Религиозные сомнения наших дней — Сайт храма Благовещения Пресвятой Богородицы г. Смоленска

Содержание

Предисловие

Оскудение веры Воскресение Христово, как торжество веры, правды, смысла жизни, прогресса и бессмертия Сомнения в Божестве Иисуса Христа Бесы и бесноватые I. II. III. IV. V. VI. Погребение или сожжение? Тайна чудотворной силы св. икон Библия и наука по вопросу о происхождении мира и человека. О происхождении человека I. II. III. IV. V. VI. VII. VIII. IX. Заключение Откуда жизнь? Действует ли благодать Божия через недостойных пастырей? Христианский пост и современная медицина Прав ли Бебель в своих суждениях о христианстве?

Предисловие

В нашей богословской литературе нет специальных изданий, где решались бы все религиозные сомнения текущего времени.

А надобность в них большая. Потому что томимые „тревожными” вопросами никогда не обратятся за помощью к другим. Ложный стыд не позволит им этого сделать. Да, пожалуй, и другие станут смяться и издеваться над ними, как это, к сожалению, принято у нас.

Вот почему „ищущие Бога” предпочитают собственными силами бороться с нахлынувшими сомнениями, чем впустить других в своё святая святых.

Для них и предназначается эта книга, которая является первым томом того обширного труда, который задуман нами с целью облегчить тяжесть религиозных переживаний всем искренно ищущим Бога своего.

Автор.

Одесса.

Июнь, 1914 г.

Оскудение веры

(Психологический этюд).

Неверие растёт. Растёт быстро, не по дням, а по часам. Развивается с молниеносной быстротой. Крепнет с поразительною силою. Захватывает всё большее и большее пространство.

Как злое чудовище, оно постоянно врывается всё в новые и новые сёла, города, деревни, семьи и человеческие души. Врывается со страшной силою, совсем неожиданно, со всеми ужасами своего тлетворного и леденящего дыхания. Оно губит и давит решительно всё, что встречает на пути своего триумфального шествия. Губит душу, губит совесть, губит правду и добро, губит всё чистое и святое в человеке, чем он жил, чем дорожил, чем вдохновлялся и утешался.

Его останавливают. Ему полагают на пути всевозможные препоны. С ним борется целая армия христианских апологетов и огромная рать „ревнителей благочестия”. Но ничего не помогает. Неверие всюду проникает. Всюду несёт с собою великое и страшное зло. Зло для Церкви, для государства, для семьи, для всякой отдельной души.

Спрашивается, чем же объяснить такой непомерный рост безбожия и неверия? Какими причинами вызывается и обусловливается столь печальное явление наших дней? Чем питается и поддерживается оно? В чём находит свою опору и успех?

Вот все эти вопросы мы и попытаемся осветить в предлагаемой статье.

Мы спрашиваем: отчего так быстро развивается неверие в наши дни?

А люди, считающиеся учёными, называющие себя материалистами, позитивистами и другими подобными именами, так отвечают на предложенный вопрос:

Неверие потому такою широкою волною разлилось по лицу всей земли, что для него настала пора.

Человеческое познание, говорят, в своём естественном росте неминуемо должно пройти три стадии: Первая стадия – теологическая, вторая – метафизическая и третья – позитивная 1.

На теологической стадии находятся народы, стоящие на самой низкой ступени умственного развития. На этой стадии человек старается объяснить себе многие явления природы при помощи предположения, что позади каждого явления находится какое-либо живое существо, которое создаёт это явление. Затем, пытается уяснить себе причины происхождения мира, определить и объяснить всё то, что относится к области сверхчувственного.

Теологическая стадия уступает место второй стадии – метафизической. На этой стадии развития человек задаётся вопросами о внутренней природе вещей.

Наконец, на третьей ступени развития человек начинает понимать, что всё существующее вне нашего чувственного опыта не может быть воспринято. Ибо познание сверхчувственного недостижимо. Изучать можно только то, что представляется нашим чувствам. Посему, все вопросы о внутренней сущности вещей, о начале мира нужно отбросить. Равным образом, так надо поступить и со всеми вопросами относительно того, что находится вне сферы чувственного восприятия.

Таков необходимый процесс человеческого развития, говорят нам. Посему и нечего удивляться тому, что неверие растёт, а вера глохнет и на убыль идёт. Человечеству пришла пора перейти от одной стадии к другой, и оно перешло, сделало шаг вперёд, отрешилось от всех теологических и метафизических понятий и представлений, вошло в сферу позитивного мышления, которое отрицает все истины и символы в области духа.

Так объясняют нам причину неверия современные премьеры науки.

Но мы при всём своём беспристрастии никак не можем согласиться с такою точкою зрения. Мы протестуем против неё всеми фибрами своей души. Мы заявляем, что она ложна, имеет неверные посылки в своей первооснове и противоречит всем историко-культурным данным.

Мы не отрицаем естественного развития человеческого сознания и всех зарегистрированных историей этапов. Мы только оспариваем самый распорядок указанных стадий. Учёные говорят, что теологическая стадия – удел первобытных и малокультурных народов. Мы же стоим за то, что она свойственна только просвещённому человечеству.

Чтобы не быть голословным, предпримем маленькую экскурсию в область истории философии 2.

Последняя говорит нам, что философский гений человека исследует сначала сущность внешнего мира, сущность окружающей нас природы; затем переходит к вопросу о человеке и, наконец, останавливается на Том, Кто выше мира и человека, именно на Божестве.

Пробудившись впервые, философский гений мудреца, как человек, попавший в неведомый ему край, задаётся, прежде всего, вопросом, где он, что его окружает. Длинный ряд философов пытливо решает вопрос исключительно о внешней, материальной природе, почему работа их мысли, обычно, и называется философией природы или натурфилософией.

Отец философии, Фалес, отыскивает начало всех начал в природе, первичный элемент, из которого путём видоизменения произошло всё разнообразие видимых предметов. Он знает, что всё, что существует в природе, существует или как твёрдое тело, или как жидкость, или как газ, и делает гениальную догадку, что все твёрдые тела, жидкости и газы произошли из воды. Вода сама по себе – жидкость; охлаждаясь и замерзая, она превращается в лёд, становится твёрдым телом; под действием огня она испаряется, делается газом.

Следующий философ, Анаксимен, продолжает Фалеса. Он учит, что самая вода берётся из воздуха и видоизменяется воздухом. Нагретый воздух впитывает в себя частицы воды, охлаждённый – выделяет. Следовательно, сущность всего, в том числе и фалесовской первичной воды – воздух.

Гераклит вводит новую стихию. „Жизнь есть движение – учит он. – Всё, что живёт и существует, движется. Движется материя, движется мысль. Причина всеобщего движения, жизни всего – огонь, вернее, процесс горения. Огонь нагревает и воду, и воздух, и заставляет их перемещаться, принимать то бо́льшую, то меньшую плотность. Огонь есть, стало быть, причина всеобщего разнообразия, основа вселенной.

Эмпедокл видит недостаточность одной стихии для уяснения всего разнообразия сущего и берёт в основу своего учения соединение всех стихий – и воздух, и воду, и огонь, а Анаксимандр сущностью бытия признаёт нечто высшее, чем все стихии вместе или каждая порознь.

Новый философ, Анаксагор, воздвигает новое начало. Он учит, что всё существующее существует не хаотически, а в разумном строе, порядке. Значит, в основе материи лежит разум, проникающий всю материю.

Великий математик и философ Пифагор намеченную Анаксагором разумность мировой материи делает основной задачей своей философии. Он старается уяснить мировую гармонию.

– В мире всё гармонично, – учил он; всё соединено в одно стройное законченное целое. Если бы мы имели особо утончённый слух, мы бы могли в мировом пространстве внимать необычайной гармонии планетных сфер, как внимаем на земле привычным ухом музыкальную гармонию.

Уяснение этой мировой гармонии, точное определение её законов, вычисление её математическим путём и составляет сущность философского учения Пифагора.

После Пифагора и его великих предшественников, вселенная, мировая природа для пытливости философского гения не представляет больше ничего достойного, и философия природы уступает своё место философии человека. Вместо основного принципа древней греческой философии: „познай вселенную”, Сократ провозглашает: „познай самого себя”.

В ряду других греческих мудрецов Сократ – новое и исключительное явление. Насколько те жили внешней природой, старались разгадать тайну её бытия, настолько Сократ не любил и не интересовался внешней природой. Когда однажды ученики, чудным весенним днём, стали звать Сократа на прогулку за город, он отказался и спросил:

– Чему меня может научить эта глупая, хотя может быть, и красивая природа?

В Сократе философская мысль шагнула далеко вперёд. Она от стихийной природы перешла к разумному человеку. Мало того, она наметила и последний, важнейший шаг. Сократ говорил, что он сам знает только то, что ничего не знает, и других ничему не может научить, а если в его речах есть что доброе и высокоценное, то это от „даймона”, от Божества, голос которого он слышит в себе.

Философия гениального сократовского ученика, Платона, и есть, по преимуществу, философия „даймона”, философия Божества. Великий преемник Платона, Аристотель, новых горизонтов для полётов философской мысли открыть уже не мог. До него философским гением были охвачены все сферы познания, и ему оставалось заняться законами самого познания, что главным образом, и делает последней великий греческий философ и первый автор логики, Аристотель.

Таким образом, философская мысль человечества в своём естественном развитии прошла три стадии: познание природы, познание человека и, наконец, познание Божества. Это – альфа и омега, начало и конец, предельные границы духовной жизни, роста и развития человека. Сначала стихийность (природа), потом разумность (человек) и завершение всего – святость (Божество).

Тут вершины философской мысли сливаются с религией, и религиозное понимание мировой жизни является высшей философией.

Поясним эту мысль простыми примерами.

Возьмите различные отношения человека к природе. Для человека, стоящего на низшей стихийной точке понимание мира, природа представляется громадной кладовой, складом провизии, доставшимся ему в добычу. Для человека, поднявшегося на вторую ступень понимания миробытия, смотрящего на всё сквозь призму разума, природа представляется беспредельным научным кабинетом, богатейшей лабораторией, полной глубоких научных тайн. Для человека же религиозного – понимание природы, как куска добычи, как жирной кости, доставшейся голодной собаке, кажется бедным, убогим по внутреннему содержанию, унизительным и оскорбительным для его собственного достоинства.

Не удовлетворяется он и взглядом на природу, как на богатый научный кабинет. Он смотрит на мир, как на дивный и необъятный Божий храм, где все голоса природы: и раскаты грома, и трель соловья, и шелест лесной листвы, и рёв водопада сливаются в один общий гармоничный гимн.

Другой пример.

Возьмите взаимные отношения людей. При стихийном понимании, человек для человека – волк. Один смотрит на другого, как на верного соперника, как на врага в общей схватке за существование, как на опасного конкурента за жизненным столом, где видится больше голодных ртов, чем накрытых приборов.

При научном понимании вопроса, человек рассматривается, как отдельный общественный атом, как клеточка общественного организма, и взаимные отношения людей, как отношения труда и капитала, определяются законами политической экономии и других социальных наук. Для религиозного же человека всякий другой человек, независимо от его работоспособности, от его положения, взглядов и убеждений, есть ближний брат, которого следует окружать самою нежною любовью и за которого в нужде обязательно надо душу отдать.

Отсюда ясно, что высшее понимание всей мировой жизни и различных отдельных её проявлений – есть понимание религиозное. Всякое иное понимание неизбежно будет пониманием идейно-бедным, не охватывающим всей глубины предмета или вопроса.

Если же религиозное понимание мировой жизни является высшей философией, что доказывается и историей философии и историей культуры, то говорить после этого, что теологическая стадия есть удел первобытных людей, по крайней мере, недобросовестно.

А если верно то, что религиозное понимание есть высшая философия, последний этап в развитии человеческого сознания, значит неверно то, будто последняя стадия нашего мышления исключает возможность христианской веры, значит, есть какая-то другая причина современного неверия.

Какая же именно?

Нам кажется, что главная причина современного неверия кроется в том, что люди отрешились от дум о горнем мире, приникли к земле и живут, и дышат только ею. Апостол говорил христианам: „горняя мудрствуйте, а не земная”. Люди же мало-помалу забыли этот спасительный глагол, осуетились своими помышлениями, перенесли всё своё внимание с божественных высот на грешную землю и прониклись её думами, интересами и заботами. Они, как говорится, с головою ушли в заботы о благах внешнего, материального мира. У них и минутки свободной не осталось, чтобы побыть наедине с самими собою, подумать о Боге, о загробном мире, о душе.

У Панкратова 3, в его интересной книжице „Ищущие Бога”, мы находим такой любопытный пример.

Один бывший московский купец, окончательно разорившийся, в беседе с другим, тоже, кажется, разорившимся купцом говорил:

„Целый век мечемся, а для чего – сами не знаем. Родятся, растут дети, – мы не видим… Ангелок радость свою показывает, улыбается свету, а нам некогда посмотреть, нужно ехать по делу. Проживём в такой белой горячке жизнь и как станем подводить балансы, ан и не знаем – зачем жили? Неужели затем, чтобы дома́ строить? Да пропади они пропадом. Я стою вот у фонтана, думаю… и хочется мне иногда влезть на Ивана Великого, ударить в Царь-Колокол, выстрелить в Царь-Пушки, чтобы земля задрожала, и совесть людская проснулась. Хочется крикнуть с Ивана Великого всей торговой Москве: „остановитесь! Христом Богом молю, остановитесь, пока ещё не поздно. Бросьте наживу, посмотрите в душу, чем живёт она. Верните к себе радость простой Божьей жизни. Не гонитесь за грошами, вы упускаете тысячи”… – Но знаю, никто меня не послушает… Скажут: когда был богат, так не рассуждал, а голытьбе мало ли что в голову придёт…

– А ты, действительно, когда был богат, так не думал? – спрашивал Морозова Сычугов.

– Не думал. Некогда было думать. Вставал в шесть часов утра и до поздней ночи бегал, колотился, вносил деньги в банк, брал из банка, учитывал векселя, думал, где бы занять денег. Когда же тут думать о другом?

– С какой же минуты ты стал думать иначе?

– Как стал нищим. Я как будто проснулся, а вокруг меня черепки от моей прежней жизни. Весь в нутро ушёл я и чувствую, что как будто только начинаю жить: во всё всматриваюсь, всё оцениваю…

И так, вот, все люди. Каждый человек „малодушно погружён в заботы суетного мира”. Где уж тут думать о Боге? Духовные интересы отходят на задний план. Они подавляются, приносятся в жертву материальным, вследствие чего, мало-помалу глохнут и, наконец, атрофируются совсем.

„Бога нужно искать внутри самого себя, – говорит св. Лев Великий. – Он лучше всего распознаётся, так сказать, духовным осязанием. Мы должны стремиться видеть Его своими глазами, слышать своими ушами, и наши руки должны осязать Слово жизни. Ведь душа наша, как и тело, имеет своё чувство: вкусите и видите, как благ Господь” 4.

И это чувство должно развиваться, совершенствоваться, находить для себя пищу. Но для этого его надо поставить в благоприятные условия. Последние таковы:

„Кто хочет прийти к Господу, сподобиться вечной жизни, стать жилищем Божиим и удостоиться св. Духа, – читаем мы в 1-м слове святого Макария о сохранении сердца, – тот, чтобы ему быть в состоянии неукоризненного и чисто творить плоды по заповедям Господним, должен положить такое начало. Во-первых, до́лжно ему твёрдо уверовать в Господа, всецело посвятить себя словесам заповедей Его, во всём отречься от мира, чтобы ум совершенно не был занят ничем видимым; всегда надлежит ему пребывать в молитве и не отчаиваться, ожидая непрестанно посещения и помощи от Господа и во всякое время иметь сие целью ума своего. Потом надобно ему всегда принуждать себя ко всему доброму, к соблюдению всех заповедей Господних, хотя бы и не желало того сердце по причине пребывающего в нём греха. Да принуждает себя постоянно пребывать в молитвах, во всякое время прося с верою, чтобы Господь пришёл и вселился в нём, усовершил в укрепил его во всех заповедях Своих, и чтобы душа его сделалась обителью Иисуса Христа… И Господь, видя такое доброе рачение, сотворит с ним милость Свою, избавит его от живущего в нём греха, исполняя его Духом Святым” 5.

Итак, вот что по совету великого христианского подвижника мы должны делать, чтобы прийти к Богу, ощутить Его в своём сердце и чрез то уверовать в Него, сподобиться вечной жизни, стать жилищем Творца и удостоиться Св. Духа.

Но разве современные люди близки к такому состоянию? Стремятся к осуществлению святоотеческих наставлений? Познали путь опытного Богопознания?

Нисколько.

Многие миллионы людей до такой степени поглощены теперь заботами о материальном благополучии, что они теряют даже вкус к высшим вопросам человеческого духа, и заниматься ими считают, поэтому делом пустым, совершенно несвойственным деловому человеку.

Другие при полной материальной обеспеченности и при совершенной свободе от всяких деловых занятий увлечены целиком погоней за удовольствиями и внешними радостями жизни.

Словом, люди целиком ушли в земное и даже не мечтают о небесном. Голос Христа Спасителя не находит доступа к их сердцу, не призывает их к внутренней работе, не влечёт их мыслей к горнему миру. Они духовно не растут. А если организмы не растут, они неизбежно должны ухудшаться.

В природе (физической, равно и духовной) существует закон, по которому всякий орган, не развиваемый, не упражняемый, постепенно ослабевает и, наконец, совершенно атрофируется, парализуется и даже вымирает.

В интересной книжке Витковского „За океан” 6 мы находим великолепные иллюстрации к развиваемому нами положению.

Автор сообщает нам, что в огромных пещерах австрийской провинции Карнеолии и американского штата Кентукки живут целые особенные породы крыс, насекомых, лягушек, раков и даже рыб, так как в этих пещерах находятся подземные озера и реки. Все эти животные, принадлежащие к различным отделам и классам, сходятся между собою в том отношении, что все они совершенно слепы. У тех, которые живут поближе к самому входу в пещеру, глаза существуют, но ничего не видят; а у многих других, живущих в самой глубине пещер, нет даже признаков органа зрения, не существует глазных впадин. Очевидно, туда, под своды пещер, целые века не проникал ни один луч света. Рыбы и крысы никогда не пользовались органом зрения, и он сначала ослабел у них, парализовался, а потом и совсем исчез.

Так и с духовным зрением. Просветлённое, нравственное чувство даёт человеку возможность слышать в себе голос Божества. „Блаженны чистые сердцем: они Бога узрят” 7. Нерадение же о нравственном самоусовершенствовании приводит к духовной слепоте, к полному притуплению чувства реальности 8, т. е. чувства присутствия вблизи себя или же в себе той высшей Силы, которую мы называем Богом. О людях подобного рода Христос Спаситель говорил: „и сбывается над ними пророчество Исайи, которое говорит: слухом услышите, и не уразумеете, и глазами смотреть будете, и не увидите; ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их” 9. После этого становятся вполне понятны и слова притчи о талантах 10: „всякому имеющему дастся и приумножится, а у не имеющего отнимется и то, что он имеет” 11.

Вот это то самое с буквальной точностью исполнилось и на современном человечестве. Духовные потребности совершенно заглохли у него. Оно не росло духовно, не совершенствовалось морально, не занималось вопросами о Боге и о душе. Вот почему оно и лишилось способности чувствовать Божество, сообщаться с Ним, понимать всё относящееся к Нему, всё говорящее о Нём.

Лучше всего эту мысль иллюстрировать такою притчей:

„В глубоком, постоянно шумевшем бору, росла сосёнка, маленькая и тонкая: красноватые веточки её всегда трепетали от ветра, залетавшего вглубь леса с бесконечных жарких полей. Кругом поднимались старые, толстые, сосны и шумели своими колючими вершинами. Сосёнка росла, как росли все, и уже скоро она должна была уйти высоко-высоко, стать над тёмным вековым бором, окинуть смелым взглядом вокруг и тихо, и благоговейно взглянуть в бездну синего неба, с его вечными звёздными огнями.

Но пришёл в глубокий вечно шумевший бор человек. Он повалил на чёрную, сырую землю много сосновых вершин, гордо озиравшихся вокруг и тихо, и благоговейно смотревших в синее небо, на вечные переливающиеся огни его… Маленькая тоненькая сосёнка была не нужна ему. И он, проходя мимо, только надрубил её шаловливым взмахом топора и, напевая, прошёл дальше.

А маленькая сосёнка начала клониться на одну сторону. По свежей ране её текли слёзы, и она склонялась ниже и ниже. И согнулась так, что молодая вершина её начала расти не ввысь, а в сторону.

Прошли года… Окрепла сосёнка, от раны остался только глубокий жёлтый рубец. Но сосёнка росла не ввысь, а в сторону.

Её подруги давно поднялись вверх и качались там стройными, круглыми вершинами, оглядывая всё вокруг и тихо, и благоговейно взирая на небо и на вечные огни его.

И говорили они сосёнке, оставшейся далеко у земли: у нас здесь синее небо и солнце. В ночи нам светят лучистые звёзды и далеко нам виден зелёный кругозор.

А сосёнка ползла вдоль земли и видела только лесные тени, длинную жёсткую траву, сырую землю. И отвечала она далёким, гордо шумящим сёстрам:

– У меня тени, трава и земля. И только… О каком синем небе говорите вы? О каком солнце? О каких лучистых звёздах?.. И далей никаких не знаю я: здесь только стволы и вьющаяся поветель, и тени.

А сёстры опять шумели сверху:

– Поверь: здесь солнце, как множество вёсен, собравшихся вместе. Здесь светлые звёзды горят и переливаются. В ночах – только смотреть бы на них и тихо шевелить одеждою, приветствуя их. И стоит над нами небо, и одевает наши вершины синею и прозрачною дымкой… И окутанные – мы засыпаем, как в колыбели…

А сосёнка стонала внизу у земли, среди теней и цепких трав:

– Не верю! Не верю!

Но в том стоне были не одни земля, тени и цепкие травы: в нём была тоска по синему небу и солнцу, и звёздам, навсегда скрытом от маленькой искалеченной сосёнки”.

Конечно, это сказка 12.

Но в ней слышна какая-то другая тоска, какое-то другое глубокое горе. То горе бедных людей, ползущих по земле, в вечных тенях и цепких травах. То тоска по Неведомому Богу, по белым кротким ангелам, по широкому горизонту, среди постоянных потёмок.

Вот эта-то бедная сосенка и есть символ современного человечества, которое, прильнуло к земле и, не желая оторваться от неё, не видит неба, не имеет никакого понятия о нём и потому, естественно, отрицает существование его, когда речь заходит о нём.

Об этом и апостол Павел говорит:

„Душевный человек, – писал он в первом послании к Коринфянам, – не принимает того, что́ от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сём надобно судить духовно” 13.

Итак, подводя итог всему вышесказанному, мы должны сказать вот что:

Человечество не верит теперь главным образом потому, что оно потеряло способность Богопознания. А потеряло оно её потому, что никогда не употребляло её, вследствие чего она заглохла и атрофировалась.

Другою весьма важною и существенною причиною современного неверия является, по нашему глубокому убеждению, настоящая постановка религиозного воспитания и образования.

В доброе старое время родители, прежде всего, заботились о том, чтобы воспитать своих детей в духе и истине христианской веры. С этою целью их зачастую водили в храм, читали им книги религиозно-нравственного содержания, рассказывали житие святых. Заставляли молиться Богу, исполнять все обряды и установления православной Церкви, внушали уважение и любовь ко всему священному, церковному христианскому. И благодаря такой постановке семейного воспитания, религиозное чувство в молодом поколении крепло, росло, развивалось и приносило плод мног. О неверии редко и слышно было, о сомнениях никто и не заикался.

Теперь же совсем не то. Теперь мало того, что не обращают никакого внимания на религиозное воспитание, но ещё протестуют против него, находят его несвоевременным, вредным и опасным для детей.

Вот несколько примеров.

„Как-то раз постом, – говорит действующее лицо рассказа современной писательницы З. Гиппиус «Сумасшедшая», – сидим мы в гостиной после чая. Клавдия за книжкой. Входит Вера, – Андрюшку спать укладывала. Берёт что-то со стола и говорит мне довольно небрежно: «завтра я думаю идти к обедне с Андрюшей. Буду его причащать».

А у меня, знаете, относительно этого давно уже было своё незыблемое и весьма обоснованное решение.

– Причащать? Нет, душа моя. Совершенно лишнее.

Она подошла, спокойно села возле меня и глаза прищурила.

– Почему? Я, напротив, нахожу, что для ребёнка необходимо.

– Напрасно находишь. Помнится, мы даже с тобой об этом как-то рассуждали. Во-первых, Андрюшино здоровье мне дорого; не говоря уже о тесноте и духоте, вспомни, что тут приносят целую кучу неизвестных ребят, а ложка одна…

Вера ещё более прищурила глаза.

– Великолепно! Далее?

– А далее – я нахожу, что никаких обрядов над ним ни исполнять, ни говорить с ним о подобных вещах теперь, пока он не может сознательно их принять или отвергнуть, не следует. Это, если хочешь, – недобросовестное насилие. Вырастет он, – разум ему подскажет, что делать. Его будет воля.

Вера ни слова. Смотрит на меня в упор и молчит.

Няньку, которая развивала ребёнка религиозно, ты отпустила – и хорошо сделала. И тебя прошу, – прибавил я твёрдо, ни о чём таком ребёнку не говорить, а довольствоваться при необходимости самими крайними объяснениями… Причащать не нужно…”.

Возьмём ещё повесть английской писательницы Корелли: „История детской души”. Здесь говорится, что отец одного мальчика, Лионеля, профессор, давно потерявший веру в Бога, тщательно разъяснял мальчику, что в настоящее время лишь одно грубое невежество ещё верит в Божественное Начало, что интеллигентные люди давно пришли к заключению, что нет Бога, что „первая причина” есть атом, порождающий другие атомы, которые, вращаясь непрестанно, бессознательно, одной силой материи создают мир, что в Божество Иисуса Христа могут верить только люди простые, слабоумные и т. д.

О подобного рода воспитании и воззрениях на религиозное обучение детей см. ещё повесть Мамина-Сибиряка: „Профессор Спирька”, рассказ М. Криницкого: „Наследственность” и др.

Формулировать все возражения против религиозного воспитания детей можно такими словами Кузьмина-Вьюгова, ожесточённого противника религии в семье и автора тенденциозно написанной брошюрки: „О религиозном воспитании детей”.

„Учить детей религии – рано; они малоразвиты. Учить детей бесплодно, – не поймут. Учить детей вере даже несправедливо: это значит насиловать их совесть. Когда вырастут, тогда и облюбуют веру, тогда и усвоят её сознательно. Учить детей даже вредно: это может помешать их светлому физическому воспитанию, может удручающим образом подействовать на развитие мозга, положить печать меланхолии, заложить семена будущего религиозного ригоризма, фанатизма, даже умопомешательства”.

Вот что говорят и пишут теперь по поводу религии в семье и школе.

Конечно, такого рода родители и воспитатели никогда не смогут пробудить в душе своих питомцев чувства веры. Если вопреки всяким предосторожностям и карантинам религиозное чувство и пробьётся в ком-нибудь из детей, то они убьют, погубят его и приложат всё своё старание к тому, чтобы с корнем вырвать его из души богобоязненного дитяти.

Как это они делают – нам показывает повесть Марка Криницкого „Наследственность”.

В семье Серёжи Трунина атмосфера искренняя, любящая, но какая-то испуганная. Здесь боятся всякой „прекрасной лжи, потому что рано или поздно она разобьёт сердце”. И люди готовы были сжечь всю детскую литературу, сказки и фантастические повести.

Факты… факты… Естественнонаучное образование – дисциплина ума. И мальчика засаживали за книжки, где говорилось о земле, воде, воздухе… И холодно было не только Серёже, но и матери, пожалуй, и отцу.

Хотелось чего-то, каких-то независимых от „фактов” основ жизни, – „сказки”, – хотелось – даже и… отцу.

– Папа, о чём ты пишешь? – раз спросил Серёжа.

– Я, дружок, спрашиваю жизнь.

– Как?

– Я заставляю её отвечать мне цифрами.

– Это „факты”?..

Отец задумался и вдруг привлёк к себе голову ребёнка – точно хотел заглушить острую боль.

Он плакал…

– Да, мой друг, – наконец, сказал он с усилием. – Это – то́ самое, что называют фактами.

И это – всё, что есть у мыслящего человека. Когда ты подрастёшь, я расскажу тебе всё, что сам узнал из фактов, из цифр.

Но Серёже казалось, что этот большой и несчастный человек говорит неправду, и он почувствовал в груди острую жалость к отцу.

А ему часто хотелось спросить: „отчего мама захотела причаститься перед смертью, зачем другие люди ходят в церковь?”.

Чутким сердцем он чувствовал зловещую тайну. Он завидовал бонне, которая по воскресениям приходила из кирхи – строгая, важная, чем-то обрадованная.

Часы стучали – факты… факты…

И было страшно…

А когда позже Серёжа совсем потерял своего Бога, он мечется в пустой „тьме” и всё сильнее возрастает его безымянный ужас…

„Папа, опусти шторы! Мне страшно!”

…

Вот как губят в отроках и юношах веру в Бога.

Конечно, это ужасно, безбожно, бесчеловечно, возмутительно, но это так.

Да, губят душу теперь с младенческих лет. Сушат её. Убивают зародыши веры. Подавляют первые проблески религиозного чувства.

Естественно поэтому, что вера оскудевает, а неверие крепнет и растёт.

Говорят, когда дети вырастут, тогда они сознательно всё усвоят.

Но позвольте, раз у них будет атрофировано религиозное чувство, неужели они смогут поверить? Неужели парализованное чувство вновь воспримет свою прежнюю силу и будет так же свободно функционировать, как и раньше?

Никогда и ни за что. То, что умерло, то вновь не возродится.

Это, во-первых. Во-вторых, как вполне справедливо заметил великий философ Кант:

„Если говорить ребёнку о Боге только после, то в первые годы, слыша постоянно Его имя, видя внешние знаки богопочитания и не испытывая сам ничего к Невидимому Богу, он или привыкнет быть к Нему равнодушным, или получит превратные понятия о Нём”.

Интересными в этом отношении являются детские воспоминания Жорж-Санд. Её религиозным воспитанием занимались мало. В самом раннем детстве, когда вместе с ней жила мать, её заставляли время от времени заучивать молитвы. Когда матери подле неё не стало, ей, по словам биографа, „предоставляли по собственному усмотрению верить во всех богов или не верить ни в одного, и она не верила, а между тем, рассказывает она в своей автобиографии, «мне нужен был идеал, нужен был Бог, которого я могла бы поставить во главе вселенной». И она десятилетней девочкой приступает к созданию своей собственной религии. Она создаёт себе идею Бога, который «не имел пола и являлся мне то в образе женщины, то в образе мужчины. Я наделяла его всеми атрибутами физической и нравственной красоты, даром красноречия, в особенности силой музыкальной импровизации». Юная Жорж-Санд создала и нечто вроде культа своему Богу. Она, – говорит биограф, – отыскала в парке маленькую лужайку, окружённую чащей больших деревьев и густых кустарников; там она устроила из разноцветных камешков, мха и раковин нечто вроде жертвенника, украсила его гирляндами и букетами цветов и приносила на нём своему Богу жертвы, которые состояли в том, что она ловила птичек, маленьких зверков, насекомых, запирала их в ящичек и потом выпускала на волю в честь бога любви и свободы” 14.

Другой пример. Один немецкий учёный, желая воспитать своего сына в полном незнании религии, никогда не рассказывал ему о Боге и принял строгие меры к тому, чтобы мальчик ничего не узнал про Него. И вот мальчик сам создал себе Бога. Это было солнце. Рано утром он тайком ходил в сад, чтобы сноситься со своим божеством. Когда мальчику было десять лет, отец случайно открыл это. Однажды утром он вошёл в сад и увидел, как мальчик воздевал в молитве руки к своему богу, к солнцу 15.

Вот как опасно предоставлять детей самим себе в деле религиозного воспитания. Прав, сто раз был прав Кант, когда говорил, что если будем медлить сообщать детям элементарные сведения о Боге, то они создадут свои собственные представления о Нём, которые будут ложными, превратными.

Говорят, не надо детям рассказывать никаких легенд, потому что „суеверия” только развращают и ум, и сердце, и волю.

Мать барчонка, в рассказе „Профессор Спирька” Мамина-Сибиряка, ужаснулась, узнав, что её кучер рассказывает мальчику об угоднике „Паисии”, мощи которого покоятся в Городищенском монастыре, на Волге.

„Ему-то, – рассказывал кучер Спирька, – преподобному Паисию-то, каждый год новые башмаки шьют, потому как он, угодник Божий, всю округу за год-то обойдёт. Где люди хорошие живут, где бедные, больные, несчастные, у каждого побывает. Его никто не видит, а он каждому поможет. Ну, на год еле-еле башмаков-то и хватает”.

Мать-то, повторяем мы, ужасается, слыша подобные рассказы, недовольна на Спирьку за „суеверия”, а писатель совершенно иначе относится ко всему этому.

„Ведь это ещё вопрос, – говорит он, – что лучше: гром, как результат разряжения атмосферного электричества, или как поэтический образ пророка, несущегося на огненной колеснице. Конечно, кучер Спирька говорил много лишнего, но за вычетом этого явились такие представления, образы и слова, которые падали в детскую душу весенним дождём, вызывающим первую травку, нежную, хрупкую и благоуханную. В детской душе, окропляемой этими новыми словами, просвечивалась та святая русская тоска, которая спасает русского человека”.

Говорят: „не надо насиловать ребёнка”…

„А разве не насилие мешать ребёнку жить? – восклицает „Сумасшедшая” у Гиппиус. Почему, по какому праву, мы откажем ребёнку в том, к чему он в силу внутреннего порыва тянется? Зарони в него искру, – она, может быть, и разгорится. А насильственная темнота, на которую ты обрекаешь моего мальчика…”

„Вы… вы… – говорила, задыхаясь, Вера, – мало вам, что меня погубили. Вы и ребёнка моего хотите обездолить… Всё, что в детстве дорого… отчего потом и человеком живым можно остаться… Заранее ему жилы перегрызаете… О, безбожники, безбожники!” 16

Да, это верно. Если заронить в ребёнка искорку, она, может быть, и разгорится. А если нет, если не будет этой искорки, то и огонь в его душе не возгорится никогда.

Посему, отсюда вывод таков: детям можно и до́лжно говорить о Боге и Божьей правде.

Но у нас не говорят. И потому религиозное чувство у наших детей постепенно глохнет и замирает. Потому вера оскудевает, а неверие множится и растёт. Потому много в наш век званых, но мало избранных.

Есть ещё одна довольно существенная причина, способствующая прогрессивному росту современного неверия.

Это – отсутствие живых примеров веры, полный разлад между словом и делом, между верой и жизнью, между идеалом и действительностью.

Так как этот фактор обыкновенно оспаривается людьми, то мы постараемся затронутую нами мысль подтвердить соответствующими примерами.

Начнём с детей.

Дети, как известно, живут подражанием. Они инстинктивно повторяют своих родителей. Посему, если последние не являют собою примера истинно-христианской жизни, не исполняют всех предписаний православной церкви, то можно быть уверенным, что дети, сколько бы им ни твердили о Боге, не будут верующими людьми.

Доказательства сему можно найти у Франциска Ман, в его произведении: „Воспитание Гюнтера”.

Картина почти всем знакомая.

Гюнтер, едва начал говорить „папа” и „мама”, как уже знал Бога… Бог жил на небе, всё видел. Нянька знала бесчисленное множество рассказов, в которых говорилось о доброте и любви Бога. Однако при малейшей попытке со стороны мальчика ослушаться, она неизменно застращивала его тем же Богом. Мальчик боялся Бога, и крепко любил Его. Его юную душу радовали райские картины, подсказанные ему пылкой детской фантазией. И, ложась спать, он каждый вечер устремлял свои мысли к небу.

Но религиозность мальчика тянулась недолго. Скоро жизнь разбила её.

Однажды Гюнтер спросил у отца: „одинаково ли зорко следит Бог за взрослыми, как и за детьми?”. Ему почему-то казалось, что в отношении взрослых „Бог как будто немного близорук”…

Вскоре после этого Гюнтера стал интересовать другой вопрос:

„Почему взрослые находили возможность не бояться Бога?”

Ребёнок, с того времени, как начинает понимать, с недоумением замечает, что Бога „обижают, игнорируют”.

И эти наблюдения ослабляли силу няниных слов: „Бог накажет”.

В то же время холодность и равнодушие семьи постепенно заражают Гюнтера и подтачивают его веру.

Наконец, он и совсем ликвидирует свою веру. Бог теряет для него авторитет, которым ранее его пугали. И всё рушится у него, потому что понимание его, какое было, оказалось не поддержанным наблюдением. Бог остаётся для прислуги. В девять лет Гюнтер, в сущности, ликвидировал своего Бога.

И то, что случилось с Гюнтером, то наблюдается теперь почти во всех семьях. Потому что редко теперь кто учит не только словом, но и делом. И вот где причина того, что вера оскудевает не только среди взрослых, но и среди детей.

Взрослые тоже теряют веру свою оттого, что нет жизни по вере, нет исповедания Бога, нет живых душ.

Это происходит, главным образом, потому, что люди, не видя рядом с собою другого человека, которого они могли бы считать своим единомышленником, на которого они могли бы опереться, в конце концов, приходят к мысли, что они совершенно одни со своей верой, что нет никого другого, кто бы верил, как они. А это и ведёт к крушению веры. Здесь особенно ярко проявляет себя опасность одиночества. Эти „заброшенные” необходимо должны идти под уклон и прийти к отчаянию, к боязни верить, а потом и окончательно потерять эту веру.

Человек не знает, есть ли у него единомышленники, братья среди этой, как ему кажется, сплошь сомневающейся толпы, и он, „веруя”, в отчаянии готов отказаться от веры. „Опустевшие” (по выражению Поля Фурньера) души ищут к кому „прижаться” и прижимаются к другим опустевшим душам, зачастую неверующим, от которых заражаются и индифферентизмом, и неверием, и сомнениями.

Что вера сама по себе, без её исповедания и проведения в жизнь, вызывает сомнения в наличности веры, об этом свидетельствуют следующие примеры.

Муррей пишет:

„После венчания одного приказчика, я, зная его неверие, звал его к вере.

«Не говорите мне об этом, – ответил он. – Я работаю в доме NN. Эти господа имеют большое значение в деле Церкви, но мы, приказчики, знаем, как они ведут своё торговое дело… Нет, я не имею никакого желания сделаться христианином».

Посмотрите вы на мнимого благочестивца, как он копит свои миллионы и живёт с расточительною роскошью, в то время как бедные голодают у порога его богатого жилища.

Вы скажете мне, что подобные образцы христианства не являются поводом к неверию. Люди должны учиться различать истинность христианства от жалкого его подобия.

Я с этим согласен.

Естественно, что разумный человек никогда не откажется взять не фальшивые деньги; потому что вращаются в обиходе фальшивые. Но много существует таких людей, которые не обладают даром распознавать.

Большинство не знакомо с христианством по первоисточникам, а свои представления о нём составляет соответственно тому, что оно видит и слышит в ежедневной жизни от тех, которые считают себя христианами.

Если это – христианство, – можете вы услышать от таких искателей истинного пути, – то я ничего не хочу от него”.

И они предпочитают неверие.

Другой пример.

В городе N умирал один образованный и очень известный городу богатый человек.

Он считался безбожником.

И в самом деле, он давно перестал верить в живого Бога.

Когда к нему пришёл священник, умирающий не захотел последнего утешения.

– Поздно, – сказал он, – нет во мне веры.

– Как же вы пришли к такому состоянию неверия? – спросил его священник.

– А об этом я напишу вам на бумаге, если вы обещаете в своей проповеди огласить моё письмо.

Священник обещался.

Когда кончилось при большом стечении народа отпевание, священнику, вышедшему на амвон для беседы, подали письмо, и он, по обещанию, прочитал его.

„Я не верю, – писал безбожник, – потому что видел вас, верующих. Я не верил, сомневался; вы говорили о себе, как хранителях веры.

Но чём отличается ваша жизнь от моей? Вы жили, как и я, как будто у вас не было и мысли о суде Божием, Вы жили, как и я, – так, как можно жить, не думая о жизни будущей… Как и везде, у вас вражда. Как и везде, нет любви.

Я и подумал, какое преимущество быть верующим, если эта вера идёт мимо жизни? Подумал ещё и решил, что и вы тоже не верите. Не могли жить так люди, которые верят в Бога всеведущего и праведного.

И я перестал верить совсем, наблюдая жизнь верующих” 17.

Можно было бы ещё и ещё привести примеров, но, думаем, и этих вполне достаточно. И эти примеры наглядно показывают нам, что неверие растёт, а вера глохнет потому, что в нашей жизни нет светильников веры, нет живых примеров истинного благочестия, нет соответствия между словом и делом, между идеалом и действительностью.

Много значения в деле утраты религиозного чувства в современном обществе имеет ещё так называемый „научный фетишизм”, т. е. всеобщее преклонение пред наукой, признание её верховного авторитета, вера в её могущество и непогрешимость, и, в частности, довольно широко распространённое суеверие, будто бы наука несогласуема с религией, противоречит ей и даже отрицает её разумность и необходимость.

Это прекрасно понимают вечные враги Христова учения и потому употребляют всевозможные усилия, лишь бы раздуть кажущуюся и мнимую вражду между наукой и религией и через то раздразнить и привлечь к неверию незрелые и несамостоятельные умы, податливые на лесть и падкие на всё модное, современное.

Мы приведём несколько примеров того, какими средствами и словами отбивают у людей веру в Бога.

„Религия будущего, т. е. научное мировоззрение, – читаем в одной из брошюр Немецкого Союза Монистов, – не нуждается в Творце… Старая вера в Него несостоятельна; она противоречит и науке, и разумному мышлению… Признавать, что природа имела начало – немыслимо, хотя в настоящее время некоторые натурфилософы и считают нужным признавать его, но это – не логично… Наука и разум требуют веры в вечность всеобъемлющей природы” 18.

В социалистических агитационных брошюрах сплошь да рядом повторяют, что все „естествоиспытатели, почти без исключений, – неверующие” 19.

Так, например, в „Азбуке Знания” Дуэ читаем: „наши величайшее натуралисты – неверующее… вы же, господа набожные, ещё никогда не разрешили ни одной загадки бытия, не придвинули нас ни на один шаг к сущности вещей, а всегда вели нас только к заблуждениям воображения” 20.

В другой книжке, сходного типа, говорится: „почти без исключения, все естествоиспытатели и астрономы – радикально неверующие: они столь же мало, как и мы, понимают вселенную, однако единогласно заявляют, что в ней нет ни места, ни дела для Бога” 21.

Точно также в наиболее распространяемой английской Ассоциацией Рационалистической прессы вольнодумной книжке Вивиана Филипса считается „в высшей степени сомнительным, чтобы нашёлся хотя бы один учёный или философ, который действительно придерживался бы доктрины личного Бога” 22.

Английский переводчик и панегирист Геккеловых „Мировых Загадок” Мак-Кэб утверждает, что „современные представители науки – материалисты, атеисты, агностики и противники христианства, и по необходимости должны быть таковыми” 23.

„Неверие царит всюду, – пишет Чарльз Уатс, – оно заполнило наши научные центры” 24.

„Ни один образованный человек, – уверял Бюхнер, – ни один даже поверхностно знакомый с успехами естествознания не может верить ни в чудеса, ни в откровение” 25. „Теперь, – восклицает он, – необходим новый натиск для окончательного устранения того понятия (Бога), которое стоит поперёк дороги всему нашему умственному, социальному и политическому развитию, понятия, несогласимого с современным научным развитием… Надо покончить с этим худшим врагом всеобщего прогресса! Неверие – единственный путь к свободе, к разуму, прогрессу, к истинной человечности!” 26.

„Неверие, – добавляет Уатс, – наша обязанность, как делателей прогресса” 27.

„Атеист, – восклицала Анни Безант, когда ещё была сотрудницей известного вольнодумца Брадло́, – один из самых славных титулов человечества, знак отличия мировых героев… мучеников, спасителей мира. Никакая философия, никакое богословие не несли миру ничего достойного быть сравниваемым с благою вестью атеизма 28. – Честь же и слава, – заключает она, – этим передовым бойцам прогресса, этому почётному авангарду армии Свободы! Честь и слава тому, кто для исправления земли забыл о небе, тем, что, в своём усердии о человеке, забыли Бога” 29.

Вот этими и подобными речами, бьющими на эффект и разжигающими мелочное тщеславие, смущают верующих людей, расшатывают их религиозные устои и влекут на путь сомнений, отрицание и полного индифферентизма.

Влекут властно, неотразимо.

„Ибо из всех аргументов, которыми теперь стараются поколебать религиозные верования, – пишет известный геолог А. Лаппаран, – нет ни одного, чей кредит был бы лучше обеспечен среди широкого круга общества, чем утверждения во имя науки. Достаточно произнести это магическое слово, чтобы пробудить почтение, почти соприкасающееся с суеверием, и это почтение становится уже совсем безграничным, когда к слову „наука” можно добавить эпитет „математическая”… – „Если каким-либо возражениям, – продолжает далее известный учёный, – удаётся облечься или будто бы облечься в эту сакраментальную формулу, большинство склонно уже считать их не подлежащими оспариванию, и законы этого рода, в умах верующих в них, должны с одинаковою силою, быть обязательными настолько же для самого всемогущего Творца, насколько и для смиреннейшего из смертных. Отсюда до мысли о ненужности и бесполезности этого всемогущества – всего один шаг, и многие не колеблясь, делают его” 30.

Теперь от слов перейдём к фактам. Примерами подтвердим, что повсеместно раздающиеся голоса о неверии учёных, о разрушающем действии науки, о позорном оскудении веры, – всё это пагубным образом отражается на религиозных убеждениях верующих людей и убивает в них веру.

10 Сентября 1910 года один духовный писатель, наш однофамилец, предпринял религиозную анкету. Обратившись к людям, соприкасающимся с наукой, так сказать, ех officio: к г.г. членам академии, преподавателям высшей и средней школы, а также к г.г. курсисткам и студентам, он просил их дать ответ на нижеследующие вопросы: а) верите ли в личного Бога; б) если нет, то в какого; в) признаёте ли божество Христа; г) как относитесь к существующим церквам; д) с какого времени стали таким образом относиться к религии; е) причины вашей веры или неверия; ж) что думаете о значении религии для современной жизни; з) какова, по вашему мнению, будущность религии”.

На эту анкету откликнулось около 800 человек. И большинство из них писало, что в детстве они были верующие, даже глубоко верующие, но, ознакомившись с наукой, они увидали, что одно из двух: или вера или наука. Другие дальше пошли, они говорили: наука непререкаемо установила, что и выбора такого вовсе делать нельзя. Наука есть отрицание религии. Религия есть плод невежества, недомыслия и умственного убожества.

Вот, например, что пишет по вопросу об оскудении веры один студент – юрист московского университета:

„Неверие моё основывается на том, что Бог с наукой не уживается. Под влиянием науки я вижу, что старый личный Бог, выражаясь словами Штрауса, остался без места и пристанища. Я вижу, как под натиском науки Бог принуждён был сдавать одну позицию за другой, как Его защитники принуждены были пускаться на всевозможные штуки, чтобы спасти расползающееся по всем швам дело” 31.

Далее инициатор анкеты, по поводу присланных ему писем, замечает:

„В особенности естествознание подорвало веру у многих. В частности, нужно отметить влияние натурфилософии Геккеля и, как это может быть, ни странно, – астрономии. Из гуманитарных наук необходимо отметить влияние политической экономии и сравнительной истории религии. Чрезвычайно важно ещё и влияние философии (особенно философии Вундта), хотя она приводила и к вере. В частности, кантианство, эмпириокритицизм и материализм оказывают сильное влияние на умы” 32. И т. д.

Итак, мало-помалу выясняется, что громадное значение в понижении уровня религиозного чувства в современном обществе имеет гордая своими успехами наука и верховные её жрецы.

Но так ли это? Действительно ли наука враждебна религии и противоречит ей в основных, так сказать кардинальных пунктах? Действительно ли учёные совсем безрелигиозны и смеются над детской верой всех христиан, любящих Бога своего? И правда ли тому, будто религия доживает свои последние дни и сдаёт науке одну за другой свои боевые позиции?

О, нет! Ничего подобного! Ни слова правды! Наука и не думала враждовать с религией. По существу своих задач она даже и целью такой задаваться не могла. Потому что задачи науки одни, а задачи религии совершенно другие. Наука определяет вечные незыблемые законы, по которым течёт мировая жизнь. Открывает и подчиняет человеческому разуму всё новые и новые силы природы, устанавливает степень внешней, физической зависимости человека от окружающей его среды. Короче говоря, наука задаётся целью дать возможно полный ответ на вопрос: как мир живёт? У религии же другая задача. Она отвечает на вопрос: как человеку в мире жить? В какие отношения он должен стать к миру и к Тому, Кто выше мира?

При таком понимании задач религии и науки и при разграничении сфер их деятельности не может быть и речи о взаимном противоречии между ними. Это прекрасно сознают и сами учёные, и потому в последнее время всё чаще и чаще, всё громче и настойчивее слышатся из их уст такие признания:

„Слава науки – в её прогрессе, в том, что она меняется, что она постоянно пересоздаётся, непрерывно требует переисследования… Наука имеет дело с фактами временного характера, религия же с вечной истиной. Ибо объект науки – вещи меняющиеся и самые процессы изменения, так что и сама она есть меняющаяся человеческая мысль о них. Религия же, наоборот, занята вечным и доступным для всех, не исключая неимущих, невежественных и несовершеннолетних” 33.

Так говорит член королевского Астрономического Общества д-р Маундер. И с ним вполне согласны: Токийский проф. Юнг, проф. Оксфордского Университета геолог В. Соллас, проф. Дублинского Университета Вилльям Е. Трифт и мн. др. 34.

Итак, ещё раз повторяем: наука ничего общего с религией не имеет, и потому бороться с нею не входит в её задачу.

Теперь другой вопрос: правда ли, будто учёные, профессора и все вообще люди великого ума и больших знаний не религиозны?

Тоже не правда. Доказательства тому в изобилии собраны в работах Кнеллера: „Христианство и представители новейшего естествознания”, Деннерта: „Религия естествоиспытателей”, Табрума: „Религиозные верования современных учёных”, В. Кожевникова: „Современное научное неверие”.

Мы приведём здесь чистосердечные признания некоторых учёных, чтобы видеть, как не правы те, кто думает, пишет, учит и говорит, будто жрецы науки безрелигиозны.

Выдающийся натуралист XX века, Вилльям Джон Голланд, доктор наук, философии и прав, автор не менее 225 учёных работ писал Табруму, производившему религиозную анкету среди английских учёных:

„На мою долю выпало счастье иметь широкое знакомство с учёными всех стран, и мне хорошо известно, что огромное большинство моих знакомых научного круга – люди благоговейные и благочестивые, не усматривающие в фактах науки ничего сталкивающегося с их верою в наличность Высшей Силы, ведущей нас к праведности, Силы, в которой мы живём, движемся и существуем… Толки о конфликте между наукой и религией – пустая болтовня. Когда человек предаётся подобной болтовне, я уверен – он или не понимает, что́ такое наука, или же лишён понимания основных учений истинной религии” 35.

Другой выдающийся учёный, Джордж Стокс, которого Гёксли, лорд Кельвин и Гладстон назвали „Ньютоном нашего времени, царившим полноправно над всею областью современного естествознания”, писал Табруму:

„Что касается утверждения, будто недавние научные изыскания обнаружили ложность и несостоятельность Библии и религии, то на это я, не колеблясь ни минуты, отвечаю: „этот взгляд совершенно ложен! Я не знаю никаких здравых выводов науки, которые противоречили бы христианской религии… Истинная наука и истинная религия согласны друг с другом… Что же касается другого вопроса: дал ли мне жизненный опыт основание считать величайших учёных людьми иррелигиозными? – то отвечаю: мой опыт не только не привёл меня к этому выводу, но он привёл меня как раз к обратному заключению. Ограничиваясь одной близкой мне областью математической и физической науки и только теми людьми, которых, хотя и недавно, уже не стало в живых, я не мог бы указать на более выдающихся, всем миром прославленных учёных, чем Фарадей, К. Максуэлл и Адамс, открывший Нептуна. Всех троих я знал отлично, в особенности же Максуэлля и Адамса, с которыми был очень близок. Мне положительно известно, что все они были глубоко религиозными христианами” 36.

Проф. Э. Дж. Джемс, д-р философии, ректор университета штата Иллинойса пишет:

„Могу сказать, что мне не приходилось встречать учёных нерелигиозных или враждебных христианству. Я состою ректором правительственного университета, насчитывающего до 5 тысяч студентов и около 500 человек членов учёного и преподавательского персонала. В этом учреждении мы не предъявляем никаких религиозных требований ни к членам факультета, ни к студентам. Мы не имеем и официальных осведомлений о религиозном и нерелигиозном настроении студентов или профессоров. Но я с полною достоверностью могу сказать, что решительное большинство членов факультета состоит членами христианских церквей и принимает самое деятельное участие в разнообразной церковной работе” 37.

И таких свидетельств можно привести из вышепоименованных книг свыше сотни. И все они весьма красноречиво и убедительно говорят о том, что между религией и наукой никакого конфликта на самом деле нет, и что все толки и слухи о повальном неверии учёных и профессоров, – сплошная ложь.

Пора, давным-давно пора проникнуться сознанием, что истинно просвещённый разум – не враг веры, а её опора и светильник!

Веру в Бога может отрицать только поверхностное образование, которое лишь пригубило с края чашу знания и самоуверенно полагает, что ему всё ясно, всё доступно, всё ведомо. Истинное же просвещение, которое основано на познании тайн неба и земли, на уяснении законов природы, неизбежно приводит человека к Богу. Изучение необъятной книги Божией, имя которой – вселенная, заставляет величайших учёных в каждой странице, в каждой строке этой книги, в движении небесных миров и в жизни самой ничтожной букашки видеть ясно начертанное имя Творца.

Пусть же лживые слухи о неверии учёных перестанут смущать и волновать современное общество. Пусть все, легко принимающие их за истину, тщательно проверят их и воочию убедятся в том, что они ложны, что учёные в громадном большинстве верующее люди, и что из-за пустых, непроверенных слухов смешно и грешно терять свою веру в Бога!

Итак, ещё раз повторяем, если вера наша оскудевает „в роде сем грешном”, то причина сего кроется не в слабости, не в безжизненности самой веры, как утверждают теперь иные, а в нашем легкомыслии и невежестве.

Мы отметили только самые главные, основные, так сказать кардинальные причины, в рамки которых легко укладывается масса других, мелких, не заслуживающих нашего внимания причин, так или иначе, в той или иной степени влияющих на понижение уровня религиозного сознания в современном обществе.

Сих последних мы не будем касаться здесь. Главным образом потому, что они имеют второстепенное значение и непосредственно вытекают из вышеуказанных и нами обследованных причин.

Теперь пора подвести итог всему.

Вера оскудевает. Да. Но оскудевает не потому, что ей пришло время тлеть, а науке цвести. А потому, что люди недобросовестно и легкомысленно относятся к вопросам веры; потому, что не заботятся о развитии в себе религиозного чувства; потому, что не видят кругом себя светильников веры, и наконец, потому, что они возгордились величием ими самими созданной науки, обоготворили её, чтут и верят только её жрецам и презирают, ненавидят жрецов единого, истинного и вечного Бога, который создал и мир, и человека, и науку о них.

* * *

Подробно об этих трёх стадиях развития см. Челпанова: „Введение в философию”. Изд. 3. Киев. 1907 г. стр. 240.

Историко-философский процесс развития человеческого сознания мы излагаем по статье Петрова: „Язык вечной правды”.

Москва. 1911 г., стр. 6.

М. Новосёлов: „Забытый путь опытного Богопознания”. Изд. 3. Москва 1912 г., стр. 11.

Там же, стр. 21.

Стр. 252.

Мф. 5:8.

Пространно об этом см. у Джемса: „Многообразие религиозного опыта”, стр. 46–69.

Мф. 13:14–15.

Мф. 25:29.

Петрова „Евангелие как основа жизни”, изд. 15, стр. 60.

Она принадлежит современному талантливому беллетристу Кумову, автору прекрасных очерков, изданных под заглавием „Бессмертники”, откуда мы и позаимствовали вышеприведённую притчу. См. стр. 210.

1Кор. 2:14.

Лозинский: „Новые проблемы воспитания”. СПб. 1912 г., стр. 25.

Д-р Е. Деннерт: „Умер ли Бог?”. Одесса. 1914 г., стр. 133.

З. Гиппиус: „Алый меч” 4 книга рассказов. СПб. 1906 г., стр. 189–189.

Церковь. 1913 г. № 21, стр. 498.

Kramer-Magdeburg. Die Religion der Zukunft. Hamburg. 1908, p. 6–7.

Foerster. Das Christentum unserer Zeitgenossen. 4–5.

См. B. Кожевникова: „Современное научное неверие”. Сергиев Посад. 1912 г., стр. 40, откуда мы позаимствовали и первые две цитаты.

Dennert. Die Religion der Naturforscher. 7 изд. Berlin 1908 г., стр. 12.

Tabrum. Religious Beliefs of Scientists. London. 1910 г., p. XI.

Ibidem. p. 1.

Ch. Watts. The Glory of Unbelief. 2.

Der Gottesbegrifi, V.

Ibidem. 50.

Watts. 1–2, 4, 7, 12.

The Gospel of Atheism. London 1882 г. 7; 3. См. эта цитаты у Кожевникова, стр. 40–42.

Besant Gospel of Atheism. 7.

А. Лаппаран: „Наука и Апологетика”. Перевод Цветковой. 1911 г. Сергиев Посад. Изд. Елова, стр. 4–5.

„Странник”. 1911 г. Май, стр. 673.

„Странник”. 1911 г. Май, стр. 674.

См. Табрума: „Религиозные верования современных учёных”. М. 1912 г., изд. 2, стр. 119.

См. там же.

Там же, стр. 146.

Там же, стр. 8–10.

Там же, стр. 44.

Воскресение Христово, как торжество веры, правды, смысла жизни, прогресса и бессмертия

Когда настаёт праздник Светлого Христова Воскресения, вся Русь оживает, воскресает духом. Настроение у всех бодрое, весёлое. Все радуются, торжествуют, сияют от счастья, наперерыв поздравляют друг друга. Нет ни вражды, ни ненависти, не слышно ни убийств, ни других жестоких проявлений злой человеческой воли. В этот великий день всё забывается: и обиды, и оскорбления, и ненависть и вражда. Душа как бы обновляется в своём существе, чёрствое сердце как бы смягчается под звуками победной христианской песни, спавшая годами совесть как бы пробуждается от сильного и радостного звона пасхальных колоколов. Так светло, так хорошо становится на душе; хочется жить, всех любить, крепко верить и молиться.

Да, великие и святые эти минуты!

Вот только смущают „совопросники века сего”, огромная рать так называемых рационалистов, которые, как „сердцем хладные скопцы”, стоят вдали от общецерковного торжества и не могут слиться с нами в одном светлом радостном чувстве. Напротив, они стараются ослабить наш религиозный порыв, охладить наше восторженное чувство, омрачить сомнениями радость Воскресения Христова. Своими возражениями, своими критическими замечаниями они стараются и в нашей душе заронить искру сомнения и толкнуть нас на путь отрицания, на путь не созидательной, а разрушительной работы.

Посмотрим, как сильно укреплены их боевые позиции, как твёрдо стоят они на поле сражения, насколько основательны и убедительны приводимые ими аргументы. Посмотрим, смогут ли они сломить нашу веру в воскресшего Христа, смогут ли убедить нас в правоте своих сомнений и отрицаний и тем самым омрачить радость нашего религиозного торжества?

Одни говорят:

Нельзя понимать Воскресения Христова в том самом смысле, в каком понимаете вы. Такое понимание должно предполагать собою смерть. Между тем мы имеем некоторое основание думать, что Иисус Христос на кресте не умер. Он только впал в глубокий обморок, от которого потом очнулся в прохладной пещере. Что такие случаи вполне возможны были среди казнённых и распятых на кресте, в этом убеждает нас Иудейский историк Иосиф Флавий. Он говорит, что возвращаясь однажды с похода, он заметил среди многих распятых евреев трёх своих близких друзей, которых снял с креста и даровал одному из них жизнь, несмотря на то, что тот довольно долго висел на кресте. Если возможно было вернуть к жизни человека, довольно долго висевшего на кресте, то неужели же Христос, бывший на кресте, всего какой-нибудь день, не мог очнуться в свободной прохладной пещере? Конечно, мог.

Мы не разделяем такого рода мыслей. Мы не можем принять теорию мнимой смерти Христа. Несостоятельность её очевидна сама собою и бросается в глаза не только нам, людям веры, но даже противникам христианства.

Давид Штраус, например, насмешливо доказывает несостоятельность вышеупомянутой гипотезы следующим рассуждением: „если из трёх распятых, подававших ещё кое-какие признаки жизни, удалось Иосифу Флавию, при самом тщательном уходе за ним, спасти лишь одного, то маловероятно, чтобы очнулся и ожил без ухода за ним один, не подававший никаких признаков жизни”. А Христос действительно не подавал никаких признаков жизни. Напротив, по некоторым данным можно было догадываться даже о его смерти. Так, из прободанного ребра потекла кровь и вода. Кровь же в соединении с водою течёт из ран только мёртвого человека, а не живого. Затем, „человек с пробитыми ногами, – пишет профессор, доктор медицины А. Шилтов („Мысли о Богочеловеке”), – не только не мог бы пройти на третий день три версты в Эммаус, но с медицинской точки зрения не мог бы стоять на ногах раньше месяца после снятия его с креста” 38. Наконец, как справедливо замечают сами рационалисты, „несчастный страдалец, полуживой, с трудом выползший из гробницы, нуждающийся в самом внимательном уходе, и затем всё-таки скончавшийся, не мог бы произвести на учеников впечатление торжествующего победителя над смертью и могилою”.

Ну, хорошо. На время мы допустим, что Христос не умирал, что Он только впал в глубокий обморок, от которого после очнулся в холодной пещере. В таком случае Христос, как чистая и святая душа, должен был бы рассеять ходячие предрассудки, приостановить учеников в распространении подобного рода слухов, разъяснить впавшим в заблуждение происшедшее недоразумение, сказать вслух всех людей того времени, что Он не воскрес, а только лишь очнулся от глубокого обморока. Однако ничего этого Христос не сделал. Напротив, Он благословил апостолов на проповедь о воскресшем Христе. Значит, Он действительно воскрес. В противном же случае Он никогда не посмел бы прибегать для увеличения своей славы к нечистоплотным приёмам. Это было не в Его духе. Против этого всегда горячо протестовала его чистая и святая душа.

Нет, раздающиеся голоса о мнимой смерти Спасителя на кресте не могут нас смутить. Мы видим всю неосновательность, всю лживость подобного рода речей. Мы твёрдо знаем, мы право веруем, что Иисус Христос умер на кресте.

Слышны другие голоса:

Да, Христос умер на кресте. В этом не может быть никакого сомнения. Но можно думать, что Он не воскрес, но что вскоре после Его Смерти похитили тело Его и затем были распущены ложные слухи об Его воскресении. Ведь недаром первосвященники заботились о распространении таких слухов (Мф. 28:13–15).

Но кто же мог похитить тело Спасителя Христа? Книжники? Первосвященники? Фарисеи? Не может быть, потому что при первом известии о мнимом воскресении Христа, они, как заинтересованные в подавлении подобного рода слухов, показали бы всем его труп и этим, бесспорно, положили бы конец всяким толкам, всяким слухам и предположениям. Это, во-первых. Во-вторых, из Евангелия Матфея видно, что первосвященники и книжники даже боялись подозрения на свой счёт в этом деле.

„И сии, собравшись со старейшинами и сделавши совещание, – говорится в Евангелии, – довольно денег дали воинам и сказали: скажите, что ученики Его, пришедши ночью, украли Его, когда мы спали; и если слух об этом дойдёт до правителя, мы убедим его и вас от неприятности избавим” (23:12–14). Если же первосвященники не только не были заинтересованы в разглашении подобной вести о Христе, но даже сильно опасались её, то ясно, что они взять тела Христа не могли.

Может быть, воины римской стражи похитили Спасителя? Нет, и этого нельзя сказать. Они, прежде всего, совсем не были заинтересованы в этом деле. А затем, при той железной дисциплине, какая царила в римском войске, при той страшной ответственности, какой подвергались воины в данном случае, они никогда бы не решились на столь опасное и рискованное предприятие.

Остаётся, следовательно, признать, что сами ученики Христа похитили тело своего Учителя и потом распространили слух о Его воскресении.

Но если этого не могли сделать ни книжники, ни первосвященники, ни воины, то апостолы тем более и не могли отважиться на это. Люди, объятые страхом и ужасом, трусливо скрывшиеся из Гефсимании, ни в каком случае не могли через несколько часов, среди ночи, на глазах римской страной, проникнуть вглубь пещеры, и похитить пречистое тело Христа Спасителя, да ещё находясь в состоянии душевного и телесного изнеможения.

