высоте и были вообще удовлетворительны для специальных их слушателей, которым здесь дано в существенном почти все, в чем они нуждались по своему положению. В отношении к светским именно студентам получает особый смысл и значение, напр., отдел о «заповедях церковных» и проч. Данные лекции получают тем большую важность, что во время классных уроков профессор, несомненно, излагал их с надлежащими подробностями, которые могли быть опущены в печатном, конечно, сокращенном (ср. выше), издании. Равномерность, с какою в последнем раскрываются все, входящие в него, нравоучительные пункты, делает честь автору и служит новым достоинством его лекций. – Если б автор читал свои лекции студентам духовной академии, то они, конечно, приняли бы совсем иной вид и характер, соответственно тем (неизмеримо более строгим) требованиям, какие академическими, прекрасно в семинариях богословски-подготовленными, слушателями к нему были бы предъявлены. Но теперь приходится довольствоваться и тем, что он дает нам. Оцениваемые с точки зрения вызвавших их появление условий, эти лекции, как и сказано нами выше, вообще отвечают их назначению», хотя в некоторых отношениях все же требовались бы улучшения. Напр., вопрос о дозволительности клятвы, как вопрос современный (хотя бы, напр., в виду графа Толстого) выяснен и обоснован далеко недостаточно: слушатели могли остаться неудовлетворенными. Тоже нужно сказать и о некоторых других вопросах. По местам встречаются и промахи, которые, впрочем, могут быть отнесены на счет неисправности корректора (напр., слова одного лица приписываются другому…). В произведении выдающегося богослова, писавшего то, что предварительно им было, как видно, глубоко прочувствовано и продумано, не желательно было бы встречать обидных и досадных недостатков случайного происхождения.
В виду их прямого назначения, отмеченные в общем элементарным характером или близким к этому, хотя и сохраняющие необходимый научный отпечаток, насколько позволяла это богословская подготовленность слушателей, лекции о. Фаворова, не смотря на всю их симпатичность, движенно разсматриваемой науки вперед вообще не содействовали, что и естественно и что не набрасывает ни малейшей тени на данного профессора.
С начала 1860-х годов, благодаря неустанным трудам о. П. А. Преображенского, стали появляться в русском переводе творения «мужей апостольских» и «древних христианских апологетов»493) 494. Эти творения могли предлагать русским читателям немало нравоучительного материала. Отсюда, в целях уяснения характерных особенностей последнего, скажем о нем несколько слов, чтобы видно было, чем мы здесь располагаем.
Отличительный характер творений мужей апостолъских – безъискусственная передача того, что заключается в свящ. новозаветных книгах. Однако, они не остались невнимательными к тому, что происходило и вокруг них. Еретические лжеумствования, раздававшиеся в их время даже в христианском обществе и производившие различного рода смуты и несогласия, вызывали с их стороны известного рода опровержения.
По учению 1) св. Климента Римского, должы быть развиваемы и укрепляемы нами «надежда, вера, любовь, смирение, послушание, миролюбие»…, должна быть утверждаема нами наша внутренняя «гармония» и – искореняемы качества противоположные: «зависть, высокомерие»… Эти и подобные им положения напоминают мировоззрение св. ап. Павла, хотя вопрос о взаимоотношении между «верою и делами» здесь, т. е., у Климента Римского (в 1-м посл, к Коринфянам), и не выяснен с наиболее желательной стороны. «Так называемое 2-е Климентово послание» призывает к «покаянию», а также к «исповеданию Искупителя за то, чем мы Ему обязаны», к проявлению этого исповедания в «исполнении заповедей» Господних, в «любви к ближнему»… Здесь же встречаемся с учением о «плоти» и её значении в противовес воззрениям известного «Карпократа» – гностика и – «эпикурейскому антиномизму». Интересно намечено значение «милостыни, покаяния, поста, молитвы, любви»495…
2) Послание св. Варнавы противопоставляет отжившему свое время ветхозаветному закону, закону внешнему «новый – Христов закон, внутренний, закон свободы. Христианская вера» характеризуется здесь «в отличие от иудейской праведности. Получив прощение грехов», христиане заботятся о воспитании в себе «любви, страха к Богу, любви к ближним, веры и надежды на» Господа.
Любовь к людям должна проявляться в том, чтоб, храпя «простоту сердца, мы избегали двуязычиая», блюли «правдивость, прощали» тем наносимые нам обиды, «благодетельствовали» им, не забывали о «милостыне… Языческие пороки» не могут практиковаться в христианской среде… – В данном памятнике, носящем очевидные следы павлова влияния, намечаются, наконец, «два пути», один «света», а другой – «мрака», получающие место, смотря по отношению человека к своему долгу496…
3) Св. Игнатий в своих посланиях заботится об «единении» всех членов христианской церкви, достигаемом чрез «подчинение» их руководству представителей её, так что отсюда все «поведение» христиан должно быть отмечено «церковным характером». При этом условии мы и можем исполнять свой основной долг – «подражать Христу». В частности, на этом пути «началом и целью жизни» являются «вера и любовь, из» которых «выростает все христианство», в которых «заключается все другое». Впрочем, на первом месте стоит все-таки «любовь. Высшее осуществление любви ко Христу – мученичество». Советуя подавлять в себе «страсть к деньгам, мирские пожелания», жить «трезвенно в молитве и посте, исповедании креста»…, св. Игнатий чужд крайностей в учении об «аскетизме» (по вопросу о «браке» и «безбрачии» и пр.) 497…
4) Св. Поликарп в «послании к филиптийцам» подчеркивает значение «благодати» в противовес значению «дел» и в ней усматривает условие «нашего спасения». По нему «вера – мать всех нас», так как «из нее произрастает новая жизнь; за ней», т. е., верой, «следует надежда; а любовь к Богу и Христу, к ближнему предшествует ей». Исполняющий веления этих трех заповедей осуществляет все, что от него требуется. «Имеющий любовь далек от всякого греха… По противоположности окружавшему миру», христиане должны быть «осторожны и кротки, воздерживаться от всего языческого»; кроме того, они должны «молиться» за представителей земной власти и даже «за гонителей и врагов креста». Значение молитвы, как «избавляющей» человека «от смерти», велико. Послание носит следы сильного влияния апп. Павла и Петра и пр. (кн. Товита)498..
По «противоположности» точке зрения «язычества и иудейства», 5) Послание 499 к Диогнету учит о «новом нравственном духе христианства…, о внутренней свободе» христианина по отношению ко «всему земному… Христиане живут, как другие люди, и, однако», в тоже время «совсем иначе…; они – во плоти, но живут не по плоти, – на земле, но» в тоже время «на небе; повинуются существующим законам и» в тоже время «стоят выше их своими жизненными нравами; любят всех и всеми ненавидимы»… Всем «обязаны они Богу», пославшему им Спасителя… «Христианство – нравственная сила внутреннего обновления».. ; центр тяжести его учения – в «любви»500…
6) «Пастырь Ерма« примыкает к посланию св. Иакова и – Апокалипсису. Его характер – «иудеохристианский», впрочем, не стоящий в явном противоречии с павловыми ни. Особенно подчеркивается здесь «оправдание делами», настаивается на «аскетизме», рекомендуются – «пост, соблюдении божественных заповедей»… Советуется создать в себе такое настроение чтоб человек смотрел на свою «жену так, как если бы она была сестрой». Второбрачие «неодобрительно», впрочем, и «не грех». «Главные грехи»: любовь к «богатству, затрудняющему доступ в небесное царство, невоздержность, сомнение, сварливость»… Противоположного рода качества – «добродетели». «Живя здесь, как бы в чужой земле, христианин раздает свое богатство вдовам, сиротам, сам» довольствуясь лишь «необходимейшим».. Мученичество, страдания за имя Сына Божия» имеют огромное значение. «Кто делает что-либо хорошее помимо заповедуемого Богом, тот приообретает себе более высокую славу и почет» в очах Божиих. Здесь, таким образом, пред нами – зачатки католического учения о «сверх-должных заслугах». Там и сям в памятнике заявляют о себе элементы «эвионитские»… Ригоризм, здесь проглядывающий, «реакция против наступившей уже шаткости» в области нравов 501 .
Во втором уже веке в Христову Церковь вступают образованные язычники, воспитавшиеся в знаменитых языческих школах того времени, стоявшие на высоте философского просвещения той эпохи. Они были особенно дороги для христианской Церкви, так как являлись способными состязаться с языческими философами, нападавшими на христианское учение, которые отныне поражались их же оружием и на их же почве (чего не могли делать мужи апостольскиe – люди простые и не получившие научного образования).
Из «восточных апологетов второго века« могут быть нсколько охарактеризованы следующие.
1) Св. Иустин – мученик и философ († «ок. 165 г.») в своих Апологиях трактует о преимущественных достоинствах христианского учения о нравственности пред воззрениями язычников, а в Разговоре с Трифоном – удеем доказывает превосходство того же учения пред ветхозаветным – Моисеевым. «Возвышенность христианской морали» явствует из той «нравственной перемены», какую та, т. е. мораль, обусловила собою в людях. Выставляется на вид у апологета содержание «нагорной беседы» Спасителя: отмечаются «чистота» христианина «от страстей сердца, любовь и к врагам»…; рекомендуется «послушание» представителям земной «власти», поскольку это не препятствует христианину быть христианином; «ложь» в христианском обществе неуместна… Словом, язычникам доказывается, что христианская мораль «в основе» имеет «общую разумную мораль». Ясно, что ее, как такую, не имеют права как-либо порицать те. А так как язычники в данном случае владеют лишь «отчасти» тем, чем христиане «вполне», то естественно, что первые должны и усвоить себе христианское, «древнее, как мир», мировоззрение… В виду иудеев говорится, что христианством возвещается хотя и «новый» нравственный «закон», но – такой, который в тоже время есть и «древний, до – моисеевский и всеобщей» (т. е., совпадающей с законом «всеобщей разумной морали»: ср. выше), каковой, поэтому, преимуществует пред Моисеевым. «Обрядовая» сторона последнего отныне потеряла значение; осталось значение Моисеева закона лишь «типическое»… Новый «закон свободы и любви» требует от человека, ищущего «прощения грехов», непременного, для этого, условия – «покаяния». «Вера, послушание Богу, любовь к Нему и ближним» .. – вот о чем заботятся христиане… – Объединить тесно между собою «элементы – специфически-христианский и античный, разнородные» св. Иустину, как и другим многим, не удалось, однако502…
2) В «Речи против Еллинов» Татиан, «в противовес эллинскому язычеству и греческому образованию, восхваляет варварскую философию – христианство». Подобно св. Иустину усматривая «основу нравственности в возрождении», Татиан в дальнейшем развитии своих воззрений заявил себя проповедником «ригористического мироотречения». С течением времени «на этом пути он ушел еще далее», проповедуя «дуалистический – энкратистический аскетизм, отрицая брак, употребление вина, мяса, смешивая этическое с физическим»… и вообще «затерявшись в гностических» бреднях503…
3) В «Прошении о христианах» Афинагора подчеркивается «возвышенность христианской морали, как» проповедующей «любовь и ко врагам и самоотречение при взгляде на» ожидающую каждого из нас «будущую» судьбу,– «чистоту» даже «и в мыслях, видящую в других родственников». Что касается, при этом, «брака», то он признается имеющим смысл лишь под условием непосредственного его назначения – «деторождения: безбрачие, однако, выше; второбрачие есть уже «благовидное прелюбодеяние». Практикующиеся иногда «вытравление плода, выбрасывание» родившихся на произвол судьбы не должны иметь места504…
4) По учению св Феофила Антиохийского (в его «3-х кн. к Автолику«), христианская этика – «мораль праведности, целомудрия и любви и ко врагам»505..
Оглядываясь на этих апологетов, замечаем, что ими «особенно» подчеркивается аскетический момент «в отношении к половой жизни». Это знаменательно.
Из западных апологетов можно охарактеризовать Минуция Феликса, который в «Октавии» оттеняет превосходство христианской этики пред языческой. Жертвы христианские – не то, что в язычестве, – не животные, а «добрая душа, чистый дух, честная совесть». В xpистианстве равносильны друг другу: «справедливость и жертва, безпорочность и молитва»; «не обманывающий» других ео ipso «умилостивляет Бога; избавляющий ближнего из опасности закалает ео ipso лучшее жертвенное животное». Христианину «запрещено есть кровь, – более одного раза вступать в брак». В сношениях с язычниками он должен быть осторожен, избегая предлагаемых ему «почетных мест» и т. д., чтобы чрез иное поведение не погубить своего чистого настроения… Минуцием, как и другими, «мученичество» ценится весьма высоко506…
Переведенные «в 1864 г.» (в «Казани») Апостольские постановления в первых «шести книгах» (произошли во «второй половине 3-го в.»507 раскрывают учение, что Спасителем, в противовес Моисееву закону нравственности, будто бы только возстановлен и «обновлен первоначальный», известный до Моисея… В 7-й книге («из 4-го в.» 508 речь идет «о двух путях: жизни (исполнения закона…) и гибели (в грехах, пороках)». Наконец, 8-я кн. («из первой половины 4-го в.»509 «содержит богослужебные предписания»510.
Таким образом постепенно все более и более становился доступным русской читающей публике обширный нравоучительный материал, содержащейся в святоотеческой литературе. Как увидим ниже, это движение не прекратилось и в последовавшие затем годы.
ПОМИМО специальных курсов, обнимавших собою в большей или меньшей мере всю систему Нравственного Богословия, а также помимо перевода на русский язык тех или иных святоотеческих творений, помогавших уяснению вопросов христианской морали, – в разсматриваемый нами период времени (с 1860-го года до 1867-го) развитию данной науки до некоторой степени могли содействовать появившиеяся некоторые отдельные издания, с одной стороны, и журнальные статьи, с другой.
Из отдельных изданий прежде всего должен быть назван «Древний Патерик, изложенный по главам»511, издававшийся в русском переводе, начиная с » 1861 г.»512, и содержащий в себе весьма много нравоучительного материала, имеющегося в изобилии в каждом параграфе, трактующем о том или другом предмете. Издание – высоко назидательное и весьма полезное для читателей! Каждая из «23 глав» книги513 невольно останавливает на себе наше внимание. «Преспеяние в совершенстве, безмолвие, сокрушение, воздержание», средства «против блудных браней, нестяжательность, хранение себя от лихоимства, терпение и мужество», предостережение от «делания» чего-либо «на показ», от «осуждения» других,– «разсудительность», постоянное «бодрствование, непрерывная и бодрственная молитва, страннолюбие, милостыня, послушание, смиренномудрие, терпение зла, любовь…, боголюбезная жизнь различных отцов…, изречения старцев-подвижников, помыслы, пребывание в кельи, созерцание» – вот те вопросы, какие здесь освещаются. И многому здесь можно поучиться у свв. подвижников христианских.
Другие издания пытаются до известной степени осветить или общие вопросы из области, так или иначе соприкасающейся с Нравственным Богословием, или более или менее частные. Так, К. Трубецким выясняются «закон, евангелие и вера на основании подлинных свидетельств Свящ. Писания из Ветхого и Нового Завета»514, – С. Кораблевым – «нравственность, честность и честь в приложении к практической жизни»…515, – Н. Соколовым – трактуется «о нравственном развитии человека»516, а П. Суходаевым – «о добродетелях и недостатках, какие замечаются на всех степенях общественной жизни, или нравственных правилах в руководство к исправлению недостатков и к утверждению добрых начал в многосторонней земной жизни для блага общего»517, – о. В. Смарагдовым в «катихизических беседах» предлагается речь «о любви и десяти заповедях Божиих»518 и N-м – в особой книжке высказываются его «мысли при взгляде на связь десяти заповедей Закона Божия»519. Другие богословы выясняют какие-либо отдельные вопросы: напр., архим. Иринарх оставил «Беседы о молитве, составленные на основании учения Св. Писания и подвижников в молитве для разумного упражнения и преуспеяния в» ней520. Тем же вопросом занимался М. Архангельский – автор «катихизических наставлений», излагавших «полное православно-христианское учение о молитве»521. Некоторые авторы изследовали вопросы семейной жизни, прямо или косвенно к ней относившиеся. Так, в «Карлсруэ» издана522 книжка, посвященная речи «о христианском воспитании»; К. П. Победоносцевым, ныне; обер-прокурором Св. Синода, выпущен в свет перевод «немецкой» книги Тирша, изследующей «христианския начала семейной жизни»523; Д. Соколов в особом издании предпринял попытку выяснить «назначение женщины по учению Слова Божия»524 . Иером. Мисаил предложил выяснение вопроса о нашем отношении к усопшим в книжке «о необходимости и спасительных плодах поминовения умерших»525. Некоторые издания специально выясняют те или иные обязанности: в течение разсматриваемого периода526 напечатана, между прочим, известная книга «о должностях пресвитеров приходских 527 и проч.
Из этих изданий нисколько уже не нуждается в рекомендации только что названное нами, о котором арх. черниг. Филарет сказал, что оно «надолго останется прекрасным руководством для священников» («составлено на основании Слова Божия, соборных правил и учителей церковных…, переведено на англ. яз. доктором Пальмером, который признает его за сочинение классическое»)528. Затем из них могут быть выделены издания – Н. Соколова, Суходаева П., М. Архангельского, о. Мисаила и о. Иринарха, а особенно – книга Тирша, пространно трактующая о «браке, воспитании», об «обязанностях детей, прислуге, общительности». Интересно предисловие «издателя», который, между прочим, так характеризует немецкого автора: «Тирш… умел при огромной учености удержать всю живост христианского чувства, проникнутого любовью и терпимостью.
Он обращается к читателю… с живым словом веры и убеждения. Везде представляет он… самый чистый и самый строгий идеал семейной жизни»… Книга Тирша не утратила своего интереса нисколько даже и в настоящее время и может быть рекомендована всем, желающим прочитать серьезное сочинение по данному вопросу. – Издания, каковы, напр., принадлежащие – только что названному немецкому ученому, затем Архангельскому, о. Иринарху [не говорим уже о Сопковском, как собственно относящемся к более ранней эпохе529] с известною обстоятельностью изследуя отдельные вопросы или те или другие отделы разсматриваемой нами науки, существенно содействовали росту последней: лица, желавшие выступать с цельными её курсами, постепенно получали в подобного рода трудах все большую и большую для себя поддержку и помощь.
Из отдельных изданий, непосредственно соприкосновенных с наукою Нравственного Богословия, наконец, может быть названо сочинение известного архим. Феодора (=Александра М. Бухарева): «О современных духовных потребностях мысли и жизни, особенно русской» 530 . Здесь, по выражению историка казанской дух. академии, «всего более между печатными произведениями» о. Феодора «попадается мыслей и отрывков из лекций, читанных» последним в названной академии «по Нравственному Богословию»531. Читанная профессором еще в 50-е годы532 «сотириологическая система», правда, «не была развита научно и, кроме того, будучи вся целиком основана на непосредственном, даже личном религиозном чувстве этого симпатичного богослова, была в постоянной опасности от вторжения в нее субъективно произвольных и особенно мистических начал»533; но она, безспорно, замечательна тем, что автор её задался целью оживить свою науку, оставив тот в общем полумертвый путь, по какому она, за немногими исключениями, дотоле шла534. Талантливый профессор увлекал своих слушателей своими лекциями в необыкновенной мере и вообще обладал необходимыми данными для того, чтобы со временем стать творцом оригинальной и жизненной нравоучительной системы535; но, к сожалению, его деятельность – как профессора Нравственного Богословия – была кратковременна536, и уже по этой одной причине он не создал ничего особенного, а что и успел создать, не все, – поскольку иметь в виду сделанное им по данной науке, – напечатал537. А по тем обрывкам, какие от него до нас там или сям уцелели, судить о нем слишком трудно и до известной степени рискованно..
Затем в течение разсматриваемого нами периода времени в русской литературе появилось несколько сочинений – как оригинальных, так и переводных, которые, специально относясь к области не Нравственного Богословия, а нравственной философии, тем не менее не были всецело безполезны и для целей первого и потому могут быть, по крайней мере, слегка оттенены нами здесь. Укажем, в частности, два из них: одно – П. Л. Лаврова: «Очерки вопросов практической философи. И. Личность» (Спб. 1860 г.) и другое – Кабаниса: «Отношения между физическою и нравственною природою человека» (с франц. яз.) (т. I-II; Спб. 1865 –1866 гг.). Лавров – «философ позитивистического направления»538. Отсюда наиболее существенные особенности его нравственного мировоззрения уже заранее известны. Для представителей Нравственного Богословия последнее могло иметь то значение, что вызывало их на защиту специально христианского понимания дела в противовес навязываемому этим незрелым русским мыслителем представлению его. К сожалению, наши русские богословы-моралисты того времени или не видели надвигавшейся грозы (которая, впрочем, оказалась вовсе не страшною и в последние годы уже совсем перестала пугать кого бы-то-ни было, благодаря солидным трудам наших отечественных богословов, о которых у нас будет в свое время речь), или чувствовали себя не в силах, неподготовленными с нею бороться, – и пока еще не выступали против неё, о чем можно только пожалеть и что дало возможность подобного рода гнилым, выросшим на западной закваске, воззрениям все более и более проникать в сознание русского общества того времени. – Кабанис – «материалист»539. Хотя он умер еще в «1808 г.»540, следовательно, задолго до разсматриваемых нами лет, и ео ipso успел уже устареть, но он, тем не менее, был переведен у нас в указанные годы потому, вероятно, что приходился по вкусу тогдашнему, зараженному материалистическими тенденциями, обществу. В данном своем сочинении Кабанис «трактует о физиологическом происхождении чувственных, ощущений, о влиянии климата, обстановки, возраста, пола, болезней, сна на все процессы психической жизни и, наоборот, о влиянии психической стороны на физическую, о темпераментах, об инстинкте. Кабанис стремится объяснить психическую жизнь человека исключительно физическими факторами: мозг, восприняв и усвоив известные впечатления, выделяет мысль; душа – не особая субстанция, а способность мозга преобразовать впечатления в ощущения и идеи»541. – Такими и подобными им книгами и брошюрками в ту пору довольно обильно пополнялся наш книжный рынок, о чем, разумеется, можно лишь пожалеть, хотя верно и то, что подобные издания, каково, напр., Кабанисово, должны были пробуждать наших богословов и вызывать их на борьбу за истину…
Журнальных статей, появившихся в течение разсматриваемого нами времени и так или иначе соприкосновенных с областью науки Нравственного Богословия, было слишком много: в одних, наиболее распространенных, духовных периодических изданиях мы насчитали подобных статей более ста тридцати! Такое их обилие делает невозможным для нас полное их перечисление, да оно и излишне в виду ненаучности большинства этих произведений, а также и в виду частой невозможности усвоить им какое-либо, хотя бы и чисто практическое только, значение.
Из данных статей выделяются следующие (особенно): от 1860 года; Кудрявцева-Платонова «Безусловный прогресс и истинное усовершенствование рода человеческого»542, арх. Феодора (уже упоминавшегося у нас выше) «О современности в отношении к православию»543; от 1861 г.: о. М. Боголюбского – «Мысли св. Иоанна Златоустого о христианском браке и о взаимных обязанностях христианских супругов»544, архиеп. черниг. Филарета – «Когда должно начинать воспитание человека»545; от 1862-го г.: N-а «Взгляд на современный материализм с нравственной точки зрения»546, о. В. Сперанского – «Нечто о древней и современной нам благотворительности»547, Амфиана Лебедева – «Мысли отцов и учителей церкви IV-гo и V-гo века о милостыне»548 ; от 1864-го г.: Елп. Барсова – «Христианский взгляд на нравственное зло (по сочин. Ю. Миллера – Die christliche Lehre von d. Sünde)»549, Геттингера – «О прогрессе» («речь» в переводе К. И. Скворцова)550, Е. П-вой «Эмансипация женщины»551; от 1865-го: А. И. Гренкова – «Учение разума о началах нравственности пред судом христианского нравоучения»552 [весьма интересно, – заметим мимоходом, – ему же принадлежащее «предисловие к предпринятому каз. академией изданию сказаний о святых (1866 г.)», озаглавленное: «Христианская святость»553] и отчасти друг. Перечисленные здесь журнальные статьи достигают своих целей и читаются с безспорным интересом, как принадлежащие несомненным знатокам в области изследуемых в них вопросов. Особенно должен быть выделен здесь А. И. Гренков, как профессор именно Нравственного Богословия в каз. д. академии, как профессор, при том, весьма талантливый, что занесено уже на страницы истории554 и о чем, следовательно, можем говорить не смущаясь, хотя данное лицо еще здравствует (и, надеемся, будет здравствовать долго). – Если б мы не боялись злоупотребить вниманием читателей, то, конечно, могли бы отметит еще несколько статей, более или менее отвечающих научным требованиям или вообще душеполезных и назидательных, но от перечисления их отказываемся555. Скажем о всех их обще и кратко. Всего менее статей, нас интересующих, в «Трудах киев. дух. академии». Здесь весьма интересны только статьи о «прогрессе», «современности» и «нигилистах»556… Немного больше имеется в «Христ. Чтении». Их содержание касается вопросов: о «вере, как основании нравственной жизни»557, о «духовно-нравственной борьбе», какую приходится вести «христианину»558, о «свободе совести»559, «христианской чистоте сердца»560, о «радостях и удовольствиях»561 … Несколько более статей на-лицо в «Правосл. Собеседнике». Одни касаются таких важных для того, да и для нашего, времени вопросов, каков, напр., о «нравственности» и значении для неё «догматов веры»562, другие – более обыкновенных, напр., о «назначении и задаче человеческой жизни563,
о «сокровенности жизни христианской и несомненном её признаке в человеке»564 … или: о «посте»565, «вере»566, «прощении обид»567, о «смерти» и её «светлых сторонах»568 и др. Еще обильнее статьями «Православное Обозрение», где предлагается разъяснение вопросов в роде следующих: о «нравоучении христианском»569, «христианин ли ты?»570, «о религии в делах обыкновенной жизни»571, о «значении веры»572, «об обязанностях христианина к Богу»»573 , о «веротерпимости»574 , о «невозможности любви без веры»575 , о том, что «всякий может и должен делать добро»576 , о «государстве и церкви»577 и т. п., напр., «о свободе», поскольку иметь в виду Шопенгауэра, и пр.578 Но необыкновенное обилие относящихся к интересующей нас области статей дают «Странник и «Душеполезное Чтение», причем в первом журнале обращают на себя внимание особенно статьи «критического» характера, подвергающие оценке нравоучительные произведения того времени, напр., о. Солярского579 , еп. Феофана (о нем мы будем говорить позднее, имея в виду у себя все вообще его сочинения, вышедшие большею частью после разсматриваемого нами здесь периода), Тирша580 , арх. Феодора581 и др582. Эти статьи не лишены часто значительного интереса и известной научности, и, во всяком случае, являются в данном журнале приятным и бросающимся в глаза моментом. Из авторов их особенно должен быть отмечен о. П. А. Матвеевский. За-то одною по большей части назидательностию лишь отличаются остальные, кроме вышеотмеченных, статьи, разсуждающие, то о «сущности христианства», о том, «что такое христианство»583, то о различных добродетельных и греховных обнаружениях жизни христианина: о «вере» и значении для неё «благодати», – «о значении веры в обществе»,– «о силе» её, – о «силе веры и молитвы», «чистоте веры», «вере и безкорыстии», – «обязанностях веры» и «обязанностях жизни общественной», – о «суеверии», «суеверии и предразсудках», «последствиях суеверия», о «современном фарисействе и саддукействе», «индифферентизме», «молитве», «обетахъ»584, – «о любви христианской», «безкорыстии и братской любви», «благотворительности», – «о вражде, как препятствии к спасительному действию таинства покаяния», о «предубеждении относительно покаяния», о «неосуждении других», об «оскорблении матери», о «вреде пьянства», о «силе страсти»585, – то о «промысле Божием» в отношении к «нашему спасению», о «благодати Божией» и её значении по отношению к «человеческим немощам», о «человеке – христианине в разных возрастах жизни», «о непрерывной усовершаемости христианина в подвигах духовной жизни», о «блаженстве христианина в Боге», «о значении обыкновенных житейских трудов в духовно-нравственной жизни христианина»586, – о «взаимных отношениях супругов»587 … Во втором журнале, т. е., в «Душеполезном Чтении», статей, «критического» характера, подобных имеющимся в Страннике, нет. А что касается остальных, то их характер и значение соответствуют характеру и значению статей « Странника». В частности, предметами статей «Душепол. Чтения» за разсматриваемое нами время служат: то различные греховные или добродетельные обнаружения человеческие, то отчасти какие-либо общие вопросы… Различными авторами толкуется «о важности греха», «о так называвмых грехах», в частности – о причинах «недостатка в современных христианах твердости и мужества в защищении веры», о «cyeвериях и предразсудках», «о ворожбе и гаданиях», о «судьбе», «ложном стыде», «лицемерии», «небрежности в молитве и злословии», «о пьянстве», «вечеринках и балах», «увеселениях», «модах в одежде», «о житейской многопопечительности», «о корыстолюбии», «о грехе осуждения ближних», «о воровстве»…588; об «обычае начинать важное дело молитвою о благословении Божием», «об обязанностях каждого христианина поучаться в Слове Божием», «о провождении церковных праздников», «исповеди и страшном суде», «подражании святым», о «действии веры Христовой на гражданские общества», о «силе и дествии веры», «о труде»», об «утешении… в бедности», о «нуждаъ», о «добром имени, христианской кротости, любви к ближнему», «приветливости», «о христиаском девстве», «безбрачных лицах», «любви к отечеству»…589; о «действии благодати Божией в обращении грешника на путь спасения», о «действии промысла Божия в обращении грешника», о «потребности благодати Божией для нравственного преуспеяния»; о том, «грешно ли лечиться?», «о благотворительных увеселениях», – относительно «женского вопроса», решаемого «на христианских началах», о «взаимных отношениях господ и слуг», «о возстании против властей», «о дурном обращении с животными», об «эмансипации женщины»590) 591…
Впрочем, как бы там ни-было. а журнальные статьи, в той или иной степени выясняя те или другие частные вопросы или отделы из области Нравственного Богословия, несомненно подготовляли почву для всех тех, кто затем пожелал бы выступить автором полного систематического курса разсматриваемой нами науки. Следовало только ближе присматриваться к этого рода журнальным произведениям и делать строгий между ними выбор, а затем – с уметь не затеряться среди различных иногда точек зрения на один и тот же вопрос, проводимых различными авторами. Эти журнальные статьи отныне стали возрастать в количественном отношении все более и более, чему, помимо всего прочего, много содействовало и возникновение нескольких новых духовных журналов именно в разсматриваемый нами период времени.592 В общем прогрессировала и качественная сторона их, т. е., статей, что объясняется все более и более усиливавшимся в ту пору ростом богословского образования в нашем отечестве, поставлением его в сравнительно более благоприятные условия, благодаря чему постепенно стал усиливаться интерес к богословским изследованиям и вообще к занятию богословскими предметами.
VII. В «1867 году» – «14 мая Высочайше утверждены» новые «уставы»593 духовно-учебных заведений. Явилась и «программа» по разсматриваемой нами науке. При составлении её имелась в виду, – как можно заметить уже при беглом взгляде на дело, – нравоучительная система о. Солярского, которою составитель и пользовался, как руководством, в некоторых случаях позволяя себе отступать от неё, сокращать или опускать одно, а другое дополнять из других источников и т. д. «Православное нравственное Богословие» уномянутого пастыря в «программе» названо единственным «руководством» для преподавателей этой науки в духовных семинариях, для которых та, т. е., программа, и была специально составлена. Отсюда нет надобности сообщать какие-либо подробности, касающиеся содержания и вообще отличительных особенностей последней, как в той или иной мере воспроизводящей оглавление книги о. Солярского. Следует сказать кое-что только о некоторых своеобразностях «программы», свидетельствующих о том, что её составитель не удовлетворялся бывшим в его руках образцом.
