Слова, беседы и речи.
Содержание
Речь при наречении в сан епископа
А) Слова обще назидательные Слово в день Святителя Николая Чудотворца Слово в день рождения Государя Императора Слово в день сошествия Св. Духа Беседа в неделю четвертую св. постов Слово на Великий Пяток Слово на освящение М. Исидором новозданного приходского храма в честь Покрова Пресвятой Богородицы Новгородской губернии Крестецкого уезда, Каевской волости на пустыре – Козловке Слово при открытии памятника Оресту Феодоровичу Миллеру, Слово на день св. благоверного вел. князя Александра Невского Слово на день святителя Николая чудотворца и тезоименитства Наследника Цесаревича Речь, сказанная (с сокращениями) на молебствии Бесплотным Силам в день открытия академического журнала: «Богословский Вестник» Слово нa день памяти преподобного Сергия Слово при открытии памятника Императору Александру II Слово в день священного коронования их Императорских Величеств Слово в день Святителя Николая и тезоимства Государя Императора, произнесенное в Казанском кафедральном соборе 6 декабря 1895 года Слово на Богоявление В день открытия Святых Мощей Святителя Феодосия Черниговского Слово пред благодарственным молебствием Слово в день Преображения Господня Б) Слова воспитанникам духовной школы Слово в день академического акта, к студентам С.-Петербургской Академии Слово о кресте пастырского служения Слово на 14 ноября Слово в день апостола Матфея Беседа в навечерие св. Праотец Слово на день Св. Димитрия Ростовского Слово на день св. апостола Иоанна Богослова Слово к студентам Петербургской Духовной Академии Слово в день Богоявления Господня о том, какими средствами усовершенствуется общественная жизнь Слово нa молебне пред началом учения Слово на Покров Пресвятой Богородицы Слово на молебствии пред началом учения Слово к окончившим курс слушателям миссионерских курсов Слово о духовных дарах юности Слова на пострижение в монашество Слово при пострижении студентов Московской Духовной Академии – священника Иоанна Грекова (Василия) и Николая Борисоглебского (Григория) Слово при пострижении студента Московской Духовной Академии – диакона Павла Сосновского (Дионисия) Слово при пострижении в монашество студента Московской Дух. Академии Данилова (Стефана) Слово при пострижении вольнослушателей Московской Духовной Академии Μ. Ф. Алексеева и В. М. Машкина Слово при пострижении студента Московской Духовной Академии Николая Бессонова (Никона) Слово при пострижении студента Московской Духовной Академии Слово при пострижении магистранта Московской Духовной Академии Василия Мещерского (Евдокима) Слово при пострижении в монашество Слово при пострижении студентов Казанской Духовной Академии, священников Михаила Павлова (Макария) и Павла Раевского (Феодосия) Г) Слова и речи надгробные Слово в день годовщины смерти доцента С.-Петербургской Дух. Академии Александра Александровича Приселкова Извлечение из церковного слова над тем же усопшим Слово при погребении О. Ф. Миллера Слово в годовщину со дня кончины профессора A. Е. Светилина Слово при погребении профессора В. Д. Кудрявцева Речь у гроба в Бозе почившего высокопреосвященного Леонтия, митрополита Московского и Коломенского Слово при поминовении деятелей Братства Пр. Сергия Слово при погребении Преосвященнейшего Епископа Михаила Слово в день памяти Достоевского Слово перед панихидой о Пушкине Слово в годовщину после сибирской язвы Слово на Богоявление Слово в день юбилейной памяти св. равноап. Мефодия Слово на св. Пасху Слово в Великий пяток Слово перед окончанием учебного года Слово на кончину Государя Императора Александра III Слово на день восшествия на престол Государя Императора Слово в Великий Четверг о любви к ближним 4
Не имея возможности по недостатку времени записывать свои поучения, мы предлагаем вниманию читателей одну двадцать первую часть произнесенных нами проповедей.
Речь при наречении в сан епископа1
Преосвященнейшие архипастыри! Когда я, грешный, начал обдумывать, что сказать мне пред вашим освященным собором в сей знаменательный день моей жизни, то открыл святую Библию наудачу и прочитал сии слова Апостола: «Если и все соблазнятся, но не я» (Мк.14:29).
Известно всякому, что ответил Господь на это смелое обещание, и сколь горько посрамлен был изрекший оное. А между тем, как, по-видимому, свойственно всякому деятелю, призываемому на высокое, святое служение, мысленно обозреть предстоящий свой жребий и предначертать в сердце своем и в красноречивом слове все те добрые и мудрые начинания, которые теснятся в его воображении. Так и поступают общественные деятели мирские, особенно в странах, управляемых выборным началом: наперерыв хвалятся они пред народной толпой перечислением своих будущих подвигов, склоняя тем каждый на свою сторону выбор народный.