Далее, за проповедь о воскресении Христа апостолов преследовали, мучили, сжигали на кострах, распинали на крестах. Спрашивается, какой же был для учеников расчёт прибегать к такому гнусному обману? Затем, как эта ложь могла продержаться? „Поневоле спрашиваешь себя, – говорит барон Николаи 39, – неужели эти простодушные рыбаки могли быть такими превосходными актёрами, чтобы с величайшим апломбом провозгласить заведомую ложь и затем до самого конца своей жизни ни разу не выходить из своей роли? Неужели ни один из них не протестовал бы против такого обмана? Нет, ложь рано или поздно обнаружится и такой грубый обман не мог бы долго оставаться скрытым”.

Допустим на время, что апостолы действительно распространяли ложные слухи о воскресении Христа. Как же, спрашивается, им могли верить? Как этому поверили матерь Христа и Его братья? Последние при жизни Его не верили в Него. Неужели теперь ложь убедила их (Деян. 1:14)? Как ещё мог поверить этой лжи такой умный, самостоятельный мыслитель, как апостол Павел и многие другие? Совсем непонятно. Наконец, подобного рода предположение можно было бы допустить только в том случае, когда бы апостолы ожидали воскресения своего Учителя. Но в том-то и дело, что они о воскресении Христа даже и не помышляли. Проф. В. Несмелов 40 говорит, что „когда Христос ходил с ними до своего страдания и предвозвещал им о своём предстоящем воскресении из мёртвых, ученики недоумевали и даже не понимали значения этого слова (Мк. 9:10, 31, 32)”. Неужели же они на третий день после смерти Христа прибегали к такой бессовестной, непонятной и невероятной для еврея выдумке о воскресении Спасителя с расчётом, что им поверят? Так или иначе, но в том и в другом случае придётся допустить мысль, что некоторые из учеников были сознательными лжецами и обманщиками.

А эта мысль совершенно ложная. Её никто не разделяет. К ней все относятся с большим недоверием.

Если даже допустим, что ученики и апостолы похитили останки своего Учителя, то можно с уверенностью сказать, что такой их план оказался бы вполне бесплодным.

Мир не может быть обращён в новую веру подобными обманами и фокусами, проделанными к тому же такими людьми. Чтобы убедить других, надо чтобы проповедник, прежде всего сам был бы глубоко убеждён в истинности проповедуемой им идеи. Если же в нём самом нет этого убеждения, то других увлечь за собою он никогда не сможет 41.

Итак, и эти рассуждения наших религиозных противников нисколько не колеблют нашей веры в воскресшего Христа. Как прежде, так и теперь мы твёрдо, ничуть не сомневаясь, можем сказать каждому встречному: „Христос воскресе!”, и в ответ на это приветствие услышать такое же радостное, полное веры и надежды: „Воистину воскресе!”.

Третье возражение. Оно самое распространённое и, нужно заметить, самое ложное. Рассмотрим и его, чтобы вера наша не смущалась под напором современных рационалистических идей и стояла всегда твёрдо, незыблемо.

Говорят: Иисус Христос умер и не воскрес. Но некоторые ученики Его, „благодаря своему возбуждённому состоянию”, увидели призрак Христа и вообразили, что видели самого Учителя. С тех пор пошли слухи о воскресении Христа. Иные же писатели, как например Ренан, придают больше значение „истеричной” природе Марии Магдалины, высказывая предположение, что легенда о воскресении исходит от неё.

Разберём по частям это возражение.

„Благодаря своему возбуждённому состоянию”… Но ведь апостолы совсем не были в возбуждённом состоянии. Напротив, после погребения Христа Спасителя они находились в подавленном состоянии, были убиты горем и ожидали чего угодно, только не воскресения своего любимого Учителя. Спрашивается, чем же объяснить такую перемену от глубочайшей горести к радости и уверенности, которая не покидала их до самой смерти, передавалась тысячам других лиц и подкрепляла их в страданиях и мученической смерти. Неужели одними призраком? – Быть не может.

„Апостолы и ученики Христа были слабонервны, истеричны”… Напротив, это были коренастые, здоровые, здравомыслящие рыбаки, которые не были расположены ни к нервному расстройству, ни к тому, чтобы поверить видениям других людей.

„Они видели призрак Христа”, посмотрим. В евангелии читаем: „Христос явился ученикам своим и сказал: посмотрите на руки Мои и на ноги Мои: это Я сам; осяжите Меня и рассмотрите, ибо духи плоти и костей не имеет, как видите у Меня. И сказав это, показали им руки и ноги. Когда же они от радости ещё не верили и дивились, Он сказали им: есть ли у вас здесь какая пища? Они подали ему часть печёной рыбы и сотового мёда. И взяв, ел пред ними” (Лк. 24:39–43). Разве дух может есть и пить? Разве привидение можно осязать руками? Конечно, нет.

Следующее возражение. Оно самое слабое из всех доселе разбиравшихся возражений. Тем не менее, и его подвергнем критической оценке, чтобы у нас не возникало никаких сомнений и недоумений насчёт основной христианской истины.

Говорят, что в воскресении Христа было только воскресение его души, а телесного воскресения вовсе не было.

Но ведь это абсурд. Евангелие говорит о воскресении тела, а не духа. Это, во-первых. Во-вторых, душа наша и при смерти и при убийстве тела не умирает; следовательно, о воскресении духом и речи не может быть. Душа не воскресает, потому что она не умирает.

И потому, если Христос воскрес, то плотью только.

Остаётся последнее возражение.

Гордость современных немецких богословов и крупный авторитет церковно-исторической науки А. Гарнак так объясняет факт воскресения Христа.

„Пустого гроба не было. Несколько женщин и учеников заглянули в гроб и ошибочно подумали, что он пуст. Хотя никто хорошенько не видел, чтобы тело Христа сдвинулось с места своего упокоения. Эта ошибка естественно повела к вере, что Иисус Христос воскрес, и эта вера стала вскоре проявляться в видениях, которые в свою очередь воздействовали на веру, делая её всё более сильной и несомненной и давая ей кажущееся обоснование. Отсюда о пустоте гроба постепенно забывали ученики, да она и потеряла для них своё значение; важнее всего для них, и особенно для ап. Павла, было не состояние, в котором найден был гроб, а „явления” Христа.

Т. е. сущность теории Гарнака 42 может быть выражена в следующих словах. Несколько женщин увидели пустой гроб. Решили, что Христос воскрес, рассказали о чуде и потом не догадались и не сочли нужным ещё раз прийти к опустевшему гробу.

Но и эта модная теория не сможет поколебать нашей веры в воскресение Христа. Слишком уж она проста, груба и ошибочна.

Евангелист Иоанн повествует, что Симон Пётр „ вошёл во гроб”, и сам он после „ вошёл во гроб”, но никого и ничего кроме плата не было там.

Как же после этого можно говорить, что „несколько женщин и учеников заглянули во гроб и ошибочно подумали, что Он пуст”?

Ведь такого рода речи и рассуждения идут против показаний главных очевидцев.

Нет, такими натяжками нас не смутят. Воскрес, воскрес Христос! Воистину воскрес!

Подводя итог всему вышесказанному, мы должны признать, что ни обман, ни самообман учеников никогда не мог привести к таким дивным и долговечным последствием. Поневоле приходишь к выводу, что так называемые естественные объяснения факта воскресения Христа требуют больше веры, чем евангельское изложение этого события.

Брат христианин! Ты видишь, что истина воскресения Христа стоит твёрдо, незыблемо, посему не смущайся огромной толпой совопросников века сего, веруй твёрдо, и всем встречающим тебя в эти великие и святые дни говори твёрдо и убеждённо: „Христос воскрес”!

Доселе мы говорили, что враги нашей веры заблуждаются, что все их объяснения ложны, натянуты, не выдерживают ни малейшей критики и т. д.

Ну, а мы сами? не ошибаемся ли мы? Каково оправдание нашей веры? Какова проба всех наших доказательств воскресения Иисуса Христа? Другими словами: почему мы думаем и верим, что Христос воскрес?

А вот почему.

Прежде всего, Сам Спаситель говорил о своём воскресении. Говорил не один раз, а несколько раз. Говорил не прикровенно, не притчами, а прямо, ясно, вразумительно.

Так, во время пребывания в Галилее, Христос сказал своим ученикам: „Сын человеческий предан будет в руки человеков, и убьют Его, и в третий день воскреснет” 43.

После исповедания Петра Иисус Христос „начал открывать ученикам своим, что Ему до́лжно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убитым и в третий день воскреснуть 44.

После Преображения, „когда ученики сходили с горы, Иисус запретили им, говоря: „никому не сказывайте о сем видении, доколе Сын человеческий не воскреснет из мёртвых” 45.

Об этих словах напоминали ученикам и ангелы, когда явившись им по воскресении Христа, сказали: Его нет здесь: Он воскрес. Вспомните, как Он говорил вам, когда был ещё в Галилее, сказывая, что Сыну человеческому надлежит быть предану в руки человеков грешников, и быть распяту и в третий день воскреснуть” 46.

Итак, Христос неоднократно говорил о Своём воскресении из мёртвых. Как же не доверять Ему? Какое мы имеем право подвергать сомнению Его пречистые слова? Разве Он когда-нибудь неправду говорил? Разве обетования Его не сбылись? Пророчества не исполнились? Разве не оправдал Он когда-нибудь своих слов?

Ничего подобного. Напротив, свершилось всё, глаголанное Им. Ни одна буква, ни одна йота не остались неоправданными на деле.

Значит, мы не вправе сомневаться и в данном случае. Мы должны верить, что Христос воскрес, ибо Он об этом говорил, а слова Его всегда исполнялись.

Далее, мы веруем в воскресение Христа потому, что после действительной смерти Его видели воскресшим. Видели несколько сот учеников, видели жёны-мироносицы, видели сомневавшиеся в Его воскресении, а после встречи с Христом – уверовавший апостол Фома, видели многие другие. Видели и свидетельствовали. Как же нами не внять их благовестию? Как не поверить им, когда всё заставляет нас верить? И предания, и писания и плоды воскресения?

Например, без факта воскресения не имели бы достаточного основания необычайный энтузиазм апостольской общины, и вообще вся первоначальная история христианства представляла бы собою ряд невозможностей. Воскресение Христово, говорит Пфеннигсдорф 47, образует исходный пункт для новой жизни в сердцах учеников. Оно превращает их печаль в необычайную радость. Павшим духом внушает мужественную решимость и из бедных рыбарей делает мировых учителей и проповедников. Ни один факт не оставил столь глубоких следов в истории, как этот. Без него мы не имели бы никакого христианства и никакой христианской культуры. История запада приняла бы совершенно другое направление. Без живых сил христианской веры древний мир разложился бы, и без дисциплины церкви христианско-германское образование никогда не было бы возможно. Мы не можем верить, чтобы мнимое воскресение могло принести с собою столь великое и доброе. Вера в Божественное управление требует того, чтобы воскресение Христа не было чем-либо кажущимся только, но было истиною. Мировая история иначе не была бы более судом над миром.

Затем, без воскресения Христова немыслимо объяснить того перелома, какой произошёл в душе апостолов. Ведь апостолы и ученики Христа до последнего момента не знали, зачем приходил Божественный Учитель, не понимали Его учения, предостерегали Его от ожидающих Его страданий. И все слова Христа истолковывали в земном, материальном смысле. Даже пред самыми Своими страданиями, когда Господь заговорил о том, что Сын человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам, и поругаются над Ним, и оскорбят Его, и оплюют Его, и будут бить Его, и убьют Его, то ученикам, говорится в евангелии, трудно было отказаться от своей мысли о земной славе Христа, и потому они ничего не поняли из сказанного 48. И вдруг через какие-нибудь три дня, не более, они всё поняли, всё уразумели, постигли учение Христа так глубоко, как может быть никому из наших современников не удавалось так постичь. Стоит только отвергнуть воскресение Христово, и этот перелом будет совершенно непонятен и необъясним. С признанием же этого чудесного факта всё для нас будет просто, ясно и доступно.

Наконец, психологические данные требуют и оправдывают это чудо из чудес.

Хорошо об этом говорит Вл. Соловьёв.

Смерть, по его мысли, есть распад тела в результате того, что слабый, мёртвый дух не может поддержать распадающуюся связь элементов организма.

Но если взять сильный дух, управляющий всецело телом, то распад будет невозможен. Живая сила духа, который, в сущности, и творит самое тело, будет вечно обновлять жизненные ткани.

Потому и смерть Иисуса Христа невозможна.

Он не мог не воскреснуть.

Если сила физическая неизбежно побеждается смертью, если умственная недостаточна, чтобы победить смерть, то беспредельность нравственной силы даёт жизни абсолютную полноту, исключает всякое раздвоение и, следовательно, не допускает окончательного распадения живого человека на две отдельные части: бесплотный дух и разлагающееся вещество. Распятый Сын Человеческий не имел пределов для своей духовной силы, и никакая часть Его существа не могла остаться добычею смерти”.

„Я лично, – заключает Вл. Соловьёв, – с тех пор, как признаю, что история мира и человечества имеет смысл, не имею ни малейшего сомнения в воскресении Христа, и все возражения против этой истины своею слабостью только подтверждают мою веру” 49.

То же самое может сказать и всякий христианин, верующий в воскресение Христа. Для него все рационалистические гипотезы и теории только проба веры. Они не столько разрушают нашу веру, сколько подтверждают её.

Но почему же так приятно, так отрадно бывает нам в светлые дни Христова Воскресения? Что собственно сообщает нам эту радость? что придаёт нашей душе столько бодрости, столько света, столько счастья? Почему таких восторженных минут мы не переживаем ни в один из других двунадесятых праздников, а только в дни Св. Пасхи?

Потому, вероятно, что ни один из христианских праздников не имеет для нашей веры и для нашей жизни такой огромной силы, такого великого значения, как Св. Пасха. Воскресение Христово есть, прежде всего, торжество веры, торжество правды, торжество жизни, торжество прогресса, торжество бессмертия. „Если Христос не воскрес, – пишет проф. Булгаков, – то тщетна вера наша, тщетна история, тщетен прогресс, тщетна культура, – всё тщетно, тлен, бессмыслица”.

Почему же Воскресение Христа есть торжество нашей, веры?

Потому, что христианство основано, главным образом, не на любви к ближнему, как обыкновенно думают. Эта любовь есть в законе Моисеевом и у всех древних учителей мудрости, от Сократа до Марка Аврелия, от Конфуция до Бодизатвы, – а на факте воскресения Христа. Если Христос воскрес из мёртвых, то он не такой смертный, как мы. Если же Он не воскрес, то Он, конечно, только человек, а не воплощение Божества. Если Он не воскрес, то мы вправе подвергнуть сильнейшему сомнению все Его чудеса, всё то, что Он говорил о Самом Себе, всё то, что обещал послать людям. Если же Он воскрес, то это есть чудо из чудес, перед которым бледнеют все другие евангельские чудеса, к принятию которых не представится тогда уже никаких затруднений. Такое значение придавал воскресению Спасителя Христа и ап. Павел. Он писал в своём послании к Коринфянам: „если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша” (1Кор. 15:14). Такое же значение придают рассматриваемому нами евангельскому факту и рационалисты. Давид Штраус, например, пишет в своём сочинении „Старая и новая вера”: „Сколько бы Иисус не учил и не осуществлял в своей жизни всё истинное и доброе, – всё Его учение рассеялось бы как листки бумаги по ветру, если бы слепая вера в воскресение Христа не сохраняла и не связывала эти листы грубым и прочным переплётом” 50.

Если же Воскресение Христа есть основание нашей веры, то как не радоваться, как не ликовать в день Св. Пасхи, когда чувствуешь сердцем, всей душой, что вера наша истинная, что основа её непреложная, что мы не будем посрамлены в нашем уповании? Как не радоваться тому, что мы владеем истиной? Как не торжествовать в дни полного расцвета нашей веры? Почему не сиять нам от счастья, когда Христос воскрес? Нет, „сей день, его же сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь”.

Воскресение Христа есть торжество не только веры, но и правды вообще.

Если Христос не воскрес, то мы вынуждаемся признать нечто ужасное, не натуральное; именно, что фарисеи, книжники и иудейские первосвященники были правы, Сын же Человеческий был не прав. Почему? Потому что право на своё Божеское достоинство Христос основывал перед ними на том, что Он воскреснет в третий день. Если, посему, Христос воскрес, то Его свидетельство истинно, если же нет, то Он – обманщик. Более того, мы должны признать, что мучительное чувство богооставленности, которое на мгновение коснулось души висевшего на кресте, было не справедливо, а следующий за ним светлый, радостный взор к верху, был глупостью. На Его молитвенное воззвание: „Отче, в руце Твои предаю дух Мой” Бог должен был бы ответить: „Погибни”. Ему, посвятившему всю Свою жизнь на исполнение воли Божией, на служение Богу, в качестве воздаяния был бы ниспослан тот же жребий, как и хулившему злодею. Возвышенное упование должно было бы быть с жестокостью отвергнуто. Фарисеи победили, и Бог был при сём и скрепил эту победу. Стоит только отвергнуть воскресение, нужно будет отвергнуть и праведного, святого Бога, нельзя более верить в победу правды и добра в этом мире, если Иисус Христос также погиб, как и Иуда 51.

Один немецкий мыслитель, Гильберт 52, со свойственной ему живостью ума и с большим подъёмом веры и чувства так писал по данному вопросу:

Какая может быть речь о победе вообще над злом, над неправдой, когда Христос не воскрес?

Если эта всесовершенная нравственная Личность без всякого пятна и порока, чистая и бесконечно великая и сильная по своей бескорыстнейшей любви – побеждена ненавистью, подавлена грешными и недостойными людьми, потерпела самую жалкую неудачу в своих идеальных стремлениях; если этого чистейшего и боголюбивого сверхчеловека, находившегося в таком искреннем общении с Владыкою мира, как сын со своими отцом, и Ему одному служившего, – осудили неправедным судом, замучили, опозорили, распяли и умертвили на кресте, и Бог не обнаружил никакого сострадания к нему, не уничтожил преступников за пречистую кровь, то, значит, нет правды на земле, нет ничего чистого и святого в этом грешном, грязном и пошлом нашем мире.

Если победили Каиафа и Иуда, то уничтожен самый принцип правды. Тогда добро бессильно и никогда не сможет неправды одолеть. Тогда зло – законный царь жизни. Если крест есть конец жизненного пути Христа, то не имеем ли мы права обратиться к Распятому с вопросом: „где же твой Бог”?

На кресте торжествует зло над воплощённым Добром, ложь над Истиною, пошлость над Величием, низость над Чистотой, самолюбие и ненависть над Любовью и Бескорыстием. Величайшая нравственная сила сокрушена, нравственный идеал уничтожен. Кто же после всего этого может ещё искренно верить в последнюю победу добра и правды? На кресте, если за ним нет воскресения, превращён в ничто весь нравственный миропорядок, а вместе с ним и вера в любовь и правду Божию. Если Господь не спас Христа, – эту недосягаемую высокую Личность, Святейшего из святых, – то кто же ещё может ожидать от Бога спасение своей нравственной личности? Кто ещё может верить в Бога? – Никто, решительно никто.

Если Христос не воскрес, пишет один светский писатель, Мережковский, то тщетна вера наша. И не только вера, но и надежда и любовь. Если Христос не воскрес, то Он достойно распят, ибо Он обманул человечество величайшим из всех обманов, утверждая что Бог есть Отец Небесный; Бог, допустивший уничтожение такой личности, Которой весь мир не сто́ит, – не Отец, не Бог; и весь мир – насмешка дьявола над человеком, вся природа – безумие, проклятие и хаос” 53.

Если Христос воскрес, значит, правда и добро оказались могущественнее зла. Тогда Его воскресение есть твёрдое ручательство, как за спасение своей нравственной личности, так и за окончательную победу правды на земле. Тогда можно верить, что есть Бог, есть правда, есть добро!

Воскресение Христово является ещё торжеством общечеловеческой идеи бессмертия, которая присуща христианскому учению в большей степени, чем какой-нибудь другой религии.

Мы знаем, что если бы кто-нибудь, хотя бы один из всех людей, живших на земле, не умер или вернулся бы из смерти в жизнь, то закон смерти был бы навеки упразднён в своей непобедимости. Упразднён не только для Того единственного, Кто победил смерть, но решительно для всех людей, подверженных смерти: для Него эта победа совершилась бы в действительности, для остальных в возможности. Но одна возможность иного порядка навеки уничтожает абсолютную реальность существующего порядка. Как утверждение небытия возможно лишь в том случае, если закон смерти непобедим, так отрицание бытия невозможно, если этот закон побеждён, хотя бы жизнью одного существа из всех, когда-либо живших в мире. Как бессмертие всех упразднилось бы смертью одного, так смерть всех упраздняется бессмертием одного”. Если бы люди знали, что один из них умер и воскрес, так же точно и неотразимо, как они знают, что все жившие умерли, то это знание преобразило бы весь человеческий мир – внешний и внутренний, созерцательный и деятельный – науку, искусство, нравственность, пол, общественность – всё до последней клеточки нашего организма, до последней отвлечённости нашего мышления”.

Мы верим, что Христос воскрес. Мы верим, что Его воскресением упразднена смерть, а бессмертие восторжествовало. И вера эта наполняет наши души в день Св. Пасхи невыразимой радостью и восторгом. Мы чувствуем в себе какую-то бодрость, какой-то неиссякаемый родник духовной силы. Посему у нас на лице столько счастья, а в душе столько блаженства.

Если Христос воскрес, если бессмертие восторжествовало, то вместе с сим человечеству открывается смысл жизни, проясняется великая мировая проблема, указывается давно искомая цель, сообщаются новые силы и „радости бытия”.

Если же Христос не воскрес, если конец всему – непобедимая смерть, тогда нет смысла в жизни, тогда всё пустота, ничему нет оправдания. Тогда вполне справедливы следующие рассуждения одного автора, написавшего в духе Бодлера статейку, под заглавием „Мысли моего труда” 54:

– Я в гробу. Черви гложут моё тело, а крот тихо роет свой тоннель над моей могилой. Страшная, бессмысленная тишина…

Стоило ли, столько лет мыкаться по белу свету для того, чтобы, в конце концов, попасть в это ужасное место?

Стоило ли затрачивать ту массу энергии, которую пришлось затратить в жизни мне, чтобы, в конце концов, лежать неподвижной, разлагающейся фигурой под тяжестью толстого слоя холодной земли?

Стоило ли испытывать то огромное количество нравственных и физических мук, которые пришлось переиспытать мне на протяжении моей жизни, чтобы в результате попасть в беспощадные руки Смерти – этого единственного реального божества, – которая злорадно опустила меня в беспросветную тьму могилы?

Какой смысл в этих нестерпимых, чисто физических страданиях, непосредственно предшествующих моменту Смерти? Кому и какая от этого польза?

Какую непонятную нам цель преследует природа в этом диком процессе разложения?

Для чего я и многие другие смертные старались скоплять в своём мозгу на протяжении всей своей жизни этот запас сведений, это богатство знаний?

Неужто для того, чтобы безвозвратно всё погибло? А ещё говорят, что ни один вид энергии не пропадает в природе. По-видимому, это большое заблуждение. Я изучил десять языков, я прошёл высшую школу, я работал над многими вопросами человеческого знания, затративши на всё это соответственное количество нервной энергии. Теперь мой труп в гробу. Куда же делась и во что обратилась вся эта масса затраченного мною труда?

Она пропала, безвозвратно погибла. Разве это не обидно? Разве не больно человеку сознавать, что весь его умственный багаж, накопленный столькими трудами во время жизни, все его мысли, чувства, желания, всё его „я” бесследно исчезает, безвозвратно погибает, попадает в какое-то небытие, в какую-то нирвану?..

И вот теперь мой труп лежит в холодном смраде собственного разложения. Страшная тишина этой постоянной ночи иной раз нарушается работой червей, подтачивающих гроб и мой труп. Несчастный труп!

Прошло некоторое время. Громадный червяк вполз в мою левую ноздрю и, с трудом пробираясь сквозь набухшую, полуразложившуюся слизистую ткань, достиг нервного вещества головного мозга. Достиг и начал всё глубже и глубже внедряться в него, выедая постепенно и те божественные участки моего мозга, в которых хранились драгоценности накопленного мною при жизни знания. Классическое место моего организма, седалище моей души, которым я думал, которым желал, которым чувствовал – это место, эта драгоценная нервная ткань – оно, наконец, стало добычей ужасных червей.

Стоит ли рождаться на свет, стоит ли жить, стоит ли работать после всего этого?” 55

Эти мысли особенно резко предносятся нашему сознанию при виде смерти Спасителя на кресте.

„Слушай, – говорит в своём пророческом исступлении пред самоубийством Кириллов своему „чёрту”, Петру Верховенскому, – слушай большую идею: был на земле один день, и в средине земли стояли три креста. Один на кресте до того веровал, что сказал другому: „будешь со мною в раю”. Кончился день, оба померли, пошли и не нашли ни рая, ни воскресения. Не оправдалось сказанное. Слушай: этот человек был высший на всей земле, составлял то, для чего ей жить. Вся планета, со всем, что на ней, без этого человека – одно сумасшествие. Не было ни прежде, ни после ему подобного, и никогда, даже до чуда. В том-то и чудо, что не было и не будет такого же никогда. А если так, если законы природы не пожалели и этого, даже чудо своё не пожалели, а заставили и Его жить среди лжи и умереть за ложь, то стало быть, вся планета есть ложь и стои́т на лжи и глупой насмешке. Стало быть, самые законы планеты ложь и дьяволов водевиль. Для чего же жить тогда, отвечай, если ты человек?” 56. Или как говорит отечественный философ Вл. Соловьёв: „Если бы Христос не воскрес, если бы Каиафа оказался правым, а Ирод и Пилат мудрыми, то мир оказался бы бессмыслицей, царством зла, обмана и смерти. Дело шло не о прекращении чьей то жизни, а о том, прекратилась ли истинная жизнь, жизнь совершенного праведника” 57.

Вот в какие тупики попадает человеческая мысль при отрицании воскресения Христова. Вот к каким печальным выводам должны прийти люди, отвергающие этот кардинальный догмат нашей веры.

Итак, если Христос не воскрес, тогда, как говорит Достоевский, антропофагия, людоедство.

Если же Христос воскрес, с Ним всё воскресает, всё исполняется света, смысла, добра и надежды.

Если Христос воскрес, тогда, значит, мы все воскреснем, ибо слово Божие говорит: „Ныне Христос возста от мёртвых, начаток умершим бысть” (1Кор. 15:20). Если же мы воскреснем, значит, есть загробная жизнь, есть воздаяние, есть праведный Судия, есть потусторонний мир, к которому мы должны приготовиться здесь, на земле, и где „Господь коемуждо воздаст по делом его”.

Тогда и земная жизнь получает свой смысл и своё значение. Тогда и смерть не страшна, ибо она есть переход к другому, новому, высшему миру. Тогда и добродетель имеет свой конец. И порок – возмездие. И преступление – наказание. Вера и надежда – оправдание.

Мы, христиане, твёрдо верим в воскресение Христа и потому в день Св. Пасхи у нас так светло, так радостно на душе.

„И всё полно торжественной хвалою.

И Солнце льёт лучи свои с небес,

И носится тогда над радостной землёю

Победный клик: „Христос, Христос Воскрес!”.

(В. П. Аксаков).

Наконец, Воскресение Христово есть торжество человеческого прогресса, человеческой культуры.

Ведь если Христос не воскрес, то нет никакого смысла в прогрессе. Прогресс обесценивается, теряет свою силу, становится пустым словом. В самом деле, к чему тогда вся эта лихорадочная, непрерывно текущая мировая работа? Какой толк в ней? Какому Богу приносится в жертву и жизнь, и здоровье, и покой, и свобода? И во имя чего все эти скорби, унижения, падения, слёзы, плач и скрежет зубов?

Говорят, во имя спасения человечества, во имя будущего, когда наступит рай земной, когда не будет на земле ни страданий, ни мучений, когда будет одно сплошное „благоденственное и мирное житие”.

Но позвольте, как справедливо заметил в „Подростке” Ф. М. Достоевский:

„Зачем я непременно должен любить моего ближнего или ваше там будущее человечество, которое я никогда не увижу, которое обо мне знать не будет, и которое в свою очередь, истлеет без всякого следа и воспоминания. Время тут ничего не значит, когда земля обратится в свою очередь в ледяной камень и будет летать в безвоздушном пространстве с бесконечным множеством таких же ледяных камней, т. е. бессмысленнее чего нельзя себе представить. Вот ваше учение. Скажите, затем я непременно должен быть благороден, тем более, если всё продолжается одну минуту?

Один чрезвычайно умный человек говорил, между прочим, что ничего нет труднее, как ответить на вопрос: «Зачем непременно надо быть благородным». Видите ли-с, есть три рода подлецов на свете: подлецы наивные, – т. е. убеждённые, что их подлость есть величайшее благородство, подлецы стыдящиеся, – т. е. стыдящиеся собственно подлости, но при непременном намерении всё-таки её докончить, и, наконец, просто подлецы, чистокровные подлецы. Позвольте-с; у меня был товарищ Ламберт, который говорил мне ещё шестнадцати лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его будет кормить хлебом и мясом собак, когда дети бедных будут умирать с голоду; а когда им топить будет нечем, то он купит целый дровяной двор, сложит в поле и вытопит поле, а бедными ни полена не даст. Вот его чувства! Скажите, что я отвечу этому чистокровному подлецу на вопрос: почему он непременно должен быть благородным? И особенно теперь, в наше время, которое так переделали, потому что, хуже того, что теперь никогда не бывало. В нашем обществе совсем не ясно, господа. Ведь вы Бога отрицаете, подвиг отрицаете, какая же косность, глухая, слепая, тупая может заставить меня действовать так, если мне выгоднее иначе. Вы говорите: «разумное» отношение к человечеству есть тоже моя выгода; а если я нахожу все эти разумности неразумными. Да чёрт с ним и до будущего, когда я один только раз на свете живу. Позвольте мне самому знать мою выгоду; оно веселее; что мне за дело до того, что́ будет через тысячу лет с вашим человечеством, если мне за это, по вашему кодексу, – ни любви, ни будущей жизни, ни признания за мной подвига. Нет-с, если так, то я самым преневежливым образом буду жить для себя, а там хоть бы все провалились” 58.

И это не единичные голоса. Такого рода речи и рассуждения раздаются везде. Вот, например, у одного индусского подвижника Суоми Вивеконанда мы находим такие же точно мысли.

„Если жизнь есть только нечто маленькое, пятиминутное, – говорит он, – если вселенная есть только случайное соединение атомов, то почему я должен делать добро другим? Зачем нужно милосердие, справедливость, сочувствие? Самое лучшее, к чему надо было бы стремиться в этом Мире – было бы «убирать сено каждому для себя, пока солнце светит». Если нет надежды на будущее, зачем я стану любить моего брата, а не перережу ему горло? Если нет ничего дальше, а есть только неумолимые, бездушные законы, я должен бы стараться только сделать себя счастливым здесь. Вы встретите людей, которые говорят в настоящее время, что для них основанием всей нравственности служат соображение о пользе. Что это за основание? Доставить наибольшее количество счастья наибольшему числу? Но зачем я стану это делать? Почему бы мне не причинить самое большее несчастье наибольшему числу, если это служит моим целям? Если пользой считается наибольшее количество счастья, то моя польза заключается в том, чтобы быть эгоистом. Я могу достигнуть наибольшего счастья, обманывая и губя других” 59.

И действительно, если наша жизнь прекращается смертью навсегда, тогда один исход остаётся для всех. Именно: жить для себя, в своё полное удовольствие, жить на счёт других, на счёт их радостей, здоровья, счастья, покоя и свободы.

Так именно теперь неверующие и живут.

„По крови и трупам, друг друга давя,

Куда-то стремится людская семья”…

Ну, хорошо. На время согласимся с тем, что все свои труды, заботы, страдания мы должны принести в жертву будущему человечеству. Но ведь будущие люди не смогут принять от нас этого драгоценного подарка. Будущие люди с более чуткой совестью, с более развитым чувством общечеловеческой солидарности и любви будут терзаться от сознания, что их благополучие куплено такою дорогою ценою, и тогда они в тысячу раз жальче нас и несчастнее, и уж совершенно не годятся для роли увенчивающих мировую историю счастливцев будущего. Потому что всякий должен был бы тогда сказать, как Ив. Карамазов: „Зачем эта гармония, когда в ней не примут участие те, кто её создал, когда им никогда не дадут белых одежд и веток пальмовых. Говорят, что все должны страдать, чтобы купить вечную гармонию. Но зачем тут дети и их страдания? Отказываюсь от всякой гармонии, если она стоит так дорого. Не стоит она слезинки, хотя бы одной только той девочки с Гай-Маркета. Не стоит, потому что слезинки остались неискупленными, невознаграждёнными. Не хочу гармонии, из любви к человечеству не хочу. Слишком дорого оценили гармонию, не по карману. Я не могу столько платить за гармонию. И потому я свой билет на вход спешу возвратить Ему обратно. Не Бога я не принимаю, Алёша, я только билет почтительнейше Ему возвращаю”.

Возможен, правда, другой ответ и другой исход из этих противоречий. Возможно, что будущее поколение обо всём позабудет, всё припишет себе самому. Но тогда мы имеем просто свинство, отталкивающее безобразие, при одной мысли о котором тошнит и мутит, при мысли, что ради мещанского довольства и благополучия этих господ была заплачена такая цена, пролита была мученическая кровь.

Нет, идея прогресса, пишет профессор политической экономии С. Булгаков, не даёт и не может дать исхода из трагических противоречий жизни, человек не может спастись от них в прогрессе 60.

Только в признании истины, что за крестом следует воскресение, что Христос воскрес, – решение всех „вечно тревожных и страшных” вопросов. Христос победил смерть, победил страдание. Если так, то наше служение ближним не работа Сизифа или Данаид, наполняющих бездонную бочку без всякой надежды сделать человека действительно счастливым, а соучастие в работе Христовой, которая должна окончиться в царстве любви и славы Божией. С этой точки зрения страдать с ближними и для ближних, сострадая, отдавая им жизнь, – значит залагать камни действительного и вечного счастья на земле 61.

Только та уверенность, что страдания на земле готовят нас и ближних наших к блаженной жизни с Богом, что будущее не только заставит страдальцев забыть прошедшее, но и заставит благословлять это прошедшее, как путь к радости и счастью, только эта уверенность окончательно примирит нашу мысль с видом страданий на земле.

Итак, в воскресении Христа решался вопрос о смысле мира, жизни, истории, о правде мира. В нём всё бы умерло, и с Ним всё воскресает, исполняется света и смысла, становится светоносным, даже теория прогресса, которою теперь человечество отгораживается от религии, получает высшей смысл и значение.

Вот почему так легко, так отрадно и светло бывает на душе в день Св. Пасхи. Вот почему пасхальный звон всегда звучит так торжественно и дивно. Вот почему в этот великий и светлый день больше, чем когда бы то ни было, хочется жить, верить, всех любить и молиться.

Христос воскрес!

Но мы видим уже, как против нас выдвигается главный логический идол нашего времени – „научность”, перед которым пасуют, склоняют свои колени многие, даже смелые умы. Мы слышим хриплый, скрипучий, мёртвый голос её оракулов, говорящий: как можно говорить о воскресении, о чудесах, вообще о таких вещах, которые давно упразднены наукой и отнесены к числу отживших суеверий.

В ответ на это последнее возражение мы приведём слова г. Мейера, встреченные нами в Журнале Министерства Народного просвещения за 1909 год, слова, как нельзя лучше и удачнее опровергающие несправедливость поставленного тезиса.

„В религиозных верованиях играет огромную роль идея чуда, которую нельзя истолковать, как попытку объяснить какое-либо явление природы. Чудо всегда понималось, как нечто необычное, возможное лишь для каких-то сверхчеловеческих сил. Поэтому, когда дело идёт о веровании в чудо, научная критика теряет свою силу. Говорят, будто наука доказала невозможность чудес. Но ведь всякий раз, когда наука доказывает невозможность того или иного чуда, т. е. указывает на нарушение в данном чуде так называемых законов природы, она только подтверждает, что данное чудо – действительно чудо. Но возможно ли вообще то, что невозможно с точки зрения законов природы – это уже особый вопрос.

Научное описание явлений природы не мирится, конечно, с чудом. Наука перестала бы быть наукой, если бы она отказалась от идеи закономерности. Это её регулятивный принцип. Но научное описание не охватывает всей реальности. Если бы это было так, чудо, конечно, было бы немыслимым. На самом же деле наука не может себе ставить таких задач, и то, что не вмещается в рамки научного описания, строго говоря, не должно рассматриваться как абсолютно невозможное. Наука, таким образом, устраняет чудо не из реальности, а из своего описания реальности” 62.

Если, таким образом, наука не может вообще отрицать чуда, то истины воскресения она тем более не может отрицать, потому что это чудо из чудес.

Трезвонят… Христос воскрес. Христос воскрес.

Вы верите? Нет?

А я верю! Я верю! Это так широко, так смело, так полно глубокого таинственного смысла… Говорят: будет время, и наша земля обледенеет и, как могила, будет носиться в пространстве… Но отчего так хочется жить? Отчего так хочется мечтать и верить, что это вздор, призрак и только? 63

– Смерть не берёт всего. Всё разумное, светлое, бессмертное остаётся… Оно всё больше и больше осаждается на земле, как иней, и будет время, – вся земля проснётся в одно утро разумною, светлою, бессмертною… Христос воскрес – это запев к той жизни.

– Такой звонкий, красивый, вдохновенный запев. Он поднялся над землёю рано, ещё вся земля спала и не мечтала об иной жизни.

Он прозвенел неожиданно, смело, чарующе и поманил туда, вдаль, в иные, края… Пусть люди не верят, он звенит. Он будит тоску по иной жизни, он зовёт… И если когда-нибудь люди совсем перестанут верить в него, и он не поднимется больше к небу в пасхальную ночь, это будет означать, что земля уже обледенела и бессмысленно носится в пространстве…

– Пусть звонят колокола! Пусть шумят! Это – протест человечества против своего одиночества, смерти, бессмысленности… Это вера, милая, детская, трогательная вера, в свою весну, в свои солнце, цветы, ласки, когда человечество узнает всё, найдёт счастье и отдохнёт…

Христос воскрес!

* * *

Проф. Шилтов: „Где и как надо искать живого Бога?”. Харьков. 1910 г., стр. 24.

„Может ли современный, образованный, мыслящий человек верить в Божество И. Христа”. СПб. 1909 г., стр. 41.

„Наука о человеке”, т. 2. Казань. Изд. 2 1906 г. стр. 1–19.

Nobody: „Древние верования и новое знание”. СПб. 1909 г., стр. 161.

См. статью еп. Михаила: „Свидетели воскресения”, журнал „Церковь”. 1909”г. № 13, стр. 434.

Мф. 17:22–23.

Мф. 16:21; Лк. 9:22; Мк. 9:31.

Мф. 17:9.

Лк. 24:6–7.

„Иисус Христос в современной духовной жизни”. Перевод Никитского. Харьков. 1907 г., стр. 297.

Лк. 18:31–34.

Вопросы философии и психологии”. 1905 г., кн. 79, Сентябрь – Октябрь.

„Старая и новая вера”. СПб. 1907 г., стр. 49.

Пфеннигсдорф: „Иисус Христос в современной духовной жизни”, стр. 298.

См. у еп. Михаила: „Старообрядческая мысль”. 1913 г. № 4, стр. 328.

„Не мир, но меч”. СПб. 1908 г., стр. 15.

Д. Мережковский: „Меч”, стр. 14. См. сборник: „Не мир, а меч”. СПб. 1908 г.

И. Л. Смоленский: „Этюды”. Одесса. 1914 г., стр. 1–3.

Слова Достоевского.

В. Соловьёв: „Пасхальные письма”. Письмо 1-е „Христос воскрес!”, т. VIII, стр. 107.

Изд. А. Ф. Маркса. СПб. 1895 г., т. 8, ч. 1, стр. 56–57.

„Философия йога”, стр. 102–104.

Интеллигенция и религия”. Москва. 1908 г., стр. 43.

Еп. Михаил: „О вере и неверии”. 1908 г., ч. 1.

Журнал М. Н. П. 1909 г. Июнь, стр. 389–390.

Р. П. Кумов. „Бессмертники”. СПб. 1909 г., стр. 329.

Сомнения в Божестве Иисуса Христа

„Се, лежит Сей на падение в на восстание многих во Израиле и в предмет пререканий” (Лк. 2:34).

Прошли века, прошли тысячелетия, а пророчество Богоприимца Симеона ещё не отжило своего времени, не потеряло своего значения. Ещё и теперь бывают падения и восстания, ещё и теперь идут пререкания о Христе, теперь даже более чем когда-либо. Теперь ополчились против Христа Богочеловека не только серьёзные учёные, люди великого ума и больших познаний, но и простые, необразованные, мало-просвещённые люди. Теперь отрицают Божество Иисуса Христа не только язычники, но и христиане, не только враги Христа, но и последователи Его учения, исполнители Его заповедей, не только взрослые, большие, но даже молодёжь.

Словом, сомнения в Божестве Христа всё растут и растут, и чем дальше, тем всё быстрее и быстрее.

В такое бурное и тревожное для христиан время, в период оживлённых и бесконечных пререканий о Христе Иисусе не мешало бы нам, православным христианам, лишний раз осмотреть свои боевые позиции, критически оценить аргументы своих религиозных противников и подвести итоги многолетней полемики по данному вопросу.

Кто был Иисус Христос? Бог, человек или же Богочеловек? Вот вопрос.

Многие, если не все, решают этот вопрос чисто теоретическим путём. Берут в руки Евангелие или же другую какую-нибудь книгу, например: „Жизнь Иисуса Христа” Ренана, перечитывают её от начала до конца и выводят такое заключение, что Иисус Христос был простой, обыкновенный человек, не больше.

Нам думается, что так решать данного вопроса ни в коем случае нельзя. Мы не с той стороны все подходим к вопросу. Решаем вопрос с конца. Спорим о выводе, не имея посылок. Проверяем сумму, итог, не зная слагаемых, цифр, данных для сложения. В детстве мы принимаем от старших на веру. Так говорят нам, и мы верим. И есть счастливцы, что сохраняют эту детскую веру до конца жизни. Счастливцы: „Блаженны не видевшее, но веровавшие”, – сказал о них Сам Спаситель. Но не всем это удаётся. У многих, у большинства жизнь растрясает эту веру, нарушает её целость и спокойствие. Душа, как Фома, хочет вложить персты в язвы гвоздиные, убедиться сама. И евангелие даёт тому все средства. Что Иисус Христос есть Сын Божий, Богочеловек, это вывод, сумма, итог нашей веры. Из чего? Вот тут и вопрос. Тут же и решение. Нафанаил не верил, что Филипп нашёл Христа Мессию.

– Из Назарета может ли что добро быти? – говорит он.

– Поди и посмотри, – ответил Филипп.

Нафанаил пошёл к Иисусу и дело кончилось тем, что Нафанаил воскликнул: „Равви, ты – Сын Божий, ты – Царь Израилев!”.

Самарянка не знала, кто сидел пред ней у колодца. Когда же Иисус сказал ей несколько слов, она, вникнув в их силу и смысл, поняла, что пред ней больше чем обыкновенный человек. Пошла и сказала жителям своего селения, те упросили Иисуса Христа остаться у них. Иисус Христос пробыл два дня, учил самарян, и многие из них, сказано в Евангелии, уверовали в Него.

– Уверовали не потому, что ты нам сказала, – говорили они самарянке, – а потому, что сами слышали.

В больших размерах это видно на апостолах. Иисус проповедует им и при них совершает дела милосердия, творит чудеса. Ученики всё это видят и слышат. У них получаются впечатления, одно за другим. Впечатление эти копятся, слагаются вместе, образуют одно целое. Какое? Ученики определяют ясно.

– За кого вы принимаете Меня? – спрашивает их Иисус после долгого общения с ними.

– Ты – Христос, Сын Бога Живого! – убеждённо от лица всех учеников отвечает Симон Пётр.

Вот вывод, основанный на опыте. Конец долгого пути. Если и люди хотят быть убеждёнными в выводе, хотят решить „тревожный и важный” вопрос, они должны пройти все посылки, продумать всё, что говорил Иисус Христос, прочувствовать всю Его жизнь и тогда только спрашивать себя:

– Кто он?

Только вопрос будет уже излишним. В душе сложится сам собою ответ, – ответ апостолов:

– Ты – Христос, Сын Бога Живого!

Ещё раз повторяем, не теоретическим, а практическим путём до́лжно решать вопрос: человек или Богочеловек Иисус Христос? 64

Но современники наши решают означенный вопрос, к сожалению, исключительно теоретически. Посему и мы, при критическом обзоре их сомнений, должны вращаться только в области теоретических рассуждений, а не опытных переживаний.

Но, переходя и на эту почву, мы всё-таки должны сказать, что и здесь можно найти достаточное количество веских и прочно обоснованных доказательств в пользу Божественности Христа Спасителя.

Мы сейчас убедимся в этом, как только приступим к критической оценке современных сомнений.

Кто был Иисус Христос?

Многие прямо, не задумываясь, но вполне, по их мнению, убеждению, сознательно отвечают, что Иисус Христос был простой, обыкновенный человек, но только высоких нравственных качеств, воплотивший в Себе высшие Божеские мотивы и цели, человек, который по выражению Толстого, „дал нам истинный путь жизни взамен того ложного пути личной жизни, по которому мы шли прежде” 65.

Так все говорят, все думают, кто только усомнился в Божественности И. Христа. Нет ни одного человека, ни одного еретика и безбожника, который посмел бы бросить тень на чистую и непорочную душу великого „галилеянина”.

Мы сами преклоняемся пред нравственным величием Христа Спасителя. Но мы не останавливаемся на полдороге. Мы идём дальше. Мы утверждаем, что Иисус Христос был не только человек, но и Господь Бог. Признавать же в Нём только одно естество, видеть в Нём только человека, хотя бы и нравственного, невозможно. Это будет противоречием, безумием.

Если Христос был только человек, а не Бог, то Он был, – да простят нам такие выражения, – дурной, безнравственный, бесчестный человек. Он был лжец, обманщик, так как всё человечество обманул величайшим из всех обманов, утверждая, что Он был Сын Божий, Богочеловек. Он был „дурной” человек, потому что Он мечтал о Себе бесконечно много и сознательно вводил других в заблуждение, хладнокровно и без всяких иллюзий обрекая доверчивых и простодушных Своих учеников на мучение и на смерть (Мф. 10:16–23. Лк. 21:12).

Далее. Если Христос был только человеком, и если Он выдавал Себя за Сына Божия не в целях обмана, а по Своему глубокому внутреннему убеждению, значит Он был самообольщённым мечтателем, которому доверяться ни в коим случае нельзя и идти за которым весьма рискованно и опасно, ибо „если слепой ведёт слепого, то оба упадут в яму” (Мф. 15:14).

В том и другом случае, какой глубокий и смертельный удар наносится нашей вере! Спрашивается: в кого мы верим? на кого возлагаем свои вековые надежды? В ком ищем своего спасения? За кем идём? И куда идём? Неужели за самообольщённым мечтателем, за мировым лгуном и обманщиком? Неужели самообольщённый мечтатель овладел нашими умами и держал нас в плену целые века и тысячелетия? И мы верили в него, почитали его, лжеца и обманщика, за Сына Божия, за Богочеловека? В нём видели путь, истину и жизнь? Да?

Если считать И. Христа за человека, тогда действительно приходится сказать ужасное „да”.

Говорят, что Иисус Христос не говорил о Себе ничего подобного, что Он не выдавал Себя за Богочеловека и потому свободен от всех возводимых на Него в этом роде обвинений и подозрений.

„Иисус, – говорит, например, Толстой, – считал Себя таким же человеком, как в другие люди. – Никогда не отрицая сыновности Богу, Он никогда не приписывает ей никакого особенного значения. – Что стоило Ему прямо сказать: Я – Бог, хотя не прямо сказать, а, по крайней мере, не иносказательно, не так, чтобы можно было без всякого дурного желания понять это иначе. А то Он сказал так, что нельзя понять иначе, как так, что Он прямо утверждал многим, что Он не Бог” 66.

„Почему Христос не прямо сказал: Я – Бог?”

Да потому, что это невозможно было. Трудно представить себе, что случилось бы, если бы Он выступил с таким утверждением! Это было бы словом разящим, ослепляющим, подобно солнечному полуденному лучу для слабого глаза, и все слушатели должны были бы придать ему ложный смысл. Язычники, иногда слушавшее беседу Христа, подумали бы, что Он считает Себя за одного из многих богов. А Иудеи, признававшие единого Бога, решили бы, что Он или отрицает единство Божие, или с безумною дерзостью оскорбляет Высшее Существо, царящее на небесах. И потому все от Него отвернулись бы, перестали бы внимать Его Божественным глаголам, перестали бы ходить по Его стопам. Вот почему с несравнимою мудростью Христос излагает истину постепенно, по частям.

Это, во-первых. Во-вторых, можно сказать в ответ на данный вопрос то, что и говорит архиепископ Волынский Антоний, т. е. Иисус Христос потому будто бы сначала ничего не говорил людям о своём Божестве, что это невозможно было.

Что было бы, восклицает архиепископ Антоний 67, если бы Господь начал проповедь Свою с откровения о Своём Божестве, если б совершая чудеса исцелений заключал их исповеданием той истины, что Он есть Бог, воплотившийся, но не перестающий быть Богом, равным Отцу?

– Было бы то, что люди от ужаса и изумления умирали бы. „Не бо узрит человек лице Мое, – говорит Господь, – и жив будет” (Исх. 33:20). Душа наша не может перенести ясного и неприкровенного обнаружения бесконечного существа Божия пред собою. Никто да не подумает, будто в таких словах есть преувеличение. В тех немногих случаях, когда Спаситель открывал не всю истину Своего Божества, а только малую часть Его славы, люди лишались чувств от ужаса; так было и с друзьями Его и с врагами. „Выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный”, – говорил ап. Пётр, после чудесного лова рыбы, а во время преображения Христа на горе, учеников Его объял такой страх, что они упали ниц на землю и лежали так до тех пор, пока не окончилось видение славы Господней, и Он, подойдя к ним в смиренном Своём виде, сказал: „это Я, не бойтесь”. Но в другой раз подобные же слова Его: „это Я”, соединённые как бы с внутренним утверждением Своего Божества, и сказанные пред целым полчищем врагов его, произвели то, что они „идоша вспять и падоша на земли”.

Итак, когда до ума людей доходила мысль хотя бы о некоторой вероятности того, что учитель Иисус есть не простой пророк, а от Бога сошедший на землю, то они приходили в ужас и изумление и никак не смели коснуться Его (Лк. 4:30; Ин. 7:30; 8:59, 10:59; Лк. 11:19).

Судите же теперь, могли бы люди переносить совершенно ясно выраженную и подтверждённую чудесами мысль, что постоянно обращающийся с ними учитель есть Бог? Ведь не только обыкновенные грешники, но и богопросвещённые пророки и апостолы обмирали от страха, когда являлся им лишь ангел. А видения Бога не могут переносить даже ангелы, архангелы, херувимы и серафимы, со страхом закрывающее лица свои пред Его славой и не могущие ни на одно мгновение успокоить свой дух от трепетно восторженного славословия, как то открыто было пророку Исаии (гл. 6).

В-третьих, нельзя согласиться с тем, будто „Христос прямо утверждал, что Он не Бог”.

Если кому, то, прежде всего Он должен бы был утверждать это Своим ученикам и апостолам, чтобы они правильно поняли Его и верно усвоили Его учение. Но если Он утверждал это им, то ученики и апостолы должны бы смотреть на Христа, как на простого, в нравственном отношении целой головою выше других стоявшего человека. В действительности же мы видим совсем обратное. Мы видим, например, что все ученики Христа, все Его апостолы все без исключения, признавали своего Учителя Богом. Так, когда Христос спросил Своих учеников: „а вы за кого почитаете Меня?” то Симон Пётр от лица всех апостолов сказал: „Ты – Христос, Сын Бога Живого” (Мф. 16:16–17), или, как повествует евангелист Лука: „за Христа Божия” (9:20). Впрочем, ученики Христа ещё ранее Петра называли Его Богом. Так, когда по укрощении бури на Галилейском озере-море, повествует ев. Матфей, „Иисус Христос вошёл в лодку, то бывшие в лодке подошли, поклонились Ему и сказали: истинно Ты Сын Божий” (14:33). Затем, когда Спаситель, после Своей беседы о хлебе животном, спросил Своих учеников: „не хотите ли и вы отойти? Симон Пётр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни, и мы уверовали и познали, что Ты „Христос, Сын Бога Живого” (Ин. 6:67–69). Даже Фома, рационалист апостольского времени, и тот в порыве вдохновенной веры, от радости и восторга воскликнул при виде Господа: Господь мой и Бог мой” (Ин. 20:28).

Что ещё мы замечаем. Не только ученики и апостолы, но и простые слушатели Христа, обыкновенные последователи Его учения и те исповедуют Христа Богом своим, считают Его за Сына Божия. Так, стоявший напротив креста Господня сотник, увидев, что Христос испустил дух, сказал: „истинно человек Сей был Сын Божий” (Мк. 16:39). Гадаринский бесноватый, увидев Иисуса издалеча, прибежал, поклонился Ему и, вскрикнув громким голосом, сказал: „что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего?” (Мк. 5:6–7).

Итак, и апостолы и простые люди, и здоровые и больные, все смотрели на Иисуса Христа, как на Сына Божия, все считали Его Богом.

Теперь вопрос вот в чём. Откуда появился такой взгляд на Христа? Под чьим влиянием он сложился? Как это случилось, что и ученики, и слушатели Христа провозгласили Его Богом?

Нам говорят, что Христос тут ни при чём, что Он стоял в стороне, что вся вина в данном случае лежит на народе; что народ, будучи будто бы обольщён проповедническим талантом Христа и Его изумительно чудодейственною силою, сам дошёл до мысли, что к ним явился в образе человека Господь Бог. Разве такого случая не было в новозаветной священной истории? – спрашивают нас. Разве народ, умилённый и изумлённый проповедью апостолов Павла и Варнавы, не провозгласил их богами? Не собирался ли принести им тучные всесожжения? Не говорил, что „боги в образе человеческом сошли к нам”? Наконец, разве Самого Иисуса Христа не хотел народ провозгласить царём после чудесного насыщения пятью хлебами и двумя рыбами пяти тысяч человек? Разве не говорил Он, что „это истинно тот пророк, которому до́лжно прийти в мир”? (Ин 6:14). Почему же нельзя думать, что народ и сделал то, к чему стремился, чего хотел, т. е. провозгласил Христа Богом?

Хорошо, мы на время допустим эту мысль, согласимся, что Христа провозгласил Богом народ по своему самообольщению. Но тогда нужно признать и то, что Иисус Христос, как в высшей степени совершенный и нравственный человек, должен был образумить Иудеев, поправить их ошибку, обличить в неправде, вывести на истинную дорогу, сообщить им надлежащее понятие о Себе, о Своей деятельности и о Своём назначении.

Однако мы ничего подобного не видим. Христос не только не колебал сложившегося о нём в народе мнения и взгляда, но ещё Са́м поддерживал, развивал его. Так, Симон Пётр исповедует Его Сыном Божиим, а Он в ответ на это говорит ему: „Блажен ты, Симон, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, сущий на небесах”. Фома восклицает при виде Его: „Господь мой и Бог мой”, а Христос отвечает ему: „ты поверил, потому что увидел Меня: блаженны не видевшее, и уверовавшие” (Ин. 20:29). Разбойник Его молит: „помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!”. И Христос внемлет его молитве и говорит ему: „истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю” (Лк. 23:42–43). И так далее.

Более того, Христос не только подтверждает веру народа и учеников в Свою Божественность, но ещё Сам требует её от них. Вот пример. Иисус Христос исцелил слепорождённого. Исцелил в субботу. Фарисеи отлучили слепорождённого от синагоги. Услышав об этом, Христос, нашедши его, сказал: „ты веруешь ли в Сына Божия? Он отвечал и сказал: а кто Он, Господи, чтобы мне веровать в Него? Иисус сказал ему: и видел ты Его, и Он говорит с тобою. Он же сказал: верую, Господи! И поклонился Ему” (Ин. 9:35–38). Тут Спаситель явственно ставит веру в Себя рядом с верой в Бога.

Мы позволим себе прибавить, что Христос никогда не уклонялся от принятия молитвенного почитания. Величайшие святые с ужасом отклоняли его от себя, как, например, Павел и Варнава в Листре, а также ангел у Даниила в Апокалипсисе. Христос же, по свидетельству Евангелия, принимает не раз это поклонение и одобряет его. Он даже торжественно высказывает, что имеет право на такое же почитание, как Бог Отец: „чтобы все чтили Сына, как чтут Отца”, прибавляет Он.

В ответ на это Толстой и его единомышленники говорят: „всякий, читавший Евангелие, знает, что Христос или ничего, или очень сомнительно говорит о том, что Он есть Сын Бога Отца” 68.

Это – неправда, ошибка, заблуждение. В Евангелии есть положительные, вполне ясные и определённые свидетельства Божественности Христа.

Так, что Христос выдавал Себя за Бога, видно из следующих слов Иудеев: „не за добрые дела мы побиваем Тебя камнями, а за богохульство, что Ты, будучи человеком, делаешь себя Богом” (Ин. 10:33). Это ли не прямо и не ясно говорит о том, что Христос свидетельствовал о Себе, как о Боге, как о Сыне Божием, как о Богочеловеке? Да за что же, наконец, распят Христос? „И встав, первосвященник сказал Ему: что же ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? Иисус молчал. И первосвященник сказал Ему: заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий? Иисус говорит ему: ты сказал, даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных. Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на что ещё нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его! Как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти” (Мф. 26:62–66).

После таких свидетельств утверждать, что во всём Евангелии нет ни одного места, из которого следовало бы заключить, что Христос считает Себя „не человеком, как все”, а Сыном Божиим, – едва ли возможно „без дурного желания”. Чтобы этого свидетельства не слышать, надо заткнуть уши” 69.

Может быть, эти свидетельства не покажутся вполне убедительными, тогда приведём другие.

Из Евангелий видно, что Христос приписывал Себе существеннейшие свойства Божества. Так, Он приписывает Себе вечность, говоря Иудеям: „прежде, нежели был Авраам, Я есмь” (Ин. 8:38). „Я от начала Сущий” (Ин. 8:25). Пред смертью Он говорит Отцу: „прославь Меня славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира” (Ин. 17 гл.). Далее, Христос приписывает Себе всемогущество, когда говорит: „как Отец воскрешает мёртвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет” (Ин. 5:21). И в другом месте: „Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо что творит Он, то и Сын творит также” (Ин. 5:19). Даже власть воскрешать мёртвых, это высшее проявление всемогущества, Он имеет вместе с Отцом: „ибо как Отец воскрешает мёртвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет” (Ин. 5:21). Затем, Христос приписывает Себе всё то, что принадлежит одному только Богу, как то: власть прощать грехи, давать вечную жизнь, жить в душе праведника. Всё это признаёт за Собой Христос. От собственной полноты власти, безо всякой просьбы, Он отпускает грехи расслабленному и Марии Магдалине. Обещает вечную жизнь своим избранным овцам: „истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Моё и верующий в пославшего Меня имеет жизнь вечную” (Ин. 5:24). Ещё: обитание в душах Он приписывает Себе и Отцу в дивных словах за тайной вечерей: „кто любит Меня, тот соблюдёт слово Моё; и Отец Мой возлюбит его, и мы придём к нему и обитель у него сотворим” (Ин. 14:23). Наконец, Иисус Христос прямо и решительно заявляет, что „Он и Отец – одно” (Ин. 10:30). Вот ещё одно свидетельство. После повеления о вере Филипп говорит Христу: „Господи! покажи нам Отца и довольно для нас”. Христос отвечает: „столько времени я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня, видел Отца; как же ты говоришь: покажи Отца? разве ты не веришь, что Я в Отце и Отец во Мне? Слова, которые Я говорю вам, говорю не от Себя: Отец, пребывающей во Мне, Он творит дела; верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне; а если не так, то верьте Мне по самым делам” (Ин. 14:8–12). В заключение Своей беседы Христос обещает послать ученикам Духа Утешителя, Который исходит от Бога Отца и потому „от Моего приимет и возвестит вам”, так как, говорит Он, „всё, что имеет Отец, есть Моё” (Ин. 16:13–15).

Можно ли выразить единство с Божеской природой яснее, точнее и определённее, чем как оно было выражено Христом здесь?

Мы думаем, что нет. Как же после этого „современники века сего” осмеливаются утверждать, что, Христос или ничего или очень сомнительно говорит о том, что Он есть Сын Божий?

Наши современники, сомневающиеся в Божестве Иисуса Христа, ссылаются на то, что Иисус Христос давал всегда уклончивый ответ на вопрос: Он – Сын Божий или же нет? Например: „ты сказал”, „ты говоришь, что я” (Лк. 22:70) и так далее.

Мы сейчас скажем, в чём тут дело. Мнимая уклончивость ответов Христа, когда Он отвечал вопрошающим Его: „ты говоришь”, „ты сказал”, всецело объясняется тем обстоятельством, что в греческом языке, на котором написаны наши Евангелия, нет специальных слов для выражения утвердительного и отрицательного ответа. Нет русских „да” и „нет”. Обычною формою для выражения положительного ответа всегда являются слова λέγεις и dicis (ты говоришь). Не всегда, однако, Спаситель отвечает в такой, по-видимому, уклончивой форме. В четырнадцатой главе ев. Марка мы читаем, что когда первосвященник обратился к Нему с торжественным вопросом: „Ты ли Христос, Сын Благословенного”, Он ответил: έγὼ εἰμι – „Я есмь” и прибавил: „и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных” (Мк.14:61–62). Определённее и яснее ответить нельзя. Нужно только пожалеть, что в русском переводе слова έγὼ εἰμι бесцветно и неудачно переведены словом „я” 70.

Итак, нет возможности отрицать того факта, что Сам Христос заявлял о Своей Божественности в смысле воплощения Божества, заявлял не один раз, не туманно, не прикровенно, а вполне ясно и определённо.

На это нам говорят: Христос никогда не выдавал Себя за Сына Божьего в смысле воплощения Божества. Напротив, Он часто называет Себя Сыном человеческим, чтобы этим подчеркнуть Свою человеческую природу. Если же Он и называл Себя „Сыном Божиим”, то под этим наименованием Он разумел человека, подобного нам, в котором Божие, духовное начало достигло своего наивысшего развития. Другими словами: на основании свидетельств Иисуса Христа о Самом Себе, рационалисты, как-то: Толстой, Ренан, Штраус, Кейм и мн. др. стараются доказать, что Спаситель не только никогда не выдавал Себя за существенно отличного от людей Сына Божия, но и ни в каком случае, будто бы, не мог этого делать, считая Себя совершенно равным с людьми во всех отношениях по Своей природе. Короче говоря: Христос называл Себя Сыном Божиим в общем значении, в каком это название применяется в Библии и к людям. Т. е. в смысле нравственном. Сынами Божьими называются здесь все верующие в истинного Бога, родные, так сказать. Божеству по духу, по жизни; люди, находящиеся в нравственной связи с Божеством.

Мысль совершенно ложная. Есть все основания утверждать, что в устах Христа название „Сын Божий” имело не нравственный, а особый, специальный смысл, указывающий на особое отношение Его к Богу Отцу, на единство существа. Указание на такой смысл названия мы находим, прежде всего, в добавлении к нему эпитета „ единородный”, т. е. рождённый из существа Бога Отца, единосущный Отцу, следовательно – и равный Богу Отцу по Своему достоинству 71. Затем, Иисус Христос и Сам никогда в этом отношении не сливал Себя с людьми. Напротив, Он резко различал Себя и других в их сыновних отношениях к Богу. Он, например, никогда не говорит о Боге „наш Отец” а „Мой Отец” и „ваш Отец”, чем указывает различие между Собою и людьми 72. Вот примеры: „Иисус говорит Марии: не прикасайся ко Мне, ибо Я ещё не восшёл ко Отцу Моему, а иди к братьям Моим и скажи им: восхожу ко Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему” (Ин. 20:7). „Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно” (Мф. 6:6); и „малому стаду” Своих учеников Христос говорит то же самое: „не бойся, малое стадо, ибо Отец ваш благословил вам царство” (Лк. 12:32); „смотрите, не презирайте ни одно из малых сих, ибо говорю вам, что ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного” (Мф. 18:10) и мн. др. (Мф. 7:21; 10:32; 15:13; 5:16, 45, 48; 6:1, 14).

Так, Иисус Христос называет Бога Своим Отцом в особенном смысле, а не в том, в каком Его могли называть люди. Только один раз Он употребил выражение „Отец наш”, но и то от имени людей в молитве, данной для людей.