Наиболее бросающеюся в глаза такого рода своебразностью является наличность в «программе» «заключительного отдела нравственного Богословия – сравнительного». Этому «отделу», – как видно из той тщательности, с какою он в программе намечен, – составителем придавалось немалое значение. Введение его в «программу», разумеется, понятно595а. «В различных христиаских церквах и обществах», – говорится в программе, – «начала христианской нравственности понимаются неодинаково». Отсюда естественною является необходимость оттенить эту «неодинаковость», тем более, что этого не делается надлежащим образом какою-либо другою богословскою наукою (далее и так называемым «сравнительным» или «обличительным» богословием, сосредоточивающим свое главное внимание на других сторонах дела, на выяснении вопросов догматического по-преимуществу характера), а между тем знание всего этого необходимо для всякого, желающего быть богословски-образованным, человека. Программою, в частности, намечаются в данном случае следующие пункты; «общий характер римско- католического нравственного воззрения, объяснявшийся из особенностей догматических и из строя и быта католической церкви [1) особенность в воззрении на искупление и оправдание человека; 2) особенности католического строя церкви, 3) особенное развитие и преобладание в богослужении и в формах Богопочтения внешности…]; частнейшее изложение особенностей нравственного учения и нравственной жизни в католичестве [1) недостаток сознательной веры, 2) фарисейство в жизни практической и поверхностность добродетели, 3) фанатизм, 4) иезуитизм с его нравственным индифферентизмом,как результат фарисейства и фанатизма]»; протестантство и отличительные особенности его «нравственных воззрений и нравственной жизни»; «частные формы протестантства, и их нравственность [1) лютеранство, 2) реформатство, 3) мистические и рационалистические секты протестантства и их нравственное учение; лютеранский пиэтизм,– методисты, гернгутеры, квакеры, – социниане, арминиане»…]. Помимо «сравнительного отдела», о котором только – что была речь, в разсматриваемой нами «программе» есть и другие, менее значительные, параграфы, какае также не имеют соответствующих себе в «записках» о. Солярского. Таковы, напр., из «введения в науку» параграфы: «религия и нравственность (взаимные отношения между религиею и нравственностью) »: «отношения Нравственного Богословия к нравственной философии и вообще к естественному учению о нравственности»; «его звачение и важность». Эти параграфы введены составителем «программы» в её объем, очевидно, под влиянием иностранных нравоучительных систем, напр., системы Adolfa Wuttke 594 , и введены несомненно резонно, если обратить внимание на значение трактуемых в них вопросов: первый успел уже вызвать к бытию обширную литературу, решающую дело и так, и сяк, и в смысле положительного взаимоотношения сторон, и – отрицательного, так что игнорирование его, т. е., вопроса, в богословской нравоучительной системе было бы совсем неудобно. Значение второго вопроса, в свою очередь, также не может подлежать каким-либо сомнениям: издавна, еще со времен, можно сказать, Аристотеля, существует так называемая философская этика, пытающаяся выяснить нравственность и все, что с нею непосредственным образом связано, имеющая огромное число своих представителей, – и игнорировать ее – эту научную отрасль, не выяснить положительного или отрицательного значения её положений и выводов, не объяснить отчетливо её отношений к Нравственному Богословию было бы большиим упущением. Третий вопрос, конечно, не имеет уже никакого значения: он сам собою в данном случае ясен и понятен. Во главе «первой части» науки в «программе» поставлен вопрос о «нравственной свободе» человека. Такое понимание значения данного вопроса яснее всего говорит о том, что составитель «программы» относился к своему делу в высшей степени серьезно и понимал его достаточно. Этот именно вопрос и необходимо было выделить впереди всех других, как исходный, – как такой, после надлежащего освещения которого затем и можно лишь вести дальнейшую речь о нравственном человеческом поступании: прежде, чем говорить о том, как и что надлежит человеку делать…, необходимо выяснить, может ли он вообще что-либо делать, обладает ли необходимою для этого силою?.. В настоящем случае составитель «программы» стоял под влиянием несомненно нравоучительной системы Christianʼa Palmerʼа 595 , пользуясь даже его языком596: «Вопрос о совести», как справедливо замечено уже А. И. Гренковым597, «взятъ» в разсматриваемую нами «программу» из книги Richard’a Rothe 598 . Этот вопрос именно в приложениии к Rothe, как известно, получает некоторый своеобразный оттенок в виду того, что, в «первом издании» своей «богословской этики»599 находя возможным трактовать о «совести», во «втором»600, по его собственным словам, «вообще этого термина он избегает», «как научно неудобоприменимого»…601; «научное учение о совести», говорит он, «никогда не удавалось»602… Вопросы: о «нравственности вне христианства», о «нравственном состоянии язычества и нравственных воззрениях в языческих религиях», о «нравственных воззрениях философских »… были внесены в «программу» под влиянием системы, напр., Wuttke603 и Bittner’a604 . Введение и выяснение такого рода вопросов не только не излишне в разсматриваемой нами науке, но даже прямо необходимо, давая возможность изучающему последнюю усвоить дело в сравнительно более полном и всестороннем виде, нагляднее понять всю высоту и самодовлеемость христианского нравственного учения и проч.»Collisio officiorum» и «adiaphora» – выяснение этих двух вопросов внесено в «программе» в главу, предмет которой: «закон нравственного вменения»…, – под влиянием иностранных пособий, бывших в распоряжении у составителя, каковы, напр., системы Wuttke, Bittner’a 605, Rothe и др. Хотя ответ на эти вопросы незатруднителен для тех, кто постиг дух и смысл нравственного закона вообще и христианского в частности и в особенности, тем не менее, и отдельное, специальное выяснение того и другого не может быть признано излишним. Параграф «программы», трактующий об Иисусе Христе, «как образце и примере нравственной жизни, и раскрытый с некоторою сравнительною подробностью, чрезвычайно интересен и безспорно важен, что понятно уже и само собою и не требует решительно никаких дальнейших пояснений. Он внесен в «программу», как заметил уже А. И. Гренков606, «из Пальмера». У последнего – в его системе – выяснение данного вопроса действительно посвящено много места607. Дальнейший – весьма важный – параграф «программы», касающийся истории «нравственно – христианской жизни» и моментов, определяющих и обусловливающих ее, написан под воздействием многих русских (по большей части переводных – святоотеческих) произведений прежнего времени. Здесь, в частности, сказывается влияние еп. Феофана (затворника), тех его производений, какие к тому времени уже успели появиться в печати608. Апологетический элемент в параграфе об «обетах», речь об «юродстве»… изобличают в составителе «программы» известное знакомство, с одной стороны, с современным ему состоянием немецкой богословской науки, а с другой, с историей православного восточного аскетизма и вообще – серьезное отношение к своей задаче… – О других, менее значительных по их существу, своеобразностях разсматриваемой нами «программы», по сравнению её с «записками» о. Солярского, умалчиваем: они, как и сказано, не столь существенны, да и не в них – дело.
В «примечании» к «программе» составителем её перечисляются рекомендуемые им «пособия» в деле изучения данной науки, с которыми сам он, как видно из его труда, был знаком несомненно. Из иностранных называются им упоминавшиеся у нас выше системы: Wuttke, Hirscher’a. Palmer’a, Bittner’a, Rothe, – а кроме их – системы: Feucrlcin’a609, Harless’a611а; из русских – сочинение «Самарина об иезуитах» и затем «сочинения по обличительному богословию», а также «и вообще церковно-исторические». В частности, Wuttke и Bittner рекомендуются для выяснения отдела «программы» – «о нравственности вне христианства»610, – Hirscher, Palmer, Harless – для главы «программы» – о «христиански-нравственной жизни вообще и средствах к нравственному усовершению» 611, – Rothe не рекомендуется специально ни для какого отдела « программы», – Feuerlein и Самарин – указываются в качестве «пособия» «для заключительного отдела нрав. богословия – сравнительного»612) 614а .
Систему Hirscher’a мы уже имели случай выше характеризовать613. Не считая, поэтому, нужным снова обращаться к речи и о ней, скажем несколько слов об остальных, еще не характеризовавшихся у нас, раньше.
Harless – автор «Christliche Ethik»614. Отличительный признак нравоучительной системы этого богослова-моралиста – «решительный лютеранско-церковный» её «отпечаток, так что она может быть обозначена, как» опыт «первого и сознательного возвращения этики на подлинную Лютерову стезю»615. Это – с одной стороны. С другой, Harless «держит себя» в отношении к «новейшей философии сравнительно, независимо». Система его «написана хорошо, изложена кратко, искусно, чисто – библейски»; ей присущ «практический» характер и такое же именно значение. Разсматриваемая же с «научной» точки зрения, она, по справедливому замечанию критики, обладает значительными «недостатками: понятия» установлены «не строго и не всегда» желательным образом; «ясность часто – более кажущаяся, нежели действительная, развитие мыслей» не отличается «ни строгостью, ни связностью; расчленение» системы (на части: Heilsgut, Heilsbesitz, Heilsbewahrung») «не разграничивается точно: вторая и третья части» представляют собою ту странность, что «ведь не бывает владения, обладания без сохранения» и т. д.; «общее введение» в систему «не удовлетворительно», да и вообще «книга», оцениваемая, как именно «система», является невысокою…616 – Пользование Harlessʼом со стороны православного преподавателя богословия, конечно, должно было быть осторожным, в виду того, что оно рекомендуется «программою» относительно вопросов и весьма важных, и не менее того трудных, при разрешении которых впасть в ошибку всегда есть опасность.
Rothe 617 проповедует «принцип – пневматизирование, т. е., усвоение материальной природы чрез посредство духа». «Нравственная задача человека» в том и состоит, чтоб «усвоять своей личности, силою свободного своего самоопределения, материальную природу». Уже здесь мы видим, до какой степени в этой «богословской этике» заявляет о себе момент не-христианский, стоящий «в полном противоречии со всем христианским нравственным сознанием». Основная идея, какую хочет провести в своей системе Rothe, раскрывается в «трех» её «частях», имеющих своим предметом: «благо, добродетель, обязанность». Подобное разделение богословской нравоучительной системы сделано у Rothe под несомненным влиянием Шлейермахера. «В первой части» обращает на себя внимание «особенно знаменитая теория о постепенном превращении церкви в государство, назначение которого – обнять когда-либо всю нравственную жизнь», и, так сказать, поглотить «в себе церковь, имеющую лишь преходящее значение», тогда как значение государства – «высшее, остающееся». «Грех» представляется «как нечто лежащее в человеческой природе, следовательно, необходимое и» имевшее место «уже в божественном мировом плане». Так как «человечество само собою не может разрешить нравственных задач, то искупление – необходимо»… Подобно высшему благу, и добродетель (во второй части) «характеризуется частию как абстрактный идеал, частью в её конкретной действительности». Третья часть, выясняя сущность обязанности вообще, отношение её к «нравственному закону», в частности трактует об обязанностях индивидуальных и «социальных». В пятитомной – огромной нравоучительной системе Rothe весьма много совершенно излишних разсуждений, которым здесь собственно и не место (напр., «о чистой материи, пространстве и времени, о движении, о притяжении и отталкивании атомов, о тяжести, о кристаллизации, кометах»…). «Богословская этика» стоит под сильным – чуждым влиянием, шедшим со стороны Шлейермахера (ср. выше), Гегеля… Уже эти имена показывают, к чему мог придти Rothe. Под этим «воздействием» он действительно и пришел к воззрениям, «чуждым христианнского миропонимания». В том, что он избрал себе такие образцы, и «лежит», – по замечанию Wuttke, – «повидимому, главнейшая ошибка», допущенная Rothe, повлекшая за собой и все остальные нежелательные стороны его системы618. Не касаясь других подробностей, освещающих мировоззрение этого в известном смысле последователя Шлейермахерова619, мы должны заметить, что наши русские богословы-моралисты, для которых система Rothe, как мы видели, рекомендуется «программою», естественно должны были и могли пользоваться ею с большою осмотрительностью, рискуя иначе стать па ложную – нехристианскую – точку зрения, ту самую, которою проникнута вся система Rothe. Если чему наши богословы-моралисты могли особенно и действительно поучиться у немецкого богослова, то это – постоянному стремлению проникать в самую глубь раскрываемых им вопросов, освещать их по возможности со всех, сколько-нибудь существенных, сторон. «Методологическая» сторона дела в системе Rothe весьма поучительна. Впрочем, и раскрытие и выяснение и некоторых отдельных вопросов нравоучительного характера, предлагаемое Rothe, должно быть названо прямо блестящим620.
Bittner 621 не принадлежал к числу особенно выдававшихся католических богословов. Он в высшей степени определенно характеризуется Gass’oм, как «бездарный, но корректный и, так сказать, официальный выразитель католической нравственности»622. Утверждая, по противоположности Gass’y, что Bittner’y ни в каком случае нельзя отказать в значительной талантливости, которая в его трудах проглядывает нередко, с остальною частью Gass’oвой характеристики Bittneor’a соглашаемся вполне. «Программа», как мы видели, рекомендует этого католического богослова-моралиста для уяснения отдела «о нравственности вне христианства». С этой стороны пособие, действительно, заслуживает внимания, как выясняющее свое дело кратко и в то же время обстоятельно, на основании обширного знакомства с первоисточниками, пособиями и проч., несомненно присущего автору.
Цитованная уже623 книга Feuerleinʼa, рекомендуемая «программою», как уже было сказано, для ознакомления с вопросами «сравнительного отдела нравственного Богословия», до некоторой степени могла в ту пору (но не теперь), за отсутствием других «пособий», сослужить эту службу. Автор, которому принадлежит и такой еще (капитальный) труд, как «Die philosophische Sittenlehre in ihren geschichtlichen Hauptformen»624 , несомненно обладал теми данными, каких всего более мог искать у него преподаватель, выясняющий нравоучительные взгляды тех или иных лиц, направление… Ныне книги Feuerlein’a отчасти устарели, а главное – превзойдены, в отношении к их достоинствам, многими новейшими трудами, уже упоминавшимися у нас выше нередко.
Wuttke оставил после себя обширную нравоучительную систему625. Она обращает на себя внимание прежде всего своим «введением», где, помимо прочего, предложена довольно обширная «история нравоучения и нравственного сознания вообще». Самая «система» распадается на «три части», из которых в «первой» трактуется о «нравственном самом по себе, без отношения ко греху», во «второй» – об «искажении нравственного в грехе» и, наконец, в «третьей» – о «нравственной жизни в её обновлении чрез искупление». «Программа», как мы видели, рекомендует систему Wuttke для выяснения тех же вопросов, для каких ею рекомендуется и курс Bittner’a. Отвечая в этом случае той задачи, какую к ней предъявляет наша «программа», система Wuttkе поучительна для русских богословов-моралистов и во многих других отношениях. Обладая талантливым, вдумчивым умом, прекрасно знакомый с философскими направлениями в деле решения тех или других нравственных вопросов, Wuttkе «постоянно» имеет пред собою в виду и данные – как библейские, так и принадлежащие всем вообще «прежним моралистам» -богословам, за что его некоторые критики и справедливо одобряют626. Многие пункты раскрыты у Wuttke поистине образцово, и вообще его система вполне заслуживает внимательного ее изучения даже и поныне. Есть в ней, конечно, не мало и слабых или, по крайней мере, кажущихся некоторым таковыми, сторон. Так, напр., Dorner с упреком говорит о Wuttke, что он «много воспользовался Rothe и Schleiermacherʼом, но в отношении к ним» оказался «неблагодарным»627. Не нужно забывать, что Dorner стоял в близких отношениях к системе; Schleiermacehr’a и ео ipso Rothe628. Впрочем, дело не в упреках, какие делались или делаются кем-бы-то-ни-было этому немецкому моралисту629, а в том, что его труд вообще – выдающийся и почтеннейший630 .
Palmer 631 дает довольно оригинальную нравоучительную систему, состоящую из трех частей, предметом первой из которых служит «естественная жизнь», второй – «Христос» и третьей – «христианская жизнь». «Предмет морали», по представлению Пальмера, «не поступание, но жизнь в её стадиях». Отсюда «практическая» точка зрения проникает все нравственное мировоззрение Пальмера. Оно раскрывается последним под формою речи о «четырех добродетелях» (они: «христианская свобода, христианская любовь, христианская праведность, христианская правдивость») и раскрывается, – нужно сказать правду, – чрезвычайно живо и увлекательно. Критики упрекают Пальмера: или за то, что у него «слишком мало» проглядывает «систематический» элемент, или за то, что он «дает только учение о добродетелях», или за то, что опускает речь «об обязанностях», или за то, что «совершенно не упоминает о социальном положении и социальной задача христианина», или за то, что, предлагая «библейские доводы», он не дает «ученого аппарата», которого вправе были бы мы ожидать от него, и игнорирует «исторические пути», пройденные уже данною наукою, – и проч. и проч.632 В той своей части, ради которой система Пальмера, как мы видели633, рекомендуется «программою», она представляет собою нечто действительно поучительное и ценное.
Самарина, рекомендуемого «программою» для ознакомления с моралью иезуитов634, в данном случае нельзя не одобрить: он – превосходное пособие, прекрасно вводящее читателя в рассматриваемый предмет, и составитель «программы» знал, что рекомендовать…
Переходя, после указания «пособий», рассмотренных нами выше, к речи «о методе преподавания» данной науки, «программа» справедливо отмечает, что последнее «должно иметь характер не отвлеченный только, но и практически- жизненный». Отсюда 1) рекомендуется «при определении и описании известной христианской добродетели указывать образцы её проявлений – в действительности», тем более, что «в истории» христианской недостатка в такого рода образцах быть не может. 2) Советуется «по возможности психологически и исторически объяснять значение и характер христианских добродетелей», как таких качеств, которые, будучи «сообразными с внутренними потребностями человеческого сердца», тем не менее были чужды «миру до-христианскому». 3) Рекомендуется или, по крайней мере, считается «не излишним» обращать внимание, «где нужно», и «на пороки и недостатки нравственной жизни нашего времени и в нашем обществе».
Такова «программа», явившаяся при введении в наши духовные семинарии «утвержденных» в «1867г.уставов».
При введении ныне действующего устава 1884 г. эта программа испытала некоторые изменения, главнейшие из которых мы и намерены отметить.
Сущность её осталась прежняя. В новой «программе» прямо заявлено, что она «составлена применительно к учебнику Нравственное Богословие прот. Солярского». Некоторые её параграфы отсылают за ответом к «Пространному руководству» того же автора, т. е., к охарактеризованным нами выше его «запискам», а однажды рекомендуется руководствоваться и «учебником Фаворова», также в свое время нами характеризовавшимся.
Из допущенных в новой «программе» выпусков всего более обращает на себя внимание опущение здесь «заключительного отдела нравственного богословия – сравнительного». Этого опущения нельзя признать желательным: могли быть здесь устранены некоторые подробности, о каких с успехом могло быть сказано преподавателем «обличительного» богословия и др., но «суть» – то следовало бы оставить неприкосновенною: её никто и никогда так уместно и понятно, полно… не выяснит, как именно преподаватель нравственного богословия в связи с другими вопросами этой науки. Затем в прежней «программе» вполне желателен был игнорируемый новою параграф о «проявлениях нравственности вне христианства», о «нравственном состоянии язычества и нравственных воззрениях в языческих религиях», о «нравственных воззрениях философских»… (ч. I-я, гл. II). Тоже самое надлежит сказать и о параграфе прежней программы, опускаемом новою, имеющем в виду именно «краткий обзор религиозных и философских учений, противных истинному Богопочтению» (ч. II, гл. I). Новая программа, говоря об «общих обязанностях к ближним», умалчивает о первой из этих обязанностей, отмечаемой программою прежнею, именно о «познании ближних».., – а трактуя о «видах и действиях любви к ближним», опускает речь прежней программы о «христианском дружестве», что не может быть признано явлением желательным. Не излишне было делавшееся прежнею программою выделение (в «новой» не имеющее места) особого параграфа о «состоянии вдовства» и «состоянии безбрачия». Далее, если с достаточным правом в новой программе опущен параграф трактующий о «поведении христианина в отношении к членам других народов и государств» (в виду вопросов, имеющихся в старой и новой программах выше, он совершенно излишен), то нельзя этого же сказать о непосредственно следующем далее параграфе старой программы: «есть ли обязанности к животным», – который следовало не только сохранить, но и расширить в виду особенного его значения вообще и в последние десятилетия в частности. О других выпусках, допущенных новою «программою», не говорим: они менее значительны и вообще не обращают на себя значительного внимания 635…
Из добавлений, делаемых новою программою к прежней, могут быть отмечены следующие. Внесены в новую параграфы: «значение в евангельском законодательстве изречений Иисуса Христа о блаженстве»; «евангельские советы и их отношение к положительным требованиям Евангелия». Оба параграфа важны. Внесены они: последний под влиянием статьи проф. А. Ф. Гусева, имеющей буквально такое заглавие636, а первый, быть может, под влиянием «чтений» о. Н. Фаворова «О христианской нравственности»637 и др. Под влиянием «Пути ко спасению» еп. Феофана весьма расширен пункт, трактующий о «ходе нравственной жизни после обращения», чего нельзя не одобрить в виду важности вопроса. Не излишне внесение «новою» программою пункта: «учение о непрестанной молитве и о молитве Иисусовой». – равно как и оттенение вопросов: «обязанность хранить единение духа в союзе мира», – «ереси и расколы». Не было особой надобности, под влиянием «Народного календаря» Калинского638, вводить в новую программу параграф: «взгляд на народные верования в некоторых святых, как покровителей и помощников в известных нуждах»: в рассматриваемой науке много других более насущных вопросов, которыми ей и следует заниматься 639…
Некоторые отделы старой программы не только дополнены теми или иными элементами, но и в отношении к сохраненным видоизменены. Здесь особенно должна быть порекомендована для сравнения первая глава первой части той и другой программе640. Изменения иногда касаются даже отдельных только слов (напр., во «введении»: вместо «религия» поставлено «вера»; в гл. IV-й второй части, в последнем отделе пункта А вместо «неверующим» поставлено «нехристианам» и т. п.)641. Глава VII- я первой части разделена в новой программе на две (и вполне резонно: в одной – речь об И. Христе, как «Образце нравственной жизни»…, а в другой о «духе благодати», о «начале и ходе нравственной жизни»…). В конце первой главы второй части «старой» программы идет речь о «почитании ангелов и святых»…, о «частных обязанностях в отношении: к Богоматери, к ангелам…, к святым людям»… В «новой» программе эти вопросы отнесены к четвертой главе второй же части. Могут быть найдены достаточные основания, оправдывающие и ту, и другую программы. Тем не менее более оснований на стороне «старой» программы: удобнее говорить обо всех этих вопросах в главе, раскрывающей «обязанности христианина в отношении к Богу», и, в частности, в её параграфе, трактующем об «особенных видах… Богопочтения», нежели в главе, выясняющей «обязанности христианина к ближним, как членам общества»…, тем более, что и сама «новая» программа называет, «почитание ангелов… особенным видом истинного Богопочтения»… Есть бросающиеся в глаза изменения и во второй главе первой части: рекомендуется сравнить в этом случае ту и другую программы (помимо того, что об этой главе уже было говорено выше) и т. д.
Новою «программою» рекомендуются пособия: 1) «курс Апологетики Рождественского» [для выяснения вопроса о «взаимных отношениях между верою и нравственностью»642],2) цитованная у нас неоднократно статья А. И. Гренкова 643 [для ознакомления с «историей науки»], 3) Ульрици «Нравственная природа человека» [для параграфа о нравственной «свободе» человека644], 4) «Путь ко спасению» еп. Феофана и «Добротолюбиe« [для параграфа о «благодати»]645, 5) (иером. Димитрия Муратова «Пути промысла Божия в обращении грешников к покаянию» [для выяснения вопроса об «обращении»]646, 6) книга о. Фаворова. о которой (как и о книгах о. Солярского) мы уже упоминали в речи о программах, 7) уже упоминавшийся у нас «календарь» Калинского [были названы нами отделы, для выяснения которых эти книги: о. Фаворова, о. Солярского, Калинского программою рекомендуются]. В приложении к программе, в числе «пособий» для изучения всей вообще данной науки, снова упоминаются №№ 4 (еп. Феофана) и 6 (о. Солярского и о. Фаворова). А кроме их, называются – 1) «сочинения святителя Тихона Задонского (т. I-XV)647, 2) святителя Тихона об истинах веры и Церкви в вопросах и ответах, в азбучном порядке, соч. преосвящ. Иеремии, бывшего епископа нижегородского648, 3) Письма о христианской жизни еп. Феофана (4 части)649 и 4) Православно-Нравственное Богословие, составленное по программе для духовных семинарий, Халколиванова»650. В «объяснительной записке к программе» (новой) называются еще а) «Достопамятные сказания о подвижничестве св. и блаженных Отцев»651 и б) «Луг Духовный Иоанна Мосха» 652.
В последнего рода «записке», наконец, предлагаются и некоторые «правила касательно метода изложения и преподавания» данной науки. 1) «Ею излагаемое нравоучение» должно быть «истинно-христианским, а не походить на философское, к которому только подобраны тексты». В виду этого «обязанности христианина» должны быть поставлены в «живую связь с догматами», а относительно имеющихся «в христианском нравоучении многих правил нравственности естественной» должно быть выяснено, что «они» в христианской этике окрашены специальным характером. Некоторые же «правила», «составляющие» специальное достояние последней и специфически ее «характеризующие», естественно должны быть «раскрыты с особенною обстоятельностью». 2) «При изложении грехов»… «полезно указывать на обольщения ко греху, на плотские мудрования, которыми» человек «оправдывает себя во грехе, и на печальные последствия греха»… 3) «Советы и наставления опытных в духовной жизни св. мужей» должны быть приняты в «руководство при изъяснении христианских добродетелей»…-Остальные «правила» записки совпадают с предлагаемыми (и уже отмеченными выше) «прежней» программой.
Сравниваемые между собою, та и другая программы имеют, как мы видели, и свои достоинства, и недостатки. Впрочем, как уже видно из нашей предыдущей речи, наши (сравнительные) симпатии скорее на стороне «прежней» программы, чем «новой», хотя не только этой, но и той по их существу мы не считаем вполне отвечающими их целям. Не имея намерения входить в более подробные (по сравнению с тем, что выше сказано) рассуждения по этому поводу и обещая вернуться к подобного рода вопросам после – в заключении к нашему очерку, теперь ограничимся замечанием, что существеннейшие недостатки программ объясняются тем обстоятельством, что в основу последних положена система о. Солярского, о которой уже было говорено нами выше. Через посредство этой системы в программы вошли не только её собственные недостатки, но и унаследованные ею из западных образцов, писанных, как мы уже знаем, под особым углом зрения и вообще при условиях, не всегда совпадающих с нашими. Если составитель (или составители?) «прежней» программы,– по сравнительно меньшей разработанности данной науки у нас в России, – отчасти (и даже более того) был полувынужден взять за руководство для себя систему о. Солярского, хотя и он, знакомый со многими дельными образцами иноземными, внес отсюда немало сторон более или менее новых и проч., привнеся нечто и вполне самостоятельно…, то составителю (или составителями?) «новой»,– нами кажется, – не следовало ограничиваться только пересмотром, да исправлениями, починкой (не всегда удачными) старого (которое, по исправлении, вообще оказалось, как мы уже сказали, даже еще в более нежелательном виде), а необходимо было подумать о возведении нового здания, тем более, что потребных для этого научных условий в ту пору было более или менее достаточно у нас – в России653. А теперь пока в этих «программах», а затем и во всех, стоящих от них в зависимости, системах все еще так или иначе проглядывают особенности старых западных образцов, в наши дни часто совсем нежелательные…
Мы позволили себе подольше остановиться на двух, рассмотренных нами, «программах», не столько имея в виду их самих по себе, сколько-то значение, какое им принадлежит в истории происхождения известного числа русских нравоучительных систем учебного характера, составители которых всегда более или менее строго придерживались указаний и предписаний «программы» и старались по возможности удержаться в намечаемых последнею рамкам. Такого рода, со специальным назначением, нравоучительные системы появляются у нас вот уж в течение тридцати слишком лет и, отмеченные особым отпечатком, являются довольно типичными для того, чтоб мы имели право и потребность на них, на некоторой их характеристике, остановиться. Одни из них написаны под влиянием «старой» программы, другие – «новой»… И так, что же это за системы?
Из учебников по Нравственному Богословию, написанных по руководству рассмотренных выше «программ» данной науки, должны быть более или менее охарактеризованы принадлежащее: 1) о. П. Солярскому, 2) о. И. Халколиванову, 3) архим. (ныне епископу) Гавриилу, 4) прот. (ныне епископу Никанору) Каменскому, 5) г. И. Пятницкому, 6) г. А. Покровскому, 7) проф. М. А. Олесницкому и 8) г. С. Никитскому.