Затем, усвояя Себе имя Сына Человеческого, Иисус Христос, однако, никогда не ставил Себя, так сказать, на одну доску с людьми, но относился к ним как их владыка, и со стороны их требовал такого отношения к Себе, какое подобает только Богу. Это видно из следующих мест Св. Писания: „Дабы все чтили Сына, как чтут Отца; Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его” (Ин. 5 гл.). „Ибо как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе и дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын человеческий” (Ин. 5:27). „Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал” (Ин. 6:29). „Жизнь вечную даёт вам Сын Человеческий; ибо на Нём положил печать свою Отец Его, Бог” (Ин. 6:27).

Что Спаситель, называя Себя Сыном Человеческим, этим не приравнял Себя к людям, но ставил Себя гораздо выше их, сынов Божиих по благодати, видно ещё из того, что Иисус Христос усвоял Себе, как мы видели, такие свойства, какие принадлежат одному только Богу и затем из таких евангельских изречений, в которых Иисус Христос ясно и прямо подчёркивал своё превосходство пред всеми остальными, кого Иудеи считали выше, чище и совершеннее всех в мире.

Вот эти слова:

„Царица Южная, – говорил Христос Спаситель, – восстанет на суд с людьми рода сего и осудит их, ибо она приходила от предков земли послушать мудрости Соломоновой, и вот, здесь больше Соломона. Ниневитяне восстанут на суд с родом сим и осудят его, ибо они покаялись от проповеди Иониной, и вот, здесь больше Ионы (Лк. 2:31–32). „Или не читали вы в Законе, что в субботы священники в храме нарушают субботу, однако невиновны? Но говорю вам, что здесь тот, Кто больше храма” (Мф. 12:6).

Словом, во всех четырёх Евангелиях нет ни одного изречения, которое благоприятствовало бы мысли, будто Иисус Христос признавал Себя только человеком, называя Себя Сыном Человеческим 73.

Если же Христос постоянно выделяет Себя из группы сынов Божиих по благодати, если Христос, называя Себя Сыном Человеческим, приписывает Себе исключительно Божественные свойства, и от других требует к Себе такого же отношения, какое подобает одному только Богу, то отсюда ясно, как Божий день, что Иисус Христос был Сын Божий не по благодати, как прочие люди, а по естеству, по природе. Значит, Христос был не простой человек, как мы, а Богочеловек, в Котором два естества – Божеское и человеческое – соединились, по выражению Отцов Халкидонского Собора, „неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно”.

В пользу Божественности Христа Спасителя говорит ещё одна черта, именно – Его безгрешность. „Нигде мы не встречаем у Него, – говорит барон Николаи 74, – ни грешного слова, ни неодобрительного поступка, нигде мы не видим в нём и малейшего сознания собственной греховности и нужды в прощении, – даже в момент смерти, когда у человека обыкновенно падают все иллюзии и просыпается совесть. Кто, кроме Него, мог сказать: „кто из вас обличит Меня в неправде?” (Ин. 8:46) Грешному человеку не придумать безгрешной личности. Вспомним, какими представлялись божества у языческих народов, – с человеческими страстями и слабостями. Даже Будда никогда не выдавал себя за безгрешного. Магомет пред смертью смиренно каялся в своих грехах пред Богом и просил о помиловании. У Христа мы ничего подобного не замечаем. Другие люди, знакомясь с Ним, получали впечатление о своей греховности (Лк. 5:8). Многие и в наше время испытывают то же самое от Его речей. У Него же Самого, совесть Которого была столь чутка, как ни у кого в мире, мы ни разу не замечаем ни сознания Своих недостатков, ни нужды в получении прощения грехов. „Идёт князь мира Сего, – говорит Спаситель пред Своими страданиями, – и во Мне не имеет ничего” (Ин. 14:30).

„Если бы, – говорит доктор Бушнелль, – Иисус Христос был грешник, то Он, так же как и всякий грешник, сознавался бы в грехе, в противном случае Он был бы лицемер, насквозь пропитанный притворством. В самом деле, каким образом выказал бы Он так много божественной красоты в своём характере, сохранил бы блеск ненарушенной гармонии и небесного величия в Себе, когда Ему пришлось бы делать всё со смущённым духом и с сердцем, испорченным постоянным обманом, призраком добродетели?! Такой пример успешного лицемерия сам по себе сделался бы величайшим чудом, о котором когда-нибудь слышал Мир” 75.

Что ещё бросается в глаза, что ещё говорит о божественности Христа, так это то, что Христос не поддаётся никакому описанию, никакой характеристике. Многие учёные, художники, литераторы пытались изобразить Его и охарактеризовать с помощью своего гениального таланта, но всё было напрасно. После долгих и упорных усилий все, наконец, пришли к тому заключению, что Христос неизобразим в литературе, что Его не может передать кисть, что Он необъясним с психологической точки зрения.

В самом деле, в Иисусе Христе есть что-то такое, чему нельзя даже подыскать названия. Кому приходится изображать характеры, тот хорошо знает, что каждый человек носит особый отпечаток, имеет индивидуальные особенности, типичные черты. Можно ли найти что-либо подобное у Христа? Можно ли сказать, что у Него рассудок перевешивает чувство, или чувство перевешивает рассудок? Одерживает ли у Него верх энергия над благоразумием или благоразумие над энергией? Отличается Он нежностью, грустью или простодушием? Человек Он мысли или дела? С какой стороны мы ни взглянем на Него, мы готовы именно эту сторону признать за отличительный Его признак. Но когда мы всмотримся в Него пристальнее и прислушаемся к Нему дольше, то мы начинаем замечать, что все остальные стороны выдаются так же ярко. Мы не находим у Него даже специфических признаков его племени и времени 76. Он всесовершен. А можно ли эту черту приложить к простому, обыкновенному человеку? – Нисколько. Ограниченность – неизгладимая печать твари. Каждый человек может только до известной меры и в известном направлении осуществить возможности человеческой природы, и потому в каждом человеке одни духовные черты должны непременно выдаваться, другие – отступать. В этом лежит сущность индивидуальности. Каждый волей-неволей является человеком своего времени и народа, потому что личность складывается не из ничего, а из условий места и времени. Под их влиянием наполняется ум и образуется сердце. Поэтому ни один человек не может явиться выразителем всестороннего идеала человечества. Для этого ему следовало бы быть чем-то бо́льшим, чем простой единицей из людской суммы.

Когда же, напротив, Бог, абсолютное совершенство, принимает плоть и является в человеческом образе, то мы легко поймём, что в таком человеке должно выступать всё совершенство, доступное человеческой природе вообще, что такой человек будет всесторонним, вечным идеалом человечества. Мы можем рассматривать такого человека с любой стороны, и нам всегда будет казаться, что именно эта сторона в нём выражена ярче всего, потому что он со всех сторон представляет собой идеал. Такой человек не может существенно двигаться вперёд и развиваться, – потому что полноту своего знания он приносит с высоты Божества, а не черпает из окружающего. Потому и мышление, и чувствование его не носит той печати односторонности, которая отличает народы и эпохи, и потому он одинаково близок людям всех времён и народов. Каждый видит и чувствует в нём свой идеал. Он всемирен, как полнота всех свойств, которыми в раздробленном виде обладает человечество. Бедное человеческое искусство привыкло обрисовывать кистью и пером личности, пользуясь именно их ограниченностью, т. е. теми частями идеала, которые отражаются в них. Перед самым идеалом, в котором, по сильному и меткому выражению ап. Павла, „обитает вся полнота Божества телесно”, оно теряется и не умеет себе помочь. Словом, ещё раз повторяем, Христос совершенно необъясним с психологической точки зрения.

Христа не могли изобразить не только психологи, но даже художники.

Выражением православного веросознания относительно этого может служить известное сказание об Эдесском правителе Авгаре, пожелавшем иметь изображение Христа и для этой цели посылавшем своего художника в Палестину. Тщетное желание! Гений человеческого художника не в состоянии был уловить ни единой черты Богочеловеческого лика, которую он мог бы запечатлеть своими руками на полотне, потому что для этого надо было бы умертвить эту черту, превратить её в мёртвую окаменелость, а между тем во Христе всё было жизнь, движение, и Он был Сама жизнь… Только Сам Христос мог создать Нерукотворённый образ Своего безгрешного Лика, – т. е. отнюдь не реально художественную картину, а именно только образ – икону, религиозно-символическое изображение, к которому не прикоснулась нечистая рука грешного художника и не положила ни единой, не только грешной, а даже и какой-либо реально-человеческой (т. е. мелочной) черты.

„Поучителен в данном случае, – пишет проф. М. Муретов 77, пример великого русского художника Иванова, автора знаменитой картины „Явление Христа миру”. Всмотритесь в это великое создание великого человека. Мощный, полный движения и выразительности образ Крестителя, „гласа вопиющего в пустыне”, и поражённые то наивно-детским, то спокойно-торжественным, то благоговейно-смиренным ожиданием провозглашаемого Агнца Божия – слушатели и ученики пророка пустыни. Вся обстановка картины, все её мелочи, детали – всё дышит жизнью, наглядно, реально, – всё это как бы живым взято из-за дали веков, мест и народов и целиком перенесено на полотно великим русским художником кисти и красок. Но, владея даром открывать и изрекать языком красок самые глубочайшие тайны человеческой души и сокровенная „святая святых” нравственно-религиозного гения человеческого, великий художник оказался немощным в изображении центральной фигуры своей картины – Христа. Истинно-православный гений громко говорил художнику, что изобразить Христа в реально-художественном виде, хотя бы и с привлекательным, но всё же только типично человеческим лицом сирийца или даже Иудея, значило бы всё обратить в Ренановскую карикатуру. Религиозный гений подсказал Иванову, как нельзя изобразить Христа, но он не мог дать ему ответа на вопрос: как до́лжно изобразить Христа в этой реально-художественной обстановке картины, потому что Христос, в этом смысле, не описуем и не изобразим. В виду этого и образ Христа на оцениваемой нами картине производит впечатление чего-то незаконченного, второстепенного, туманно-неопределённого”.

То же наблюдение сделал и живописец La Sizeranne в Revue des Deux Mondes, в интересной статье об анахронизме в искусстве. Именно недостатком типических черт La Sizeranne объясняет невероятные затруднения художников при изображении Христа. Одни выражают известные черты, например, непреклонность воли в выдающейся нижней челюсти; проницательность ума в маленьких, зорко глядящих из под тяжёлых век глазах, как сделал это Мункачи в своём Христе пред Пилатом, и этим впадают в вопиющее противоречие с Евангелием. Другие избегают всякого резкого признака и впадают в общий шаблон человека без тепла и жизни. Этим они ещё более удаляются от евангельского образа, потому что есть ли что жизненнее и привлекательнее личности Христа? „И вот почему, – прибавляет La Sizeranne, – дрожала рука Леонардо, когда он писал лик Христа. Художника охватывал не только религиозный трепет, но и страх уловить то жизненно-правдивое, не ограниченное никакой особенностью выражение, какое он должен был дать Христу” 78.

Так это в живописи, так это и в слове. Художники пера тоже при всём своём старании, при всём своём искусстве никак не могли воспроизвести личность Христа Спасителя и воплотить её в буквах своих многочисленных художественных произведений.

Возьмём, например, „Жизнь Иисуса” Ренана. Что это за книга? Что представляет она собою? Как передаёт она Христа?

Увы! Книга Ренана – роман 79, и роман не исторический, потому что его соткала фантазия писателя. Он не имеет даже литературного значения, потому что такой, составленный из кусочков Христос, каким Его сделал Ренан, не может существовать. Это ходячее противоречие. От „наивного невежды”, расхаживающего по праздничным пирам на берегах Тивериадского озера и сочиняющего для своих сотрапезников заманчивые притчи, нет правдоподобного перехода к тому „мрачному исполину”, который в Иерусалиме ни с того, ни с сего берёт на себя роль Мессии, двусмысленными средствами поддерживает её и, раздражённый сопротивлением, позволяет дурному своему настроению довести себя до ничем не оправдываемых поступков”. Первая из этих двух фигур не содержит в себе материала для второй. А как согласить мнимые чудеса, ложную ссылку на происхождение от Давида, присвоение ещё при жизни апофеоза, приписываемые Христу Ренаном, с абсолютной чистотой характера, которой дивится тот же Ренан, с любовью к справедливости и правде, за которые живёт и умирает Христос? Несчастные усилия автора смягчить и прикрыть эти разногласия только резче выдвигают их непримиримое противоречие. Одним словом, образ, который хотел Ренан создать, несмотря на величайший произвол, допущенный им по отношению к текстам и источникам, совершенно не удался.

„Ренан, – пишет проф. Муретов, – создал только художественную обстановку для лика Христа, но он не смог, благодаря отсутствию необходимого тут религиозного гения, начертать самого Христа, как Богочеловека и Искупителя мира. Он нарисовал поэтому, и мог нарисовать только карикатуру в виде местно-палестинского моралиста и реформатора” 80.

Если же Христа не могут изобразить ни психологи, ни художники, ни учёные, то, значит, Иисус Христос был не человеком, а сверхчеловеком, потому что человеческое всегда подвластно нам, всегда постижимо и изобразимо, а божественное – никогда.

Выставляют ещё одно довольно сильное и трудно для других опровержимое возражение, которое мы сейчас рассмотрим и критически разберём.

Говорят: „Евангелисты хотели сделать Христа Богом и, как видим, действительно сделали”.

Но это уловка, притом такая, которая ничего не объясняет. Известное выражение Руссо по этому поводу справедливо до сих пор: „труднее представить себе, чтобы четверо людей сговорились сочинить четыре таких книги, как Евангелие, чем допустить, что один человек быть действительно героем этих книг” 81. В наши дни, благодаря более глубокому исследованию четвероевангелия, это стало очевиднее, чем когда-либо.

Если бы евангелисты создали своего героя на основании предварительного соглашения, то они столковались бы тщательнее. Они не впали бы в десятки мелких различий и противоречий, которыми их злорадно попрекает Штраус. Эти разногласия, конечно, приносят немало хлопот экзегету, но историку и мыслителю нимало не мешают находить у всех четырёх писателей одну и ту же превосходно нарисованную фигуру. И это относится не только к главным событиям, которые они рассказывают единогласно, но и ко всем мелким чертам, приводимым ими. „Мы, например, не знаем, – пишет проф. Моравский, 82 – как согласуются между собою подробности, с какими Матфей, Лука и Иоанн описывают утро воскресения, но и это меня нисколько не заботит, но я знаю, что Матфей не приписывает своему Христу ни одного слова и ни одной черты, которые не подходили бы самым точнейшим образом к тому Христу, которого рисуют Лука и Иоанн. При этом каждый из них сохраняет свою авторитетную индивидуальность, и все они обнаруживают особый интерес к разным сторонам своего предмета. Это высшее положительное единство идеи при различии материала никаким образом не может быть следствием соглашения, а тем менее – произвольного вымысла”.

Относительно подлинности Евангелий существует больше критических доказательств, чем относительно какого бы то ни было другого исторического памятника, и доказательства эти в руках современной науки, как известно, умножаются с каждым днём.

Но и без них ясно, что евангелисты не выдумали евангельского Христа. Все они – иудеи: это ясно видно по их стилю, даже по их личному образу мыслей. Если бы они должны были создавать Христа по собственному разумению, они непременно сделали бы его или вождём Иудеев, побеждающим язычников, или – если бы это оказалось невозможным по историческим данным – типичным раввином. Между тем, евангелисты этого не сделали. И, вопреки нашим предположением и ожиданиям, изобразили Его полным противником религиозного мировоззрения иудейских раввинов. Так, раввины, как и Иудеи, с самарянами не сообщались. Христос же беседовал с самарянкой, просил у неё воды напиться, ходил к самарянам и учил их. Далее, раввины свято хранили субботу и ничего не позволяли совершать в течение её. Христос же нарушал субботний покой, учил, исцелял, делал добрые дела в седьмой день недели. Раввины учили, что в Царствие Небесное войдут только правоверные Иудеи, дети Авраама, а Христос обещал язычникам востока и запада преимущество пред сынами Авраама в Своём Царстве. Раввины учили и говорили преимущественно о внешнем, чисто формальном исполнении закона, Христос же проповедовал о поклонении Богу духом и истиною, – и так далее.

Затем, если взглянуть на дело с другой стороны, то нужно сказать, что евангелисты, создавая своего Христа, сделали бы Его чём-нибудь вроде стоика. Они придали бы своему герою, особенно в виду намерения представить Его Богом, непреклонную стойкость, мужество и самообладание, непоколебимые, как скала. Но чтобы наряду с этим жила бесконечно прекрасная чувствительность, разделяющая человеческие несчастья, чтобы этот Христос, не спускаясь со Своей высоты, мог тронуться будущей гибелью города, плакать, плакать у гроба друга, ласкать и целовать детей, сидеть за столом с мытарями, позволить Магдалине оросить слезами Его ноги, простить ей грехи за то, что она возлюбила много, умыть ноги ученикам и глубоко скорбеть перед разлукой с ними – всего этого ни в каком случае не могли сочинить евангелисты, потому что это просто не пришло бы им в голову.

Но они идут дальше. Они не стыдятся рассказывать об Его смерти на виселице того времени. Может быть, скажут, что их принудила к тому общеизвестность этого главного события? Но кто заставлял их говорить о Его заушении слугою и о стольких других унизительных подробностях? Это, в самом деле, непонятно в учениках, стремящихся сделать своего Учителя Богом. Но они отваживаются на большее: они без смущения рассказывают, что этот герой томился скорбью пред страданиями, просил у Отца пощады, что на Него напала тоска и… страх… Рассказы об этих вещах должны казаться древним христианам объяснимыми. У гностиков они вызывали обидные упрёки и насмешки. И действительно, объяснить их можно только верностью фактов и рабской правдивостью свидетелей. Конечно, такой Христос, всесторонний человек, исполин в Своей слабости, полный чувства, но и величия, бесконечно выше бессердечного стоика. Мы это чувствуем теперь. Но такого Христа не сочинишь!

Да и как такие люди могли выдумать такой недосягаемый идеал любви, для которого не находилось формы и содержания во всей древности? Любовь в древности никогда не выходила за стены родного города, и даже эта любовь к родине была проложена гордостью, себялюбием и ненавистью к иноземцам. Христос являет миру Своё бесконечно широкое сердце, и в Отце любит всех людей, близких и дальних, добрых и злых, учеников и врагов. И как искренна Его любовь, как деятельна и готова на жертву, как всестороння! Она смягчает всякую человеческую скорбь, удовлетворяет все душевные и телесные стремления. Чтобы выразить всё, нам пришлось бы пересказать всё Евангелие, всю жизнь Сына Человеческого, являющуюся одним непрерывным рядом благодеяний, которые Он оказывал людям днём и ночью, в трудах и голоде, Сам не зная, где главу преклонить, до самой последней жертвы, жертвы собственной жизнью. Когда читаешь, что Он на кресте молился за Своих врагов, и потом, – что Он поручил Свою мать ученику, то право не знаешь, что больше восхищает: там Он стоит как небесно-высокий идеал, а здесь чувствуешь, что Он близок нам, что мы касаемся Его. Он в одно и то же время самый возвышенный и самый естественный человеческий образ, необъяснимое соединение идеала с действительностью.

И такое чудо могло возникнуть в головах нескольких иудейских писателей?

Не трудно доказать, что всё, сказанное о любви Христовой, можно сказать и о Его мудрости. Она приводит в изумление, как учеников, так и врагов. В ней нет признака той ограниченности, которой отличается человеческая мудрость. То же самое мы говорили о Его нравственной чистоте и святости. И так обстоит дело со всяким свойством, которое рассматриваешь в евангельском Христе. Везде – одно непостижимое, нигде нет границ, одним словом – везде прорывается абсолютное. Поэтому евангелисты не могли создать этот образ. Они были люди, а образ этот Божествен.

Но, может быть, Сам Христос обманывался? Может быть Он Сам искренно верил тому, что говорил? Проще говоря, может быть Христос увлекался Своими мечтаниями?

На все эти вопросы даёт прекрасный ответ доктор Шафф, слова которого мы приведём здесь полностью, чтоб не ослабить их силы и влияния.

„Постоянная ясность, спокойствие, самообладание, скромность, достоинство и терпение Христа представляют радикальную противоположность тому, что составляет отличительный признак мечтателя. Неужели такой дух, ясный как небо, живительный как воздух, проницательный как меч, здравый и мощный, всегда верный самому себе, – неужели такой дивный дух способен на такое глубокое, роковое самообольщение и ошибку насчёт своего призвания? Считать Христа за «сумасшедшего» человека или за «сознательного обманщика» никто, конечно, не станет, кто по Евангелию познакомился с Ним”.

Ещё одно роковое сомнение.

Толстой и многие другие „совопросники века сего” говорят, что христианский догмат воплощения Сына Божия противоречит основным законам человеческого разума. „Бог не может воплотиться, потому что человек ограничен определёнными условиями пространства и времени, а Бог не подлежит им”. „Утверждать, что Бог соделался человеком, не значит ли утверждать, что безусловное сделалось условным?” „Мысль о воплощении Бога не может вложиться в рамки человеческого разума” 83.

Итак, мало-помалу выясняется, что многие отрицают Божество Иисуса Христа не потому, что есть веские основания к тому, а потому, что истина воплощения Сына Божия непонятна и непостижима для человеческого разума.

Но ведь это не доказательство, не возражение и не опровержение. Нельзя же, в самом деле, отрицать что-либо только потому, что оно непонятно и недоступно для слабого и ограниченного человеческого разума. Это говорит только об одном, именно – о том, что мы ещё не доросли до его понимания, а вовсе не о том, что этого быть не может. Теперь это непонятно и недоступно для нас, но пройдут века, человеческий разум разовьётся, обогатится опытом и будет в состоянии усвоить то, что теперь не поддаётся его усвоению 84.

Вот несколько исторических иллюстраций к нами развиваемой и доказываемой мысли.

Приблизительно лет сто тому назад один французский учёный заявил, что он напал на след такого открытия, которое даст людям возможность в течение одного получаса отправить запрос в Китай и получить оттуда ответ. И что же? Этого учёного подняли на смех и назвали сумасшедшим. Почему? Да потому, что в то время ещё не доросли до мысли об электрическом телеграфе и рассуждали „по данным того времени”, т. е. рассуждали так: „если гонец будет скакать безостановочно, без сна и без отдыха, день и ночь в Китай, или парусный корабль поплывёт туда с неизменно попутным ветром, то и в таком случае потребуется на это, по крайней мере, несколько месяцев”.

Другой пример. Стоит только вспомнить переворот, произведённый открытием радия с его поразительными, неслыханными дотоле свойствами. С каким недоверием вначале отнёсся научный мир к известию об этом грандиозном открытии! Как великие светила, многие авторитетные и знаменитые учёные пожимали плечами, с улыбкой встречая заявления г-жи Кюри. И всё же оказалось, что невозможное и невероятное стало вполне понятным, возможным и действительным.

И таких примеров можно привести ещё не один и не два, а несколько десятков. Желающие ознакомиться с ними могут обратиться к интересной статье Камилла Фламмариона „Неверующие”, которая вся состоит из подобного рода иллюстраций. Все они с достаточною убедительностью говорят о том, что недоступное для нашего понимания теперь, может сделаться доступным после, так что отрицать что-либо непонятное и непостижимое только потому, что оно непонятно и непостижимо, будет нарушением логических правил и возвращением к старым, средневековым приёмам мышления.

Затем, нам говорят, как это мы видели из последнего возражения, что понятие о Богочеловеке заключает в себе внутреннее противоречие, ибо безусловное не может стать условным.

В этом возражении кроется просто недоразумение. Ведь Церковь никогда не учила и не учит, будто бы в Богочеловеке божеская и человеческая природы как-нибудь изменились или утратили принадлежащие каждой из них отличительные особенности. Напротив, христианская Церковь ещё в эпоху вселенских соборов раз и навсегда, ясно и определённо заявила, что каждая из двух природ, соединившихся в Богочеловеке, остаётся вполне неизменною и, безусловно, сохраняет присущие ей особые свойства. Так что соединение безусловной природы с условной не заключает в себе ни малейшего противоречия. Противоречие в данном учении было бы только тогда, когда бы речь шла не о соединении двух противоположных естеств, а о превращении одного в другое. Но раз Церковь учит о соединении, то, значит, о противоречии не может быть и речи 85.

Вот, приблизительно, все возражения против Божественности Христа Спасителя. Других сомнений пока не имеется.

Подводя итог критической оценке всех приведённых нами возражений, сомнений и недоумений, мы должны сказать:

„Чем больше размышляем мы над личностью Иисуса из Назарета, тем загадочнее она становится. Поневоле приходишь к заключению, что если Он не Тот, за кого Он Себя выдавал, – не есть воплощение Божества, а только человек, то Он является невозможнейшим сочетанием высочайшей нравственной высоты и глубочайшего шарлатанства, величайшей гениальности и сумасбродства, глубочайшего смирения и невообразимой гордости, бесподобной правдивости и гнуснейшего обмана и лжи, удивительнейшей проницательности и невозможнейшего самомнения, высшей трезвости и разумности в суждениях и поступках, и непостижимой экзальтации, – словом, он был бы невозможным, неземным чудовищем.

Если же то, что Он говорил о Себе и о Своей Божественности, – истина, то все черты Его характера сливаются в чудный гармонический образ неземной красоты и совершенства” 86.

* * *

„Никодим”. Б. С. П. СПб. 1904 г., стр. 14–15.

„В чём моя Вера?”, изд. 1906 г., журн. „Всемирный Вестник”, стр. 101.

Д. Мережковский: „Лев Толстой и Достоевский”, т. 2, изд. 2, стр. 198.

Полное собрание сочинений. Почаев. 1906 г., т. 4, стр. 194–195.

„В чём моя вера?”, изд. 1906 г. Всемирный Вестник”, стр. 38.

Мережковский. „Лев Толстой и Достоевский”, т. 2, изд. 2, стр. 199.

Барон Николаи. „Может ли образованный, современный, мыслящий человек верить в Божество Иисуса Христа?” СПб. 1909 г., стр. 25.

Проф. П. Светлов: „Курс богословия”. Киев, 1899 г., стр. 234.

Проф. М. Тареев: „Основы христианства”, т. II. 1908 г., стр. 176–177.

Проф. И. Громогласов: „Наименование Иисуса Христа Сыном Человеческим”. См. Чтение в Обществе любителей духовного просвещения”. 1894 г., кн. 2–3.

Барон Николаи. „Может ли образованный… человек верить в Божество Иисуса Христа?”, стр. 29.

Д-р Шафф: „Иисус Христос – чудо истории”, изд. 3, стр. 41.

М. Моравский: „Религиозно-философские вечера”. Изд. „Религиозно-философской Библиотеки”. Изд. 2. 1913 г., стр. 92.

Эрнест Ренан и его „Жизнь Иисуса”. Сергиев Посад. 1892 г., стр. 104.

См. книгу проф. М. Моравского: „Вечера над Леманом”. Лейпциг. 1699 г. Commissionverlag Е. Kasprowicz. Изд. Рел.-фил. библ., стр. 92.

Обстоятельно развивает эту мысль и подробно аргументирует её проф. Муретов в своей книге: „Очерки из новейшей истории экзегеза и критики Нового Завета” ч. II. Эрнест Ренан и его „Жизнь Иисуса”, стр. 75–137. Сергиев Посад. 1892 г.

Стр. 87.

См. проф. М. Моравский: „Вечера над Леманом”. Лейпииг. 1899 г. В изд. „Рел.-фил. библ.”, стр. 97.

См. перевод этой книги в журнале „Богословский Вестник” за 1911 г. апрель, стр. 703–706.

См. о таком возражении у проф. Гусева: „О сущности религиозно-нравственного учения Толстого”, изд. 2, стр. 164–165.

Эта мысль обстоятельно раскрыта нами в статье: „Смех науки над религией”, помещённой в Душеполезном чтении за 1912 г. и в статьях: „Отбитые у науки позиции”, помещённой в „Страннике” за 1912 и 1913 годы.

Богочеловечество оправдывают с философской точки зрения такие авторитетные мыслители, как Влад. Соловьёв: „Чтение о богочеловечестве”, т. 3, изд. 2, стр. 3–186. Трубецкой С. „Учение о Логосе”, т. IV. 1906 г. стр. 377–454. В. Несмелов. „Наука о человеке”, т. 1–2. Казань. 1906 г.

Барон Николаи.

Бесы и бесноватые

В последнее время отношение христиан к вопросу о существовании злых духов значительно изменилось к худшему. Чистая, правая и святая вера стала осложняться примесью ложных понятий и представлений, мало-помалу искажаться, видоизменяться, терять свой первоначальный облик и настоящую ценность.

Так, в добрые, старые времена искренно верили в существование злых духов. Верили в то, что бесы влияют на судьбу человека, совращают его с истинного пути, направляют к злу, ко греху, ко всякой неправде и беззаконию, верили во всё это, ощущали в себе действие злой, разумной силы, противодействовали ей, и просили Бога об „отогнании всякого супротивного” и т. д. и т. д.

Теперь же совсем не то. Теперь ни во что не верят. Более того, теперь даже иронизируют над теми, кто верит в силы ада, кто убеждён в их могучем, непосредственном влиянии на человеческие сердца.

– Вы до сих пор в чертей верите? – смеются над верующими, ведь это суеверие, предрассудок, пережиток глубокой, седой старины, наследие тёмных, непросвещённых, грубых и некультурных языческих предков. Вера в бесов – то же, что вера в колдунов, домовых и русалок. Поддерживать эту веру, – значит „подмораживать” религиозное сознание простых людей!

В последнем романе Мережковского: „Александр Первый” находим такие строки:

– Неужели вы о чёрте серьёзно? – спросил Бестужев.

– Серьёзно. А что?

– Вы в чёрта верите?

– Верю.

– С рогами и хвостом?

– Вот именно.

– Тут, по-вашему, он и сидит?

– Пожалуй, что так.

– Ну, поздравляю, чёрта за хвост поймали!

– Договорились до чёртиков! 87.

„Отрицание бытия злых духов и вообще всего христианского учения о злых духах, пишет отечественный богослов, проф. П. Я. Светлов 88 считается в неверующей среде вы(ражением)передовой образованности и одним из лучших украшений ума, а вера в злых духов – уделом отсталых невежд, верящих в чертей, в колдовство, русалок и т. п. нелепости наравне с необразованными”.

Вот, например, что пишет один из корифеев современной отрицательной критики:

„Вспомним только о Лютере, который так сжился с этой верой в дьявола. На каждом шагу представлял он себе, что имеет дело с врагом человеческого рода. Не только дурные мысли и искушения, но и внешние бедствия, посещающие людей, болезни, внезапную смерть, пожары и градобитие считал он непосредственным делом дьявола и его адских приспешников. Это указывает на низкий уровень, но вместе с тем и на то, что у великих людей и суеверие иногда выражается в величественных образах” 89.

В другом месте этот же самый учёный (мы говорим о Штраусе) выражается несколько сильнее. Он пишет:

„Если процессы ведьм составляют одну из ужаснейших и позорнейших страниц христианства, то вера в дьявола является одной из отвратительнейших сторон старой христианской веры, и то место, которое эта опасная фигура ещё занимает в воображении людей, может служить мерилом культуры” 90.

Ввиду такого критического отношения к одному из главных христианских догматов, не мешало бы нам, пастырям Церкви, своевременно откликнуться на ходячие возражения „совопросников века сего”, лишний раз осмотреть свои боевые позиции и возможно крепче, основательнее утвердить главные пункты затронутого вопроса.

В самом деле, есть ли бесы? Может быть, их вовсе нет? Может быть это суеверие, предрассудок?

Нет, бесы существуют. Это действительная, реальная сила. За их бытие – и религия, и наука, и история, в святоотеческое предание.

Чтобы не быть голословными, мы постараемся аргументировать свой ответ возможно полнее и обстоятельнее.

Рассмотрим означенный вопрос сперва с чисто религиозной стороны.

Христиане ни на одну минуту не должны сомневаться в бытии злых духов, в существовании царства дьявола. Иначе вера их будет суетной, и проповедь о Христе будет напрасной. Почему так, – мы сейчас покажем.

По свидетельству св. апостола и евангелиста Иоанна Богослова „Иисус Христос для того-то и явился, чтобы разрушить дела дьявола” 91. Значит, если мы отвергнем учение о злых духах, то спрашивается, зачем же тогда приходил на землю Сын Божий? Неужели затем, как справедливо замечает Успенский 92, „чтобы разрешить дела пустой мечты”? Раз нет злых духов, то, значит, не было и нужды в пришествии Христа. В этом не может быть никакого сомнения после авторитетных глаголов св. Иоанна.

Итак, удаление такого важного камня угрожает целости всего здания христианской веры. Ещё Гёте 93 в молодости заметил, возражая Бардту, что „если существует хоть одно библейское понятие, так это именно понятие о дьяволе. Потому что если Христос, как пишет Иоанн, пришёл разрушить дела дьявола, то не будь последнего, и во Христе не было бы никакой нужды”.

Затем, христиане ещё потому должны веровать в существование злых духов, что Сам Иисус Христос признавал их бытие и силу. Это видно, например, из следующих Его слов: „Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его” 94. Или: „Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины; когда он говорит ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи 95. Ещё пример: „ныне суд миру сему; ныне князь мира сего будет изгнан вон” 96. „Немного Мне говорить с вами, ибо идёт князь мира сего, и во Мне не имеет ничего 97. Последний пример: „Сеющий доброе семя – Сын Человеческий; поле есть мир; доброе семя, это – сыны царствия, а плевелы – сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы – суть Ангелы 98.

Если же Спаситель мира признавал существование дьявола и его лукавых слуг, то мы, христиане, ни в каком случае не должны сомневаться в их реальном бытии.

Против такой постановки означенного вопроса враги христианской веры делают обыкновенно такое возражение:

Да, Иисус Христос говорил о бесах, о дьяволе, о князе мира сего. Этого нельзя отрицать. И в этом никто не сомневается. Но вот в чём дело. Иисус Христос приспособлялся к языку своего народа. Он хотел быть понятным и доступным для каждого. Посему и допускал в своих речах такие чисто народные слова и понятия, как дьявол, бес, дух нечистый и лукавый и т. д.

С таким взглядом, безусловно, нельзя согласиться. Он, прежде всего, противоречит нравственному характеру абсолютно-правдивой личности Христа, а, затем, не оправдывается и евангельскими данными.

Невозможно допустить, чтобы Иисус Христос, воплощённая правда и воплощённая святость, приспособлялся к суевериям своего народа. Ведь таким путём Он бы потворствовал развитию народных суеверий и предрассудков. Между тем, мы знаем, что Он и апостолы были заинтересованы совсем в обратном, именно, в том, чтобы рассеять и искоренить существовавшие в среде иудейского народа ложные понятия и представления. Кроме того, система приспособлений, к которой, до́лжно полагать, неоднократно прибегал Спаситель, умаляет достоинство евангельских повествований. И вот почему. Всякий, принявший эту теорию на веру, будет думать, что в учении Христа есть примесь лжи, так как в нём умалчивается истина (т. е. действительные мысли Учителя). И ещё: такая система приспособлений приносит не столько пользу, сколько вред, потому что ум слушателей вводится в обман неточными изречениями.

Нет, таким Христос не известен нам даже в рационалистическом изображении, посему и мы, как наиболее верующие, не станем приписывать Ему сомнительных свойств и качеств.

Помимо всего этого до́лжно ещё сказать то, что теория приспособления совершенно не оправдывается многими евангельскими изречениями.

Так, Спаситель мира не только говорил о бесах, но даже указывал средство избавиться от них. „Сей же род, – говорил Он, – изгоняется только молитвою и постом” 99. Если бы злые духи представляли собою не что иное, как суеверие, предрассудок, то Господь ни в каком случае не стал бы рекомендовать Своим ученикам и последователям тех средств, путём которых можно было избавиться от влияния злой разумной силы. Это – вне всякого сомнения. Теперь, если Он указывает разумные и целесообразные средства к избавлению от злых духов, то, значит, можно быть уверенным, что Христос и Сам признавал существование бесов. Против такого вывода и теория аккомодации (приспособлений) ничего не может возразить.

Замечательно ещё то, что Спаситель означенные слова (см. Мф. 17:21) говорил не народу, а апостолам. Ему не было никакой нужды приспособляться в данном случае. Апостолы прекрасно понимали Его. Они были чужды Иудейских суеверий и предрассудков 100. Однако и с ними Христос говорил о бесах. Значит, Спаситель смотрел на бесов не как на предмет народного суеверия, а как на реальную силу.

Наконец, самая манера говорить о бесах ясно показывает, что и Господь и апостолы употребляют слово „бес” не иносказательно. Взять хотя бы такие слова евангелиста Марка о Марии Магдалине: „из неё Господь изгнал семь бесов” 101. Вот приблизительно всё, что можно сказать по вопросу о существовании бесов с чисто религиозной стороны. Но и из этого, сравнительно ничтожного материала, с необходимостью вытекает то заключение, что бесы существуют, что это реальная, а не призрачная сила.

II.

Теперь осветим настоящий вопрос с чисто научной стороны.

Факт существования злых духов или бесов подтверждается живым человеческим опытом.

Кто читал творения св. отцов, тот знает, как живо и близко ощущали они присутствие вблизи себя злой силы. Эти „ощущения” для нас очень важны. Они говорят нам о том, что бесы действительно есть. Иначе святые подвижники и не ощущали бы их присутствия.

Справедливость такого вывода подтверждает такой крупный и авторитетный мыслитель, как американский психолог Вильям Джемс. В своём капитальном произведении: „Многообразие религиозного опыта” 102, переведённом и на русский язык, он путём многочисленных иллюстраций и строго проверенных научных данных устанавливает следующее положение: „человеку присуще чувство реальности, т. е. чувство присутствия вблизи себя какой-нибудь невидимой силы. Это чувство принадлежит не только религиозной природе человека, но, вообще, всему его существу, так что, если кто-нибудь неожиданно приблизится к человеку, то тот всегда почувствует это. И если какая-нибудь сила будет находиться вблизи него, то он сразу ощутит её. Таков закон этого чувства”.

Не будем приводить тут доказательств Джемса, потому что, думаем мы, каждый на себе самом испытал то, о чём он говорит.

Каждый, вероятно, знает по себе, что чужой пристальный взгляд, устремлённый на нас, даёт нам себя чувствовать. Мы сидим за книгой, заняты делом, ведём разговор, вдруг чувствуется нам не по себе. Мы невольно оборачиваемся, поднимаем глаза и видим, что на нас пристально смотрят, как бы заставляя взором и нас ответить тем же.

Бывают случаи ещё большей чувствительности и отзывчивости на стороннее присутствие. Люди, случайно попавшие в громадное тёмное помещение, под влиянием „чувства реальности” безошибочно угадывают, есть кто с ними тут вместе или нет, несмотря на полную тишину и темноту. Никого не видно и не слышно, а чувствуется, что кто-то есть.

Так и свв. подвижники. Они жили в пустынях, жили в полном уединении, но сердцем чуяли, что они не одни, что с ними кто-то есть, что на них устремлён чей-то пристальный взгляд. Они озираются, ищут невидимое, но чувствуемое существо. И… находят. Бесы являются им не только духовно, но и видимо, вступая часто в открытую с ними борьбу.

Возможно ли для какого-нибудь сомнения зачеркнуть это свидетельство людей духовной жизни о бытии злых духов?

Конечно, нет. Это, по крайней мере, будет противонаучно.

Пойдём далее.

Мы уже говорили, что бесы видимо являлись святым подвижникам. А если так, то сомневаться, значит, в их реальном существовании не приходится.

Против такой постановки вопроса вооружается доктор Леманн. В своей обширной книге: „Иллюстрированная история суеверий и волшебства от древности до наших дней” он, вместе с многочисленными своими единомышленниками, прямо заявляет, что такого рода явления и видения есть не что иное, как галлюцинации 103.

Хорошо, но для галлюцинаций требуется всегда определённая почва. Теперь спросим, на какой собственно почве, по каким причинам и обстоятельствам подвергались свв. пустынножители галлюцинациям?

Известный галлюционист Мейер так отвечает на поставленный нами вопрос:

„Неправильное питание мозга при известных условиях естественно обусловливает неправильность его функции. Добровольное или вынужденное голодание, продолжительный пост в связи с молитвою, возбуждением фантазии для приготовления себя к высшим вдохновениям, ещё другие причины, в лицах, и без того впечатлительных, ведут к тому, что они начинают, как им кажется, слышать голоса из „того мира”. Галлюцинации от неправильного питания ещё легче появляются в связи с другими, вредными здоровью, условиями, как-то: недостаток сна, усиленная душевная деятельность и т. п.” 104.

Правда, на такой почве галлюцинации бывают. Может быть даже часто. С этим мы вполне согласны. И в этом никто не сомневается.

Но вот в чём дело. Демонических явлений святым подвижникам никогда и ни в коем случае нельзя отождествить с галлюцинациями, потому что те и другие совершенно противоположны.

Так, по свидетельству того же Мейера 105, галлюцинации, возникающие на почве плохого питания мозга, отличаются тихим, ровным, спокойным характером.

Например, истощённому продолжительным голодом кажется, что он видит хлеб, желаемые блюда. Изнурённому в боях воину часто являются, как наяву, его враги. Потрясённому смертью дорогих и близких существ иногда кажется, что он видит их живыми, вблизи его находящимися. И т. д. и т. д.

Совсем другого рода бывают демонические явления нашим святым. Эти явления, в противоположность первым, отличаются буйным и страшным характером.

Для иллюстрации приведём два-три примера.

Весьма поучительно в указанном отношении житие подвижника XI в. Исаакия Печерского.

Исаакий Печерский жил одиноко в маленькой пещере, одевался во власяницу и козлиную кожу, через день съедал просфору. Такой образ жизни он вёл семь лет. Однажды, погасив свечу, он увидел двух „юнош прекрасных”, лица их блистали „аки солнце”. Они ему сказали: „мы есмы ангелы, и се грядет к тебе Христос с прочими ангелы”. Действительно, Исаакий увидел „множество”. Один из них „паче всех сияше”. Исаакию приказали поклониться этому „паче всех сиявшему”, как Христу, что подвижник и исполнил. Бесы „клич велий сотвориша… наш еси Исаакие”. Вся келья наполнилась бесами, которые играли „в сопели, тимпаны и гусли”: Бедный Исаакий „начаша с ними скакати и плясати на мног час. Бесы, утрудивши его, оставили еле жива суща”. На другой день подвижник был еле жив. Иноки „Исаакия мняше мёртва быша”. В продолжение двух лет Исаакий был расслаблен, постоянно лежал, и за ним ухаживали иноки. Только на третий год наступило улучшение. „Он же, помало взирая на других, вкушаше хлеба и так научишася ясти” 106.

Припомним ещё искушение св. Антония Великого.

В первое время своих подвигов этот святой муж чувствовал себя бодро, хорошо. Но когда заглушённые на время естественные стремления к миру и плотские пожелания проявились снова, в нём началась внутренняя упорная и продолжительная борьба с самим собою, борьба мучительная, доводившая его иногда до беспамятства. Оставаясь в пустыне один, без руководителя, Антоний вскоре подвергся искушением дьявола, и эти искушения были для него тем тяжелее, чем более отвечали возникавшим в нём чувственным пожеланиям. В нём возгорается буря помыслов, которая и служит источником нравственных страданий и раздвоенности. Эта внутренняя борьба с самим собою была настолько тяжёлой, что сделалась даже заметной для посторонних 107.

Число таких примеров, при желании, можно увеличить до каких угодно размеров. Но, думаем, и этих достаточно. И эти вполне ясно характеризуют нам демонические явления святым подвижникам.

Теперь проведём параллель между явлениями первого и второго порядка, т. е. между галлюцинациями и демоническими видениями.

Первые, как мы сказали, отличаются тихим, ровным, спокойным характером. Вторые же – буйным, страшным. Первые, как чисто созерцательные, не изнуряют, не истощают человека. Вторые же, как мы видели, доводят человека до „расслабления”, до „беспамятства”, до „болезни”. Другими словами, первые явления не имеют никаких последствий, а вторые – весьма печальные и тяжёлые.

Затем, ещё одно, довольно существенное различие между галлюцинациями и демоническими видениями. Именно: у здоровых галлюцинации, особенно при частом их повторении, обязательно замечаются и постепенно излечиваются или устраняются. Чаще всего – поливанием головы холодною водою, прогулками по свежему воздуху, и т. д. Психически же больными они никогда не осознаются 108.

Проф. психиатрии В. Ф. Чиж прямо заявляет, что наши святые, видевшие демонов, были большею частью людьми ненормальными, „психопатами”. Но тогда бы они не сознавали своих галлюцинаций, как это утверждает знаменитый галлюционист Мейер 109. Между тем из житий святых мы знаем, что решительно все наши подвижники великолепно сознавали всё то, что происходило с ними. Отсюда видно, что видения святых угодников Божиих нельзя счесть за галлюцинации.

„Итак, для вожделенного отождествления демонических явлений с галлюцинациями приходится, – пишет один русский учёный, – объявить их субъектов за умопомешанных; но за это дело никто не возьмётся даже при той храбрости, которая у неверия всегда является в борьбе с верою” 110.

Слышится ещё другое, в этом же роде, возражение.

Говорят, что при изолированном положении святых подвижников, видения последними духов становятся вполне естественными. Отрешившись от мира, погрузившись в самих себя и сосредоточивши своё сознание на борьбе с возникавшими в них дурными мыслями, подвижники думали, что те конкретные образы, в которых, под влиянием фантазии, воплощались их субъективные мысли и желания, имеют объективное значение, так как психологически известно, что при углублении человека в самого себя и при сосредоточии его на какой-либо идее становится невозможным восприятие впечатлений и, следовательно, теряется сознание, для возникновения и поддержания которого требуется, как необходимое условие, приток в душу свежих и новых впечатлений извне. Без этого же притока невозможен и процесс сознания, как это бывает, например, во сне, когда наши представления о предметах и лицах становятся как бы самыми действительными предметами и живыми личностями.

Такой, или подобный взгляд, можно услышать в современном обществе от весьма многих образованных людей, либерально (в худшем смысле этого слова) относящихся к христианскому учению.

Но прилагать такое объяснение к видениям духов некоторыми людьми, значит предполагать этих людей находящимися в какой-то спячке, в каком-то бессознательном состоянии. Проводить параллель между сновидениями и демоническими явлениями – значит признавать людей не умеющими отличить своих собственных сновидений от действий, происходящих наяву, в действительности, значит – признавать их находящимися в бессознательном состоянии, или же в состоянии умопомешательства. Между тем святые подвижники имели, так сказать, просветлённое сознание, потому что они в своих творениях высказывают здравые и высокие мысли, что было бы совершенно невозможным, если бы они находились в бессознательном состоянии. Видения духов были и Спасителю 111, высоту и глубину сознания Которого никто не отважится отрицать 112.

Ну, хорошо, возражают нам противники христианского учения, если бесы существуют, то почему они являются только святым и ощущаются только подвижниками? Почему, например, не ощущаются они простыми, обыкновенными людьми? Почему они не являются нам и другим? Если есть бесы, то они должны всем являться и всеми ощущаться.

Мы не можем согласиться с такими взглядами. Нам кажется, что если бесы и являются, то только святым. И если ощущаются, то только ими. Ведь они являются со специальной целью. Именно, совратить человека с истинного пути, направить его на путь зла и погибели. Все мы, т. е. простые, обыкновенные люди, давным-давно находимся во власти дьявола, и потому нет никакой нужды являться ему нам и искушать нас. Совсем другое – подвижники. Они добродетельны, они святы, стоят на истинном пути, противодействуют козням бесовским и ведут постоянную, упорную и ожесточённую борьбу с дьяволом. Бесам интересно таких завлечь в свои сети, соблазнить, искусить. А в нашем падении, повторяем, они совсем не заинтересованы, потому что мы и без того идём по широкому пути, ведущему в погибель. Вот почему праведникам бесы являются, а нам не являются. Ими они ощущаются, а нами нет.

Впрочем, нельзя и того сказать, будто бы злые духи ощущаются только подвижниками, святыми, а нами – никогда.

„Не приводит ли нас собственный опыт к мысли о духовной силе зла? – пишет известный апологет Лютард. – Кто из нас не испытывал, как ему в святейшее моменты, в благоговейные часы его настроения, приходили такие соблазнительные мысли, от которых он хотел бы отказаться и касательно которых он ясно сознаёт, что они не в нём имеют своё последнее происхождение? Мы все неоднократно испытываем, что нам приходится бороться не просто с плотью и кровью, но с таинственным миром тёмных сил, действие которых проникают в наше внутреннее существо” 113.

То же самое почти, только в других выражениях, говорит проф. П. Я Светлов. Вот его слова:

„Кто не ощущал в себе по временам, и даже в моменты наивысшего подъёма духа к добру, движений в душе, неизвестно откуда возникающих и как раз противных общему нравственному настроению? Внезапное появление в нашей душе злых мыслей, чувств и желаний против воли, вопреки общему нравственному настроению в тот или иной момент и нравственному характеру личности вообще – факт общеизвестный и не всегда объяснимый раздвоенностью нашей воли” (Рим. 7:14–23) 114.

Особенно часто такие явления бывают среди чистых, добрых, неиспорченных детей.

Вот маленькая, но зато яркая иллюстрация, взятая нами из одного очень интересного психологического этюда „Васина вера”, приведённого бывшим арх. Михаилом в статье: Религия в семье и школе” 115.

„Васе снился ад, в котором клокотали красные волны огня и в страшной пляске крутились всевозможные чудовища…

„Ой! – вскрикивает Вася и дрожащий, весь в поту, бежит к отцу:

„Что ты, что ты? – испуганно повторяет отец – „Господь с тобой! Да ты перекрестись, сынок, помолись”…

На другой день Вася просыпался поздно и, прежде всего, думал о Боге:

– Какой Бог страшный. Как Он больно наказывает.

И Вася – из боязни Бога – ещё строже начинал относиться к своим религиозным обязанностям…

Но демон искуситель уже подкрадывается к ребёнку, и в это время чем строже был Вася к своей молитве, тем чаще и чаще приходили к нему грешные мысли.

„А что если отвернуться от иконы? А если сесть на корточки?”

– Господи, какой я грешный! – думал он и начинал молиться. И он молился, молился, но преступные мысли и желания обуревали его, окутывали его со всех сторон, ужас овладевал Васей, и ему хотелось бежать куда-нибудь далеко-далеко, туда, где нет ни страшного Бога, ни выслеживающих глаз отца.

А вот впечатления детства известного польского писателя Г. Сенкевича 116.

„Когда я был ребёнком, на меня однажды нашло такое религиозное настроение, что я молился с утра до вечера и вместе с тем в минуты величайшего религиозного экстаза в голове у меня мелькали такие богохульные мысли, что как будто их подсказывал мне демон или ветер навевал извне. Точно также я грешил против людей, которых любил всей душою, за которых без колебания отдал бы всю жизнь. Эта трагедия сильно мучила меня. Но не в том дело. Возвращаясь к этим богохульным мыслям; я думаю, что никто не должен отвечать за них, так как они являются извне, а не служат признаком зла, вкоренившегося в моральный организм”.

Такие, и подобные им явления всего лучше объяснять действием злых духов. Иначе если мы отвергнем в данном случае участие бесов, то такие внезапные, безнравственные движения мысли и души будут беспричинны, чего, конечно, ни в коем случае допустить нельзя.

Известный мыслитель Паскаль в своих „Мыслях” только путём предположения дьявольского обольщения считает возможным объяснить религиозный индифферентизм людей, их равнодушие к вечности, увлечение пустяками и игнорирование существенными вещами.

Да, многое бы в нашей жизни осталось необъяснимой загадкой, если бы мы посмели отвергнуть христианское учение о существовании злых духов.

III.

Доселе мы говорили об ощущениях, о переживаниях, о явлениях повседневного опыта. Другими словами – об экспериментальных данных в пользу существования злых духов, называемых бесами.

Теперь скажем несколько слов и о том, что не только опыт, но даже теоретические построения человеческого разума и те приводят нас к необходимости признания злой, разумной силы.

Вера в бесов стоит в тесной связи с верой в ангелов. Ведь бес это, по учению св. Церкви, – падший ангел. Но вера в ангелов, т. е. в добрую, разумную, высшую, чем человек, силу требуется человеческим разумом, как необходимый постулат.

В самом деле, неужели Бог остановился в Своей творческой деятельности на человеке, как на существе, выше которого ничего и быть не может. Неужели нет иных существ, которые стояли бы между человеком и Богом?

Несомненно, есть. Это доказывают многие соображения и наблюдения.

Вот первое основание. Совокупность земных существ и предметов представляет собою как бы лестницу, имеющую разные ступени, по которым рядами поднимаются разные формы бытия, начиная с самой низшей и простейшей и кончая самою высшею, сложнейшею. Между этими формами, стоящими не отрывочно и одиночно, но тесно связанными одна с другою, нигде нет скачков, или пустых промежутков. Напротив, при переходе от одной формы к другой, везде замечается строгая постепенность и последовательность. Самая низшая и первичная форма природы – минералы. Затем идёт растительное царство, животное. Переходным звеном от мира животных к человеческому царству служат так называемые антропоморфные обезьяны, более всех других животных приближающиеся к человеку и по своему внешнему виду и по физическому устройству.

Наконец, на высшей ступени бытия стоит человек.

Если мы признаём, что ангелов не существует, что человек высшая форма творения, то во вселенной, между Творцом и тварью образуется громаднейший пробел, или промежуток, скачок. А в ней, как показывает наблюдение над доступной нам частью вселенной, пробелов и скачков нет. В ней незаметно одна форма переходит в другую. Без ангелов вселенная не была бы полна, а оставалась бы половинчатою и незавершённою, и, следовательно, не была бы в строгом смысле вселенною. Идя постепенно, градация существ, наполняющих её, вдруг обрывалась бы на человеке, так как высший духовный мир не имеет в последнем своего завершения и законченности. Ангелы составляют духовный полюс вселенной, противоположный полюсу чистой материи 117. Было бы странным предполагать несоответствие одного полюса с другим. Было бы странным и нелепым для нашей мысли предполагать, что, между тем, как материя, входящая в состав природы человека, имеет тысячи разнообразных форм и видов, последовательно идущих от форм грубых, низших к формам утончённым, высшим, – дух, входящий так же, как и материя, в состав человеческой природы, существует только в одной форме, и, притом, форме низшей, так как человеческий дух в своих проявлениях несовершен. Это равнялось бы тому, если бы при существовании, например, разных видов растений, начиная с травных и кончая древесными, существовал бы один только, и, притом самый низший, вид животных, примерно – какой-нибудь слизняк. Других же видов никаких бы не было. В таком случае, очевидно, не выполнена была бы творческая идея создания животного мира. Точно также не выполнена была бы творческая идея и нравственного мира, если бы существовало одно только существо (человек), принадлежащее к этому миру 118.

Напротив, если мы признаем существование ангелов, то пробел во вселенной уничтожится сам собою и картина мира получит совсем другой вид. Именно:

В области Божьего создания человек окажется на границе двух миров – видимого и невидимого, чувственного и духовного. Он станет средоточным пунктом или центром, в котором объединяются силы, законы, и формы и виды обоих миров. По своей физической стороне и её условиям он будет принадлежать к общей, космической жизни и будет, так сказать, повторением ступеней материальной природы, потому что в тканях его организма есть неорганические, растительные и животные элементы. В этом отношении человек станет членом в ряду земных существ и членом самым высшим, заключительным, по причине лучшего и высшего устройства своей физической организации и психически животной жизни. Вся видимая природа будет представлять собою только ряд предварительных ступеней к нему, как представителю и завершителю её, и отражаться в нём как мир звуков, образов, ощущений и представлений.

Но, составляя собою заключительное звено в области видимого мира, касаясь самых последних её границ, и служа повторением ступеней его, человек в то же время по другой стороне своего бытия, именно – по своему сознанию, разумности и нравственной личности, общее сказать, по своему духу, – будет выходить из области видимой природы. В этом отношении человек станет исключительным явлением в последней, начальною ступенью другого мира существ, – существ высших его и духовных, уходящих от него в беспредельность.

Таким образом, как существо телесно-духовное, человек будет представлять собою переходную ступень от существ материальных и чувственных к бесплотным духам, занимая между первыми самое высшее место, а между последними – самое низшее и последнее место, как первичная и начальная форма 119.

Нет, должны быть существа, по крайней мере, не в такой степени ограниченные плотью, пространством и временем, как человек. Если наша мысль могла прийти к идее ангела, составить о нём понятие, как о совершеннейшей, чем человек, духовной силе, то Творец, конечно, тем более силён продолжить далее человека линию разумных существ; и было бы в высшей степени непонятно, если бы Он на человеке прервал Свою лестницу творения.

„Нет никакого разумного основания думать, – пишет Оливер Лодж, автор известной и интересной книги «Катехизис для родителей и учителей», – что человек есть высочайшее разумное существо, что мир, какой нам удалось изучить, населён существами высочайшими во вселенной. Это – неосновательная гордость ума, что мы, столь незначительные создание, которые едва в состоянии прозревать величие звёздного неба, решаемся отрицать существование высших сил и высшего знания, чем наше”.

Таким образом, и наблюдение над природой и логика нашего разума, и гармония Божьего мира – всё это говорит за то, что ангелы существуют, что их бытие необходимо признать.

Если же допустимо бытие вообще высших, чем человек, разумных сил, т. е. ангелов, то отчего недопустимо существование беса, т. е. злой разумной силы, которая по учению Св. Писания, есть падший ангел?

Подводя итог всему вышесказанному, мы должны сказать, что и Св. Писание, и жизненный опыт, и теоретические построения – всё это говорит за то, что существование бесов нельзя отрицать, что злые духи есть, что это реальная сила, и, притом, разумная, высшая сила, которая, по временам, вмешивается в человеческую жизнь и направляет её к худым последствиям.

Но самым неоспоримым, самым ценным и важным доказательством бытия злых духов являются так называемые „бесноватые”.

IV.

Беснование – одна из самых страшных, мучительных и, можно сказать, неизлечимых болезней. Когда именно появилась она в мире, когда стала мучить и терзать людей – об этом никто ничего не знает. Так давно она появилась, так долго царствует она в мире.

Наибольшего развития и процветания беснование достигло во времена Христа Спасителя. Но и теперь оно довольно распространено, и теперь везде и всюду можно видеть несчастных больных, одержимых „духом злобы поднебесным”.

Вот они-то и служат самым ценным, лучшим и неопровержимым доказательством существования злых духов или бесов.

Вопрос о бесноватых мы тоже, подобно вопросу о бесах, постараемся рассмотреть по возможности полно и обстоятельно, как со стороны религиозной, так и со стороны чисто научной.

Сперва о религиозной стороне.

С христианской точки зрения, не может быть никакого сомнения в существовании бесноватых в той именно форме, в какой обыкновенно представляет их себе наш простой народ. Потому что и Спаситель, и ученики Его имели постоянные столкновения с бесноватыми, исцеляли их, и описывали их такими чертами, по каким и теперь мы узнаем этого рода больных.

Вот две довольно ярких евангельских иллюстрации, которые как нельзя лучше уясняют нам характер данной болезни и свидетельствуют о полном тождестве бесноватых древнего и нового мира.

„Один из народа сказал: Учитель! Я привёл к Тебе сына моего, одержимого духом немым; где ни схватывает его, повергает его на землю, и он испускает пену, и скрежещет зубами своими, и цепенеет… Иисус сказам ему: приведите его ко Мне. И привели его к Нему. Как скоро бесноватый увидел Его, дух сотряс его; он упал на землю и валялся, испуская пену. И спросил Иисус отца его: как давно это сделалось с ним? Он сказал: с детства; и многократно дух бросал его и в огонь, и в воду, чтобы погубить его; но, если что можешь, сжалься над нами и помоги нам” 120.

Ещё пример:

„Пришли на другой берег моря, в страну Гадаринскую. И когда вышел Он из лодки, тотчас встретил Его вышедший из гробов человек, одержимый нечистым духом; он имел жилище в гробах, и никто не мог его связать даже цепями; потому что многократно был он скован оковами и цепями, но разрывал цепи и разбивал оковы, и никто не в силах был укротить его; всегда, ночью и днём, в горах и гробах, кричал он и бился о камни 121.

Такими же точно чертами 122 характеризуются и современные „бесноватые”. Они тоже бьются о камни, о землю, о церковные плиты и помосты, отличаются колоссальною физическою силою, кричат, богохульствуют, бранятся, истекают пеной и т. д. и т. д.

Таких больных Иисус Христос называл „бесноватыми”, их болезнь приписывал врагу человеческого рода и единственным средством избавления от неё считал „пост и молитву” 123.

Это видно из следующих мест Св. Писания. В евангелии, например, Марка говорится, что „приводили к Нему многих бесноватых, и Он исцелял их, изгнавши многих бесов, и не позволял бесам говорить, что они знают, что Он – Христос” 124. Вообще, рассказывается, что Он проповедовал в синагогах по всей Галилее и изгонял бесов. Двенадцати Своим ученикам, при послании на проповедь, Он дал власть изгонять бесов, чем они и воспользовались 125. О Марии Магдалине известно, что из неё Господь изгнал семь бесов 126. Наконец, среди тех знамений, какие обещаны были Христом верующим в Него, изгнание бесов, нужно заметить, поставлено на первое место 127.

Если так, если Господь на бесноватых смотрел как на людей, одержимых злым духом, то, значит, и мы, стоя на чисто христианской почве, должны, прежде всего, признать существование бесноватых как таковых, а затем и то, что эта болезнь от нечистого, злого духа, т. е. от беса.

Идя далее, мы приходим к такому заключению, если существуют люди, одержимые дьяволом, то, вне всякого сомнения, существуют и бесы.

Но противники христианской веры, видимо, без бою не хотят сдаться. Они начинают придумывать всевозможные объяснения, толкования, которые в большинстве случаев так далеко отстоят от истины, как небо от земли. По временам отрицают буквальный смысл Св. Писания и допускают аллегорический, метафорический, мистический смысл. Словом, пускаются на всё, лишь бы не согласиться с традиционными взглядами на бесов, ибо это „смешно, старо, простовато”.

Они, например, вот что говорят по поводу евангельских повествований об исцелении Иисусом Христом тех или иных бесноватых.

– Да, Христос исцелял бесноватых, больных телом и душей. Только это исцеление нельзя понимать в том узком, одностороннем смысле, в каком обыкновенно представляют его ортодоксальные богословы. Дело в том, что в данном случае под бесами разумеются человеческие страсти, злые навыки, порочные стремления, которые, быв олицетворены в образе бесов, изгонялись Христом силою Его могучего нравственного влияния. Так, когда, например, говорится о Марии Магдалине, что из неё Господь изгнал семь бесов, то этот факт чудесного исцеления до́лжно представлять себе таким образом, что Иисус Христос Своим могучим нравственным влиянием исцелил её от семи тяжких и смертельных грехов, среди которых блуд стоит на первом месте.

С такого рода постановкой вопроса, безусловно, нельзя согласиться. Такому толкованию, прежде всего, противоречат следующие слова Христа Спасителя:

„Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда и вышел. И, пришед, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идёт и берёт с собою семь других духов, злейших себя, и, вошедши, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого” 128.

Далее. С такой точки зрения совершенно немыслимо объяснить следующие чудеса Иисуса Христа.

„Гадаринский бесноватый, увидев Иисуса издалека, прибежал и поклонился Ему, и, вскричав громким голосом, сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? Заклинаю тебя Богом, не мучь меня! И Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много. И много просили Его, чтобы не высылал их вон из страны той. Паслось же там, при горе, большое стадо свиней. И просили Его бесы все, говоря: пошли нас в свиней, чтобы нам войти в них. Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи, вышедши, вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и потонули в море” 129.

Спрашивается, если под бесами разуметь человеческие пороки, то, как они могли войти в стадо свиней и потопить его в море? Как они могли заклинать Иисуса Христа не мучить их? Как они могли отвечать Господу на все вопросы и называть своё имя? Как они могли просить у Спасителя разрешения войти в стадо свиней?

Нет, такой истолковательный приём никуда не годится. Он только приводит к курьёзам, к смешным и нелепым выводам.

Наконец, вся, так сказать, соль разбираемого возражения полагается в могучем нравственном воздействии Христа Спасителя на окружающих Его больных. Но не нужно забывать того, что исцелял бесноватых не только Христос, не только Его ученики и апостолы, но и люди, не имевшие на то никаких полномочий от Божественного Учителя и посему, до́лжно полагать, не имевшие никакого нравственного влияния.

„Иоанн сказал Иисусу: Учитель! Мы видели человека, который именем Твоим изгоняет бесов…, и запретили ему, потому что не ходит за нами. Иисус сказал: не запрещайте ему, потому что никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня, ибо кто не против нас, тот за нас” 130.

Правда, в ответ на это нам могут сказать, что человек, изгонявший бесов именем Христа, тоже пользовался влиянием и доверием в своей среде, почему и он исцелял так называемых „бесноватых”.