1) «Нравственное Православное Богословие«, «составленное протоиереем П. Солярским», вышло в свет в 1869 г. (Спб.), после чего оно издавалось не раз. В текущем 1901 году оно вышло шестым изданием. Обилие изданий объясняется тем, конечно, обстоятельством, что данная книга была официально признана учебником для духовных семинарий со стороны высшего начальства: «Нравственное Православное Богословие», – читаем в «извлечении из журналов Учебного Комитета при Святейшем Синоде»654 , – принадлежащее «протоиерею Солярскому, более других сочинений в этом роде, удовлетворяет современным655 потребностям для семинарии и в исправленном своем виде656 может с пользою служить учебным в них руководством». Иначе было бы невозможно ожидать столь широкого её распространения, которое, впрочем, и при данном условии ограничивалось собственно только пределами средней духовной школы. Дело в том, что данное руководство представляет собою сокращение рассмотренных и охарактеризованных нами выше «Записок по Нравственному Православному Богословию», вышедших в трех томах и принадлежащих тому же автору, т. е., о. Солярскому. Отсюда естественно ожидать (что и есть в действительности), что позднейшее произведение будет носить на себе следы раннего, в той или иной степени воспроизводя его особенности, его достоинства, а также и недостатки. Отличительные особенности «Записок» нам уже известны. Следовательно, тоже до известной степени надлежит сказать и о характерных особенностях сделанного из них сокращения. В частности, в основе последнего естественно оказываются лежащими теже вообще источники и пособия, какие, как мы видели657, лежат и в основе «Записок» о. Солярского. Те достоинства и недостатки последних, какими эти обязаны своим источникам и пособиям658, – само собою понятно, – заявляют о себе и в рассматриваемом нами опыте «Нравственного Православного Богословия», поскольку этот верен своему прототипу. Поскольку же он отступает от последнего, его достоинства обыкновенно ослабевают, а недостатки усиливаются. Так, в качестве достоинства «Записок» мы в свое время выставляли наличность в них многочисленных «выдержек библейских и святоотеческих», указывая на их большую «поучительность и назидательность», на полезность их, как «превосходного материала», «для проповедника», называя отсюда «Записки» даже «моральною энциклопедией», как предлагающие в тех выдержках «справочные сведения по» всевозможным «вопросам из нравственной области»659… Эта особенность «Записок» естественно не могла сохраниться в их сокращенному изложении, где она могла сказываться лишь в весьма ограниченной степени, так как иначе сокращение не отвечало бы своему назначению. О данном уклонении сокращения от его прототипа, хотя и необходимому все-таки приходится пожалеть: об указанной выше «поучительности и назидательности», о «превосходном материале для проповедника» и проч. отныне говорить можно лишь с большими и часто резкими ограничениями: самый жизненный сок, какой только был еще в «Записках», выдавлен или окончательно, или в тех или других местах до весьма значительной степени. Отсюда в соответственной степени слабеет и интерес к чтению сокращения «Записок», сравнительно с возбуждаемым последними данною именно их стороною. – Далее, если «Записки», как мы видели, и не достигли вполне своих целей: если, в частности, их автору «вообще не удалось придать своему труду характер современности», если ему не удалось избежать «сжатости» и «особенно сухости изложения», если у него «в действительности остались в стороне жизнь и деятельность, к которым он, по его словам, все направлял», если «желание» автора «сделать труд свой, сколько возможно, общеполезным… преимущественно для жизни, во всех многоразличных её отношениях», и другое – сделать Записки полезными для наставников и воспитателей юношества, для детей, для родителей… почти не перешли в осуществление», если автор не дал для «духовных пастырей» всего того, что обещал и что мог дать…660, – то, по крайней мере, «пользу для школы» они, т. е., «Записки», оказали «до известной степени» несомненно, «поскольку иметь в виду наличность в них нового материала»661… В отношении же к рассматриваемому нами сокращению «Записок», разделяющему неуспех прототипа, нельзя применить и последней оговорки, касающейся значения его, т. е., сокращения, «для школы», так как все то, что обусловливало в данном случае успех «Записок», почти совсем устранено из сокращения. Поразительная схоластичность последнего, его совершенная, можно сказать, безжизненность, удивительная «сухость» и проч. – все это и подобное парализуют собою то допущенное нами, почти… Отсюда, если в свое время662 мы поставили «во многих или, по крайней мере, в некоторых отношениях» учебник о. Платона Фивейского «выше» Записок о. Солярского и нашли его «для школы, пожалуй, отчасти даже удобнее» (хотя и «сравнительно только») последних, то все это же в большей еще степени надлежит сказать о сокращении их, сравнительно с вышеотмеченною книгою о. архимандрита, если принять во внимание, с одной стороны, то обстоятельство, что достоинства «Записок» вообще слишком испарились663 в сокращенном их изложении, а с другой, то, что недостатки тех не исчезли, а в иных случаях и усилились в этом. Тем более мы склонны и считаем себя в праве посылать упреки по адресу сокращения «Записок» или, как лучше иначе их называть, учебника о. Солярского, что в нем, во-первых, выпущено кое-что слишком существенное: напр., имевшийся в «Записках» особый пункт «об обязанностях к животным»664 – весьма важный и требовавший к себе совершенно иного отношения… Такое опущение не вызывалось необходимостью оставления в учебнике только наиболее главного: менее существенные пункты, место которым скорее в другой науке), тем не менее вошли в него: чит., напр., стран. 158-ю…, § 61-й о «начале; общественного Богослужения»665 и друг. места книги. Во-вторых, та научная сторона «Записок», которая слегка и обще нами была в свое время отмечена666 и которая им несомненно была присуща в известной, по крайней мере, степени667, не смотря на слишком скромные, пожалуй, заявления их автора касательно научности своего труда668.., в большинстве случаев и уместные669, – в учебнике существенно ослабела и даже более того – почти совершенно изгладилась. В третьих, напрасно, при сокращении «Записок», почтенный автор не пожелал воспользоваться помощью тех или иных иностранных учебных руководств, а ограничился лишь своим прежним трудом, хотя и сам не признавал его, как мы и недавно упоминали, безукоризненным и, следовательно, считал улучшения его необходимыми. И тем более ему надлежало обновить свой труд существенно, что на это прямо должны были вызывать такие, напр., западные образцы, каковы – принадлежащие Wuttke670 (в 1864– 1865 гг. вышел вторым изданием)671, Palmer’y672 и другим, и ему известные673. Благоразумно освеженный влиянием этого рода пособий учебник о. Солярского несомненно немало выиграл бы в своих достоинствах… Впрочем, как бы там ни было, в последних нельзя совсем отказать и ему. Написанный согласно с духом православного учения о христианской нравственности, учебник много содержателен, заключает в себе немало ценного материала, который в руках опытного и умелого читателя мог бы сослужить большую службу. Значение «моральной энциклопедии» – своего рода справочной по нравственным вопросам (в их освещении данными Слова Божия и святоотеческой письменности) книги отчасти674 сохраняет и рассматриваемый нами учебник. Вместе с «Записками», – план которых в общем и в частностях, за ничтожными исключениями675, учебник воспроизводит, почему нам и нет никакой надобности знакомить читателей к отличительными и вообще характерными его особенностями, отмеченными выше, когда шла специальная речь о «Записках»676, – учебник о. Солярского с играл большую роль в истории обучения нашего духовного юношества в семинариях: сначала будучи единственным учебником в них по Нравственному Богословию, затем разделяя свои права все с большим и большим количеством других, он, как кажется, по местам употребляется и доныне677. Насколько он (разумеем именно его, а не «Записки») своею схоластическою сухостью может возбуждать нерасположение к нему учащихся, это испытали в свое время и мы, изучая (в 1878 – 9 уч. г.) рассматриваемый нами предмет по данному учебнику (впрочем!., он в большинстве случаев заменялся учебником о. Халколиванова, о котором речь будет впереди): он сделал то, что самый жизненный предмет представлялся нам в те дни наиболее мертвенным, способным лишь только отталкивать от себя. Впрочем, даже и в тех случаях, когда учебник о. Солярского безраздельно употреблялся в той или иной семинарии, преподавателю волей-неволей по временам приходилось обращаться за помощью к другим пособиям, так как данная книга о. протоиерея не везде соответствовала требованиям программы (разумеем, конечно, программу «старую»: новая явилась через 15 лет по выходе в свет учебника). Такого рода случаев несоответствия весьма много, и перечисление их – полное – потребовало бы очень многого времени, да оно и излишне, что уже понятно и само собою. Отсюда ограничимся указанием лишь некоторых. Так, обращает на себя внимание отсутствие в учебнике разъяснения вопросов «введения» программы: о «религии и нравственности» (их взаимоотношении), об «отношениях нравственного богословия к нравственной философии и вообще к естественному учению о нравственности». В учебнике (гл. 1,ч. 1) слишком мало дано для освещения весьма важного, между тем, вопроса о нравственной «свободе», который, однако, в программе выделен весьма существенно. Учебник не характеризует (гл. 3, ч. 1) «проявлений нравственности вне христианства», не дает «краткого очерка нравственного состояния язычества и нравственных воззрений в языческих религиях», не излагает «нравственных воззрений философских»… (гл. 2, ч. 1 программы). В учебнике (гл. 8, ч. 1) не выяснены вопросы программы (ч. 1, гл. 6) о «collisio officiorum» и об «adiaphora»; вопросы: «о жизни Спасителя, как образце и примере нравственной жизни», о «подражании Христу» (ч. 1, гл. 7 прогр.), весьма важные, требовали к себе от учебника внимательного отношения, а не такого, какое в нем сказалось (ч. 1, гл. 9, стр. 96–97). В учебнике не предложено раскрытия истории «нравственно-христианской жизни до» и «после обращения» (ч. 1, гл. 7 прогр.), что составляет весьма существенный пробел… Выяснение смысла «юродства» (ч. 2, гл. 1 прогр.) было бы далеко не излишне. Об игнорировании учебником вопроса программы об «обязанностях к животным» (ч. 2, гл. 4) уже было говорено. Весь большой «заключительный отдел нравственного богословия – сравнительный», обширно намеченный в программе, учебником оставлен в стороне… и проч. В учебнике слишком ничтожно (чтоб не выразиться еще сильнее) выдвигается элемент апологетический, на который, между тем, надлежало бы обратить не только такое внимание, какое уделяется ему в программе (в тех или иных её местах), но и гораздо большее, в виду его значения не только в наше, но и в то время. Не говорим уже о том, что в учебнике в тоже время есть и многие другие недостатки, напр., касающиеся порядка выяснения вопросов, который, между тем, в программе отличается большею натуральности: чит., напр., гл. 2–3, ч. 2 учебн. и ср. ч. 2, гл. 4, § Б программы (здесь вполне естественно сначала выясняется поведение человека в семье, затем в государстве и далее – в отношении к другим государствами между тем как в учебнике сначала выясняются «обязанности в состоянии гражданском», а затем уже «обязанности в обществе домашнем или семейном»)… Словом, умалчивая об остальном, мы должны сказать, что учебник о. Солярского, как это видно уже и из отмеченных нами его сторон, являлся неудовлетворительным ни с точки зрения требований программы, ни тем более с точки зрения научных требований вообще: за ним можно было признать значение вспомогательной книги, пособия, в некоторых отдельных случаях действительно весьма ценного, в иных не излишнего…, но и только! Появление нового, более удовлетворительного, учебника, который облегчал бы ученикам дело ознакомления их с данною наукою, было необходимо.
2) Новый учебник вскоре и явился. Разумеем «Православное Нравственное Богословие» протоиерея И. Халколиванова (1872 г., Самара). Но насколько он, в свою очередь, оказался на высоте своих задач? Появление его вызвало резкую «библиографическую заметку», принадлежащую проф. А. И. Гренкову678. Данные о. Халколивановым объяснения вызвали, в свою очередь, новую статью того же профессора679. Помимо этого обмана мыслей между указанными сторонами, производившегося на страницах «Православного Собеседника» в 1872–1873 гг., было сказано там же (1872 г., III ч.) о. Халколивановым два-три слова и по поводу других еще рецензентов его книги680. Так как последняя была представлена автором в «Учебный Комитет при Св. Синоде» с целью получить отсюда признание за нею прав учебника для дух. семинарии, то вскоре681 стал известен отзыв о книге, сделанный и этим учреждением682. Впрочем, мы не имеем ни желания, ни надобности, ни возможности в нашем сравнительно кратком очерке вести особую речь о всех подобных рецензиях, напр., данной книги. Наша задача другая… Книга о. Халколиванова «составлена по программе», о которой у нас в свое время речь была специальная. Отсюда, поскольку она обязана своими достоинствами и недостатками программе, говорить не будем. Интересно то, насколько ей удалось выполнить требования программы, понять и передать дух последней… С этой стороны отзыв Учебного Комитета справедливо делает книге о. Халколиванова много существенных, притом, упреков. В частности, он указывает на то, что она игнорирует «заключительный-сравнительный отдел» программы, что является-де «важным опущением». Да и вообще в книгу о. Халколиванова «вошли-де не все, а «почти все вопросы», поставленные в программе. Это – раз. Затем, помимо неполноты новой учебной книги сравнительно с программою, в ней, по словам отзыва, «не все вопросы даже поставлены и поняты правильно; точка зрения на некоторые вопросы односторонняя; другие вопросы изложены очень обще и не вполне удовлетворительно, по недостатку анализа», «упускается из внимания психологическая сторона нравственных проявлений и требований»; «обилие общих мест, отвлеченность, без содержательность изложения, скудость содержания, сухие рубрики, простой перечень, сухая номенклатура» – вот отличительные черты книги. Далее, «частные мысли» иногда «не совсем верны или выражены неточно и возбуждают недоуменья». Все эти и подобные положения отзыва подтверждаются примерами, извлекаемыми из самой книги. Отсюда, хотя «язык» последней, по словам отзыва, и отличается «ясностью», достаточною «точностью, простотою, правильностью» и хотя книге присущи известные и положительные достоинства её содержания, она «циркулярным указом Св. Синода 28 августа 1873 г.» за «№ 36» признана лишь «учебным пособием», а не «руководством по» рассматриваемому нами «предмету»683. Значение руководства, таким образом, и теперь осталось за учебником о. Солярского, как более ценным с точки зрения у помянутого отзыва 684.
Но неутомимый и, можно сказать, почти всюду сурово принятый о. Халколиванов не упал духом, и в 1875 г. выпустил в свет свою книгу уже «вторым – исправленным и дополненным изданием», а в рукописи представил ее в Учебный Комитет еще раньше685. Относительно нового издания отзыв названного учреждения686 делает также несколько существенных замечаний. Так, по поводу внесения в книгу весьма важного «сравнительного отдела», чем новое издание пополняло собою старое, отзыв справедливо замечает, что затрагиваемые здесь вопросы «раскрываются недостаточно ясно и полно», что «главное, чем страдает» данный отдел в учебной книге о. Халколиванова, «это – отсутствие выводов, к которым направлены положения программы». «Что имеет значение общих посылок или общих тезисов, нужных для заключений о характере католической или протестантской, нравственности, то у о. Халколиванова развито с излишнею полнотой, а то, что составляет самую сущность дела, т. е., вывод из этих положений о характере и строе религиозного быта для заключений об особенностях нравственного воззрения католиков и протестантов, – остается почти совсем не выясненными». Трактуя о «католичестве», автор предлагает много совершенно лишнего и в то же время не дает того, что ближайшим образом от него требовалось. Его «рассуждения о нравственности», как ее понимает «протестанство», по словами отзыва, «еще менее удовлетворительны: ясности и раздельности во взгляде на характере протестантской нравственности нет»… Затем и здесь лишних рассуждений также не мало687. Далее, отзыв находит «еще более слабою в научном отношении вновь составленную автором статью: »Проявления нравственности вне христианства«: здесь «источники», легшие в основу рассуждений авторских, «часто лишены всякого научного значения; философия перемешана с религией; много исторических ошибок; длинные перечисления и указания имени и учений совершенно без характерны и почти ни к чему не сведены..; чего не было в языческой нравственности, это остается невыясненными»688… Если в прежнем издании книги о. Халколиванова «не все вопросы поставлены и поняты правильно», то подобное же надлежит сказать и о втором издании. Если в первом решение вопросов признано не достигающими своих целей, то это же должно утверждать и в отношении к рассматриваемому ныне второму (таковы, напр., вопросы «о свободе, о грехах смертных» …)689. Если в первом издании, по словам отзыва, иные «вопросы изложены обще и неудовлетворительно (по недостатку анализа)», хотя и «поняты верно».., то второе в данном случае дает «много значительных улучшений» (чит. «о совести», о «моментах обращения грешника»)..; «но за то» здесь -автор впадает часто в тон проповедника»690. «Обилие общих мест, отвлеченности и без содержательности изложения» – все это «во многом» заметно и во втором издании (чит., напр., пункт об «Иисусе Христе», как «образца высочайшей нравственной свободы»…)691. Здесь, впрочем, иногда заявляет о себе «другая крайность»: вместо «общих мест» иногда встречаются «частности и дробности часто временного, случайного значения или содержания» (чит. «о военных», о «ремесленниках»)692. Заявляют о себе по местам «не совсем правильные или странные взгляды и суждения» (чит. о «рабстве»…)693. «Язык» в новом издании «простой и ясный, хотя не везде правильный и всегда бесцветный, не выразительный»694. В виду всего этого за вторым изданием сочинения о. Халколиванова Учебным Комитетом оставлены прежние, не усиленные, права «учебного пособия»695.
При сравнении книги о. Халколиванова с учебником о. Солярского оказывается, что последний во многих отношениях содержательнее первой (это надлежит сказать особенно касательно библейского696 и святоотеческого элемента), а в других, наоборот, менее содержателен сравнительно с нею (это следует сказать, – помимо «заключительного отдела» книги, отсутствующего, как знаем уже, у о. Солярского,– особенно о тех её местах, которые имеют философский характер, касаются вопросов – современных)… Рассматриваемые вместе – обе книги взаимно пополняют – одна другую, что, бесспорно, является немало-важным моментом, во всяком случае имеющим известное значение. И уже в виду одного этого, нам думается, в свое время должны были чувствовать некоторую признательность к автору новой учебной книги те, для кого она ближайшим, образом предназначалась последним. Продолжая сравнения двух учебных книг, находим, что принадлежащая о. Солярскому значительно в большей степени отличается сухостью, безжизненностью, схоластичностью, чем написанная о. Халколивановым, хотя наличность и в последней так называемых общих мест, бесцветных рассуждений нередко делает запоминание ее страниц весьма трудным: подобные места и рассуждения быстро улетучиваются из сознания ученика, которому здесь не к чему, так сказать, прицепиться697. Что книга о. Халколиванова не отличается особою самостоятельностью, это, конечно, не велика беда: тоже надлежит сказать ведь и о большинстве других учебников, следующих руководству программы и пользующихся различными пособиями иногда в очень широком размере; да, при том, для учебника важно главным образом то, чтоб он сообщал ученикам достаточные сведения из известной области, а не то, самостоятельно ли они добыты автором издаваемой книги; кроме того, о. Халколиванов обыкновенно с достаточною точностью указывает свои источники и пособия (чего не находим у многих других в такой, по крайней мере, степени: напр., у о Солярского и иных – позднейших); не говорим уже о том, что ему, за известными исключениями, все же нельзя отказать в уменье выбирать пособия – и недурные, и сравнительно новые… Конечно, книга о. Халколиванова, тем не менее, не может быть, – как и сказано выше, – признана удовлетворительным учебником, – конечно, надлежало желать и в 1875 году появления нового, более отвечавшего существу дела, учебника; но, однако, нам кажется, что критики вообще отнеслись к ней слишком строго: недостатки программы не должны быть относимы на счет написанной, по её руководству, книги; затем, у нас автор был до известной степени беспомощен; далее, не смотря на все это, им дан посильный ответ на большинство поставленных в программе вопросов, не лишенный некоторого значения; не выше данной книги стояли некоторые и католические и отчасти даже протестантские учебники с их научной именно стороны, хотя от них-то следовало ожидать совершенно иного (ведь на западе данная наука разрабатывается уже давно)… Более приветливое отношение к книге о Халколиванова было бы и более справедливо (это – бесспорно!), и способствовало бы появлению других учебников (а то теперь многие молчат из понятного нежелания иметь дело с критикой, пытающейся всюду усматривать одни только недостатки и часто умалчивающей о действительных достоинствах), словом – успеху дела…
3) Лишь только через 10 лет после выхода в свет второго издания книги о. Халколиванова появился новый опыт, принадлежащий архим. Гавриилу (ныне епископу устюжскому). За первым изданием (1885 г.) через 6 лет (1891 г.) появилось второе (Тверь), «исправленное и дополненное». В наших руках – последнее. С ним и будем иметь дело.
«Православное Нравственное Богословие» арх. Гавриила, «составленное применительно к программе семинарского курса», труд чрезвычайно обширный (951 страница!) и уже по этой причине неудобный для употребления в семинариях в качестве учебного руководства: при двух недельных уроках изучение такой книги в течение одного года немыслимо. Притом, не смотря на весь свой обширный объем, книга не исчерпывает всех тех вопросов, раскрытие которых мы ожидали бы в ней встретить, имея в виду заявление почтенного автора, что он «применялся к программе семинарского курса». Хотя книга вышла в свет после утверждения высшею властью ныне действующей семинарской программы по Нравственному Богословию, но она придерживалась «старой» программы, что, впрочем, само собой понятно (она составлялась раньше появления новой и ко времени утверждения последней, очевидно, была уже подготовлена к печати) и от чего беды никакой не происходит, тем более, что «старая» программа, как знаем уже698, сравнительно лучше новой. Отсюда в книге архим. Гавриила находим речь «об обязанностях к животным» (требуемую «старой» программой и игнорируемую «новою»), о «нравственности» в её освещении католицизмом и протестантством (так называемый «заключительный отдел», намечаемый «старою» программою и отсутствующей в «новой»)… Но, с другой стороны, уважаемый автор не игнорировал всецело (что – бесспорно) и «новой» программы. Так, „о почитании Ангелов, святых, Божией Матери» он трактует в главе „об обязанностях христианина в обществе церковном“699… [тоже видим и в «новой» программе, где речь об этом находим в пункте об «обязанностях в обществе церковном»700, тогда как в «старой» программе об этом трактовалось в самом конце главы «об обязанностях христианина в отношении к Богу701]702»… Таким образом, автор, «применявшийся» к семинарской программе, тем не менее, позволял себе и известную самостоятельность. Эта последняя проявлялась у него многократно. Так, главы программы семинарской и книги архим. Гавриила не всегда совпадают; тоже надлежит сказать и о распределении отдельных вопросов в тех или иных параграфах книги (начиная уже с «введения» в нее) и программы. Затем не все вопросы программы, как уже и преднамечено нами выше, находят у нашего автора ответ. Так, не выяснены автором пункты: «проявления нравственности вне христианства; краткий очерк нравственного состояния язычества и нравственных воззрений в языческих религиях; нравственный воззрения философские»… (быть может, его натолкнула на это «новая» программа, где дело поставлено иначе: на вопрос последней о «недостаточности естественного нравственного закона в падшем человеке для руководства в деле нравственного усовершения» автор до известной степени уже ответил во «введении» к своей книге.– чит. здесь о «невозможности замены христианского учения философией»…); «вопрос о так называемых безразличных действиях (adiaphora)» требовал прямого и специального разъяснения; надлежало выяснить, при том, всесторонне «ход нравственной жизни после обращения»; не предложено «краткого обзора религиозных и философских учений, противных истинному Богопочтению» (полагаем, впрочем, что здесь автор следовал «новой» программе, не намечающей этого пункта); не выяснен прямо и специально вопрос об «исповедании веры»; глава книги «о личности Основателя христианской нравственности» (очень неточная по заглавию) слишком и слишком мало дает для ответа на вопрос программы (см. в ней 7-ю гл. 1-й части), весьма важный и существенный между тем; тоже надлежит сказать и о попытке автора (см. выше) сказать что-либо для ответа на вопросы «заключительного отдела» программы (существо дела оставлено без достаточного разъяснения; из числа 951-й страницы следовало бы отвести данному отделу не 11 каких-либо страничек, а значительно больше); не выяснены «современные воззрения на значение семьи и взаимных отношений между членами и особенно о значении женщины в семье и обществе»; оставлено без разъяснения и многое другое, намечаемое программой. И наоборот: в книге архим. Гавриила встречаются рассуждения, лишние с точки зрения программы: чит., напр., пространную речь автора о «грехе» и др. – Источники и пособия, какими пользуется автор, весьма разнохарактерны: очевидно, что в дело пущено автором решительно все, чем он в своем положении мог располагать. Отсюда, на-ряду с данными Слова Божия, святоотеческих писаний и других ценных и серьезных по своей научности произведений, на-ряду с данными учебных книг (о.о.Солярского, Каменского,Платона, Кочетова…), встречаются ссылки на устаревшие журнальные статьи «Христианского Чтения», «Воскресного Чтения»…, на устаревшие и бесценные сочинения, издан. 1784 г., 1799 г., 1801 г.,1802 г., 1804 г.703 и друг., – на издания в роде «Нового Времени», «Голоса», «Русского Архива», «Сеятеля»…, – на «консисторские архивы» и т. д. Какой-либо системы, плана в пользовании пособиями, какой- либо попытки разобраться в различной ценности их и их сообщений и пр. незаметно: по видимому, не игнорируется ничто из бывшего под руками автора и в тоже время оставляются без внимания многие новейшие ценные пособия (очевидно, трудолюбивийший автор не имел возможности их видеть). Подобное отношение автора к пособиям весьма неприятно отражается на качествах его книги. Быть может, этим обстоятельством и объясняются многочисленные ошибки, какими пестреет его книга и каких иначе постигнуть прямо-таки невозможно; напр., на стр. 44 читаем: «все философы XVIII века были деисты» (?!); чит. сообщения автора (стр. 22–23) о Фоме Кемпийском704, несогласные с истиною, и проч. Своеобразным отношением автора к пособиям только и можно объяснить некоторые и другие странности, встречающиеся в его обширнейшем труде. Так, «что в наших чет-минеях содержится много назидательного, чистого и возвышенного нравоучения», об этом автор находит «возможным заключить» на основании свидетельства Шуберта (как будто здесь есть какая- либо нужда в подобных, притом, свидетельствах!), при чем это свидетельство в передаче его нашим автором возбуждает недоумение: Шуберт, читаем у архим. Гавриила, «рассказал, как Павел Препростый носил камни с одного места на другое без всякой цели и пользы, и как худым и дырявым кувшином носил воду. Лучшего примера, доказывающего самоотвержение, автор», т. е., Шуберт, «не мог найти нигде»705… Ужели с нравственной стороны может быть назидательным действие «бесцельное» и о «самоотвержении» ли оно ближайшим образом говорит? Впрочем, достаточно примеров! – Язык книги, очень тяжелый и не всегда правильный (чит., напр., выше речь автора о «чет-минеях», нами приведенную), неудобен для учебной книги, что ясно всякому само собою. А изумительнейшее обилие и разнообразие опечаток делает книгу архим. Гавриила неудобною не только для школы, но и до известной степени для всякого читателя вообще; искажаются отдельные слова, целые выражения, неверно называются годы и пр. Перечисление подобных опечаток было бы невозможно вследствие их обилия706! Особенно неприятны такие опечатки в цитатах, по которым можно было бы проверить автора или желающему дополнить те или другие сведения. Здесь типографская неряшливость получает по местам совершенно невероятный вид707. Впрочем, в некоторых случаях недостатки в цитатах, напр., неполнота их, обесценивающая ссылки708, падает на ответственность автора, почему-то не дающего необходимых для читателя указаний, тогда как в других дающего совершенно лишние и ненужные709) 710)…
Однако, довольно о недостатках книги, хотя речь о них могла бы быть очень длинною! Сочинение архим. Гавриила во многих отношениях заслуживает и одобрения, а сам автор – большой похвалы. Любовь, с какою трудолюбивейший составитель данной книги собирал для неё материал, удивительна! Этот материал весьма обширен и в некоторых случаях, как можно предполагать, дался автору после больших трудов и усилий последнего. Будь автор в более благоприятных условиях, он, – мы уверены,– собрал бы еще больший и еще ценнейший материал. Со стороны содержащегося в книге арх. Гавриила материала, она в весьма многих местах заслуживает рекомендации. Это – недурная справочная книга во многих случаях. Это – до известной степени энциклопедия в области вопросов по преимуществу библейской морали. Это – содержательная и дельная, не смотря на все её недостатки (в роде вышеотмеченных), книга для чтения, которую можно предложить всем лицам, любящим назидательные сочинения. Написана она далеко не с такою сухостью, с какою, напр., составлен учебник о. Солярского, далеко не так схоластична, как последней, далеко не страдает такою общностью рассуждений, бессодержательностью иногда их, чем страдают и книга о. Солярского, только что упомянутая, и учебник о. Халколиванова. Некоторые части книги архим. Гавриила написаны даже очень живо и по местам, пожалуй, увлекательно. Она, бесспорно, может служить хорошим пособием для преподавателей данной науки, облегчая им раскрытие вопросов семинарской программы во многих случаях. Она может быть дельным подспорьем и для учеников, помогая им разобраться в нравоучительных вопросах иногда весьма существенно. Немалое число вопросов освещено в книге обстоятельно, весьма дельно в общем. Библейские данные суммированы вообще хорошо, а иногда и очень. Добытое предшествовавшими авторами учебников по рассматриваемой науке нередко искусно принято к сведению… Если бы почтенный автор исправил в своей книге имеющееся в ней ныне на-лицо недостатки, хотя бы только выше намеченные у нас, то она выиграла бы весьма много, и её значение усилилось бы в несколько раз… Во всяком, впрочем, случае, какие-бы недостатки в ней ныне ни имелись, мы считаем себя в праве окончить речь о ней выражением известной признательности трудолюбивому и достигшему некоторых ценных результатов её автору, тем более, что многие промахи последнего могут быть, – нам кажется,– так или иначе извинены или, по крайней мере, без труда поняты… Нового, более удовлетворительного для целей семинарского преподавания, учебника по предмету Нравственного Богословия, однако, – как видим, – приходилось все ждать и ждать!
4) В 1894 году вышло «вторым изданием, напечатанным без перемен с первого», «Православно-христианское Нравственное Богословие», «составленное епископом Никанором (прежде прот. Каменским). «Первое издание» книги, как видно на обложке имеющегося у нас под руками «второго», «Учебным Комитетом при Св. Синоде в 1891 году допущено к приобретению в библиотеки духовных семинарий». В том же 1891 г. епископ Гавриил во «втором издании» своего опыта данной науки711 называет «труд» о. Каменского «довольно основательным и могущим быть полезным изучающему нравственное учение»…
Книга еп. Никанора «составлена применительно к семинарской программе». Разумеем программу «новую». Впрочем, автор следовал ей не безусловно рабски. Так, во- первых, им внесено кое-что, отвечающее на вопросы «старой» программы, игнорируемые прямо «новою»: чит. § 24 а, §§ 25 – 26 «краткий очерк нравственного состояния языческих народов; нравственные религиозные воззрения языческих народов; нравственные воззрения философские»)…, и внесено, бесспорно, с основанием: автор, очевидно, понимал всю важность разъяснения ученикам вопросов, подобных исследуемых в названных параграфах его книги, и за такое здравое понимание им дела его можно только одобрить. Во-вторых, некоторые из намечаемых программою (впрочем, не особенно важных по существу) пунктов автором оставлены без разъяснения: см. в программе; ч. 1-ю, гл. 2-ю, пункт главы: 2-й, примеч. 1 и 2 («нравственное достоинство гражданских Моисеевых законов; замечание о законах церковных и гражданских и об их происхождении и значении»)… Впрочем, допускаемые автором отступления от семинарской программы очень редки и малочисленны. Вообще же он руководствуется указаниями программы строго на протяжении всего своего труда, в настоящем его виде; ограничивающегося лишь ответами на вопросы «введения в науку» и «первой» её «части» и совсем не касающегося вопросов «части второй», которая, согласно с надписанием её в программе, трактует «об обязанностях христианина». Продолжение труда данного автора не является и доселе.
Автор, по видимому, задался целью предложить ответы (на вопросы программы) по возможности краткие и ясные. Стремление – безусловно похвальное, если иметь в виду ближайших читателей книги. Однако, на этом пути всегда есть опасность впасть в крайность, которой иногда не удалось избежать и автору рассматриваемой учебной книги. Здесь многие пункты не столько раскрыты и выяснены более или менее достаточно, сколько лишь намечены: таков, напр., вопрос о «благодати Божией, как силе; вспомоществующей нравственному усовершенствованно человека»712, или другой: о «возрастах духовной жизни»713, или: о «так называемы нравственно – безразличных действиях (ἀὸιάφορα)»714 , или: о «значении в евангельском законе изречений Иисуса Христа о блаженстве»715 и проч. Впрочем, и в большинства таких случаев автору все же удалось так или иначе выяснить, по крайней мере, зерно дела, хотя бы и намеками лишь, иногда даже и отдаленными… При следующем издании книги автору необходимо позаботиться о более подробном раскрытии вопросов, ныне выясняемых им скупо. Опасаться, что учебник окажется слишком обширным по своему объему, нет оснований: лучше по возможности сокращенно преподавать ученикам вторую часть программы, нежели допускать какие-либо урезки в преподавании первой части – весьма важной, наиболее основной…
Для выяснения вопросов программы автор располагал дельными пособиями. Из них по преимуществу должны быть здесь названы принадлежащие о. И. Л. Янышеву, проф. А. Ф. Гусеву, еп. Феофану (бывшему владимирскому), проф. А. И. Гренкову… Особенно много могли оказать ему помощь печатные лекции первого («Православно-христианское учение о нравственности)716, изданные проф. А. Ф. Гусевым717 и раскрывающие основы этики вообще и христианской в частности с замечательным уменьем и глубиною. В некоторых местах книги еп. Никанора зависимость её от только что названного пособия особенно ощутительна: чит., напр., §§ 3, 13, 14, 15, 16, 17, 21, 23, 49, 54… («понятие о нравственности вообще и о нравственности православно – христианской в частности»; «основные проявления нравственной природы»; «природа нравственного чувства, его отличительные черты и проявления»; «бытие в человеке свободы, как силы нравственного самоопределения»; «различные степени нравственной свободы»; «сущность нравственной свободы и её развитие»; «о совести, как руководительном нравственном начале; действия или проявления совести»; «возражения против учения о совести и против бытия естественно-нравственного закона вообще»; «жизнь Иисуса Христа, как образец и пример нравственной жизни»; «начала нравственно-христианской жизни: обращение человека ко Христу и частные его действия (моменты»…). Влияние проф. А. Ф. Гусева сказалось, напр., в § 33 («Евангельские советы и их отношение к положительным требованиям Eвангелия»), раскрывающем вопрос, выясненный названным ученым еще в 1873 году718. Зависимость автора от еп. Феофана заметна, напр., особенно в § 55 («Ход нравственной жизни после обращения»…), составленном под влиянием «Пути ко спасению»719 преосвященного затворника, у которого всякий православный моралист вообще может поучиться очень и очень многому… Проф. А. И. Гренков помог нашему автору написать § 8-й, дающий «краткий очерк истории науки о нравственности». О статье проф. А. И. Гренкова, какою наш автор пользовался, мы упоминали уже не раз720. Влияние её на последнего сказывается ясно (чит. для примера речь еп. Никанора об источниках опыта арх. Платона Фивейского: стр. 18 –19…721… О других пособиях, какими пользовался автор722, не говорим. Указывая на пособия, мы вовсе не имеем намерения сколько- нибудь упрекнуть еп. Никанора: от составителя учебника ведь и не требуется непременно особенной какой-либо самостоятельности, особенно если те или иные отделы (как, напр., в настоящем случае) уже раскрыты ранее другими лицами с известной полнотой и обстоятельностью. Уменье, до значительной степени обнаруженное автором, извлекать из лучших, при том, пособий и лучшее, – напротив, по нашему мнению, может быть только приветствуемо.
Вообще учебная книга преосвящ. Никанора производит до известной степени приятное впечатление, и ею, по нашему мнение, не без выгоды могли бы пользоваться ученики семинарии под руководством преподавателей, которые могли бы одно в ней развить, другое несколько видоизменить, третье особенно подчеркнуть… Книга, подлежащая нашему рассмотрению, нам представляется более достигающей своей цели или, по крайней мере, сравнительно более приближающейся к последней, нежели все рассмотренные нами выше учебники: она и содержательна (за исключениями, которые отчасти намечены выше), и стоит в общем на точке современных научных воззрений в области исследуемых в ней вопросов, и отличается краткостью изложения (о крайности, имеющейся здесь, уже упомянуто выше), и написана ясно и просто723, и вообще чужда схоластичности и сухости, и проч. Отсюда продолжение и окончание начатого почтенными автором труда, конечно, желательно: здравая точка зрения, на какой автор, – особенно в отличие от многих других (чит., напр., упоминавшийся уже выше §33 и другие), – дает ему возможность сделать и дальнейшие выпуски своего труда не худшими, если не лучшими, первого, ныне нами рассматриваемого.
Впрочем, отдавая достойное хорошим качествам последнего, мы не можем не коснуться слегка и некоторых (совершенно или отчасти) нежелательных его сторон (помимо тех, какие по тем или иным поводам уже оттенены нами выше.) Их особенно много в исторической части книги преосвящ. Никанора. Так, например, на стр. 16-й читаем: «общий характер De officiis ministrorum св. Амвросия показывает, что на него имела большое влияние стоическая философия». Какое влияние? Простиравшееся на форму или и на содержание Амвросиевой этики? Следовало дать ответ на подобный вопрос хотя бы и одним-двумя словами. А то в головах учеников могут сложиться ошибочные взгляды на дело. О бл. Августине там же читаем, что он «учит, что воля человеческая не имеет вполне абсолютной свободы». Следовательно, не вполне абсолютную имеет. А между тем уважаемый автор хочет, по видимому, выразить иную мысль, таки как непосредственно далее говорит о воле, «что она извращена» (по учению бл. Августина) «грехом совершенно, так что спасение принадлежит единственно благодати». Или еще: на 17-й стр. говорится совершенно неверно: «схоластики старались излагать христианское нравоучение по форме языческих римских моралистов (Фома Аквинат)». Там же неправильно делается обобщение касательно особенностей трудов так называемых «казуистов». Там же проводится несогласная с действительностью параллель между «иезуитами» и такими, напр., моралистами, каков был «Гиршер». Или: на стр. 19-й говорится, что «И. Л. Янышев дал» (будто бы только) «целостное научное введение в учение о нравственности»… Мы не думаем, что все эти и подобные (их немало) ошибки автора произошли от его незнания истинного положения вещей; большая часть их, по нашему мнению, объясняется просто неточностью языка, а иногда, быть может, авторскою торопливостью (напр , на стр. 19-й годом издания 3-х томных «записок» о. Солярского называется только «1860-й»; на стр. 12,, является на сцену «Халибиус»…); но остальные должны быть отнесены или на счет пособия (ср. выше сказанное по поводу источников опыта арх. Платона Фивейского…), или вообще на счет незнакомства авторского с делом. Некоторые авторские перечисления сочинений следовало бы или уничтожить, или дополнить и систематизировать (напр., примечание на стр. 20-й производит странное впечатление: здесь выхвачено из литературы несколько исследований, при том, самых разнохарактерных, и дальше голого перечня их дело не пошло: тут и А. Ф. Гусев, и рядом (!) К. Кавелин…)… В других частях книги рассматриваемого автора неприятных сторон меньше, но они все же есть (помимо отмеченных выше): напр., предлагаемый в § 26-м разбор «нравственных философских воззрений» (да и самое изложение их сущности) не может быть признано удовлетворительным даже и для скромных авторских целей; конец примечания (стран. 11–12) возбуждает в читателе недоумение… и т. д.
Но достаточно о недостатках книги еп. Никанора! Во всяком случай она, – помимо адресованных нами к ней различных «addenda et corrigenda», – производит, как уже и сказано нами выше, до известной степени приятное впечатление и, смеет думать, заслуживает большей рекомендации, нежели о какой говорится на её обложке.
5) Должен быть особо отмечен «Опыт Православного Нравственного Богословия», принадлежащий «преподавателю ставропольской дух. семинарии Ив. Пятницкому» (Ставрополь. 1890 г.). Обращает на себя внимание этот опыт прежде всего тем, что влияние семинарской программы724 на нем отразилось вообще слабо (ср., впрочем, напр., §§ книги. 45, 64, 98, 101, 102, 110…), хотя автор его, в силу своего служебного положения, всего скорее должен был бы, по видимому, с ней строго сообразоваться в данном случай. Очевидно, автор не находил названной программы во всех её частях удовлетворительной для своей цели. Печально смотря на положение данной науки в нашем отечестве, объясняя его теми или иными причинами и задавшись с своей стороны целью по возможности оживить эту науку, вдохнуть в нее, насколько то доступно было в его положении, жизненный дух, автор изучил довольно значительное число пособий, помогавших затем ему на его пути725. Эти пособия выбраны с знанием их действительной значимости, хотя число их могло быть и гораздо большими, тем более, что автор, как должно думать, мог читать книги не только на русском языке726… Пособиями автор пользовался иногда очень непринужденно, что, впрочем, нимало не может быть поставлено в упрек автору – «составителю» лишь изданной им книги. – Выработанный им и самостоятельно, и при посредства пособий план нравоучительной системы в общем таков. Кроме «введения», трактующего об обычных вообще предметах, в «опыте» г. Пятницкого две части, отличительные – общие – особенности которых в общем те же, что и в других, рассмотренных нами, учебных русских книгах. В первой части сначала характеризуются основы «ветхозаветного нравоучения» и «евангельского», при чем трактуется о «выражении объективного нравственного идеала в живом лице И. Христа» (гл. 1), затем намечаются и выясняются отличительные черты «нравственного учения католицизма» и «протестантов» (гл. 2). Здесь, заметим мимоходом, автор стоит под влиянием указаний так называемой у нас «старой» программы (см. её «заключительный – сравнительный отдел»), взяв из неё то, что ему представлялось (и до известной степени справедливо) существенно необходимым. Далее, автором выясняется «христианский взгляд на добро». Так как добро может «становиться для человека благом», то автором затем и ведется речь «о верховном благе», при чем естественно выясняется и вопрос о взаимоотношении между «добродетелью и счастьем»… Установив данные понятия, автор, опять естественно, переходит к речи о самом «нравственно – действующем субъекте», т. е., о «человеке». За всесторонним по возможности выяснением антропологических предпосылок христианской этики уясняются «космологические» её «основоположения», в связи со смыслом представления о сущности которых стоит представление о «нравственном законе». Выяснение последнего, затем, сопровождается авторскою речью об «естественном органе нравственного закона – о совести» (гл. 3). При этом следует различать христианина, облагодатствованного человека, и «человека, благодатию невозрожденного», «естественного», проникнутого «грехом». Такой человек в дальнейшем и характеризуется автором, и вместе с тем предлагается разностороннее раскрытие вопроса о пороке и грехе, о вменении человеку совершаемого им. По противоположности же естественному человеку, его греховности…, христианин «свободен от греха», как такой. Известное «отношение» его «к предметам мира сего» не предосудительно; но ему вообще надлежит быть крайне внимательным в виду окружающих его «духовных врагов». «Борьба» с ними и «средства, способствующие христианину в деле нравственного усовершенствования», далее и находят у автора соответствующее выяснение. На пути указанной борьбы получает место, в той или другой степени, «подвижничество», характеристикой которого, довольно разносторонней, и заканчивается 4-я глава первой части учебника г. Пятницкого. Предшествующая речь о христианине, его поведении и еще более ранняя о человеке «естественном», необлагодатствованном требует выяснения истории «перехода человека из состояния естественного в состояние благодати». Предложив эту историю, автор характеризует «нового человека», указывает на «побуждения» его «к нравственной жизни» и говорит о «христианской добродетели», её границах, касаясь попутно католического «учения о сверх должных делах» (гл. 5). Во второй части всесторонне выясняются три добродетели: «вера, надежда и любовь», после характеристики которых в конце первой главы рассматриваются вопросы: «о так называемых евангельских советах и заповедях», об «adiaphora» и «collisio officiorum». Во второй главе идет речь о «церковных средствах христианского освящения: таинствах». Затем толкуется о «внешнем Богопочтении, почитании храма и святынь» его, «праздников и святых», о «постах», об «особенных видах внешнего Богопочтения: исповедании веры, клятве, обетах». В третьей главе выясняются «христианские начала общественной жизни», раскрывается «христианское учение о семейной жизни, христиански-нравственное учение о гражданском обществе» и христианское учение о «церкви и её значении». Заканчивается книга небольшим заключением. План, какому следует автор рассматриваемой книги, вообще может быть признан достаточно отвечающим своей цели и хорошо обдуманным. Возражения здесь могли бы быть предложены по преимуществу против первой его части, где по местам проглядывает некоторая искусственность, что нисколько приложимо, впрочем, и ко второй части. В некоторых случаях о связи между отдельными трактатами авторскими можно только приблизительно догадываться или даже измышлять ее самому читателю. Но, если оставить в стороне частности, если обращать внимание только на общую сторону дела, тогда впечатление от плана книги будет такое именно, какое вначале и указано нами. Вообще достаточно обдуманный план книги г. Пятницкого обнимает почти все, что и требовалось существом дела, что является несомненным достоинством учебника, как и вообще «опыта Нравственного Богословия», рассчитанного не на одних только семинаристов, а на всякого читателя, кто бы он ни был. Конечно, указанным «почти» мы сказали, что хотели бы видеть в данной книге и еще кое-что: напр., речь об отношении человека к животным727 и проч., но этот недостаток книги сказывается вообще слабо, и потому нет надобности подчеркивать его более или менее сильно, тем более, что он значительно искупается полнотой содержания книги в других отношениях: напр., приятное впечатление производит внесение автором в свою книгу речи о «ветхо-заветном нравоучении», рассматриваемом особо «в периоды: патриархальный, подзаконный, пророческий» 728, – о морали «католицизма» и «протестантов»729, – или – внесение попытки «критически» осветить «эвдемонизм и утилитаризм»730, охарактеризовать «различные состояния нравственного духа, зависящие от связи его с телом»731, и проч. Вводя в свой объем почти все, что требовалось существом дела, данный опыт вообще раскрывает вопросы кратко. В ясном и кратком ответе на тот или другой вопрос, разумеется, весьма, много хорошего, особенно если иметь в виду учащихся; в сравнительно небольшом отсюда объеме книги, бесспорно, заключается огромное достоинство последней, если принять во внимание, что она должна быть изучена воспитанниками в течение одного учебного года при двух только недельных уроках – но в «опыте», подлежащем нашему рассмотрению, краткость разъяснений в некоторых случаях достигает неприятных крайностей: напр., речь об «обетах»732 лишь только намечает сущность дела или, по крайней мере, более намечает ее, чем выясняет сколько-нибудь достаточно. В книге не видно апологетического элемента там, где он, между тем, как нельзя более был бы желателен: напр., в параграфе о «клятве»733 и мног. других (в виду современного положения исследуемых в них вопросов): одного положительного раскрытия тех или иных пунктов часто далеко недостаточно, как бы то раскрытие ни было само по себе обстоятельно… Но вообще-то вопросы, затрагиваемые в книге г. Ив. Пятницкого, раскрыты более или менее удовлетворительно (исключения неприятного свойства малочисленны и общего впечатления не портят, тем более, что некоторые параграфы являются даже блестящими во всех отношениях). Изложение – хорошее; язык чистый, правильный; речь – вполне ясная. Само собою понятно, что точка зрения, на какой всюду стоит автор, вообще православная, – В виду всего сказанного, мы естественно считаем книгу г. Пятницкого, – рассматриваемую как учебное руководство или, лучше сказать, пособие для воспитанников семинарии при изучении ими Нравственного Богословия, – более подходящею к цели, чем рассмотренные нами выше учебные книги (из них опыта, принадлежащего еп. Никанору, как незаконченного, в расчет не принимаем): в ней план целесообразнее плана последних (с точки зрения плана она и самостоятельнее их); содержание её более отвечает ближайшим потребностям учащихся, чем содержание более ранних учебников (исключения здесь, как и в других случаях, во внимание не берутся нами); объем её вполне отвечает количеству имеющегося в распоряжении учеников времени734 (чего нельзя сказать о книге архим. Гавриила); книге г. Пятницкого чужды схоластичность, сухость, безжизненность (свойственные, напр., учебнику о. Солярского), наличность общих мест (за немногими исключениями), свойственная в более значительной степени книгам о. Халколиванова и о. Солярского; изложение ее лучше, чем в книгах о. Солярского и архим. Гавриила, и проч. Отсюда нам представляется удивительным то обстоятельство, что книга г. Пятницкого вообще мало распространена в наших семинариях, а еще гораздо менее в остальной публике, можно сказать, прямо с нею незнакомой (как, впрочем, и с большинством других богословских произведений). Поскольку иметь в виду семинарии, то причина, быть может, кроется в том, что книга не рекомендована (насколько знаем) высшим начальством (представлена ли была она последнему на рассмотрение, или нет, незнаем, да, впрочем, не в этом дело). Поскольку иметь в виду публику вообще, то здесь, помимо обычных условий, пожалуй, играет роль недостаток рекламы, вполне понятный со стороны скромного провинциального автора. Проходят книгу последнего или совершенным молчанием735, или ограничиваются одним только упоминанием о ней736 и где лица, от которых, по видимому, можно было бы ожидать более благосклонного к ней отношения737. – Заканчивая речь об «опыте», принадлежащем г. Пятницкому, высказываем пожелание, чтоб почтенный автор, исправив и улучшив свой недурный труд, выпустил его в свет новым изданием.
6) Довольно распространенным в духовных семинариях учебником является « Православно-христианское Нравственное Богословие», «составленное применительно к программе» семинарской г. Алексеем Покровским 738 . Автор преследовал исключительно учебные цели, в виду которых его книга собственно и может только подлежать оценке. Так, план её не авторский, а взят из программы (разумеем «новую»), слабые отступления от которой кое-где проявляются лишь в ничтожных случаях расположения некоторых вопросов в том или ином порядке. Об этой стороне дела, следовательно, нечего более и говорить: достоинства и недостатки книги в данном случае должны быть отнесены не на авторский счет. Затем, преследуя указанные свои цели, автор до известной степени был прав, если позволял себе широко пользоваться различного рода пособиями: от «составителя», как такого, большего можно и не требовать. Жаль только, что эти пособия не называются и особенно там, где они воспроизводятся с особенною точностью. Мы с этим обстоятельством затрудняемся примириться, хотя оно в нашей учебной литературе заявляет о себе и нередко. Как же удалось автору – «составителю» и при этих-то условиях удовлетворить потребностям учащихся? Обращаясь к суждениям о книге г. Покровского, высказанным теми или иными лицами или учреждениями, находим следующее. Тогда как одни проходят ее молчанием739, а другие ограничиваются одним только упоминанием о ней740, «Учебный Комитет при Св. Синоде одобряет» ее «в качестве учебного пособия для учеников семинарий»741…, – дает похвальный о ней отзыв в своей диссертации и Н. П. Архангельский742… Последний находит в книге г. Покровского следующие достоинства: а) она «из всех учебных систем по Нравственному Богословию представляет собою счастливое исключение в том отношении, что автор совершенно с умел избежать сухости школьных учебников и схоластической дробности в распределении материала»; б)она «написана вполне обработанным литературным языком, простым и ясным до совершенства, доступным для всякого читателя, так что читается чрезвычайно легко и может служить не только для учебных целей, но и для домашнего чтения»; в) «все, положения в первой части представляют прекрасную популяризацию последних научных данных по этому предмету», г) вторая «часть живым и увлекательным языком излагает строго православное христианское учение о том, что есть воля Божия благая и совершенная». О недостатках книги речи нет и, при том, о первом её издании (1891 г.). Имея в руках дальнейшее – «исправленное и дополненное», тем не менее, не видим в нем оправдания столь лестной аттестации книги, выданной ей названным почтенным ученым. И прежде всего вполне зачеркиваем то, что выражается напечатанными (принадлежащим нам) курсивом словами. Затем, при всей своей снисходительности, утверждаем по поводу пункта «а», что в учебнике г. Покровского «сухость» и «схоластическая дробность в распределении материала» на-лицо. Иначе и не могло быть, если принять во внимание то, что автор следовал «программе», «составленной применительно к учебнику… прот. Солярского»743, откуда «дробность»… естественно перешла и в «программу», и в следовавшие ей учебники. Желавший в немногом сказать многое (что, разумеется, требуется от всякого автора учебной книги) автор вообще не сумел избежать и «сухости». За эти недостатки, впрочем, не решаемся обвинять автора строго, так как источник их, – видим, – не в нем только. К его чести сказать,– он, по крайней мере, заметно и по местам с успехом старался избежать их. Хорошо и это. Стремление автора к краткости иногда влечет за собой появление в его книге «общих месть» – недостатка некоторых прежних учебников. Усвоение подобных мест учениками трудно и бездельно: чрез самое короткое время заученное улетучивается из памяти (в чем мы неоднократно убеждались на приемных академических экзаменах). Но винить автора строго за это не решаемся и здесь, если примем во внимание краткость времени для изучения данного предмета в семинариях, какую составитель учебника всегда имел у себя в виду. Пункт «б», за сделанными исключениями, вообще признаем согласным с действительностью. В пункте «в», даже и при допущенных нами выше его ограничениях, сказано слишком много. О последнем пункте «г» говорим тоже, что и о «б». При помощи данных Слова Божия, отчасти святоотеческой письменности и при содействии недурных пособий, автор действительно стоит и во второй, и в первой частях своей книги на православной точке зрения, обнаруживая здравый взгляд на вопросы, подлежавшие его обсуждению, что особенно хорошо там, где в нашей богословской литературе замечается некоторое колебание (напр., по вопросу о смысле «евангельских советов» и проч.). Говоря об авторских пособиях, мимоходом отметим, что привлечение некоторых из них неуместно в учебнике: напр., «Фауста» Гете, «Дон-Жуана» Байрона (стр. 87) и т. п.744, так как и без них дело должно быть ясно, да при том от случайного обращения к такого рода пособиям общая физиогномия учебника портится. приобретая какой-то пестрый и нескладный оттенок. Пользование другими привело автора к различного рода погрешностями одни из этих должны быть отнесены на счет пособий, а другие на счет неправильного пользования ими. Их особенно много в исторической части книги, которая, т. е., часть, и вообще написана сухо, безжизненно и в которой многое перепутано [напр., Данеус, которого автор (очевидно, здесь опечатка называет Далеусом, отнесен к XVII веку, а Каликст – к XVI-му (следовало наоборот); по крайней мере, это следует из авторского изложения, да и заслуги этих лиц подчеркнуты слишком сильно, утрированы автором (стр. 14); аттестация о. Кочетова сделана автором (стр. 15 –16) неправильно и т. д…]. Впрочем, вообще – то книгу г. Покровского нельзя назвать бесполезною: за неимением других из более раннего (до 1891 г.) времени учебников, которые были бы вполне удовлетворительны для своей цели, и она служит свою службу: где дополняет прежние учебники, где разъясняет их положения, где сокращает… Учебник г. Покровского удобнее книг – о. Солярского, иногда (не везде) о. Халколиванова, еп. Гавриила (хотя первая и третья вообще, а вторая иногда содержательнее его), но не может конкурировать с книгами – г. Пятницкого и еп. Никанора (последняя, к сожалению, не окончена), превосходя, впрочем, первую большею приспособленностью к семинарской программе (говоря это, конечно, не хотим сказать, что по такого рода причине книга г. Покровского лучше книги г. Пятницкого: выше мы уже высказали как раз противоположное мнение). Воздавая должное трудолюбивому и дельному труженику – автору рассматриваемой книги, тем не менее, в виду сказанного нами выше, заключаем речь о ней замечанием, что преподавателю семинарскому, и при существовании её, приходится, подобно пчеле, выбирать требующиеся для него данные из различных учебников и пособий и тратить на это немало времени и труда…
7) Но вот выступил с учебником почтенный профессор киевской духовной академии – М. А. Олесницкий, издавший (1892 г., Киев) „Нравственное Богословие или христианское учение о нравственности«, «составленное» им «применительно к программе для духовных семинарий». В текущем 1901 г. эта книга вышла в свет «третьим» уже «изданием». Применяясь к семинарской программе, автор, однако, позволял себе и те или иные от нее отступления, где находил это нужным. И следует сказать, что подобное отношение его к делу, проводимое всегда с ясным пониманием последнего и в разумной мере, всюду привело только к прекрасным результатам. Число глав в программе и в учебной книге, подлежащей нашему рассмотрению, одинаково: лишь только одна глава первой распадается в последней на две особых. Это во-первых. В особую главу автором выделено именно то, что намечено в примечании к 6-й главе первой части программы: «казуистика (collisio officiorum); вопрос о так называемых безразличных действиях (adiaphora)». Кроме того, здесь же автором особо трактуется о «позволенном» (что и может быть обсуждаемо лишь в связи с вопросом об «адиафорах»), а также о «сверх должном совершенстве» и «евангельских советах» (что в программе отнесено ко 2-й гл. той же части). В виду важности затрагиваемых в «примечании» программы (указанном выше) вопросов, имеющих, как известно, длинную историю и различно на её протяжении решаемых, выделение их в особую главу (а не обследование лишь поверхностное – в примечании только) может быть лишь приветствуемо, а рассмотрение вопросов о «сверх должном совершенстве» и «евангельских советах» в связи с вопросами об «адиафорах» и «позволенном» более, чем понятно: точки соприкосновения их между собою ясны и сами по себе, и из авторского изложения. Во-вторых, программа по местам переполнена дробностями, частностями. Надлежащее выяснение их требует большого уменья: иначе оно превратится в ряд отдельных параграфов, ничем внутренне между собою не связанных, что и видим обыкновенно в учебниках по данному предмету, авторы которых «применяются» к семинарской программе слишком механически и отсюда придают своим трактатам часто безжизненный, схоластический характер. Проф. М. А. Олесницкий, как и следовало ожидать, тем уменьем обладает вполне. Для него важен дух требований программы, их внутренний смысл, а не буква. Отсюда, отступая от последней там, где следование ей принесло бы делу один только вред, он не дает нам вышеуказанных дробностей, частностей и, тем не менее, все, что требуется смыслом программы, в его книге на-лицо. Ущерба для дела нет, а выгоды неоспоримы: схоластичности и мертвенности, неизбежных при буквалистическом следовании программе, у него нет; его рассуждения усвояются учениками несомненно легко, так как последние не вынуждаются напрягать память для усвоения делений и подразделений, обыкновенно быстро же улетучивающихся затем из головы. Затем, благодаря такому пониманию дела, автор получил возможность дать сравнительно небольшой по объему учебник, который, отсюда, без труда может быть изучен в течение одного года при двух недельных уроках. Это опять – немаловажное достоинство книги. В руках ученика «compendium». Здесь заложены основы, какие должны быть твердо усвоены учащимися, как своего рода катихизис. Преподаватель должен делать лишь те или иные толкования, требуемые окружающею его учащеюся средою… В-третьих, некоторые места в программе не отличаются достаточною точностью. Уклонения автора рассматриваемой нами книги от буквы программы, между прочим, устраняют и этот недостаток последней: ср., напр., надписание 8-й гл. 1-й части «программы» и 9-й гл. 1-й ч. учебника проф. М. А. Олесницкого; или: надписание 2-й ч. в той и другом; или: заглавие 1-го пункта в отделе программы об «особенных видах внешнего Богопочтения» и надписание § 55-го книги данного профессора; или заглавие пункта «Б» в 4-й гл. 2-й части (ср. относящееся сюда вопросы в «программе») и заглавие пунктов «Б» и «В» в 4-й же гл. и 2-й же части рассматриваемого учебника (ср. относящееся сюда вопросы в последнем) и т. д. и т. д. Вообще книга проф. М. А. Олесницкого показывает в её авторе мастера своего дела, умеющего писать и научно, и в тоже время общедоступно, и кратко, и с тем вместе содержательно, – и применительно к программе; – к духу, смыслу её, и в тоже время так, что неприятные её стороны (результата зависимости её от схоластического учебника о. Солярского…) под его пером стушевываются, – и в строгом библейско-отеческом духе, и с тем вместе в виду современных условий науки, соприкосновенных с трактуемою им областью (насколько все это, разумеется, требовалось от него существом его задачи)… Из отзывов критики о книге киевского профессора нам представляется верно выражающим сущность дела отзыв Н. П. Архангельского: «Нравственное Богословие или христианское учение о нравственности» киевского автора, говорит он, «предназначается быть прежде всего учебником для духовных семинарий. Но автор имеет вместе с тем и более широкие цели: построить христианское нравоучение не только на строго библейских и церковных началах, но вместе и сообщить ему научную форму и научную твердость. Этой цели он и достигает с успехом. В его «системе» на-лицо «основательное решение затрагиваемых обыкновенно в области морали вопросов, даваемое известным специалистом своего дела, притом строго выводимое из смысла Св. Писания и учения Церкви и облеченное в прекрасную, вполне доступную по изложению, форму»745. Действительно пред нами – учебная книга, которая, при скромном её виде, является бесспорно ценною.
8) Наконец, в 1899 году вышла в свет книга г. Сергия Никитского: « Учение христианской православной Церкви о нравственности или Нравственное Богословие». В свое время мы уже делали подробный отзыв об этой книге именно о «первом» её «выпуски,», какой только доселе и вышел под заглавием: «Главные элементы и проявления нравственности» (Москва)746. Прежний наш отзыв, к которому и отсылаем за подробностями желающих, был несколько строг и объясняется тем, что книга г. С. П. Никитского рассматривалась нами с особой точки зрения, а не с той, с какой рассматриваются нами ныне семинарские учебники747. С этой же последней о вышедшем выпуске новейшего учебника скажем здесь, по крайней мере, следующее. Автор, как семинарский преподаватель, издающий в печати свои уроки ученикам, естественно придерживался семинарской программы. Поскольку недостатки его книги объясняются этим именно обстоятельством, не говорим: здесь не его вина. К его чести следует сказать, что он попытался по местам проявить свою самостоятельность и в отношении к некоторым частностям плана и иногда плодотворно. Давая в первом выпуске ответы на вопросы первых шести глав первой части программы, автор для этого воспользовался ценными пособиями, которыми иногда распоряжался слишком осязательно. Впрочем, в данном отношении претензии его слишком скромны: он говорит о себе, что только «изложил» чужой материал. Следовательно, и в этом случае обвинять его, пожалуй, нет нужды. При том, от составителя учебника требуется ведь не самостоятельность непременно, а то, чтоб он давал в желательном освещении требуемый для учащихся материал. Жаль только, что автор, в некоторых случаях указывая пособия, из которых он заимствует те или другие сведения, в других этого не делает: получается и некоторая непоследовательность, и неудобное отношение к авторам. Извинением для него в последнем случае служит до некоторой степени, впрочем, укоренившийся в учебной литературе «usus». Вопросы указанной части семинарской программы выяснены автором вообще и достаточно подробно, и с пониманием дела. Не давая «краткого очерка истории пауки», требуемого программою, автор, впрочем, отчасти восполняет этот несомненный и существенный ущерб некоторыми замечаниями, напр., в своей речи о «названиях» данной науки . С другой стороны, не рассуждал ли он таким образом, что слишком «краткий очерк истории науки», какой обыкновенно предлагается в большинстве учебников по данному предмету, ничего в сущности не даст воспитанникам, а более или менее подробного дать в учебной книге невозможно? Если он не дал этого «очерка», рассуждая подобным образом, то он, пожалуй, до некоторой степени и прав. Особенно подробно для учебника выяснены вопросы «введения» в науку, затем – о «нравственной свободе»760а, «нравственном чувстве», «чувстве долга», «совести», «евангельских советах», «номизме, антиномизме», и проч. Содержательность этих и подобных им параграфов книги С. П. Никитского не подлежит сомнениям и пререканиям. Стремление его сообщить здесь по возможности новейшие и прочнейшие научные данные неоспоримо, и цели своей оно в достаточной для учебника степени достигает, благодаря подспорью со стороны таких курсов, каков, напр., принадлежащий о. И. Л. Янышеву. И вообще первый выпуск, со стороны его содержания, может служить недурным пособием в руках воспитанников семинарии, тем более, что в том, как заявляет справедливо и сам автор, освещаются им «главные элементы и проявления нравственности», выясняются, следовательно, основы науки. Он сослужит, бесспорно, еще большую службу в том случае, когда будет выпущен в свет автором в исправленном виде, где уже не окажется на-лицо некоторых совсем нежелательных его сторон, объясняемых ныне торопливостью, с какой велось автором издание, – недосмотрами корректора и проч.748 Находя возможным здесь уже закончить речь о начальном выпуске задуманного г. С. П. Никитским труда (для нашего, сравнительно краткого, очерка сказано о нем, по нашему мнению, достаточно), считаем своим долгом высказать пожелание, чтоб этот трудолюбивый и дельный автор не останавливался на том только, что им выполнено из области Нравственного Богословия, а неустанно продолжал взятое им на себя дело до конца: труд его не останется бесполезным!
Рассмотрение появившихся под влиянием семинарских программ по данной науке её систем показало нам, что более или менее свободно развиваться эта наука, при помощи таких опытов её построения, не могла: авторы волей-неволей должны были идти вперед со связанными руками и ногами, поскольку пред ними постоянно предносилась «старая» или «новая» программа с её известными требованиями. Поскольку программа семинарская производила давление на рассматриваемые нами системы, постольку в них так или иначе, но непременно отражался тот же дух, каким, как мы видели в свое время, проникнуты 3-томные «записки» о. Солярского, т. е., дух уже давно устаревших западных образцов. Поскольку же известным авторам удавалось там или сям в некоторой степени освободиться от давивших их уз, постольку, смотря, впрочем, по степени их талантливости, им удавалось сказать что-либо новое, хоть отчасти двинуть дело вперед. Если б их руки были совершенно свободны, тогда иные из них, предоставленные самим себе, правда, не написали бы и того, что написали по указке программы и тех или иных пособий, но за то другие написали бы еще лучше, нежели как написали теперь, написали бы самобытнее, несомненно оригинальнее. Это – раз. Во-вторых, несвободные в отношении к плану, учебники чаще всего наполнялись материалом, взятым их составителями из вторых и третьих рук. Между отдельными частями учебников иногда не замечается внутренней связи, в целом не всегда заметен единый дух; иногда кажется, что пред вами нисколько совершенно обособленных целых, связанных во едино лишь случайными, внешними узами. Наполняя тот или иной параграф содержанием, авторы иногда почерпали последнее даже из совершенно разнохарактерных по их направлению пособий. Эта разнохарактерность вредно отзывалась на общей физиогномии тех учебников, где она о себе заявляла. В-третьих, в виду того, что учебники предназначались ближайшими, образом или даже исключительно для воспитанников семинарии, авторы естественно должны были приспособляться к пониманию и развитию этих своих читателей. Отсюда здесь мы естественно можем ожидать только известной глубины в раскрытии тех или иных нравственных вопросов и – известной манеры изложения мыслей. В-четвертых, тем не менее, некоторый успех в деле разработки рассматриваемой нами науки все же достигнут благодаря охарактеризованным выше учебникам: привлечен к делу выяснения нравственных вопросов новый до некоторой степени материал, выдвинуты многие новые вопросы, соответственно новым условиям позднейшего времени и дальнейшему росту самой науки, – отчасти усилен научный элемент в деле разработки тех или других нравственных вопросов, самая разработка эта отчасти подвинута вперед и проч. Насколько в таком прогрессе (конечно, весьма относительном) участвовал тот или другой из охарактеризованных учебников, это видно уже из предложенной нами выше их оценки. Составление нового, сравнительно лучшего, учебника по данной науке отныне значительно облегчено, особенно если будет иметься в виду нынешняя программа её. Несколько иное придется сказать, если ныне действующая программа будет радикально изменена,(что желательно) или заменена новою (что желательно еще более), соответственно современному росту христианской этики, как науки, достигнутому ею особенно на Западе. Тогда придется составителям учебников по данной науке идти новыми путями, по крайней мере, до значительной степени. Но так как не от всех результатов, добытых прежними учебниками, придется отказаться и в этом случае, то значение последних, лучших из них, сохранится в соответственной степени и впредь.