Хорошо. Мы на время согласимся с этим. Допустим, что означенный человек имел великую и могучую нравственную силу, при помощи которой благотворно действовал на всех душевнобольных. Но вот вопрос – почему апостолы не могли одно время исцелить бесноватого? Неужели они не обладали потребной силой нравственного воздействия? Быть этого не может. Однако они оказались бессильными изгнать беса из одного больного человека. Значит, тут дело не в нравственном воздействии, а в чём-то другом, и речь идёт не о человеческих слабостях, пороках и беззакониях, а о действительно существующих бесах.

В этом не может быть никакого сомнения.

Посему, с религиозной точки зрения мы должны признать, что в „бесноватых” живёт и действует злой дух, бес, который мучит и терзает человеческую душу, и делает её поистине больною.

Если же мы придём к другому какому-нибудь заключению, ничего общего не имеющему с христианским взглядом по данному вопросу, то мы окажемся в резком противоречии с учением и делами Иисуса Христа.

Теперь перейдём к научному решению затронутого нами вопроса.

По нашему мнению, т. е. по мнению всех православных христиан, „бесноватые” не кто иные, как люди, одержимые злым духом, который, тяготясь своим мучительным существованием в аду, стремится разными способами слиться с другими разумными существами, обитающими на земле, т. е. с людьми.

Совсем иначе рассуждают рационалисты. Они говорят, что „бесноватые” это – нервнобольные люди, одержимые суеверною, безумною идеей (idée fixe), будто бы в них живёт и действует дьявол. Причём, эта идея является для них не более, как средством к объяснению всех испытываемых ими мук нервного страдания, всегда сопровождающегося страшным угнетением духа, потерею власти над собою и возникающею отсюда неожиданностью и непроизвольностью душевных движений – мыслей, чувств и желаний, – всегда тоскливых, мрачных, угнетающих и подавляющих.

Такого воззрения на бесноватых придерживается, помимо известных всем свободомыслящих рационалистов 131, и такой, по-видимому, ортодоксальный мыслитель, как Фаррар 132.

Посмотрим, насколько основательны и убедительны доводы, приводимые рационалистами в защиту своего объяснения.

Говорят: Демономания (вид истерии) – обыкновенная, естественная болезнь, поддающаяся правильному систематическому лечению. Это доказывается тем, что в древности, на востоке, существовали так называемые экзорцисты, которые посредством особых заклинательных формул, и путём употребления целебных корешков и курений, изгоняли из бесноватых нечистых духов.

В ответ на такое возражение мы должны сказать следующее. Экзорцисты действительно существовали. Даже во времена Христа Спасителя они были 133. Но они ничего общего не имеют с Божественным Учителем. Напротив, решительно во всём, даже в способах изгнания бесов, существует между ними громаднейшая разность. Так, экзорцисты, как мы видели, и как свидетельствует Иосиф Флавий 134, исцеляли бесноватых „корешками и курениями”, а Иисус Христос никаких искусственных приёмов не употреблял и бесов изгонял только словом. Затем, как справедливо заметил Неандер 135, экзорцисты исцеляли болезнь не навсегда, а только на известное время, с возможностью рецидива. Между тем Спаситель изгонял бесов навсегда.

„Дух немый и глухий! – говорил Он, – я повелеваю тебе, выйди из него и впредь не входи в него” 136. Вот почему исцеления Иисуса Христа всегда вызывали в очевидцах чрезвычайное изумление.

Далее. Бесоодержимость ставят в связь с суевериями. Говорят 137, там, где больше всего суеверий, там больше всего и бесноватых. Значит, демономания имеет, несомненно, субъективный источник, ибо ей подвергаются только те, кто верует в злых духов и в их воздействие на людей.

Другими словами, к демоно-мании более склонны простые, необразованные, некультурные люди. Что же касается интеллигентных лиц, то так как они не верят в бесов, то посему никогда и не бывают одержимы ими.

Посмотрим, насколько удовлетворительно приведённое соображение.

Говорят, где больше всего суеверий, – там больше всего бесноватых. Но вот маленькая историческая справка. Спрашивается, какой век более тёмный, некультурный – 11-й или же 16-й? Когда было больше суеверий – в первом случае или во втором? Конечно в первом. Это всякий скажет, и этого никто не станет отрицать. Хорошо. А когда было больше бесноватых? По теории наших религиозных противников выходит, что одиннадцатый век должен был изобиловать этого рода больными, потому что в нём было больше суеверий, чем в шестнадцатом веке. Между тем, на поверку выходит совсем обратное. Именно, бесноватых было больше не в одиннадцатом веке, а в шестнадцатом. В одиннадцатом веке, пишет в „Вопросах Философии и Психологии” Лахтин, бесоодержимость представляла собою явление редкое, если не прямо исключительное” 138. „На Стоглавом же соборе 1551 года беснование обсуждалось, как явление широко распространённое и общеизвестное” 139. Таким образом, ставить беснование в непосредственную связь с суевериями невозможно. Такая попытка не может быть оправдана фактическими данными.

Кроме всего этого, должно сказать ещё вот что.

Описание болезни бесноватых, сделанное евангелистами и многими опытными психиатрами, не позволяет нам считать эту болезнь обыкновенной истерией.

1) Прежде всего, следует обратить внимание на величайшую ненависть бесноватых к святыне. Мы уже из евангелия знаем, что как только бесноватые встречались с Иисусом Христом, как с ними начинались жестокие припадки. „Как скоро бесноватый, – повествует ев. Марк 140, – увидел Христа, дух сотряс его; он упал на землю и валялся, испуская пену”.

Мы сами наблюдали, как бесноватые ведут себя неспокойно вблизи какой-нибудь святыни. Так, во время открытия мощей св. Феодосия Углицкого, в г. Чернигов привезли великое множество больных, в том числе и несколько бесноватых. Они лежали на полу, вблизи раки со святыми мощами, и находились всё время под присмотром четырёх довольно сильных и крепких человек, которые держали их за обе руки в ноги. Лежали они большею частью тихо, спокойно, как бы во сне. Но как только их захотят приложить к святым мощам, они начинают биться, кричать, хулить св. угодника, упираться и т. д. Но, замечательно, после того, как бесноватых, вопреки их воле и желанию, приложат к святителю Феодосию, они сразу приходят в себя и припадок прекращается. Затем, когда по окончании церковной службы их выносили из храма, они не оказывали никакого сопротивления и противодействия. Факт весьма замечательный. С точки зрения точной науки он совершенно необъясним. Для нас же, верующих христиан, он вполне понятен и возможен.

Особенное беспокойство испытывают бесноватые во время литургии верных, когда совершается евхаристия.

М. Лахтин, производивший наблюдения над интересующими нас больными, так описывает поведение бесноватых в великие моменты св. литургии.

„Яков велел ей чаще причащаться и она (больная) это исполняла. Но всякий раз её при этом „ломает”. Во время „Иже херувимы” ей корчит руки, она вся синеет – „людям видно”. За выносом её трясёт; потом, когда дети причащаются, она терпит, а как сама станет подходить к чаше, так ударяет ей в голову – ото лба к затылку – что она начинает плакать, рыдать, и, наконец, „ничего не помнит”. Её к чаше подводят насильно” 141.

Даже в самых незначительных случаях, и то даёт о себе знать болезнь. Например, об этой же самой больной Лахтин рассказывает, что „как только в монастыре начинают звонить, то у неё отнимается нога” 142.

Больше же всего бесноватые боятся имени Христа Спасителя. Были многочисленные случаи, когда одним этим именем изгоняли бесов из тех или иных больных людей. Св. Иустин Философ пишет, например, по данному вопросу вот что: „Вы можете убедиться в этом (т. е. в том, что Сын Божий сделался человеком для уничтожения демонов), наблюдая за тем, что происходит на ваших глазах; потому что многие из христиан исцелили большое число одержимых во всём мире и в вашем городе (Риме) чрез заклятие именем Иисуса Христа, тогда как их не могли исцелить все другие заклинатели, чародеи и враги. Они продолжают исцелять их и теперь, уничтожая в изгоняя демонов из одержимых ими людей” 143. В диалоге с Иудеем Трифоном тот же св. Иустин сообщает: „всякий демон, заклинаемый именем Сына Божия, родившегося от Девы, ставшего человеком, и распятого вашим народом при Понтии Пилате, и умершего, и восставшего из мёртвых, и восшедшего на небеса, этим именем всякий демон побеждается и преодолевается. Если вы сделаете заклинание всеми царями, праведными, пророками и патриархами, какие были у вас, то и тогда демон не подчинится вам” 144.

То же самое пишет и Тертуллиан. Вот его слова: „Так как они боятся Христа в Боге, и Бога во Христе, то подчиняются служителям Бога и Христа 145.

Ориген утверждает, что только имя Иисуса Христа и свидетельство Его истории имеет силу отогнать демонов, и настолько могущественную, что она действует даже в том случае, если это имя произносят безнравственные люди 146. И в другом месте: „сила экзорцизма заключается в произносимом имени Иисуса Христа с возвещением истории о Нём” 147.

Подводя итог всему вышесказанному по этому отдельному вопросу, мы должны заметить, что если бы беснование было простой нервной болезнью, истерией, то больные никогда бы не боялись ни имени Христа, ни св. чудотворных икон и мощей, ни Пречистых Таин, ничего другого священного, христианского. Между тем мы видим, что так называемые бесноватые ничем другим не смущаются, а вот христианской-то святыни они боятся, как говорится, „пуще дурного глаза”. Чем это объяснить? Конечно, ни чем другим, как страхом злых духов пред Спасителем мира.

2) Достойно замечания ещё то обстоятельство, что бесноватые отличаются поразительной чуткостью ко всему священному, божественному.

Вот примеры.

„Муж, – пишет А. Лахтин, – послал Клавдии из Москвы от брата Якова образ Феодоровской Божией Матери, но она (бесноватая) „зачуяла” ещё, когда образ был в дороге, начала кричать, что не хочет его, и стала страшно богохульствовать. „Что Тебе надо”, кричала она, пересыпая речь ругательствами, „каку таку ещё беспаспортную везут. Не хочу я Тебя. Сюда по машине приедешь, а отсюда назад по шпалам пойдёшь”, и т. д. 148.

Другой пример. „Стоило только старухе взять масло рядом в комнате, которое она привезла от Серафима Саровского, как больная начинала кричать” 149.

Да зачем так далеко ходить за примерами, когда в евангелии дан замечательный пример того, что мы собственно доказываем. Именно, бесноватые раньше всех исповедали Иисуса Христа Сыном Божьим. Ещё апостолы ничего не знали о Божестве своего учителя; ещё тайные и явные ученики Его были в неведении обо всём случившемся, а бесноватые уже чувствовали во Христе Божественную силу, боялись, страшились Его и исповедовали Его, не обинуясь, „Сыном Божьим”. Факт весьма замечательный.

Кроме того, бесноватые обнаруживают удивительную прозорливость и ясновидение. От них ничего нельзя скрыть. Они всё знают, всё видят.

Мы были свидетелем такого примера. В Елецком монастыре, Черниговской губернии, в котором находится чудотворная икона Божьей Матери, однажды лежало четыре бесноватых женщины. Около них суетились монахи, держали их за руки и за ноги, служили молебны, пели „Да воскреснет Бог”. Одна из больных женщин, которая вела себя беспокойнее других, во всех мелочах и подробностях рассказывала жизнь окружавших её монахов. Говорила об их тайных помыслах и желаниях, открывала их проступки, их грехи, их беззакония. Словом, вскрывала их жизнь до подробностей. И монахи, столпившись около колонны, поражались таким обстоятельным знанием их закулисной жизни. Когда же она пришла в себя, когда окончился её припадок, она всё мгновенно забыла, и ни одного слова не могла повторить из сказанного ранее.

А вот наблюдения А. Лахтина.

Больная всё „узнавала”. В деревне, когда кто придёт, она прямо кричала: „зачем украл”? Вследствие чего выходили большие неприятности. Она „знала”, кто украл, и где. Украдут за 10 вёрст, а она и знает. К ней по этому поводу обращались за расспросами и советами. Знала она в особенности, где бывала „церковная служба”. „Батюшка идёт за 10 вёрст, а уж она знает. Народ и в этом случае обращался к ней за советами” 150.

Затем, бесноватые весьма часто понимают беседу, ведущуюся вблизи их на иностранном, им непонятном языке. Простые, необразованные русские крестьяне понимают то, что говорится около них на французском, английском или же немецком языке.

Далее, говорят о предметах, которыми они никогда не занимались, и которые превышают их ум 151.

И так далее.

Конечно, всё это может быть до некоторой степени объяснено путём аналогии с такими патологическими состояниями, как лунатизм, сомнамбулизм, гипнотизм и пр. Но вот что совершенно необъяснимо в бесноватых – ненависть к истинному Богу, ко всему святому „христианскому”.

Пусть бесноватые – нервно больные люди. Но, спрашивается, зачем им ненавидеть Бога? Зачем бояться религиозного действия?

С точки зрения науки – это непостижимо, необъяснимо. Для нас же – это вполне понятно, объяснимо.

Справедливо, что многое в бесновании близко к симптомам некоторых нервных заболеваний.

Что же из этого?

Возможно и то, что на больной почве легче прививается влияние злого духа. Возможно и обратное: что к подчинению злой воле духа ведут и естественные, физиологически-психические расстройства.

„Разве нельзя допустить, – пишет Целлер, – что некоторые болезни, именно душевные, при которых, по-видимому, проникает в самое существо больного нечто ему чуждое, действующее в нём с неодолимою силою, стоят в связи с царством тьмы, царством демонов? Такие болезни, с одной стороны рассматриваемые, естественны и подлежат в своём развитии и существовании известным законам природы; но при этом остаётся некоторый тёмный осадок, который нельзя мыслить иначе, как действие вечно враждебной человеку злобной дьявольской силы. Ежечасно и ежедневно действует на наше тело и на нашу душу бесчисленное множество сил, и при всём том мы не замечаем их действия, и самого существования сил не подозреваем; разве нельзя допустить, что в числе их действуют на нас, в разных формах и степенях, силы из мрачного демонского царства” 152.

Подводя итог всему вышесказанному в пятой главе, мы должны сказать, что естественными средствами науки не могут быть объяснимы все феномены демономании. А если так, то значит, демономания остаётся пока загадкой для науки. В таком случае для науки не будет противоречием допускать в бесноватых наряду с естественным элементом демономании, т. е. разного рода психическими и телесными расстройствами в организме, и элемент или влияния сверхъестественные (одержимость).

VI.

В предшествующей главе мы говорили о несостоятельности тех возражений, какие делают противники христианской веры всем вообще мыслящим и рассуждающим по Закону Божьему.

Теперь скажем несколько слов о тех соображениях, какие побуждают нас признать основательность и справедливость христианского учения по затронутому нами вопросу.

Отчасти мы уже касались этих соображений, когда разбирали рационалистические воззрения. Теперь же несколько дополним их.

Что такое гипнотизм, это, я думаю, в достаточной степени известно каждому, и потому нет нужды входить здесь в подробные объяснения этого психологического явления. Скажем только, что суть его заключается в том, что гипнотизёр может подчинить себе чужую душу, совсем подавить её, заменяя её мысли своими, её чувства своими, её хотения своими. Если такого рода явления могут быть проделаны человеком, то не тем ли более возможно это вытеснение души для существа более сильного, более могучего, чем гипнотизёр, каким, без всякого сомнения, является враг человеческого рода – дьявол и его вечные спутники – злые духи, т. е. бесы?

Это не только возможно, но даже необходимо признать. А если так, то, значит, и в бесновании нет ничего невозможного и противоестественного. Ведь беснование есть не что иное, как подчинение человеческой души злому духу, – до потери воли и до порабощения души. Душою владеет злой дух, как хозяин.

Но вот вопрос – бывают ли такие состояния души у кого-нибудь другого, разумеется, помимо бесноватых?

Конечно, бывают. Довольно часто. У многих лиц. Что как нельзя лучше говорит о возможности вообще беснования.

Мы приведём несколько таких иллюстраций, чтобы прочнее установить и яснее формулировать нашу мысль.

Наблюдение врачей-психиатров говорят нам о том, что некоторые преступники руководились в своих действиях явно чужой волей. Их воля была вытеснена иной. Они пробовали сопротивляться, но ничего из этого не выходило. Были случаи, когда преступник наперёд заявлял о том, что его тянет к преступлению, что он не может совладать с собою и потому просил спасти его.

Профессор психиатрии Корсаков в курсе своей науки приводит следующий случай такого непреодолимого влечения к совершению убийства:

„Ещё в феврале (говорит больной) у меня явилась мысль убить детей. Месяцев пять преследовала она меня; меня что-то толкало; я не мог от неё отделаться ни днём, ни ночью, ни за работой. В течение трёх ночей я вставал с постели, чтобы убить детей: В первую ночь я выбежал на двор, чтобы выгнать эту мысль: через полчаса я успокоился и лёг спать. На другую ночь я также вышел и, вернувшись, зажёг свечу, взял бритву и, расхаживая взад и вперёд по комнате, с кровожадностью смотрел на детей; наконец, я положил бритву на место и пошёл на скотный двор… На третью ночь я несколько раз входил и снова выходил, чтобы покончить: я был совсем готов… я вошёл в комнату детей, держа в одной руке свечу, а в другой заступ… Я посмотрел, в кровати ли сын; его не было. Занавески кроватей моих дочерей были откинуты, и я видел, что они в постели. Я подошёл, поставил левую ногу на стул, чтобы иметь опору, и начал наносить один удар за другим по их головам… Они спали, не сделали ни одного движения… Я не знаю, сколько ударов я нанёс… Перед убийством я ни о чём не думал, как только о том, чтобы убить и убежать; после я не посмотрел даже на трупы, но почувствовал очень большое облегчение, которое продолжалось до тех пор, пока я не пришёл в лес. Тогда я почувствовал упадок сил и закричал: „я погибший человек!”. Позднее больной говорил: „это должно было случиться; я не мог помешать себе сделать это дело, убийство” 153.

Называя такие влечения насильственными или навязчивыми, профессор Корсаков говорит:

„Больной сознаёт, что его влечение совершенно безумно, но не может с ним бороться. Он предвидит все его последствия, но не может преодолеть того мучения, которое испытывает до удовлетворения своего безрассудного, вредного для него самого и для окружающих влечения” 154.

Спрашивается, чья же воля управляет здесь убийцей? В сущности, если признано существование злого духа, то признать беснование даже необходимо.

Другой пример.

Одна больная Paul Garnier’a, дававшая на суде ложные показания, впоследствии говорила ему: „погружаясь с каждым днём всё более и более в своё страшное дело лжи, я испытывала чувство, как будто кто-то другой действует во мне, а не я сама” 155.

Один мой прихожанин в минуты полной откровенности высказывал такие мысли. Он говорил:

„Батюшка, кажись бес во мне сидит. Не иначе. Потому чувствую, что-то тянет меня кого-нибудь убить. Кого – не знаю. Для меня безразлично. Кажись, если бы вышел вот с этим ножом, то так первого, попавшего мне навстречу, и заколол бы. Раньше сего не было. А вот, как померла жена, да загрустил, да перестал молиться Богу и в церковь ходить, так и начало меня подмывать. Что будет – не знаю, только сохрани меня Бог от сего греха.

Эти случаи как нельзя лучше говорят нам о том, что есть какая-то злая, разумная сила, которая по временам оказывает на нас такое сильное, неотразимое влияние, что мы совершенно не можем с ним совладать. И потому нередко действуем под его властью вопреки всяким законам правды, совести и добра.

Если есть такое постороннее, злое влияние, то откуда оно может быть, как не от дьявола? Как не от того, кто „ложь есть и отец лжи”, кто „ищет кого-нибудь поглотити”?

Признав же его влияние на человека, мы тем самым вынуждаемся признать и существование бесноватых, потому что беснование, в сущности, есть не что иное, как воздействие злого духа на человека.

Р. S. От бесноватых нужно отличать так называемых кликуш, т. е. таких нервных и впечатлительных женщин, которые, под влиянием обострившегося сознания своей греховности, начинают выть, кричать и издавать нечленораздельные звуки в самые торжественные минуты христианского богослужения, как-то: во время чтения евангелия, во время великого входа, в момент пресуществления св. Даров и т. д.

Эти кликуши ничего общего с бесноватыми не имеют, и потому не об них шла здесь речь.

* * *

Изд. 2. СПб. 1913 г., т. 1, стр. 131.

Христианское вероучение в апологетическом изложении, т. 1, изд. 3, Киев 1910 г., стр. 459.

Д. Штраус: „Старая и новая вера”. СПб, перевод Шехтера, стр. 14.

Там же, стр. 15.

1Ин. 3:8.

„Христианское умозрение и человеческий разум”, изд. 2. Москва. 1895 г., стр. 154, примечание 1.

Штраус. „Старая и новая вера”, стр. 15.

Мф. 25:41.

Ин. 8:44.

Ин. 12:31.

Ин. 14:30.

Мф. 13:39.

Мф. 17:21.

100

Лк. 6:1–11; Мк. 2:13–22; Лк. 5:33 и т. д.

101

Марк. 16:9.

102

Изд. „Русской Мысли”, Москва, 1910 г., стр. 46–69.

103

Стр. 497, гл. „Предчувствия и галлюцинации”.

104

D-r med. А. маяer „Die Sinnestäuschungen. Halluzinationen und Illusionen”. Wien, стр. 151. Выдержку, приведённую нами, можно видеть и в книге проф. Светлова: „Христианское вероучение”, изд. 3, стр. 466–467.

105

Там же, стр. 119.

106

См. Патерик Печерский, стр. 136.

107

„Святый Антоний Великий”. Маг. дис. Ст. Лобачевского. Киев. 1906 г., стр. 38.

108

„Вопросы философии и психологии”. 1906 г., кн. 85, стр. 410–422. См. статью: „Психология наших праведников”.

109

Мейер… стр. 123–124.

110

Светлов… стр. 467.

111

Лк. 4:2–13.

112

Успенский: „Христианское умозрение и человеческий разум”, изд. 2, стр. 171.

113

„Апология христианства”. Изд. Тузова. 1829 г., стр. 236.

114

Христианское вероучение, стр. 468.

115

См. журнал „Звонарь”. 1910 г., стр. 161–178.

116

„Без догмата”.

117

Чтен. Общ. люб. дух. просв. 1879 . Август, стр. 95. „Любовь Божественная, творящая или всесозидающая”.

118

Успенский: „Христианское умозрение”, стр. 161.

119

Там же, стр. 58.

120

Мк. 9:17–22.

121

Мк. 5:1–5.

122

См. „Вопросы философии и психологии”. 1910 г. Март – Апрель: „Бесоодержимость в современной деревне”, стр. 151.

123

Мф. 17:21.

124

Мк. 1:34.

125

Мк. 6:13; Лк. 10:12.

126

Лк. 8:2.

127

Мк. 16:17.

128

Мф. 12:43–45; Лк. 11:24–26.

129

Мк. 5:7–13.

130

Лк. 8:2; Мк. 16:9.

131

Например, Павлюс, Неандер, Вейцзеккер, Шенкель, Кейм, Штраус, Барт, Гольцман, Винер, Де-Ветте и мн. др.

132

„Жизнь Христа” с 30-го издания, перевод А. П. Лопухин. СПб. 1887 г., стр. 208–210.

133

Мф. 9:33–34; 12:27, 17:16, 19.

134

„Иудейская война”. 7, 6, 3. Перевод Самуйлова. 1812 г.

135

„Жизнь И. Христа”. Гота. 1874 г., стр. 189.

136

Мк. 9:25.

137

Calmet, Dictionnaize historique, criticue etc. de la Bible, t. IV, art. possession.

138

1910 г., кн. II. Март – Апрель, стр. 145. „Бесоодержимость в современной деревне”.

139

„Стоглав”. Изд. Кожанчикова. СПб. 1863 г., стр. 138.

140

Мк. 9:20.

141

„Вопросы философии и психологии”. 1910 г., кн. II, стр. 164.

142

Там же, стр. 164.

143

Апология II, 6.

144

Глава 68.

145

Апологетик. 22, 23.

146

Против Цельса. 1, 6.

147

Против Цельса. 1, 6.

148

„Вопросы философии и психологии”. 1910 г., кн. II, стр. 164.

149

Там же, стр. 158.

150

„Вопросы философии и психологии”. 1910 г., кн. II, стр. 158.

151

Светлов: „Христианское вероучение”, изд. 3, стр. 477.

152

Zeller. Biblisches Wörterbuch für das christliche Volk. Gotha 1866 г. Hp. 2. Artсl. Besessene. См. Светлова: „Христианское вероучение”, стр. 480.

153

Проф. Корсаков: „Курс психиатрии”, стр. 253.

154

Там же, стр. 251.

155

„Вопросы философии и психологии”, 1910 г., стр. 177, ст. Лахтина: „Бесоодержимость в современной деревне”.

Погребение или сожжение?

Вопрос о трупосожжении начинает мало-помалу завоёвывать общественное внимание и общественную симпатию. В последнее время всё чаще и чаще, всё громче и настойчивее раздаются голоса, что не надо хоронить трупы, не следует предавать их тлению, лучше жечь их, так как это и гигиеничнее, и практичнее, и вдобавок к тому согласуется с многочисленными древне-историческими и даже библейскими данными. Голоса эти раздаются и в обществе, и в печати и в обширных столичных аудиториях, и в уютных провинциальных залах, в учёной среде и в простой, обыкновенной массе. Теперь, нужно сказать, везде интересуются новым способом погребения. Везде по данному вопросу читаются лекции, издаются книги, печатаются брошюры, распространяются листки. Интерес к нему всё увеличивается и увеличивается. Литература всё разрастается и разрастается. И мы думаем, что уже близко то время, когда ребром поставят этот вопрос у нас на Руси и придётся дать на него тот или иной, положительный или отрицательный ответ 156.

В виду такого положения затронутого нами вопроса, в виду нескрываемой симпатии к новому способу погребения, не мешало бы нам заблаговременно привести себя в боевую готовность, чтобы вовремя выступить с убеждённым, научно-богословским словом в защиту древне-христианского обычая погребения мёртвых, дать дружный, решительный отпор многочисленным „совопросникам века сего” и дать здравый руководящий ответ всем, „требующим у нас отчёта в нашем уповании” (1Пет. 3:15) 157.

Вопрос о сожжении трупов впервые поднят был на Западе в эпоху возрождения наук и искусств. Под влиянием древне-классических идей, гуманисты пожелали, между прочим, восстановить и тот способ погребения, который нередко практиковался как в Греции, так и в Риме. За осуществление их идеи, их желания, особенно сильно ратовали реформаторы, но, как и следовало ожидать, все их усилия, труды и заботы не привели к желанным результатам, ввиду энергичного протеста огромного большинства по мотивам нравственным, религиозным, эстетическим и экономическим. После этой неудачи, данный вопрос надолго затихает и всплывает на поверхность времени только в период великой Французской революции 1789 года, да и то ненадолго. Это потому, что новый способ погребения всё ещё был в высшей степени обременительным для народа и сверх того оскорблял эстетическое и религиозное чувство многих приверженцев старины. Вследствие всего этого, идея сожжения трупов была снова позабыта и теперь до тех пор, пока сожжение в 1821 г. на костре по „римскому способу” трупа английского поэта Шелли, не обратило на себя всеобщего внимания. Но на этот раз внимание к разбираемому нами вопросу не было таким глубоким и оживлённым, как раньше. Об этом весьма красноречиво свидетельствует тот факт, что сообщение, сделанное в Берлинской академии наук проф. Я. Гриммом в 1849 году, о преимуществах сожжения трупов пред зарыванием таковых в землю, прошло совершенно бесследно, равным образом, безуспешны были и указания прусского врача Трузена на санитарные неудобства кладбищ и на преимущества в данном отношении трупосожжения.

Только в последней четверти девятнадцатого века идея сожигания трупов получила некоторую устойчивость. И это произошло потому, что была достаточно приготовлена почва для введения крематориев (от лат. cremo, сожигать), и потому, что, благодаря техническим усовершенствованиям, удалось заменить костёр печами. Наконец, потому, что была выяснена роль, какую играют микробы в экологии и распространении заразительных болезней, и стало известным, что при высокой температуре всякого рода бактерии, бациллы окончательно погибают.

Первый крематорий, или трупосожигательная печь, был устроен 22 января 1876 года в городе Милане. За Миланом в 1878 году последовала Гота, крематорий которой долгое время был единственным во всей Германии. В 1892 году возникли крематории в Гейдельберге и Гамбурге, затем в Йене, Оффенбахе, в Мангейме, Эйзенахе и Апольде. Наиболее широкое распространение сожигание трупов получило в Италии, где в настоящее время существует более двадцати крематориев. За Италией следует Швейцария, затем Франция, Англия, Швеция и Норвегия, Дания и, наконец. Соединённые Штаты. У нас, в России, сжигание трупов, нужно заметить к отраде христианского чувства, совершенно неизвестно и нигде не практикуется.

С появлением в западноевропейских городах крематориев, началась усиленная, нескончаемая и повсеместная пропаганда нового способа погребения. Пропагандируют доктора, пропагандируют учёные, пропагандируют медицинские конгрессы 158, пропагандируют все „мнящие службу приносити Богу своему”. Появились даже специальные общества для распространения указанной нами идеи, например, в Лондоне, в Париже, Дрездене, Цюрихе, Готе и др. Насколько продуктивна деятельность указанных обществ, и как сильна и могуча существующая там пропаганда, видно из следующих статистических данных: во Франции до конца 1888 года сожжено было всего только 7 трупов; в 1889 г. – 735; до средины 1890 г. – 2057. Со времени устройства там второго крематория, сжигается до 4000 трупов. В Соединённых Штатах, в течение 1881–1884 г., было сожжено только 40 трупов, а за один 1892 г. – 513. В Готе до конца 1888 года было всего 554 трупосожигания, в Италии 998, в Америке 287, в Швеции 39, в Англии 16, а теперь эти цифры возросли до грандиозных размеров. Ранее кремационных печей в каждом государстве было по одной, – теперь же: в Италии – 27, в Соединённых Штатах 20, в Германии 6, во Франции 3 и т. д., и т. д.

Прогресс замечается не только в цифрах сожжённых трупов, но и в самом способе сожжения.

Прежде трупы сожигали на кострах, по древнеримскому способу, в настоящее же время костры заменены прекрасно оборудованными во всех отношениях печами. Процесс испепеления человеческих трупов происходит в них следующим образом: нагревается печь, огнеупорные стенки которой накаливаются добела. После этого, посредством особых клапанов, прекращается доступ горячих газов и пламени во внутреннюю часть печи, куда теперь поступает только атмосферный воздух, настолько нагревающийся при прохождении через раскалённые стенки, что, попадая в камеру, где совершается самое сожигание, имеет температуру свыше 1000° по Цельсию. В эту камеру, по окончании церковного церемониала, с помощью механических приспособлений, опускается гроб с трупом. Превращение его в пепел совершается исключительно благодаря постоянному притоку сильно нагретого воздуха. При господствующей в камере температуре, деревянный гроб исчезает моментально, цинковый – через несколько минут, потому что цинк плавится уже при 200–300°. После этого труп падает на дно камеры на прутья из огнеупорной глины, и, окружённый со всех сторон сильно нагретым воздухом, быстро превращается в пепел, который в силу своей тяжести, через узкие промежутки между вышеупомянутыми прутьями, попадает в зольник, а лёгкая зола гроба, цветов, одежды, венков и т. д. рассыпается и улетучивается вследствие существующей в печи сильной тяги. Попавший в зольник пепел, состоящий, главным образом, из фосфорнокислого кальция и весящий в среднем от 3,5–5 фунтов, с помощью особых приспособлений, без прикосновения руками, собирается в металлическую урну, которая моментально запаивается. Весь процесс сожигания трупа продолжается, разумеется, в печи с отличной конструкцией, 45 минут, много – 1,5 часа. Лучшими из существующих печей считаются печи Сименса, Туазуля и Фраде, Клингенстьерна и др.

При чтении этих цифр, при обзоре кремационной пропаганды, при учёте её результатов, невольно возникает в нашем уме вопрос: что же собственно, какие причины и соображения, какие условия и обстоятельства, какие исторические и современные данные побуждают наших новаторов к переходу от погребения к сожжению?

Защитники идеи трупосожжения ссылаются обыкновенно на данные древней истории, гигиены, экономики, даже Библии.

Хорошо, рассмотрим данный вопрос, по возможности, со всех точек зрения: и с древне-исторической, и с современно-гигиенической, и с общественно-экономической, с нравственной точки зрения и с православно-богословской. И посмотрим затем, насколько убедительны и основательны аргументы, приводимые сторонниками трупосожжения в доказательство своей мысли.

Начнём с разбора самого главного и самого серьёзного возражения против погребения трупов.

Сторонники сожигания трупов говорят сынам христианской веры:

Погребение в высшей степени не гигиенично, вредно и даже опасно. Разлагающиеся трупы заражают, прежде всего, окружающую атмосферу и потому служат причиной разнообразных эпидемических заболеваний. Затем, газообразными жидкими и плотными продуктами трупного разложения заражается почва и почвенная вода, что вредным образом отражается на здоровье человека. Наконец, при помощи заразительных микробов, попавших в почву вместе с покойниками, умершими от той или иной заразной болезни, ускоряется возможность быстрого распространения инфекционных болезней среди окружающего населения.

Небезызвестный проф. Вернер таким образом аргументирует свою мысль о вреде погребения трупов:

„Через гниение трупов в почве отравляется грунтовая вода, а с ней и вода в колодцах населённых мест, и воздух над гробами. От этого отравления происходят всевозможные эпидемические болезни, особенно тиф, дизентерия, холера, и распространяются другие болезни, заразные начала которых могли вместе с трупом проникнуть в почву. Это основание главным образом должно располагать бо́льшую часть публики, интересующейся делом, в пользу сожигания трупов. Можно вполне рассчитывать, что если трупы, вместо того, чтобы долгое время гнить в земле, быстро, за один приём, будут разлагаться на свои органические начала, то исчезнут и все те опасности, которые вполне справедливо происходят от действия гниения на живых”.

Таким образом, делают вывод противники погребения, если тела умерших будут сожигаться, то в гигиеническом отношении никому из живых не будет принесено никакого вреда. Посему, следует предпочесть крематорий, тем более что для умерших совершенно безразлично – будут ли их тела сожигаться или предаваться погребению.

Что сказать нам по поводу приведённых аргументов? Неужели всё это правда? Неужели основательны и правдоподобны все приведённые сейчас доводы против погребения?

Совсем нет. Повсеместно раздающиеся речи о вреде в гигиеническом отношении погребения отличаются большою преувеличенностью, намеренной сгущённостью красок, тенденциозным освещением фактов, искусственным подбором материала. Что это так, что мы говорим правду, а не ошибаемся, видно, например из того, что подобные речи встречали всегда весьма сильную и энергичную оппозицию со стороны авторитетных медицинских светил. Так, антисанитарное положение кладбищ оспаривали в Италии такие выдающиеся учёные, как Пизани, Петтенкофер, ученик Либиха, Родольфи, Мантегацца; во Франции: Бушарда, Лакассань, Дюбюиссон; в России: Клементьев, Колодезников; в Берлине: Багинский, горячий приверженец кремации, и мн. др.

И в самом деле, если мы глубже заглянем в суть вопроса, если возьмём на себя труд проверить приведённые суждения, то увидим, что кладбища находятся вовсе уж не в таком антисанитарном положении, как об этом говорят и пишут защитники сожжения трупов.

Указывают, например, на то, что разлагающиеся человеческие трупы заражают собою грунтовую воду, а вместе с нею и воду в колодцах.

Между тем, химические исследования кладбищенской воды больших городов, как-то: Берлина, Мюнхена, Будапешта, Дрездена и др. показывают совсем обратное, т. е., что в кладбищенских колодцах вода менее вредоносна, чем в каналах, цистернах и фонтанах. В крайнем случае, она, кладбищенская вода, содержит в себе азотной кислоты, аммиака, азотистой кислоты, хлора и вредных органических веществ не более, чем колодцы больших городов, питающиеся почвенной водой.

Замечательно ещё то, что вода на некоторых кладбищах отличается приятным вкусом, доброкачественностью, чего, конечно, не было, если бы кладбища находились в антисанитарном виде. Такова, например, вода на Ваганьковском и Даниловском кладбищах в нашей древней столице, Москве. При исследовании в данном месте воды выяснилось, что в одном метре заключается следующее количество граммов: хлора – 0,0180, азотной кислоты – 0,0476, аммиака – 0,0002 и органических веществ – 0,0320. Напротив, в одном метре городской колодезной воды оказалось: хлора – 0,304–0,372; аммиака – 0,015–0,030; азотной кислоты – 0,001 и органических веществ – 0,370.

По всему видно, что суждение гигиенистов о вредном влиянии кладбищ на грунтовую воду страдает большим преувеличением и по временам является голословным, идущим вразрез с фактическими, научно проверенными данными.

Может быть, зараза распространяется не через воду, а через воздух? Другими словами, может быть не вода, а воздух заражается от разлагающихся трупов?

Посмотрим. Действительно, при разложении человеческих трупов образуются чрезвычайно вредные для человеческого организма газы, как-то: аммиак, сероводород, углекислота, болотный газ и мн. др. Но эти вредные газы не представляют большой опасности для общественного здоровья. Возьмём, например, углекислоту. Этот газ в большом количестве реет над кладбищем, но в ещё большем количестве он распластался над большими городами и над всеми густонаселёнными местами. Это бесспорная, всеми признанная истина. Так что, если бежать от заразы, то не из кладбищ в города, а из городов на кладбища. Что же касается вредоносных газов, образующихся от гниения трупов, например: аммиака, сероводорода и других специфических газов, то все они отсутствуют в атмосферном воздухе кладбищ, потому что поглощаются элементами самой почвы и проникающей в землю дождевой водой.

Словом, на благоустроенном кладбище, разумеется, при отсутствии общих, братских могил, воздух такой же, какой бывает в городах, в самых лучших, благоустроенных парках, если только не лучше. И это не только наше личное мнение, но и взгляд многих серьёзных учёных людей. Например, доктор Колесников прямо заявляет, что болота и пустые окрестности Петербурга, только благодаря кладбищам, превратились в великолепные парки с чистым воздухом. А один французский исследователь, некто Микель экспериментальным путём доказал, что в воздухе лучшего парижского парка Менсури столько носится микроорганизмов, сколько и в воздухе парижских кладбищ.

Как видно из приведённых данных и соображений, кладбищенский воздух совсем не представляет опасности для общественного здоровья. В этом каждому из нас можно убедиться на простом примере. Возьмём наших кладбищенских сторожей. Многие из них такие коренастые, крепкие, здоровые, с таким большим, во всю щеку, румянцем, что им позавидует любой деревенский житель. И живут они большею частью не до сорока – пятидесяти лет, а иногда до ста, до ста пяти, чего конечно, ни в каком случае не было, если бы кладбищенская атмосфера была вредной, нездоровой для организма.

Последняя подробность разбираемого нами возражения. Защитники трупосожигания ссылаются ещё на одно неудобство погребения трупов. Они говорят, что тела умерших от заразительных болезней могут быть источником многочисленных народных бедствий, в виду того, что патогенные микробы, попавшие в землю вместе с покойниками, легко могут перейти либо в воздух, либо в грунтовую воду.

Спешим успокоить рассуждающих таким образом и показать, что их опасения совершенно напрасны. Дело в том, что требуемая русским законом глубина могил, в два с половиною аршина, исключает всякую возможность перехода микроорганизмов из почвы в воздух, особенно если принять во внимание фильтрующую способность почвы, которая защищает грунтовую воду, как от микробов, так и от могущих развиваться в трупе ядовитых веществ, например: токсинов, птомаинов, и т. п.

Для большей ясности и убедительности мы предпочитаем остановиться на мелочах, которые раскроют пред нашими глазами всю неосновательность в неправдоподобность приведённого нами возражения.

Холерные и тифозные микробы, как показали исследования Петри, погибают весьма скоро после погребения трупа, так что, только в течение первых недель можно доказать присутствие их либо в трупе, либо в прилегающей к нему земле. Через трёхаршинный земляной пласт они не могут пройти, по причине фильтрующей способности почвы.

Туберкулёзные палочки не так скоро погибают. Они годами сохраняются в земле. Тем не менее, они не причиняют никакого вреда и опасности для нашего здоровья, так как они быстро теряют свою злокачественность и становятся совершенно безопасными.

Совсем другое нужно сказать о сибиреязвенных бациллах. Они замечательно живучи и весьма долго сохраняют свою злокачественность. Опасность увеличивается ещё от того, что при помощи дождевых червей, указанные бациллы выносятся на поверхность земли. Но ведь это не всегда бывает, а только в редких и исключительных случаях, а такие случаи не могут служить достаточным поводом к серьёзным возражениям 159.

Таким образом, разлагающиеся трупы совершенно безопасны и безвредны как для воды, так и для воздуха. Для придачи большей убедительности нашему выводу, мы сошлёмся на слова одного довольно известного французского доктора 160: „воды, истекающие из земли, в которой погребены умершие, благодаря естественной силе очищения земли, которое совершается в течение их фильтрации сквозь геологические слои, не могут быть загрязняемы химическими продуктами разложения трупов или присутствием низших органических существ. Состав атмосферы кладбищ одинаков с составом атмосферы городов, к которым они имеют отношение, и никакого заражённого воздуха не может быть на кладбищах, которыми пользуются согласно принципам гигиены, равно и воздушный слой, обнимающий их, не может служить приёмником патогенных зародышей, более ядовитых, чем в другом месте” (Cf. Д. Maout).

Также и мюнхенский проф. Макс Петтенкофер, специально исследовавший данный вопрос, на интернациональном конгрессе в Вене решительно заявил, что взгляды на вред и опасность от кладбищ совершенно изменились со времени точного исследования кладбищенской воды, воздуха и почвы и с введением статистики об учащении болезней и смертности. Более того, на основании своих исследовании, он нашёл, что вода из источников, вырытых на кладбищах, оказывается даже гораздо чище, чем взятая из источников в окрестностях, населённых живыми людьми. Воздух же на кладбищах совершенно свободен от вредных миазмов.

К такому же выводу пришёл и другой исследователь – специалист д-р Miquel: он ставил в почву на различных кладбищах Парижа особые трубки, которыми высасывал могильный воздух, и по исследованию его нашёл, что он совершенно свободен от болезнетворных микроорганизмов.

Проф. Гофман и лейпцигский медицинский советник, д-р Siegel, также тщательно исследовавшие этот вопрос, заявили на собрании Немецкого Общества Народного Здравия, что ни в каком отношении нельзя указать вреда для здоровья ни на одном из обследованных ими саксонских кладбищ.

Этот вопрос подробно и всесторонне обсуждался и на Венском конгрессе Народного Здравия, который вынес такую резолюцию: санитарные недочёты, приписываемые положению кладбищ, в превышающем большинстве случаев не имеют оснований и не выдерживают соответствующей делу критики 161.

Ещё раз повторяем, кладбища для окрестных жителей безопасны. Разлагающиеся в могилах трупы не заражают ни воздуха, ни воды. Посему, погребение трупов не вызывает никаких неудобств и опасений в гигиеническом отношении.

Совсем иначе обстоит дело с сожжением трупов. Тут больше вреда, кажется нам, и больше опасности! Недаром эпидемии господствовали так сильно и так долго в тех местах, где трупы предавались сожжению, а не погребению. Да иначе и быть не может. И вот почему. При сожигании трупов производится огромное количество газов, которое сразу появляются в окружающей атмосфере, и эти газы заражают воздух.

Нам могут возразить, что различного рода бациллы, бактерии, микробы погибают при высокой температуре. Вместо ответа на это возражение мы напомним опыты Даллингера, который нашёл, что низшие существа обладают поразительной и неразрушимой живучестью, так что некоторые из них не могли быть убиты, когда их подвергали действию огня 162.

В заключение критического разбора первого возражения против погребения трупов скажем ещё два слова.

Если кладбища в санитарном отношении не представляют ничего вредного и опасного для общественного здоровья, то откуда сыр-бор загорелся? На чём основаны все вышеприведённые возражении и протесты против погребения трупов? Неужели на одном только недоразумении?

Нет, основания, конечно, были, и не только пустого, но даже серьёзного характера, иначе серьёзные учёные, люди большого ума и великих знаний, не разделяли бы их. Эти основание коренились, главным образом, в неправильном ведении кладбищенского дела, в переполнении кладбищ трупами, в устройстве общих, братских могил, куда полагались не только десятками, но даже сотнями, как это было в своё время на парижских кладбищах. При таких условиях кладбища были, несомненно, вредными и опасными для общественного здоровья. Но при правильном ведении дела, они в санитарном отношении не заставляют желать ничего лучшего, что подтверждает знаменитый гигиенист Ф. Ф. Эрисман в своей статейке „Кладбища”, помещённой в 29 полутоме энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона.

Перейдём теперь к разбору другого возражения.

Приверженцы трупосожжения вооружаются против погребения в земле ещё по мотивам общественно-экономического свойства. Они говорят: „кладбища не только вредны и опасны для общественного здоровья, но и для общественного хозяйства, для народного благосостояния. Кладбища отнимают всегда самые лучшие, самые ценные и плодородные участки земли. Эти участки с каждым годом всё растут и растут, мёртвые постепенно отвоёвывают да отвоёвывают землю у живых, а между тем, какое огромное количество десятин земли получилось бы от кладбищенских участков, как много прокормили бы они бедных семейств, как сильно увеличили бы народное благосостояние! Возьмём, к примеру, только большие города. Вот хотя бы один Париж. В нём ежегодно приходится хоронить 50.000 человек. На каждую могилку требуются не меньше двух квадратных метров поверхности по таковому расчёту: 2 м в длину, 0,5 м на ширину могилы, и 0,5 расстояния от соседней могилы. Приняв во внимание, что, приблизительно для одной десятой части погребаемых, родственники приобретают землю „на вечные времена”, мы получим, что в одном только Париже каждый год устраняется из употребления 10.000 кв. метров, или 2 десятины. Кроме того, каждые десять лет приходится бросать по 90.000 кв. метров, или по 17 десятин, в виду того, что в одной могиле нельзя хоронить более 2–3 трупов. И вы теперь сосчитайте, какая огромная цифра десятин земли, земли, нужно заметить, весьма плодородной и ценной, ушла под одни только кладбища во всём образованном мире! Страшно подумать! Тысячи, десятки тысяч десятин! А будь у нас крематории, все эти несколько сот тысяч десятин земли ушли бы, разумеется, на общественные нужды, на увеличение достатка, на прокормление многих бедных семей”.

Так говорят сторонники трупосожигания. Посмотрим, насколько эти аргументы правдоподобны и основательны.

Прежде всего, необходимо сказать несколько слов о том, что ведь не каждый год требуется прибавка земли к кладбищенскому участку. Существуют известные, законом определённые сроки, по истечении которых роют могилы на старых местах и кладбища, таким образом, заполняются трупами вторично. У нас, в России, этот срок ограничен 30 годами. Во Франции 5(0?) и т. д., смотря по тому, где какая почва и какой климат, где трупы скорее разлагаются и превращаются в прах, а где медленнее. При такой системе погребения не понадобится отводить новые участки земли под устройство новых, и на расширение старых кладбищ. Так что опасаться того, будто мёртвые всё более и более отнимают места у живых, совсем не приходится.

Далее. Устройство крематориев и самое трупосожигание стоит, можно сказать, больших денег. Вот, например, таблица Вейля, показывающая стоимость сожигания трупов в различных местах и в печах различных систем:

Город Система печи Продолжительность в часах Стоимость

Предварительного нагревания Озоления В марках В рублях

Милан 163

Горини – 2 4 1 р. 23 к.

Париж Горини – 2 40 12 р. 36 к.

Туазуль и Фраде – 1,25 – –

Мюллер в Фише – 0,75 – –

Гота Сименс 4–5 2,5 80 24 р. 72 к.

Цюрих Бурри 9 2,5–3 80 24 р. 72 к.

Оффенбах Клингенстьерн 4 2 – –

Гейдельберг Клингенстьерн 4 2 25 7р. 72 к.

Гамбург Шнейдер 3–4 1,5–2 8 2 р. 47 к.

Берлин Шнейдер – – 100 30 р. 90 к.

Словом, в тех местах, где имеется крематорий, похороны, считая тут и сожжение трупа, обходятся не дороже 150 марок, т. е. 45 р. 35 копеек. Между тем, погребение на кладбище стоит нашему крестьянину не более 5 рублей. Значит, сожжение трупа стоит в девять раз дороже, чем погребение.

Если же трупосожигание обходится во столько раз дороже погребения, то неужели можно говорить о преимуществе нового способа погребения в экономическом отношении? Неужели можно сказать, что земля, отведённая под кладбища, приносит ущерб городскому и сельскому самоуправлению? Что в материальном отношении лучше сожигание трупов, чем погребение?

Нет, нет, в нет. Кладбища значительно сокращают наши расходы по погребению, посему в экономическом отношении пальма первенства и удобства принадлежит им, а не крематориям. С этим соглашаются и некоторые сторонники трупосожигания, например, Магнус Блауберг. Зачем же после этого говорить о преимуществах трупосожигания в общественно-экономическом отношении? Мы, право, не понимаем.

Остаётся последнее возражение, те историко-археологические данные, какие приводят нам сторонники трупосожигания в защиту своей идеи.

Мы, православные христиане, твёрдо верим и из древнейшей в мире книги, Библии, знаем, что первоначальным и общим обычаем древнейших народов было не сожигание трупов. Вот, например, несколько исторических справок из патриархальной жизни еврейского народа:

„Умерла Сара в городе Арвоце… И сказал Авраам сынам Хеттеевым, говоря: переселенец и пришелец я между вами, дайте мне приобрести гроб между вами, чтобы погребсти мертвеца моего” (Быт. 23:2–4).

„Умер Авраам… и погребли его Исаак и Исмаил, два сына его, в пещере… которую приобрёл Авраам от сынов Хеттеевых” (Быт. 25:9–10).

„И, ослабев, умер Исаак… и погребли его Исав и Иаков, сыновья его” (Быт. 35:29).

„И сказал Иаков своим сыновьям: погребите меня с моими отцами в пещере, которая в селе Ефрона Хеттеянина… Там погребли Авраама и Сарру, жену его; там погребли Исаака и Ревекку, жену его; там погребли и Лию” (Быт. 49:29, 31).

Что погребение практиковалось не только в патриархальный период жизни, но и после него, видно из того, что у евреев существовали частные и общественные кладбища. См., например: Суд. 8:32; 2Цар. 21:14; Иер. 26:23. Эти кладбища ютились всегда на самых лучших живописнейших местах, либо в садах (4Цар. 21:18), либо в пещерах или скалах, иногда в полях (Быт. 23:11). Лучше же всего говорит в пользу повсеместного обычая погребения у евреев то, что этот обычай считался в среде богоизбранного народа священною обязанностью: „Чадо, – говорится в Библии, – над мёртвым пролей слёзы и, если он многострадален был, начни плач; достойно приготовь тело его и не презри погребения его” (Сир. 38:16), а сожигание – позорною казнью, какой предавали только трупы блудниц и преступников, да и то не всегда, а только в исключительных случаях (Быт. 38:24; Лев. 20:14; Лев. 21:9; Исх. 30:30). Словом, быть не погребённым считалось у евреев великим бесчестием (1Цар.17:46; 4Цар. 9:10; Иер. 12:18–19).

Несмотря на столь ясные, неопровержимые и вместе с тем положительные данные в пользу того, что предание земле было единственным способом погребения у евреев во все периоды их исторической жизни, защитники трупосожигания утверждают иное. Они говорят, что наряду с погребением у евреев существовал обычай сожигания трупов. Так, в 1 книге Царств повествуется, что трупы первого еврейского царя Саула и его сыновей были сожжены со всеми почестями ночью в Вефсине жителями города Иависа Галаадского (1Цар. 31:12).

Да, трупы Саула и его сыновей действительно были сожжены на костре. Но этот необычайный у евреев способ погребения был применён в настоящем случае по нужде. Евреи, прежде всего, хотели положить предел дальнейшим издевательствам над трупами со стороны филистимлян, а этого они могли достичь только путём сожжения трупов. Не могли же они, в самом деле, нести в царский склеп по неприятельскому стану полуразложившиеся трупы? Это было в высшей степени рискованно и сопряжено с большими затруднениями. Когда же миновала опасность и когда устранены были препятствия к погребению, кости царя Саула и его сыновей с подобающими почестями были погребены в дубраве, что в Иависе (см. 1Цар. 31:14). Из приведённых обстоятельств видно, что данный случай был исключительным явлением в среде еврейского народа, а на исключительных фактах, как известно, нельзя основывать своих взглядов.

Защитники трупосожигания идут дальше. Они утверждают ещё большее, именно: будто в период царей сожигание трупов считалось у евреев весьма почётным погребением, которого удостаивались только цари, да знатные граждане. Это видно, говорят они, из того, что труп иудейского царя Асы в знак особенной почести был положен, по свидетельству 2-й книги Паралипоменон, на костёр и сожжён с множеством благовоний (2Пар. 16:14). Напротив, как о большом бесчестии упоминается ниже о лишении этого весьма почётного погребения для трупа иудейского царя Иорама (2Пар. 21:18–19).

Что сказать по поводу приведённых фактов? Неужели сожжение тел Саула и его сыновей было не исключительным явлением, а довольно употребительным среди членов царской фамилии? Неужели кроме погребения тел евреи допускали ещё и сожжение?

Проверим ссылки и факты. О погребении Асы в Библии сказано так: „и похоронили его (Асу) в гробнице, которую он устроил для себя в городе Лавидовом, и положили его на одре, который наполнили благовониями и разными искусственными мастями и сожгли их для него великое множество”. О погребении другого царя Иорама, в Библии говорится так: „он умер в жестоких страданиях, и не сожёг для него народ его благовоний, как делал для отцов его”.

В приведённых библейских цитатах ни одного слова не сказано о сожжении царских трупов. Если речь и идёт о сожжении, то не трупов, а благовоний, которые евреи имели обыкновение сжигать пред царскими гробами. Значит, в данном случае мы имеем дело с литературной нечистоплотностью наших противников, с передёржкою, каковая совершенно недопустима в добросовестном решении серьёзных, да и вообще всяких вопросов.

– Но ведь в книге Амоса (Ам. 6:9–10) говорится о сожигателе, значит, трупосожигание всё-таки практиковалось у евреев? – возражают нам сторонники кремации.

– Совсем нет. Ведь в цитируемом месте имеется в виду сожигатель не трупов человеческих, а обычных при погребении благовоний.

– Откуда это видно? – спрашивают нас пропагандисты нового погребения.

Из 5стиха 34 главы книги пр. Иеремии, где говорится: „Ты (Седекия) умрёшь в мире и, как для отцов твоих прежних царей… сожигали при погребении благовония, так сожгут их и для тебя”.

Таким образом, в Ветхом Завете нет никаких оснований в пользу сожигания трупов. В этом, помимо всего прочего, убеждает нас ещё всеобщий протест евреев против западного нововведения, протест, исходящий из желания примирить, согласовать современный способ погребения с ветхозаветным. Если же в Ветхом Завете нет оснований в пользу кремации, значит, древне-исторические данные говорят не за сожжение, а за погребение трупов.

Магнус Блауберг, один из защитников оцениваемой нами идеи, высказывает предположение, будто сожигание трупов встречалось нередко среди христиан 3 или 4 века.

Подобные предположения существуют, но подобных фактов история не знает, не существует даже каких бы то ни было оснований к высказываемым предположениям. Напротив, решительно всё: и существование в древне-христианской церкви особого класса могильщиков, и римские катакомбы, и процветание церквей и монастырей среди кладбищ (усыпальниц), и древние церковные молитвы в чине погребения мёртвых и мн. др., – всё это указывает на то, что христианская Церковь освятила зарывание умерших в землю ненарушимой практикой с самого своего основания.

Защитники трупосожигания ссылаются ещё на пример древних греков и римлян, но и эта ссылка малоубедительна.

По свидетельству классических писателей, у древних греков микенского периода исключительным и единственным приёмом погребения было зарывание трупа в землю, а не сожжение его. Это обстоятельство объясняется религиозными воззрениями того времени. Древние греки верили, что человек и после своей смерти, в могиле, ведёт жизнь, аналогичную земной, здешней. Чувство человечности, посему, требовало, чтобы трупы зарывали в землю, отдавали матери-земле, а не сожигали их. Целые греческие общества, как например, приверженцы Елевзинских мистерий, Пифагорейцы, по принципу отвергали сожжение трупов. Но со времени Троянской войны мало-помалу начал входить в употребление обычай сожигать трупы. Впрочем, этот обычай не имел будущности. Как оказалось по раскопкам, введение кремации в эпоху гомеровской эпопеи далеко не заменило зарывания в землю. В классическую эпоху Греция продолжала оставаться верной древнейшему способу погребения.

Что касается римлян, то первоначальным способом погребения у них было зарывание в землю, как свидетельствуют об этом Цицерон (De legibus 11, 22, 26), Плиний (1, VII, 44) и надгробные слова, встречающиеся в древнейших обрядах и обычаях славных римлян: „да будет тебе земля лёгким покрывалом! Ты не будь тяжела (земля) – чтобы тебе легко покрыть кости. Да покоятся кости нежно! Любезная земля! дай убежище костям!” 164. В классическую эпоху наряду с этой формой погребения появилась и другая, чрез сожжение, ставшая повсеместной и общеупотребительной формой в век республики и в первые столетия римской империи. Но с появлением христианства, под влиянием идей о загробной жизни, эта новая форма пошла на убыль. Сожжение трупов стало употребляться всё реже и реже. Наконец, оно было совсем оставлено. Писатель конца IV и начала V века Макробий говорит, например, что обычай сожжения умерших уже чужд его времени.

То обстоятельство, что обычай сожигания трупов явился в греко-римском мире в эпоху частых и продолжительных войн, не раньше, толкает нас на признание той мысли, что указанный обычай был уступкой своему времени, вынужденным обычаем. Опасались осквернения могил врагами, боялись эпидемических заболеваний во время войны, остерегались заразиться при перенесении убитых в отдалённые гробницы предков и т. д. Вот и прибегли к трупосожиганию, как такому способу погребения, который исключал всякую возможность указанных опасений и тревог. Когда же кончался военный период, и наступали мирные времена, старый обычай погребения вновь оживал и получал полные права гражданства. А сожигание трупов отходило в область предания.

Итак, трупосожигание у древних греков и римлян, несомненно, существовало, только оно, как мы видели, вызывалось особыми, можно сказать, исключительными обстоятельствами. Но у нас таких условий и обстоятельств, к счастью, совсем не замечается, посему и ссылаться в защиту трупосожигания, например древних греков и римлян, по меньшей мере, неосновательно и ненаучно.

Этим мы и закончим критический обзор всех приведённых оснований в защиту нового способа погребения. Не трудно видеть, что все эти основания, и исторического, и экономического, и гигиенического характера не отличаются достаточной полнотой, обстоятельностью и убедительностью, так что менять свои вековые традиции, обычаи и убеждения из-за каких-то сомнительных и легковесных „научных положений” было бы грубою и непростительною ошибкой с нашей стороны.

Итак, никаких достаточных оснований и побуждений к замене погребения трупосожжением мы не нашли. Но какие же достоинства древнего погребального обычая? Какие преимущества его пред трупосожиганием? Что заставляет нас отстаивать старый способ погребения и отрицать новый? Вот вопрос.

Мы думаем, что всякий вдумчивый, серьёзный, мало-мальски верующий человек станет защищать современный погребальный обычай по многим соображениям: и по религиозным, и по нравственным, и по эстетическим и, наконец, по юридическим.

Рассмотрим каждую группу соображений в отдельности.

Религиозные воззрения христиан не позволяют признать трупосожжения. И не позволяют в силу вот каких причин и соображений.

Христиане во всей своей жизни и деятельности руководствуются учением Христа Спасителя. А в учении Иисуса Христа нет никаких поводов и оснований к признанию трупосожжения за желательный способ погребения. Напротив, в нём есть положительные данные, свидетельствующие о том, что постоянной, неизменной и желательной формой погребения должно быть зарывание трупов в землю, а не сожигание. Так, когда некто попросил Иисуса Христа пойти прежде похоронить своего отца, а потом уже стать в ряды Его учеников, то Господь ответил ему: „предоставь мёртвым погребать своих мертвецов, а ты иди, благовествуй Царствие Божие” (Лк. 9:60; Мф. 8:22). Сказано „погребать”, а не сожигать. Равным образом, и в других случаях Спаситель говорил только о погребении, а не о сожжении. Например, обличая гордых, самолюбивых, кичившихся своим благочестием и происхождением от Авраама фарисеев, Он сравнивал их с повапленными гробами: „Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мёртвых и всякой нечистоты” (Мф. 23:27). В Своих притчах Господь тоже употреблял образы погребения трупов, а не сожжения: „умер богач и похоронили его” (Лк. 16:22). Словом, во всех речах, во всех притчах, во всех случаях, когда Христос говорил о погребении, – Он имел в виду не сожжение, а зарывание в землю. Он, видимо, и не допускал другого способа погребения, что видно из следующих Его слов: „наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия, и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения” (Ин. 5:28–29). Это время будет перед вторым пришествием Христа и, если в это время Спаситель предвидит существование гробов, то ясно, что Он стоял только за погребение трупов, а не за сожжение.

Апостолы тоже не допускали нового способа погребения. Они тоже стояли за зарывание трупов в землю, а не за сожжение. Не потому, конечно, что они ничего не знали об этом. (Ведь ап. Павел и ев. Иоанн получили широкое по тому времени образование, и им, без сомнения, был известен новый способ погребения). А потому, что так учил об этом Сам Христос. Вот характерные по данному вопросу слова апостола Павла: „сеется в тлении, восстаёт в нетлении”… „сеется тело душевное, восстаёт тело духовное” (1Кор. 15:42, 44). Из них видно, что апостол имеет в виду погребение только в смысле зарывания трупов в землю.

Если же Христос Спаситель и Его ученики выразили такую волю, что тело усопшего должно подлежать не процессу сожигания, а разложению в земле, то, значит и мы, христиане, должны держаться древнего погребального обычая, должны погребать тела умерших, а не сожигать. „Сия бо есть воля Божия”.

С религиозной стороны есть ещё одно препятствие к тому, чтобы ввести трупосожигание. Именно, пришлось бы переправлять и изменять христианский чин погребения. Ведь все молитвословия и песнопения, обряды и обычаи, входящие в этот чин, приспособлены к христианскому погребению, а не к европейскому сожиганию. Так что, с отменой погребения и с введением у нас трупосожигания, пришлось бы отменить и церковный чин отпевания, так как при новом способе погребения некоторые из обрядов и молитв потеряли бы своё значение, и церковный чин отпевания оказался бы решительно неприменимым к умершему, поступающему в сожигательную печь. Церкви пришлось бы создавать новый образный язык, на что, конечно, она никогда не решится. И церковь, верная хранительница Св. Предания и священных обрядов, вправе отказать в них тем, кто презирает их столь глубокий религиозный смысл.

О том, что новый способ погребения может подорвать доверие к церкви и усилить новыми членами старообрядческий раскол, мы уже не говорим.

О других препятствиях с религиозной точки зрения к канонизации сожжения трупов говорит приснопамятный Амвросий, архиепископ харьковский 165.

Вот его слова:

„Тело христианина, запечатлённое и освящённое святыми таинствами, оставляющее вместе с душою храм Духа Святого, предназначенное к воскресению и воссоединению с обитавшим в нём духом для блаженной жизни в вечности, и по смерти чествуется в православной церкви внесением в храм и молитвами об успокоении души, с ним разлучившейся. Тело наше умирает естественною смертью во исполнение суда Божия, изречённого падшим прародителям: смерию умреши; и чрез погребение в земле оно предаётся естественному разложению в точное исполнение той же воли Божьей: земля еси и в землю отыдеши. Посему, если умерщвление живого тела есть преступление, то и сожжение усопшего тела христианина есть, по меньшей мере, своеволие, противное воле Божьей, которая иногда являет себя в нетлении телес святых и чудодействиях чрез их останки. Скольких сокровищ веры и благодати лишилась бы православная церковь и наша русская земля, если бы в христианской древности мог быть введён обычай сожигать тела усопших. И как нельзя между людьми живыми в настоящее время различить, кто из них праведник, так нельзя и между усопшими телами узнать, чьё тело должно быть предназначено к сожжению. Поэтому, сожигание христианских тел должно быть признано делом кощунственным. Обычай сожигать тела идёт из древности языческой, когда ещё не имели и понятия о санитарных условиях, и стоял в близком отношении к культу огнепоклонническому. Восстановлять этот обычай во времена христианские может только наука, потерявшая идею о разумном и духовном значении предметов вещественных. Храня дух и воззрения христианские, и наш русский народ останки предков почитает священными, и погребение их в родной земле делает для него эту землю ещё более драгоценною.

Живущее поколение русских людей всегда дорожит возможностью по смерти лечь рядом со сродниками и друзьями, смешать свой прах с их прахом”.