В несравненно большей степени содействовали росту рассматриваемой нами науки у нас в отечестве произведения, писанный вне зависимости их от семинарских программах или каких-либо других, извне принудительно (до известной степени) навязываемых, и, тем не менее, имеющая своим предметом всю область её, хотя и не всегда проходящие ее, т. е., область, от начала до конца. Между такими самобытными русскими системами науки Нравственного Богословия особенно должна быть выделена принадлежащая бывшему ректору Спб. Д. Академии, ныне протопресвитеру, о. И. Л. Янышеву. К её характеристике и переходим.
VIII. Система о. И. Л. Янышева известна под заглавием: «Православно-христианское учение о нравственности». Это – «лекции, читанные студентам Спб. Д. Академии» и затем изданные одним из слушателей автора – известным профессором А. Ф. Гусевым (Москва, 1887 г.)749. Содержание их таково.
Во «введении» в систему обстоятельно выясняется «недостаток определенности в различных названиях науки». Здесь, в частности, рассматриваются и оцениваются все главнейшие из известных названий последней и в конце, концов предлагается, как наиболее точное, то именно, каким и озаглавлены лекции почтенного профессора. Указав, что предмет данной науки – «нравственность», далее автор пытается дать понятие о ней на основании «этимологических» разысканий, после чего устанавливает «задачу учения о христианской нравственности», намечает главные части своей системы и называет «источники», какими располагает эта богословская отрасль, и «метод», наиболее к ней приложимый.
За «введением» должны были бы следовать «три части» системы: первая – «о нравственности вообще» (так как речь о нравственности возможна не только в виду христиан, а и в виду язычников), вторая – «о нравственности православно- христианской» (в отличие её от инославной) и третья – «о проявлениях православно-христианского настроения во внешней жизни». Но из них автору удалось выполнить только первые две, впрочем, наиболее существенные и самые основные.
В первой части характеризуются «нравственная потребность в человеческой природе, нравственный инстинкт», как исходные точки при выяснении сущности нравственности. Далее в последовательном порядке выясняются дальнейшие её моменты: «нравственное чувство» и, в виду его, «нравственный закон» и «нравственная свобода», а также «чувство долга», – затем «добродетель и порок», «нравственный характер» и «совесть». Сначала уяснив «формальную сторону нравственности», автор затем выясняет и «материальную», после чего в конце концов получает возможность предложить уже окончательное «понятие о нравственности вообще». Впрочем, этим первая часть данной системы не заканчивается. В самом конце её дается освещение «эвдемонизма Аристиппа, Эпикура и Шотландской школы», предлагаются «замечания об основаниях Кантовой морали» и решается вопрос: «предположение нравственной потребности» не «есть ли contradictio in adjecto»?
Во второй части характеризуется «нравственность христианская» вообще и «православно-христианская» в частности и особенности. После некоторых предварительных рассуждений здесь выясняются три основных пункта: 1) повреждение нравственной природы человека в падении» (освещаются – как это повреждение, так и те остатки добра, какие в человеке сохранились и потом…), 2) «объективное спасение человека Богочеловеком Иисусом Христом» (характеризуются – «земная жизнь Спасителя», как «образец человеческой нравственности», – «нравственность в лице Спасителя» со сторон – «формальной и материальной» и «благодать») и 3) «объективно-субъективное спасение человека» (выясняются «обращение, возрождение, возрастание христианской жизни» и намечается «предел христианского нравственного развития»).
В системе о И. Л. Янышева всюду заявляет о себе замечательно выдержанный план, который и сам по себе обладает всеми признаками естественности и целесообразен. В самом деле, в системе Нравственного Богословия прежде всего естественно должно быть всесторонне выяснено понятие о «нравственности вообще», поскольку о ней можно говорить в приложении ко всякому человеку, как такому. Далее естественно перейти к речи о нравственности уже христианской, к указанию её специальных особенностей, при чем надлежит обособить нравственность православно-христианскую от инославной. Когда все это сделано, когда здесь выяснены все основы, опять естественно перейти к характеристике «проявлений христианско-православного настроения во внешней жизни», т. е., дать часть науки, так сказать, прикладную. Такой именно план, как мы уже и видели, и положен в основу системы, подлежащей нашему рассмотрению и, к сожалению, не доведенной до конца. Частности, имеющиеся в последней и cлyжaщие делу выполнения общего плана, находятся между собою в теснейшей преемственной связи: нельзя вырвать из средины ни одной из них, сколько- нибудь существенной, без того, чтоб не нарушилась общая гармония. «Нравственная потребность» дает ключ к уразумению сущности «нравственного чувства», а последнее, в свою очередь, дает возможность понять все остальные моменты нравственности, рассматривать ли ее с «формальной», или «материальной» сторон. Окончательный вывод первой части системы, дающий окончательное также понятие «о нравственности», рассматриваемой «вообще», следует сам собою из всего предыдущего, как естественное его завершение. Затем во второй части уже христианская нравственность выясняется также в строгой последовательности, которую можно назвать историческою: сначала характеризуется человек, как нравственное существо, в период его жизни после грехопадения и до явления в мир Богочеловека и затем – в период, начинающийся обращением человека ко Христу и оканчивающейся переходом его в загробную жизнь. Так как спасение содевается человеком при посредстве высшей божественной помощи, то делаемое в данной системе обособление «объективного» момента в истории нравственного совершенствования человека от «субъективного» (где это возможно) весьма ценно. Источниками, с помощью которых выполняется автором его удивительно последовательная система, являются данные Слова Божия и «самопознания» вместе с «основывающимися на нем философскими науками». Пользуясь, кроме того, и «Священным Преданием, насколько оно выражено в символических книгах православной Церкви», автор, к сожалению, должен был оставить без внимания «обширное поле» святоотеческой письменности за его «невозделанностью наукою». Выясняя рассматриваемые им нравственные истины при содействии в каждом по возможности случае тех источников и при их освещении, автор ео ipso пользуется наиболее плодотворным методом, который может быть только приветствуем, как и все вообще авторские приемы, чего бы они ни касались. Правильно понимая задачу своей науки, ясную из предшествовавшего нашего изложения, автор при её осуществлении особенное внимание обращал на точность определения нравственных понятий: отсутствие её, – как это он сознавал, быть может, лучше всех других, – всего вреднее отражается в подобного рода произведениях. Авторские стремления здесь привели его к плодотворным и желанным результатам: требуемая точность всюду у автора на-лицо, хотя она естественно далась ему не вдруг. Авторские определения нравственных понятий являются по – истине образцовыми как по их почти безпримерной вообще, а иногда и всецело несравненной точности, так и по их краткости, выразительности. В этом отношении автор оставил позади себя, можно сказать, все предшествовавшие его произведению опыты построения данной науки даже и на Западе.
Если пожелаем выделить те пункты системы о. И. Л. Янышева, которые отличаются наибольшею обстоятельностью или наиболее интересны, то окажемся в беспомощном положении: до такой степени все в системе и научно, и глубоко, и интересно (есть, конечно, немногие исключения, которые нисколько, впрочем, не портят общей картины)! Отсюда ограничимся указанием некоторых пунктов не как наилучших или интереснейших в системе, но – единственно для примера.
Так, а) интересно и весьма важно обсуждение в данной системе вопроса о названиях рассматриваемой науки. Этих названий её очень много, как это видно из предшествующих страниц нашего настоящего очерка. Обилие названий говорит, конечно, не в пользу современной постановки данной богословской отрасли. В последней отсюда происходит много нежелательных явлений: содержание её, её задачи, источники, метод… нередко варьируют до удивительной степени. Давно настояла, поэтому, надобность разобраться в таком коренном в известном смысла вопросе окончательно. Это и сделано о. И. Л. Янышевым и, при том, так обстоятельно, что дальнейшие рассуждения здесь были бы излишни. «Православно христианское учение о нравственности» – единственно точное, ясное и не ведущее ни к каким недоразумениям название нашей науки. Оно отныне и может получить права гражданства, хотя многих, быть может, смутит его длиннота, а другие окажутся долго не в состоянии, в силу привычки, отказаться от укоренившегося уже имени науки. – б) Параграф системы о. И. Л. Янышева, пытающейся выяснить «понятие о нравственности» на «этимологической» почве, весьма интересен: привлечение к делу языков – греческого, латинского, немецкого, русского открывает много ценных сторон. К сожалению, почтенный автор почему-то не пожелал расширить своих этимологических разысканий – обратиться, напр., к санскриту; тогда дело выяснилось бы окончательно и незыблемо, безусловно верно750, а данный параграф его книги стал бы классическим. Ныне же мы весьма благодарны автору за то, что им дан в рассматриваемом случае существенный толчек к дальнейшим разысканиям. – в) Вопросы: о «collisio officiorum», об «adiaphora», о «безусловной обязательности нравственного закона» решены в данной системе окончательно, по крайней мере, по их существенной стороне. Особенно назидательны авторские рассуждения по последнему вопросу, в виду крайней неустойчивости, какую здесь обнаруживали нередко прежде, а отчасти обнаруживают и теперь многие отечественные богословы. Установление, при том, научно обоснованное, твердой точки зрения в области подобного рода вопросов авторитетнейшим моралистом – весьма ценное дело. – г) Отдел системы, говорящий об Иисусе Христе, как «Образце», показывающем, как мы должны созидать свою нравственную жизнь, составленный с обычною тщательностью, весьма поучителен для русских читателей. Материал, имеющийся по данному вопросу в Слове Божием, извлечен в данной системе в весьма достаточном числе и освещен вполне надлежащим образом. На рассматриваемый отдел в нравоучительных богословских системах вообще следовало бы обратить наиболее центральное внимание, – и честь автору данных лекций, что он выдвинул его на видное место. – д) С особенною благодарностью к автору данной системы отмечаем отдел её, где раскрывается христианское учение о «благодати». Вопрос этот, при его трудности, недостаточно выяснен в нашей богословской литературе, о чем особенно приходится пожалеть, приняв во внимание его огромную важность и значение. Попытка о. И. Л. Янышева в настоящем случае является, можно сказать, почти единственным исключением: тогда как одни богословы трактуют вопрос или поверхностно, или даже ошибочно, а другие хотя и правильно, но без достаточной подробности или без желательной научной обстоятельности и убедительности и проч., этот отечественный богослов дает вполне научный опыт вполне правильного освещения дела. Один этот отдел системы его, представляющей собою довольно обширное исследование, мог бы составить кому угодно высокое научное имя, и он, надеемся, никогда не потеряет своего огромного значения и ценности: все другие исследователи вопроса превзойдены в этой системе и оставлены позади. Глубина и тонкость анализа, которым приходится всюду вообще удивляться при чтении данного курса науки, особенно дают себя чувствовать в отделе его о благодати, за выяснение сущности которой может взяться ум, только обладающей особыми высокими качествами… – е) С удовольствием можно обратить внимание читателя системы о. И. Л. Янышева на критический элемент последней, там и сям нередко о себе заявляющий: различные философские и богословские мнения рассматриваются автором спокойно, без какой бы то ни было тенденциозности, сущность их выражается кратко и метко, их сильные и слабые стороны отмечаются с замечательным искусством…, так что, читая автора, вообще невольно с ним соглашаетесь. Один этот критический элемент системы своими особенностями красноречиво говорить о том, каким сильным и глубоким умом, какими обширными и до основания продуманными знаниями (философскими и богословскими) обладает автор! ж)Необыкновенно ценными страницами в первой части «лекций» о. И. Л. Янышева должны быть признаны те, между прочим, где известные нравственные понятия выясняются при посредстве данных Слова Божия: дело в том, что здесь, как сказано, характеризуется «нравственность вообще», присущая всем людям без различия», – и из указанных страниц явствует, что откровенный и естественный нравственный закон, совпадая между собою по их основной сущности, являются, следовательно, законами единого автора, т. е., Бога. Выяснение этого положения под талантливым пером автора может быть только приветствуемо… Не желая удлинять своей речи, о других пунктах системы уже умалчиваем.
Если бы в системе, подлежащей нашему рассмотрению, мы нашли еще некоторые стороны освещенными, тогда её значение усилилось бы в существенной степени. Напр., интересно было бы найти здесь изложение, хотя краткое, исторических судеб данной науки. Под пером автора оно, бесспорно, вышло бы обычно-замечательным по своей краткости и выразительности, передавая все сколько-нибудь характерное и устраняя все иное, а не было бы столь бесцветным и малосодержательным, каким оно является обыкновенно в охарактеризованных выше учебниках. В новом издании этой системы, – которое надеемся увидеть, – быть может, это pium desiderium наше и найдет свое осуществление [и, кстати, не будет на-лицо некоторых, очевидно, случайно происшедших исторических оговорок в роде той, напр.. что будто бы «нравственное богословие, в виде науки, отдельной от догматического богословия, впервые явилось только… из-под пера… Георгия Каликста»…751]. Еще более интересно было бы видеть, по крайней мере, в новом издании «лекций» критическое освещение принципов этики эволюционизма, столь дерзко ныне поднимающего свою голову. Слово просвещеннейшего автора было бы весьма ценно и назидательно. Тоже надлежит сказать и о критическом сопоставлении с христианскою этикою морали буддизма, стоицизма, филонизма ессейства…, ныне иногда некоторыми считаемой родоначальницею христианской. Мы знаем, что автор в области этих вопросов уже давно был прекрасно осведомлен, так что опять его глубокое слово было бы чрезвычайно важно. Хотя автор, по видимому, отказывается на-всегда ввести в свою систему,– в качестве источника для выяснения нравственных истин, – элемент патриотический по указанным уже в свое время у нас причинам, вполне конечно, уважительным, но, тем не менее, мы не можем воздержаться от искушения пожелать, чтобы этот элемент в новом издании системы был введен хотя в относительной степени: получить его из-под пера нашего авторитетнейшего богослова было бы очень интересно! Впрочем, довольно! Высказывать различные желания легко752, возлагать на чужие рамена те или другие бремена просто, но нужно же ведь войти и в положение лица, на которого последние возлагаются. Входя же в это положение, мы не особенно настаиваем на выполнении автором наших desiderata, а вместо того считаем долгом воздать последнему от лица рассматриваемой нами науки глубокую благодарность за то, что им сделано. Его имя в истории этой науки у нас – в России – не умрет. То, что им в данной области достигнуто, составляет в её истории эпоху. Отныне нет надобности обращаться за разъяснениями раскрытых в этой системе нравственных вопросов к отжившим книгам прежнего времени, проникнутым схоластическим, ненаучным характером и дающим вместо хлеба один камень. Нечего уже и говорить о том, что система о. И. Л. Янышева стоит бесспорно выше всех без исключения систем прежнего времени по её жизненности, по её глубине, по её научности и проч. Если изучение тех систем могло только отталкивать «живого» читателя от занятия исследованиями в области нравственных вопросов (о слабых исключениях не говорим), то, наоборот, ознакомление кого бы то ни было с лекциями о. И. Л. Янышева может только возбуждать во всяком желание изучать те вопросы: оно показывает жизненность там, где привыкли близоруко усматривать одну сухость и мертвенность… Но достаточно! Заговорив о достоинствах системы о. И. Л. Янышева, мы могли бы слишком долго не окончить речи, а между тем в нашем сравнительно кратком очерке мы не можем уделить нашей беседе о ней большего числа страниц, да, при том, специальный трактат о последней нами уже был в свое время предложен на страницах этого же журнала: туда и отсылает за подробностями всех желающих753. Заканчивая речь о «лекциях» нашего авторитетнейшего богослова, скажем, что отныне данная наука поставлена у нас на твердую и надежную основу, отныне дан сильный толчек к правильному и плодотворному дальнейшему её – науки – развитию, отныне схоластические приемы, как бесполезные и даже вредные, более не нужны, отныне центр тяжести полагается в выяснении внутренней стороны нравственности при помощи, между прочим, и новеших философско-психологических данных и проч. От дальнейших исследователей требуется только разумное продолжение столь блистательно поставленного начала. Те годы истекшего столетия, какие протекли по выходе в печати и в литографированном виде «лекций» о. И. Л. Янышева, свидетельствуют уже, что семя брошено на не бесплодную почву: влияние этого богослова сказалось и, при том, плодотворно, а) в вышедших после появления его системы, уже рассмотренных нами выше, учебниках для духовных семинарий, сразу, благодаря этому, изменивших свою физиогномию к лучшему, и б) в различных специальных исследованиях в области данной науки, речь о которых у нас будет ниже754…
IX. В течение времени с 1867-го года и до самого конца истекшего столетия вышло не мало сочинений, которые, не имея школьного назначения, обозревают всю систему христианского нравоучения, понимаемую в широком или сравнительно узком смыслах. В кратком очерке, подобном нашему, могут быть нисколько охарактеризованы лишь некоторые из них, тогда – как об одних из остальных придется сказать лишь два – три слова, относительно других – ограничиться одним лишь их упоминанием, а об иных, совсем незначительных, и совершенно умолчать.
1. Обращают на себя внимание, прежде всего, «опыты аксетики», принадлежащие епископам – Петру 755 и Феофану 756 .
«Указание пути ко спасению (опыт аскетики») еп. Петра вышло в свет в 1872 г. и затем снова в 1885 г.757. Сказав во «введении» о «высшем назначении человека» и «необходимости усильных подвигов для достижения спасения», а также наметив план своего труда, затем в первой части последнего автор дает ответ на вопросы: «какие вообще нужны: а) предварительные условия, при которых бы можно было верно и постоянно одерживать победу над врагами спасения; б) какие надобно употреблять средства естественные и благодатные, чтобы не ослабевать в брани?» Во второй – же части, выясняются вопросы: «какая главная задача жизни, как выполнять ее,– как устроять дом добродетелей или как проходить путь жизни, чтобы достигнуть высшей степени нравственного совершенства и вечного спасения?» «Предварительные условия» – это: «желание преуспевать в духовном совершенстве, смирение, ненадеянность на себя и надежда на Бога, необходимость духовного руководителя». «Естественные средства» – это: «бодрствование и молитва». «Благодатные» – «таинства». «Путь» жизни рассматривается, как, с одной стороны, «очистительный – начинающих», с другой, «просветительный – преуспевающих» и, с третьей, «усовершающихся». Наиболее интересны параграфы книги: «о подавлении страстей», «о брани с нечистыми духами» и друг. Интересно, что, трактуя «о просветительном пути преуспевающих», автор, между прочим, посвящает особую главу речи о так называемых «главных добродетелях», хотя и своеобразно до некоторой степени им освещаемых… Опыт еп. Петра – плод довольно широкого изучения святоотеческой литературы и результат авторского духовного опыта – и значительного, и достаточно глубокого. Не представляя чего- либо нового по существу и проводя обычную в такого рода произведениях идею, руководственную для стремящихся к аскетическому образу жизни и известным образом последний освещающую, книга данного епископа, весьма интересная для ближайших её читателей, до некоторой степени заслуживает внимания и остальных. На значение научное она особенно не претендует, хотя нельзя не поставить автору в похвалу его попытки создать более или менее своеобразный и в известной мере мотивированный план. В истории русской аскетической литературы книга еп. Петра не останется бесследною758.
Впрочем, она далеко превзойдена опытами еп. Феофана, из которых для нас имеют ближайший интерес «Начертание христианского нравоучения» и «Путь ко спасению». » Начертание» (Москва, 1891 г.) – «это тоже, что письма о христианской жизни759 – выпуски третий и четвертый, с небольшими переделками и несколькими прибавлениями, каких потребовала система нравоучения». Здесь после небольшого «введения» следуют две части, в одной заключаются «общие рассуждения и положения о нравственной и нравственно-христианской жизни», в другой раскрывается «самая жизнь христианина, какою ей следует быть, или предлагаются правила жизни христианина, как христианина и как лица, находящегося иногда в разных состояниях и положениях». В частности, в первой выясняются «основы христианской жизни», указываются «характеристические черты христианской деятельности, как нравственной», и «последствия и плоды доброй христианской жизни и жизни ей противоположной». Во второй раскрывается сущность «веры» и «благочестия или жизни в духе веры», с одной стороны, и, с другой, выясняются «обязанности семейные, церковные и гражданские». «Путь ко спасению» (Спб. 1875) или «Краткий очерк аскетики» представляет собою «заключительное прибавление к письмам о христианской жизни» и, следовательно, к «Начертанию», только что нами рассмотренному. Здесь в «первом отделе» говорится «о начале христианской жизни чрез св. крещение», во «втором» – «о начале хр. жизни чрез покаяние или о покаянии и обращении грешника к Богу» и, наконец, в «третьем» – «о том, как совершается, зреет и крепнет в нас христианская жизнь, или, что тоже, о порядке богоугодной жизни». Пред нами, таким образом, полная система христианского нравоучения, не одна только аскетика, понимаемая в узком и строгом смысле слова. О достоинствах системы, содержащейся в указанных произведениях еп. Феофана, распространяться много нет нужды: они всем известны. План системы и достаточно хорош, и своеобразен; задачи науки поняты прекрасно; вопросы основные исчерпаны с желательною полнотою и с редкою, свойственною этому автору, глубиною. Некоторые отделы системы читаются с особенным удовольствием: напр., о «благочестии», о «добродетели» и «грехе»…, весь без исключения «очерк аскетики»… Понимание дела редкое, образцовое, часто единственное в своем роде. Лишь в исключительных случаях заметны следы прежних-старинных нравоучительных систем, напр., католических по вопросу об евангельских «советах»…, но, впрочем, эти следы, – помимо того, что они, как сказано, исключительны, – ничтожны и нимало не портят общей картины. Они совершенно бледнеют пред общим духом системы, который можно назвать строго библейским и святоотеческим. Мы не знаем ни одного богослова, который до такой степени был бы проникнут библейским и святоотеческим особенно духом, до какой последний проглядывает в каждой строке у еп. Феофана. Прямо можно сказать, что его нравоучение есть нравоучение в общем библейско-отеческое. И в этом самое великое его достоинство. Не видим особенного знакомства автора с современною научною постановкою нравоучительных систем особенно на Западе: он и не претендует на такое знакомство, но за-то у него впервые с особенною отчетливостью и выразительностью переданы основы психологии святоотеческой, что для богословов необыкновенно ценно и важно и за что последние всегда останутся ему благодарны. Здесь замечательно то, что святитель не просто лишь понял и усвоил святоотеческие взгляды, но проникся ими всецело, они растворились в его мировоззрении, составили неразрывное с ним целое, единое… Отсюда понятно то огромное влияние, какое оказывают воззрения святителя на тех, кто с ними знакомится. Особенно поразительно влияние его «очерка аскетики»: оно проглядывает почти во всех отечественных произведениях, затрагивающих те же вопросы и вышедших после неё, являющейся для них здесь руководительницею. Что и говорить о других, когда к руководству святителя многократно обращается даже сам о. И. Л. Янышев его охарактеризованной нами выше системе?! Коротко сказать: пред нами колосс – моралист. Данные его произведения навсегда останутся для отечественных богословов – моралистов вообще классическими760…
2) Далее, из данного периода времени могут быть выделены самостоятельные русские, не преследующие, в свою очередь, школьных целей, нравоучительные системы – о. Евгения Попова, проф. М. А. Олесницкого и о. Стефана Остроумова. О. Евгению Попову принадлежат «Общенародные чтения по Православно-Нравственному Богословию в порядка, десяти заповедей Божьих (в двух частях)». Первоначально они вышли в 1876 г. (Пермь), и затем издание повторено уже в текущем году (Спб. 1901 г.). Это – колоссальный по объему (1051 стр.) труд, преследующий несколько оригинальную задачу: в отличие от других нравоучительных систем, здесь раскрываются нравственные истины не с положительной, а с отрицательной стороны, каковая в тех затрагивалась лишь сравнительно слегка. Автор в данном случае оправдывается ссылкой на то обстоятельство, что «наша жизнь проходит несравненно более среди грехов, чем среди добродетелей». «Осуждение» всякого греха делается с точки зрения Слова Божия, «голоса церкви» и «самого содержания» его. Путем «исчисления всех» существенных «грехов человеческих книга с отрицательной-то стороны знакомит (не без последовательной связи) со всеми нравственными обязанностями человека в отношении к Богу, ближним и самому себе. Для порядка изложения в таком виде православного нравственного богословия, т. е., как практического», о. Попов «избирает десять заповедей Божьих», в которых «заключается особая мудрая связь (система): в них постепенно, все более и более ограничивается в своих злых проявлениях поврежденная грехом природа человека; они шаг за шагом ведут человека к совершенству в жизни». В виду возможного возражения, по которому «подробнейшее раскрытие грехов» может повести «к самому ознакомлению с ними», автор спрашивает: «разве лучше, если человек грешит и не догадывается или не сознает ясно, что грешит?»… В виду особого характера первых четырех и последних шести заповедей Закона Божия, система о. Попова распадается также на две главных части: одну, «определяющую отношения человека к Богу», на основании выяснения первой скрижали «Закона», и другую, характеризующую «отношения человека к ближнему и самому себе», на основании выяснения второй скрижали. Более полно и более всесторонне разъяснить смысл десятословия с той стороны, с какой это задается сделать о. Попов, едва ли возможно. Каждая заповедь обсуждается здесь по всевозможным направлениям, какие только кто-либо в состоянии себе представить. Речь православного пастыря течет плавно и стройно, отличается вообще убедительностью и ясностью. Его сочинение – не сухой школьный учебник, а жизненное слово, неразрывно связанное с наиболее жизненными вопросами, дающее в обилии самые практичные уроки и советы. Это – система, не претендующая на строго научный характер, не желающая двинуть данную науку, как такую, вперед, по крайней мере, существенно, – но имеющая «общедоступный» характер, дающая лишь «общенародные чтения». Оцениваемая с этой стороны, она стоит на высоте своих задач. Она может предлагать собою обильный и прекрасный материал даже для проповедей пастырей церкви, да и вообще «люди возрастные» найдут для себя в этой, можно сказать, нравоучительной энциклопедии весьма много полезного761 …
Проф. М. А. Олесницкий – автор обширного труда: «Из системы христианского нравоучения» (Киев, 1896 г.). Из двух его изданий будем иметь дело с «исправленным» (отмеченным тем же годом). Этот труд почтенного профессора надлежит отличать от охарактеризованного выше его учебника, «назначенного» лишь «для начинающих ознакомление с нравоучительною областью и составленного по плану, заимствованному из семинарской программы (хотя с некоторыми изменениями)» 762. Подлежащей «настоящему» нашему обсуждению труд М. А. Олесницкого «составлен по особому» авторскому «плану» и «подвергает предметы нравоучения» уже «более глубокому и более широкому рассмотрению», являясь «почти полною системою» морали. Значение его то, что «он содержит в себе все нити и указывает направления для построения полной в собственном смысле и капитальной системы науки и для решения всех вопросов нравственной жизни; в нем выражено полное мировоззрение и воззрение на человеческую жизнь»763. Сказав в «предисловии» о «современном положении и состоянии нравоучения» (весьма кратко), автор затем в «первой» из двух частей его системы предлагает «общее учение о христианской нравственности и нравственной жизни». При этом в «первом отделе» данной части выясняет «формальную, реальную и идеальную стороны нравственности (свободу, любовь и закон)», после чего дает « понятие» о самой «нравственности» и, наконец, о «нравственном характере». Во «втором отделе» дается «учение о грехе и спасении» (со «сторон» – «объективной» и «субъективной») и в заключении предлагается освещение вопросов: об «адиафорах, сверх должном совершенстве, коллизии обязанностей». Часть вторая имеет своим предметом «частное или специальное учение о нравственности и нравственной жизни христианина». В ней также два отдела: один, характеризующей «личные или индивидуальные нравственные отношения человека- христианина (к Богу, к ближним, к самому себе)», и другой, выясняющий «общественные нравственные» его «отношения» (в частности, здесь трактуется о «семействе, общежительности, государстве, церкви»). Элементы, из каких слагается план данной системы, конечно, выработаны уже предшествующими временем, но скомбинированы они у автора до значительной степени своеобразно, особенно в частностях, и, притом, стройно. Вопросы, намечаемые планом, раскрыты у него более или менее пропорционально. При этом совершенно естественно обращено сравнительно больше внимания на вопросы первой части науки, как наиболее основные и существенные. Самое раскрытие нравственных вопросов ведется на высоте современных научных требований и данных, со свойственною автору обстоятельностью и здравомыслием, толково и дельно. Если бы автор не ограничил уже заглавием своего труда объема последнего и если бы он имел в виду написать «полную» и «капитальную систему науки», тогда, разумеется, в его книге мы не встретили бы некоторых, пожалуй, и слишком кратких параграфов, имеющихся в ней ныне, и вообще некоторых весьма кратких рассуждений по тем или иным вопросами. Встречая же все это теперь, не имеем права сколько-нибудь существенно упрекать автора, преследовавшего сравнительно более скромные цели. Он, по его словами, «следует в работах своих по нравоучению способу концентрическому»: за первыми, сравнительно элементарными, трудом его из данной области (именно учебником) и за вторыми, ныне нами рассматриваемым, он обещает дать «третий опыт (многотомный)», где «должен быть тщательно разработан и изложен, между прочими, исторический элемент, в особенности же должно быть обстоятельнейшим образом рассмотрено и изложено учение отцов и учителей церкви о нравственности»764. Вот в этом то последнем опыте, который обещается киевским профессором, мы, – надеемся,– и встретим подробное освещение тех пунктов, которые в характеризуемом нами ныне труде его раскрыты более или менее кратко. А почему, однако, почтенный автор держится указанного порядка в деле издания своих трудов по данной науке, об этом он говорит в «первом приложении» к характеризуемой ныне его книге. Ко времени выступления его на ученое поприще, положение науки, о которой идет речь, в нашем отечестве, по мнению автора, было печально. Сразу поправить дело, конечно, было невозможно. И вот, чтоб «осмыслить и оживить научным сознанием то, что было» уже «в существующем нравоучении (прот. Солярского)», – чтоб «ввести» сюда «элемент разумности, растворить находившееся здесь человеческим сознанием», – автор издал свой учебник. Это – первый шаг. Далее, чтоб – «расширить содержание христианского нравоучения, ввести в него многие частные и частнейшие вопросы, которых не содержалось в нем», – чтоб «показать, что оно имеет достаточно и даже очень много содержания, чтоб быть серьезною, объемистою и интересною наукою», – для этого сделан автором второй шаг, т. е., издана настоящая книга. В первом и втором опытах дано обособление «Нравственного Богословия, как науки», от так называемой «назидательной литературы». Третьего «шага» автора ожидаем. Правда, что для этого «требуется немало времени» в виду того, что почва еще к тому не подготовлена, но наука должна быть благодарна автору и за одни его обещания пока765… Высказав приведенные нами данные, последний прежде, чем окончить свой настоящий труд, предлагает еще одно (2-е) к нему «прибавление», где, в виду будущего «построения полной системы нравоучения», заявляет, что по его мнению, «наступила пора положить в основание христианского нравоучения идею царства Божья» -эту «самую объемистую и основную нравственную идею», притом, «и наиболее сподручную и плодотворную для нашего времени». Речь автора по поводу этой идеи, довольно подробная, нисколько преднамечает характерные особенности будущей нравоучительной, полной, системы его766. Возвращаясь же к настоящей системе почтенного профессора, считаем необходимым сказать, что она, проникнутая научным характером, вообще достигающая своих целей и, как уже видно из сказанного выше, содействующая дальнейшему росту данной науки в нашем отечестве (припомните то, что говорит и, при том, справедливо автор о своих трудах в «первом приложении» к настоящему сочинению), может быть лишь приветствуема767. Жаль только, что так много потрудившийся в области христианской морали автор переменил эту свою специальность на другую: иначе он, – уверены, – подарил бы нам еще немало интересных нравоучительных трудов768, особенно, если бы критика выразила в отношении к нему заслуженное им сочувствие и тем поощрила почтенного труженика. Важно указывать не одни лишь недостатки и даже не столько недостатки, сколько достоинства, имеющиеся в чьем-либо труде. Недостатки чаще всего лучше других видят и сами авторы, которые при случае и исправят их (как это и сделал, напр., М. А. Олесницкий, выпустив в свет «исправленное» издание рассматриваемой его книги), а указание на достигнутый ими успех поощрит их к дальнейшим изысканиям.
Прот. Стефан Остроумов, – автор «очерка православного нравоучения », озаглавленного им: «Жить – любви служить» (Москва, 1900 г.) и рассчитанного на «среднего читателя и священников», имеющих нужду в «материале для нравоучительных бесед». Первый всегда оценит книгу, где на лицо краткий, ясный и обстоятельно-вразумительный ответ на важнейшие нравственные вопросы. Вторые с благодарностью примут труд, облегчающий им дело проповеди. Прекрасное намерение автора принести пользу названным читателям выполняется им в трех частях настоящего его «очерка», захватывающих собою почти всю область христианского нравоучения и игнорирующих обыкновенно лишь то, что имеет специально-научное значение и не соприкасается непосредственно с ближайшими его задачами. Предметы первой части: «благоговение, вера и добродетель, закон и Евангелие, страх Божий, награды и наказания, как побуждения к нравственной жизни, – благодать и молитва»; второй, «правда, любовь к ближнему, милосердие, не осуждение, смирение, не гневливость, господство и служение, суд и наказание, самозащита и дуэль, война, клятва, семья, любовь к отечеству»; наконец, третьей: «целомудрие, целомудрие половое, грехи мысли и чувства, порочное состояние, природа греха, раскаяние, бедствия человечества, богатство и бедность, подвижничество, правдивость, самоубийство, труд, удовольствия, чтение и отношения христианина к живым тварям и природе». Начинается книга «введением» и оканчивается «заключением» (краткими). Она вообще содержательна. Положения её обосновываются данными Слова Божия и святоотеческой письменности, вообще хорошо и достаточно известными автору. В освещении тех или иных вопросов ему помогали произведения как различных православных богословов русских, так и многих философов древнего и нового времени и других писателей. Отсюда автору естественно чужда односторонность в раскрытии его положений. Книга изложена хорошо, написана живо, сухости в ней нет. Сравнительно более интересны параграфы: об условиях нравственной жизни «вне» области христианства, об автономизме, лжеэгоистическом характере христианской нравственности, о «целомудрии», «бедности и богатстве», «подвижничестве», «театральных зрелищах»… На научное значение, в строгом смысле этого слова, система данного почтенного автора не желает претендовать. Дальнейшему росту науки Нравственного Богословия она несколько посодействовала бы, если б автор в будущем её издании расширил и научно обосновал, напр., интересные с точки зрения требования современности параграфы, ввел большую систематичность в деле пользования святоотеческою и всякою другою письменностью, а особенно – улучшил общий план всей книги и проч.769 3.К числу более или менее освещающих систему христианской морали сочинений могут быть отнесены заслуживающие упоминания произведения: Тернера «Христианское воззрение на жизнь в сравнении с философским оптимизмом и пессимизмом» (Спб. 1879 г.), N-a «Краткое изображение качеств и обязанностей истинного христианина в отношении к Богу, к самому себе и ближнему» (Москва,1883 г.), Зайцева «О предмете этики и её области» (Киев,1884 г.), о. Масловского «Правило христианской жизни, по указанию Св. Писания и наставлениям св. отцов и учителей прав, церкви» (Казань, 1885 г.), Прилукера «Альтруистические начала в этических системах иудаизма и христианства и чаяния обеих религий в будущем» (Одесса, 1885 г.). Маврицкого «Очерки основных положений христианского нравоучения» (Воронеж, 1886 г.), Свечина «Основы человеческой деятельности» (Спб. 1887 г.), Соколовского «Религия любви и эгоизм» (Москва, 1891 г.)770 и другие (напр., N- а «Обязанности христианина, заимствованный из проповеди, которую Господь и Бог наш И. Христос говорил на горе к Своим ученикам и народу», Москва 1875 г.; Карышева «Духовно-нравственный мир в человеке по учению св. православной веры», Москва, 1891 г…), название которых не требуется существом дела и заняло бы, при том, много места783а.
4) Еще значительнейшее число сочинений падает на рассматриваемый нами период, преимущественно относящихся к области нравственной философии и так или иначе – в большей или меньшей степени, положительно или отрицательно содействующих освещению, между прочим, и вопросов христианской морали вообще. Так как эти произведения имеют к специально интересующим нас лишь побочное отношение, то называть их собственно не было-бы нужды. Впрочем, отметим здесь наиболее интересные, каковы: Кавелина «Задачи этики. Учение о нравственности при современных условиях знания» (Спб. 1884 в «В. Евр.», потом отдельное изд. 1887 г., наконец, в 3-м т. «собрания сочинений» этого автора: Спб. 1899 г.) – труд фальшивый по основе, но обращающий на себя внимание, как один из немногих более или менее оригинальных опытов русских построения системы этики; Яроша «Вопросы современной морали» (Харьков, 1888 г.): здесь, впрочем, масса ошибочных суждений (напр., о Л. Толстом..; – Лоскутова «Духовный прогресс и счастье» (Спб. 1895 г.) и Мокеевского «Ценность жизни» (Спб. 1884 г.): в первой книге есть страницы, довольно интересные, автор второй – утилитарист; Соловьева В. «Оправдание Добра» (Спб. 1897, 1899 гг.) – капитальнейший опыт этики771, хотя и далеко не везде обоснованный и далеко не всегда предлагающей согласные с истиною суждения; Нежданова «Нравственность» (Москва, 1898 г.) – книжка, претензии автора которой не оправдываются её содержанием; Энгельгардта «Прогресс, как эволюция жестокости» (Спб. 1899 г.) – чрезвычайно интересная книга (по идее, ясно намеченной уже в её заглавии), многие положения которой, однако ж, недостаточно обоснованы; Чичерина «Философия права» (Москва, 1900 г.)772, Воскресенского «В поисках человеческого совершенства и счастья» (Томск, 1900 г.) – не лишенный интереса «подбор мнений» различных «мыслителей»…, – и мног. другие 773 , особенно – Ушинского «Человек, как предмет воспитания» (Спб., т. I, изд. 4, 1879 г.; т. II, 1869), где, напр., по вопросу о нравственно чувстве и соприкосновенным с ним и пр., изучающий их найдет для себя много интересного774…
Подводя краткие итоги тому, что главным образом было добыто отмеченными в настоящем параграфе775 произведениями, видим следующее: отныне наиболее отчетливо выяснены особенности христианской «аскетики» (ей. Феофан, еп. Петр); замечательно хорошо выяснен «ход нравственной жизни человека» до его «обращения ко Христу» и после него, при чем изумительно ясно (насколько в подобных случаях может быть речь о ясности) раскрыто учение о божественной «благодати», помогающей человеку на пути его нравственной жизни, и об участии в последней человеческой нравственной «свободы» (еп. Феофан)776, предложен обширный анализ греховных обнаружений человека, весьма примечательный (о. Е. Попов); сделана попытка свести всю христианскую жизнедеятельность к началу «любви» (о. Остроумов и другие)777; выпукло выяснены и некоторые мелкие, незначительные вопросы, при чем особенно должны быть подчеркнуты вызванные различными новейшими философскими и богословскими течениями… (см. сочинения, указанные в пунктах – 3, 4 и др.); предложена серьезная попытка построить христианскую этику по новому, целесообразному по возможности, плану и внести в последнюю научный по возможности элемент, а отсюда подготовить почву для еще более плодотворных опытов построения системы Нравственного Богословия (М. А. Олесницкий и отчасти другие)… Коротко сказать: как показывают отмеченные стороны дела, развитие рассматриваемой нами науки, как такой, сильно подвинулось вперед, благодаря названным, в настоящем (IX-м) параграфе нашего очерка трудам, что до известной степени облегчило работу дальнейшим труженикам.
X.Особенно много содействовали росту рассматриваемой нами науки у нас – в России ученые диссертации, время от времени появлявшиеся и посвященные специальному выяснению тех или иных нравственных вопросов или близко с ними соприкосновенных. Эти произведения важны потому, что их авторы, большею частью знакомые всесторонне не только с русскою, но и с иностранною литературами по исследуемым ими вопросам, обыкновенно сообщают в своих трудах, так сказать, последнее слово науки… Отсюда добытые ими результаты большею частью могут быть смело положены в основу выяснения тех отделов данной науки, каких они касаются. Об исключениях в настоящем месте не говорим, хотя они и есть. К некоторой, хотя бы и краткой, характеристике таких диссертаций рассматриваемого нами периода времени и перейдем.
Располагаемые в хронологическом порядке диссертации принадлежат: А. Ф. Гусеву, Ф. Ф. Гусеву, А. П. Мальцеву, В. С. Соловьеву, А. А. Бронзову, Н. Г. Дебольскому, Д. И. Тихомирову, о. Антонию (Храповицкому), г. Н. Ланге, С. П. Никитскому, г. И. Невзорову, А. Ф. Гусеву, Я. С. Элпидинскому, г. Н. Страхову, Н. П. Архангельскому, г. М. Селезневу, о. Сергию (Старогородскому), И. В. Попову, о. И. К. Лабутину, П. П. Пономареву, г. Ф. Зелепугину, Д. П. Миртову и г. Н. Егорову, с одной стороны (I), и – А. Н. Надеждину, о. П. Д. Городцову, о. Г. П. Вышеславцеву, Л. И. Писареву, о. Т. И. Буткевичу, г. А. Кремлевскому, о. Палладию, о. Иннокентию, А. А. Бронзову, г. А. Соколову и иным, с другой (II).
I. α) Проф. А. Ф. Гусеву принадлежит магистерская диссертация: «Нравственный идеал буддизма в его отношение к христианству» (Спб. 1874 г.). Кроме «предисловия», в книге пять глав: религиозно-нравственные воззрения индийцев, предшествующая буддизму (1); личность основателя буддизма и его биография (2); религиозно-теоретическое учение буддизма (3); религиозно-нравственное учение буддизма (4); сопоставление буддийского нравоучения с христианским (5)». Прекрасная диссертация, обстоятельно и научно исследующая свой предмет, важна в том отношении, что наглядно показывает и доказывает неосновательность утверждений некоторых ученых о существующей будто бы зависимости христианского учения о нравственности от буддийской морали. Между этими сторонами, как ясно и беспристрастно здесь доказывается, имеется на-лицо в действительности только различие, при том, принципиальное. Книга не утратит своего значения. β) Проф. Ф. Ф. Гусевым написана магистерская диссертация: « Изложение и критический разбор нравственного учения Шопенгауэра, основателя современного философского пессимизма » (Москва, 1877 г.). Содержание её: «общие положения философии Шопенгауэра (1); изложение нравственного учения Ш-ра (2); общий критический взгляд на философию и этику Ш-ра (3); критический разбор мнения Щ-ра о тожестве радикально-пессимистического характера своей философии с основным характером христианства (4)»; «примечания к IV главе». Автор, обладавшиq сильным философским умом, дал в своей книге серьезное освещение воззрений рассматривавшегося им немецкого мыслителя. Интерес к его диссертации возрастает вследствие своеобразностей в изложении дела, кое где проглядывающих здесь и довольно необычных иногда. Особенно интересен проводимый автором взгляд на аскетизм, – взгляд, возбуждающий в читателе много недоумений и в существе неверный. Жаль, что этот своеобразный ум погас, не успев надлежащим образом расцвести. Не смотря на своеобразности и погрешности книги, отмененные, напр., А. Ф. Гусевым в его полемике с автором778, она все же является солидным трудом по истории нравственной философии, рассматриваемой и самой по себе, и в виду христианской этики, и, во всяком случае, превосходит собою другие труды, посвященные тому же предмету (вышедший в текущем году, потому и отмечаемый здесь, труд г. Грузенберга, посвященный выяснению нравственного мировоззрения этого же немецкого моралиста, стоит в научном отношении гораздо ниже диссертации Ф. Ф-ча; о других трудах умалчиваем), хотя нуждалась бы в переработке, которая сгладила бы имеющиеся в ней нежелательные стороны779 . γ) Прот. А. И. Мальцев – автор магистерской диссертации: «Нравственная философия утилитаризма. Историко-критическое исследование» (Спб. 1879 г.). После «введения» в «первой части» дается «историческое изложение систем утилитарной нравственности» и во «второй» – «критический разбор основных начал нравственной философии утилитаризма». Исследование данного вопроса было настоятельно необходимо в виду того значения, какое имела в истории нравственности «утилитарная доктрина». Критическое освещение последней, разумное и обстоятельное, являлось делом первейшей важности в виду того решения основных вопросов нравственности, какое, в отличие от христианского учения, давал утилитаризм. Указать действительный смысл и призрачную ценность воззрений данного направления – большая научная заслуга. Все эти задачи и берет на себя автор. Изложение воззрений утилитаризма, делаемое им, образцово. К сожалению, он не имел возможности, при изложении взглядов Спенсера, воспользоваться вышедшими в том же 1879-м году «Основаниями науки о нравственности» этого английского моралиста. Умело делается автором «разбор» утилитаристического «учения о генезисе нравственного чувства и чувства справедливости»; с глубоким пониманием дела «критикуются» им «основной принцип утилитарной нравственности» и «доказательства и санкции утилитарного принципа»; наконец, дельно сопоставляются между собою, с одной стороны, «нравственность утилитаризма», а с другой, «христианская». С выводами автора не согласиться нельзя. Сделан вперед большой шаг: столь важный вопрос, каков наследуемый автором, отныне выяснен. δ) В 1880 году (в Москве) вышла докторская диссертация В. С. Соловьева: «Критика отвлеченных начал« (в текущем 1901 г. она вошла во второй том полного собрания его сочинений). Здесь имеется на лицо весьма много интересного и для моралиста, напр., по вопросам: об «эмпирическом начале нравственности» («идонизм, эвдемонизм, утилитаризм, – Шопенгауер»), «формальном (понятия обязанности и категорического императива»), «свободе воли», отношении «этики» к «метафизике», «о совести» и т. д. Освещение всех этих и подобных им вопросов делается со свойственною автору ясностью и талантливостью, живо и интересно. Критические приемы автора, вообще замечательные по их удивительной целесообразности, по местам приводить читателя в положительный восторг. Как видно из книги и из заявления самого автора780, он в ту пору «в вопросах чисто-философских находился под преобладающим влиянием Канта и отчасти Шопенгауэра», которые изучены им в совершенстве. Особенно интересно освещение им воззрений Канта. Этому освещению и сам он, очевидно, придавал большое значение, когда много после781 «воспроизвел» его «с поправками» под заглавием: «формальный принцип нравственности (Канта) – изложение и оценка с критическими замечаниями об эмпирической этике». С течением времени автор постепенно высвобождался из под различных влияний, вследствие чего его этические изыскания позднейшего времени получили еще более интересную и чаще совершенно самобытную окраску. ε) Принадлежащая нам магистерская диссертация: «Аристотель и Фома Аквинат во отношении к их учению о нравственности» (Спб. 1884 г.) выясняет следующие главные положения: исходный – основной пункт этики Аристотеля и Фомы Аквината – высочайшее благо; существенною составною частью и элементом последнего является добродетель (у Аристотеля); средствами, обусловливающими достижение человеком обладания высочайшим благом – совершенным блаженством, являются добродетели (у Ф. Аквината); тесная генетическая связь между нравственными воззрениями Аристотеля и Ф. Аквината не исключает существования между ними и не второстепенного различия; различие между духом евангельского нравоучения и этики Ф. Аквината сводится в существе дела к неодинаковому решению в том и другой вопроса об отношении божественной благодати к человеческой свободе…; отношение духа евангельского нравоучения к духу нравоучения Аристотелевского есть, строго говоря, отношение между собою двух исключающих друг друга противоположностей; нравственные воззрения обоих моралистов в отношении к их логической стороне одинаково состоятельны, если при этом иметь в виду их основную точку зрения и пр.; иначе преимущества – на стороне взглядов Аристотеля782. ζ) Магистерская диссертация Н. Г. Деболъского 783 : «О высшем благе, или верховной цели нравственной деятельности« (Спб. 1886 г.) кратко характеризуется г. Кареевым так: «основной принцип автора – самосохранение верховного неделимого, каковым у него является нация, откуда – попытка построить этику на требовании служения своей национальности. Книги этой рекомендовать в целях руководящего чтения нельзя»784. Последнее заявление отчасти должно быть ослаблено. Интересны – «введение» в книгу, трактующее «о некоторых учениях русской этики», а также «приложение», посвященное вопросу «о свободе воли». Автор вообще значительно осведомлен в области истории философской этики, обладает сильным и ясным умом; ему вредит особенно излишнее стремление к оригинальности. Даже и не разделяя часто авторской точки зрения, должны назвать труд почтенным. η) Д. И. Тихомирову принадлежит магистерская диссертация: «Св. Григорий Нисский, как моралист. Этико-историческое исследование» (Могилев на Днепре; 1886 г.). После обширного интересного «введения», где недурно рисуется жизненный облик св. отца церкви…, автор считает необходимым предпослать выяснению нравственного мировоззрения последнего раскрытие «психологических основ» данных взглядов св. Григория. Глава, посвященная этому предмету и ставящая «психологическое учение Григория в тесную связь с греческой классической философией», очень ценна. Далее, раскрытие Григориева нравственного учения ведется, так сказать, историческим путем: сначала характеризуется «нравственная природа человека в его невинном состоянии», затем – «извращенная грехом», после чего речь идет о «восстановлении человека, совершенном Спасителем мира», о «процессе нравственного развития христианина» и, наконец, о «нравственном состоянии и участи человека в загробной жизни». Диссертация, обстоятельно выполняющая свои задачи, надолго сохранит свое научное значение. Жаль, что в русской богословской литературе мало работ, посвященных характеристике нравственного святоотеческого учения. Работы, подобные рассматриваемой, были бы весьма полезны… θ) О. Антоний (ныне еп. уфимский) Храповицкий написал магистерское сочинение: «Психологические данные в пользу свободы воли и нравственной ответственности» (Спб. 1887 г.; изд. 2-е-1888 г.; изд. 3-е в 3-м томе «Полного собрания сочинений» этого автора: Казань, 1900 г.). Из 14-и «положений», особенно подчеркиваемых автором, нам представляются наиболее интересными следующие три: «свобода состоит в выборе между основными природными влечениями воли; нравственная жизнь с ее основными категориями предполагает свободу человеческой воли и необъяснима с детерминистической точки зрения; свобода воли в человеке не исключает значения предшествующей жизни человека для его последующей деятельности». Обращает на себя внимание глава сочинения, посвященная «критике Канта». Вообще диссертация не лишена большого значения для исследователей нравственной области. Жаль только, что в третьем издание не приняты автором во внимание многие превосходные западные исследования по данному вопросу, вышедшие в последние годы. Принятие автором к сведению выводов, предлагаемых теми исследованиями, заметно освежив его работу, несомненно возвысило бы и её значение. ι) «История нравственных идей XIX века. Критические очерки философских, социальных и религиозных теорий нравственности (часть первая: немецкие учения)» – магистерская диссертация проф. Николая Ланге (Спб. 1888 г.). Здесь после «общей характеристики немецкой этики» раскрываются этические воззрения «Канта, Гербарта, Фихте, Гегеля, Шеллинга, Шопенгауера и Гартмана». Изложение нравственного учения этих моралистов ведется хорошим знатоком первоисточников, но несколько сухо, при чем личные суждения автора, где он отступает от тех, т. е., первоисточников, не всегда согласны с истиной. x) Кандидатская785 диссертация С. П. Никитского: «Вера православной восточной греко-российской церкви, по её символическим книгам… Тетрадь вторая: учение о нравственности« (Москва, 1890 г.). Это – прекрасно составленный «систематический сборник извлечений из определений соборов вселенских и поместных, правил св. апостол и св. отцев, Послания патриархов православно-кафолической церкви о православной вере, православнаоо исповедания кафолической и апостольской церкви восточной и катихизиса Филарета, митрополита московского». Обширная и тщательная работа трудолюбивого автора безусловно полезна для справок, для составителей учебников и проч. λ) И. Невзоров – автор магистерской диссертации: «Мораль стоицизма и христианское нравоучение» (Казань, 1892 г.). Предмет диссертации чрезвычайно интересен в виду известных взглядов, существующих в ученой литературе по вопросу о высоте стоической морали и отношении её к христианской. Выяснить действительное положение вещей для русских читателей было совершенно необходимо. Автор достигает осуществления поставленной им себе задачи таким образом. Выяснив в «предисловии» побуждения к решению данного вопроса, «задачи и план» своего труда и сделав «замечание о литературе предмета», затем в «первой части» диссертации автор дает «общий исторический очерк движения стоической философии», характеризует «стоическую физику (теологию, космологию, антропологию)» и «стоическую мораль» (указывает «предшественников» стоицизма и «связь» последнего с ними, раскрывает стоическое учение «о высшем благе, добродетели, мудреце»), после чего предлагает «общий критический взгляд на» последнюю. Во «второй части» раскрывается «нравственное учение христианства» (выясняются «сущность христианской нравственности в отличие от древней философской, христианское учение о высшем благе и о так называемых благах низших в сравнении со стоическим, христианский взгляд на главные стоические добродетели», характеризуется, наконец, «И. Христос, как реальный образец нравственной жизни, в сравнении с идеальным стоическим мудрецом»). После выяснения всех такого рода вопросов, веденного с достаточной объективностью и научностью, автор заключает к «не научности приемов рационалистических писателей при объяснении исторического происхождения христианского нравоучения», а по вопросу о «сходстве между стоическими и христианскими писателями» находить возможным высказать «предположение о возможности влияния христианства на позднейших представителей стоицизма». Достоинство диссертации, которое, помимо вышеотмеченных, надлежит особо отметить, это – краткость и ясность, отчетливость ответов её на раскрываемые ею вопросы. Диссертация очень симпатична. μ) Докторскою диссертацией786 проф. А. Ф. Гусева было «апологетическое сочинение»: «Основные религиозные начала графа Л. Толстого (Казань, 1893 г.). Это обширное и написанное со свойственною автору талантливостью исследование для наших целей является интересным особенно первыми шестью её главами, где разбираются, в виду Толстого, вопросы: «о непротивлении злу, о негневливости, бракорасторжении, клятве и присяге, о неосуждении ближних и об юридических судах», наконец, «о патриотизме и о войне». Многое представляет собою для нас весьма интересное и в седьмой – последней главе сочинения, трактующей «о сущности религии вообще и христианской религии в особенности». Разбирая воззрения Толстого, указывая их несостоятельность, почтенный автор с тем вместе выясняет поставленные им вопросы блистательно и с положительной стороны. Данная книга, написанная специалистом в области захватываемых ею вопросов, принадлежит к числу весьма немногих – избранных произведений русской богословской литературы и оставляет в читателе самое отрадное впечатление. Значение же её для христианской этики бесспорно: отныне нет надобности перерешать те весьма важные вопросы, какие здесь раскрыты автором. ν) «Религиозно-нравственное мировоззрение Плутарха Херонейского«) – магистерская диссертация Я. С. Элпидинского 787 . Это – большой труд, главные части которого таковы: «литература» вопроса («источники и пособия» указаны в достаточном вообще числе, особенно первые); «биография Плутарха» (этот отдел значительно преднамечает собою некоторые стороны дальнейших – основных); «отношение Плутарха к Платону, Аристотелю и современным ему философским школам; религиозные воззрения Плутарха; религиозные обязанности человека по воззрениям Плутарха; антропология, – нравственные воззрения Плутарха; преуспеяние в нравственной жизни; семья, родственные и дружественные отношения; отношение к рабам; общественные и государственные отношения; отношение человека к животным; сравнение Плутарха с Филоном; заключение» (здесь, между прочим, решается вопрос об «отношении Плутарха к христианству»). Сочинение, стоившее автору огромного труда и свидетельствующее о высокой богословско-философской образованности исследователя, заслуживает большой похвалы и представляет собою интересную для читателя книгу в виду своего заключительного вывода, гласящего, что «как и в свое время, так и в наше нравственная философия Плутарха может содействовать оживлению нравственных элементов в обществе и подготовлять его к принятию и усвоению лучшей и высшей всех нравственной системы христианства». Из-за того одного, чтоб придти к такому выводу, стоило заняться предметом… ο) Магистерская диссертация г. Н. Страхова: « Брак, рассматриваемый в своей природа, и со стороны формы его заключения», вышедшая в 1893 году, вновь издана автором в переделанном виде788 через два года (Харьков, 1895 г.). Книга распадается на два «отдела», в «первом» из которых излагается «христианское воззрение на брак» (в частности, выясняются – «христианский взгляд на существо брака, его значение и достоинство» и «православно- церковные законоположения о браке»), а во «втором» речь идет о «противниках христианского учения о браке» (в частности рассматриваются – «новейшая натуралистическая теория происхождения брака», «ложные воззрения на существо брака, его значение и достоинства» и «гражданский брак»). Книга более хороша в исправленном её издании. Некоторые её параграфы весьма интересны (конец «первого отдела» и весь «второй отдел»), да и вся, словом, книга, составленная с большою тщательностью, может быть лишь приветствуема. Единственно за что можно упрекнуть автора, это за некоторую неустойчивость и, пожалуй, даже робкость в тех или иных суждениях, изредка кое-где проглядывающую (чит., напр., параграф: «брак в отношении к безбрачию»…). От упрека по адресу автора в недостаточно полном привлечении ученой литературы предмета находим возможность воздержаться… Вообще диссертация производит приятное впечатление. Ученое достоинство её несомненно. π) Н. П. Архангельский – автор магистерской диссертации: « Задача, содержание и план системы православно – христианского нравоучения» (Симбирск, 1894 г.). Автор взял во внимание существующие789 на русском языке (самостоятельные и переводные) сочинения из области Нравственного Богословия, рассмотрел их с точки зрения намеченных в заглавии его произведения целей и, при их помощи и содействии, предложил попытку ответить на поставленные им вопросы. Это – не ученое собственно исследование, а систематический подбор (умело сделанный) данных, имеющихся в вышеотмеченных сочинениях, систематическая их группировка и соответствующее авторским целям освещение. Читателю, незнакомому с теми сочинениями, труд автора дает некоторое о них представление (иногда очень значительное). Что касается авторских положений и выводов, то с ними далеко не всегда можно согласиться. В решении авторском даже самых кардинальных вопросов, составляющих ядро его сочинения, много произвольного и не доказанного. Научного значения сочинение иметь собственно не может. Для достижения последнего пришлось бы оперировать с большим числом и (главное) более серьезных (при том, иностранных) исследований (теперь же автор имеет дело лишь с весьма немногими из таких высоко научных произведений). Да и в этом случае потребовалась бы большая опытность и большой научный талант, чтоб надлежащим образом разобраться в деле. Нас вообще даже удивляет вся постановка дела, принятая автором. Зачем ему вздумалось писать такое сочинение?! Трудолюбивый автор принес бы гораздо больше пользы, исследуя какой-либо другой вопрос. От нынешней же его мозаики польза не велика. А между тем какая проявлена автором кропотливость! Жаль, что дельные силы приложены не туда, куда следовало… Иначе автор дал бы нам, – убеждены, – превосходное сочинение 790… ρ) » Основы морали, эволюционизма. Критический этюд « – кандидатская диссертация Михаила Селезнева (Харьков, 1894 г.). После краткого введения, в сочинении раскрываются «теоретические основы эволюционной нравственности», с одной стороны, – с другой – «естественно-реальные или физика нравов» и, с третьей, «происхождение нравственного контроля». Задача выполнена автором хорошо: как раскрытие сущности эволюционистической морали сделано в этой небольшой книжке удовлетворительно, так не менее же удовлетворительна и критическая оценка нравственных воззрений рассматриваемого автором направления. Вообще точка зрения, на какой стоит автор, его научные приемы, его взгляды… – все это заслуживает одобрения. Видно, что автор не мало потрудился над своею брошюрою, имеющею разъяснить столь важные вопросы в области морали. К столь скромному авторскому сочинению предъявлять большие требования едва ли было бы возможно, – а взятые на себя автором задачи им осуществлены, как следует, даже и не для столь небольшой диссертации. σ) Магистерская диссертация архим. (ныне епископа) Сергия (Старогородского) носит заглавие: «Православное учение о спасении (опыт раскрытия нравственно субъективной стороны спасения на основании Св. Писания и творения свято-отеческих)» (1895 г.; Сергиев Посад)791. Во «введении» намечается положение дела в католичестве и протестантстве и дается «характеристика отечественной богословской науки по» наследуемому автором «вопросу». Затем в «первой» из пяти глав сочинения рассматривается «юридическое жизнепонимание пред судом Св. Писания и Св. Предания», во «второй» трактуется о «вечной жизни», в третьей о «возмездии», в четвертой о «спасении» и в «пятой» о «вере». – Вопросы «введения», рассмотренные более подробно, могли бы дать материал для особой диссертации, к чему автор, конечно, не вынуждался необходимо. Всестороннее обозрение литературы «по данному вопросу», конечно, хорошо известной автору, впрочем, не входившее, в его задачи, было бы весьма интересно и плодотворно. Могло, бы быть только приветствуемо полное и систематическое привлечение к делу святоотеческой письменности. Автор в пределах своей диссертации, разумеется, не имел физической возможности сделать первого и потому от упреков здесь свободен… Впрочем, в данной области «pia desideria» могли бы быть многочисленны, так как и сама последняя слишком обширна и проч., и обнять ее сразу ни для кого не возможно. Дело может быть выполнено всецело лишь при условии долгих и усиленных предварительных работ, среди которых, напр., сочинения (уже отмеченные выше) еп. Феофана и о. И. Л. Янышева останутся драгоценными жемчужинами и своего значения не потеряют. И книга арх. Сергия, по нашему мнению, заслуживает похвалы за то, что сделано её автором. τ) «Естественный нравственный закон« – магистерская диссертация проф. И. В. Попова (Сергиев Посад; 1897 г.). Это – обширное и превосходное исследование, интересное в высшей степени. Следующая за введением (которое и само по себе имеет значение) «первая глава» сочинения имеет своим предметом «утилитаризм», где, рассмотрев «метод» последнего и предложив «критическую его оценку», автор затем «излагает» и оценивает «нравственное учение Бэнтама, Милля» и, что особенно важно для нашего времени, «эволюционную систему морали», после чего специально трактует об «отношении христианства к утилитаризму» и, наконец, подводит «итоги критики утилитаризма». «Вторая глава» имеет дело с «моралью бескорыстных чувств»: здесь дается «анализ понятия совести», характеризуется «мораль склонностей», раскрывается «этика нравственных чувствований», а затем излагается «учение св. церкви о главном начале нравственности» и, наконец, подводятся «итоги критики морали бескорыстных чувств». «Третья глава» излагает и «критикует» воззрения «Канта и Гербарта», после чего по обычаю подводятся «итоги» авторских рассуждений. В «четвертой» выясняется «основной идеал нравственности» «идеал единения разумных существ; сущность любви; итоги исследования об основном идеале нравственности») и, наконец, в «пятой» – «происхождение нравственных чувствований и нравственных понятий» «психологический источник нравственных чувствований; происхождение и развитие нравственных идеалов; итоги исследования о происхождении нравственных чувств и нравственных идеалов»). Сочинение заканчивается «заключением». Каждая почти глава этого много содержательного исследования могла бы быть отдельною ученою диссертацией. Путь, пройденный автором, и продолжителен, и труден. Достижение цели могло оказаться под силу только такому прекрасно подготовленному и талантливому уму, каков принадлежащей данному автору, умеющему, притом, излагать свои соображения и мысли прекрасным языком и живо, картинно. Конечный результат работы «нравственность не есть случайная черта в человеческой природе…, не есть простой продукт борьбы за существование и столкновения эгоизмов; она имеет свою основу в самом коренном законе духовной жизни и служит выражением творческих способностей человека и его власти над природой») является вполне естественным выводом из всех авторских изысканий. Книга принадлежит к числу редких произведений и цены своей не утратит792. υ) «Характер христианской благотворительности« – кандидатская диссертация о. И. К. Лабутина (Спб. 1899 г.). Предмет «первой части» книги – «сущность христианской благотворительности» и «второй» – «дух» ее. В «заключении» подведены итоги авторской работы. Общий смысл дела понят автором совершенно верно. Его книжка весьма полезна для среднего круга читателей. А так как он, как видно, вполне подготовлен к подобного рода работам и сведущ в данной области, то мы в праве ждать от него специально ученого исследования по настоящему вопросу793. φ) Проф. П. П. Пономареву принадлежит магистерское сочинение: «Догматические основы христианского аскетизма по творениям восточных писателей – аскетов IV века (с введением истории подвижничества вообще и христианства в частности до III века включительно) (Казань, 1899 г.). В «предисловии» предлагаются «замечания об ученой аскетической литературе, предмете, задаче, методе, основной точке зрения и плане сочинения»; во «введении» излагается «история аскетизма вообще и христианского в частности до III века включительно»; наконец, в самом сочинении характеризуется «христианский аскетизм IV века», в частности: а) выясняется «антропологическая основа христианского аскетизма, как его исходное начало», б) – «сотериологическая основа христианского аскетизма, как его принципиальная возможность», в) – «осуществление христианского аскетизма в жизни и деятельности» и г) – наконец «-телеологическая основа христианского аскетизма, как его следствие». Диссертация заканчивается небольшим «заключением».– Автор потратил немало труда. Им перечитано много материала. С этой стороны его книга, хотя изложенная вообще и кратко, наиболее ценна. Многие положения его диссертации (заглавие которой, скажем мимоходом, можно было бы изменить) обоснованы достаточно, но другие и, притом, наиболее существенные, по поводу которых разногласие в среде исследователей особенно дает знать себя, следовало бы обставить более сильными данными. А обстоятельство, что автор имеет дело со слишком большим материалом, конечно, делает вполне понятным и извинительным то, почему в его сочинении не видим некоторых (желательных при иных условиях) подробностей, которые всестороннее выясняли бы мировоззрение отеческое… Исследуемый автором предмет весьма интересен. χ) «Нравственность, раскрываемая по руководству творения святителя Тихона Задонского« – кандидатская диссертация г. О. Зелепугина (Астрахань, 1900 г.). Это небольшое исследование, тщательно составленное, толково и в достаточной степени подробно знакомит с нравственным мировоззрением названного отца церкви. Взгляды последнего представляют много интересного, и ознакомление с ними, – особенно в важнейших случаях [напр., по вопросу о «действии благодати Божией на» человека… у автора Ш-я глава) и проч.], – не только не излишне, но даже и необходимо для православных богословов. ψ) «Нравственное учение Климента Александрийского« – магистерская диссертация проф. Д. П. Миртова (Спб. 1900 г.). После довольно обширного «введения», посвящающего читателей в дело, в «первой части» излагается «система нравственного учения Климента Александрийского» (1-я глава: «правоспособность человека к богопочитанию»: 2-я: «Логос, как Педагог на пути богопочитания»; 3-я: «Богопочитание, как высшее благо», и 4-я: «Богопочитание, как добродетель»), а во «второй» – «система нравственного воспитания» (1-я глава: «начальная ступень богопочитания» и 2-я глава: «высшая ступень богопочитания»). Заканчивается диссертация « заключением ». – Исследования в области святоотеческого нравоучения, как уже было говорено нами раньше794, сами по себе полезны, и отсюда они, конечно, могут быть только приветствуемы, хотя бы читатель и не всегда ими удовлетворялся. Изложение святоотеческой морали вообще только тогда и возможно, когда предварительно, при помощи монографии, изучены нравственные воззрения каждого в отдельности представителя святоотеческой письменности. А для этого требуется прежде всего полное ознакомление с творениями последнего, изучение его духа, условий, при каких он писал, и проч., при чем всестороннее по возможности изучение литературы, посвященной тому или другому лицу, покажет, какие стороны еще нуждается в освещении и какие уже достаточно освещены. Изучение должно вестись по оригинальному тексту творений исследуемого лица (полагаться на переводы трудно и опасно), для чего требуется значительная филологическая подготовка… Впрочем, эти и подобные им требования общепонятны. Удовлетворяющие им сочинения, вообще редкие, своей цены не потеряют, а не удовлетворяющие послужат точкой отправления для новых исследований… Автор рассматриваемого ныне сочинения, кто- бы за последнее ни взялся, должен был встретиться со многими трудностями, разносторонними и значительными. Полное преодоление их, – само собою понятно, – вдруг невозможно, с чем согласится всякий, кто надлежащим образом осведомлен в данной области… Диссертация Д. П. Миртова заслуживает одобрения за достигнутые её автором успехи. ω) Еще можно обратить внимание на кандидатское сочинение г. П. Егорова: «Христианское учение по Мартенсену сравнительно с христианским нравоучением по епископу Феофану» (Казань, 1900 г.)795. Автор приложил все старания, чтобы выяснить поставленный им вопрос. С этою целью «в первой главе» своей брошюры «сводит общие определения христианской нравственности по обоим ученым и устанавливает мысль о взаимном между ними сходстве», «во второй» – «подвергает более глубокому анализу помянутое сходство и, обнаружив его лишь формальное значение, переходит к раскрытию разности нравоучений протестантского и православного моралиста по содержанию», в «третьей» – «указывает разности их по самому строю их системы» и в «четвертой» «дает общую заключительную оценку Мартенсена с православной точки зрения». Автором задача осуществлена в общем более или менее удовлетворительно. К сожалению, общий характер его работы отчасти страдает от некоторого пристрастия автора, которое проглядывает в не всегда желательном отношении его к иностранному моралисту (может быть сознательном, а может быть и не совсем таковом). Не говорим уже о том, что не совсем удачен и самый выбор автором лиц для сравнения: прежде, чем что-либо сравнивать, следуем поразмыслить о степени возможности такого сравнения… Впрочем, не смотря на все это и подобное, труд автора все-же симпатичен.