Затем, введение в практику трупосожигания весьма печальным образом отразилось бы на судебно-медицинских делах, ведь если мы зарываем труп в землю, то всегда имеем возможность проверить – от каких причин: естественных или насильственных наступила смерть того или другого человека. Об этом скажут нам либо сохранившиеся останки, либо окружающая их земля. При сожжении трупов для нас теряется возможность констатировать совершенное преступление. Все следы преступления погибают в огне. Так что новый способ погребения положил бы огромные и серьёзные препятствия нашему правосудию к раскрытию преступлений против жизни ближнего; многие преступления замаскировал бы, предал неведению, сделал бы ненаказуемыми, не отомщёнными и т. д. Происходящая отсюда безнаказанность преступников, без сомнения, увеличила бы преступления в нашем отечестве и сильно подорвала бы общественную нравственность 166.

Защитники трупосожигания обыкновенно протестуют против таких опасений и заключений и утверждают, что, вследствие трудности обнаружения органических ядов в трупах, нельзя бывает порою ручаться за правильность судебно-медицинской экспертизы. Приводим полностью их мотивировку разбираемого возражения: „образующиеся произвольно при разложении трупов яды, известные под именем птомаинов, очень схожи с наиболее важными органическими ядами, и их легко признать за введённые искусственно; констатирование же мышьяка в трупных останках сопряжено со многими затруднениями: так, мышьяк может оказаться в земле и без трупа, равно ядовитые вещества могли быть червями перенесены с одного трупа на другой и т. д. Отсюда при исследовании трупов является возможность смешать с симптомами насильственного отравления симптомы совершенно естественные, которые ничего общего не имеют с каким-либо преступлением”.

Так говорят защитники крематориев. Теперь посмотрим, что говорят нам факты.

Итальянский доктор Тарчини-Бонфанти, приверженец трупосожигания, нужно заметить, однажды заявил в Миланском суде, что, в течение двадцатишестилетней его практики он только 10 раз получал от суда предписание произвести по вырытии трупа медицинское исследование и что из десяти случаев только четыре повели к открытию преступления. По показанию немецкого профессора Кухенмейстера, тоже сторонника кремации, ему однажды удалось найти в мягких частях девятилетнего трупа 0,2 грамма мышьяка и, таким образом, констатировать факт отравления.

Пусть эти случаи будут довольно редки и исключительны, но они всё-таки поддерживают значение судебно-медицинской экспертизы, немного обуздывают страсти не в меру расходившихся преступников рецидивистов, отчасти гарантируют общественную безопасность. Зачем же лишать эти случаи их благоприятной почвы, их единственного источника? Зачем уничтожать погребение трупов и заменять его трупосожжением? Напротив, в интересах истины, справедливости, общественной безопасности, нужно дорожить подобного рода случаями, а не пренебрегать ими, нужно расчищать пред ними дорогу, а не забрасывать, словом, следует предпочесть зарывание в землю трупосожиганию!

Наконец, погребение не производит такого тяжёлого, гнетущего впечатления, не оскорбляет так эстетического чувства, как трупосожигание. Это видно из описания впечатлений наших соотечественников, наблюдавших за границей сожжение человеческих тел.

„Мы прибыли, – пишет один русский путешественник 167, видевший сожжение трупа в Милане в 1890 году, – мы прибыли в момент окончания сожигания трупа, принадлежавшего бедному семейству. Удушливый запах разложения, несмотря на превосходную вентиляцию, ещё носился в воздухе и вызывал тяжёлое впечатление. Заведующей, покончив процедуру и передав прах родственникам, любезно предложил нам свои объяснения. Всё делается очень просто и скоро; покойника кладут на особую длинную железную повозку. Повозка прикрывается траурной овальной крышкой и в таком виде подвозится к печи. При посредстве колёсиков, она быстро вдвигается по рельсам в печь, а крышка остаётся вне её. Наружная дверь печи закрывается, пускаются газовые огни и в 55 минут весь труп сгорает, в полном смысле слова как бы испаряется. Для родственников имеется в печи боковое окошечко, чрез которое они могут в последний раз посмотреть на своего бывшего родного и даже следить, как он быстро улетучивается… Когда труп сгорит, печь открывается, повозка вытаскивается, и вы видите пустое место; на металлическом дне повозки лежат какие-то кусочки обгорелых костей. Здесь весь бывший человек… Эти остатки подбираются лопаткой, и укладываются в глиняный гробик или металлическую, или в стеклянную урну, и передаются родственникам для погребения. Для сожигаемых устроен особый склеп. Эти миниатюрные могилки также украшаются надписями, изображениями и фотографическими карточками покойников. Не всё ли равно, кажется, быть погребённым и потом истлеть, испариться, быть сожжённым и потом погребсти какие то останки? Но надо видеть и перечувствовать это быстрое исчезновение покойника, чтобы, не колеблясь, отказаться от таких похорон; вся видимость исчезновения уж слишком прозрачна, чтобы не сказать – груба. Пожалуй, и хорошо, что мы, русские, ещё не знаем прогресса Запада в этом смысле”!

Эмиль Золя, французский романист, так выразился по вопросу о кремации 168:

„Вы желаете узнать один из пунктов моего завещания о судьбе моего трупа. Сожигание трупов имеет за собою то, что оно – чистая операция. Однако я думаю, что оно войдёт в употребление весьма медленно, ибо оно оскорбляет, не знаю почему, наше представление о долге любви к покойным. Что касается моего личного мнения, то откровенно сознаюсь, я его уяснил себе. Я думаю, что самое лучшее в настоящем случае предоставить решение тем, кто останется после нас и любит нас. Они одни могут испытывать горе или радость”.

Вот какое тяжёлое и гнетущее впечатление оставляет после себя сожжение трупов. Совсем не то бывает при погребении. При погребении уже другая картина, другие впечатления, другие думы и переживания. О том, что именно происходит в вашей душе, при виде покойника, прекрасно говорит в своём знаменитом „Московском сборнике” К. П. Победоносцев.

Он пишет 169:

„У нас, в России, характерная народная черта – религиозное отношение к мёртвому телу, исполненное любви, нежности и благоговения. Из глубины веков отзывается до настоящего времени, исполненный поэтических образов и движений, плач над покойником, превращаясь, с принятием новых религиозных обрядов, в торжественную церковную молитву. Нигде в мире, кроме нашей страны, погребальный обычай и обряд не выработался до такой глубокой, можно сказать, виртуозности, до которой он достигает у нас; и нет сомнений, что в этом его складе отразился наш народный характер, с особенным, присущим нашей натуре, мировоззрением. Ужасны и отвратительны черты смерти повсюду, но мы одеваем их благоговейным покровом, мы окружаем их торжественною тишиной молитвенного созерцания, мы поем над ними песнь, в которой ужас поражённой природы сливается воедино с любовью, надеждою и благоговейной верой. Мы не бежим от своего покойника, мы украшаем его в гробе, и нас тянет к этому гробу – вглядеться в черты духа, оставившего своё жилище; мы поклоняемся телу и не отказываемся давать ему последнее целование, и стоим над ним три дня и три ночи с чтением, с пением, с церковною молитвою. Погребальные молитвы наши исполнены красоты и величия; они продолжительны и не спешат отдать земле тело, тронутое тлением; – и когда слышишь их, кажется, не только произносится над гробом последнее благословение, но совершается вокруг него великое торжество в самую торжественную минуту человеческого бытия!

Но стоит непосредственно вслед за этим предать дорогой нам труп сожжению, всё это успокоение, навеянное церковными молитвами, и примирение, сошедшее внезапно к нам в душу, исчезнут моментально, в мгновение ока и, притом, безвозвратно. А взамен их придут горечь, отчаяние, ужас, отвращение, страх и неприятная, дикая и мучительная жуть.

Подводя итог всему вышесказанному, мы должны сказать, что если трупосожигание не имеет никаких преимуществ пред зарыванием в землю, и если оно не оправдывается ни религиозными, ни эстетическими, ни нравственными и судебно-медицинскими, ни историческими, гигиеническими и общественно-экономическими соображениями, то зачем, собственно, предпочитать его погребению, древнему, освящённому многими веками и тысячелетиями обычаю?

Мы право не понимаем.

Свою статейку мы заключим весьма оригинальными и в тоже время весьма сильно сказанными словами известного у нас в России В. В. Розанова:

„Сожжение всё-таки ужасно, и вот чем: образ, вид, очертание тела, лица и, наконец, связь частей дорогого покойника абсолютно уничтожаются; и как?! – фабричным способом, в огромной печке, через какой-то раскалённый газ! Вот эта фабрика уничтожения тел и ужасна: „ты прожил свой век и умер; теперь мы живём и не хотим нюхать ни твоей вони, ни опасаться заражения от тебя воды или земли. Сгинь вовсе!.. Да, мы и придумали как тебя… свести к нулю: мы сожжём тебя”. В круге этой мысли есть нечто ужасное и это ужасное лежит в отчуждении живых людей от умерших, сегодняшних от вчерашних. Ужасно потому, что грубо, ужасно, потому что цинично…”

Хоронить в земле – предпочтительнее, потому что тут выражается, что мы не тяготимся покойниками, что хотя они и умерли, но самые тела их дороги нам. Кстати, в видах введения в некоторые скромные границы нашего христианского самомнения, сделаем одно параллельное историческое припоминание: однажды Перикл вернулся с битвы, морской битвы, победителем. Его спросили:

–А подобрал ли и похоронил ли ты тела убитых? Битва была очень трудна, и победа почти неожиданна. Именно впопыхах, с радости, афиняне-победители и сам Перикл забыли о долге к погибшим. Тела не были подобраны и похоронены; кстати, не легко их было и собирать по морю и везти на землю. Но это едва не стоило головы Периклу и другим вождям. Их победа была сброшена насмарку, вместо награды они получили жесточайшие порицания и, как говорю, их едва формально не потребовали к суду и не казнили за кощунство, за святотатство! Так чувствовали язычники, но не так чувствуем мы, христиане, стремящиеся к трупосожжению…

Неуважение, цинизм, глубочайшее непонимание святыни смерти, святыни реликвий: истинное неуважение чувства родства. Просто свинство. Иначе и назвать нельзя 170.

* * *

156

По крайней мере, в 1-й Государственной Думе уже подымался этот вопрос, но ему не дали хода. И в 3-й Думе, по сообщению газеты „Колокол” от 19 августа 1908 года, один из депутатов, некто Оппенгейм, тоже намеревался внести на обсуждение Думы вопрос „об устройстве крематориума” хотя бы в С.-Петербурге, но его намерение, к счастью для нас, не перешло в решимость.

157

При составлении настоящего очерка у вас, под руками, была следующая литература:

1) „Наука и жизнь”, 1891 г. №№ 24–26; 1892 г. № 7.

2) Проф. Моск. Унив. В. Богословского: „О кремации, как рациональном способе борьбы с эпидемиями”. Москва, 1897 г.

3) Его же: „Погребение или сожжение?”. Москва, 1898 г.

4) Баженова: „Жечься или в земле тлеть?”. Кострома, 1909 г.

5) Смирнова: „Новый способ погребения умерших на Западе”, см. в журн. „Радость Христианина”, Июль – Август 1898 г.

6) М. Блауберга: „Сожигание трупов”. Энцикл. сл. Брокгауза и Эфрона, т. 60. 1909 г.

7) Газеты: „Биржевые Ведомости” 2 сент. 1908 г. „Не пора ли сожигать мертвецов?”, „Новое время”: „Варварский и отвратительный обычай” № 5273, 1890 г., „Церковный Вестник” 1906 г. № 20. „Русские Ведомости” 1897 г. № 97: „Церковная Правда” № 8–9 за 1913 г.

158

Например, в Будапеште (1894 .), в Лондоне (1891 .) и др.

159

Сведения эти почерпнуты нами из статьи гигиениста Эрисмана: „Кладбища”, помещённой в 29 т. энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона, стр. 281.

160

Dictionnaire de Theologie Catolique. A. Vacant et Margenot; 1908 г. Cremation, стр. 2322.

161

Эти сведения заимствованы нами из статьи М. Кедрова, помещённой в № 8–9 журнала „Церковная Правда”. 1913 г. Берлин.

162

Проф. Друммонд: „Естественный закон в духовном мире”. 1897 год. Москва, стр. 5.

163

Мы указываем цены и стоимость трупосожигания без перевозки трупа к крематорию. С перевозкой же стоимость повышается более чем втрое.

164

См. проф. Моск. Унив. И. Цветаева: „Погребальные обычаи римлян”. „Русский Вестник”. 1887 г. Январь, стр. 193 и др.

165

Письмо к попечителю московского учебного округа, князю Николаю Петровичу Мещерскому.

166

В 1874 году, когда парижский городской совет возбудил ходатайство о сожигании трупов, то встретил сильное противодействие со стороны гигиенического департамента Сены и о французском судебно-медицинском обществе, которые высказались в том смысле, что сожигание трупов дало бы возможность скрывать много преступлений.

167

„Новое Время”. 1899 г. № 5042.

168

„Новое Время”. 1890 г. № 5273.

169

„Московский Сборник”. 1896 г., стр. 218.

170

„Около церковных стен”, т. 1. 1906 г. СПб, стр. 104–105.

Тайна чудотворной силы св. икон

В современном обществе существует какое-то предубеждение против чудотворных икон. Говорят, что таких икон нет, что чудотворные иконы это не что иное, как профанация религиозного чувства православного народа, обман „попов”, заинтересованных в поднятии своего материального благосостояния, больше ничто.

Ввиду такого обидного отношения к нашей святыне, хочется лишний раз пересмотреть этот спорный вопрос, обсудить все выставляемые нам возражения и показать, что чудотворные иконы есть на самом деле, что они вообще могут быть, и существование их покоится не на народном невежестве, не на мнимой эксплуатации духовенства, а на глубоко психологических, неоспоримых основаниях.

Такого рода религиозно-философский этюд тем более необходим в настоящее время, что повсюду ведётся открытая, ожесточённая борьба против народной святыни, везде расшатываются и колеблются пьедесталы вековых драгоценностей церковного культа, оплёвывается и обесценивается всё близкое, дорогое и святое для церкви и для нас.

Начнём с разбора ходячего возражения. „Мы должны знать, – пишет Гальфдан Лангаард, как мыслят и чувствуют другие, чтобы научиться – как самим нам не надо мыслить и чувствовать”.

„Возможны ли чудотворные иконы и существуют ли они в действительности?” – спрашивают обычно нас „совопросники века сего”.

Конечно, да. Раз многомиллионная масса православного русского народа в течение многих веков благоговейно чтила и поклонялась чудотворным иконам, раз это чувство не только не охладевает в душе русского народа, а ещё более крепнет, растёт и развивается, то разве можно после сего сомневаться в наличности чудотворных икон? Ведь если бы никаких чудес не происходило при св. иконах, то их бы и не почитали за чудотворные. Затем, и религиозное чувство народа, как не получающее для себя никакой пищи, постепенно глохло бы, охладевало, замирало. Но раз оно крепнет, растёт, значит, оно находит обильную пищу для себя. Значит чудеса при св. иконах совершаются. А если так, то, значит, есть и чудотворные иконы.

„Если при св. иконах, – возражают далее нам, – происходят чудеса, то отчего они оказываются только или в давнее время или вдали от нас, и отчего они не явятся пред нашими глазами для нашего уверения?” 171

Это совершенная неправда. Чудеса при св. иконах совершаются не только вдали от нас, но и вблизи; не только в давнее время, но и в настоящее время.

Вот несколько примеров.

В 15 вёрстах от с. Осокоровки, Херсонского уезда, в селе Костромке, того же уезда, проживает жена псаломщика В. Назаревская, которая заболела и потеряла вдруг способность говорить. В течение трёх месяцев она искала помощи у врачей и по совету врачей должна была подвергнуться операции, но, зная, что исход операции не всегда благополучен, она решила обратиться к Врачу Небесному – Целителю всех недугов.

Вот что рассказывает сама больная: „Снится мне, что кто-то советует поехать в село Осокоровку и помолиться у иконы св. угодника Божия Иоасафа, привезённой из Белгородского монастыря. Я отправилась в Осокоровку, где остановилась у церковного старосты. В тот же день я, вместе с женой старосты, отправилась к настоятелю, прот. Корчинскому, просить помолиться у иконы угодника и совершить литургию. Была отслужена литургия и молебен святителю Божию Иоасафу, при чём жена протоиерея дала мне масла, которое было получено ею в г. Белгороде, во время открытия мощей святителя. Этим маслом, взятым из лампады, горевшей над ракой святителя, я, по указанию жены протоиерея, смазала горло. На другой день я снова была у литургии”. Прошёл день, и вот ночью церковный староста и жена его проснулись от говора. Каково же было их удивление, когда они увидели, что больная, до того времени объяснявшаяся только знаками, начала говорить, находясь в сонном состоянии.

„Когда меня разбудили, – рассказывает больная, я почувствовала страшную слабость, пот катился с меня градом.

Рано утром мы отправились к прот. Корчинскому, которым был отслужен благодарственный молебен, на котором присутствовало огромное количество молящихся”.

Это чудо произошло в позапрошлом году. Все свидетели и очевидцы его ещё живы. И публикация его, с точным обозначением местности, свидетелей и самой виновницы этого благодатного исцеления, показывает, что тут нет обмана, а всё сообщённое – правда.

А вот другой замечательный случай, бывший не так давно и не так далеко от нас.

В городе Ростове Великом проживает небольшое семейство Лепёшкиных. У Лепёшкиных была очень умная и добрая девочка Лиза, которая, будучи 10 лет от роду, в 1909 году подверглась какой-то непонятной беде. С ней начали приключаться припадки, которые с течением времени стали всё чаще и чаще повторяться. Родители её обращались за помощью к докторам, путешествовали по св. местам, но ни то, ни другое не помогало. 2 августа, того же года, припадок был особенно силен. Отец больной, измученный держанием бившейся дочери, в отчаянии воскликнул: „Матерь Божия, Владычица! или возьми её, коль так, на свои пречистые руки, или нам отдай”. В ту же минуту девочка утихла, впала в забытьё, и вот из уст её совершенно ясно и отчётливо послышались, как бы проговорённые кем-то другим, следующие слова: „молись Умилению Божией Матери”. После этого больная вскоре очнулась. Понимая слова, произнесённые больной, за указание свыше, но, не зная, где находится икона Умиления, родители её усердно молились Царице Небесной, чтобы она помогла им отыскать эту икону.

Молитва их была услышана. Тот же таинственный голос устами девочки указал, что искомая святыня находится в Благовещенской церкви города Ростова, куда они и отправились вместе с больной. Там, перед иконой, до того времени почти никому не известной, был отслужен молебен, после которого девочку исповедали, а на другой день и Св. Таин причастили. Вскоре после этого припадки больной как будто и утихли, но совсем не прекращались. Родители её уже снова хотели обратиться к врачам, но когда отец находился в забытьи, ему послышался голос: „не надо девочку возить никуда, а надо делать ванны, и в каждую ванну вливать по 5 капель моей воды, и будет здорова”. Таинственного голоса послушались, и девочка совершенно выздоровела 172.

Вот чудо, случившееся недавно и недалеко от нас. Как же после этого противники чудотворных икон осмеливаются утверждать противное?.. Если они сомневаются в приведённом факте, пусть обратятся к членам указанной фамилии. Лепёшкины ещё все живы, и они, в доказательство истинности совершившегося чуда, могут сослаться на посторонних свидетелей, что исключает всякую мысль об обмане.

Вот ещё пример.

15 января 1911 года, утром, послушница Скорбященского монастыря, в Москве, Марья Маркова, 18 лет, проходя мимо могилы усопшей игуменьи Евпраксии, вдруг потеряла сознание и упала. Когда её привели в чувство, то увидели, что она лишилась зрения. По распоряжению игуменьи, были приглашены врачи, которые признали состояние больной весьма опасным. Тогда она начала просить, чтобы ей принесли Нерукотворный образ Спасителя, находящийся в келье игуменьи, который, по её глубокому убеждению, исцелит её. Просьбы её продолжались несколько дней, и когда, наконец, 18 января был принесён образ, больная с необычайным рвением схватила икону, стала прижиматься к ней лицом, и чрез несколько минут радостно вскрикнула: зрение к ней вернулось в полной мере. После этого икона была перенесена в монастырскую церковь, где, в присутствии множества молящихся, привлечённых быстро распространившейся молвой о чудесном исцелении послушницы, было совершено благодарственное молебствие 173.

Последний пример.

Крестьянин хутора Зотова, Петровского уезда, Саратовской губернии, Михаил Смагин, 18 лет, днём 17 сентября 1911 г. почувствовал нестерпимую боль в колене левой ноги и к вечеру слёг в постель. Пробовали лечить ногу домашними средствами, но пользы не замечалось, а, напротив, болезнь усиливалась и скоро приняла опасную форму. Больной большую часть времени находился в бессознательном состоянии. Положение его было почти безнадёжное. 19 сентября, утром, приглашённый священник о. И. Казанцев напутствовал св. тайнами больного, которого для этого с трудом удалось лишь на несколько минут привести в сознание. Родители, ожидая с минуты на минуту смерти сына, в отчаянии бросились к священнику за советом, что им делать. Священник посоветовал искать помощи у новоявленного угодника Божия, святителя Иоасафа. Немедленно принесли из приходского храма икону св. Иоасафа, освящённую на мощах Святителя, и приложили к ней больного. Он как будто заплакал и открыл глаза. Потом уже сознательно три раза перекрестился и сам приложился к иконе, после чего уснул крепким сном. Проснувшись, он почувствовал облегчение, и сам оделся, а затем свободно простоял молебен с акафистом св. Иоасафу, который был отслужен тем же священником на квартире больного, в 4 часа дня. Свидетелями этого чудесного исцеление были: крестьянка хутора Зотова, Петровского уезда, г. И. Смагина, крестьянка села Вшивки, того же уезда, Е. Г. Свитнева, мещанка гор. Петровска, П. А. Комаевская и настоятель Свято-Николаевской церкви г. Петровска, священник Иоанн Казанцев 174.

Таких примеров можно привести не один десяток и не два, а несколько сот. Желающие ознакомиться с ними и убедиться, что чудеса при св. иконах совершались и совершаются с давних пор и никогда на долгое время не прекращались, могут обратиться к следующим книгам: Архиепископа Сергия: „Православное учение о почитании св. икон”, Е. Поселянина: „В похвалу Богородицы. Знамения Её благодатной чудесной силы, являемые верующим чрез Её св. иконы”; Снессоревой: „Земная жизнь Пресвятой Богородицы и описание святых чудотворных икон Её, – с изображениями в тексте”, а также ко всем епархиальным органам, где описывается каждый случай чудесного исцеления у местных святынь.

Но ведь все эти случаи, возражают нам противники чудотворных икон, описывают православные. Посему вполне возможно заподозрить их подлинность и достоверность. Вот, если бы о фактах исцеления при чудотворных иконах сообщали не заинтересованные в этом вопросе лица, т. е. не православные, а инославные, не верующие, а сомневающиеся, тогда другое дело. Тогда можно было бы дать веру всем сообщаемым случаям. А иначе мы вправе отрицать все приводимые вами примеры и не доверять вам, как лицам, заинтересованным в существовании чудотворных икон.

В ответ на речи такого рода и рассуждения нужно сказать, что не только верующие, но даже неверующие, и те свидетельствуют правдоподобность чудесных исцелений при св. иконах, и те говорят в нашу пользу.

Возьмём, например, Максима Горького. Ведь он атеист, как и сам аттестовал себя в своих мемуарах. Однако и он был свидетелем чуда при св. Иконе Божией Матери. Описывает он сей случай в „Исповеди” таким образом:

„Было это в Седмьозерной пустыне, за крестным ходом с чудотворной иконой Божьей Матери: в тот день ждали возвращения иконы в обитель из города, – день торжественный.

Стоял я на пригорке над озером и смотрел: всё вокруг залито народом и течёт тёмными волнами тело народное к воротам обители, бьётся, плещется о стены её…

У ворот обители чуда ждут: в небольшой тележке молодая девица лежит неподвижно: лицо её застыло, как белый воск, серые глаза полуоткрыты, и вся жизнь её – в тихом трепете длинных ресниц.

Подходят люди, смотрят больной в лицо, а отец мерным голосом говорит, тряся головой:

– Пожалейте, православные, помолитесь за несчастную, без рук, без ног лежит четвёртый год; попросите Богородицу о помощи, возместится вам Господом за св. молитвы ваши, помогите отцу – матери горе забыть…

Тысячи глаз смотрят вдаль, и вокруг меня плывёт, точно облако, тёплый и густой шёпот:

– Несут, несут!

Тяжело и медленно поднимается в гору народ, словно тёмный вал морской, красной пеной горит над ним золото хоругвей, брызгая снопами ярких искр, и плавно качается, реет подобно огненной птице, осиянная лучами солнца икона Богоматери…

Вокруг скорбные лица, тихий и печальный шёпот молитвы, отуманенные слезами глаза, и мелькают люди, творя крестное знамение.

Одиноко мне. Всё это для меня заблуждение, безрадостное, полное бессильного отчаяния, усталого ожидания милости 175.

Подходят снизу люди… Жалко силу веры, распылённую в воздухе.

Возбуждённо, но мрачно, и как бы укоряя, несётся по воздуху мощный крик:

– Радуйся, Всеблагая, радуйся!

В целом облаке пыли сотни чёрных лиц, тысячи глаз, точно звёзды млечного пути. Вижу я: все эти очи, как огненные искры одной души, жадно ожидающей неведомой радости.

Идут люди, как одно тело, плотно прижались друг к другу, как будто далёк их путь, но готовы они сейчас же неустанно идти до конца его.

Душа моя дрожит великой дрожью непонятной тревоги. Рванулся я, опрокинулся навстречу народу, бросился в него с горы и пошёл с ним и запел во всю грудь:

– Радуйся, благодатная Сила всех сил!

Схватили меня, обняли – и поплыл человек, тая во множестве горячих дыханий. Не было земли под ногами моими, и не было меня, и времени не было тогда, но только радость необъятная, как небеса. Был я раскалённым углём пламенной веры, был незаметен и велик, подобно всем, окружавшим меня во время общего нашего полёта.

Помню – остановилось всё около меня, возникло смятение, очутился я около тележки с больной, помню крики и топот:

– Молебен, молебен!

Было великое возбуждение: толкали тележку, и голова девицы немощно, бессильно качалась, большие глаза её смотрели со страхом. Десятки очей обливали больную лучами, на расслабленном теле её сгустились сотни сил, вызванных к жизни повелительным желанием видеть больную восставшей с одра, и я тоже смотрел в глубину её взгляда и невыразимо хотелось мне вместе со всеми, чтобы встала она, не себя ради, но для чего-то иного, пред чем и я, и она – только перья птицы в огне пожара.

Как дождь землю влагою живой, насыщал народ иссохшее тело девицы этой силой своей (силою веры), шептал он и кричал мне к ней:

– Ты – встань, милая, вставай! Подними руки то, не бойся! Ты вставай, вставай без страха! Болезная, вставай! Милая! подними ручки-то!

Сотни звёзд вспыхнули в душе её, и розоватые тени её загорелись на мёртвом лице её; ещё более раскрылись удивлённые и радостные глаза, и медленно шевеля плечами, она покорно подняла дрожащие руки и послушно протянула их вперёд – уста её были открыты и была она подобно птенцу, впервые вылетающему из гнезда своего.

Тогда всё вокруг ахнуло. Вздрогнул, пошатнулся народ и смешанно закричал:

– На ноги! Помогай ей! Вставай, девушка, на ноги! Поднимайте её!

Тихо идёт среди нас исцелённая, доверчиво жмётся ожившим телом своим к телу народа, улыбается, белая вся, как цветок, и говорит:

– Пустите, я – одна!

Остановилась, пошатнулась – идёт. Идёт точно по ножам, разрезающим пальцы ног её, но идёт одна, боится и смеётся, как милое дитя, и народ вокруг неё тоже радостен и ласков, подобно ребёнку.

Всюду праздник и праздничный гул. Идёт мимо меня некий человек, улыбается, спрашивает:

– Видел?

Обнял я его и поцеловал, как брата после долгой разлуки, и больше ни слова не нашлось у нас сказать друг другу. Улыбаясь, мы молча разошлись”.

Итак, констатируют действительность чудес даже те, которых совсем нельзя заподозрить в преданности христианской вере. Как объясняют они чудеса от св. икон, для нас не важно. Важно то, что они признают возможность чудес и сами были свидетелями их. Если же противники нашей веры оправдывают чудеса и свидетельствуют о них, то, как же тогда утверждают иные, что только православные говорят о чудесах при св. иконах? Нет, чудодейственную силу св. икон признают решительно все: и православные и неправославные, и верующие и неверующие. Пусть же смолкнет после сего неразумный голос „совопросников века сего”, утверждающих противное и возводящих на русское духовенство тяжёлое, обидное, и совсем незаслуженное обвинение!

„Но если так, – возражают нам современные скептики, – то почему не каждая икона может быть чудотворною?”

Отчего же? По мнению православной церкви, всякая икона может быть чудотворною. Что это так, что это не наш личный взгляд, а голос всей церкви, видно из тех молитв, какие читает священник при освящении того или другого образа.

Например, при освящении иконы св. Богородицы читается такая молитва:

„От святые твоея иконы, Пречистая Богородице, цельбы и исцеления предаются не завистно всем, верою к ней притекающим, и тое заступление от сердца призывающим. Тем и моя немощи посети, Дево, и душевные и телесные язвы милостиво уврачуй” 176.

А при освящении иконы Спасителя мира читается такая молитва:

„Господи Боже… посли нань (на образ) Твое небесное благословение и благодать пресвятого Духа, и благослови и освяти его: подаждь ему силу целебну, и всех козней дьявольских прогонительну и исполни его благословения и крепости оного святого нерукотворенного образа, юже от прикосновения святого и пречистого лица возлюбленного Сына Твоего богатно стяжя, во еже силам и чудесам тем к утверждению православные веры, и спасению верных людей Твоих действоватися, и во еже всем Тебе и Единородному Твоему Сыну и пресвятому Духу пред ним кланяющимся, и верно призывающим, и прилежно молящимся услышанным быти и милость привлещи Твоего человеколюбия, и благодать получити” 177.

И другая молитва:

„Вонми Господи Боже мой… даждь ему (образу) силу целебну, всякие болезни и недуга, всяких дьявольских козней прогонительную для всех верных к нему прибегающих, и пред тем Тебе кланяющихся, молящим же ся, и прибегающим; и всегда услышана и благоприятна Тебе да будет их мольба” 178.

В таком же духе, и в подобных выражениях составлены молитвы и на освящение всех других образов.

Как видно из предложенных образцов, верующие вместе со священником просят Господа Бога о том, чтобы Он всякую икону сделал чудотворною, чтобы чрез всякий образ подавал Он великие и богатые милости. А если так, то, значит, все уверены в том, что всякая икона может быть чудотворною, если только Господь Бог благословит и освятит её.

Почему же тогда не всякая икона бывает чудотворною, а только некоторые, как то: „Иверская”, „Елецкая”, „Казанская”, „Владимирская”, „Козельщанская” и мн. др.? спрашивают нас современные рационалисты.

Мы подошли к самому главному вопросу нашей темы.

Постараемся обследовать его по возможности со всех сторон и лучше уяснить его в своём сознании, чтобы при всяком удобном случае заградить уста „религиозных отщепенцев”.

Самым первым, главным и необходимым условием для какого бы то ни было чуда является вера. Глубокая, горячая, искренняя вера. Нет веры и чуда нет. Об этом и Христос Спаситель весьма часто учил. Так, Своим ученикам и апостолам Он говорил: „Истинно говорю вам, если будете иметь веру и не усомнитесь, не только сделаете то, что сделано со смоковницею, но если и горе сей скажете: поднимись и ввергнись в море, – будет” 179. И в другом месте: „Всё, что ни попросите в молитве с верою, получите” 180. Ещё пример. Исцелившейся от прикосновения к одеждам Спасателя кровоточивой женщине Христос сказал: „дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя; иди с миром” 181.

То же самое сказал Он и начальнику синагоги Иаиру в ответ на его просьбу исцелить его умирающую дочь: „не бойся, только веруй, и спасена будет” 182. И так далее. Словом, вера, вера и вера. Несомненно, если и при чудотворных иконах происходили благодатные исцеления, то только потому, что здесь проявлялась могучая, несокрушимая вера. В этой вере, только в ней одной и заключается тайна чудотворной силы св. икон. Не будь у нас веры, не было бы и чудотворных икон. В этом не может быть никаких сомнений.

„Но почему же такая вера не может проявиться пред обыкновенной иконой?” – спрашивают нас современные скептики.

Может, но только редко. В давние времена, в период наивысшего подъёма религиозного духа, в славный век св. Отцов и Учителей церкви, это очень часто бывало. Теперь же, напротив, это очень редко бывает. Теперь вера ослабела в своей силе. Пламень веры погас. Посему, для своего проявления она нуждается в исключительных условиях и в благоприятных обстоятельствах. Вот нужную то для проявления веры обстановку и создают чудотворные иконы. При них бывает то, чего при обыкновенных иконах не встретишь. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть два-три отрывка из впечатлений тех писателей, которые сами были у св. икон, сами были свидетелями настроения собравшейся толпы богомольцев пред народной святыней.

Вл. Короленко, например, в своём художественном очерке „За иконой” так описывает свои наблюдения.

„…У каждой часовенки икона останавливалась, служился молебен. Всякий раз вокруг иконы делалась давка. Народ рвался к ней, стараясь приложиться к стеклу киота. Сгибаясь, проходили они под шесты, на которых икона была поставлена, давя друг друга и теснясь, и тянулись к иконе. Теперь, на просторе полей, у этих часовенок, среди раскинувшейся и поредевшей толпы, икона стала как будто ближе и доступнее. Тут, собственно, её окружал тесный кружок настоящих богомольцев. Страждущий, болящий, немощный и скорбящий люд охватывал икону живою волной, которая поднималась под влиянием какого-то особенного притяжения. Не глядя друг на друга, не обращая внимания на толчки, все они смотрели в одно место… Полу-потухшие глаза, скорченные руки, изогнутые спины, лица, искажённые от боли и страдания, – всё это обращалось к одному центру, туда, где из-за стекла и переплёта рамы сияла золотая риза, и голова Богоматери склонялась тёмным пятном к Младенцу. Из глубины киота икона производила особенное впечатление. Солнечные лучи, проникая сквозь стекла, сверкали многочисленными переливами на золоте её венца; от движения толпы икона слегка колебалась, переливы света вспыхивали и угасали, перебегая с места на место, и склонённая голова, казалось, шевелилась над взволнованной толпой. Тогда потухшие глаза и искажённые лица оживлялись. По всем этим лицам проходило какое-то веяние, сглаживавшее все различные оттенки страдания, подводившее их под общее выражение умиления. Я смотрел на эту картину не без волнения. Такая волна человеческого горя, такая волна человеческого упования и надежды. И какая огромная масса однородного движения, подхватывающего, уносящего, смывающего каждое отдельное страдание, каждое личное горе, как каплю, утопающую в океане. Не здесь ли, думалось мне, не в этом ли могучем потоке однородных человеческих упований, одной веры и одинаковых надежд – источник этой исцеляющей силы?

Икона вздрагивала, подымалась и, плавно колыхаясь, проносилась над распростёртыми людьми. Счастливцы, над которыми она проходила, вставали с умилёнными лицами”…

Вот другая иллюстрация, более живая, более полная, более говорящая нашему сердцу о той горячей народной вере, какая, подобно морской волне, бьётся и клокочет вблизи чудотворных икон.

В статейке „Время сева” бывший священник Гр. Петров пишет:

„Мне случилось однажды в Киеве, в Печерской лавре, зайти в главную церковь в конце обедни в будний день. Богомольцы наполняли церковь. Кого-кого тут не было! Тут стояли и местная свитка, и овчинный тулуп костромича, и белый кожух белоруса.

Моё внимание особенно привлекли двое соседей. Справа, немного впереди, стояла старушка. Издалека она, видимо, приплелась сюда. Лапти её были избиты. Видимо, и горя она принесла немало. Лицо её, словно печёное яблоко, было изборождено морщинами, и в каждой складке морщины таилась неисходная тоска. Рядом со старухой в пол-оборота ко мне стоял молодой, красивый парень. Его нежное, пушистое, как кожа персика, лицо было угрюмо, по нём пробегала какая-то злая судорога; губы были сжаты, в глазах светился недобрый огонёк.

Я стал вглядываться в соседа, раздумывая, на судьбу ли злодейку озлобился вконец парень, или на одного какого обидчика-ворога. В это время обедня кончилась, начался молебен. Монахи – певчие сошли с клироса на середину храма. В открытых царских вратах, по лаврскому обычаю, спустилась на шнуре икона Божией Матери 183. Хорь монахов, а за ними и богомольцы пели: „Молений наших не презри, Владычице, но от бед избави нас, единая, чистая и благословенная”.

Вся церковь вздрогнула. Это было не пение. Это был общий молитвенный вопль. Это рыдала народная верующая душа.

– Владычица! Спаси и помилуй! – шептала старуха.

И в этом шёпоте слышалась твёрдая вера, что Владычица её и спасёт и помилует. Лицо старухи как-то расцвело, помолодело, озарилось светом; морщины разгладились, бремя векового женского горя свалилось с плеч.

Парень рядом схватился руками за голову, сжал виски и страстно стонал: „Пречистая, очисти, огради!” – Словно желая под покровом Её укрыться, бежать от самого себя, от своего злого умысла.

Вся церковь рыдала. Молитва толпы охватила меня. Я забыл всё и опомнился, когда народ двинулся ко кресту. Лицо моё было мокро от слёз, а на душе светло и отрадно, как в лучшую пору чистого детства”.

Последняя иллюстрация.

Современный итальянский писатель Габриель д’Аннунцио в своём обширном романе „Страх смерти” так описывает тот могучий подъём религиозного чувства, какой пробуждают чудотворные иконы в душе верующих людей.

„…Они всё шли и шли, не останавливаясь, ускоряя шаги, возвышая голос, чуть не теряя рассудок от жаркого солнца, которое пекло им головы и затылки, возбуждаемые воплями исстрадавшихся и криками, нёсшимися из церкви, охваченные безумною верою, толкавшей их на кровавые жертвы, на поранения плоти, на самые нечеловеческие доказательства своего религиозного чувства 184. Они шли и шли, горя нетерпением войты в церковь и преклонить колено на священных камнях, заполнить своими слезами следы колен, оставленные на камнях многими тысячами народа. Они шли и шли, а число их возрастало; они толпились и возбуждали друг друга, охваченные таким единодушным пылом, что производили впечатление не скопления отдельных людей, но одной сплошной массы какой-то слепой материи, какую гонит вперёд сила вихря.

Эти вопли, чуть не раздиравшие грудь, эти слова, повторяемые без передышки с упорною настойчивостью и верою, этот дым, сгущавшийся как грозовая туча, эта теснота и смешение дыханий, вид крови и слёз подействовали на толпу, и она слилась в одно единое существо с общею ужасною и несчастною душою, с общими движениями и страданиями, с одним голосом и экстазом. Все болезни и мучения слились в одну общую болезнь, какую Божия Матерь должна была исцелить; все надежды слились в одну общую надежду, и народ, ожидал её осуществления от Божьей Матери”…

Такая же картина глубокой, горячей и искренней веры вблизи чудотворных икон описана ещё известным французским писателем Э. Золя в романе „Лурд”.

Таким образом, уже из этих иллюстраций мы видим, что около чудотворных икон всегда замечается проявление сильного религиозного чувства. А сильное религиозное чувство заражает толпу, повышает веру всякого слабого, колеблющегося, сомневающегося, а веру избранных, веру крепких и сильных повышает до объёма горчичного зерна, до возможности чудотворения. И вот, когда вера достигнет крайнего своего напряжения; дойдёт до кульминационного пункта, тогда над человеком совершается просимое им чудо.

Правда, иногда чудо совершается над больным, который не проявил достаточной силы веры, который слаб духом. Но в таком случае, нужно заметить, благодать Божия действует не по его вере, а по вере других, по вере родителей, друзей, знакомых, вера которых „чиста, как пламя молитвы” и горяча, как пламя свечи.

Такая замена в исповедании веры одним лицом другого нисколько не противоречит и воле Божьей. В Св. Писании весьма ясно говорится, что по вере одних Господь спасал других, могущих веровать. Так, по вере отца Господь исцелил сына царедворца 185. По вере женщины хананеянки была исцелена бесноватая дочь её 186. По вере отца был исцелён бесноватый сын его 187. Мало того, Господь не только по вере родителей являл Своё милосердие, но даже и по вере благодетелей. Когда, например, добрые люди, по невозможности донести больного сквозь толпу народа, спустили его сквозь крышу и поставили его пред Господом, то Он, видя веру их, исцелил расслабленного 188. Также по вере сотника был исцелён слуга его 189.

Равным образом и здесь, пред чудотворными иконами, чудо милости Божией может проявиться над больным не только по его вере, но иногда и по вере его спутников, родных и знакомых.

„Но почему такое сильное религиозное воодушевление вызывают только чудотворные иконы, а почему его не способны вызвать простые, обыкновенные образа?” – нередко спрашивают нас.

А потому, ответим мы, что мысль о том, что икона, пред которой стоишь, была многое множество раз свидетельницей вдохновенной молитвы, горячих молитвенных слёз, сама по себе вызывает силу веры, возгревает её, доводит до степени того „горчичного зерна”, о котором говорил Христос Спаситель, и которому уподоблял веру великих столпов нашей церкви.

Прекрасно говорит по данному вопросу Киреевский в своей беседе с Герценом:

„Я раз стоял в часовне, – говорил Киреевский Герцену, – смотрел на чудотворную икону Богоматери, и думал, о детской вере народа, молящегося Ей. Несколько женщин, больные старики стояли на коленах и, крестясь, клали земные поклоны. С горячим упованием глядел я потом на святые черты, и мало-помалу тайна чудотворной силы стала мне уясняться. Да, это не просто доска с изображением… Века целые поглощала она эти потоки страстных возношений, молитв людей скорбящих, унывающих, несчастных. Она сделалась живым органом, местом встречи между Творцом и людьми. Думая об этом, я ещё раз посмотрел на старцев, на женщин с детьми, поверженных в прах, и на святую икону, тогда я сам увидел черты Богородицы одушевлёнными. Она с милосердием и любовью смотрела на этих простых людей… И я пал на колени и смиренно молился Ей” 190.

Кроме этого сознания, важна в данном случае ещё молва о чудотворной силе той или иной иконы. Эта молва со всех концов России собирает и зовёт к православной святыне верующих людей. Зажигает их сердца горячей надеждой на получение великих и богатых милостей от Господа Бога. А для слабых, больных, для немощных духом и телом, эта надежда сама по себе является отчасти целительной.

Таким образом, молитвы верующих создают около иконы атмосферу чуда, окружают её благодатью, силою веры привлекают милость с неба.

Такова православная точка зрения по данному вопросу.

Что же наука говорит по поводу её? Оспаривает ли её? Критикует? Признаёт несостоятельной? Говорит, что на почве веры не может быть чудес? Что чудотворных икон не бывает?

Нисколько. Серьёзные учёные, люди великого ума и больших познаний не только не отрицают возможности чудес на почве горячей, пламенной веры, но даже утверждают. Они если и говорят, то то́, что и мы говорим, т. е., что молитва веры спасает болящего и низводит на него благодать свыше.

Чтобы не быть голословными, мы приведём несколько соответствующих иллюстраций.

Профессор психиатрии в Юрьевском Университете, В. Ф. Чиж, в своей чрезвычайно интересной статье „Психология наших праведников”, помещённой в серьёзном и симпатичном журнале „Вопросы философии и психологии”, пишет по затронутому нами вопросу вот что:

„Для того, чтобы выздороветь, вследствие молитв святому, необходима исключительная, крайне редкая, очень горячая вера; многие тысячи, как то общеизвестно, нигде не получают выздоровления, именно вследствие недостаточно горячей веры. Если бы даже половина больных, страдание которых излечиваются внушением, выздоравливали вследствие молитв угодникам (а молятся у нас-то пред образами), то чудес было бы так много, что они были бы обычным явлением” 191.

Французский доктор Лоран в своём интересном и популярном сочинении „Медицина души” проводит такую точку зрения: самым лучшим лекарством является вера. Даже в тех случаях, когда уже все доктора отказываются от лечения, одна вера способна восстановить болящего от одра болезни. Вот собственные его слова:

„Нельзя упускать из виду, что радость и надежда суть лучшие лекарства против всевозможных недугов, и что если врачу удастся воодушевить больного, то во многих случаях это принесёт больше пользы, чем всякие другие средства. Известно, какое огромное значение при всех болезнях вообще, и нервных в особенности, имеет сила убеждения, нравственная уверенность больного. Выходя из этих показаний опыта, не трудно понять возможность случаев, когда основанная на твёрдой вере, идущая от сердца молитва оказывается могучим целебным средством, действие которого простирается не только на душу, но и на тело. Предохраняя от нравственных страданий, и от душевного расслабления, молитва (пред образами, разумеется, как это везде принято) могущественно содействует укрощению самых необузданных страстей, исцелению самых упорных недугов, телесных и душевных. В самом деле, если посредством молитвы душа может возвышаться над бренным, немощным телом, то не следует ли отсюда, что она может также восторжествовать и над телесными страданиями и даже остановить дальнейший ход болезни или существенно изменить его? Факты – налицо. А пред ними теряют силу самые упорные сомнения, хотя бы факты эти оставались необъяснимыми” 192.

Гораздо определённее по данному вопросу высказался профессор клиники нервных болезней Ж. М. Шарко. Он специально занимался этой темой, и плодом его продолжительных занятий явилось очень интересное сочинение, изданное им под заглавием: „Исцеляющая вера”. В этом сочинении он говорит сперва о росте целительной веры, затем о благоприятной для неё почве и наконец, о фактах, скрепляющих его теорию.

Интересна и заслуживает внимания глава, трактующая о постепенном росте исцеляющей веры. Так как она вполне совпадает с нашими выводами, то для дополнения вышесказанного и для доказательства защищаемого нами тезиса, постараемся возможно обстоятельнее ознакомить читателей с основными её положениями.

„В большинстве случаев, – пишет Шарко 193, – целительная вера не сразу развивается во всей своей целительной интенсивности. Больной слышит, что в таком-то святилище происходят чудесные исцеления, – очень редко отправляется туда немедленно. Тысячи материальных затруднений препятствуют, хотя бы временно, его перемещению: неудобно паралитику, слепому, как бы он ни был богат, отправляться в путешествие. Он расспрашивает окружающих, собирает обстоятельные сведения о чудесных исцелениях, о которых дошёл до него слух. Он слышит одни поощрительные речи не только от его окружающих, но часто даже от его врача, который не хочет отнять у своего больного последней надежды, в особенности, если он предполагает, что болезнь его клиента подведома целительной вере, которой сам он не мог внушить. Впрочем, противоречие в данном случае не произвело бы иного действия, кроме ещё большего усиления веры в возможность чудесного исцеления. Целительная вера, зародившись, всё более и более растёт и развивается, инкубинация подготовляет её, и мысль совершить путешествие становится idée fixe. Люди, не имеющие состояния, терпят лишения, домогаются милостыни, которая помогла бы им добраться до святого места; богатые становятся великодушными к бедным, чтобы заслужить милосердие Божие: все с усердием молятся о выздоровлении. При этом душевное состояние начинает господствовать над физическим. Больные прибывают к святым местам с телом, разбитым утомительной дорогой, и духом, в высшей степени подчинившимся внушению. „Если дух больной, – цитирует Шарко Барвелля, – подчинён твёрдому убеждению, что она должна выздороветь, то она неминуемо выздоровеет”. Последнее усилие, последняя наиболее усердная молитва, которой помогает увлечение, производимое внешним культом, и целительная вера производит желаемое действие; чудесное исцеление становится действительностью”.

Далее Шарко приводит поразительные факты чудесных исцелений, происходивших на почве горячей, искренней веры в чудо. Но мы этих фактов приводить не будем. Отчасти потому, что подобного рода случаи нами сообщены в начале статьи, а отчасти потому, что узкие рамки журнальной статьи не позволяют нам разбрасываться и отвлекаться в сторону. Желающих же ознакомиться с ними, тех мы отсылаем к книге Шарко „Исцеляющая вера”, а также к книге Хэк-Тюка: „Дух и тело”, где во множестве собраны факты чудесных исцелений на почве веры.

Словом, до чего важен религиозный подъём, подъём веры, мы можем заключить из того, как часты были чудеса в эпоху перво-христианскую – „как бы теперь ни относились к вопросу о чудесах и исцелениях, – говорит проф. С. Булгаков, – но нельзя ни вычеркнуть, ни ослабить того факта, что перво-христианство жило в атмосфере чуда и ещё св. Ириней Лионский говорит о чудесах вплоть до воскрешения мёртвых, совершаемых христианами” 194.

Подводя итог всему вышесказанному, мы должны сказать, что если люди не только веры, но и науки, если не только верующие, но даже и атеисты были свидетелями чудес от св. икон, допускают полную возможность их и оправдывают с психологической точки зрения, то, значит, противникам чудотворных икон нечего подвергать сомнению как наличность их, так и действительность совершившихся и совершающихся около них чудес.

Последнее возражение.

Может быть, все приведённые случаи чудесных исцелений можно объяснить „самовнушением, самогипнозом”? Тогда всё будет чудотворно: и лекарство, и землица, и тряпица, и камень, и деревцо, и всё то, во что человек поверит, на что будет смотреть с верою, надеждою и любовью?

И такие речи раздаются в настоящее время. Но и они, как все предшествующие возражения, не должны смущать совести православных христиан, ибо тоже пред судом здравой и беспристрастной критики оказываются ошибочными и несостоятельными. Даже сами представители такого рода воззрений и те порою сомневаются в правдоподобности их и колеблют их силу и достоверность.

Вот, например, что пишет в своём дневнике одна потерявшая веру в Бога медичка:

– Я воспитывалась в религиозном семействе, в вере и любви к Богу. Да, в дни юности моей я глубоко верила в Бога, в загробную жизнь, в святых и в их чудеса; и эта вера жила во мне и крепла, только до поступления на медицинские курсы. Когда же я поступила на курсы, моя вера стала постепенно ослабевать и, чем больше и дольше я училась, тем более ослабевала моя вера, и тем дальше был Бог от меня. Сначала я перестала верить в святых и их чудеса, потом в загробную жизнь, а потом и в Бога перестала верить.

Когда было открытие мощей св. Серафима Саровского, тогда много говорили и писали о великих чудесах; говорили, что многие исцеляются от неизлечимых болезней. Я не удивлялась тому, что многие больные исцелялись мгновенно. Я говорила себе: „если я поверю в этот камень, который лежит на могиле отца моего, что он исцелит меня, то я исцелюсь от своей болезни”. Одним словом, я говорила: „во что бы только человек сильно ни уверовал: в землицу ли, в тряпицу ли, деревцо или камень, всё равно – исцелится, – лишь была бы вера в исцеление”. Но тут же я сама себе противоречила. „Как же так, – думала я, – ты имеешь большую веру в свою медицину, и в свои лекарства, а не исцеляешься от своей мигрени? Ведь ты с восемнадцати лет страдаешь этой мучительной болезнью? Ведь ты, кажется, всё испробовала, что рекомендуется при этой болезни! верила и веришь в лекарства, и всё-таки твоя болезнь не улучшается, а с каждым годом ухудшается! А вспомни дни своей юности, вспомни свой ревматизм, который мучил тебя два года! Вспомни, как ты кричала от болей! Сколько бессонных ночей провела, а в особенности, если была ненастная погода, когда весной и осенью целыми месяцами не вставала с постели! ведь тебе ни рук, ни ног нельзя было повернуть от болей! Тебя лечили лучшие доктора, и ты верила в них, но лучше тебе от того не было. Наконец, твои знакомые посоветовали тебе носить цинковые браслеты на руках, от которых, будто бы, в две недели проходит ревматизм, и ты поверила. Одела браслеты на руки, и на ноги, и верила, что через две недели избавишься от ревматизма. Но, увы! Ты два месяца носила их, а болезнь не проходила. А так хотелось быть здоровой! Хотелось жить, любить, трудиться и быть полезной для других! Хотелось поступить на медицинские курсы, а болезнь приковывала тебя к постели. Вспомни твою горничную, которая говорила тебе, что будто бы она вылечилась в семь дней от ревматизма у знахарки, которая давала ей пить какую-то воду. Ты поверила и послала горничную за этой целебной водой. О, что это была за вода! семь лет прошло с тех пор, а меня тошнит при воспоминании о ней. – О тогда я пила и верила, что она излечит меня; да и горничная, как только подаст мне этой водицы и скажет: «кушайте на выздоровление: хоть и не вкусна вода, ну, да лихое лихим выгоняют, так и водица эта выгонит болезнь вашу, как и мою выгнала», и я верила”…

Как сейчас помню, когда я выпила последний глоток, то сказала:

– Ну, покончила с противным лекарством, теперь и болезнь моя кончится. Завтра встану здоровой и всем расскажу, чем я вылечилась. Посмотрю, как они будут смеяться над знахаркой?!

Но, увы! Назавтра я совсем не поднималась с постели, и всё ещё верила, что может день или два спустя настанет выздоровление. Между тем проходили дни, недели и месяцы, а мне не было лучше.

Но вот услышала об одном праведном муже, который своими молитвами исцеляет больных. Я написала ему письмо, в котором со слезами просила его помолиться за меня. Четырнадцатого марта я отправила письмо, а пятнадцатого – проснулась здоровой. Наступили ясные, сухие дни; я стала много гулять. Молодость, жажда жизни и труда взяли своё, и я совершенно окрепла 195.

Итак, ве́ра помогает, ве́ра исцеляет, но вера не во всё. Вера в лекарства, знахарей, докторов, всевозможные приметы, не помогает. Только одна вера, вера в святое, чистое и божественное может помочь. Потому что только здесь действует благодать Божия, только вера в Бога спасает и исцеляет.

Всё вышесказанное кратко можно выразить в следующих словах:

„Чудотворные иконы представляют собою такие памятники, к которым, так сказать, тянет религиозное чувство народа, которые собирают в себе значительную долю его религиозного сознания и из которого народ в свою очередь черпал силу и воодушевление в тяжёлые годы своей жизни” 196.

Поэтому, чудотворные иконы сделались живым органом, местом встречи между Творцом и людьми. Молитвы верующих создают около иконы атмосферу чуда, окружают её благодатью, силою веры привлекают милость с неба.

* * *

171

Это возражение высказывается большею частью сектантами (см. Оболенского: критический разбор вероисповедания русских сектантов-рационалистов, изд. 3. 1903 г., стр. 329), но оно разделяется и современною вопрошающею публикою.

172

„Приходское чтение” (приложение к журналу „Церковные Ведомости”). 1911 год. № 13, стр. 288.

173

„Приходское чтение”. № 10. 1911 г., стр. 219.

174

„Приходское чтение”. № 10. 1911 г., стр. 459.

175

Уже из этих двух строк видно неправославие М. Горького.

176

См. „Служебник”. М. 1866 г., стр. 109, часть II.

177

Там же, стр. 104.

178

Там же, стр. 104.

179

Мф. 21:22.

180

Мф. 12:22.

181

Лк. 8:48.

182

Лк. 8:50.

183

Это чудотворная икона, явившаяся в 1073 году, и называющаяся „Киево-Печерской”. Примечание автора.

184

Тут имеются в виду католики и их обычаи.

185

Ин. 4:46–53.

186

Мф. 15:21–23.

187

Мк. 9:17–25.

188

Мк. 2:2–5.

189

Мф. 8:5–13.

190

См. „Жизнь и труды М. П. Погодина”, т. 5, стр. 472.

191

„Вопросы философии и психологии”, 1906 г., кн. 85. Ноябрь – Декабрь, стр. 385.

192

Д-р Лоран: „Медицина души”. Перевод Вольфсона. СПб. 1896 г., стр. 3–4, 38 и след.

193

„Исцеляющая вера”. Изд. маг. „Книжное дело”. Москва. 1899 г., стр. 10, 11, 12.

194

С. Булгаков: „Два града” (О природе общественных идеалов). М. 1911 г. т. 1, стр. 276.

195

См. Голос истины”. 1913 г. Август. № 15, стр. 135–137.

196

„Памятники русской литературы и древностей”. Изд. В. Тихонравова. 1862 г., т. IX, часть III, стр. 19–20.

Библия и наука по вопросу о происхождении мира и человека.

Сказание Моисея о шестидневном творении мира в течение многих веков и тысячелетий служило камнем преткновения и соблазна для всех людей: для верующих и для неверующих, для образованных, и необразованных, для мудрых и простых. Все соблазнялись о нём, все находили в нём массу внутренних противоречий и научных несообразностей, не признавали за ним подлинно-исторического характера и видели в нём ни более, ни менее, как миф или восточную легенду. Словом, ни по одному вопросу Св. Писания Ветхого Завета не писали и не говорили так много, ни одно библейское повествование не подвергалось такой ожесточённой, беспощадной критике, как Моисеево сказание о творении мира.

Теперь полемика по данному вопросу потеряла свою первоначальную остроту. Шум „совопросников века сего”, поднятый из-за настоящей темы, мало-помалу затих. Всё, что можно было сказать за и против означенного повествования, сказано.

Пользуясь наступившей тишиной, мы подведём итоги этой многовековой борьбы за истину и учтём её результаты. Посмотрим, куда теперь больше склоняется чаша весов – в сторону веры или против веры. И если в сторону веры, то каковы естественнонаучные данные последнего времени дают перевес вере в борьбе с неверием.

Что представляет собою библейское повествование о сотворении мира? Подлинно-историческое сказание или же миф, легенду, народную сагу?

Такие противники христианской религии, как Бюхнер 197, Штраус 198, Додель 199, Геккель 200, Сендерленд 201 и мн. др. утверждают, что Моисеево сказание о шестидневном творении ни что иное как миф, как сказка, полная восточной красоты и прелести.

Посмотрим, можно ли согласиться с означенным взглядом.

Говорят, что библейское сказание о творении мира – миф. Но вот вопрос: откуда мог появиться среди евреев этот миф, когда мифология у евреев совершенно отсутствовала? Когда язык еврейского народа был совершенно непригоден для выражения мифологических сказаний?

Возьмём, например, показания такого знаменитого и всеми признанного семитолога, как Ренан. Он в своём капитальном произведении: „История Израильского народа” пишет:

„Мифология есть искусство наделения слов жизнью. Но языки семитов не дают обширного поля для подобных персонификаций. Общая черта семитов, – это недостаток продуктивности воображения, отражающийся на их языках. Например, каждое слово первобытного арийца насквозь пропитано мифологией, содержит в себе, так сказать, миф в потенциале. Подлежащие таких фраз, как: „Его поразила болезнь, его унесла смерть, гремит гром, дождит” были для арийцев реальными существами, на самом деле воспроизводившими действия, выраженные глаголом.

„Семитами же, наоборот, все действия, причина которых была неизвестна, относились к одной всеобщей причине. Все явления, особенно метеорологические, так живо интересовавшие первобытные народы, семиты приписывали деятельности одного и того же существа. Одно и то же дыхание было принципом жизни всего живущего.

Гром был голосом Бога, молния – его светом, грозовые тучи – его покрывалом, град – метательными снарядами его гнева”…

„Корни семитских языков слишком, если так можно выразиться, материальны и грубы. Поэтому, они непригодны ни для метафизики, ни для мифологии. Нас положительно удивляют затруднения в еврейском языке в терминологии простейших философских идей книги Иова и Экклезиаста. Яркий материальный образ выражения семитических языков теряет свою гибкость при выражении и развитии отвлечённых понятий и препятствует тонкой нюансировке идей”.

„Не менее удивительна полная невозможность выразить на семитических языках мифологические и этические концепции арийских народов. Бесплодны всякие попытки представить себе, во что обратятся поэмы Гомера и Гезиода при переводе их на еврейский язык. Не только способ выражения, но и самое мышление семитов, носит глубоко монотеистический характер. Чуждая семитам мифология обращается в их устах в плоский протокольно-исторический рассказ” 202.

Итак, согласно глубоким знатокам семитического языка и литературы, у семитов мифология совершенно отсутствовала.

Против такой постановки вопроса обыкновенно смело возражают:

„Как можно говорить, что у семитов не было мифологии? А арабы? А их знаменитые сказки „Тысяча и одна ночь”? Разве они не опровергают слов Ренана? Разве не говорят, что язык семитов вовсе уж не так сух, как показался Ренану? Что он вполне пригоден для выражения отвлечённых понятий и для создания фантастических и мифологических идей и сказаний? А если так, если у семитов, т. е. в данном случае у арабов, была мифология, то, значит, не чужды её были и Иудеи”.

Да, с этим выводом можно было бы согласиться, если бы „Шехеразада” была произведением подлинно арабского духа. Но в том-то и дело, что все эти сказки, полные восточной красоты и прелести, вовсе не арабского происхождения. В этом, в последнее время, убедились все более или менее крупные и авторитетные исследователи арабской литературы.

Вот голос одного из них.

„У арабов, пишет Дози, воображение очень слабо. У них кровь горячее нашей, страсти их более кипучи и, вместе с тем, это – народ менее всех изобретательный. Чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть в их литературу. В литературе полное отсутствие выдумки, пристрастие к реальному и положительному. Другие народы создали эпопеи, в которых сверхъестественное играет большую роль. В арабской литературе нет эпопеи, у неё даже нет повествовательной поэзии. Исключительно лирическая и описательная, эта поэзия никогда ничего другого не выражала, как только поэтические стороны действительности подлинной. Арабские поэты описывают то, что они видят и испытывают – они ничего не выдумывают – и если иногда они позволять себе сделать что-нибудь подобное, то их соотечественники, вместо одобрения грубо считают их за лгунов. Стремление к бесконечному, к идеалу им непонятно; то, что даже в самые отдалённые времена имело в их глазах главную важность – это правильность и изящество выражения, техническая сторона поэзии. Выдумка в литературе так редка, что когда нам встречается фантастическая поэма или сказка, то можно безошибочно утверждать, что она не арабского происхождения, а перевод. Так, в „Тысяче и одной ночи” все те волшебные сказки, все те изящные произведения свежей и смеющейся фантазии, которые так очаровывают нашу молодёжь, все они индийского и персидского происхождения. В этом огромном сборнике настоящими арабскими рассказами являются картины нравов и анекдоты, заимствованные из подлинной жизни. Отметим, наконец, что когда арабы утвердились в многочисленных областях, завоёванных оружием, и занялись научными предметами, они обнаружили то же отсутствие творческого духа” 203.

С этой характеристикой древних арабов вполне согласен и наш отечественный ориенталист, профессор Лазаревского Института Восточных языков А. Е. Крымский 204.

Итак, если у семитов не было мифологии, и если язык их препятствовал мифологическому творчеству, то, значит, и у евреев не было мифологии, и их сказание о шестидневном творении не миф, а подлинно-историческое повествование 205.

Да иначе на историю миротворения и смотреть нельзя, ведь если вся книга Бытия есть книга историческая, то и начало её (именно рассказ о творении мира) должно быть тоже историей, а не вымыслом, не мифом.

В данном случае для нас важно ещё и то, что сам пророк Моисей тоже понимал историю творения в буквальном смысле и на этой истории основал даже закон о субботе. „Помни день субботний, – писал он в книге Исход, – еже святити его: шесть дней делай, и сотвориши в них вся дела твоя: в день же седмый, суббота Господу Богу твоему: да не сотвориши всякого дела в онь, ты, и сын твой, и дщерь твоя, и раб твой, и раба твоя, и вол твой, и осля твое, и всякий скот твой, и пришлец, обитаяй у тебе. Зане в шести днех сотвори Господь небо и землю, море и вся, яже в них, и почи в день седмый: сего ради благослови Господь день седмый, и освяти его” 206.

Сам Господь наш Иисус Христос историю творения первых людей положил в основу брачного союза 207 и, следовательно, тоже понимал библейское сказание о творении мира в буквальном смысле. Ибо все учреждения такого рода, как-то: брачный союз, празднование субботы – не могут иметь под собою каких-либо фантастических оснований, а тем более – не иметь никаких оснований, а должны иметь основание историческое.

Вообще нужно сказать, что отступать от буквального, исторического понимания Моисеева сказания о шестидневном творении мира нет никаких данных. Напротив, самый характер этого сказания заставляет всякого непредубеждённого читателя согласиться с тем, что так не пишутся ни поэтические произведения, ни научные статьи и теории, – и что, следовательно, пр. Моисей изложил в первой главе своего Пятикнижия истинную и действительную историю происхождения мира и человека 208, а не легендарную.

„В начале Бог сотворил небо и землю”.

Мир не вечно существует. Он появился во времени, т. е. было время, когда его не было. Так учил бытописатель Моисей, так учили пророки, то же самое возвестил миру Христос Спаситель. Так веровали во все времена иудеи, так веруем и мы, христиане.