II. Имеют некоторое отношение к рассматриваемой нами науке диссертации: магистерская А. Н. Надеждина: «Права и значение женщины в христианстве« (Спб. 1873 г.); – магистерская796 о П. Д. Городцева: «Позитивизм и христианство. Религиозно-философские воззрения Д. С. Милля и их отношение к христианству. Апологетическое исследование» (Спб. 1881 г.), где особенно интересны главы, – V-я и VI-я «третьего отдела», трактующие – одна – о «сущности религии и необходимости её для нравственного развития человека» и другая – о «Богочеловеке И. Христе, как высочайшем Образце нравственного совершенства»; – кандидатская о Г. П. Вышеславцева: «Нравственное Богословие по сочинениям Филарета, митроп. московского» (печатание началось в «Страннике» с 1889 г.; продолжалось долго, потом прервано и доселе не окончено. Сочинение – свод обыкновенно «буквальных» выдержек из творений святителя и носит черты часто механического лишь отношения автора к делу); – магистерская проф. Л. И. Писарева: «Учение блаж. Августина, епископа Иппонского, о человеке в его отношении к Богу» (Казань, 1894 г.), где интересны для наших целей многие места: напр., первый отдел третьей части, глава VI-я первого отдела второй части и др.; проф. о. Т. Н. Буткевича – докторская797: «Зло, его сущность и происхождение« (Харьков, 1897 г.) – весьма интересный труд; – г. А. Кремлевского магистерская: «История пелагианства и пелагианская доктрина» (Казань, 1898 г.), где интересна для наших целей « вторая часть»; – магистерская архим. Палладия: «Св. Пахомий Великий и первое иноческое общежитие. По новооткрытым коптским документам. Очерк из истории пастырства в монастырях» (Казань, 1899 г.) (чит., напр., «заключение»…); – магистерская архим. (ныне епископа) Иннокентия: «Пострижение в монашество»… (Вильна, 1899 г.), где интересна для наших целей, напр., «гл. первая первой части» и др. места; – наша докторская: «Преп. Макарий Египетский. Его жизнь, творения и нравственное мировоззрение. Т. первый: Жизнь и творения пр. Макария Египетского» (Спб. 1899 г.), где для целей рассматриваемой нами науки дает материал «первый отдел» (прямое и непосредственное отношение к этой науке будет иметь второй том исследования, подготовляемый к печати); – г. А. Соколова магистерская: «Культ, как необходимая принадлежность религии. Полемико – апологетическое богословское исследование» (Казань, 1900 г.): чит., напр., «второго отдела» «главы III-ю и IV-ю», «третьего» – «главу III-ю»…; кандидатская г. Н. Примогенова: » Устав иноческой жизни Василия Великого и сравнение его с уставом св. Пахомия« (Казань, 1900 г.)798; и другие [напр., проф. В. И. Несмелова докторская: »Наука о человеке« (печаталась в «Правосл. Собес.» с 1895 г.); В. С. Соловьева магистерская: «Кризис западной философии (против позитивистов)» (см. новое издание в «первом т.» «Собрания сочинений» этого философа; Спб. 1901г. П. Калачинского – магистерская811а: «Философское (пессимистическое) миросозерцание и его отношение к христианству. Критическое исследование » (Киев, 1887 г.); С. Н. Трубецкого докторская; « Учение о Логосе в его истории»; т. I, Москва, 1900 г.: ч. 1, гл.III, §VII; ч.2, гл.V и др. 799…].
Помимо ученых диссертаций, специально исследовавших те или другие-общие или частные вопросы, так или иначе соприкасающиеся с областью Нравственного Богословия, и сильно содействовавших дальнейшему росту последнего – или в его целом, или чаще всего в известных его частях, некоторую (иногда даже весьма значительную) роль играли в данном случае также и другие сочинения, вышедшие в течение рассматриваемого нами периода: различные монографии по известным вопросам христианской морали… или морали вообще… Отметим более выдающиеся из тех и других.
Из имеющихся здесь в виду сочинений по вопросам христианской морали могут быть в настоящем случае приняты во внимание следующие:
а) Архим. Иосифа «Монастырский вопрос» (Спб. 1872). В этой небольшой брошюрке немало интересных заметок по вопросу о монашестве даже и со стороны его существа. – б) Свящ. Андрей Светлаков (после епископ) предпринял небезрезультатную попытку выяснить «нравственный образ Ииcyca Христа и Его благотворное влияние на нравственную жизнь человечества» в сочинении под этим заглавием (1880 г. Нижний Новгород) (сравн. его же «публичн. чтен.»: « Основание нравственной жизни – религия и высочайший образец нравственно-общественной жизни – Богочеловек Христос Иисус», Н. Новгор. 1882 г.). Впрочем, рассуждения автора имеют не столько научный, сколько преимущественно популярный характер (сравнительно более интересны страницы: 26 –57, рисующие «нравственный характер И. Христа»), – в) Обращает на себя внимание обширное исследование проф. М. А. Олесницкого:»История нравственности и нравственных учений». Здесь в «первой части» (Киев, 1882 г.) предлагается «введение в курс этики», за которым следуют: «введение в истории нравственности, – генезис нравственности, – дикие народы»; во «второй» характеризуется нравственное мировоззрение «восточных народов», каковы: «китайцы, индийцы, семиты, египтяне, персы». Это – труд в известном роде единственный у нас на Руси; задуман широко, но, к сожалению, не продолжен дальше. На западе, такого характера трудов не мало800, между тем как в нашей богословской литературе попытка рассматриваемого профессора выяснить нравственные учения на протяжении всей истории их развития и раскрытия является единственною и должна быть искренно приветствуема, тем более, что, при выполнении её, автор стоит на высоте современного ему научного уровня знаний по данному вопросу801. – г) «Рассказы из истории христианской аскетической жизни» проф. А. П. Лебедева (Москва, 1884 г.), выясняя «понятие об аскетизме», дают разъяснение вопросов: об «аскетических истязаниях, аскетических лишениях в одежде и жилище, аскетических пощениях, аскетическом противоборстве плотской страсти, видах созерцательного аскетизма, аскетизме практической жизни, – уединении, произвольной нищете и послушании аскетов» и об «религиозном чтении и богослужении аскетических свойств». Того же автора:»Церковно-исторические повествования общедоступного содержания и изложения (из давних времен христианской церкви)» (Москва, 1900 г.). Здесь для наших целей наиболее интересны отделы: «поучительные черты домашней и семейной жизни древних христиан»; «церковные доходы в первые века и их употребление на дела благотворительности»; «рассказы из истории христианской аскетической жизни: аскетические пощения, – аскетические лишения в одежде и жилище» (= см. первое из названных сочинений А. П-ча) и проч., – особенно «приложение» к одной из «статей», говорящее о «происхождении монашества». Свежесть мысли, оригинальность взглядов всегдашняя – авторская-необыкновенная ученость, всюду проглядывающая и проч. и проч. – все это делает весьма ценными произведения первоклассного европейского историка, давшего нечто и для целей Нравственного Богословия. – д) Огромный вклад в последнее внесли многочисленные произведения проф. А. Ф. Гусева 802 , из которых назовем следующие: аа) «О браке и безбрачии. Против Крейцеровой сонаты и Послесловия к ней графа Л. Толстого» (2-е изд. Казань, 1891 г.). Недавно этот труд вышел в свет уже 3-м изданием803. бб) «Необходимость внешнего Богопочтения» (2-е изд. Казань, 1891 г.) – «против, графа Л. Толстого»; вв) » О клятве и присяге. Против о современных отрицателей её» (Каз. 1891 г.); гг) «Любовь к людям в учении графа Л. Толстого и его руководителей» (Каз., 1892 г.); дд) «Основные правила в нравоучении графа Л. Толстого» (Москва, 1893 г.); ее) «Религиозность, как основа нравственности. Против автономистов» (2-е изд. Казань, 1894 г.); жж) «Отношение евангельского нравоучения к закону Моисееву и к учению книжников и фарисеев по нагорной проповеди Иисуса Христа. Апологетический этюд» (Харьков, 1895 г.) и зз) «Вынужденный отклик на брошюру А. Смирнова: Ответ г. Гусеву» (Казань, 1895 г.). Первое, второе, четвертое и пятое сочинения направлены автором против Л. Толстого и блистательно опровергают его лжеучения. Третье имеет в виду его же, но вместе с некоторыми другими мыслителями. Шестое направлено против проповедников «независимой морали». И третье, и шестое, подобно другим, вполне достигают своих целей. Наконец, седьмое и восьмое написаны в виду сочинений о. А. Смирнова: седьмое – в виду «главным образом брошюры» этого автора, «носящей тоже заглавие»804 (Казань, 1894 г ), и восьмое – в виду «ответа» последнего А. 0-чу. Наиболее обширны: пятое, шестое и седьмое (собственно неотделимое от восьмого) сочинения А. Ф-ча. Пятое, разбирающее толстовское учение «о непротивлении злу, о негневливости, бракорасторжении, клятве и присяге, о неосуждении ближних и об юридических судах, о патриотизме и войне», потом вошло, в качестве «значительной части», в рассмотренное нами раньше805 исследование автора: «Основные религиозные начала графа Л. Толстого»806. Шестое знакомит с историей автономистического направления, указывает слабые в нем стороны, показывает несостоятельность его нападок на гетерономистов, выясняет истинное взаимоотношение религии и нравственности… Седьмое вместе с восьмым выясняет поставленный в них вопрос с большою тщательностью; следя шаг за шагом за утверждениями своего противника, автор старается не опустить из виду ни одной, можно сказать, частности… Апологетические труды А. Ф-ча, написанные с превосходным пониманием дела и с большою (обычною у автора) талантливостью, важны, между прочим, в том отношении, что они имеют дело с вопросами современной жизни, отвечают на то, что требует ответа всего более, а не вращаются в области материи никому и ни для чего ненужных. Не мудрено, поэтому, что серьезные критики всегда относились к трудам А. Ф -ча с большим уважением: чит., напр., статью известного П. Е. Астафьева: «Проф. Гусев о графе Л. Толстом» 807 , где А. Ф-ч вполне справедливо награждается высокими похвалами; или см. статью анонимного автора:»Апологестические труды проф. А. Ф.Гусева»808, где последний ставится на высший пьедестал первоклассного богослова серьезно понимающим его значение неизвестным ценителем и пр. Нелепые нападки неразумных толстофилов, прибегающих в отношении к почтенному профессору к различного рода гнусным выдумкам и лжи, в свою очередь, красноречиво говорят о значении его сочинений… – е) Может быть упомянута книжка неизвестного автора: «Отношения Израиля к остальным народам по Моисееву закону« (Спб. 1892 г.), где в двенадцати параграфах делается попытка уяснить данный вопрос, вообще слабая и часто весьма поверхностная. Некоторому улучшению книжки содействовали «цензорские» поправки. – ж) Могут быть особо выделены книги о. Т. И. Буткевича: аа) «Нагорная проповедь. Опыт изъяснения учения Господа нашего Иисуса Христа с опровержением возражений, указываемых отрицательною критикой новейшего времени. По поводу лжеучения графа Л. Н. Толстого. Ч. I. О Евангельских блаженствах« (Харьков, 1893 г.); и бб) »Последнее сочинение графа Л. Н. Толстого: Царство Божие внутри вас (критический разбор)« (Харьков, 1894 г.). Эти два труда почтенного харьковского профессора, написанные научно и обстоятельно, весьма ценны: первый, к сожалению, не доведен до конца, а второй – лучшее и доселе из всех, посвященных «разбору» названного толстовского писания, сочинений. – з) Превосходно исследование о. Иоанна Ковалевского: «Юродство о Христе и Христа ради юродивые восточной и русской Церкви. Исторический очерк, и житие сих подвижников благочестия» (Москва, 1895 г.). Это большое и тщательно составленное сочинение уважаемого автора прекрасно и разносторонне знакомит с делом и доселе остается лучшим в области данного вопроса: написанное на основании богатого знакомства автора с житиями юродивых, оно и весьма интересно, и высоко назидательно.– и) Заслуживают упоминания здесь и некоторые произведения о. Антония (Храповицкого), ныне уфимского епископа: аа) «Нравственное учение в сочинении Толстого: «Царство Божие внутри вас» пред судом учения христианского» (Казапь, 1896 г.). Здесь мораль графа подвергнута резкому, но совершенно справедливому осуждению. Это сочинение перепечатано в III томе «Полного собрания сочинений» автора (Казань, 1900 г.), где есть и другие, достойные упоминания, произведения его: бб) «Беседы о превосходстве православного понимания Евангелия сравнительно с учением Л. Толстого » , вв) «Беседы о православном понимании жизни и о его превосходства, над учением Л. Толстого»; гг) «Возможна ли нравственная жизнь без христианской религии»? (очень поучительная статья!) – дд) «Как относится служение общественному благу к заботе о спасении своей собственной души»? и друг. (ср. во II том!:: «Нравственная идея догмата Пресвятой Троицы»; «Нравственная идея догмата о. Св. Духа»; «Значение молитвы пастыря церковного»…). Произведения автора отличаются жизненностью, написаны решительною рукою, ясны, убедительны и, бесспорно, небесполезны для науки. – и) Весьма недурна брошюра г. Л. Соколова: «Психологический элемент в аскетических творениях и его значение для пастырей церкви« (Вологда, 1898 г.). В «трех главах» книжки раскрываются: «грех, его сущность и виды, по учению аскетов»,– «созидание спасения по» их же «учению»,– наконец, «значение изучения аскетических творений для пастырей церкви». Более интересны 1 и 2 главы. – к) Прекрасен небольшой «этико-психологический очерк» проф. И. В. Попова: «Самоубийство» (Сергиев Посад, 1898 г.), дающий ответ на «вопросы»: «о преступности самоубийства», его «вменяемости, причинах и о мерах против» него. С заключительным выводом автора: «человек живет постольку, поскольку он любит», соглашаемся вполне. – л) Можно назвать книжку: «Свод этики иудаизма (по Библии, талмуду и раввинской письменности»), «собранный И . Зильберштейном («ч. I – по Библии» Варшава, 1899 г.). Не смотря на громкое название и авторские притязания, книжка вообще неудовлетворительна и не может быть рекомендована. Чтобы отметить это, мы и заговорили о ней здесь809. – м) Не без удовольствия может быть прочитана брошюра о. Н. П. Архангельского: «Иннокентий, архиепископ херсонский, как учитель христианской нравственности» (Казань, 1899г.), которая вместе с другою того же автора: «Мысли Иннокентия, архиеп. херсонского, о величии и благоденствии России (по его проповедям») (Каз. 1897 г.) значительно (хотя и не полно) освещает пред нами названного архипастыря, как моралиста. Автор, бесспорно, хорошо изучил личность последнего и, быть может, не откажется посвятить тому же вопросу более обширное исследование. – н) П. Калачинский издал книжку: «Богословско-философские воззрения свв. Отцев и Учителей Церкви первых веков христианства» (Харьков, 1900 г.). Здесь для нас интересны: отчасти «предисловиее» (чит. в нем об отношении «свв. Отцов… Церкви» к «Платону»), затем особенно три последних параграфа: «о свободе воли человека, – о теле человеческом, как источнике греха», и «о добродетельной жизни». К сожалению, дельные авторские рассуждения вообще кратки. – о) Протоиерея Александра Соловьева: «Старчество по учению святых Отцев и аскетов» (Семипалатинск, 1900 г.) – книга, хорошо выясняющая свой предмет, написанная тщательно, содержательная и заполняющая пробел в нашей богословской литературе в данном случае (до появления нового, более обстоятельного исследования)810. – п) Свящ. Д. Фаворского «Православное христианское нравственное учение и современная естественно-научная мораль» (Спб. 1900 г.) – это – небольшая брошюрка, весьма своевременная в наши дни и весьма трезвая по содержанию, лишний раз доказывающая и показывающая, что твердое и надежное убежище дать человеку может только христианство811… и т. под.812; особенно: р) исследование С. Говорова: «Моральная философия стоиков в отношении к христианству» (Харькове, 1887 г.), вообще кратко, но обстоятельно решающее вопрос о самостоятельности христианского учения о нравственности по сравнению со стоическим…
Из имеющихся же здесь в виду трудов по вопросам морали вообще можно отметить в нашем очерке следующее:
а) Проф. А. И. Смирнова исследование: «История английской этики» (т. I, Казань; 1880 г.), интересное по замыслу, осталось недоконченным, и в настоящее время, после выхода в русском переводе некоторых иностранных произведений по тому же вопросу813, утратило до известной, по крайней мере, степени свою ценность даже и как историческая работа (в других отношениях оно не было симпатично и в свое время814. – б) Широкими замашками, недостаточно, однако ж, оправдываемыми действительным, положением вещей, отличается брошюра А. Бао: «Нравственные воззрения В. Вундта. Критическое исследование. Выпуск первый» (Воронеж, 1888 г.). Впрочем, некоторые отдельные замечания автора не лишены остроумности. Общая же его точка зрения относительно понимания сущности нравственности фальшива (чит. его рассуждения о значении «эгоизма»…). – в) И. А. Карышева обширнейшее сочинение: «Основы нравственности по спиритизму и науки» (Москва, 1891 г.) возбуждает к себе глубочайший интерес. Здесь имеется на-лицо весьма много дельных и солидных соображений (чит. особенно «введение», – гл. II, ч. II,– гл. III, ч. I, ч. II,-гл. IV, ч. I, II…), хотя в тоже время есть и рассуждения, которые можно было бы в лучшем случае сократить (чит., напр.. гл. I, ч. II и отч. друг.). Конечный вывод, делаемый автором, весьма симпатичен, и вся книга вообще оригинальна, – г) В. С. Соловьева: «Духовный основы жизни» (изд. 3-е, Спб. 1897 г.) – сочинение, которое, по словам «предисловия» к нему, «может служить для одних дополнением» Оправдания Добра, а «для других – заменою» последнего. Хотя здесь имеется в виду и христианская мораль (ч. I: «о природе, о смерти и грехе, о законе и благодати, – о молитве, жертве и милостыне, о посте»; ч. II: «о христианстве, о церкви, о христианском государстве и обществе; об «образе Христа, как проверке совести»), но, в виду известных своеобразностей мышления автора и его точки зрения, находим лучшим говорить о данной книжке В. С -ча не раньше, а именно в настоящем месте. Поскольку не иметь пред собою некоторых неправильностей освещения автором тех или иных христианских начал и данных, его чисто-философские, самобытные рассуждения обычно увлекательны, особенно в художественном авторском изложении, хотя бы читатель и далеко не всегда с ними соглашался. – д) С. Фишера « Человек и животное. Этико-юридический очерк» (Спб. 1898 г.) – книга, весьма необходимая в виду того, что данный вопрос в нашей литературе почти совсем (научно) не выяснен815. Что касается выполнения автором его задачи, то оно, поскольку иметь в виду историческую часть книги, может быть признано значительно ценным, тем более, что автор воспользовался весьма многими, иностранными по преимуществу, источниками, где фактические данные собраны иногда обильно. Теоретическая же часть книги, его личные соображения и выводы, особенно там, где автор пытается решать различные психологические вопросы, чаще всего неудачны и ошибочны. – е) В. С. Соловьева «Право и нравственность. Очерки из прикладной этики» (изд. 2-е; Спб. 1899 г.) – книга, которую следует признать вообще очень ценною. Наиболее интересны для наших целей главы: 2-я («определение права в его связи с нравственностью»), 3-я (…»критика теории возмездия и устрашения»), 4-я («о смертной казни»), 5-я («принудительное правосудие, как нравственная обязанность») и отчасти другие. Обращает на себя наше внимание также «приложение»: «эмпирическая необходимость и трансцендентальная свобода (по Шопенгауэру и Канту) (к вопросу о безусловной виновности)». Диалектические приемы, единственные в своем роде, по их изворотливости, у автора, заявляют о себе в данном его сочинении в высшей степени ощутительно и по местам вредят делу, прикрывая авторские промахи и слабости (чит., напр., «главу» «о смертной казни», где автору, не смотря ни на какие ухищрения, на первый взгляд представляющаяся достигающими своей цели, в действительности не удается отстоять своей точки зрения). Впрочем, и в этой книге весьма много интересных соображений автора, более ценных даже, нежели какие имеются в упомянутых выше « Духовных основах жизни».– ж) Проф. В. Г. Щеглова: «Граф Л. Н. Толстой и Фридрих Нитцше. Очерк философско- нравственного их мировоззрения» (Ярославль, 1898 г.) – обширное исследование, посвященное характеристике взглядов того и другого мыслителей, столь модных в нашу эпоху (и по смерти Нитцше влияние его вообще не слабеет). Автор пытался изучить вопрос по возможности шире и обстоятельнее, и это ему до некоторой степени удалось, особенно относительно Нитцше. По отношению же к Толстому успех автора значительно слабее, что произошло от не совсем равнодушного поведения последнего к этому моралисту, а также от недостаточного знакомства его с христианскою моралью, с её духом. Если бы это знакомство было полно и всесторонне, тогда не зачем было бы автору еще от «XX столетия» лишь ожидать «решения великой социальной задачи»… Впрочем, в книге немало и хороших страниц. – з) Л. Шестова «Добро в учении гр. Толстого и Ф. Нитше (философия и проповедь)» (Спб. 1900 г.) – не лишенная значения книга. Граф, по утверждение автора, отрекся от старинных идеалов. Симпатии автора более на стороне Нитше, нежели – на стороне Толстого. Для уяснения взглядов того и другого г. Шестовым сделано много, но желательного результата он не достиг по недостаточному знакомству с историей этической науки, по недостаточному пониманию истинного значения тех или иных в её области направлений (напр., утилитаристического…)…, вообще по недостаточной осведомленности в той области, с какою книга его ближайшим образом имеет дело. Впрочем, в книге не мало и прекрасных (отдельных) мыслей, – некоторые её страницы поражают тонкостью психологического анализа и прямо превосходны816…– и) Может быть принята к сведению книжка: «Аристотель (Этика. Политика)» «в изложении Аркадия Пресса» (Спб. 1900 г.)… и друг.817
Сочинения, охарактеризованные или упомянутые в настоящем параграфе нашего очерка, особенно ученые диссертации, много содействовали дальнейшему движению и росту рассматриваемой нами науки, о чем нами выше уже и было замечено818. Отныне исследованы многие стороны, которые прежде и не затрагивались, – другие, по крайней мере, поставлены на очередь, и преднамеро, подготовлено их выяснение; возражения противников христианского учения о нравственности в значительной степени устранены, и дело дальнейших защитников христианской этики в большой степени облегчено; подготовлено много материала для построения возможно обстоятельнейшей системы данной науки, и в той или иной мере намечены наиболее плодотворные её пути и проч. Словом, успех дела должен быть назван очевидным и несомненным, Но он станет для нас еще более заметным, если обратим внимание на некоторые другие явления в области нашей богословской литературы, которые в свою очередь, также внесли некоторую лепту, способствовавшую делу развития данной науки. И так что же это за явления 831а?
XI. Дальнейшему росту науки Нравственного Богословия в течение рассматриваемого нами периода времени (с 1867 г. по 1900 г.) содействовали, с одной стороны, переводы святоотеческих творений нравоучительного характера (I), с другой, переводы различных, более или менее ценных, иностранных произведений нравоучительного содержания (II), с третьей, статьи как в духовных, так отчасти и в светских журналах такого-же характера (III) и, с четвертой, отчасти сочинения учебного назначения (не для духовных заведений)819(IV).
I. Из переводов первого рода должны быть названы следующие. .
а) Перевод « Учения 12-ти Апостолов»820, в котором821 предлагается «древнейшее после апостольское формулирование нравоучения»822. Здесь характеризуются «два пути: жизни и смерти», указываются их отличительные особенности. Дается перечень «заповедей» и «грехов», происходящих от неисполнения первых. Среди добрых качеств, требуемых от человека, выделяются: любовь ко всем, даже и ко врагам, «молитва за» них, «пост за гонителей», «милостыня, бодрствование, твердость в искушениях»… «Влияние иудейской законности в ущерб павловскому» пониманию дела, заметное здесь вообще, в особенности проявляется в имеющихся тут мелочных предписаниях внешнего характера, доходящих, напр., даже до указания числа произношения ежедневно молитвы Господней823…
б) Перевод творений Климента Александрийского 824 . Последний († «ок. 220 г.») – автор «Увещания к Еллинам», «Педагога» и «Стромат» – сочинений, представляющих собою единое целое. В первом «доказывается» несостоятельность «языческой морали и ей противопоставляется, как высшая, христианская в её отдельных характерных чертах». Этика второго рассчитана на несовершенных еще христиан, на «начинающих». Здесь находим, правда, «уже более точное, но» в тоже время и «более народное раскрытие» дела. Мораль третьего имеет в виду уже «совершенных» христиан… «Божественный Логос» присущ, конечно, и «всякой истинной философии язычников», однако, в большей степени Он заявил о Себе «в В. Завете», а в возможно большей еще – «в Новом». Он – «чистый источник нравственного сознания». Если Моисеев закон являлся чем-то внешним для ветхозаветного человека, то новозаветный, наоборот, «написанным в сердцах всех верных. Высший закон – любовь к Богу и на её основе – любовь к ближнему; высшая цель – Богоуподобление и общение жизни с Богом». «Свобода воли», пострадавшая в прародительском «грехопадении, восстановляется в христианстве», и, следовательно, здесь дается человеку возможность достигать требуемого от него совершенства. «Вождем к спасению служить Логос, Христос»… Климент не ограничивается лишь общими рассуждениями, но в большом количестве предлагает и рассмотрение частнейших вопросов и случаев, обнаруживая здесь как свою «рассудительность и серьезность» взгляда на дело, так в тоже время и излишнюю мелочность (разумеем его «мелочные внешние предписания»). Если припомнить точку зрения прежних восточных апологетов на брак825, то взгляды Климента по этому вопросу отчасти знаменательны: «он очень высоко ценит брак и не предпочитает безбрачия». Климентово учение о «πίστις» и γνῶσις» напоминает собою «греческое разделение людей на обычных и философов». Вообще воззрения Климента сложились не без известного влияния со стороны греческой и иудео-александрийской философии. – В сочинении: «Какой богач спасется» намечается норма «пользования земными благами» 826…
в) Перевод творений Оригена 827 . Если Климента, бывший собственно «первым» по времени «этиком христианства, не» оказался «в подлинном смысле систематиком», то в приложении к Оригену († «254 г.») упрек последнего рода должен быть сравнительно смягчен. «Беседы, Комментарии, сочинения против Цельса, О молитве,»… содержат обильный нравоучительный материал. Точек соприкосновения Оригена – моралиста с Климентом немало… Подобно ему, Ориген настойчиво подчеркивает человеческую свободу. Ему, впрочем, удалось резче (чем Клименту) провести грань между христианским учением о нравственности и философским – языческим. Заимствованная им у язычества идея о «предсуществовании душ» не отразилась на его нравственном учении «существенно» вредно. Современная ему порча нравов обусловила резкость его учения, впрочем, не всегда переходившую в особенные крайности. Интересны начертываемые им «круги обязанностей: а) к братьям – в религиозном и телесном смысле, к согражданам, к людям вообще, специально к чуждым нас, к старым; б) к себе самим: к телу и душе, в) к Богу…, Христу…, Св. Духу…, к Ангелам…; сверх того, кратко трактуются еще особенные обязанности: вдовы, диакона, пресвитера, епископа, мужа и жены в отношении их между собою». Здесь, как видим, уже до известной степени намечается план для курсов так названного впоследствии Нравственного Богословия. Ориген настойчиво призывает к «милостыне, молитве, посту». «Девство» и связанное с ним «монашество» возводятся Оригеном на необыкновенную высоту, что особенно надлежит сказать о «мученичестве». Мысли христианина должны быть на небе: он не имеет права даже и «молиться о земном» (отсюда «прошение» молитвы Господней о хлебе насущном истолковывается в смысле молитвы «об евхаристии»); «военная служба», занятие «правительственных должностей» – дело не христианское… В силах человека исполнить не только свой долг, но и совершить нечто сверх этого. Отсюда Оригеном различаются «praecepta» и «consilia evangelica» (с этим моментом мы уже встречались выше)… Почва для развития и укрепления в христианском обществе аскетических воззрений, таким образом, подготовляется все больше и больше, т. е., уже и к данному времени 828.