Но противники Библии стараются разрушить веру и в это. Они говорят:

„Естествоиспытатель наших дней сказал бы: Вселенная не имеет ни начала, ни конца, она бесконечна во времени и пространстве” 209.

В одной из брошюр „Немецкого Союза Монистов” мы читаем: „Признавать, что природа имела момент начала – немыслимо, хотя в настоящее время некоторые натурфилософы и считают нужным признавать его; но это – не логично… Наука и разум требуют веры в вечность всеобъемлющей природы” 210.

Посмотрим, действительно ли это правда. Действительно ли естествознание против библейского учения о конечности мира во времени и пространстве.

В 1909 году на русском языке вышла книга Карла Снайдера – „Картина мира в свете современного естествознания” (перевод с немецкого под редакцией проф. В. Завьялова). Книга эта говорит об открытиях и теориях в области естествознания за последние десятилетие. В ней, между прочим, есть глава, озаглавленная вопросом: безграничен ли мир? И вот в этой главе автор, подробно изучивший естественнонаучные изыскания последнего времени, даёт такой ответ на выше поставленный вопрос:

„Существуют два основания, позволяющие считать мировое пространство конечным. Одно основание даётся слабостью звёздного света. То обстоятельство, что от многих звёзд идёт свет белый, показывает, что в мировом пространстве нет поглощающей среды. Если бы таковая была, белый свет разлагался бы. Но если в междупланетном пространстве нет поглощающей среды, и число звёзд бесконечно, тогда и ночью и днём должно было бы быть одинаково светло, и свет звёзд должен был бы быть ярче солнечного. Другое основание извлекается из фактов всемирного притяжения. Бесконечное число звёзд должно было бы заставить некоторые звезды двигаться с бесконечною скоростью. Но этого нет. Следовательно, мир конечен в пространстве” 211.

Если же Снайдер, подводивший итог последним новинкам в области естествознания, говорит, что вселенная конечна, значит проф. Додель и Кº не прав, когда утверждает, будто естествоиспытатель наших дней сказал бы: вселенная бесконечна во времени и в пространстве.

Итак, вселенная конечна по своему протяжению. Но может быть она бесконечна по времени?

Посмотрим.

Наблюдение, какие приходится делать ежедневно, воочию убеждают нас в том, что всё, существующее в мире, получило начало во времени. Несомненно, что человечество не существовало вечно, а некогда имело своё начало. То же самое нужно сказать о царстве животных и растений. Геология знает периоды в жизни мира т. н. азоические, т. е. такие, когда животных совсем не существовало. Точно также было время, когда наша планета не знала и не имела никакой органической жизни. В связи с палеонтологией геология доказывает, что задолго до появления на земле органической жизни, земной шар пережил несколько „трансформаций” или видоизменений, постепенно переходя от огненно-жидкого и газообразного состояния в более плотное. Астрофизика то же самое доказывает относительно небесных тел.

Ясно, таким образом, что мир в том самом виде, в каком он существует, таким сначала не был.

Маленькое примечание. Материалисты, например Бюхнер 212, Геккель 213 и др. хотят доказать безначальность материи тем, что она не возникает, что количество существующей в мире материи и энергии остаётся всегда неизменным. „Между тем, самое положение 214, что материя не возникает, может быть признано несомненно верным только тогда, когда будет доказано, что материя безначальна. Таким образом, материалистическое доказательство содержит в себе логический круг – circulus pitiosus. В нём положение, требующее доказательства, опирается на предварительное признание несомненности самого же этого положения”.

Наконец, совершенно ошибочно мнение, будто наука стоит за вечность мира, за вечность материи. Ничего подобного. Напротив, наука последних дней громко и во всеуслышание заявила, что не только формы, но и самые первоосновы материи не вечны ни в прошлом, ни в будущем. Материя не знает вечных, неменяющихся основ. В ней нет ничего абсолютно неизменного, она преходяща, разрушима, она может не быть. Следовательно, она должна иметь начало.

Таков общий вывод науки.

А вот отдельные, наиболее громкие и ясные голоса жрецов науки.

„Наука, – пишет Л. Пуанкаре, – считает всё более и более вероятным, что в явлениях радиоактивности мы присутствуем при настоящих трансформациях вещества, и эти трансформации в корне подрывают учение о вечности и неизменности основ материи – атомов” 215, а вместе с ними и всю, будто бы научную твердыню материалистического мировоззрения.

„Всё существующее количество материи есть явление преходящее… – пишет известный О. Лодж. – Так или иначе, материя, некоторыми неизвестными ещё нам путями, получила начало; она должна иметь и конец” 216.

Знаменитый Густав Ле-Бон, учёный настолько же разносторонний, насколько проницательный и смелый, ещё до открытия радия убедившийся в диссоциации атомов и раньше всех оповестивший учёный мир о следствиях, отсюда логически вытекающих, посвятил горячо написанную книгу „Об эволюции материи” для доказательства того, что „вопреки казавшейся всегда установленной доктрине о вечности материи и энергии, материя не вечна и может разрушаться безвозвратно; что атомы, считавшееся вечными, не вечны; но что, вместе с тем, эта материя, описываемая доселе, как нечто инертное, есть, в лице этих погибающих атомов, резервуар колоссальной энергии, вероятного источника всех сил вселенной” 217.

Догмату неразрушимости матерей, воспетому ещё Лукрецием и подкреплённому Лавуазье, теперь противопоставлена опытно подтверждённая способность материи диссоциироваться „ до потери всех самих материальных качеств”.

„Эту способность, – говорит Ле-Бон, надо признать за качество не одних радиоактивных тел, а за универсальное свойство материи вообще, в большей или меньшей степени. Строение всякой материи постоянно диссоциируется и дематериализуется, проходя постепенно через последовательные фазы развития, заставляющие её постоянно утрачивать свои материальные качества до тех пор, пока она окончательно не вернётся в лоно неведомого эфира, из которого она, по-видимому, произошла” 218. „Материя, вернувшаяся в эфир, не может уже вновь стать материей” 219.

Голоса подобного рода слышатся всё чаще и чаще, всё громче и настойчивее 220.

Итак, в вековечной борьбе христианская истина о начале мира во времени и в пространстве не только не потеряла своей силы, но приобрела ещё бо́льшую устойчивость и бо́льшую обоснованность.

Теперь перейдём к другому вопросу первого библейского стиха:

„В начале Бог сотворил”…

Православная церковь учит, что творцом всего видимого и невидимого мира является Господь Бог, и что без Него ничто непонятно и ничто необъяснимо: ни появление первичного вещества, ни образование видимого мира, ни возникновение жизни, ни происхождение человека, словом, ничего из того, что существует.

В ответ на это учение веры слышатся другие голоса, раздаются другие речи. Говорят, что всю историю мироздания можно объяснить иным путём, без участия Бога, что Бог вовсе не нужен, что всё совершается механически, при помощи железных законов природы, которые исключают самомалейшую нужду в руководстве Высшей, Разумной, Творческой Силы.

Выразителем такого рода воззрений на мировую жизнь является известный философ Фридрих Ницше. Вот его кощунственные по этому поводу слова:

„Где твой Бог?.. Твой Бог умер. Законы и люди и силы природы убили Его. Разве к нам ещё не доносится шум могильщиков, хоронящих Его? Разве мы ещё не слышим Божественного разложения? Да, Бог умер! Бог не воскреснет!” 221.

Но правда ли это? Правда ли, что Бог умер, что в нём нет никакой нужды, что и без Него всё понятно, всё объяснимо? Правда ли, что учёные и без Него великолепно обходятся, что к Нему не возвратятся никогда, что Он никогда более не воскреснет? И никому не нужен?

Нет, неправда. Самые крупные авторитетные учёные, так называемые светила науки, и те никак не могут обойтись без Бога. И они признают, что есть Высшая, Разумная, Творческая Сила, „Кто всё собою наполняет, объемлет, зиждет, сохраняет. Кого мы называем Бог”.

Вот несколько свидетельств, подтверждающих нашу мысль.

Величайший физик нашего времени лорд Кельвин счёл в 1903 г. нужным публично и демонстративно заявить, что „современная наука стоит не за недоказуемость Бога, а, наоборот, настойчиво указывает на необходимость признания и принятия идеи Бога-Творца” 222.

„В пределах строго-научного наблюдения и опыта природа не только показывает нам Бога, но и доказывает Его”, – пишет Фламмарион в своей интересной и содержательной книге „Бог в природе”.

„Изучение природы, – говорит ботаник Рейнке, – приводит к признанию Божества с необходимостью: это – необходимое логическое следствие теории организмов; это не обман воображения, не порождение веры или суеверия, а логический вывод из фактов точного знания” 223.

В своём „Курсе дифференциального анализа” известный математик Буссинеск также заявляет, что бытие Бога – не гипотеза только, а доказуемый научный вывод из законов вселенной, заставляющих признать необходимого „Мирового Двигателя”, необходимую упорядочивающую интеллигенцию, аналогичную с нашим разумом, но несравненно превосходящую человеческую разумность” 224.

Генри Макинтош, проф. зоологии и сравнительной анатомии в Дублинском университете, пишет: „чем пристальнее изучаю я ту часть творения, с которою моя профессия приводит меня в наибольшее соприкосновение, тем более я убеждаюсь в том, что творение может быть объяснено только путём признании Разумного Творца, превосходящего в бесконечной степени решительно всё, нам известное” 225.

Дарвинист Уоллэс свою долгую, научную, столь плодотворную деятельность заканчивает обширным трудом об „обнаружении Творческой Силы Правящего Духа и конечной цели в мире”, и притом „на основании старательного изучения научных фактов величайшими научными авторитетами” 226.

И таких признаний и свидетельств можно привести несколько десятков и, во всяком случае, не менее сотни. Все они собраны в книге А. Г. Табрума: „Религиозные верования современных учёных” и в книге В. А. Кожевникова: „Современное научное неверие”, к каковым книгам мы отсылаем всех, интересующихся данным вопросом.

Отсюда ясно, что Бог не умер, но жив, что учёные не только не расстались с мыслью о Нём, но сами после долгих научных изысканий пришли к тому, что без Творческой Силы ничего и понять и объяснить нельзя. И они веруют в Него, и благоговеют пред Ним и в своих трудах прославляют Его.

Пусть же после этого смолкнут голоса Ницше, Геккеля и всех их учеников, утверждающих и говорящих, что „Законы, и люди, и силы природы убили нашего Бога”.

Нет, Бог наш жив. И будет жить. И никогда не умрёт, ибо Он – вечный.

Теперь перейдём к самому спорному и самому интересному вопросу, к вопросу о существовании света ранее светил небесных.

Ст. 2–5: „Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною, в дух Божий носился над водою! И сказал Бог: Да будет свет! И стал свет! И увидел Бог, что свет хорош, и отделил Он свет от тьмы. И назвал свет днём, а тьму – ночью. И был вечер, и было утро, день первый”.

„Помилуйте, – возражают нам рационалисты, – разве свет может существовать без светил небесных? Разве помимо солнца и звёзд есть ещё другие источники света? Конечно, нет. Естествознание не знает другого света, кроме того, который исходит от светил, имеющих свой собственный свет или отражающих его от других светящихся предметов… Ни один смертный не в состоянии объяснить и понять, что обозначает собой «свет» первого дня Моисея” 227.

Долго, долго так думали и так говорили все, от мала до велика 228. И верующие христиане ничем не могли опровергнуть этого возражения, никак не могли решить его. Но они не сомневались в истинности библейского повествования. Они твёрдо верили, что рано или поздно, но истина откроется людям, и они узнают, что „невозможная у человек, возможна суть у Бога”.

И истина открылась. В начале XX века наиболее авторитетные представители естественных наук сами пришли к мысли, что свет действительно существовал ранее светил небесных.

Вот, например, как доказывает и иллюстрирует эту мысль крупный немецкий учёный Бельше в своей книге „Дни творения”, появившейся и на русском языке в 1908 году 229.

„При помощи телескопа можно совершенно ясно заметить между звёздами настоящие туманные пятна, часто весьма слабых очертаний… Спектральный анализ доказал, что эти настоящие туманные пятна представляют скопление газов. Долго думали, что и они стоят далеко вне нашей системы. Полагали, что это возникающие системы, подобные нашей, мировые зародыши. В настоящее время всё более склоняются к тому, что эти туманности носятся в пределах нашей системы. Они, по-видимому, представляют более древние части этой системы, остатки первобытной материи, из которой постепенно образовались и продолжают образовываться такие звёзды. Частицы неизрасходованного вещества располагаются в промежутках между звёздами…

Эти остатки тумана среди действительно пылающих и светящихся солнц нашей теперешней системы мы, несомненно, можем видеть только потому, что первобытный туман обладает свойством каким-то образом светиться. В настоящее время вполне основательно склоняются к определённому мнению: свет здесь происходит вовсе не от того, что туманность раскалена. Скорее, это явление фосфоресценции при низкой температуре.

При крайней степени разряжения у всех газов, по-видимому, наступает такой момент, когда они начинают светиться. Так и это космическое туманное облако, газ которого до крайности разряжён, носится ничем не согретое в ледяном пространстве и вспыхивает, согласно указанному закону, своим собственным светом.

Мысль эта приобретает ещё большое значение, если смотреть на эту туманность как на первое сгущение эфира. По нашим современным понятиям, эфир является передающей средой для волнообразного движения, которое мы воспринимаем как свет. В данном случае свет исходил бы из него самого. Эти волны, пробегающие в настоящее время по несгустившимся частям туманности, как рябь и круги на поверхности пруда от брошенного камня, посылались бы тогда его собственными центрами сгущения, благодаря этому самому сгущению.

Во всяком случае, дело происходило так, как будто это первая „твердь” выделялась в голубоватом сумраке, в одновременно с нею возникшем первобытном свете, который таинственно мерцал над нею фосфорическим блеском, как пылинки радия в тёмном, холодном погребе. И только тогда, когда такие туманности или отдельные части в них постепенно сгущались и всё более стягивались, в недрах их происходило настоящее накаливание: теперь в них светятся раскалённые добела солнца.

Таким же образом и наше Солнце, несмотря на постоянную потерю тепла в окружающее его ледяное пространство, в котором оно несётся, уравновешивает и непрерывно возобновляет свою теплоту”…

Словом, Бельше объясняет существование света ранее светил небесных таким образом: в начале на месте видимого мира существовала газообразная масса, которая, не будучи ничем согрета, и будучи крайне разряжена, вспыхивала особенным светом, подобно тому, как и пылинки радия сами собою светятся в тёмном холодном погребе.

Так думает Бельше. Но ведь и христианская вера учит сему же. Именно, она говорит, что сначала Бог создал „сущность” неба и земли 230, зародыш мира и всех его существ в виде бесформенной массы (хаоса), которая в первый же период жизни обладала свойством светиться: „в первый день Бог сотворил свет”.

Таким образом, и библейская космогония и научная в данном пункте не только не противоречат друг другу, как это долгое время казалось очень многим, но согласуются как нельзя лучше. Другими словами: первые стихи Библии есть вместе с тем первые главы науки о творении земли.

Помимо Бельше ещё де-Рива признаёт существование света ранее светил небесных. Его взгляд по данному вопросу несколько иной.

„Свет окружал нимбом всю громаду мира, ещё не распавшегося на мириады миров, – всю «землю и небо» первого стиха кн. Бытие. Этот первобытный свет сроден нашим северным сияниям. Это был результат энергичного выделения электричества, вследствие соприкосновения морских вод с внутренним огнём земного шара. И эти световые явления, вследствие высоты и однообразия температуры, не должны были сосредоточиваться исключительно около полюсов, а образовывали, как бы атмосферически „ореол вокруг нашего шара” 231.

Всё чаще и чаще, с каждым годом всё больше и больше находится людей, которые, оперируя чисто научными данными, приходят к тому заключению, что первые стихи книги Бытия представляют собою „предвосхищение” великих откровений науки 232. Пройдёт ещё немного времени, наука быстрыми шагами пойдёт вперёд, разум человеческий разовьётся, и тогда все те „малые и великие”, которые до настоящего времени и теперь смеялись и смеются над библейским сказанием о творении света в первый день, поймут свою ошибку и станут молиться тому Богу, которого отвергали, и исповедовать то вероучение, над которым смеялись. И это будет, будет!

Противники христианской веры, чувствуя, что из их рук ускользает последняя опора, пытаются помешать подобному соглашению веры с наукой. Они говорят: если даже учёные и признают возможность существования света ранее светил небесных, то этим не оправдывается библейское повествование. Дело в том, что по представлению науки весь процесс мирообразования совершался постепенно, тянулся несколько веков и тысячелетий, так что от первобытной светящейся массы до образования светил небесных прошёл весьма длинный промежуток времени, исчисляемый некоторыми учёными даже миллионами лет 233, между тем по описанию Библии, создание мира совершилось в течение 6 дней! Какая огромная разница! Какая великая, ничем незаполнимая пропасть лежит между Библией и наукой! А ещё говорят об их соглашении!

В ответ на это возражение до́лжно сказать следующее.

Те миллионы лет, о которых твердят и которых требуют натуралисты для всего процесса мироздания, в высшей степени проблематичны. Последние научные изыскания показали, что надобности в них не ощущается никакой, и что без них можно всё удовлетворительно объяснить.

Чтобы не быть голословными, мы приведём несколько соответствующих справок.

Например, Джордж Дарвин (сын Чарльза Дарвина) предложил собственную теорию происхождения Луны чрез отделение её и постепенное удаление от Земли. И требовал, по крайней мере, 60 миллионов лет для того, чтобы реализовать действительные движения Луны, относительно которой ранее предполагалось, что она была сперва чем-то вроде нароста на Земле. А известный Эмиль Бело, опубликовавший в 1913 году статейку: „Les Nebuleuses et l’origine des mondes (Bulletin de la Socièté Belge d’Astronomie), представляющую собою резюме его раннейших работ и вместе с тем попытку подвести итог всему тому, что было сделано по данному вопросу от времени Дарвина до настоящих дней, свёл лишённую для нас цифру Дарвиновских миллионов к двум годам. Какой поразительный контраст между старыми и новыми цифрами естествоиспытателей! 2 года и 60,000,000) Это кажется даже невероятным, баснословным, но между тем это так. Более того, оказывается, что и все светила солнечной системы современны, и их образование заняло не больше времени, чем эволюция какой-либо Nova (новой звезды), т. е. менее двух лет.

На основании же каких данных наука получает новые цифры? – На основании следующего положения. Всякая звёздная система в своём существовании имеет две последовательные фазы, незаметно и быстро переходящие одна в другую: период картезианский, или вихревой, очень короткий, характеризуемый громадными скоростями, преобладанием отталкивающих сил, определением геометрических форм системы и радиальным рассеянием её масс, и период ньютоновский, в котором сопротивление туманной среды, увеличив массы молекул, и ослабив их скорости, останавливает радиальное рассеяние и подчиняет силе притяжения все первоначальные силы. Вот эта-то вихревая гипотеза и уничтожает нужду в миллионах и биллионах веков того щедрого кредита, который испрашивали прежние творцы космогонических теорий.

В области геологических расчётов оказывается возможным то же самое, что имеет место в космогонической области. Из роста сталактитов и сталагмитов 234 можно получить совсем иные цифры, чем те, которые извлекали Ляйэль и его последователи.

Вот пример.

В адельсбергской пещере есть огромный сталагмит. По научным вычислениям, рост его образования в 70 лет равен ¼ линии, так что возраст его=21,7100 лет. Но в Юрьеве, менее полутораста лет тому назад, был построен каменный мост, с которого свешиваются теперь сталактиты в 3 дециметра длиною. Они образовались вследствие просачивания подпочвенных известковых вод через щели и скважины сводов. Рост сталактитов здесь оказывается, в среднем равен двум миллиметрам в год. Если сталагмит в адельсбергской пещере рос в среднем по этому масштабу, то его возраст в настоящее время равен приблизительно 2,250 годам, т. е. почти во сто раз менее выше обозначенной цифры.

Обратимся теперь к каменному углю. В конце восьмидесятых и начале девяностых годов прошлого столетия, Фойэль предложил новую теорию происхождения каменного угля. Эта теория так же мало нуждается в миллионах лет, как и Луна, по теории Бело. Гипотезу Фойэля развил и подкрепил новыми доводами Лаппаран, автор известного труда: „Наука и Апологетика” 235.

Можно привести ещё один пример того, как постепенно сокращаются миллионы и миллиарды гордой своими успехами науки. Каменный век в жизни человечества подразделяют на два периода: послелитический – период употребления орудий из полированного камня. Обыкновенно принимали, что конец последнего отстоит от нашего времени более чем на 10,000 лет. Но что же оказалось? – С 1874 г. на берегах Луары, около места её впадения, берегах, занимающих, очевидно, место прежнего моря и образовавшихся вследствие илистых отложений Луары, производились раскопки. Там нашли много черепов, бронзовых и каменных неолитических орудий, и на основании геологических вычислений Ренз Кервиллера, которые в науке общеприняты, установлено, что 1) в 6 в. до Р. Христова, в устье Луары уже пользовались полированным каменным топором, с рукояткой из оленьего рога; 2) что введение бронзы в этой местности произошло в 7 веке до нашей эры; 3) что за 1,000 лет до нашей эры, здесь употребляли полированные топоры несравненно более грубые, чем в последующее время 236. – Вот вам и десять тысяч лет.

И так во всём. Везде со счетов науки сбрасываются огромные цифры. Везде уменьшаются кредиты на миллионы и биллионы. И мы верим, что настанет время, и оно близко уже, когда и в данном вопросе установится полное согласие между Библией и наукой. Наука откажется от миллионов, а Библия своим божественным авторитетом оправдает её новые хронологические даты.

Таким образом, речи о миллионах лет, которыми так свободно оперировали учёные, и на которых ещё и теперь настаивают некоторые современные жрецы науки, по меньшей мере, смешны. Если хорошенько вдуматься в них, то мы увидим, что они представляют собою не что иное, как результат поспешных выводов, неточных и неверных догадок и научного верхоглядства. Что это так, в этом достаточно убеждают нас вышеприведённые справки и соображения.

Помимо всего этого, нужно обратить внимание вот на что.

Первая глава книги Бытия совсем не ставит и не решает вопроса о длине первых дней. Но мы думаем, что не было бы противоречием Св. Писанию, и не было бы уступкой времени, если бы мы считали библейские дни за огромные мировые периоды. Текст Библии позволяет это. День, по-еврейски, „йом”. Но это слово не означает 24-часового периода. „Йом”, равное русскому „час”, славянскому „година”, означает период времени, без определения его длительности. Иногда слово „день” обозначает в Библии целую эпоху, например „мессианскую”. Седьмой день, в который Господь почил от дел своих, продолжается и доселе. Это, во-первых. Во-вторых – и самое главное: день в 24 часа существует только для Земли, так как его долгота определяется вращением Земли вокруг оси. На другой планете, вращающейся вокруг оси не в 24 часа, день будет либо больше, либо меньше. Смотря по тому, в какой промежуток времени будет совершать планета своё вращение вокруг собственной оси. Следовательно, у той „земли”, о какой речь идёт в 1-м стихе 1-ой главы кн. Бытия, о великом хаотическом ядре, из какого родились миры, день, конечно, равнялся тому периоду, в продолжение которого сиял первобытный свет, сменявшейся периодически первобытной ночью.

Мы не знаем, конечно, длительности этого древнего дня. Если иметь в виду свидетельство Фая, что вращение первых миров было очень медленно, то нужно научно признать, что день „первой земли”, великого шара, из которого развились миры, был огромной длительности.

По словам 89 псалма, автором которого является пророк Моисей, в очах Господних – тысяча лет, как день единый. Итак, всё говорит за то, что в Св. Писании „день” не всегда обозначает время в 24 часа, но обозначает иногда целые периоды.

Что в данном случае, т. е. первые дни творения, нужно мерить не нашей меркой, видно, по крайней мере, из того, что смена утра вечером зависела здесь не от захода и восхода солнца.

Принимая во внимание всё, только что сказанное, приходишь к тому заключению, что и „библейские дни” не являются существенным препятствием к соглашению Библии и науки.

Ст. 6–8: „И сказал Бог: да будет твердь посреди воды и да отделяет она воду от воды, и стало так. И сотворил Бог твердь и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И назвал Бог твердь небом… И был вечер, и было утро, день второй”.

По поводу этого библейского повествования, проф. Додель, известный своею резкою критикой первых страниц Библии, восклицает:

„В этом заключается значительное противоречие! Первый стих гласит, что Бог сотворил „небо” в начале, и вот оказывается, что небо было сотворено вторично на второй день. Это совершенно непостижимо, непонятно, бессмысленно. Здесь страшная путаница” 237.

Для других рационалистов „твердь” – это зеркальный небосвод. По их мнению, Библия отразила здесь поэтическое, но конечно, невежественное представление о небе, как о стеклянном куполе. Другими словами, Моисей понимал небо – как его невежественные современники 238.

Какое невежественное представление! Какой ненаучный комментарий! Ведь слово „твердь” вовсе не содержит в себе, по первоначальному еврейскому тексту, намёка на что-то твёрдое. Так что, утверждать, будто Моисей словом „твердь” указывает на установку какого-то твёрдого свода, распростёртого над нашими головами, и разделяющего верхние воды от нижних, есть, по существу, невежество, ошибка, основанная на незнании древне-еврейского языка.

Свою мысль мы подтвердим ссылкой на авторитетных толкователей, на глубоких знатоков библейского языка.

„Еврейское слово „rakia”, служащее для обозначения в Библии тверди, – пишет Марсель Серрес, – не имеет ни близкого, ни отдалённого отношения к тому, что обыкновенно понимают под ним, т. е. к чему-то твёрдому и жёсткому, каково кристаллическое небо Птоломея. Оно означает собственно пространство, или протяжение (expansum, expansio–от глагола expanere – простирать, протягивать). В дальнейшем значении это выражение указывает на твёрдую, необыкновенно лёгкую материю, какова эфирная материя” 239.

„Под твердью, – пишет Ж. д’Этьен 240 – нужно разуметь не небо, а пространство (rakia), образовавшееся вследствие подразделения первобытной массы на множество отдельных, самостоятельных планет”. Поэтому, на латинский язык он переводит rakia не словом „firmamentum”, а словом „expansio”.

По словам Меньяна, „rakia” не заключает в себе никакой идеи свода, но означает только пространную, вещественную массу (из вещества твёрдого или нетвёрдого), представляющую гладкую и тонкую поверхность” 241.

По переводу Мандельштама 242: „и сказал Бог: да будет пространство посреди воды”… тоже видно, что он под словом rakia разумел не то небо, какое разумеют рационалисты.

Таким образом, разделение вод и устроение тверди до́лжно понимать в смысле обособления миров, соединённых прежде в одно целое.

А такое понимание вполне гармонирует с научными космогоническими теориями. Возьмём, например, теорию Фая. По этой теории „вселенная в начале представляла хаос, в состав которого входили все элементы земной химии. Эти материалы, связанные взаимным притяжением частиц, с самого начала, как воды океана, находились в волнообразном движении по разным направлениям (воды вверху и внизу). Движение произвело отделение их в виде облаков или хлопьев. Последние сохранили быстрое наступательное движение в пространстве и в то же время чрезвычайно медленные внутренние круговороты. Эти мириады хаотических хлопьев, путём постепенного сгущения материи, дали начало различным мирам вселенной” 243. Это разделение миров и образовало между ними „прорывы”, „промежутки”, „междупространства” – rakia – или „твердь”.

Ст. 9–13: В третий день Бог отделил воду от земли и повелел земле произвести растения.

Рационалисты не могут принять этой части библейского повествования и говорят:

„Сотворение растительного мира, прежде чем солнце появилось на небе, является физической невозможностью. Ещё большей невозможностью является сохранение растительного мира – без солнца – в течение долгого промежутка времени, который отводят каждому дню творения Моисея учёные толкователи Библии” 244.

Посмотрим, действительно ли рационалисты правы в данном случае. Действительно ли растения не могли появиться и существовать без светил небесных, в частности без Солнца?

Третий день (период) характеризуется появлением наземной флоры. Он соответствует в геологии эпохам девонской и каменноугольной. Исследование растений этих эпох показывает, что Земля была тогда в совершенно иных условиях, чем теперь, именно: атмосфера её была тогда чрезвычайно насыщена углекислотою; затем, на Земле тогда не было различия климатов и времён года. Первое доказывается обилием углерода в растениях этих эпох. Второе – тем, что растения одних и тех же видов были распространены тогда по всей земле, они встречаются и у Шпицбергена и у тропиков; и это же доказывается ещё тем, что при перерезывании этих растения, в стволах не оказывается тех концентрических кругов, по которому в настоящее время мы узнаём возраст растений, и существование которых обусловлено различием времён года.

Всё это показывает, что тогда были иные астрономические условия, чем теперь. И значит, тогда растения 245 могли существовать и без солнца.

Это, во-первых. Во-вторых, в ответ на это возражение нужно заметить, что по теориям Фая и Лигондэ, Солнце вообще моложе Земли, и образование его было актом значительно последующим за образованием Земли.

Но об этом после.

Ст. 14–19: „И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времён, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю; и стало так. И создал Бог два светила великие, светило большее, для управления днём; и светило меньшее, для управления ночью, и звёзды”.

Таким образом, в четвёртый день Господь сотворил светила небесные.

По поводу этого дня творения противники христианской веры возражают.

„Противоречие на противоречии, невозможность на невозможности! ведь Земля, Солнце, месяц и звёзды возникли в совершенно другом хронологическом порядке, чем рассказывает Моисей. Именно, Солнце появилось задолго до Земли, Земля задолго до Луны, а бесчисленные звёзды существовали во вселенной за миллиарды лет до нашего Солнца со всеми его планетами и спутниками. Конечно, Моисей противоречит сам себе, когда на четвёртый день он отделяет ещё раз свет от тьмы, хотя это уже произошло в первый день, и уже раньше день чередовался с ночью, вечер с утром” 246.

Посмотрим, насколько правдоподобно и серьёзно настоящее возражение.

Теперь предложено несколько новых космогонических теорий. Они различаются между собою в подробностях, но все согласны между собою в своей основе и сущность их заключается в следующем.

На месте нынешней солнечной системы находилась некогда разреженная пылеобразная туманность, или вернее: вещество солнечной системы некогда представляло собою разреженную туманность, так как место, которое занимала эта туманность в пространстве, было, разумеется, совершенно иным, чем теперь (солнечная система имеет собственное движение, она направляется теперь к созвездию Лиры и Геркулеса). В различных пунктах туманности образовались местные сгущения вещества, из этих местных концентраций образовались планеты. Из ближайшего вещества к этим планетам начали образовываться их спутники. Образование планет имело своим следствием то, что в туманности явился центр тяжести. Остатки пылеобразного вещества, не вошедшего в состав планет и их спутников, устремились к центру, и из них возникло солнце. Очень только незначительное количество вещества ( 1/ 700) пошло на образование планетной системы, громадная же часть туманной массы вошла в состав Солнца. Образование Солнца происходило с постепенностью и, как это ни странно, можно сказать не окончилось до сего дня. Дело в том, что пылеобразное вещество, при своём движении по направлению к Солнцу, не всегда попадало в сферу центрального притяжения, но в значительном количестве уходило от Солнца назад по удлинённым эллипсисам, чтобы потом снова и ещё ближе подойти к Солнцу и т. д., пока, наконец, приближающееся вещество не вступит в сферу центрального притяжения и не упадёт на Солнце. Кометы и падающие звёзды, это – остатки того первичного вещества, из которого образовался солнечный мир, это материал, который рано или поздно также пойдёт на постройку Солнца, а отчасти и планет 247.

Таковы теории Лигондэ 248, Морэ 249, Фая 250, Уоллэса 251 и мн. др. Все они доказывают ту мысль, что Земля в солнечной системе родилась ранее, чем сорганизовалось, приняло настоящий вид Солнце. Но ведь это же самое говорит и Библия. А если так, то, значит, нет никакого противоречия между астрономией и Богословием. Значит, Моисей был прав, когда изображает творение четвёртого дня в том виде, в каком описано оно на первой странице Библии.

Разберём ещё одно возражение.

„Как, – скажут нам, – разве звёзды – малые светила рядом с Луной?”

Конечно, ведь Моисей писал для людей, как „они видят”, и, конечно, был прав, называя для Земли, в отношении к Земле, Луну большей, чем Юпитер и т. д.

Ст. 20–23. По библейскому сказанию, в пятый день Бог сотворил рыб и птиц.

Посмотрим, что говорят рационалисты против творения пятого дня.

„На пятый день, – пишет Додель, – Бог сотворил водяных животных и птиц в воздухе. Между тем, естественные науки доказали самым очевидным образом, что животный мир развился одновременно с растительным, и что птицам в воздухе предшествовали земные животные, тогда как Моисей говорит, что земные животные появились только на шестой день” 252.

Возражение совершенно неосновательное! Точка зрения ошибочная.

Раскроем, например, книгу такого выдающегося естествоведа, как Бельше. Книга его по данному вопросу озаглавлена так: „Научная Библия”. В конце 3 главы мы читаем: „Представим себе картину мира перед рождением млекопитающего, когда стая ихтиозавров, плавая в открытом море, встречается на залитой солнцем поверхности моря с древней птицей, свободно парящей в воздухе. Библейское предание оправдывается на деле. Только одни водяные животные и птицы, – и так тихо в безграничном пространстве между голубым небом и безбрежной синей пропастью”.

Из этих слов авторитетного представителя естественных наук XX века мы видим, что сначала появились только водные животные и птицы. Таким образом, Додель и Кº глубоко ошибаются, когда говорят, что животный мир развился одновременно с растительным, и что птицам в воздухе предшествовали земные животные.

Если, наконец, возьмём мы последние, наиболее выдающиеся курсы по палеонтологии, то и там найдём подтверждение своих взглядов и опровержение „научных” доводов наших религиозных противников.

Так, в сочинении проф. Л. Бейсгаузена 253: „Развитие мира животных”, мы читаем, что позвоночные животные следуют одни за другими в таком порядке: рыбы, пресмыкающиеся, птицы и, наконец, млекопитающие. Эта указанная последовательность организмов считается, нужно заметить, верным результатом палеонтологических исследований.

И этих цитат вполне достаточно для доказательства той мысли, что сказание пр. Моисея о шестидневном творении мира нисколько не противоречит современным научным данным о развитии мира и животных.

В шестой день Бог сотворил животных и человека. Против этого дня творения ничего не возражают рационалисты. Даже Додель, наиболее резкий критик Моисеева повествования, и тот не нашёлся ничего возразить. И он согласился, что „Моисей прав, отводя сотворение человека на самый конец”.

Остаётся последний вопрос – как понимать сотворение человека? Или он произошёл от животных, и представляет собою последнюю ступень развития органического мира, или же он ничего общего с животными не имеет?

Об этом дальше.

Подводя итог всему вышесказанному, приходишь к тому заключению, что между библейским сказанием о сотворении мира и научным описанием не существует никакого противоречия. Напротив, во всём полная согласованность.

* * *

197

„Бог и наука”. СПб. 1907 г., перевод Ф. Маркуса, стр. 41.

198

„Старая и новая вера”. СПб. 1907 г. Перевод Е. Шехтера, стр. 11–12.

199

„Моисей или Дарвин?”. Изд. Трибуна, стр. 11–16.

200

„Мировые загадки”. Москва. 1907 г., стр. 382, 245.

201

„Библия, её происхождение, развитие, и отличительные свойства”. Москва. 1908 г., стр. 10.

202

Э. Ренан. „История Израильского народа”. СПб. Изд. Глаголева. 1907 г., т. 1, стр. 54–56.

203

„Histoire des musulmans d’Espagne, t. I, p. 12–14.

204

Труды по Востоковедению. Выпуск XII. История мусульманства. Μ. 1903 г., стр. 11–12.

205

Подробный разбор всех теорий о мифологическом и легендарном характере Моисеева сказания см. в брошюре проф. С. Песоцкого: „К вопросу об историческом характере Моисеева сказания о творении мира”. Киев. 1898 г.

206

Исх. 20:8–11; Исх. 31:15–17.

207

Мф. 19:4–6; Мк. 10:6.

208

Проф. Песоцкого… стр. 4.

209

Проф. Додель: „Моисей или Дарвин?”, стр. 13.

210

Kramer-Magdeburg: „Die Religion der Zukunftе”, p. 6–7. Hamburg. 1908 г.

211

Помимо Снайдера конечность мира в пространстве утверждал А. Р. Уоллэс в своей книге: „Место человека во вселенной”, переведённой на русский язык в 1903 г.

212

„Сила и материя”. СПб. 1907 г. Перевод Полилова, стр. 1–33.

213

„Мировые загадки”, стр. 250.

214

Арх. Борис: „О начале мира”, изд. 2. Киев 1891 г., стр. 70–71.

215

L. Poincare. La Physique modèrne. Paris. 1908 г., стр. 268.

216

О. Лодж: „Современные взгляды на материю”. М. 1904 г., стр. 31–33.

217

В. Кожевников: „Современное научное неверие”. М. 1912 г., стр. 96.

218

Там же.

219

Там же.

220

О них см. у Кожевникова, стр. 89–100.

221

Обстоятельный разбор сих слов см. у Деннерта: „Умер ли Бог?”. Перевод Гильберта. 1914 г. Одесса.

222

См. у Кожевникова, стр. 107.

223

Там же.

224

Там же.

225

См. у Табрума: „Религиозные верования современных учёных”, изд. 2, стр. 81.

226

См. у Кожевникова, стр. 108.

227

Проф. Додель: „Моисей или Дарвин?”, стр. 13–14; Штраус: „Старая и новая вера”, стр. 10–11.

228

У Достоевского в „Братьях Карамазовых” выведен тип религиозного отрицателя, который весьма часто встречается и теперь. Это – Смердяков. Он начал читать Библию, но дальше первой страницы и не пошёл, решив, что эта книга чрезвычайно глупая, так как в ней говорится о существовании света, когда никаких светил в то время ещё не было.

У Марка Криницкого есть маленький рассказик „Наследственность”. В нём выведен гимназист Кедроливанский, рассуждающий таким образом: „Если Бог сотворил солнце только на четвёртый день, то, значит, день и ночь зависят не от солнца, а от чего-нибудь другого. А так как ни от чего другого им зависеть нельзя, то отсюда ясно, что господин Моисей не был знаком с математической географией. Логически верно… Истинно что-нибудь одно. И если учебник географии идёт против учебника Закона Божия, то это не моя вина”.

229

„Дни творения”. СПб. Перевод Александрова, стр. 28–32. Бельше заявил себя в науке многочисленными капитальными трудами, например: „Любовь в природе”, „Гибель мира”, „Религия нового времени”, Научная библия”, „Тайна южного полюса”, „Продолжительность существования жизни на земле” и мн. др. На русском языке появился в изд. „Заря”, 4-й том его сочинений.

230

Твор. св. отцов, т. XXII. Твор. св. Ефрема Сирина, т. 8, стр. 250.

231

„Церковь” 1908 г. № 45, стр. 1512. Ст. арх. Михаила: „О вере и неверии”.

232

Эти признания учёных собраны в книге д-ра Деннерта: „Геккель и его мировые загадки”.

233

По Бишофу одни растения, произведшие угольный залежи в саарбрюкских областях, должны были потребовать на возрастание 1,004,177 лет. Ляйель находит, что для образования наносов Миссисипи понадобилось 67,000 лет, а по мнению другого геолога – 158,000 лет. Для образования же всего мира Ляйель находит нужным допустить 350,000,000 лет. См. об этих цифрах у Лютарда: Апология христианства. СПб. Изд. Тузова. 1909 г., стр. 816; 67–68.

234

В пещерах сверху создаются натёчные образования, наподобие ледяных сосулек. Они называются сталактитами. Снизу кверху растут подобные образования, называемые сталагмитами.

235

„Наука и Апологетика” 1911 г. Сергиев Посад. Перевод В. П. Цветковой. Ред. проф. С. С. Глаголева.

236

Проф. С. С. Глаголев. „Прошедшее и будущее миров”. См. „Естественнонаучные вопросы в их отношении к христианскому миропониманию”. Сергиев Посад. 1914 г.

237

„Моисей или Дарвин?”, стр. 14.

238

См. Бельше: „Дни творения”, а также В. Энгельгардта: „Что такое кометы?”.

239

Die Kosmos, стр. 48.

240

Ж. д’Этьен: „Как образовалась вселенная”: О творении 2-го дня.

241

„Мир и первобытный человек”, стр. 36; Новорусский „О шестидневном творении”. Православное Обозрение, 1887 г., т. 1, стр. 687.

242

„Тора”. Берлин 1895 г. Перевод Пятикнижия на русский язык, стр. 2.

243

Об этой теории см. у арх. Бориса: „О начале мира”, стр. 120–124.

244

Додель: „Моисей или Дарвин?”, стр. 15.

245

См. у Ж. д’Этьена: „Как образовалась вселенная?”, проф. С. Глаголева „Из чтений о религии”. Сергиев Посад. 1903 г., стр. 378.

246

Проф. Додель „Моисей или Дарвин?”, стр. 15. Штраус: „Старая и новая вера”, стр. 11 и др.

247

Проф. С. Глаголев: „Религия и наука в их взаимоотношении к наступающему XX столетию”. 1900 г. Сергиев Посад, стр. 88–89.

Авторы приведённых возражений стоят, по-видимому, на точке зрения Канта и Лапласа. По этой теории действительно: Земля – дочь Солнца, Луна – дочь Земли и т. д. Но ведь теперь Канто-Лапласская теория признана несостоятельной с научной точки зрения (см. Глаголева: „Из учений о религии”, стр. 360–361), следовательно, и возражения подобного рода должны потерять свою силу.

248

См. „Вера и разум”, 1897 г. № 22, 24.

249

Аб. Морэ: „Солнце”. 1904 г. СПб.

250

Арх. Борис. „О начале мира”, стр. 120–124.

251

А. Р. Уоллэса: „Место человека во вселенной”. 1904 г. СПб.

252

„Моисей или Дарвин?”, стр. 16.

253

„Вселенная и человечество”, т. 2. СПб. Изд. Т-ва „Просвещение” см. таблицу постепенного развития животного царства, помещённую на 449 стр.

О происхождении человека

Вопрос о происхождении человека принадлежит к числу весьма сложных и трудных вопросов. Его нельзя решить сразу, одним взмахом пера, одним напряжением воли и ума, нет. Он требует большой затраты времени, сил и труда. Это ведь не один вопрос, а соединение, смещение нескольких вопросов. В нём одинаково заинтересованы и богословие, и психология, и естественные науки. Посему, для более или менее удовлетворительного решения затронутого нами вопроса необходимо обозреть и критически оценить весь тот обширный и разносторонний материал, какой добыт вековыми усилиями учёных крезов, и какой находится в обращении на современном научном рынке.

Но в тесных рамках журнальной статьи совершенно немыслимо осуществить данную задачу. И потому, взятую нами тему мы сузим до крайних пределов. Мы ограничимся только тем, что подведём итог научным изысканиям в интересующей нас области и посмотрим, противоречат ли они библейским данным или же нет, колеблют ли откровенное учение о происхождении человека или же оказываются совершенно бессильными пред разумом божественной истины.

Начнём с Библии.

В книге Бытие о сотворении человека повествуется следующим образом: „и созда Бог человека, персть (взем) от земли, и вдуну в лице его дыхание жизни: и бысть человек в душу живу” (Быт. 2:7).

Другими словами, человек имеет самостоятельное происхождение, а вовсе не является, как это утверждают весьма многие естествоиспытатели, высшим типом развившегося млекопитающего животного.

Но вот вопрос: неужели означенное библейское повествование до́лжно понимать в буквальном смысле?

Да, только с маленькой оговоркой. Именно: под прахом или перстью нельзя разуметь земли в том её виде, в каком представляется она нашему взору. Правда, словом „прах” (по-еврейски „афар”) в обыденном языке обозначался измельчённый состав земли, пыль, грязь. Но нам думается, что в данном случае предпочтительно понимать его в том смысле, какой он имеет в речи Премудрости: „Я родилась, – говорит Премудрость, – когда ещё Он не сотворил ни земли, ни полей, ни начальных пылинок (афрот) вселенной” (Притч. 8:26). Под начальными пылинками разумеется здесь не то, что было на поверхности земной коры, а все элементы, из которых составилась земля.

Таким образом, словом „прах” Бытописатель хотел показать, что человеческое тело сотворено Богом из тех самых элементов, из которых создана и земля. Так что, если в Библии говорится, что Господь взял в руки прах земной и из него сотворил человека, то это надлежит понимать не так, будто Творец образовал человеческое тело из взятого Им в руку комка земли, а так, что Господь создал человека из тех элементов, из которых составил и Землю.

Такова ортодоксальная точка зрения по данному вопросу.

II.

Совсем иначе рассуждают о происхождении человека так называемые натуралисты. Они утверждают, что человек и по своей природе и по своему происхождению принадлежит к животному миру и есть высший тип развившегося животного. Проще говоря: они стоят за то, что человек произошёл от обезьяны.

Посмотрим, насколько основательна и убедительна аргументация, приводимая представителями естественных наук в пользу животного происхождения человека, и можно ли на основании её усомниться в истинности и достоверности библейского повествования.

Нужно различать две главные группы доказательств в защиту разбираемого нами положения, во-первых, зоологическая, во-вторых, палеонтологическая. Постараемся быть по возможности кратким и точным в этой необъятной области фактов.

Подвергнем критической оценке сперва зоологические доказательства животного происхождения человека.

В этой области доказательств главное и преимущественное внимание учёных и натуралистов последнего времени обращается на опыты с кровью животных, на те опыты, которые произведены были Фриденталлем, Нутталем, Уленгутом, Вассерманом, Шютце и др. и которые весьма многих лиц окончательно убедили в том, что человек не только происходит от обезьяны, но и сам есть настоящая обезьяна. Опыты эти заключаются в следующем. Берут, например, кровь млекопитающего животного и вспрыскивают её млекопитающему животному другого вида. Затем из крови последнего приготовляется серум (сукровица), который обладает свойством растворять кровяные шарики только тех животных, кровь которых была впрыснута, и давать осадок в смеси с кровяной сывороткой тех же самых животных. Поясним это примером. Какому-нибудь животному (кролику, собаке, овце, лошади) несколько раз прививают человеческую кровь. Спустя некоторое время, у этого животного берут кровь и приготовляют из неё светлый и прозрачный серум (сукровицу), хорошо освобождённый от кровяных шариков. Если к полученной кровяной сыворотке прибавить несколько капель человеческой сыворотки, то тотчас образуется осадок, падающий на дно сосуда. И ещё, если к той же полученной сыворотке мы прибавим не цельную человеческую кровь (ведь кровь человека состоит из красных и белых шариков), а только её кровяную сыворотку, то эта последняя растворится в приготовленном серуме.

Серум животных, подготовленных предварительными вспрыскиваниями крови других животных видов, часто бывает специфичным. В таком случае серум даёт осадок только с сывороткой того вида, кровь которого была вспрыснута, и растворяет кровяные шарики только того же вида. Но существуют примеры, когда сыворотка подготовленного животного растворяет не только красные шарики того вида, кровь которого служила для вспрыскивания, но также кровяные шарики соседних видов. Так, кровяная сыворотка кролика, которому несколько раз вспрыснули курную кровь, делается способной растворять не только кровяные шарики курицы, но и голубя, хотя в меньшей степени.

Такого рода опыты важны для нас в том отношении, что они дают нам возможность выяснить родственную связь между животными видами. Так, серум животного, подготовленного кровью курицы, даёт осадок не только с куриным серумом, но и с голубиным. Это доказывает то, что между курицей и голубем существует довольно близкое родство. Напротив, если в указанный нами серум ввести серум млекопитающих, то ничего не получится, ни осадка, ни растворения кровяных шариков млекопитающих в приготовленном серуме, что свидетельствует о том, что между курицей, голубем и млекопитающими, нет никакого кровного родства. Другой пример: серум животного, приготовленный с бычачьей кровью, даёт обильный осадок, если к нему прибавить немного бычачьей же кровяной сыворотки, но не даёт этой реакции с кровяными сыворотками целого ряда других млекопитающих, даже с серумом овцы, оленя и лани. Следовательно, родство между бычачьей породой и другими животными не настолько велико, как родство между курицей и голубем.

Что же мы видим относительно серума животных, привитых человеческой кровью? То, что серум, дающей осадок с человеческой кровяной сывороткой, обнаруживает подобную же реакцию исключительно с серумом обезьян!

Грюнбауму в Ливерпуле удалось достать значительное количество крови трёх больших человекообразных обезьян: гориллы, шимпанзе и орангутанга. Во-первых, он убедился в том, что серум животных, привитых человеческой кровью, даёт осадок не только с последней, но и с кровью вышеупомянутых обезьян. Оказалось невозможным „отличить этот осадок, как качественно, так и количественно, от того, который получается с человеческой кровью”.

Для контроля этого результата Грюнбаум брал серум животных, привитых кровью гориллы, шимпанзе и орангутанга. Все три вида серумов давали осадки с кровью этих трёх обезьян и, в такой же степени, с кровью человека. Очевидно, следовательно, что между родом человеческим и человекообразными обезьянами существует не только внешняя аналогия тела и главных органов, но ещё и внутреннее, действительно кровное родство.

Кратко всё сказанное можно выразить ещё в такой более популярной форме. Если вспрыснуть кровь от одного вида позвоночных, особенно млекопитающих, в жилы другого вида, то наступят болезненные явления, вследствие разложения красных кровяных шариков одного вида в сукровице или серуме другого вида. Но этих болезненных явлений не бывает, если оба вида очень близки между собою в зоологической системе. И так как кровь человека, вспрыснутая обезьянам, не вызывает у них никаких болезненных явлений, то, значит, кровяные шарики человека не растворяются в сукровице обезьян. А это в свою очередь свидетельствует о том, что между людьми и обезьянами – кровное родство.

Вот как формулируется самое главное доказательство животного происхождения человека.

Посмотрим, насколько оно убедительно и основательно.

Известный учёный Брумп, весьма осторожными опытами установил, что если кровь находящегося в летаргии человека вспрыснуть другим млекопитающим, то наступает заболевание, но только не у обезьян и не у свиней. Если бы человек и обезьяна состояли между собою в кровном родстве, то нездоровая кровь человека, вспрыснутая обезьяне, должна была бы, по настоящему, вызвать болезнь и у обезьян 254, однако ничего подобного не видим. Ясно, что кровного родства между человеком и обезьяной не существует.

Другой учёный, Раельман, путём своих ультрамикроскопических исследований доказал, что в крови человека обнаруживаются весьма ясно и точно такие особенности, которые совсем не встречаются ни в крови обезьян, ни в крови других позвоночных животных. Факт сам по себе довольно замечательный. Ведь если бы в жилах человека и обезьяны текла одна и та же кровь, то об особенностях крови не могло быть и речи. Но раз обнаружены особенности, то о тожестве крови человека и обезьяны не приходится говорить.

Кроме того, теорию кровного родства между человеком и обезьяной колеблют последние опыты, сделанные в этом направлении творцами нами разбираемого положения, т. е. Фриденталем и Улленгутом. Опытов было произведено ими пока немного, и они давали неодинаковые результаты. Так, кровяная сыворотка павианов в некоторых случаях растворяла красные шарики человеческой крови, в некоторых – нет. Следовательно, учение о кровном родстве человека и обезьяны не всегда подтверждается. А разве на шатких, ещё не вполне установленных данных возможно построять столь серьёзные выводы? – Конечно нельзя. Это, по крайней мере, преждевременно.

Интересную работу по разбираемому нами вопросу недавно издал Рёссле. Он доказывает, что реакция крови уполномочивает только на тот вывод, что одно животное родственнее другому, чем третье, но отсюда ещё не следует, как близки первые два вида животных между собою. Поэтому, реакция крови человека и высших обезьян совсем ещё не уполномочивает на вывод: человек и обезьяна родственны непосредственно или что человек сам принадлежит к высшим обезьянам. Во-вторых, говорит Рёссле, во многих случаях сходство совершенно не совпадает с морфологическим сходством (морфология – наука о форме организмов или отдельных их частей, органов). Часто реакция крови говорит о близости таких животных, которые далеко отстоят друг от друга в морфологической системе. Поэтому, никаких выводов о родстве по крови делать нельзя, так как сравнительная морфология даёт противоположные показания. Наконец, нужно иметь в виду, пишет Рёссле, что химический состав соков тела, например крови, вовсе не есть постоянная величина, так же, как строение скелета, и поэтому доказательства, заимствованные от сходства крови с историко-родовой точки зрения не имеют большой доказательной силы.

Подводя итог всем этим критическим данным и соображениям, мы можем с полною достоверностью сказать, что мысль о кровном родстве человека с обезьяной несостоятельна и не может говорить в пользу животного происхождения человека.

III.

Перейдём теперь к критической оценке следующего довода учёных натуралистов.

В доказательство животного происхождения человека весьма часто ссылаются ещё на так называемый биогенетический закон, открытый Фрицем Мюллером и развитый впоследствии пресловутым Э. Геккелем. Сущность этого закона в основных чертах может быть выражена следующим образом: человеческий зародыш в своём развитии проходит все те ступени, которые прошло животное царство в многовековом периоде своего развития и усовершенствования. Так, в самом начале человеческий зародыш похож будто бы на монеру 255, затем – на зинамёбиев 256, дальше – на гастрею 257, на различные виды червей, на бесчерепных и, наконец, на млекопитающих, т. е. промаммалиев 258, на сумчатых, на полуобезьян, на хвостатых обезьян, на человекообразных, на обезьяноподобных людей. И будто бы только по прошествии всех этих ступеней появляется homo sapiens. Короче говоря, онтогенез, т. е. развитие индивидуума, представляет собою укороченное повторение филогенеза, т. е. развитие рода или племени. Вот в кратких словах суть биогенетического закона.

Посмотрим, какова ценность этого закона.

Правда, тридцать лет тому назад многие дарвинисты признавали этот закон, но многие другие, в том числе и известный учёный Бэр, прямо опровергали его. Опровергали его и такие крупные естествоведы, как: Иеринг, Гис, Гетте, Земпер и др. Как же относятся учёные к этому вопросу в настоящее время?

Вот некоторые из многих голосов авторитетных исследователей.

Проф. Кейбель в Фрейбурге приходит к такому выводу: „о существовании основного биогенетического закона для млекопитающих животных не может быть и речи”. Проф. Оппель в годичном докладе об успехах анатомии и физиологии резко высказывается против основного биогенетического закона, на почве которого он стоял в начале своих изысканий по вопросу о различной степени развития органов названных животных в различные эпохи развития. Против этого мнимого основного закона высказались также: Бирд, Гензен, Эмери, Флейшман, Дриш, Штейман, Васманн, Гегенбаур, О. Гертвиг и мн. др.

Почему же большинство крупных и авторитетных учёных настоящего времени так низко ставят биогенетический закон?

Оскар Гертвиг в своей „общей биологии” и затем в последней главе своего „руководства сравнительной и экспериментальной истории развития млекопитающих” так отвечает на поставленный нами вопрос:

„На самом деле, – пишет О. Гертвиг, – индивидуальное развитие есть не повторение родового развития, а продолжение родового развития. Если родовое развитие продолжается, то каждое последующее поколение должно идти несколько далее, чем предыдущее: простого повторения прежнего родового развития, поэтому не бывает. И кажущиеся повторения многих родовых статей объясняются тем, что развитие по своей природе идёт от более простых к более сложным формам. Чем выше по своей организации животная форма, тем более она должна пройти ступеней развития, пока не достигнет сложной конечной стадии, и потому естественно, что предварительные переходные стадии, так как они более просты, похожи на конечные стадии других животных, которые останавливаются на более низких ступенях развития. Здесь вовсе не заключается доказательство того, что человек сам в истории своего рода прошёл все эти стадии, а есть только доказательство того, что индивидуальное развитие, начиная от первого клеточного деления оплодотворённого яйца, идёт далее через различные стадии, пока не достигнет определённой формы законченного организма”.

Так О. Гертвиг, ученик и друг Э. Геккеля, смотрит на биогенетический закон. И так смотрят все те, имена которых мы перечислили выше. Конечно, при таком взгляде на указанный закон, равняющийся полному его отрицанию, нечего ссылаться на него, как на весьма веское доказательство животного происхождения человека.

„Из индивидуального развития человека, – пишет Эрих Васманн, – нельзя создать ни одного убедительного доказательства в пользу животного происхождения человека”.

Но допустим на время, что биогенетический закон истинен, что индивидуальное развитие есть совершенно точное повторение родового развития. То и в таком случае нельзя будет доказать происхождение человека от обезьяны. Напротив, вместо желательного и ожидаемого вывода, будет получаться явная бессмыслица. Так, по общему признанию, у молодых обезьян замечается гораздо более сходства в строении черепа и лица с человеком, чем у старых обезьян, у которых резче выступают признаки питекоидов. По смыслу основного биогенетического закона, получается такое явление: высшие обезьяны в юности проходят человекообразную стадию. Следуя способу заключения Геккеля, отсюда до́лжно сделать тот вывод, что не человек происходит от обезьяны, а обезьяна от человека. Но бессмысленность подобного вывода очевидна.

IV.

Перейдём теперь к критическому разбору менее важных и существенных аргументов в пользу противоположного христианскому взгляду положения.

В доказательство животного происхождения человека весьма часто ссылаются на так называемые рудиментарные органы, т. е. такие органы, которые когда-то выполняли определённые функции, но потом выродились, как бесполезные и остались в уменьшенном и изменённом виде, например: щитовидная железа, мозговая железа, сердечная железа, червовидный отросток слепой кишки и т. д.

По поводу рудиментарных органов до́лжно заметить следующее. Очень и очень часто органы, назначение которых не могли объяснить, ошибочно выдавались за рудиментарные.

Вересаев, например, в своих „Записках врача” приводит такой случай.

Среди жителей многих гористых местностей распространена своеобразная болезнь, – зоб, заключающаяся в опухании лежащей над нижней частью горла щитовидной железы. В числе различных способов лечения зоба было, между прочим, предложено полное удаление всей щитовидной железы, как рудиментарного органа, не имеющего никакого значения. И что ж? Результаты этой операции оказались очень хорошими; больные выписывались здоровыми, лишение щитовидной железы (назначение которой совершенно неизвестно), по-видимому, не вызывало никаких вредных последствий. Но вот, в 1883 году бернский профессор Кохер опубликовал статью, где сообщил следующее. Он произвёл 34 полных иссечения зоба и был очень доволен результатами; но однажды один его знакомый врач рассказал ему, что он пользует девушку, которой 9 лет тому назад Кохер вырезал зоб; врач этот рекомендовал Кохеру посмотреть больную теперь. И вот, что увидел Кохер. У больной была младшая сестра: девять лет назад, обе они так были похожи друг на друга, что их часто принимали одну за другую. „За эти 9 лет, – рассказывает Кохер, – младшая сестра превратилась в цветущую, хорошенькую девушку, оперированная же осталась маленькою и являет отвратительный вид полуидиотки”. Тогда Кохер решил навести справки о судьбе всех оперированных им зобатых. Все 27 человек, у которых было сделано лишь частичное вырезывание щитовидной железы, были найдены совершенно здоровыми; из восемнадцати же человек, у которых была вырезана вся железа, здоровыми оказалось только двое; остальные представляли своеобразный комплекс симптомов, который Кохер характеризует следующим образом: задержание роста, большая голова, шишковатый нос, толстые губы, неуклюжее тело, неповоротливость мысли и языка при сильной мускулатуре, – всё это с несомненностью указывает на близкое родство описываемого состояния с идиотизмом”… В настоящее время ни один хирург уже не решится произвести полного вылущения щитовидной железы, если её заболевание непосредственно не грозит больному неминуемою смертью.

Итак, прежде смотрели на щитовидную железу, как на рудиментарный орган, теперь же оказывается, что это не только не бесполезный орган, но весьма важный в общем ходе человеческого развития.

Или возьмём ещё так называемую мозговую железу. На неё тоже смотрели раньше, как на бесполезный, рудиментарный орган, теперь же Суоп доказал, что она является важным органом равновесия.

И т. д.

Словом, в отношении к человеку не раз выдавали за рудиментарные органы такие органы, которые, как оказалось впоследствии, выполняли самые важные биологические функции.

Но существуют известные органы, которых нельзя так объяснить. Сюда принадлежит, например, червовидный отросток слепой кишки. Говорят, что предки человека имели более длинную кишку, остатком которой и является червовидный отросток. Известный русский учёный И. И. Мечников в своих „этюдах о природе человека” так говорит по данному вопросу:

„У человека слепая кишка снабжена тем замечательным и странным червеобразным отростком, о котором часто идёт речь по поводу опасной и очень распространённой болезни – аппендицита. И вот этот-то орган вполне сходен с червеобразным отростком человекообразных обезьян. Неудивительно, что в виду этого наука сочла себя вправе провозгласить, около 40 лет тому назад, что между человеком и человекообразными обезьянами существует несомненное родство”.

В ответ на подобного рода рассуждения до́лжно сказать следующее.

„Исследования по вопросу о значении червеобразного отростка ещё не закончены. А если так, то ещё нельзя отсюда черпать „положительных” доказательств в пользу животного происхождения человека”. Так говорит известный учёный Эрих Васман, и нельзя с ним не согласиться. Но и до окончательного решения означенного вопроса всё-таки можно сказать несколько слов в его пояснение. Именно:

Своеобразный патологический характер этого червеобразного отростка есть следствие, по-видимому, чрезмерной культуры, слишком утончённого питания нашего времени. Что это так, в этом можно убедиться хотя бы из того, что у диких народов, у которых грубая пища, – болезненные явления в червеобразном отростке крайне редки. Правильность этой догадки доказывают и недавно вышедшие по этому вопросу работы Элленбергера. А если так, если аппендицит вызывается утончённым питанием, то мы вправе сказать, что сокращение кишки у человека могло быть вызвано переходом от одного рода пищи к другому. Посему, нечего говорить с том, что червеобразный отросток есть рудиментарный орган, унаследованный человеком якобы от животных и свидетельствующий, вследствие этого, о животном происхождении человека.

Следующий зоологический источник доказательства, которым обыкновенно подтверждается животное происхождение человека – это плацента (детское место), орган для питания и дыхания зародыша на счёт соков материнского организма. Денгхер и Зеленка установили, что детское место человекообразных обезьян такого же типа, как и у человека. Между тем, у низших млекопитающих его совсем нет, а если в виде исключения и встречается, например у сумчатых, то в несовершенном виде. Таким образом, заключают естествоведы, обезьяна и человек находятся между собою в родстве.

Но, с другой стороны, плацента существует у некоторых акул, и даже у членистоногих, именно у американского peripatus и у индийского скорпиона, что утверждает Полянский. Так что, если по плаценте судить о родстве, то плацентарные млекопитающие, во главе которых стоит человек, должны своим предком иметь индийского скорпиона. Но нелепость этого вывода очевидна сама собою.

Весьма часто, в доказательство животного происхождения человека, ссылаются на его сходство в анатомическом отношении с обезьянами. Говорят, если сличить человека с обезьяной, то мы увидим удивительное сходство скелетов, сходство образования отдельных органов и нервной системы. Посему, никто не может отрицать, что благодаря всему этому, получается довольно значительная общая вероятность животного происхождения человека.

Да, сходство есть, но нельзя же ведь закрывать глаза и на те разности, которые обнаруживает сравнительное учение о формах между человеком и животным и, в особенности, между человеком и высшими человекообразными обезьянами.

Например, разности между скелетом обезьяны и человека таковы: гораздо более длинные конечности обезьян; задняя нога обезьян есть схватывающая рука, а не нога, подобная ноге человека. Затем, в черепе человека замечается перевес черепной области, т. е. у человека череп, вмещающий мозг, гораздо более по объёму всех других частей головы. Между тем, у обезьян зрительная область достигла громадного развития, тогда как мозговая, сравнительно с ней, мала. Сильная челюсть с громадными зубами как нельзя лучше выражает сущность животного.

Все эти разности и многие другие спокойно и объективно описывает такой крупный и авторитетный учёный, как Ранке, в своём двухтомном произведении: „Человек”.

Выпишем из этого капитального труда ещё более поразительные разности между анатомией человека и обезьяны. Так, по словам Ранке, Калькгофф, в своих исследованиях о верхней бедренной кости человека и обезьяны, говорит, что при снятии фотографии лучами Рентгена с продольного разреза кости, или даже целой кости, можно тотчас видеть, кому принадлежит данная кость, человеку или обезьяне. Например, прямая походка стоит в связи со строением черепа. Заднее головное отверстие у человека занимает несколько другое положение, чем у остальных млекопитающих, так как череп человека более развит.

Все эти разности произошли потому, что человек нуждается в более полном развитии мозга, как косвенного орудия духовной жизни. Вследствие возвышенного его духовного положения, фантазия и способность представления, непосредственно зависящая от мозга, должны быть у него более совершенны, чем у животных, так как они должны совершать подготовительную работу для собственно духовной деятельности.

Мы можем сказать, заключает Эрих Васман, что „все телесные различия между человеком и животным в последней инстанции есть следствие, функция духовного различия”.

Итак, между скелетами обезьяны и человека существует важное различие, различие настолько большое, что его нельзя ни игнорировать, ни скрывать. Нельзя перебросить мост над пропастью между черепным строением человека и обезьяны. Посредствующего звена здесь до сих пор не найдено. Посему, в доказательство животного происхождения человека, и на этот аргумент ссылаться нельзя.

VI.

Укажем ещё на одно доказательство, приводимое в пользу происхождения человека от обезьяны.

Геккель в своих пресловутых „мировых загадках” говорит, что весьма сильным аргументом в пользу натуралистического учения о природе человека служит поразительное сходство человеческого зародыша с зародышами различных животных. Для иллюстрации своего положения Геккель в другом своём произведении „естественная история творения” помещает рисунки зародышевых яиц человека, обезьяны и собаки (242 стр.), а на стр. 248 рисунки зародышей собаки, курицы и черепахи. И под этими иллюстрациями мы читаем такие строки: „Ни один человек не в состоянии отличить человеческое зародышевое яйцо от яйца близко-сродных млекопитающих животных, даже с помощью наилучшего микроскопа”.

Посмотрим, насколько это достоверно.

Проф. Либеркюн, читая летом 1881 г. в Марбурге лекции об „истории развития”, сказал по настоящему вопросу следующее: „Профессор Геккель в Йене утверждает в своих популярных сочинениях, что нельзя отличить эмбрионы (зародыши) человека и животных на ранних стадиях. Мм. Гг! я отнюдь не сомневаюсь, что проф. Геккель не в состоянии различать эти эмбрионы. Но отсюда, однако, не следует, что и другие люди не могут этого сделать. Перемешайте в горшке разные эмбрионы, и я укажу вам род их всех”.

Известный К. Фогт пишет: ни один эмбрион определённого класса позвоночных животных не похож на эмбрион другого класса в какое-либо время своего существования”.

Знаменитый анатом фон-Бишоф, в заседании физико-математического отделения Королевско-Баварской Академии наук, сказал: „я представил тщательные и точные рисунки увеличенных в 400 раз зародышевых яиц человека, коровы, собаки, свиньи, кролика, кошки, мыши и крота, и рисунки эти позволяют заметить значительные различия как в величине яйца, толщине оболочки желтка, так особенно в составе яичного желтка”.

Против Геккеля говорят ещё в области данного вопроса Ранке, фон-Баер, Деннерт, Васманн, Флейшман и мн. др.

Как же это случилось, что Геккель, такой крупный биолог, и вдруг допустил такую крупную ошибку?

Дело в том, что тут не ошибка, а обман.

Вскоре по выходе книги Геккеля в свет, Рютимейер, профессор зоологии и сравнительной анатомии в Базеле, доказал в „Архиве антропологии” (т. 8, 1868 г., стр. 300), что Геккель одни рисунки выдумал, для других „произвольно видоизменил или обобщил существовавшие модели”. Точные исследования показали, что рисунки каждый раз сделаны были по одним и тем же клише или, по крайней мере, три клише каждый раз были сделаны по одной и той же деревянной болванке. Словом, Геккель один и тот же рисунок назвал зародышевым яйцом человека, другой раз – яйцом обезьяны, третий – яйцом собаки; то же самое было проделано и с тремя эмбрионами.

Спустя некоторое время, В. Гис, профессор анатомии в Лейпциге, опять поднял это дело и доказал Геккелю дальнейшие его подлоги. Это он сделал в сочинении: „Форма нашего тела и физиологическая проблема её происхождения”. Лейпциг, 1875 г. В этом сочинении, после изложения вышеприведённого дела, мы читаем следующее: „Насколько дело касается оригиналов Геккеля, я ничуть не сомневаюсь, и прямо утверждаю, что рисунки отчасти в высшей степени не верны, отчасти прямо выдуманы. Выдумана, например, фигура 42, затем выдуманы две фигуры человеческих эмбрионов на 217 стр. „Ест. Ист. творения”, выдумана также бо́льшая часть фигур эмбрионов на табл. IV и V”.

Интересующиеся подробностями закулисного творчества Геккеля могут обратиться к книге д-ра Деннерта: „Геккель и его «мировые загадки» по суждениям специалистов”, в которой найдут богатый и разносторонней материал по данному вопросу.

Итак, наиболее крупные и авторитетные натуралисты в доказательство своих убеждений ссылаются даже на несуществующие или искажённые данные, т. е., выражаясь мягко, прибегают к обману.

Затем, если бы по примеру дарвинистов мы стали о близости родства живых форм судить по сходству их яиц и зародышей, то пришли бы к выводам прямо-таки нелепым.

Так, сравнивая яйцо человека с яйцом низшей рыбы, ланцетника, и яйцом морской водоросли, мы должны бы сказать, что эти три живых существа очень близки между собою, потому что их яйца чрезвычайно сходны. А с другой стороны, вспоминая форму какой-нибудь из обычных наших рыб – налима, например, должны были бы утверждать, что рыба эта, судя по форме её яйца, ближе к ели (так в PDF) и человеку, чем к стерляди, яйцо которой, заметим, и по форме, и по характеру дробления, очень напоминает собою и яйцо близкой к ней рыбы – амии, и яйцо головоногого слизняка-кальмара.

Другой пример. Находя большое сходство в дроблении яйца (что и составляет первый шаг развития зародыша – распадение яйца путём деления на отдельные клетки, из которых произойдут потом клеточные ткани тела зародыша) низшей рыбы, ланцетника, и овцы, и в то же время – значительное различие в дроблении яйца того же ланцетника и ганоидной рыбы, амии. Мы могли бы сказать, что две названные рыбы гораздо дальше друг от друга, чем одна из них, низшая – ланцетник, от овцы. А между тем это абсурд, нелепость.

Таким образом, дарвинисты закрывают глаза на такое сходство и различие, которое идёт вразрез с их учением, и жадно хватаются за всякое сходство, даже самое мелочное, если сходство это, как им кажется, может быть истолковано в пользу проповедуемого учения.

Подводя итог всему вышесказанному, мы должны сказать, что из зоологических доказательств животного происхождения человека нет ни одного такого, которое отличалось бы бесспорностью, точностью и убедительностью. Все они более или менее сомнительны, не установившиеся. А на таких доказательствах нельзя основывать решение столь серьёзных и важных вопросов, как вопрос о происхождении человека.

VII.

Перейдём теперь к другому типу доказательств.

Теория естественного подбора говорит о крайней постепенности в переходе одной формы в другую, опыт же указывает на бездну между человеком и совершеннейшим приматом. Очевидно, здесь смерть дарвинизма. Где те формы, где тот целый мир, который отделяет человека от обезьяны? В ответ на это дарвинизм отделывается только обрывками из этого мира, да и то мнимыми, когда время от времени выдаёт за искомую промежуточную форму между обезьяной и человеком кусочки скелетов людей и ныне существующих видов обезьян. Неудачи в поисках за промежуточной формой понятны: нельзя найти того, чего нет.

Но всё-таки рассмотрим палеонтологические доказательства в пользу животного происхождения человека и критически оценим их.

В 1893 году, один военный голландский доктор Евгений Дюбуа нашёл на острове Ява, в старом русле реки, черепной покров, верхнюю черепную кость и две челюсти, лежавшие на расстоянии нескольких метров друг от друга. Казалось, что все эти кости принадлежат одному и тому же индивидууму. Геккель тотчас же признал в нём „недостающей член” между человеком и обезьяною и окрестил его громким именем: Pithecantropus erectus, т. е. прямо ходящая обезьяна-человек. Сам виновник открытия этих костей тоже так думал о своей находке. Так, в 1895 году, на третьем зоологическом конгрессе в Лейдене, он в двухчасовой речи пытался доказать, что этот питекантроп и есть до сих пор напрасно разыскиваемое missing ling (недостающее звено) между человеком и обезьяной.

Но мир беспристрастных учёных натуралистов не согласился с мнением Э. Дюбуа и Геккеля. Например, Вирхов на лейденском конгрессе 1895 г., где он был почётным президентом, выяснил, что нельзя с уверенностью утверждать, будто найденные кости принадлежат одному индивидууму, и что ещё менее можно решить – был ли этот индивидуум человеком или обезьяною: бедренная кость говорит как будто за человека, черепная покрышка – за обезьяну. Только в случае, если бы был найден полный скелет Pithecantropus, можно было бы произвести решительное суждение о его положении в зоологической систематике. Это рассуждение Вирхова сохраняет свою силу и поныне.

На поиски такого скелета была снаряжена г-жею Зеленка, в память своего мужа, известного зоолога, целая экспедиция на о. Яву, но и она не нашла никаких остатков питекантропа. Однако, в тех же слоях земли, в которых Дюбуа удалось открыть кости питекантропа, экспедиции удалось найти несомненно человеческий зуб. Эта находка одна уже опровергает мнение Дюбуа, так как человек и обезьяно-человек не могли существовать одновременно, и обезьяно-человеку, по теории Дарвина, нужно было ещё много веков, чтобы превратиться в человека. Кроме того, оказалось, что геологический возраст слоёв, в которых нашёл кости Дюбуа, трудно определить и, быть может, они вовсе не относятся к тому периоду, к которому относят их дарвинисты.

Возможность всякого отождествления находки Дюбуа с промежуточною формою, по мнению проф. Рейнке, совершенно устранена тщательными геолого-палеонтологическими расследованиями проф. Фольца на месте самой находки в 1904–1906 г.: им неопровержимо установлено, что pithecantropus принадлежал к средине делювиальной 259 эпохи и жил вместе с людьми в той местности, где был найден. Между тем, по данной теории человек и обезьяна должны были разойтись раньше.

Затем, питекантроп по некоторым своим свойствам действительно представляет как бы промежуточное звено между человеком и обезьяной, но по другим свойствам он является как бы промежуточным звеном между высшими и низшими обезьянами настоящего времени. На это обратил внимание профессор Швальбе, сам заинтересованный в отыскивании доказательств животного происхождения человека. Теперь больше склоняются к тому, чтобы видеть в питекантропе боковую ветвь рода обезьян. Его нужно помещать не в ряду предков человека, а в ряду предков современных обезьян. Рихард Гертвиг склоняется к выводу, что, скорее всего, останки яванского скелета принадлежат вымершей гиббоно-образной обезьяне, отличавшейся от современных необыкновенной величиной и громадной ёмкостью черепа, заставляющей предполагать относительно большой мозг. Точно также Макнамара пришёл к заключению, что питекантроп есть чистая обезьяна большой величины. Он, при помощи методов измерения Швальбе, произвёл сравнение яванского черепа с черепом шимпанзе. Оказалось, что они различаются между собою почти лишь величиною, но не формою.

Такое же разнообразие мнения существует и относительно неандертальского человека. Череп его был найден в пятидесятых годах пред одной пещерой в Дюссельской долине, на Рейне. Он был неоднократно исследуем целым рядом антропологов и истолковываем ими всевозможным образом. Так, неандертальца считали то идиотом, то монгольским казаком, то древним германцем, древним голландцем, древним фризом, кузеном австрийского негра, примитивным перво-человеком, примитивным обезьяно-человеком. Эта научная судьба остатков неандертальского скелета показывает, что он принадлежит к числу тех многозначащих находок, из которых каждый исследователь извлекает то, что ему нравится. Было бы совсем преступно на основании подобных, в высшей степени сомнительных находок заявлять, что найдено связующее звено между обезьяной и человеком.

Ценность неандертальской находки теряется ещё вследствие того, что совершенно невозможно определить её геологический возраст. Один из современных английских учёных (W. L. В. Duckworth… „Prehistoricman”. 1912 г.) прямо говорит, что геологические и археологические условия находки этого черепа „плачевно недостаточные. Рафф подчеркнул, что никакой компетентный исследователь не видел неандертальского скелета в его первоначальном положении. Когда Фюльрат, открывший его, пришёл на место находки, рабочие уже вынули глину с костями и поместили у подножия скалы. Вирхов тоже отметил, что никто не видел – помещались ли кости в делювиальной глине. А вся слава найденного черепа обусловливалась тем, что о нём сначала утвердилось мнение, будто он лежал в делювиальной глине, которая образовалась ко времени древних млекопитающих. Знаменитый неандерталец мог быть гораздо новейшего происхождения, чем делювиальная глина пещеры, в которой лежал: он мог быть погребён в ней позднее. С этим падают все утверждения относительно значения черепа для теории развития.

Затем, обращали серьёзное внимание на признаки, якобы приближавшие этот череп к черепу обезьяны, как-то: на сильно выступающие надглазные бугры, на низкий лоб, на значительное сужение черепа в лобной его части, на большую ширину затылочной части и сравнительно малую ёмкость.

Но все эти признаки вовсе не имеют того значения, какое придают им увлекающиеся дарвинисты.

Что касается надглазных бугров, то их значительное развитие почти в той же степени свойственно и черепу современных австралийцев, на котором мы видим очень резко выступающие надглазные бугры и очень явственно срезанный лоб. Принимая во внимание то значительное разнообразие формы черепа, которое представляют современные человеческие расы, мы можем пройти молчанием остальные будто бы обезьяньи признаки первого ископаемого черепа неандертальского типа. Скажем только несколько слов о ёмкости. Сначала все были поражены малой ёмкостью того черепа, о котором идёт речь. Ёмкость была определена приблизительно в 1230–1240 куб. см., однако же, теперь стало известно, что среди ныне живущих людей в отдельных случаях попадаются черепа ещё меньшей ёмкости. С другой стороны, уже теперь найдены человеческие черепа несомненно делювиального периода, по своим анатомическим признакам того же неандертальского типа, ёмкость которых не только превосходит среднюю ёмкость черепа современного европейца, но ещё к тому же, если принять во внимание рост всего человека, представляется прямо поразительной.

Всё это говорит о том, что неандертальская находка нисколько не подтверждает теории дарвинистов.

Отметим теперь наиболее характерные данные XX века, касающиеся останков человека неандертальского типа.

В самые последние годы были произведены в Южной Франции, в долине р. Везеры, притоке Дордони, раскопки. Здесь, близь Ле Мустье, в департаменте Дордони, и близь Ла Шапель, в департаменте Коррезы, были, между прочим, найдены погребёнными в пещере приблизительно 16-летний подросток и приблизительно 80-летний старик. Оба они по ряду признаков (у подростка только не успели ещё развиться надглазные бугры) представляют собою, по своему черепу, неандертальцев. При этом весьма любопытно отметить, что черепа этих неандертальцев оказались не только не малоёмкими, но, наоборот, очень ёмкими. Череп старика, сохранившийся вполне (за исключением пробоины с левой стороны) даёт, по разным измерением, 1600–1800 куб. см. ёмкости, т. е. по своей ёмкости, во всяком случае, превосходит средний череп современного европейца. Неудивительно, что даже защитникам животного происхождения человека приходится теперь признать, по примеру Декуорса, что и делювиальные люди неандертальского типа были „богато снабжены мозговым материалом для всех обычных потребностей, применительно к современной мерке, или, что в данном отношении „нельзя указать никакой черты низшей эволюционной ступени” (Duckworth, стр. 37, 45).

Всё это убеждает нас в том, что мы не имеем никакого основания говорить о какой-то низшей, чуть не полу-животной неандертальской расе.

Одним словом, есть ли посредствующее звено между человеком и обезьяной?

Крупный учёный Вирхов так отвечает на этот вопрос: „я право не знаю, что сказать о предположении, будто человек ведёт своё происхождение от обезьяны. Фактически таких переходов от человека к обезьяне не существует; а, между тем, в настоящее время должны были бы существовать представители подобных форм, если только они имели место в развитии человека”.

Вот более позднее признание.

Профессор Бранко, директор геолого-палеонтологического института берлинского университета, держал на V международном зоологическом конгрессе в Берлине 16 августа 1901 г. заключительную речь „Ископаемый человек”. Главное положение речи Бранко формулировалось так: „человек является пред нами в земной истории поистине как homo novus, а не как потомок раннейших родов. Между тем как бо́льшая часть млекопитающих настоящего времени, оказывается, имеет длинные ряды предков в третичное время, человек является прямо и внезапно в делювиальную эпоху так, что мы ничего не знаем о его третичных предшественниках. Третичного человека нет, а следы его деятельности в третичное время имеют сомнительную природу. Напротив, останков делювиального человека много, но делювиальный человек выступает, как совершенный homo sapiens”.

Отсюда, на вопрос: кто был предком человека, Бранко даёт следующий чисто научный ответ: „палеонтология ничего не знает об этом, она не знает предков человека”.

То же самое пишет и наш русский профессор Д. Третьяков.

„Подводя итог всему, что нам известно в настоящее время о древнейших доисторических людях, – говорит он, – мы должны признать, что с самого начала своего появления на земле человек отмечен особою печатью, и все попытки найти промежуточное звено между человеком и животным миром не нашли себе ясного и бесспорного доказательства”.

Если так, то, значит, все доказательства, которые думали извлечь из яванской находки и неандертальского черепа в пользу животного происхождения человека, просто отпадают сами собой.

VIII.

Первое место в ряду неопровержимых доказательств самостоятельного происхождения человека, бесспорно, занимает язык, способность человека путём слов выражать свои мысли, чувства и желания.

В виду огромной важности этого аргумента, противники христианского взгляда на происхождение человека всячески стараются ослабить и обесценить его, лишь бы выйти победителями в вековой борьбе против божественных прав человека.

Особенно много потрудились в этом направлении Чарльз Дарвин и пресловутый Эрнест Геккель со своею многочисленною ратью учеников.

„Способность произносить членораздельные звуки, – говорит Дарвин, – не служит нашим отличительным признаком: этой способностью обладают также попугаи и др. птицы… Не только человеку свойственна способность связывать определённые звуки с определёнными понятиями, и некоторые попугаи, научившись говорить, безошибочно сочетают известные слова с вещами и известных лиц с событиями”…

В „Мировых Загадках” Геккеля мы читаем:

„Особенно интересно то, что при физиологическом сравнении, звуковой язык обезьян оказывается переходной ступенью к членораздельной речи человека. Среди теперь ещё живущих человекообразных обезьян есть одна индийская порода, отличающаяся музыкальностью: ламанг (Hylobates syndactilus), живущий на Суматре. Он поёт в совершенно чистых и звучных полутонах целую октаву. Для непредубеждённого филолога ныне не может уже подлежать никакому сомнению, что наша высокоразвитая отвлечённая речь развилась медленно и постепенно из несовершенного звукового языка наших плиоценовых предков – обезьян”.

Конечно, раз учат о происхождении человека от обезьяны, то надо ведь говорить, что язык обезьян был первой ступенью человеческой речи. Иначе получится довольно существенное противоречие, которого ни смягчить, ни уничтожить ни в коем случае нельзя.

Но правда ли, будто „непредубеждённые” филологи нисколько не сомневаются в том, что человеческая речь развилась из несовершенного языка наших мнимых предков – обезьян?

Нет, не правда! Прежде всего, ни один человек не знает этих плиоценовых предков – обезьян, никаких остатков от них не находили, и ещё меньше слышал кто-нибудь их язык. И, несмотря на это, Геккель осмеливается утверждать, что современные беспристрастные исследователи производят нашу речь из предположительного языка предположительных обезьян.

Имён он не называет: „непредубеждённый профан” верит ему и не догадывается, что такого „непредубеждённого” исследователя в геккелевском вкусе вообще не существует.

Мы приведём здесь свидетельства крупных, европейски известных лингвистов о происхождении человеческого языка, отчасти для того, чтобы видеть, как глубоко ошибается, вернее: как нагло обманывает своих читателей Геккель; а отчасти для того, чтобы показать, что язык человека является самым красноречивым доказательством невозможности происхождения человека от обезьяны.

„Великая грань между животным и человеком, – говорит Макс Мюллер, – состоит в языке… Язык – наш Рубикон, и ни один зверь не посмеет переступить его… Каждое слово имеет свою историю, и начало этой истории, которое открывает нам этимология, выводит нас далеко за пределы его первого появления в истории”.

Правда, и он недолго устоял на самостоятельной почве: ознакомившись поближе с эволюционной теорией через труды Нуаре, и он примкнул к общему хору. Однако неустанная пытливость его ума опять вывела его из тины эволюционизма, и в более поздних трудах он опять восклицает: „Без разума нет языка, и без языка нет разума”.

В. Гумбольдт, труды которого сделали эпоху в изучении философии языка, говорит:

„Язык есть одновременно необходимое завершение мышления и естественное развитие заложенных способностей, характерных для человека, как такового… Язык может принадлежать только существу, наделённому сознанием, и возникает у него из неведомой ему самому глубины его индивидуальности и из деятельности лежащих в нём сил”.

Близок к Гумбольдту в основных воззрениях и Гейзе, который в своей „Системе языкознания” пишет:

„Человек отличается от животного своим разумным умом. Тот факт, что у животного отсутствует этот последний, доказывается вполне определённо неспособностью животного к совершенствованию. Птицы строят свои гнезда, а пчёлы свои соты и теперь так же, как они это делали тысячелетия тому назад. Их поведение определено природой, а не самоопределением, отсюда вытекает отсутствие прогрессирующего саморазвития, отсутствие истории”…

Гейзе был чужд эволюционной точки и не допускал даже мысли о связи первоначального человеческого языка с животными криками.

„С первого же момента своего бытия, – говорит Гейзе, – человек является, согласно своей сущности, самостоятельным разумным существом и должен, как таковое, выражаться. Поэтому, и происхождение языка должно прямо совпадать с происхождением человеческого рода, а этот последний нельзя мыслить, как пребывающий долгое время в звероподобном естественном состоянии, из которого он только медленно и с трудом пробуждается для сознательной жизни”.

У проф. Погодина, в его книге: „Язык как творчество (психологические и социальные основы творчества речи). Происхождение языка”, – том 4 „Вопросов теории и психологии творчества” мы находим такие строки:

„Как бы мы ни толковали пути, по которому шло развитие „антропитека” по направлению к человеку, всё-таки историю человеческой культуры нам приходится начинать с предположения того существа, которое стоит уже неизмеримо выше обезьяны. Без языка невозможно ни логическое мышление, ни образование понятий (т. е. именно то, откуда начинается человек и где кончается животное), – но чрезвычайная сила и яркость образов, развитая эмоциональная сторона духовной жизни, способность к ассоциациям образов, превосходящая всё то, что мы знаем по этой части у животных: всё это следует предположить уже у первобытного человека…

Таким образом, вырытая ещё Декартом пропасть между животной и человеческой психикой, ещё яснее определилась в трудах Гердера, Гумбольдта, Гейзе, Потебни, М. Мюллера и многих других.

Как же после таких авторитетных свидетельств крупных лингвистов Геккель осмеливается утверждать, что человеческая речь развилась из несовершенного звукового языка наших предков – обезьян? И что порукой сему „непредубеждённые филологи”?

Большинство крупных натуралистов последнего времени заявляют, что „первобытного человека мы должны представлять себе существом, ушедшим довольно далеко в своём умственном развитии от современных нам высших животных”.

Но какими же „ногами” он „уходил” от животных, не владея речью – разумом – этим единственным, более совершенным, не имеющимся у животных орудием быстроты умственного хода?

Единственно правильным и возможным может быть таков ответ на предложенный вопрос:

„Происхождение языка должно прямо совпадать с происхождением человеческого рода”.

Т. е. то, что говорят лингвисты и о чём давным-давно поведала миру божественная книга – Библия.

IX.

Ну, хорошо. На время допустим, что дарвинизм истинен, что ему удалось доказать совершеннейшее тождество человека и животного в телесном отношении. То и в таком случае он ничего не выигрывает. Ведь тождество это не отрицается и догматом творения, допускающим лишь различие в степени совершенства. Прекрасно рассуждает по данному вопросу профессор богословия в Новороссийском Университете, прот. А. М. Клитин. В первом томе „Истории религии” (Одесса 1910 г.) он пишет:

„В Библии не даётся никаких данных к тому, чтобы утверждать, что человек появился сразу, в готовой форме своей природы… Персть земная, или прах, очевидно должна была развиваться, или пройти известные степени или виды жизни, пока сделалась достойной или способной вместить в себя „дыхание жизни”, или стать во всей целостности человеческой природы (Арх. Чернигов. Филарет Догмат. Богословие, ч. 1. изд. 3. СПб. 1882 г. стр. 195), образом и подобием Божиим. В этом и состояло создание из праха земного. Но в чём именно состояло это развитие или прохождение чрез формы жизни, чрез какие именно формы жизни совершилось это прохождение и как долго оно продолжалось – об этом никаких свидетельств в Библии нет (см. „Понятие о творении” – „Христианская жизнь”. 1906 г. № 17). Если и признать, что человек проходил „во время развития своего праха” все стадии животного развития, то только до тех пор, пока тело его не стало сообразно „образу Божию” и не приняло в себя, в ноздри свои, дыхания Божия. Как только человек стал человеком, всё животное окончилось. Началась жизнь человеческая, разумная, свободная, словесная. Человек стал говорить. Это естественный, логичный, несомненный ход жизни”.

Посему, если признать такого рода рассуждение, для принятия которого нет никаких препятствий со стороны Библии, то все аргументы в пользу животного происхождения человека, основанные на сходстве одной только телесной организации, должны быть признаны не попадающими в цель. Никакими аргументами этого рода не затрагивается существенное различие между человеком и животным, лежащее в иной психической области.

„Вопрос об отношении человека к обезьяне, – говорит Рейнке, – нельзя решить, если мы будем иметь в виду одни лишь их телесные свойства; также тщательно до́лжно сравнить их психическая свойства, и здесь мы наталкиваемся на непроходимую бездну. В чём она? В человеке есть нечто, что возвышает его над животным. Это – его личность. Это свойство связано, прежде всего, с его духом, а потом уже зависит и от тела; но к животным понятие личности не приложимо. Животное может иметь индивидуальность, но не личность, которая есть всегда нечто духовное. От человека к животному – величайший скачок, какой только знает органическое царство… Откуда явился человек на нашей планете, „облёкся в плоть”, – об этом естествознание не учит; мы ничего об этом не знали бы даже и в том случае, если бы было доказано, что тело человека образовалось из обезьяны.

Поэтому, учением об эволюции или о животном происхождении человека не наносилось бы никакого ущерба достоинству человека и царственному положению его в природе, о котором учит христианство, даже если бы эволюционизм был прав.

Тот же Рейнке пишет: „значение человека, его личности, его души не затрагивается нашими представлениями о способе происхождения его тела, будем ли мы представлять тело первого предка людей вышедшим непосредственно из минерального царства, из земли (согласно с Библией), или же будем думать, что оно произошло путём превращения какого-нибудь животного вида”.

Даже сами эволюционисты, некоторые из них, как Уоллес, друг Дарвина, говорят, что человек не мог явиться естественною силою только законов эволюции, без вмешательства сверхъестественного или нового Божественного творческого акта, насколько дело идёт о душе человека.

Итак, своими аргументами в пользу животного происхождения человека, основанными на телесных сходствах человека и обезьяны, дарвинисты, в сущности, как видим, ничего не достигают.

Но должны ли православных христиан смущать все эти рационалистические и натуралистические теории, гипотезы и думы?

Совсем нет.

Прекрасно рассуждает по данному вопросу Эрих Васманн, словами которого мы и закончим свой очерк.

„В 1859 году настал час, когда могучий вал, подобно урагану, понёсся со стороны Англии. Вал увеличивался, становился выше и шире, так как пенистый гребень его достигал зубцов скалы. Конечно, вал этот не носит имя Дарвина и дарвинизма в узком смысле слова, это – теория развития, борющаяся с теорией постоянства, и до сих пор борющаяся победоносно и, очевидно, имеющая победить её до конца. Но должны ли мы трепетать за твёрдость скалы? Нет, не должны. Несмотря на это, не смотря на водоворот у своей подошвы, скала христианского миросозерцания устоит. И, быть может, пройдёт ещё несколько десятков лет, и эта новая волна будет мирно покоиться у подошвы скалы. И потом, когда через несколько веков опять придёт другая, более сильная волна, чтобы вытеснить свою предшественницу, скала христианского мировоззрения и тогда будет так же твёрдо стоять, как и до сих пор.

Я лично твёрдо убеждён в непоколебимости скалы христианского миросозерцания. А почему? Потому, что скала и волны по природе своей не враги, а друзья. Почему же – человеческое знание и христианское вероучение не враждебны друг другу? Оба они суть только два потока из одного источника, из одной и той же бесконечной, вечной премудрости Божией. Эта премудрость не может противоречить себе самой, хотя бы она говорила нам на том или ином языке. Поэтому я твёрдо убеждён, что между христианской верой и наукой не может быть действительного противоречия”.

* * *

254

Летаргия – сонная болезнь, причиняемая паразитом, живущим в крови.

255

Одноклеточный организм. Точнее, кусок протоплазмы.

256

Многоклеточный организм.

257

Гастрея представляет собою кишечный канал с двумя отверстиями для приёма пищи и её удаления.

258

Первомлекопитающие, приближающиеся к утконосу.

259

Делювиальная формация – наносные отложения геологической эпохи, предшествовавшие современной.

Заключение

Апостол Павел в одном из своих посланий к Тимофею говорит: „будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням (2Тим. 4:3–4).

Это пророчество первоверховного апостола с буквальною точностью исполняется в настоящее время. Теперь весьма многие здравого учения, учения Св. Писания, не принимают. Отвергают его. Даже смеются над ним. И, взамен его, придерживаются ложных теорий; идут за лжеучителями, которые действительно отвращают слух от истины и обращают его к басням”.

Возьмём, например, настоящий вопрос о творении человека. Сколько учили людей тому, что человек происходит от обезьяны? Сколько лет смеялись и издевались над библейским сказанием о происхождении человека? Сколько верующих сердец разбилось об этот камень преткновения и соблазна? Сколько мудрых и неразумных, великих и малых, мужчин и женщин, верующих и неверующих склонили свои колена пред теорией Дарвина, признали её за твёрдо установленную истину и внесли её в качестве краеугольного догмата в своей научный катехизис?

И что же? Настало время, когда теория о происхождении человека от обезьяны потеряла свой кредит повсюду. Не только среди простых, но и среди учёных. Теперь редко кто придерживается дарвиновой теории, как таковой, редко кто верит в происхождение человека от обезьяны. Долго владевшая умами теория, при всеобщем смущении, к стыду всех её проповедников сдаётся в архив. Она доживает свои последнее дни, будучи всеми оставлена, критикуема, постепенно забываема.

На смену её выступает новая теория, новое решение вопроса о происхождении человека.

А как ей верили! Как были убеждены в ней! Как горячо всегда отстаивали её! Как самоуверенно возвышали её над библейским сказанием! И вдруг – полное крушение её.

А сколько верующих душ погибло напрасно из-за неё? Сколько соблазна внесла она в среду правоверных христиан! И всё это из-за чего? С позволения сказать – из-за чепухи, из-за простого предположения, из-за недоказанной мысли, из-за нелепейшей теории.

Подлинно: „от истины отвратили слух и обратились к басням”.

Скажем несколько слов о вновь появившейся теории.

Теперь учёные натуралисты разделяют такое убеждение, что человек вовсе не происходит от обезьяны, но что он и обезьяна имеют одного общего родоначальника. Произошли от одного и того же предка. Существующие между ними различия, как более существенные, так и менее существенные, получились от того, что человек пошёл по пути развития, прогресса, а обезьяна, наоборот, по пути регресса, так как перестала развиваться и совершенствоваться.

Наиболее видными представителями современной теории по вопросу о происхождении человека являются такие знаменитые учёные, как Штратц, Альсберг, Клаач и др. Последний известен и у нас, в России, благодаря книгоиздательству „Просвещение”, которое ознакомило читающую публику с означенной теорией.

Какое же существо считают за первоначальный организм, давший два родовых древа?

На этот вопрос пока нет определённого ответа. Его решают различно. И решение эти пока не что иное, как предположения, которые ещё не обоснованы, не проверены, не доказаны.

Так, Штратц представляет этот первичный тип, как так называемую саламандру (Molchmaus) – мышь. Клаач говорит об общем типе обезьяны, но тип этот доставляет большие затруднения, поскольку он не похож на человеческий тип, который будто бы произошёл от него. И т. д.

Какова же проба всех этих предположении?

Весьма низкая. Это можно, по крайней мере, видеть из того, что на антропологическом конгрессе в Линдау, когда Клаач стал подробно развивать свою теорию, Ранке, автор двухтомного исследования „Человек”, возразил, что выставлять такие гипотезы, значит „просто фантазировать”.

Великолепно оценивает эту модную теорию известный биолог Эрих Васман. Он пишет:

„При рассмотрении этой теории, весьма важен следующей палеонтологический момент: чем далее мы относим эту первичную форму, тем более должно быть посредствующих звеньев между человеком и обезьяной в палеонтологии.

Но так ли это? Взглянем на оба гипотетических родовых древа. На одной стороне мы видим ряды развития, приведшие к образованию настоящих (в смысле нынешних) обезьян и полуобезьян. Здесь мы находим удивительно прекрасное палеонтологическое дерево: тридцать родов ископаемых обезьян. Но как обстоит дело на другой стороне, где должны стоять зоологические промежуточные звенья между этой основной родовой формой и современным человеком? Ни одного рода, ни одного вида, как промежуточного звена. Это весьма знаменательно. Если действительно такое развитие имело место, тогда должны бы найтись промежуточные формы на этой стороне. А их-то и нет”.

Что же отсюда следует?

А то, что и вновь народившаяся теория о происхождении человека не имеет под собою никаких положительных оснований и зиждется исключительно на предположениях, догадках, необоснованных данных. Об этом, по крайней мере, говорят такие авторитетные учёные, как знаменитый зоолог Ранке и не менее известный биолог Эрих Васман.

Несмотря на это и пред вновь появившейся теорией начинают так же благоговеть и так же преклоняться, как в своё время пред много нашумевшей теорией Дарвина. Ей поют гимны. Ей пророчат будущее. Ей отдают предпочтение пред многими другими теориями и гипотезами. В ней видят начало того пути, на котором человечество найдёт давно искомую истину о происхождении на земле человека.

Несомненно, и эта теория для многих будет камнем преткновения и соблазна. И она вызовет в умах многих верующих людей бурю таких же сомнений, колебаний и недоумений, как и предшествовавшая ей теория Дарвина.

Но и она не будет вечной. Её сменит другая, новая теория, которая своим появлением вытеснит свою предшественницу, нанесёт решительный удар и навеки удалит её с поля сознания мыслящих людей.

Там новые жертвы. Новые падения. Новые басни. Новые уклонения от истины. И так без конца. Во веки веков.

Грустно, тяжело!

Пусть же подобного рода колебания и постоянная измена научным идолам не пройдёт бесследно для нас, для истинно верующих христиан. Пусть эти беспрерывные крушения научных основ предостерегут нас от увлечения ветром новых учений, от легкомысленных уступок и побудят нас твёрдо держаться того, что предано нам.

Откуда жизнь?

( К вопросам о творении мира).

Мы все говорили о творении человека, о творении рыб и птиц, о творении животных, земли и т. д., т. е. мы всё время имели в виду непосредственный творческий акт, вмешательство высшей, разумной и могучей силы, той, которую мы называем Бог. Но вот вопрос – что доказывает то, что всё видимое нами произошло так, как мы представляем. Почему, например, нельзя допустить, что правы натуралисты, которые историю мироздания рисуют таким образом: сначала была газообразная масса, которая, придя в сильное движение, отвердела и дала в результате видимый нами мир; затем из этой массы, из неорганической материи, путём постепенного развития и усовершенствования образовалась органическая материя; организмы множились, развивались, осложнялись, и вот появился человек. По представлению натуралистов, как видим, не требуется в данном случае никакого творческого акта. Вмешательство божественной силы излишне. Между тем православные христиане утверждают совсем обратное. Они говорят: в истории образования и развития мира без Божественного глагола – да будет! – ничего нельзя объяснить”. Кто прав, а кто виноват? На чьей стороне истина? Вот это и составляет предмет настоящего апологетического очерка.

Откуда жизнь?

Она появилась из неорганической материи, отвечают нам. „Химическим анализом, – пишут биологи, – установлен факт однородного состава органических и неорганических тел. В организмах обнаружено соединение следующих простых веществ: углерода, водорода, кислорода, азота, серы, фосфора, хлора, калия, кальция, магния и железа. Те же элементы входят в состав и неорганических тел. В чём же собственно различие между телами органическими и неорганическими? Его нет. А если нет, то, значит, живое родилось из мёртвого”.

Мы не можем согласиться с подобного рода заключением. Не можем допустить, чтобы органическое получилось из неорганического, живое – из мёртвого. Напротив, голос науки, серьёзной, точной, беспристрастной науки и голос веры теперь повсюду слышится такой: „органическое могло получиться только из органического и живое – только от живого”. Такое учение в настоящее время слывёт под именем „биогенезиса”.

Так как история данного вопроса как нельзя лучше показывает правильность и незыблемость теории биогенезиса, то мы несколько долее остановимся на ней и используем её в интересах христианской науки.

В древности положительно все, и учёные и неучёные думали, что все живые существа, как-то: мыши, лягушки всевозможного рода черви и насекомые, каким-то непонятным и необъяснимым путём получались из мёртвой, неорганической материи. Аристотель, например, был убеждён, что достаточно смочить водою какое-либо сухое вещество, и в нём зародятся те или другие организмы, то же самое, по его мнению, бывает и при высыхании всякого тела. Плутарх, по словам Флуранса, полагал, что крыс производила земля. Виргилий, в своих Георгиках, рассказывает, как пчёлы рождаются из гниющего трупа быка, – и т. д.

Так думали и сему учили не только в древности, но и в среднее века. На протяжении нескольких тысячелетий убеждения по данному вопросу нисколько не изменились. Напротив, они ещё более окрепли, развились и распространились. Сделан был даже шаг вперёд в этом направлении. Именно: древность только знала, что природа производит животных; а средние века стали учить, при каких условиях и обстоятельствах происходит самозарождение организмов, как помогать природе производить их.

Вот один из практических советов, завещанных нам учёными средних веков:

Бросьте горсть пшеничных зёрен в воду, полученную от мытья грязного белья, и через 21 день у вас эти зерна превратятся во взрослых мышей.

Таков итог многовековой работы древневековых и средневековых учёных над вопросом о происхождении жизни.

Новая эра в решении означенного вопроса наступила со времени Франческо Реди, врача тосканских герцогов Фердинанда II и Козмы III.

Он стал изучать в 1668 г. явления самозарождения. До его времени всем было известно, что в мясе по мере того, как оно портится, заводятся черви. Реди захотел посмотреть на это мясо повнимательнее; он увидел, что прежде, чем в нём появились черви, его постоянно облепляли мухи, и на нём роились; тогда у него явилась мысль, что черви мяса представляют собою недоразвившихся мух. Он проверил своё предположение опытом. Кусок свежего мяса был им положен в стакан, и стакан плотно закрыт бумагой; мясо стало гнить, но червей в нём не появлялось, между тем кусок мяса, положенный в открытый стакан, через короткое время покрылся червями. Реди пошёл далее, он заменил бумагу, прикрывавшую мясо, тонкой и редкой тканью. Запах мяса стал привлекать мух, они слетались на стакан, клали на ткань яички, но яички, вследствие малости отверстий ткани, не могли попасть на мясо, и черви появились поверх ткани, между тем как на мясе их по-прежнему не было. Реди тогда объявил, что организмы происходят не сами собою, но от организмов 260.

Явились противники означенного вывода, которые хотели, во что бы то ни стало отстоять теорию самозарождения. Завязался продолжительный ожесточённый спор между учёными различных направлений, но теория происхождения органического только от органического не была поколеблена. Против неё даже не выставлено было более или менее серьёзных возражений.

Так дело шло до второй половины девятнадцатого столетия, когда вопрос о самозарождении вступил в новый период своего существования.

В 1895 году Пуше, директор музея естественной истории в Руане, издал книгу „Hétérogénie”, в которой он выступил решительным сторонником самозарождения. К гипотезе самозарождения, по его взгляду, прежде всего, приводит размышление, а затем, по его словам, её подтвердили ему его опыты. Пуше произвёл следующий эксперимент, который ему казалось, должен был сокрушить противников самозарождения. Наполнив склянку кипящей водой, он закупоривал её и опускал в ртуть; затем, когда вода остывала, он осторожно под ртутью раскупоривал склянку и вводил в неё с соблюдением предосторожностей некоторое количество кислорода, которое ранее было подвергнуто действию высокой температуры до 300º и, следовательно, было обеззаражено. Таким образом, ни вода, ни кислород, не могли содержать зародышей микроорганизмов, так как они не выносят высокой температуры, и, однако, через восемь дней в склянке появилась плесень, т. е. жизнь 261.

Пуше торжествовал. Теория биогенезиса как будто была поколеблена описанным опытом.

Мысли французского натуралиста Пуше находили себе всё больше и больше последователей. Спор по данному вопросу обострялся всё сильнее и сильнее.

Наконец, в 1860 году парижская академия наук назначила премию за безусловное решение вопроса о самозарождении, причём, ставилось одно довольно важное и существенное условие, именно – „чтобы результат не должен быть затемнён неясностями, происходящими от самой постановки опытов”.

Быть может, академическая премия долгое время оставалась бы не присуждённою, если бы вопросом о самозарождении не занялся Пастер, один из гениальнейших умов в истории науки, уже к тому времени получивший широкую известность своими химическими работами.

Пастер показал, что Пуше в своём опыте забыл очистить ртуть, а между тем пылинки, оседающие на поверхности ртути, проникают внутрь её и затем оказываются в склянке. Заключая в себе или даже представляя собою зародыши, эти пылинки, принеся их в склянку, предоставляют им полную возможность развиться в благоприятной среде, вследствие чего у Пуше и появилась плесень.

Сам Пастер производил такие опыты. Он брал стеклянный шар с длинной шейкой, наполнял его кровью или молоком, вообще жидкостью, пригодной для развития микроорганизмов, кипятил жидкость, и когда затем она начинала охлаждаться и сжиматься, впускал в шар воздух чрез раскалённые платиновые трубки, убивавшие зародыши, и затем шары запаивал. Микроорганизмов в этих шарах не появлялось. Что зародыши проникают в питательную среду из воздуха, Пастер доказал следующими опытами: он пропускал струю обыкновенного воздуха через горный лён (асбест) и затем кусок ваты или горного льна бросал в обеззараженную жидкость, и в ней немедленно появлялись зародыши.

Отстаивая самозарождение, Пуше объяснял опыт Пастера предположением, что воздух заключает в себе некоторую способность давать жизнь минеральным веществам (разве не может быть в воздухе какой-нибудь, доселе неизвестной нам силы – подобной озону, магнетизму, электричеству, спрашивал Пуше) и что жизненное свойство воздуха Пастер уничтожал прокаливанием.

Пастер сразу показал несостоятельность боязни прокаливания воздуха.

Оказалось, что и не прогретый воздух тоже не даёт развития микроорганизмов, если только он лишён находящихся в нём организованных образований. Уже Шредер и Душ доказали, что прокаливание воздуха можно заменить просто фильтрованием его через вату. Однако чтобы сторонники теории самозарождения со свойственной им подозрительностью не подумали, что зарождающее начало задерживается в вате, Пастер прибегал к такого рода опытам. Круглая колба (стеклянный шар) до половины наполнялась пробной органической жидкостью, после чего горло колбы размягчалось в огне паяльной горелки и оттягивалось. Оттянутой части придавалась изогнутая форма. Затем содержимое колбы подвергалось кипячению без всяких предосторожностей. Когда из открытого конца оттянутого горла начинала вырываться сильная струя пара, кипячение прекращалось и колбе давали остыть. После этого содержимое колбы остаётся без всякого изменения, хотя внутренность её непосредственно соединяется с окружающей атмосферой изогнутым горлом. Воздух, входящий в колбу, не прокаливался и не фильтровался через вату, но все его частицы при прохождении через узкое изогнутое горло приходят в соприкосновение с влажными, а в начале, кроме того и горячими стенками, к которым неизбежно прилипают все пылинки и организованные тельца. Но достаточно срезать горло над самой колбой, чтобы жидкость быстро заселилась микроорганизмами. Впрочем, даже нет надобности срезать горло. Если просто наклонить колбу так, чтобы несколько капель питательной жидкости попало в изгибы горла, а затем соответствующим наклоном вылить эти капли жидкости обратно в колбу, то прилипшие к стенкам горла организованные тельца смоются внутрь, и в колбе быстро разовьётся жизнь. Если же впустить несколько капель питательной жидкости из колбы в горло, но затем не вливать их обратно, а оставить в изгибе, то в них разовьются микроорганизмы, между тем как содержимое самой колбы не обнаружит никаких изменений.

Всё это говорит о том, что и не прогретый воздух не даёт развития микроорганизмов, если только он лишён находящихся в нём организованных образований.

Пушэ тогда представил ещё одно возражение. По его словам, так как его собственные опыты привели к тому, что малейший пузырёк кислорода заключает в себе способность вызвать жизнь в портящихся жидкостях, а по теории Пастера воздух в каждой своей частице наполнен миллиардами зародышей, то воздух, в котором мы живём, говорил он, тогда был бы так же плотен, как железо.

Пастер показал, что и эти опыты Пушэ были не точны. Показал он таким образом. Взял шестьдесят шаров с жидкостями, легко подвергающимися порче, прокипятил их и герметически закупорил, затем отправился к подножию горы. Здесь у подошвы горы он привёл на мгновение жидкость двадцати шаров в соприкосновение с атмосферным воздухом, после чего шары были снова запаяны, организмы развились только в восьми. На высоте 850 метров над уровнем моря были открыты другие двадцать шаров, жизнь явилась лишь в пяти из них. Содержимое последних двадцати шаров было приведено в соприкосновение с атмосферным воздухом на высоте двух километров, жизнь явилась только в одном. После этого сделалось ясным, что чем выше воздух над землёю, тем он чище, тем меньше микроорганизмов находится в нём. Следовательно, организмы из воздуха проникали в жидкость приготовленных паров.

В настоящее время мы располагаем весьма усовершенствованными методами для определения числа микробов в воздухе, воде, почве и т. п. Как указывал впоследствии сам Пастер, воздух гораздо меньше заселён микроорганизмами, чем вода и почва.

Следующие цифры могут дать некоторое представление о распределении микроорганизмов в природе.

В 1 куб. метре воздуха из различных местностей найдены следующие количества микроорганизмов:

Полярные страны 0

Вершины гор (4000 метров) 1

Парк Монсури (окраина Парижа) зимой 315

Парк Монсури (окраина Парижа) летом 590

Площадь St. Gervais (центр Парижа) зимой 5650

Площадь St. Gervais (центр Парижа) летом 12345

Количество микроорганизмов в воде и почве настолько велико, что его удобнее рассчитывать не на куб. метр, а на куб. сантиметр. Получаются следующие цифры:

Ключевая вода (при выходе из земли) от 0 до 10

Ледниковые ручьи в 50 саж, от ледника от 2 до 5

Ледниковые ручьи в 5 вёрстах от ледника 200

Сена выше Парижа 4800

Сена ниже Парижа 12800

Шпрее выше Берлина 4300

Шпрее ниже Берлина 97400

Клоачная вода (Париж) 6000000

Клоачная вода (Берлин) 50000000

В одной капле сточной воды Берлина находится приблизительно 2,5 миллиона микроорганизмов.

В почве находят следующие количества микробов в 1 куб. сантиметре:

Лесная земля на поверхности 600000

Лесная земля на глубине 1 метра 128000

Луговая земля на поверхности 1400000

Луговая земля на глубине 1 метра 134000

Пахотная земля на поверхности 1500000

Пахотная земля на глубине 1 метра 330000

Кладбищенская земля (Париж) на поверхности 19000000 в 1 грамме

Кладбищенская земля (Париж) на глубине 2 метра 550000 в 1 грамме

В очень загрязнённой почве количество микроорганизмов достигает 100 миллионов в 1 грамме. При переводе на 1 куб. сантиметр эта цифра должна ещё более возрасти (приблизительно в 2,5 раза).

Всё это говорит о том, что микроорганизмы повсюду окружают нас. Их везде мириады. И они-то являются причиной кажущегося самозарождения. Там же, где их нет, именно в полярных странах, самозарождения не бывает. Там же, где их мало, например, на вершинах гор, там и случаи самозарождения в пробных жидкостях бывают редки. А на земле, в городах, где микроорганизмов мириады, там и „произвольное зарождение” наблюдается сплошь да рядом.

После опытов Пастера Пуше не представлял никаких возражений.

Пастер всё-таки произвёл ещё один контрольный опыт. Могли сказать, что этим кипячением он мог убивать в этих жидкостях способность производить организмы при соприкосновении с воздухом. Тогда Пастер стал брать кровь из вен и артерий здоровых животных и без прокипячения заключал её в обеззараженный воздух. Микроорганизмы не возникали. Парижская академия наук увенчала работы Пастера премией.

После этих опытов Пастера идея самозарождения постепенно замирала, сторонники её один за другим или сходили в могилу или изменяли ей.

Один только раз, лет через пятнадцать после работ Пастера, завязался литературный спор о самозарождении. В нём не было высказано ничего существенно нового, и сторонник самозарождения был сокрушён без труда его противником. Это – спор Бастиана с Тиндалем.

„И наблюдение, и опыт, – говорил Бастиан, – бесспорно подтверждают, что живое вещество постоянно образуется сызнова по тем же самым законам, которыми определяются все самые простые химические соединения”. Т. е. жизнь не есть дар жизни; она может возникать сама по себе; она может самопроизвольно зарождаться.

Он производил такие опыты. Стеклянные сосуды на три четверти наполнял настоем сена или другого какого-нибудь органического вещества. Настой этой кипятил, чтобы убить в нём все живые зародыши и затем герметически закупоривал, заграждая тем доступ для внешнего воздуха. Воздух внутри сосуда подвергал в течение нескольких часов температуре кипящей воды, чем убивались в воздухе всякие зародыши. При всём этом в сосудах появились мириады живых существ.

На основании этого Бастиан и стал утверждать, что живые существа возникли самопроизвольно.

Но ряд исследователей нашли две важные ошибки в его опытах. Профессор Тиндаль повторил те же опыты, но только с научными предосторожностями, обеспечивающими полное отсутствие зародышей, что составляет его собственное открытие. Он пришёл к заключению, что при опытах Бастиана неубитые зародыши всё-таки могут оставаться в воздухе внутри сосуда. Если бы воздух был безусловно чист и без всяких зародышей, разве могли бы возникнуть эти мириады живых существ? Он помещал свои сосуды в атмосфере безусловно оптически чистой, что считается вернейшим доказательством полного отсутствия зародышей. Ни малейшего следа жизни при этом не появилось. Он видоизменял различным образом свои опыты, но вещество в воздухе, чуждом зародышей, никогда не порождало жизни.

На другую ошибку указал Даллингер. Он нашёл, что низшие существа обладают поразительной живучестью. Многие из них могут выживать в температуре гораздо высшей, чем та, которой подвергал их Бастиан в своих опытах. Некоторые зародыши почти не могли быть убиты, когда их подвергали действию огня.

Эти опыты положили конец спору.

Но ненадолго. В конце девятнадцатого и в начале двадцатого века многие биологи и физики, как-то: Мартин Кукук, Стеф. Ледюк, Бётлер-Бёрке, О. Леманн, Штадельман стали учить, что живые существа можно создать искусственным путём и что они в этом отношении достигли в своих лабораториях больших успехов.

Макс Мюнден далее пошёл. Он утверждает, что все неорганические тела состоят из живых существ.

Другие же видят лишь в особенных, ими полученных образованиях живые существа или, по крайней мере, очень близкие к этим последним формы (Бётлер-Бёрке, О. Леманн).

Как же надо относиться к подобного рода исследованиям и какими глазами смотреть на опыты последних лет, которые, как будто ниспровергают всё то, о чём мы прежде писали и говорили?

В ответ на данный вопрос нужно сказать вот что:

Учение о биогенезисе и до сих пор стоит твёрдо, непоколебимо. Что же касается вышеприведённых опытов, то они поверхностны, не строго проверены, произведены без надлежащих предосторожностей и потому, построенные на них выводы не имеют существенного значения.

И это не наше мнение, а мнение наиболее крупных и авторитетных физиков, химиков и биологов, как-то: В. Ру, Пржибрама, Моргана, Р. Неймейстера, Квинке, Таммана, Нернста и мн. др.

Например, такой знаменитый биолог, как В. Ру против новейшего направления в вопросе о биогенезисе пишет вот что:

– Настоящие низшие живые организмы живут по большей части в водной жидкости, но не растворимы в воде. Упомянутые же искусственные образования, напротив, растворяются в воде. Они в ней не жизнеспособны и тем стоят ниже живых существ.

Далее, все рассуждения учёных о возможности получения живых существ искусственным путём, говорит тот же Ру, покоятся на одних и тех же заблуждениях. А именно: учёные не доказали, что эти образования обнаруживают настоящий обмен веществ, который слагается из самоизменения, самовыделения, самопринятия и самоассимиляции. Кроме того, не доказано, что наблюдавшееся учёными движение есть действительно самостоятельное движение или, по крайней мере, рефлекторное, и что наблюдаемое деление действительно – настоящее самоделение. Таким образом, недостаёт главного доказательства, что наблюдавшиеся процессы, как это бывает у живых существ, определяются причинами, лежащими в самих этих образованиях, так что внешние факторы играют лишь роль выявляющих раздражителей. Это – главный недостаток работ, бывших до сих пор: отсутствие доказательства самодеятельности – автоэргии (правильнее – автоэргазии).

Макс Мюнден же, кроме того, утверждает, что растения не имеют самостоятельного движения, потому что они обыкновенно не способны к активному перемещению.

Но, во-первых, у многих растений существует рефлекторное внешнее движение листьев и цветов, а во-вторых, все растения имеют внутреннее самостоятельное движение: движение протоплазмы и характерное движение клеточного движения. А это – истинные „самостоятельные движения”.

Таким образом, уже на основании приведённых до сих пор соображений, искусственные живые существа всех авторов и все живые, по Мюнстеру, неорганические тела природы стоят очень далеко позади от действительных живых существ. Это будет ещё яснее, если мы прибавим необходимую для стойкости образования при изменении условий способность к саморегулированию. Она должна быть всеобщим элементарным свойством живых существ, и притом таким, которое больше всего отличает живые существа от всех других тел природы, потому что она делает возможным прямое приспособление к изменяющимся внешним условиям. Наблюдая долговечность одноклеточных живых существ, дающих несмотря на перемену во внешних условиях бесчисленные поколения одного и того же вида, можно с уверенностью сказать и заключить, что даже и низшие живые существа имеют, кроме наследственности, ещё способность саморегулирования, чего нельзя сказать об искусственных образованиях.

Мы видим, таким образом, заключает В. Ру, что ещё никто не доказал, что эти искусственные образования – действительно низшие, живые существа. И я даже думаю, что во всех, бывших до сих пор случаях, недостаёт не только этого доказательства, но что самим образованиям, в большинстве их функции, недостаёт самодеятельности, автоэргии, и необходимого для органической устойчивости жизни саморегулирования.

Желающих подробнее ознакомиться с критической оценкой новейших направлений в области биологии по данному вопросу, тех мы отсылаем к статьям Ру: „Мнимое получение искусственным путём живых существ” и его же: „Замечания к реферату Макса Мюндена”, и статье Ганса Пржибрама: „Обзор мнений авторов о значении аналогии между кристаллом и организмом”; статьям, помещённым в сборнике: „Новые идеи в биологии”. Вып. 1. СПб, 1913 г., откуда и мы черпали вышеприведённые данные.

Итак, положительное решение по этому вопросу существует теперь в науке. Насколько наука может что-нибудь решать, она положительно и бесспорно утверждает, что все попытки породить жизнь из мёртвого вещества потерпели полную неудачу. Учение о самопроизвольном зарождении должно быть оставлено навсегда. И все люди науки признают, что жизнь может возникнуть только от соприкосновения с жизнью. Гексли решительно заявляет, что учение о биогенезисе, т. е. о возникновении жизни только от жизни, одержало полную победу в наши дни. И Тиндаль, сознаваясь, что он желал бы видеть торжество противоположного учения, принуждён сказать следующее: „я утверждаю, что нет ни малейшего достоверного опытного свидетельства в пользу того, что в настоящее время жизнь может возникнуть независимо от предшествующей жизни” 262.

Теперь подходим мы к такому выводу.

Если живое, органическое может получиться только от живого, органического, если неорганическая материя ни при каких условиях и обстоятельствах не может превратиться и перейти по естественному ходу вещей в органическое, то спрашивается – откуда же появилась жизнь на земле? Откуда растения, животные, рыбы, птицы, человек?

Мы на время допустим, что человек произошёл от обезьяны, те в свою очередь от низших организмов, а эти последние от первоначальных. Но откуда же всё-таки появились на земле эти первоначальные организмы? Ведь они не могли же, как мы видели, получиться из неорганического вещества? А если не могли они иметь своим родоначальником мёртвую, неорганическую материю, то, как же они появились на Божьем свете?

Вот этот-то вопрос и понуждает нас признать в истории происхождения и развития мира особый творческий акт, вмешательство божественной силы. Но об этом-то и говорит пр. Моисей. Этому только и учит христианство.

Невольно стучатся в двери нашего сознания Державина слова:

„А сам собой я быть не мог!”.

* * *

260

Проф. Глаголева: „Происхождение жизни”. СПб. 1899 г., стр. 27.

261

Там же, стр. 30.

262

Приведённые сведения касательно происхождения жизни почерпнуты нами из следующих сочинений:

1) Дж. Тиндаля: „Произвольное зарождение”. Москва. 1897 г.

2) „Новые идеи в биологии”. Сборник 1. Изд-во „Образование”. СПб. 1913 г. а) „Мнимое получение искусственным путём живых существ” В. Ру. б) Замечание к реферату Макса Мюндена по поводу его хтонобласта и мнимого получения искусственным путём живых существ. В. Ру. в) Обзор мнений авторов о значении аналогии между кристаллом и организмом. – Ганса Пржибрама. г) „Жизнь” Ж. Лёба. д) „О состоянии жизни” – Армана Готье. е) „Организм, как творческий процесс”. – Евгения Шульца.

3) Проф. С. Костычева: „О появлении жизни на земле”. Изд. Панафидиной. СПб. 1913 г.

4) Проф. С. Глаголева: „Происхождение жизни”. СПб. 1899 г.

5) Люка: „Выводы естествознания по отношению к основным началам религии”. СПб.

6) Г. Дрюммонд: „Естественный закон в духовном мире”. Москва. 1897 г.

7) Проф. Леманн: „Жидкие кристаллы и теории жизни” (Доклад в общ. собр. 78 съезда германских естествоиспытателей и врачей). Перевод И. Казанцева под ред. „Вестника опыт. физики и элемент. математики”. Изд. Mathesis. Одесса. 1909 г.

Действует ли благодать Божия через недостойных пастырей?

В одном, сильно заражённом сектантством месте, происходила беседа православных с сектантами о благодати, подаваемой в таинствах чрез пастырей Церкви.

Священник говорил 263:

„Сам человек, один, без благодатной помощи подняться до Бога не может. В человеке для этого силы есть, но они не раскрыты, и самостоятельно раскрыться не могут. Душа человека, это – зерно. В нём есть жизненная сила, чтобы прорасти, но эта сила может никогда и не проявиться. Для роста зерна нужна плодородная земля, нужна влага, нужны свет и тепло солнца. Не найди этого зерно – оно не даст плода, не проявит сокрытую жизненную силу, будет лежать неподвижно и, может быть, гнить. Благоприятные силы природы существуют, они всегда к услугам зерна, но пока зерно подвержено влиянию этих сил, оно не может жить, оно только существует, как нечто мёртвое, безжизненное; так и человек и сила благодати. Свет и тепло благодатной Божией силы пробуждают в душе человека „живую жизнь”, будят в нём сокрытые силы, усиливают его духовную энергию. Стремитесь же к благодати, ищите её, добивайтесь её. Она обильно подаётся в святых таинствах православной Церкви всем, кто только желает, кто домогается, кто достоин её”.

Так говорил маститый пастырь, убелённый сединами, умудрённый многолетним опытом, просвещённый разумом слова Божия. Речь его лилась плавно и слушалась всеми с затаённым вниманием. Только изредка сектанты перешёптывались меж собою.

Наконец, эти религиозные отщепенцы не выдержали, зашумели, заволновались. Один из них поднялся и начал возражать.

Он говорил:

„Мы верим, что человек без благодати не может обойтись. Верим и в то, что она подаётся всякому верующему во Христа. Но не верим тому, чтобы благодать Божия подавалась в ваших таинствах через ваше посредничество. Вы, конечно, спросите: почему? За ответом ходить недалеко. Посмотрите на своих собратьев. И скажите, соответствуют ли они своему призванию? Высоко ли держат своё знамя?”, – начал сектант с этих обычных избитых фраз, так часто противопоставляемых ими вместо дельных и основательных доказательств в беседах с православными. Благодать-де даётся только достойным и чрез достойных. „Святая святым”.

Когда сектантский оратор кончил, он уселся на своё место и был видимо, доволен произведённым впечатлением. Сектанты радовались, ликовали. Они одобрительно посматривали на своего передового бойца.

С грустью следил защитник православия за направлением сектантской мысли и думал: „Господи, до чего дошли штундисты. В ослеплении своею гордостью и своею мнимою святостью они не замечают в собственном глазе бревна и думают, что только им одним подаётся благодать, что только чрез их, тоже зачастую недостойных, „пресвитеров” подаётся благодать Христова. Вот если бы они отрешились от своей грубой ошибки и перестали смотреть на себя, как на святых, тогда бы они, несомненно, отказались от своих слов и от своих мыслей по данному вопросу и всецело прониклись бы тем убеждением, что благодать Божия подаётся всякому верующему, независимо от того, достоин или не достоин пастырь, совершающий то или другое таинство”.

Православные же твёрдо убеждены в ниспослании благодати чрез всяких пастырей, достойных и недостойных.

Но каково же было наше удивление и разочарование, когда дней через десять после названной беседы мы узнали из одной книги, что не одни сектанты повинны в неправильном решении затронутого нами вопроса, но что с ними вполне солидарны и те, кто признает св. таинства, кто верует в подаваемую чрез них спасительную благодать Христову.

Таков, например, Ф. И. Смирнов, – один из тех религиозных типов, какие выведены известным публицистом А. С. Панкратовым во второй части его книги: „Ищущие Бога”. М. 1911 г.

Смирнов, рассказывает автор, прожил на белом свете до 60 лет. Под конец жизни у него выработалось странное отношение ко всем людям, ко всему миру.

– Все живут не по-христиански, – говорил он. – Потерялась вера.

О себе он думал, что он ближе к Богу, чем кто-либо, потому, что живёт в строгости и чистоте истинной веры. Все остальные – „веры”.

– Ересь.

Когда он почувствовал смерть, то начал думать:

– Нужно покаяться. Но перед кем?

Перед кладбищенским отцом? Но никто из отцов не соблюдает отеческой святости. Тот, кому он должен покаяться, должен быть или чище его по своей нравственности, или, по крайней мере, равен ему в этом отношении. Иначе покаяние его будет недействительно.

– Если я сам молока не вкушаю, то и тот, перед кем я буду каяться, должен также его не вкушать, между тем, все едят молоко, не подозревая, что оно поганое…

Когда Феодор Иванович слёг на смертный одр, ему сказали:

– Не забыл ли ты покаяться, отец?

Он спокойно ответил:

– Не перед кем. Не вижу людей, достойных принять моё покаяние.

Завещал дочери:

– Похорони меня без христианского погребения, ибо нет в мире человека, который мог бы приготовить меня к царству небесному…

И умер… 264.

Мы думаем, что не один Смирнов так умер. Без покаяния, без веры в действие благодати чрез недостойных пастырей. Много есть таких Смирновых на свете, ведь недаром теперь „выбирают” батюшку. Ищут все старенького, благоговейного, глубоко-верующего, искренно-преданного своему святому делу. А если такого по близости не находят, то и по монастырям пойдут искать его. И всё-таки найдут его, преклонят пред ним свою гордую главу и поверят спасительности и действенности совершенного им таинства. От нерадивого же, неблагопристойного, грешного пастыря почти все отшатываются. Крестьяне, так и те как-то сторонятся от него, неохотно идут к нему и при случае предпочитают ему соседнего священника, более безукоризненного и благопристойного.

Таким образом, затронутый нами вопрос и решается в большинстве случаев отрицательно. Если не в теории, то на практике, если не словами, то, по крайней мере, делом.

В виду такого направления мысли в современном обществе, в виду такого недоверчивого отношения к недостойным пастырям, и, наконец, в виду сомнения в действенности таинств, совершаемых ими, постараемся подвергнуть означенный вопрос возможно полному и обстоятельному рассмотрению и изучению.

Действует ли благодать Божия чрез недостойных пастырей Церкви?

Да, действует, отвечаем мы твёрдо, убеждённо, нимало не сомневаясь и не колеблясь.

И думаем так вот почему:

Сектанты говорят: „святая святым”, т. е. что благодать Божия подаётся только избранным, святым.