г) Перевод творений св.Мефодия Патарского 829 («† 311 года»). Последний резко утверждает наличность в человеке нравственной свободы, благодаря которой от него уже зависит поддаваться «возникающим в нем страстям» или подавлять их, быть добродетельным, или нет. Человеческая «добродетели – теневые отображения идеальных, сумма которых – божественная мудрость, в каковой участвуем, особенно чрез посредство девства». Резкие суждения св. Мефодия о значении девства, оставляющие позади себя даже положения Оригеновы, объясняются его унаследованным от Платона взглядом на «тело, как на темницу души». Ясно, что при такой точке зрения «целью нравственного стремления служит возможнейшее уничтожение чувственности, а девство – высшим идеалом добродетели». Впрочем, высказываясь так в «Пир десяти дев», этот «Оригенов ученик позже – в сочинении О воскресении отрекся» от подобных крайностей830 …
д) Перевод творений св. Иринея 831 («ок. 202 г.»). Ему приходилось вести борьбу с гностицизмом, совершенно неправильно понимавшим значение «наружного» нашего поведения и уничтожавшим всякое объективное различие между добром и злом»… (см. творение св. Иринея Против ересей). В частности, что касается христианского нравственного закона, то он, по учению св. отца церкви, характеризуется не как «закон внешности и рабства», чем был моисеев, но «как новый закон любви и свободы», имеющий в виду преобразование внутреннего человеческого я. Впрочем, относительно «нравственного закона» должно иметь в виду то, что он, известный уже «патриархам» и лишь «забытый в Египте», чрез Моисея был только вновь констатирован, а Спасителем, – учившим о том, что ветхозаветный «обрядовый закон» потерял свою силу, – «обновлен». Характеризуя же новозаветный нравственный закон, св. Ириней особенно подчеркивает значение «благодати и нового духа возрождения»832…
е) Ученик преп. Макария Египетского Евагрий Понтийский 833 († «ок. 399 г.») в его « Μοναχὸς ἢ περὶ πρακτικῆς» дает «руководство для монахов, занимавшихся не только созерцанием, но и трудом»… Особенно восхваляется им «девство». Он рисует картину тех благ, какие ожидают девственниц «при воскресении» их из «мертвых 834…
ж) С одной стороны, обращают на себя внимание «правила», составленные теми или другими соборами и имеющие в виду нравственные вопросы: о «покаянии, безбрачии, браке, ложном аскетизме, военной службе, торговле, лихоимстве»…, об «языческих» остатках… (разумеем соборы: «Анкирский, Гангрский, Эльвирский, Никейский, Лаодинский, Неокесарийский»…); с другой, «Апостольские правила» (произошли – «самое позднее время – в V в.»), содержащие в себе данные «главным образом о дисциплине клира», интересные и для наших целей835 )836 )…
з) Интересны две брошюрки архим. Палладия, содержащие в себе перевод с «коптского» языка (принадлежащей названному лицу) «новооткрытых изречений преподобного Антония Великого» и «новооткрытых сказаний о преп. Макарии Великом« (Казан. 1898 г.).849а Обе брошюрки предлагают много характерного для выяснения внутреннего облика данных великих подвижников Христовой Церкви.
Таким образом, если мы оглянемся назад837, то увидим, что постепенно была переведена на русский язык большая часть святоотеческих творений, имеющих нравоучительный характер и так или иначе помогающих выяснению христианского учения о нравственности. А это – уже целое богатство для русских читателей, которое, конечно, постепенно будет все более и более увеличиваться, чему можно только радоваться…
II. Что касается переводов на русский язык различных сочинений иностранных, то они чаще касаются этики вообще, чем христианской в частности, хотя в той или иной степени не без интересны и для целей последней. Полное перечисление их в нашем, сравнительно кратком, очерке невозможно, да оно по существу дела и не нужно в виду малоценности содержания многих подобного рода иноземных произведений. Отсюда укажем лишь те, какие, по нашему мнению заслуживают этого в какой-либо мере. α) Из переводов, всецело или до известной степени проникнутых богословским характером, назовем следующие: 1) «Добротолюбие» (в переводе еп. Феофана) в «пяти томах»838. Это – превосходный и преполезнейший сборник для назидательного чтения, тщательно составленный из святоотеческих творений. В состав всего этого издания вошли выдержки из писаний 38-ми представителей святоотеческой письменности, при чем творениям каждого обыкновенно предпослано сообщение биографических о нем сведений, о писательской его деятельности. С какою любовью преосвященный автор относился к своему делу, показывает, напр., отдел о пр. Макарии Египетском, где «наставления» последнего заботливо «собраны» в систематическом порядке839, что требовало от собирателя отличного знакомства с делом и больших трудов. Чтение «Добротолюбия» прояснит понимание христианского учения о нравственности. Оно много поможет и всем составителям систем последнего и положенное в их, т. е., систем, основу – оно оказалось бы безусловно плодотворным, что едва ли требует каких-либо еще доказательств840 … – 2) «Христианское учение о нравственности» – еп. датского Г. Мартенсена (т. I-II. Спб., 1890) 841. «Первый том» этого огромного курса христианской этики – «общий или основоположительный». Здесь после обширного «введения», трактующего вообще об обычных в подобного рода системе вопросах, в единственной его «общей части», с одной стороны, раскрываются «предположения христианского учения о нравственности»: «богословское, антропологическое, космологическое и сотериологическое» и, наконец, «эсхатологическое», и, с другой, выясняются «основные понятия этики и нравственные воззрения на мир и жизнь», где, в частности, речь идет о трех главных предметах: «высшем благе, добродетели» и «законе». Затем в «первой части» дальнейшего – «второго тома» предлагается изложение «христианского учения о личной нравственности», в частности, выясняются: «жизнь под законом и грехом» «жизнь без закона, главные формы нравственной жизни под законом, грех, обращение и начало новой жизни»), «жизнь в последовании Христу» (особенно добродетель «любви») и «христианская свобода» «христианская свобода и мир, – степени и состояния святости»). Предмет «второй части» – «христианское учение об общественной нравственности», в частности: «жизнь» людей в «семействе, государстве», «идеальные задачи культуры» «искусство, наука»), «церковь». Заканчивается вся система речью о «завершении царства Божия». Сочинение Мартенсена встречено и на западе842, и у нас843 весьма сочувственно, чего оно, конечно, несомненно и вполне заслуживает. Правда, можно упрекнуть (что и делает, напр., Luthardt)844 автора за то, что он в своей системе, план которой до известной степени носит характер «внешний» лишь, недостаточно «удовлетворяет требованию строгой систематики», но за то, с другой стороны, благодаря этому самому обстоятельству, он – автор – получает возможность трактовать в своем труде о самых разнообразных и в то-же время «интереснейших» предметах в ответь на самые насущные потребности современного образованного общества, что тем более было достижимо для автора, что он являлся действительно разносторонне и глубоко образованным богословом – философом. Отсюда его система носит жизненный характер, совершенно чужда сухости, схоластичности. Автор обладает замечательным уменьем самые трудные и запутанные вопросы предложить в наиболее общедоступной форме для лиц, в виду которых система писана. По словам Дорнера, вообще с большим уважением относящегося к системе Мартенсена, последний «особенно силен в характеристике разнообразных форм главных направлений в этике», и, «по отзыву Гасса», способен «пленить всякого образованного читателя»845… Впрочем, книга общеизвестна и в особой рекомендации нужды не имеет. Для русских читателей она, кроме того, приспособлена и переводчиком там, где это представлялось ему необходимым. Появление её на русском языке уже принесло хорошие плоды, если принять во внимание хотя бы то, что, благодаря ей, улучшились некоторые наши учебные системы (напр., г. И. Пятницкого и др.)846 … И чем больше в нее вчитывается читатель, тем большему он здесь учится и тем более в нем рассеиваются те страхи, какие могут ему внушить в данном случае некоторые лица847, хотя отчасти, пожалуй, имеющие на своей стороне и правду, но лишь отчасти: преувеличивать опасностей нельзя, хотя и скрывать их тем более не следует848)849 ). – 3) Должно быть приветствуемо появление в русском переводе, сделанном проф. Ф. С. Орнатским, английской книги С. Г. Келлога: «Буддизм и христианство. Сравнение легендарной истории и учения Будды с евангельской историей и учением нашего Господа И. Христа» (изд. 2-е, Киев, 1894 г.). Здесь превосходно доказывается полная независимость христианства (и в частности – христианской этики) от буддизма (и в частности – от буддийской этики). «Библейско-христианская система этики недосягаемо высоко стоит перед этикой буддизма»; «христианство – свет, – буддизм – тьма»… – таковы выводы автора. Книга обладает высокой научной ценностью, и значение ее огромно и бесспорно. – 4) Могут быть отмечены переводы книг известного Фаррара: α) «Искатели Бога« (Спб. 1898 г.)850, т. е., «Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий»; β) «Христианская нравственность. Беседы о нравственности« (Спб. 1898 г.)851 и друг. – 5) Интересна «переведенная с франц. яз.» 852 книга Олэ-Ляпрюна «Ценность жизни», где автор с успехом «убеждает, что жизнь представляет из себя особенную ценность, если с уметь понять, для чего она нам дана и что мы можем и должны сделать?» – 6) Выдержавшая в Англии множество изданий и переведенная и у нас853 книга проф. Г. Друммонда «Естественный закон в духовном о мире (с приложением pечей Друмм.: Как преобразить нашу жизнь и Мир с вами») (Москва, 1898 г.) пытается дать ответ на вопрос: «естественно или неестественно сверхъестественное?» Ответ из уст специалиста «по естественным наукам »,занявшегося изучением вопросов «нравственного и религиозного характера», является ценным. Особенно могут быть рекомендованы в книге: «введение» и отделы: «биогенезис, смерть, вечная жизнь», а также «приложение». Необыкновенный авторский талант проглядывает всюду. – 7) Должна быть отмечена брошюрка проф. Ролинга 854 : «Нравственное Богословие Евреев-талмудистов». (2-е изд., Спб. 1898 г.), излагающая «учение» последних «о ближнем, о собственности, присяге», о «христианах», о «проклятии», отличающаяся достаточною научностью и интересная в наши дни. – 8) Названного проф. Г. Друммонда брошюра «Высшее благо« (Москва, 1899 г.)855 написана очень тепло и усматривает сущность последнего «в любви». – 9) Тому же вопросу посвящена брошюра Фр. Кирхнера: «Высшее благо. Труд и отдых« (Спб. 1899 г.)856. Автор видит сущность «summi boni» в «нравственном усовершенствовании человечества». А так как «достижение высшего блага» возможно лишь при условии «труда и обязательного при нем отдыха», то автор трактует и о них. В брошюре весьма много лишних строк, обезценивающих до известной степени целое. Пестреющая масса имен в сущности не способствует разъяснению дела. Примеры иногда крайне неудачны… Но есть и дельные положения, к сожалению, не всегда достаточно обоснованные. – 10) Может быть названа прекрасная книга Ульгорна: «Христианская благотворительность в древней церкви» (Спб. 1900 г.)857, трактующая о «мире без любви», «явлении любви на земле», «погибающем мире» и «торжестве христианской любви»858)859).
β) Из переводов, относящихся обыкновенно к области этики вообще, известны следующие: 1) П. Жанэ «История государственной науки в связи с нравственной философией» (книга I; Спб. 1876 г.)860. Здесь выясняются: «отношение нравственного учения к учению о государстве», «нравственная философия у индусов», нравственное мировоззрение персов, китайцев, – Сократа и др., Платона, Аристотеля, стоиков, Цицерона, – ветхозаветное и новозаветное, святоотеческое. – Фомы Аквината «и его школы» и пр. (до конца «средних веков»), Нехристианские нравственные воззрения выяснены лучше, чем христианские и ветхозаветные. Лучше последних, т. е., ветхозаветных и новозаветных, а равно и святоотеческих, раскрыты средневековые. Ошибочных суждений у автора немало, особенно в отделе о воззрениях, которые, как мы сказали уже, выяснены слабее других, раскрываемых в книге…– 2) Д. С. Блэкки « Четыре фазиса нравственности: Сократ, Аристотель, христианство, утилитаризм» (Москва, 1878 г.; другое изд.: М., 1899 г.). Здесь подробно обрисовывается личность Сократа, освещаемая автором с заметною тщательностью. Не то приходится сказать о главе, касающейся Аристотеля, цели своей вообще не достигающей и поверхностной, о чем нами в свое время уже было заявлено в печати 861. Отдел «о христианстве» неудачен. Не отличаясь (как, впрочем, и все другие отделы) научностью, он, вместо того, чтобы решать вопрос по существу, постоянно уклоняется в сторону и ведет речь не о том, о чем следовало бы, и, кроме того, изобилует ошибочными суждениями. В отделе об «утилитаризме» представляет некоторое значение фактический материал, содействующей уяснению истории направления… Вообще книга невысокой ценности; иной оценки заслуживают лишь отдельные ее места и особенно глава первая. – 3) Г. Спенсера «Основания науки о нравственности» (Спб. 1880 г.) представляют собою систему так называемой эволюционистической этики, фальшивой уже в самой своей основе, хотя и весьма модной в известных слоях862. – 4) К. Марта «Философы и поэты-моралисты во времена римской империи» (Москва, 1880 г.)863. Из них здесь рассматриваются и характеризуются – «Сенека, Персий, Эпиктет, Марк Аврелий, Дион Хризостом, Ювенал, Лукиан». Премированная «французскою академией» – эта книга написана чрезвычайно живо, даже увлекательно, и, представляя много прекрасных страниц вообще дельная по содержанью, может быть только приветствуема. Отдельных промахов её автора можно и не принимать в расчет. – 5) «Нравственные основы жизни» – Ф. Р. Вейса (т. I-II; Спб. 1881 г.)864 носят на себе печать поверхностного французского отношения к делу. Напрасно здесь искать сколько-нибудь научного освещения последнего. Трактуя о самых разнородных предметах, напр., о половой «любви», «о ревности», «о женщинах», «об искусстве говорить», «о хорошем тоне», «о моде», «об изящных искусствах» и проч., автор в сущности не выясняет того, о чем говорит заглавие его книги (написанной живым языком), способное ввести в заблуждение.– 6) Сделаны переводы некоторых философских произведений древности: напр., «Никомаховской этики» Аристотеля (1884 г. Спб.)865, «Афоризмов Епиктета (с прибавлением нескольких глав из его Размышлений») (Спб. 1891 г.)866. «Размышления Марка Авреиля Антонина к самому себе») (Спб. 1895 г.)867 , диалогов Платона (некоторых)868 и др. Переводы, дающие каждому возможность ознакомиться с нравоучительными воззрениями древних моралистов непосредственно по первоисточникам, разумеется, ценны и тем более, чем точнее они выполняют свои задачи. – 7) Спинозы «Этика, изложенная геометрическим методом» (Спб. 1886 г. Москва 1892 г.)869 и проникнутая пантеистическою точкою зрения, рассуждает «о Боге, о природе и начале души, о начале и природе аффектов, о рабстве человеческом или о силе аффектов» и «о власти разума или о человеческой свободе». – 8) Шопенгауэра «Свобода воли и основы морали» (Спб. 1886 г.)870 – «две, основные проблемы этики». «Свобода воли в мире феноменов» не существует. «Этика долга» должна уступать место обосновываемой на «чувстве сострадания»…871. – 9) Вундта «Этика. Исследование фактов и законов нравственной жизни» (Спб. 1887 г.)872. После «введения» в этику, автор говорит о «фактах нравственной жизни», о «философских системах морали», о «принципах нравственности и областях нравственной жизни». «Безкорыстное служение общим духовным целям человечества – единственное истинное благо» с точки зрения воззрений Вундта873 . Его этика в небрежном русском издании потеряла многое. Впрочем, и в подлиннике её недостатков не мало. Историческая же её часть ныне, при существовании различных превосходных трудов, потеряла значение874 . – 10) Летурно «Прогресс нравственности» (Спб. 1892 г.)875 . Это – самое беззастенчивое изложение эволюционистической этики. Ненаучность, тенденциозность, фальшивость бьют в глаза на каждом шагу. Кроме вреда, книга ничего более не принесет невооруженному знанием истинного положения вещей читателю. Отсюда она естественно изъята с книжного рынка тотчас по выходе в свет876. – 11) Циглера « Что такое нравственность? (Спб. 1895 г.)877 – книжка, отвечающая в том смысле, что «высшее благо», к достижению которого направляется наше нравственное поведение, «есть всеобщее благополучие». Отсюда сущность нравственности, с точки зрения данного моралиста, понятна; понятно и направление, к какому Циглер должен быть отнесен. Хотя в этой книжке есть и прекрасные мысли, но переводчик гораздо лучше поступил бы, если б вместо неё перевел Циглерову же «историю христианской этики»878 – труд, дающий не мало ценного материала. – 12) Гижицкого «Основы морали» (Одесса, 1895 г.)879 «удостоены премии берлинского Лессингова Общества» (как говорится на обложке книжки) и нашли себе сочувствие и в нашей литературе, напр., у Кареева…880 «Основа морали», по Гижицкому, «не есть только совесть или эгоизм, или благожелательство, или инстинкт общественности, или сострадание, или разум, или вообще какая-нибудь единичная сила в человеке: основа морали есть весь – чувствующий, желающий, мыслящий – человек». Определяя «высшее благо», как достижение «возможно наибольшего счастья общества», моралист ео ipso определяет и свое направление. – 13) Фр. Иодля «История этики в новой философии» (т. I: «до конца XVIII века с двумя вводными главами о греко-римской и христианской этике», – Москва, 1896 г.; т. II: «Кант и этика в XIX столетии», М., 1898 г.)881 . «Вводные главы» особенно невысоки там, где дело касается христианства и его учения, понимаемых автором вообще ненадлежащим образом. Затем Иодль, как заметил уже Кареев, «не касается современных движений в области этики»882, от чего его история является как бы без конца. Изложение философских этических систем ведется сухо и не всегда объективно883. – 14) Т. Фаулера «Прогрессивная нравственность. Опыт этики» (Спб. 1896 г.)884 . Неудачная по заглавию, ненаучная по своей постановка, конспективная нередко, но и при этом условии заключающая в себе немало лишнего (особенно в последней своей части), данная система этики английского ученого, выросшего в своеобразной атмосфере новейшего направления английской морали, особенного внимания не заслуживает, не смотря на имя редактора перевода. – 15) Дюринга Е. «Ценность жизни. Исследование в смысле героического жизнепонимания» (Спб.1896г.)885. Вопреки «пессимистическим» идеям, Дюринг «защищает жизнь, как имеющую внутреннюю ценность»886. Книга в высшей степени интересна и симпатична. – 16) А. Фулье «Критика новейших систем морали» (Спб. 1898 г.)887. В частности, здесь имеются в виду: «мораль в теории эволюции и в дарвинизме, – позитивизм, независимая мораль, – мораль по учению критицизма, – кантовская, – теория нравственности в учении германских пессимистов, – мораль спиритуализма, – эстетическая и мистическая», – наконец, «теологическая и солидарность». Считая «оптимизм и пессимизм крайностями, не вполне удовлетворяющими нравственному чувству», Фулье проповедует нечто среднее – «философию надежды». «Sperabimus» – вот «девиз нравственности перед загадкой грядущей судьбы мира»888.– 17) А. Риля «Фр. Нитцше, как художник и мыслитель (Спб. 1898 г.)889. Книжка хорошо знакомит читателя с этим мыслителем. Поскольку же иметь в виду не фактическую лишь сторону её, а делаемую в ней там или сям оценку этой личности, с автором можно согласиться не всегда. – 18) Г. Гефдинга «Этика или наука о нравственности. Изложение этических принципов и их применение к различным житейским отношениям» (Спб. 1898 г.)890. Система проникнута «позитивистическою точкою зрения»891, и отсюда понятно, что в основе её нет «каких бы-то-ни было метафизических предпосылок»892. В тех случаях, где указанная точка зрения автора не оказывает влияния на решение тех или иных нравственных вопросов, курс Гефдинга нередко читается с удовольствием. Об остальных же случаях приходится говорить обыкновенно как раз противоположное, и восхищения этикою Гефдинга, как будто бы «трудом безукоризненным в научном отношении»893, отдают наивностью, непониманием или намеренным нежеланием понимать дело 894. – 19) Д. С. Макензи «Этика (учение о нравственности)» (Спб. 1898 г.)895. Её «цель – представить в сжатом объеме очерк наиболее важных принципов этического учения, насколько они могут быть усвоены без познания из метафизики, и показать, каким образом эти учения могут быть применяемы к практическому руководству в жизни». Автор с развязностью рассуждает о многом, но его «этика», тем не менее, не имеет научного значения. Автор – английский мыслитель – постоянно дает чувствовать, что он – сын своей нации и своего времени, что особенно характерно для представителей именно этого периода. – 20) В 1898–1900 г.г. изданы в русском переводе сочинения Гюйо: а) « История и критика современных английских учений о нравственности»; б) «Мораль Эпикура и её связь с современными учениями»; в) «Очерк морали»; г) «Воспитание и наследственность» (чит. «2-е приложение« к этому сочинению: «Стоицизм и христианство. Эпиктет. Марк Аврелий и Паскаль» и «3-е прил.»: «Правила Эпиктета») и друг.896 Сущность нравственных воззрений Гюйо уже была намечена нами897. Этот «эмпирик» возвещает «мораль без принуждения»… Обосновать ее, однако ж, ему не удалось898, не смотря на его талантливость, всюду дающую о себе знать. Исторические монографии Гюйо: «а», «б» (но не «приложения» к «г») обладают огромными достоинствами, поскольку здесь удалось автору стать на чисто объективную точку зрения и поскольку он сообщает здесь известные фактические данные… Не разделяя основной точки зрения Гюйо, как моралиста, тем не менее, не можем не сказать, что пред нами один из величайших философов-моралистов истекшего столетия, писавший и увлекательно, и остроумно, и с большою любовью к делу… – 21) Эванса «Эволюционная этика и психология животных» (Спб. 1899 г.)899. Приверженец дарвиновского учения – Эванс, разумеется, ропщет против «антропоцентрической этики» в интересах животных и проч. Одним словом, в общем рассказывается обычная история, какие мы привыкли слышать от представителей этого модного направления, фальшиво именующего себя «научным» и глумящегося над всеми течениями, с ним так или иначе расходящимися. Даже чисто – фактическая сторона книги, помимо и безотносительно к такому или иному её авторскому освещению, во многих случаях представляется подозрительною. О научном значении этого сочинения говорить было бы более, чем странно. – 22) Ф. Тома «Нравственность и воспитание» (Спб. 1900 г.)900 . Здесь в «девяти главах» обсуждаются: «наука и нравственность, – нравственность без свободы, – без принуждения, – солидаризм, пессимизм, эстетическая мораль, дилетантизм, – долг и выгода и индивидуализм». Краткая (сравнительно) речь о всех этих предметах изобличает в авторе большого знатока дела и остроумного критика различного рода нравственных теорий. Не соглашаясь с автором в тех или иных случаях (напр., по вопросу о морали «долга ради долга»…), в общем относимся к нему с большим сочувствием и появление его книги приветствуем901 . – 23) «Фр. Кирхнера «Этика. Наука о нравственности» (Спб. 1900 г.)902. При «краткости и общедоступности» своей этика Кирхнера предлагает «резюме главнейших оснований» в пользу необходимости построения этической науки на «метафизической основе», затем дает «критический свод идей, игравших роль в истории развития этики», и являет собою попытку автора укрепить лежащее в основе его этики «миросозерцание на положениях науки»… Эти похвалы, расточаемые автору переводчиком, соответствуют истинному положению вещей. Некоторые отделы данной этики особенно ценны: напр., о «свободе» и др. –903 24) А. Сутерланда «Происхождение и развитие нравственного инстинкта» (Спб. 1900 г.)904. Автор-последователь А. Смита, Дарвина… и отсюда предлагает нам опыт изложения и раскрытия вопросов нравственных в духе новейшего эволюционизма. Поэтому уже заранее становится ясным, что «нравственный инстинкт», по авторскому мнению, момент не первичный, а позднейший» сравнительно и т. д.905)906).
III. Намереваясь вести речь о журнальных статьях, выясняющих те или другие нравственные вопросы, считаем необходимым сделать следующие предварительный замечания: во-первых, мы не будем касаться тех статей, которые, существуя и в отдельных оттисках, уже отмечены нами выше (таковы, напр., принадлежащие о. И. Л. Янышеву в «Xp. Чт.» и «Прав. Обозр.», проф. А. Ф. Гусеву в «Вере и Раз.», «Прав. Собес…», проф. Ф.Ф. Гусеву в «Пр. Об.», проф. А. П. Лебедеву в «Душ. Чтен.», проф. М. А. Олесницкому в Труд. Киев. Д. Акад.», о.Н. Фаворову там же907, архим.Сергию в «Бог.Вестн.», еп. Антонию в «Пр.Соб.», проф.В.И.Несмелову там же, проф. П.П.Пономареву там же и другим); во-втором, оставляем (за единственным исключением) в стороне различные «Епархиальные Ведомости», в которых мы не могли найти собственно ничего, сколько-нибудь существенно помогающего росту нашей науки (а указывать на бесцветные статьи надобности нет(; в третьих, сравнительно большее внимание остановим (что и само собою понятно) на духовных журналах, а не на светских (где интересных для наших целей статей и меньше, да и те, какие есть, относятся к нашей науке обыкновенно лишь посредственно); наконец, в четвертых, из статей духовных (а тем более светских) журналов обратим внимание только на более важные, на наш взгляд, да и о них , по недостатку места в нашем очерке, скажем лишь с большою краткостью.
Статьи духовных журналов затрагивают и так или иначе выясняют весьма многие вопросы христианской этики и морали вообще.
Сюда относятся прежде всего вводные в этику вопросы, от ясного представления которых зависит постановка и самой последней. В частности, вопрос о «задаче нравственного Богословия, как науки», интересно освещается арх. Хрисанфом908, и еще более выясняется проф. А. И. Гренковым в его статьях по поводу учебника о. Халколиванова909 и отчасти и этим последним910 и друг.911 Попытка выяснить «смысл преподавания» данной науки «в духовных академиях» предложена нами 912 . Затем в статьях разносторонне характеризуется и самая нравственность – предмет нравственного Богословия: то освещаются «формальные начала и субъективные условия» её913, то выясняется вопрос об отношении её к религии914, то – к «разуму»915, то к «праву»916 и т. д.929а. В связи с пониманием сущности нравственности намечается «цель жизни»917. Далее параллельно выясняются «нравственность» естественная и христианская918. Наконец, освещаются те или другие моменты в истории вне-христианских этических воззрений, а также и воззрений христианской эпохи. В частности, в рассматриваемых журналах, во первых, имеется немало статей, освещающих вне-христианские нравственные воззрения как сами по себе, так и сравнительно с христианскими. Некто Р. (Реверсов?) попытался выяснить «религию и нравственность язычества по сочинениям апологетов II и III вв. »919. Другие лица брали для своих исследований какие-либо отдельные обнаружения в языческом мире. Одни занимались буддизмом, вызванные к этому или какими-либо монографиями (напр., охарактеризованною выше920 магистерскою диссертацией А. Ф. Гусева о буддизме): таковы – А. И. Гренков 921 и Г. В. Малеванский922, – или лучше – новейшими увлечениями известных слоев общества этим мировоззрением: таковы – Н. Н. Писаревский 923, К. И-н, о. И. И. Покровский 924 , о. А. Балановский – автор статьи о «буддийской морали» и друг.925 Иные изучали нравственные воззрения: то «Демокрита»926, то «циников» 927, то » Аристиппа Киренского, основателя гедонизма»928, то «Сократа»929, то «Эпиктета» 930… или давали в этом случае очерки с более широким содержанием: таковы авторы – А. Деревицкий, предложивший «литературно-философские очерки: Из истории греческой этики»931, проф. П. И. Линицкий, начавший печатание статьи: «Нравственные и религиозные понятия у древних греческих философов» 932,– проф. Г. В. Малеванский, которому принадлежит «речь» о «нравственных принципах и характерах древних греческих философов»933, – Ф. И. Садов, написавший статью о «нравственных понятиях и нравственной философии образованного общества в древнем Риме»934… Во-вторых, в Правосл. Собеседнике есть статья, предлагающая попытку выяснить «первоначальное происхождение науки о христианском нравоучении и краткую её историю» 935, так чтоб могли быть более или менее ясны, по крайней мере, наиболее существенные моменты в последней за все продолжительное её течение. К сожалению, пример не нашел продолжателей и подражателей, от чего в данном случае пробел так и остается невосполненным, тогда как на Западе, как мы видели выше, дело обстоит совсем иначе: там есть прекрасные специальные монографии, раскрывающие «историю христианской этики»936. В третьих, некоторые статьи духовных журналов предлагают опыты раскрытия нравственных воззрений какого-либо отдельного представителя святоотеческой письменности: напр., Климента Александрийскаго 937 , св. Амвросия Медиоланскаго 938 , преп. Макария Египетскаго 939 , св. Григория Богослова 940 , св. Иоанна Златоустаго 941 , св. Василия Великаго 942 … К сожалению, таких статей сравнительно немного. В четвертых, встречаются статьи, освещающие особенности католической или протестантской морали943, благодаря чему тем выпуклее выступает мораль православно-христианская с её отличительными чертами. Наконец, в пятых, имеется немало статей, характеризующих нравственное учение или отдельных мыслителей-моралистов, или целых философских направлений. Из первых могут быть названы: Кант 944 , Шопенгауер и Гартман 945 , Д. С. Милль 946 , Спенсер 947 , Вундт 948, Киркегор 949, Нитцше 950 …, а затем русские: Гоголь, Достоевский, Толстой, В. С. Соловьев 951 и друг. Из вторых могут быть отмечены направления – социалистическое952, коммунистическое953, материалистическое и др.954
Из существенных элементов нравственности на первом месте стоит – человеческая нравственная свобода, на втором – нравственный закон и на третьем – совесть.
Выяснение сущности нравственной свободы посвящено несколько статей, иногда довольно обширных. Одни из них сравнительно общего характера: напр., огромная статья Г. В. Малеванского («Опыт о свободе воли»)955. Другие рассматривают вопрос специально «с нравственной точки зрения»956, что для наших целей ближайшим образом и важно. Третьи имеют в данном случае в виду модную ныне «нравственную статистику» и её выводы по вопросу о нравственной человеческой свободе957. Иные стараются выяснить «свободу и необходимость»958 и т. д.959
Нравственное чувство, лежащее, так сказать, в основе нравственного закона, до некоторой степени выясняется проф. В. А. Снегиревым 960. Затем для характеристики особенностей самого нравственного закона имеют значение статьи, с одной стороны, выясняющие вопрос о так называемой «обязанности» его, «для всех» людей тождественной, с другой, помогающие разобраться в вопросах «казуистики» и, с третьей, освещающие «чистоту» и «бескорыстие» требований христианского нравственного закона. Из статей первого рода (вообще их немало) обращают на себя особенное внимание принадлежащая А. Ф. Гусеву. «Евангельские советы и их отношение к положительным требованиям Евангелия»961 и «К вопросу о христианском аскетизме» (вызвана воззрениями Ф. Ф. Гусева, выраженными в его магистерской, уже упоминавшейся выше, диссертации)962 , а также и – некоторым другим авторам963. Из статей второго рода отметим наши: «О столкновении обязанностей» и «Нравственно – безразличное и дозволенное»964 и статью – г. Нечаева: «Есть ли нравственно безразличные предметы и действия965?» Наконец, из статей третьего рода укажем на принадлежащие: П. Борисовскому («Бескорыстие и чистота христианской нравственности»966, о. Ст. Остроумову («Безусловная истинность и чистота еванг