Но ведь святых в полном смысле слова сего и не было, и нет, и не будет. Все люди грешны, все повинны пред Богом. Эту истину засвидетельствовал ещё Екклесиаст, когда сказал: „нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил” (Еккл. 7:20). В Новом Завете то же самое пишет св. Иоанн Богослов. Вот его слова: „если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя, и истины нет в нас” (1Ин. 1:8). И ап. Иаков: „много все мы согрешаем” (Иак. 3:2).

Даже апостолы, пророки, праведные мужи, ветхозаветные праотцы и те не были чужды греха, и те сомневались, падали, отрекались от Христа, были по временам одержимы страстями и многими другими слабостями и грехами.

Так, сильный верою и Боговидец Моисей сам иногда впадал в маловерие, и даже пал жертвою его (Чис. 20:1–12). Мужественный Иов не устоял в борьбе с искушениями и в тяжких муках тяжкой проказы проклял день своего рождения и даже зачатия (Иов. 3:1–2). Пророк и царь Давид был виновником смерти воина Урии, совершил грех прелюбодеяния с его женою, возгордился величием царства своего после всенародной переписи, пролил много человеческой крови, за что лишился чести быть строителем храма Господня (2Цар. 2:1–17; 24:1–16).

Первоверховный ап. Пётр трижды отрёкся от Христа, от своего Господа и Учителя (Мф. 26:68–75). А св. ап. Павел, этот чистейший сосуд благодати, о себе говорит, что он сам „доброго, которого хочет, не делает, а злое, которого не хочет, делает” (Рим. 7:19).

Если же столпы веры колеблются временами, если души праведных людей иногда обуревались греховными помыслами и сомнениями, малодушием и слабостями, то возможно ли не быть слабостям и даже порокам в среде православных пастырей, Ведь они – не ангелы. Они – простые, обыкновенные люди, подверженные греховным наклонностям в той степени и мере, в какой подвержено вообще всё человечество. Как же можно тогда требовать от них идеальной святости и безукоризненной чистоты? Если среди двенадцати Самим Богом избранных апостолов один оказался совершенно недостойным, как например, Иуда, другой – отрёкшимся от Христа, третий с „жалом греха” (Рим. 7:5–25), то что удивительного в том, что среди многих десятков тысяч православных священнослужителей встречаются иногда недостойные пастыри, не соответствующие ни духу евангельского учения, ни требованиям апостольских заветов?

– Удивительного, конечно, здесь нет ничего, говорят нам и штундо-баптисты. Но вот вопрос: действует ли благодать Божия чрез таких недостойных лиц? Мы что-то в этом весьма сильно сомневаемся. Впрочем, это не догадка наша, не предположение, а вывод, основанный на Св. Писании. Возьмите книгу Деяний Апостольских, там, в 8 главе, вы найдёте такие слова:

„Симон, увидев, что чрез возложение рук апостольских подаётся Дух Святый, принёс им деньги, говоря; дайте и мне власть сию, чтобы тот, на кого я возложу руки, получал Духа Святого”. Но Пётр сказал ему: „серебро твоё да будет в погибель с тобою, потому что ты помыслил дар Божий получить за деньги; нет тебе в сём части и жребия, ибо сердце твоё не право пред Богом” (Деян. 8:18–21).

Эти слова: „нет тебе в сём части и жребия, ибо сердце твоё не право пред Богом” сектанты толкуют в том смысле, что благодать Божия не может подаваться чрез человека, в коем совесть не чиста.

Мы, православные, не согласны с доводами сектантов. Мы не разделяем их точки зрения. Мы глубоко уверены в том, что спасительная благодать Божия одинаково подаётся, как через достойных, так и недостойных пастырей, как через святых, так и через грешных, как через мудрых, так и через простых. И наша вера в данном случае не слепая, безрассудная, без всяких оснований и доказательств, но вера разумная, находящая для себя достаточную опору решительно во всём: и в Св. Писании, и в истории, и в здравом смысле.

Обратимся сначала к Св. Писанию. Почти в каждой священной книге мы находим примеры того, что благодать Божия подаётся не только чрез достойных, но весьма часто и через недостойных лиц.

Вспомним, например, волхва Валаама. Ведь это был нечестивый, корыстолюбивый и развращённый волхв. Он из жадности явился к моавитскому царю Валаку для проклятия израильского народа. Его прельстили богатые подарки, присланные ему для умилостивления, для благословления моавитян и для проклятия Израиля. Когда же, по повелению Господа, он вместо проклятия благословил еврейский народ, ему стало жаль, что, не исполнив желаний Валака, не получит от него обещанных даров, и он дал ему пагубный для израильтян совет – всячески соблазнять их к идолослужению и разврату (Чис. 23:1). Спрашивается, что может быть более гнусным и презренным этого поступка волхва? Однако и через него Господь преподал неблагодарным Иудеям духовное благословение и чрез его уста возвестил вслух всех окружавших его пророчества об имеющем явиться Христе. Вот, таким образом, первый пример того, что чрез недостойного и грешного человека Господь подаёт благодать, и пророчества, и благословение.

Вспомним ещё нечестивого Иуду Искариота. Разве он не творил чудес (Мф. 10:1–9)? Разве Господь не сообщал чрез него своей благодати? Однако он был предатель Христа, вор, дьявол. Так об этом говорит, по крайней мере, евангелист Иоанн (Ин. 12:5–6). Христос же Спаситель охарактеризовал своего заблудшего ученика словом „дьявол”. „Не двенадцать ли вас избрал Я, – говорил Иисус Христос, – но один из вас диавол” (Ин. 6:70).

А первосвященник Каиафа? Ведь он искал смерти Христа, осудил и предал Его на мучение. Следовательно, был по божеским и человеческим законам недостоин священного сана. Однако Господь говорил через него, подавал ему благодать пророчества. Мы, например, знаем, что он предсказал смерть Христа не за свои грехи, а за грехи людей, как свидетельствует об этом ев. Иоанн: „он предсказал, что Иисус умрёт за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино” (Ин. 11:51–52).

Возьмём ещё Авимелеха. Он был тоже нечестивым, неоднократно прогневлял Бога, впадал в идолопоклонство. Несмотря на это, он всё-таки удостоился Божественного откровения. Ему свыше дано было знать, что Авраам – пророк (Быт. 20:7). Другими словами, и он, этот нечестивый, языческий царь, удостоился сверхъестественной божественной благодати.

А царь Давид? Сколько он совершил преступлений? Сколько пролил человеческой крови? Как часто впадал в грех прелюбодеяния? Как часто овладевал им дух гордости, тщеславия? Как часто нарушал он заповеди Творца? И, однако, несмотря на всё это, благодать Божия подавалась ему в большей степени, чем какому-нибудь малому пророку из числа двенадцати. Он был великий пророк и великий сосуд благодати Божией.

Апостол Фома не веровал в воскресение Христа, но благодати Божией он не был лишён за это.

И таких мест и примеров в слове Божием очень много. И эти примеры всех и каждого убеждают в том, что благодать Божия нередко подаётся грешным, порочным и, значит, недостойным лицам.

А если так, а в этом после приведённых примеров сомневаться нельзя, то, значит, благодать Божия может подаваться и чрез недостойных православных священников, подобно тому, как св. миро переливается и проходит чрез исковерканные сосуды.

Косвенное подтверждение сделанного нами вывода мы встречаем и в посланиях апостола Павла. Апостол Павел говорит, что власть и право пастырей Церкви низводит благодатную силу на верующих исходя от Бога. „Уверенность мы имеем в Боге чрез Христа, не потому, чтобы мы сами способны были помыслить что от себя, но способность наша от Бога. Он дал нам способность быть служителями нового завета” (2Кор. 3:4–6). „Сокровище сие мы носим в глиняных сосудах, чтобы преизбыточная сила была приписываема Богу, а не нам” (2Кор. 4:7). „Сила Господня в немощах совершается” (2Кор. 12:9).

Если же премудрость Божия открывается не премудрым, а младенцам, если сила Господня в немощах совершается, если благодать Божия и в глиняных сосудах проявляется, то ясно, как Божий день, что и чрез недостойных пастырей может подаваться Божественная благодать. Потому что такие выражения св. апостола, как: „в немощах совершается”, „глиняные сосуды” могут быть приложимы только к одним недостойным пастырям, а отнюдь не к добрым, разумным, достойным пастырям.

Итак, православная Церковь утверждает, что благодать Божия во всей своей силе может проявляться и чрез недостойного пастыря.

Почему так?

Потому, ответим мы, что в известные минуты эта благодать может подчинить себе душу пастыря, преобразовать его по духу Христову и, таким образом, сделает его способным выступать в качестве Христова служителя.

Вспомним пророка Валаама, он за деньги готов был продать язычнику свой пророческий дар и проклясть верный Богу народ, т. е. Израиля. Но вот взошёл он на гору, увидел раскинувшиеся пред ним шатры Израиля и скинию Завета, стоявшую посреди стана, и Израиля, молящегося пред ней, мужчин, женщин и детей, чающих спасение от Бога и от алтаря Его. И открылись уста его, и вместо проклятия они изрекли благословение народу Божьему.

Было бы ошибкой думать, что сила Божия только механически действовала через Валаама, т. е. заставляла его говорить то, чего он на самом деле не хотел говорить. Тут дело совсем не в этом. Причина сего лежит гораздо глубже, чем это кажется на первый взгляд. Валаам вместо проклятия произнёс благословение, нам думается, вот почему:

Народ, чающий спасения от скинии и распростёртый ниц перед кивотом Завета, пробудил в пророке дух служения истине и правде, жалость к народу и жажду спасения его. И вот благодать, жившая в Валааме, заговорила устами его, и он низвёл на Израиля благословение Божие и Божью благодать, хотя, может быть, на другой же день он снова пошёл бы к Валаку с предложением продать ему Божий дар 265.

То, что было с Валаамом, то, вне всякого сомнения, случается и с каждым недостойным пастырем настоящего времени. Эту мысль православная Церковь выразила в таком сказании: Преподобный Марк Египетский в течение тридцати лет совсем безвыходно прожил в своей келье. К нему обыкновенно приходил поблизости живший священник и приносил ему св. причащение. Дьявол, видя такое крепкое терпение великого подвижника, задумал искусить его. И что же он сделал? Внушил одному бесноватому идти к старцу будто бы для молитвы. Одержимый злым духом, придя к преподобному Марку, закричал: „твой пресвитер имеет гнусные пороки, не позволяй ему более входить к тебе”. Святой старец, посмотрев на него, сказал ему: „сын! все выбрасывают нечистоту вон, а ты принёс её ко мне. В Св. Писании сказано: «не судите, да не судимы будете» (Мф. 5:16). Впрочем, если священник действительно такой великий грешник, как ты говоришь, то Господь всё-таки спасёт его, ибо сказано: «молитесь друг за друга, чтобы исцелиться» (Иак 5:16)”. После этих слов святой старец, сотворив молитву, изгнал из человека беса и отпустил его здоровым. Когда по обыкновению пришёл священник, старец принял его с радостью. И Всеблагий Бог, видя незлобие старца, явил ему чудо: „ибо, когда священник приступил к св. причащению, я увидел, – рассказывал сам старец, – что ангел Господень сошёл с неба и положил руку свою на пресвитера и пресвитер сделался как бы огненным столпом. Когда же я с изумлением смотрел на это видение, услышал голос, говорящий мне: «человек, что ты удивляешься сему, если и земной царь не позволяет своим вельможам предстать пред собою нечистыми, а требует от них великолепия, то тем более Божественная сила. Ужели она не очистит служителей св. таинств, предстоящих пред небесной славой?»”. Таким образом, мужественный подвижник Марк Египетский удостоился сего дара за то, что не осудил своего пресвитера и не заменил его другим, более достойным и благочестивым священником.

Ну, хорошо, возражают сектанты. Вы, вот, уверены, что пастырь в минуты священнодействия осеняется благодатью Христовою, так сказать, „отрезвляется”, т. е. проникается тягостным и мучительным сознанием своего недостоинства, вследствие чего создаётся то покаянное настроение, которое призывает обыкновенно благодать Божью. А если пастырь до того низко пал в нравственном отношении, что не может подняться из бездны своего падения, – неужели, скажете, благодать действует и через таких падших пастырей?

Несомненно, ведь священник действует не сам от себя Он, прежде всего, представитель Христа. Так что чрез него чрез священника, таинства совершаются высшею Божественною силою, властью Самого Христа Спасителя. А священник, следовательно, является в данном случае только свидетелем, посредником между небом и землёю, между Богом и людьми.

Это мнение не наше и не отдельных, частных лиц, а учение всей православной Церкви. Наилучшее выражение оно нашло себе в тех церковных молитвах, которые читает пастырь пред совершением „святая святых”.

Вот одна выдержка из одной такой молитвы:

„К Тебе бо прихожду, приклонь мою выю, и молю ти ся, да не отвратиши лица Твоего от мене, ниже отринеши теже от отрок Твоих, но сподоби принесенным Тебе быти, мною грешным и недостойным рабом Твоим, даром сим: Ты бо еси приносяй и приносимый, и приемляй и раздаваемый, Христе Боже наш”…

Эта же мысль заключается и в молитве пастыря пресуществлением св. Даров:

„И сотвори убо хлеб сей честное тело Христа Твоего, а еже в чаше сей, честную кровь Христа Твоего”.

Таким образом, фактическим совершителем святых таинств является Сам Господь наш Иисус Христос. Священники же представляют собою не что иное, как посредников между Богом и людьми, чрез каковых-то и подаётся благодать Божия, благодать св. таинств. Св. Писание ясно говорит, что Божественная благодать подаётся чрез всех пастырей, как достойных, так и недостойных, и что священнодействия их спасительны для верующих, потому что они проходят служение, Самим Богом установленное, для низведения на верующих благодати Божьей, и ещё потому, что Господь Своею благодатью „немощная врачует и оскудевающая восполняет”.

Кроме Св. Писания и Св. Предание решает означенный вопрос в подобном же духе и направлении. Так, ещё с первых веков авторитетные представители христианской Церкви утверждают то же самое, что и мы защищаем теперь. Правда, сектанты отвергают Св. Предание, как источник св. веры, и потому весьма недоверчиво относятся к творениям св. Отцов и Учителей Церкви.

Но всё те сектанты, которые решают взятый нами вопрос в отрицательном смысле, как-то: духоборцы, штундо-баптисты, молокане, адвентисты, толстовцы и мн. др. называются рационалистами, т. е. такими людьми, которые принимают только то, что оправдывается разумом. Посему, чтобы быть вполне последовательными и не оказаться в противоречии с самими собою, сектанты должны дать тот или иной ответ на те аргументы, которые были продиктованы человеческим разумом.

Посмотрим же, что скажут нам сектанты по поводу простых, бесхитростных, но в то же время сильных и метких рассуждений христианских церковных писателей, которые тоже интересовались данным вопросом и вели по поводу его оживлённую и интересную полемику со своими противниками.

Мысли св. Отцов и Учителей Церкви по настоящему вопросу таковы:

Св. Григорий Богослов, человек великого подвига, глубокой мысли и святой жизни, „совопросникам своего века” так отвечал на предложенный ему вопрос:

„Рассуди так: у тебя два перстня; один золотой, другой железный, и на обоих вырезан один и тот же царский лик, и обоими ты сделал печати на воске. Чем одна печать отлична от другой? Ничем. Распознавай вещество печати на воске и, если ты мудрее всех, скажи, который оттиск железного или золотого перстня? Ибо хотя вещество различно, в начертании нет различия. Так и крестителем и исповедником да будет у тебя всякий священник, потому что хотя бы один превосходил другого по жизни, но сила крещения (равно как и других таинств) одинакова, и посему одинаково может привести тебя к совершенству всякий иерей, наставленный в той же вере” 266.

Такие же точно мысли по обсуждаемому нами вопросу высказывает и такой знаменитый церковный вития, как св. Иоанн Златоуст.

Вот его слова:

„Божия благодать действует и чрез недостойных. Бог действовал и чрез Валаама, скверного человека; открывал будущее и Фараону и Навуходоносору: и Каиафа пророчествовал, сам не зная, что говорил, и другие некоторые изгоняли бесов именем Христа, хотя сами не были Христовы; потому что всё это бывает не для совершающих, а для других” 267.

И в другом месте:

„С Каином Бог говорил ради Авеля, с дьяволом ради Иова, к Фараону говорил ради Иосифа, к Навуходоносору ради Даниила, и волхвы откровение получили” 268.

„Случается, что начальники бывают злые и невоздержные, а подчинённые добрые и воздержные; миряне живут благочестиво, а священники порочно; и если бы благодать всегда искала доступных, то не было бы ни крещения, ни совершения Тела Христова. Но теперь Бог действует и чрез недостойных, и благодать крещения нисколько не терпит вреда от дурной жизни священника. Говорю это для того, чтобы кто-нибудь из предстоящих, наблюдая за жизнью священника, не соблазнялся касательно совершаемых им таинств. Человек ничего не приносит в них от себя, но всё есть дело силы Божией. Он действует на нас в таинствах” 269.

Ещё сильнее и явственнее данная мысль св. Иоанна Златоуста выразилась в таких словах:

„Что тебе до того, что священник скверный и злой? Но если и добрый и благочестивый за тебя Бога молит, что пользы, если ты сам злой? Также тебе не вредит и скверный, если ты сам верен Богу и угодил Ему, ибо вся благодать от Бога: священник только уста отверзает, говорит же всё Бог” 270.

Что можно сказать против таких простых, бесхитростных рассуждений наших знаменитых церковных витий? – Решительно ничего. Разве мыслимо идти против логики?

Разве можно восставать против здравого смысла? Разве можно идти вразрез с простыми, азбучными истинами? – Конечно, нельзя. И потому наши сектанты так упорно молчат в ответ на святоотеческие доводы и рассуждения. Не говорят ни за, ни против приведённых данных. Но это гробовое их молчание самым красноречивым образом говорит в пользу несостоятельности сектантского лжеучения.

Таким образом, и Св. Писание, и Св. Предание, и здравый человеческий разум одинаково убедительно говорят о том, что и чрез недостойных пастырей подаётся людям божественная благодать.

Приведём теперь и от себя несколько аналогичных примеров в пользу доказываемого нами положения.

На суде никогда не смотрят на то, хорошей ли жизни судья или же плохой. Не смотрят потому, что всякий судья по данной ему власти может судить, будь он хотя самой дурной, безнравственной жизни. Так, равным образом, и всякий священник, несмотря на его личную жизнь, может, по данной ему свыше благодати и силе, отпустить или осудить грешника. Значит, и на священника, как и на обыкновенного судью, мы не должны смотреть испытующим оком, т. е. рассуждая: может или не может он „вязать и решить” и подавать через таинства спасительную благодать.

Ещё пример.

Золото никогда не потеряет своей ценности, как бы оно ни было покрыто грязью. И, значит, благодать, подаваемая в таинстве рукоположения, тоже никогда не может утратить своей силы и значения, какими бы пороками и беззакониями не отяготил пастырь своей души, воспринявшей св. благодать.

Последний пример.

Земледелец сеет зерно всегда грязною, заскорузлою рукою. Несмотря, однако, на это, нивы, при благословении Божием, покрываются богатою жатвою. Так и пастырь. Он может быть в своей личной жизни огрубелым и плохим человеком, однако результаты его душепопечения могут быть спасительны для других, весьма блестящи и завидны. Разумеется, при помощи Божьей.

Таких примеров и сравнительных пояснений при желании можно было бы найти сколько угодно. Но, думаем, и этих вполне достаточно. И эти сравнение как нельзя лучше показывают неосновательность и несостоятельность сектантских мнений по затронутому нами вопросу.

Теперь пойдём далее.

Мы того мнения, что если бы и в Св. Писании и в Св. Предании ни одного слова не говорилось в пользу установленного нами положения, то и в таком случае невозможно было бы согласиться с сектантами и допустить ими защищаемую мысль.

Почему так?

Да потому, что мы, благодаря этому, впали бы в полнейшее противоречие со Св. Писанием Нового Завета, а, значит, и с волею Христа Спасителя.

Постараемся объясниться.

Спаситель мира дал Своим ученикам и апостолам, а в их лице, конечно, и всем пастырям Церкви, власть „вязать и решить” грехи. Он сказал: „и дам вам ключи царствия небесного и что свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе” (Мф. 18:18). И в другом месте: „Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся” (Ин. 20:23).

Справедливо ли после этого утверждать, что священник не может прощать грехов, потому, дескать, что и сам он грешен? Если Сам Бог дал ему таковую власть, то как люди могут оспаривать её у священника?

Нет, мы не должны смотреть на то, достоин или не достоин пастырь, – не он, ведь, разрешает, а чрез него Сам Бог действует. Если же станем иначе смотреть на это, – например, по-сектантски, – то вовсе окажемся без покаяния. Не будет тех, кто должен „вязать и решить”, потому что пред судом Божией правды все мы грешны и недостойны.

Ещё раз повторяем: благодать Божия всегда подаётся верующему человеку. Даже независимо от того, достоин или недостоин пастырь, совершающий то или иное священнодействие. А если так, то, значит, из уважения к священному сану до́лжно почитать и недостойных пастырей и пользоваться от них благодатными священнодействиями и таинствами. Здесь не может быть никакого колебания или сомнения. Человек бо есть немощен, а подающаяся чрез него благодать Божия всегда свята и чиста.

* * *

263

Мысли этого священника мы выразили словами известного публициста.

264

Стр. 164–165.

265

„Перед тайной”. Семёнова. Москва. 1905 г., стр. 109.

266

Творения св. Отец, т. 3, стр. 298–299.

267

Беседы на 14 послание св. ап. Павла. Беседа 8 на послание к Коринфянам, глава 3.

268

Беседы на 14 послание св. ап. Павла. Беседа на 1 главу посланий к Коринфянам, нравоучение 3.

269

Беседы на послание св. ап. Павла к Колоссянам. Беседа 8, глава 3, стр. 601, изд. Киев. 1621 г.

270

Св. Златоуст из пролога 4 февраля.

Христианский пост и современная медицина

В последнее время всё чаще и чаще, всё громче и настойчивее раздаются такие речи и такие суждения о христианском посте:

„Зачем пост? Ведь не то оскверняет человека, что входит в уста, а то, что выходит из уст, так что пост сам по себе не имеет никакой силы и никакого значения. Кроме того, он чрезвычайно вреден для человеческого организма. Это все видят, все чувствуют. В последнее время даже наука путём многочисленных данных доказала, как 2*2=4, что пост – анахронизм, что он – бессмысленное и вредное для человеческого здоровья установление” 271.

Так говорят, так пишут, так думают.

Теперь посмотрим, насколько основательны подобного рода ссылки на науку, как на союзницу в борьбе с церковным установлением. Проверим, действительно ли научные силы враждебными глазами смотрят на христианский пост и отрицают всякое его достоинство и значение.

Это необходимо сделать, потому что подобные суждения смущают православных христиан, подрывают у них веру в спасительность и разумность данного церковного установления и тем ведут к уничтожению старого доброго христианского обычая.

Подойдём ближе к вопросу.

Христианский пост, как известно, имеет несколько степеней. Церковь предлагает в некоторые дни совсем воздерживаться от пищи и питья. Это, так называемый, абсолютный пост.

Далее, Церковь разрешает одно только сухоядение, т. е. употребление хлеба и овощей без варева и масла или же растительную пишу с маслом.

Наконец, Церковь дозволяет употреблять в пищу и рыбу.

Особенно сильному критическому обстрелу со стороны „здравомыслящих людей” и самозваных служителей науки подвергся так называемый абсолютный пост.

„Помилуйте, – говорят обыкновенно противники христианского поста, – это Бог знает что! Это не пост, а медленное и верное самоубийство, ибо организм без толку истощается, силы бесполезно уплывают, здоровье – так редкое в наши дни – тает не по дням, а по часам. И человек медленною стопою приближается к могиле. Пост в смысле только воздержания – от мяса, рыбы или чего-нибудь другого – это ещё куда ни шло. Это мы ещё понимаем. Но сплошное голодание, длящееся иногда по целым дням, а то неделям – это безумие, это варварство, это ужас”.

Так долгое время говорили. По крайней мере, целые века и даже тысячелетия. И под влиянием таких речей и рассуждений доверие к Церкви пало, вера в целесообразность и разумность рекомендуемых ею для спасения мер угасла. Все стали глумиться над постом, почти все ели скоромное. А кто ещё, будучи верным сыном Православной Церкви, соблюдал посты, над тем смеялись, того вышучивали, вовсе забывая главное правило нашего культурного века – с уважением относиться к убеждениям решительно всех людей, будь то родители, друзья, знакомые, враги или недоброжелатели.

Но так было. Теперь же, слава Богу, не то. Теперь резко изменилось отношение докторов, учёных, профессоров и просто образованных людей к абсолютному христианскому посту. Теперь почти все стали поговаривать о том, что и такой пост имеет благодетельное значение для человека, что и эта церковная мера в высшей степени плодотворна и разумна, что и этот старинный, казалось, почти совсем отживший обычай не только может, но даже должен культивироваться в нашей стране, в наше время, и чем шире, тем лучше.

В виду того, что эта вековечная и для убеждённых христиан абсолютная истина и доселе звучит ещё для некоторых парадоксально, то мы постараемся возможно долее остановиться на ней и возможно сильнее аргументировать её, чтобы хотя немного рассеять тот густой мрак невежества, который долгое время окутывал её.

Недавно в „Contemporary Rewiew” появилась статья известного американского писателя, автора „Джунглей” Уптона Синклера.

Синклер годами страдал от головных болей, наклонности к простудам и целой дюжины иных больших и малых болезней, на которые обречена наша плоть. Никакие средства не помогали. Наконец, по совету одной больной, выздоровевшей от поста, он стал изучать вопрос о посте, читал всё, что только попадалось ему под руку, и, в конце концов, сам решился испытать его на себе.

Он так описывает свои ощущения при этом.

„Я чувствовал сильный голод в течение первого дня, болезненный, алчный голод, который знают все, страдающие дурным пищеварением. На следующее утро голод чувствовался слабо, а далее, к моему величайшему удивлению, никакого голода – никакого интереса к пище, как будто я никогда и вкуса её не знал!

Ранее этого поста, в течение двух или трёх недель, у меня болела голова ежедневно. Боль эта продолжалась в первый день поста, потом исчезла и более уже никогда не возвращалась. Я чувствовал себя очень слабым на второй день, а когда встал утром, испытал лёгкую дурноту. Я вышел в сад и пролежал на солнце весь день, читая. То же было и на третий день и на четвёртый – большая физическая слабость, но зато большая ясность ума.

После пятого дня я почувствовал себя сильнее, прогулялся и начал кое-что писать. Ничто из ощущений этого опыта не поразило меня более, чем деятельность моего ума: я читал и писал более, чем я мог позволять себе это когда-либо в последние годы.

В первые четыре дня я потерял 15 фунтов в весе, затем в течение следующих восьми – только два фунта. Спал я в течение поста хорошо. К средине каждого дня я чувствовал слабость, но массаж и холодный душ освежали меня.

Под конец я стал испытывать при ходьбе большую усталость в ногах и, не желая ложиться в постель, на двенадцатый день прекратил свой пост соком одного апельсина.

В течение двух дней я выпил сок двенадцати апельсинов и затем перешёл на молочную диету, рекомендуемую Макфодденом… Ткани пропитались влагой, и последовало необычайное возрождение организма. Я прибавился в весе на четыре с половиной фунта в один день – на третий – а всего прибавился весом на двадцать два фунта в 24 дня.

Общий результат был таков:

Я всегда был худощав и имел нездоровый цвет лица – в нём друзья видели выражение „духовности”. Теперь я стал кругл и так розов и румян лицом, что надо мною знавшие меня ранее, смеялись…

Синклер кончает свою статью указанием на лиц, которые страдали разного рода болезнями и с успехом испытали на себе лечение голодом, и заключает: „Я смотрю на лечение голодом, как на средство, данное самою природой, против всех болезней”.

По поводу этой статьи лондонская газета опросила ряд врачей, которые тоже высказались в пользу целебного значения абсолютного голодания. Так, один из докторов рассказал, что однажды к нему пришёл молодой испанец. Он жаловался на внутренние боли, мучившие его ещё с детства, и кожа его была очень тёмного цвета, так что это невольно бросалось в глаза. Я посоветовал ему лечиться голодом. Через несколько недель я встретил его и едва узнал. Он был олицетворением здоровья. Он был бодр и крепок. Глаза блестели, язык был чист и пульс нормальный. Но что самое удивительное, кожа его стала гораздо светлее. Он постился 15 дней, и пил только дистиллированную воду.

Доктор рассказал ещё известный ему случай с одним рабочим в Канаде, который заболел опухолью, постился шесть недель, работая всё время, и совершенно излечился.

„Я, – заключил доктор, – признаю голод весьма сильным лечебным средством, чрезвычайно ценным во многих болезнях”.

Американский доктор Дьюи сообщает целый ряд случаев, когда голод приводил к излечению, по-видимому, безнадёжных болезней. Правилом Дьюи было – начинать пост для больного при первых признаках плохого аппетита и давать есть, лишь, когда новое пробуждение аппетита возвестит о прекращении болезни. Пост помогал против самых различных страданий. Вот случаи, бывшие в его практике.

37-ми дневное голодание. Девушка много лет страдала тяжёлым расстройством пищеварительных органов, а также всевозможными нервными недомоганиями и почти ежедневной головной болью. На 36 сутки поста она могла отправиться к зубному врачу и без боязни дала вырвать зуб. На 38-й день, потеряв 20 фунтов в весе, с появлением аппетита она вновь стала принимать пищу и с этой поры её оставили все недуги.

45-ти дневное голодание. Девица К., 22 лет, тяжело болела нервами и меланхолией. Все врачи предписали ей укрепляющий стол и покой. В лечебнице для душевнобольных её заставляли есть по пять раз в сутки; несмотря на это за десять недель состояние её духа не улучшилось, и она оттуда выписалась даже ещё в худшем положении, чем поступила. Тогда она решила испробовать лечение голодом. Первые 10 дней поста она провела в постели, на 11-й она могла полчаса погулять, на 24-й не ощущала усталости, она была в состоянии довести свою прогулку до 8 английских миль (15 вёрст). А далее проводила на ногах целые полдни, больше, чем когда была здоровой. День ото дня она чувствовала себя душевно свежее и веселее. Обманы чувств и головокружения прекратились, и казалось, что её подняла волна новой жизни. На 45-й день появление сильного аппетита возвестило о конце лечения. За это время вес её убыл только на 20 фунтов. Год спустя она уведомила доктора Дьюи, что состояние её здоровья превосходно, вес тела её увеличился на 24 фунта и что она более не нуждается в очках, которые носила 14 лет.

50-ти дневное голодание. 57-летний мужчина получил водянку, так что не мог ни лежать, ни ходить, мог только в кресле сидеть. Так как врачи не могли помочь ему, и смерть стояла за его спиною, то он рассудил, что ничего не потеряет, если предпримет лечение голодом по Дьюи, о котором он слышал. И в этом случае желание есть исчезло через сутки. Через три дня он мог подыматься по лестнице своего дома и следующую ночь спал спокойно. На одиннадцатый день он вышел на прогулку. Через три дня водянка исчезла, и силы его постоянно прибывали. Лишь только на 50-й день появился вновь аппетит. Никогда до сих пор он не чувствовал себя таким здоровым и так хорошо, как после этого лечения. Вес тела упал с 209 до 133 ф.

60-ти дневное голодание. Это самый удивительный случай, о котором сообщает доктор Дьюи. 65-летний крепкий мужчина предпринял голодание в виду страданий гортани и бронхов. Недели проходили, а аппетит не восстанавливался. Даже казалось, что в органах пищеварения развилась какая-то болезнь. Доктор Дьюи уже сам стал опасаться за дурной исход опыта. По прошествии 50 дней обнаружилась тошнота и рвота. Знакомые больного уже давно стали упрекать доктора Дьюи, и к больному был приглашён другой врач, „знаменитость”. Прописанные им пища и лекарства, однако, извергались с рвотой, и каждый новый приём пищи вызывал сильные боли. Тогда голодание было предоставлено своему собственному течению. В день последней рвоты явился нормальный позыв на еду, и это было шестидесятым днём голодовки. Полное выздоровление и юношеское чувство сил явилось результатом лечения. Всё время пациент сохранял ясное сознание и, будучи убеждён в действительности и безопасности голодания, противостоял натиску со стороны своих знакомых.

Доктор Меллер, доводивший продолжительность поста некоторых своих пациентов до 69 дней, так описывает общее течение многодневного голодания.

„Язык сильно обложен, дыхание чрезвычайно зловонное, болезненные симптомы часто проявляются в усиленной степени, причём старые, казалось совсем исчезнувшие, расстройства, обнаруживаются вновь. Болезненные явления принимают критический, временами кризисо-подобный характер. Выделительные органы усиленно работают. Увеличивается выделение мокроты. Опорожнения кишечника становятся критического характера. Но прежде всего моча делается очень густой и мутной и она часто сверх нормы содержит ураты (соединения мочевой кислоты). Одновременно замечается перемена в болезненном состоянии. Несмотря на голодание, силы часто прибывают, так что больные могут предпринимать с каждым днём всё более и более продолжительные прогулки. Состояние возбуждения пропадает. Мрачные мысли оставляют. Возбуждённое сердце успокаивается. Исчезают в течение немногих дней, точно по мановению жезла, водяночные опухоли, затруднённое дыхание, сердечная тоска, а равно связанная с этим бессонница, каковые явление вызываются сердечною слабостью и сужением круга кровообращения, вследствие его загромождения мочевой кислотой. Наблюдается улучшение цвета крови и появление сильного и здорового аппетита. И при всём этом, всегда полная ясность и свежесть сознания”.

У. Кук, автор книги „Улучшение индивидуальное, социальное и промышленное”, замечает, что, как доказал флетчеризм, мы едим в полтора раза более, чем следует, и пережёвываем пищу во много раз хуже, чем нужно.

В каждом из нас, пишет он, всегда есть запас питания на 60–100 дней, в течение которых мы могли бы жить без еды, пока доктор – природа делает в организме свои починки. Во время поста, который для крепкого человека может продолжаться шестьдесят дней, надо пить только тёплую воду, так как при голодовке тепло убывает вследствие недостатка пищевого топлива. Сила возрастает к концу поста. Один учитель музыки, продолжавший свои занятия всё время, пел на сороковой день поста лучше, чем когда-либо раньше.

Безнадёжная водянка была вылечена шестидесятидневным постом, и болевший ею пекарь не прекращал работы во всё время поста.

И у нас, в России, производились подобного рода опыты абсолютного голодания, которые тоже увенчались полным успехом.

Некто В. Милишников в заключение книги Арнольда Эрета: „Лечение голодом и плодами” поместил описание своего опыта 40-дневного голодания.

Его предупреждали, ему грозили, но я, пишет он, легко противостоял всем уговорам со стороны моих знакомых, как обыкновенных смертных, так и особенно врачей, удивлявшихся моему безрассудству и убеждавших меня бросить свою опасную затею”.

Начал он своё голодание 26 января 1914 года, в 12 часов дня, и окончил его 7 марта, в 8 часов вечера, пропостив, таким образом, 40 дней с несколькими часами.

Какие состояния он переживал в течение этого времени, какой образ жизни вёл, как постепенно переходил на обычный стол – обо всём этом мы умолчим. Отчасти потому, что это знакомо нам, так как в курс этих вопросов ввели нас опыты д-ра Дьюи, д-ра Меллера, Синклера и др. А, главным образом, потому, что тесные рамки журнальной статьи не позволяют нам разбрасываться и заниматься специальными вопросами.

Нас интересуют выводы. К ним-то мы и обратимся.

После окончания добровольной голодовки В. Милишников сделал анализы мочи и крови и дал себя осмотреть врачу, чтоб проверить свои заключения данными науки. Анализы показали, что ни сахарной болезни, ни малокровия, ни других ужасов, которые пророчили ему, он не нажил. Ни виноградного сахара, ни желчи, ни крови в выделениях не было обнаружено, сывороточный белок оказался в виде весьма незначительных следов (0,02 на 1000). Лишь в отношении почек по увеличенному количеству гиалиновых цилиндров и лейкоцитов можно было заключить, что они понесли некоторый ущерб в питании.

С первого дня, заключает Милишников, я почувствовал себя значительно бодрее и затем с каждым следующим днём я видел, как мои силы безостановочно прибывают. Аппетит был необыкновенный, и я еле успевал удовлетворять его. Я увеличился в чистом весе за первые три дня питания на 3 фунта, а за последующие 7 дней на 15 фунтов, всего за 10 дней на 18 фунтов и продолжаю идти тем же темпом и далее.

Анализы мочи и крови, сделанные через 11 дней после окончания голодания, показали полное возвращение организма к норме и, наконец, знакомые, видевшие меня в последние дни голодания, теперь не узнают меня. В настоящее время, когда я пишу эти строки (2 недели после окончания поста), все органы моего тела функционируют великолепно, я бодр и весел, полон сил и ощущения радости жизни.

Таким образом, экспериментатор на самом себе проверил ту сравнительную лёгкость, с которой организм переносит в течение весьма продолжительного времени состояние голодания не только без всякого ущерба для себя, но наоборот, с огромной пользой в смысле последующего обновления, возрастание сил и способностей и полного исцеления от постоянно его преследовавших недугов, как-то: головные боли, насморки, простуды, несварение пищи, просто непонятная вялость, беспричинное дурное настроение духа и т. п.

В этом направлении мы можем найти средство против общей всё возрастающей болезненности, против раков и других мучительнейших болезней, происходящих от переедания и действия ядовитых остатков плохо пережёванной пищи.

Но отчего это так? Отчего продолжительный суровый пост не только не убивает жизнедеятельности нашего организма, а, напротив, возбуждает её? Отчего все почти болезни поддаются целебному действию многодневного голодания? В чём тут кроется секрет?

Те, кто испытали на себе лечение голодом, объясняют его чудеса так: чрезмерная пища накапливается в организме и подвергается брожению. Тело переполняется большим количеством ядовитых веществ, чем его очищающие органы могут вынести наружу. Результат – засорение этих органов и кровеносных сосудов, что влечёт за собою головные в ревматические боли, артериосклероз, параличи, апоплексию, Брайтову болезнь, циррозы и т. д.

Как только начался пост и явился первый голод, выделения прекращаются и вся ассимиляционная система, которая берёт у тела столько энергии – выходит из работы вон.

Тело тогда начинает своего рода „чистку дома”. Язык делается „обложенным”, дыхание напряжённым и это продолжается до тех пор, пока вредные частицы не будут вынесены вон – тогда язык очищается, и голод вторично проявляет себя с несомненностью, не допускающей ошибки.

Покойный московский доктор В. Я. Пясковский 272 несколько иначе и чуточку полнее отвечает на поставленный выше вопрос.

Он говорит, что за периоды голодания количество воды в теле скапливалось, т. е. увеличивалось против нормы. Ясно, что голодающий организм как бы удерживал в своих органах и тканях для каких-то целей воду. Затем в дни кормления, непосредственно вслед за голоданием, количество выделяемой из организма воды значительно увеличивалось, а плотные части пищи: белки, жиры и углеводы (т. е. крахмал и сахар) жадно поглощались тканями организма для преобразования в вещество живых тканей тела. Какую же роль играет задержанная в организме вода в дни абсолютного голодания? Она именно промывает, прополаскивает все ткани тела, она растворяет негодные продукты обмена, представляющие негодный и вредный балласт для тела, а затем, в период принятия пищи, выносит с собою вон из организма все эти растворённые в ней ядовитые продукты обмена веществ. После такого прополаскивания, после такой промывки тканей тела, для вновь поступающей в кровь пищи открываются более лёгкие пути всасывания и усвоения последней клеточками организма. Подобно тому, как человек, проголодавшись после физического труда, ест с большим аппетитом, так точно и каждый орган, каждая ткань и клеточка организма с большей жадностью поглощают и усваивают ту пищу (белки, жиры, углеводы и соли), которую им приносит кровь.

Напротив, при непрерывном обильном питании, организм не в состоянии в должной мере освободиться от продуктов обмена веществ тех ядовитых залежей, которые при обильном, непрерывном питании скапливаются в тканях организма, причиняя ему огромный вред.

Итак, вот какое великое значение для человеческого организма имеет абсолютное голодание или строгий церковный пост.

В последнее время выдвинута новая теория происхождения болезней, которая, если найдёт всеобщее признание, поставит абсолютный пост на небывалую высоту.

Сущность её заключается в следующем.

При всех болезнях, без исключения, организм стремится выделить из себя слизь, а в дальнейшей стадии гной (разложившаяся кровь). Каждый скажет, что это присуще всем катаральным явлениям, начиная с невинного насморка, вплоть до воспаления лёгких и чахотки. То же и при падучей болезни (при припадках – пена у рта, т. е. слизь). Где же это слизистое выделение не заметно, например, при ушных, глазных, кожных, желудочных и сердечных страданиях, ревматизме, подагре и т. д., даже при всех душевных болезнях, всё же главной причиной зла является слизь. Она, не будучи выделена из организма естественным путём, через органы выделения, проникает в кровь. На том же месте, где кровеносные сосуды суживаются вследствие охлаждения (простуды), она вызывает жар, воспаление, боль или лихорадку.

Если дадут больному какую-нибудь „неслизистую” пищу, например, фрукты, или только воду, или только лимонад, тогда вся пищеварительная энергия обрушивается на накопленные с детства, много раз затвердевавшие слизистые массы, равно как и на все отсюда возникающие „болезненные зародыши”. И каков же результат? – С несомненной точностью, в моче и экскрементах обнаружится слизь. Она-то и является общею, главною и основною причиною всех болезней 273. Если болезнь находится уже в более развитой стадии, – так что где-нибудь, в самых глубоких частях организма, оказывается болезненный очаг, т. е. разложившаяся клеточная ткань, – то будет выделяться также и гной. Как только приток слизи путём „искусственного питания” (мясо, молоко, мучные блюда) прекратится, поток крови захватывает слизь и даже гной, находящиеся в организме, и выделяет их наружу с помощью мочи, – у сильно же заражённых – даже через все имеющиеся к услугам отверстия и слизистую оболочку.

Если картофель, хлебную муку, рис или соответствующее им мясо долго кипятить, то получится студенистая слизь или клейстер, которыми пользуются переплётчик или столяр. Это слизистое вещество скоро делается кислым, переходит в гниение, даёт почву для развития грибков, плесени и бацилл. При пищеварении, которое химически представляет собою ту же варку, сжигание, – эта слизь, этот клейстер станет также отделяться, так как кровь может пользоваться только переваренным, полученным из крахмала виноградным сахаром. Как продукт, лишний для обмена веществ, этот клейстер, или слизь, уже вначале начинает выделяться без остатка. В течение жизни, кишечник и желудок мало-помалу так заклеиваются и покрываются слизью, что клейстер растительного и клей животного происхождения переходят в гниение, закупоривают кровеносные сосуды и, в конце концов, застоявшаяся кровь начинает разлагаться.

Средством против этого являются фрукты и абсолютный пост.

Если довольно густо сварить винную ягоду, финики или виноград, то получается тоже каша. Однако она не переходит в гниение, никогда не отделяет слизи, и её никто не назовёт этим именем, но слизью. Фруктовый сахар, этот важнейшей продукт для крови, по консистенции клеек, однако, будучи высшей формой горючего материала, он перерабатывается без остатка, без слизи. Этот сахар оставляет после себя только следы целлюлозы, которая, не будучи клейкой, тотчас выделяется, не загнивая. Сгущённый сахар, в виду его способности оказывать противодействие гниению, даже специально применяется для сохранения кушаний.

Каждый здоровый и больной человек вынужден удалять с языка нехорошо пахнущую слизь, как скоро он начинает ограничивать питание или поститься. То же самое происходит и на слизистой оболочке желудка, точной копией которой в этом случае является язык. Эта слизь показывается при первом испражнении после поста.

Ярым защитником и проповедником этой теории является Арнольд Эрет, который на собственном опыте убедился в её целесообразности и действительности 274.

Итак, и с точки зрения новейших теорий, абсолютный пост является самым лучшим, самым ценным средством для здоровья человека.

Можно было бы ещё описать опыты доктора Зеланда, которые он производил с большим успехом над собой, можно было бы ещё изложить довольно интересные воззрения по данному вопросу врача Гвельпа, доктора Апраксина и многих других. Но думаем, всё это напрасно, потому что и приведённые свидетельства многих докторов как нельзя лучше убеждают нас в том, что более или менее продолжительное голодание, или, выражаясь церковным языком, абсолютный пост не только не вредит человеку, но ещё пользу приносит ему; не только не истощает его, но ещё более укрепляет его 275; не только не служит источником всевозможных немощей, но ещё сам побеждает их.

Пусть же после этого смолкнут неразумные голоса тех, кто подрывал значение строгого поста, кто высмеивал его, и кто своими шутками и прибаутками убивал у других желание следовать благочестивым и спасительным заветам православной Церкви.

Пусть противники абсолютного церковного поста и сами проникнутся сознанием пользы его и впредь будут умнее, сдержаннее и тактичнее при решении и обсуждении всех вопросов, касающихся его, как древнего и притом Божественного установления.

Теперь перейдём к другому виду христианского поста.

Так называемое сухоядение, т. е. употребление в пищу хлеба и овощей без варева и масла, а также обыкновенная постная пища вооружает против себя людей науки – физиологов, медиков и др. – главным образом потому, что помимо мясного питания, как говорят они, нет возможности удовлетворить потребностям организма в питательных веществах.

Мерилом этой потребности служила так называемая формула мюнхенского физиолога Yoit’a, по которой человеку необходимо в сутки:

118 гр. белка, 56 гр. жира и 500 углеводов (сахарных веществ).

Приблизительно такое количество питательных веществ и потребляется, по мнению противников христианского поста, при существующем мясном питании.

Но исследования физиолога Г. Ф. Бунге, гигиениста М. Рубнера, химико-физика Б. Оствальда и мн. др. с различных точек зрения опровергают формулу Yoit’a. Этими исследованиями установлена преувеличенность её втрое, если не больше, против необходимого при работе естественного количества питательных веществ.

Рубнер, например, доказал, что белка совершенно достаточно и 0,25 требуемого Yoit’ом.

В этом убеждают нас также и недавно производившиеся в Йельском университете (С.–А. С. Штаты) опыты профессора Читтендена.

Они настолько интересны и в то же время важны, что мы ознакомим с ними своих читателей.

Были образованы три совершенно различных по составу группы: из 5 профессоров, 13 солдат и 8 атлетов – студентов, в возрасте 24–27 лет. В пище их белок уменьшался до возможного минимума. Опыт продолжался около шести месяцев. Потребление организмом белков спустилось до 50 и даже до 34 гр. в день, и при этом все участники чувствовали себя необычайно хорошо, и у всех без исключения значительно прибыло силы. Это измерялось динамометром, который показал в группе солдат прибыль силы 50–120% и в группе студентов – атлетов 16–89% Число калорий 276 в ежедневной пище было менее 2500.

Эти опыты подтвердили предположения некоторых гигиенистов, что для нормального питания человека требуется белка гораздо меньше признаваемой теперь обычной нормой; на уменьшение белка в пище на целую половину, организм отвечает „увеличением силы и выносливости в поразительной степени”.

Отсюда вывод приходится сделать такой: белок необходим для питания человека, но количество его не должно быть велико, иначе он отвлекает на себя энергию организма, утомляя и ослабляя его через это. Как бы ни был важен белок сам по себе для питания человека, но по количеству в пище он должен быть лишь „приправой” её, но никак не главной её частью.

Стало быть, при мясном питании вводится громадное количество излишних белков, и организм затрачивает чрезмерное количество работы на расщепление, переваривание, окисление, усвоение совершенно ненужных ему излишних веществ. Ясно, что машина, вынужденная работать сверх установленной для неё нормы, долго протянуть своего существования не может.

Специалист по подобным вопросам, наш знаменитый современник механик изобретатель Эдисон и высказался в этом смысле.

Рассматривая человеческий организм, как динамо-машину, Эдисон приходит к заключению, что при существующем образе питания, который по питательности раза в три превосходит необходимую, человеческая машина преждевременно изнашивается, и люди не умирают, а кончают, т. е. самоубийством.

Современные представители медицины, детально исследовавшие вопрос о „перекармливании” организма, главным образом белками, как следствием мясного питания пришли к заключению, что перекармливание влечёт за собою целую серию болезней от желудочных и суставных вплоть до нервных и мозговых, и само представляет собою болезнь, известную под именем Альбуминизма 277.

Болезни – эти суровые вестники смерти – всегда сопутствуют мясному питанию. И не удивительно: мясо содержит в себе всевозможные яды, и кроме того содействует развитию и размножению ядов в организме. Яды, содержащиеся в мясе, суть следующее: птомаины (всевозможные трупные яды), затем, токсины (яды, развивающие брожение), леукомоины, креатин, креатинин, лейцин, тирозин, мясо-молочная кислота, мочевая кислота, мочевина и прочее отбросы.

Чрезвычайное влияние мясной пищи на кровь и заболевания человека весьма обстоятельно выяснены в превосходном труде лондонского врача-практика и талантливого учёного доктора Хейга о мочевой кислоте. Его замечательные выводы и наблюдения вошли теперь в основу современного практического учения о питании человека.

Собственные страдания заставили Хейга заняться изучением этого вопроса.

– Я в течение всей своей жизни, – пишет он, – страдал мигренью и, отчаявшись получить сколько-нибудь значительное облегчение от лекарств, и уже заподозрив было в себе органический недуг, я с осени 1882 года отказался от употребления убоины. Взамен её я начал питаться молоком и рыбой, причём, порции последней постепенно уменьшал, пока молоко и сыр не сделались моей единственной животной пищей, остающейся для меня единственной и по сие время.

Перед этим я перепробовал всевозможные способы питания, именно – увеличивал порции мяса, изменял количество и качество приёмов менее важных пищевых продуктов, к которым относятся сахар, чай, кофе и табак, но… без ощутительных результатов. Напротив, лишь только я перестал совсем есть мясо, как тотчас же произошли заметные перемены: припадки головной боли сделались у меня реже и слабее; в среднем – они стали появляться сначала раз в неделю, потом раз в 1, 2, 3, 6, 8 и наконец, 12 месяцев; впоследствии же даже прошло 18 месяцев, и со мною не случилось ни одного более или менее серьёзного припадка.

С тех пор к убойному питанию я никогда более не возвращался и никогда не возвращусь, так как только таким способом я обеспечиваю себе жизнь, свободную от тех страданий, которые меня пред этим временем прямо парализовали, делая неспособным ни к какой умственной и усидчивой работе. И нельзя сказать, чтобы головная боль проявлялась у меня при сидячем образе жизни. Из-за неё мне временами приходилось прекращать даже охоту: она не позволяла мне выносить звуки выстрелов. И это – при жизни в открытом поле, когда в течение недели я в руки не брал книги и, следовательно, при условиях, которые были для здоровья гораздо благоприятнее, чем нынешние, когда я, тем не менее, пользуюсь здоровьем.

Но стоит только мне, позабыв полученные уроки, и считая себя застрахованным от припадка болезни, пообедать на одной неделе два или три раза у знакомых и особенно, если я разрешу себе при этом мясо и вино, как уже могу быть уверенным, что через 2–3 дня захвораю более или менее сильной головной болью.

Эти опыты над самим собой привели доктора Хейга к тому заключению, что его головные боли происходят главным образом, если не исключительно, от отравления неправильной и вредно действующей на организм пищей. Клиническое сходство симптомов мигрени и подагры, происходящей, как уже точно установлено, именно от избытка мочевой кислоты в крови, – обратило внимание доктора Хейга на эту последнюю, и ею он занялся тщательно и с редким талантом экспериментатора. Он проделал ряд опытов, измерял мочу у своих больных и у себя не только ежедневно, но даже ежечасно, анализировал её, анализировал пищевые вещества и выделения после их приёма, самым разнообразным образом менял условие питания и работы своего организма, принимая всевозможные лекарства, и итог был для него таков: „мочевая кислота, поглощаемая нами с пищей, главным образом с мясом, – отравляет нашу кровь, создавая длинный ряд разнообразных болезней и недугов: подагру и ревматизмы, мигрени и психозы, истерию и мозговую и половую неврастению, сахарную и базедову болезнь, воспаление почек и печени, кожные сыпи и экземы, неудержимые кровотечения женщин, преждевременную половую зрелость молодёжи, преждевременное выпадение зубов и волос и пр.

Почему же мочевая кислота так вредно действует на человеческий организм и производит всевозможного рода болезни?

А вот почему. Она, во-первых, нарушает и стесняет кровообращение закупоркой волосных сосудов, повышает давление крови, раздражая нервную систему, и задерживает общий обмен веществ. Во-вторых, она отлагается в разных местах организма, разъедая ткани и вызывая разные заболевания.

Мочевая кислота постоянно кочует между кровью и плотными тканями тела, то осаждаясь на тканях, то опять растворяясь в крови. При понижении давления в крови и усилении её кислотности, мочевая кислота выталкивается из крови на ткани, а с повышением давления и увеличением щёлочности крови, она опять переходит с тканей в кровь.

И это кочевание идёт весь день, ибо давление и кислотность крови в человеке меняется постоянно в зависимости от его работы, усталости, случайной простуды, пищи и пр. И, сообразно с этим, постоянно меняется и самочувствие и настроение человека, в крови которого мочевая кислота находится в избытке.

Мочевая кислота распределяется в крови неровно, скопляясь особенно в сочленениях. Растворяясь в крови, она образует слизеподобные, густые соединения, состоящие из множества мелких шариков, которые превосходят иногда величиной белые шарики крови. Эти густые массы с трудом передвигаются в волосных кровяных каналах, закупоривая их собою и прекращая, таким образом, кровообращение в них. Оно с полной силой продолжает совершаться уже в более крупных артериях и венах. Легко представить себе то мучение, которое следует от этого для организма. Конечности, руки, ноги, вся кожа холодеют. Сеть нервов, смываемая разъедающей её смесью крови и мочевой кислоты, страдает. Кровь, уже не проникая в дальнюю периферию кровообращения, перестаёт уносить из неё остатки перегара веществ, и они скопляются в подкожных слоях, раздражая нервы и кожу чисто механически. И т. д.

Кроме того, не надо упускать из виду ещё того главного обстоятельства, что организм, вследствие постоянной борьбы с внутренним врагом, ослабляется и зачастую не в силах бывает защищать себя от целого сонма опасных внешних врагов. И в этом ослаблении особенно некоторых специальных желёз – ещё одна причина преждевременной старости.

Скажем об этом несколько подробнее.

Выработка защитных средств организма выпадает на долю, главным образом, сосудистых желёз (щитовидной и других), а также некоторых придатков мозга, костного мозга и пр.

Следствием чрезмерной, слишком упорной и продолжительной работы, затрачиваемой на истребление вредных начал, вводимых в организм с мясом (прямо, косвенно), является преждевременное обессиление, перерождение и дегенерация этих органов. Это последнее обстоятельство ведёт к преждевременной старости всего организма со всеми, сопутствующими процессу наступления её, психическими эффектами.

Лоран, компетентный исследователь старости, определяет старость, прямо как „болезненный процесс, вызванный дегенерацией, как щитовидной, так и других сосудистых желёз”.

Рихард Гертвиг в своей прекрасно составленной лекции „о причине смерти” говорит: „становятся клетки, лежащие в основе функции, недостаточно регулированными, вследствие временно чрезмерной и слишком продолжительной работы; их орудие, мускульные и нервные волоконца, опорные субстанции, секреторные вещества приходят в негодность, пока не дойдут до такой степени обветшалости, при какой должны исчезнуть и малейшие следы жизни”.

Отсюда видно, что мясная пища, вынуждая человеческий организм работать сверх нормы, создавая вполне благоприятную почву для развития болезней, ослабляя защитные органы для борьбы с ними, – тем самым энергично содействует скорейшему приближению старости для тех, кто мясом питается.

Питание мясом и ещё одной своей стороной содействует преждевременному наступлению старости.

Это – обилием того громадного количества кишечных микробов, которые получают богатый материал для своего развития преимущественно в массе ненужных белков, вводимых обыкновенно мясом.

„Из всех современных данных, – пишет профессор Мечников, – вытекает, что источником зла (преждевременной старости) служат микробы, кишащие в пищевых остатках”.

„Несомненно, – продолжает он, – что пищевые микробы и яды могут распространяться в организме и вызывать в нём более или менее серьёзные повреждения. Отсюда естественный вывод, что чём более изобилует кишечник микробами, тем более становится он источником зла, сокращающим жизнь”.

Таким образом, в заключение мы получили те же итоги, какие подведены в диссертации доктора Колье: „Le vegetarianisme et la physiologie alimentaire”.

1) Мясо – неполное пищевое средство. Оно заключает в себе белок с небольшим количеством жира и совсем не содержит углеводов.

2) Мясо – возбуждающее пищевое средство. Оно приучает человека к излишнему питанию (перееданию, перекармливанию) и, подобно алкоголю и другим возбуждающим средствам, вселяет в нём чувство невозможности обойтись без него.

3) Мясо – ядовитое пищевое средство. Оно содержит в себе яды, которые образуются в теле животного, во-первых, во время жизни и вскоре после смерти его; во-вторых, при переваривании мяса в пищеварительном канале, и в-третьих, как результат скорого и лёгкого загнивания мяса в кишечнике 278.

В отношении к мускулатуре и общей работоспособности мясо всего более возбуждает, но сил и действительной энергии оно даёт мало, ненадолго, после чего расслабляет организм.

Чрезвычайно интересные данные о влиянии мясного питания на понижение человеческой работоспособности получены путём наблюдения над японскими рикшами.

„У меня, – говорит один профессор-исследователь, – были два рикши, сильные молодые люди 22-х и 25-ти лет. В течение многих лет они занимались этим ремеслом. Я оставил им их пищу, но всё, что они ели, подвергалось измерению и, таким образом, обыкновенными способами определялись химические составные части их пищи. На этих людей была возложена определённая работа. Они должны были ежедневно, в продолжение трёх недель, безостановочно бегом перевозить меня, человека, весящего 80 кг, на расстояние 40 километров. Такая работа, кажется довольно большой, однако, она меньше той, на которую нанимались эти люди. Моей цели она вполне удовлетворяли, так как пробег в 40 километров считается очень значительным, но протащить взрослого человека все эти 40 километров бегом в солнечный августовский день – это больше того, что обыкновенно требуется.

Итак, во время опыта, людям была сохранена их прежняя пища, содержание которой вдвое меньше нормы, установленной Yoit’ом, содержание же белка колебалось между 60% и 80% требуемого. Зато углеводы вводились в необыкновенно больших количествах, в виде риса, картофеля, ячменя, каштанов, корней лилий и других употребительных местных кушаний. После 14 дней я взвесил своих рикш, вес одного из них остался без перемены, другой же прибавил полфунта. После этих 14 дней я предложил им, не хотят ли они получить мясо? Они были очень благодарны мне, так как мясо для них – роскошь. Тогда я заменил часть углеводов соответствующими количествами белка, правда, не такими большими, как требует Yoit, но всё же изрядными. Рикши ели его с удовольствием, но через три дня пришли ко мне с просьбой – отменить мясо и выдать им его по окончании опыта, так как они чувствовали себя слишком усталыми и не могли бегать так хорошо, как раньше. Тогда я вернул их к первоначальной пище и давал её до конца опыта. Результат получился прежний. Один из рикш сохранил прежний вес, разница была, может быть, на 100 гр., у другого же я констатировал прибавку веса немного меньше полуфунта.

Я приведу пример 279 ещё большей работоспособности при такой же пище. „Передам только то, что сам видел. Дорогу из Токио в Никко, – место, расположенное в горах, в 100 километрах от Токио, я совершил летом в экипаже, шесть раз меняя лошадей. Из-за страшной жары мы ехали ночью, с 6-ти часов вечера до 8-ми утра, – в общем, 14 часов. В тот самый момент, когда мы выезжали из Токио, увидел японца, сидящего в джинрикше (носилках) я спросил его, куда он едет? – Он ехал также в Никко. Вёз его только один человек. Прибыл он на полчаса позже нас. Мы шесть раз меняли лошадей, а этот японец 14,5 часов тащил взрослого поселянина, весом приблизительно в 54 килограмма и пробежал 100 километров, – и это лишь при вегетарианской пище.

Как только рикши получали мясо, их работоспособность падала” 280.

Доселе мы говорили об отрицательном значении мясного питания, как основного начала скоромного стола.

Теперь скажем несколько слов о превосходстве постного питания.

Так как превосходство постной пищи перед скоромной лучше всего может быть выяснено путём сравнительной оценки, то мы приведём соответствующую параллель между мясной пищей и растительной.

Особенность мяса заключается в том, что оно имеет в себе белки и жиры, углеводов же в нём полный нуль. Эта пища не полная. В ней много белков, но для правильного питания человеку нужно немного белков.

Особенность же растительной пищи состоит в том, что она, напротив, очень богата углеводами, имея в то же время и белки и жиры. Растительные белки и жиры дают организму то же самое, что даётся и белком мяса. Вот прекрасная иллюстрация: русские и китайцы питаются исключительно растительным белком и это исключительно здоровые и сильные расы.

Мясная пища переваривается желудком, растительная кишечником.

Мясная пища лежит в желудке часа 3–3,5 и тут же почти вся рассасывается. За это время желудок пустеет и вновь является чувство голода. Мясоеды, например, должны есть что-нибудь каждые 3–4,5 часа.

Растительная пища остаётся в желудке недолго и уже через час переходит в кишечник, где медленно рассасывается в течение 6–7 часов. Питательные соки она начинает давать в полном объёме лишь через час после еды, и даёт постепенно весьма продолжительное время, что для работы обыкновенно и требуется. Вегетарианцы поэтому реже могут есть и ровнее работать, не теряя долго сил.

Мясо посылает в кишечник очень мало остатков. Последние не дают достаточного раздражения кишечнику, остаются в нём подолгу, образуя завалы, запоры и вызывая гнилостное брожение – обычные страдания питающихся мясом.

Растительная пища возбуждает кишечник энергично, и всё пищеварение идёт при этом вполне нормально. Такой умный врач и знаток детского организма, как покойный доктор А. А. Руссов, постоянно остерегал матерей против чрезмерного кормления мясом: „кишечник, – говорил он, – прямо отмирает у петербургских детей. Работа даётся только желудку, да и то её стараются всячески ослабить, кишечнику же прямо не на чем работать, и к зрелому возрасту он старчески вял и дряхл. Бесполезные толстые кишки заполняют всю брюшную полость, а рабочие тонкая кишки – уже действительно тонки и неразвиты”.

Вообще о растительной (т. е. постной) пище доктор Гуро пишет вот что:

„Зерновые хлеба мало возбуждают, понемногу отдают свои калории по мере надобности в них, и благоприятно влияют на мускульную работу, давая возможность производить её наиболее экономно… Зерновые хлеба проявляют в общем свойство идеального продукта для работающих мускулами: мало обременяют желудок и отличаются при минимальных затратах организма высокой питательностью”.

Ашар и Пассо показали, что пищевой режим, богатый углеводами, а таковым является исключительно постный, растительный стол, облегчает выведение из крови хлоридов, очищая её.

Может ли человек долгое время питаться растительной пищей?

Конечно, да! Иное было бы „биологической ошибкой”. Если для каждого червяка готов стол, почему же его нет для человека? Кроме того, уже научно доказано, что в зелени содержится решительно всё, что необходимо для человеческого организма. Корова всю жизнь питается только травой, даёт ежедневно 10 литров молока, тянет плуг, и, в конце концов, съедается. В течение долгого времени в ней жир, белок (молоко), мускулы, сила и теплота образуются от питания травой (сено). Неужели же стоящий выше всех животных человек так несовершенно создан, что органическая жизнь его не может поддерживаться растительной пищей?

Быть этого не может.

Итак, пред судом современной медицинской науки христианский пост не только не вреден, не опасен, не нежелателен, но он ещё имеет громадные преимущества пред скоромным столом.

Мы уверены, что пройдёт ещё немного времени, и старые предрассудки касательно древнего церковного обычая рассеются в современном обществе как дым, и все увидят, все признают громадную пользу христианского поста во всех отношениях: и в смысле питания, и в смысле здоровья, и в смысле развития, укрепления и просветления нашего духа.

Остался последний вид поста, т. е. когда Церковь дозволяет употреблять в пищу даже рыбу.

Это самый слабый пост. Тем не менее, и он всегда встречал ожесточённую оппозицию со стороны защитников мясного питания. Возражения обыкновенно делались такие, что и против так называемого сухоядения, т. е. более строгого поста, именно: „помимо мясного питания нет никакой возможности удовлетворить потребностям организма в питательных веществах”.

Так говорили, так думали, сему учили. Теперь же оказывается, что данное возражение пред лицом современной медицинской науки не выдерживает критики. Теперь многие видные учёные, доктора, профессора говорят, что рыбный стол не только вполне заменяет собою мясной, но даже превосходит его.

Чтобы лучше видеть это, мы приведём сравнительную таблицу питательности рыбьего в животного мяса.

В этих таблицах сопоставлены различные сорта рыбы и мяса теплокровных, близкие друг к другу п