Деятели духовные, особенно молодые, тоже нередко поддаются такому же увлечению, мечтают и говорят о будущих преобразованиях, о том, как они «не будут подобно прочим человекам хищникам, прелюбодеям»; им ласкательствует современная печать, изображая подобных им мечтателей, осуществивших свои предначертания и бывших образцовыми священниками в современном духе – лекарями, гигиенистами, экономистами.
Будем ли строго судить их? Ведь не столько тщеславие и самопревозношение, сколько незнание жизни, а паче того – незнание своей немощной человеческой природы, увлекают воображение этих юных. Скоро, очень скоро тяжкие испытания, огорчения, уничижения отныне и собственные прегрешения откроют глаза неопытному пастырю, и увидит он, что его надежды на себя подобны надежде человека летать по воздуху с игрушечными крыльями. Таки меня многократно смирял в моих глазах Господь, как Петра, еще прежде пошедшего к Нему по водам и тонувшего среди волн рассвирепевшего озера, а затем постыдно устранившегося врагов Христовых.
Но вот сей самый Петр, который некогда в горячности своей отсек мечом ухо Малха, теперь, «исшед вон плакася горько»; он уже не обещает ничего своему Учителю, но его слезами раскаяния и скорби вопиет: «Господи, Tu вся веси. Ты веси, яко люблю Тя». Что же мы видим после сего самопознания и покаяния? Смирившийся в сердце своем ученик уже с великим дерзновением свидетельствует о Христе пред Его врагами, радостно благодарит Бога за темничное заключение о имени Его, единым словом исцеляет хромого, посрамляет лжепророка, низводит с неба, вместо огня, Святого Духа, наконец, единою тенью тела своего исцеляет болезни. Чего не могла совершить естественная горячность духа, то свершила благодать Духа Божественного, обретшая себе место в сердце, очищенном покаянием, украшенном верой, укрепленном смирением.
То, что совершилось с первоверховным Апостолом, есть закон жизни, действующий во всех служителях Божиих. Не в смелых предначертаниях, не в пылком воображении раскрывается сила их, но в самом отречении от своей естественной силы обретает себе место сила Божия.
«Сладце убо похвалюся паче в немощех моих, дa вселится в мя сила Христова» (2Кор. 12:9). Таковы да будут мои предначертания в широкой и святой деятельности, ныне мне препоручаемой чрез ваше рукоположение Святым Духом. Да будет всегда непоколебима пред моим духовным взором та истина, что жизнью правят не ухищрения человеческие, а воля Промыслителя Бога, что Он для исполнения Своих спасительных предначертаний требует от нас не предугадывания событий, а внутренней чистоты, любви и смирения, и если находит делателя, исполненного сими дарами, то Сам чрез него творит великое и славное. Так святостью своею Моисей и Аарон охраняли народ свой от гнева Божия; так и пророк Иезекииль говорит от лица Его: «Искал Я у них человека, который поставил бы стену и стал бы предо Мною в проломе за сию землю, чтобы Я не погубил ее, но не нашел» (Иез. 22:30). Отсюда видим, что духовный взор вновь призываемого трудника нивы Его должен быть обращен не вдаль, а – внутрь себя, не – в будущее, а – в настоящее: «даждь нам днесь… и не введи нас в искушение, но избави нас от лукавого».
Неразумные люди мира в подобных правилах жизни видят причину бездеятельности православного духовенства и завидуют кажущейся ревности еретиков. Но если где заметите бездеятельность, только убедитесь при лучшем внимании, и в том, что ее причина есть внутренний недуг – себялюбие или черствость, т. е, пренебрежение православным правилам пастырства, а не выполнение его.
О, как бы деятелен был тот пастырь, который полагал бы заботу души своей в том только, чтобы в сердце своем всегда приуготовлять храм Духа чрез подвиги духовной жизни. Он пошел бы путем святого Иоанна Златоуста в любви к людям, был бы дерзновенен, как святитель Филипп пред врагами истины, поколебал бы весь грешный мир правым исповеданием, как Максим Исповедник, уразумевал бы тайны Промысла, как Иоанн Богослов, привлекал бы к себе любовью в далекую пустыню все сословия и возрасты, как Тихон Задонский.
Эту истину уразумел я, грешный, среди испытаний своей жизни, но, увы, уразумевал не через последование ей, но через постоянное отступление, через самонадеяние, забвение надежды на Бога, колебание и тщетные страхи. Вас, предстоящих святителей Божиих и духовно соприсутствующего нам усопшего архипастыря града сего, учившего меня вере и надежде примером любви своей и веры, прошу смиренно вознести молитву, дабы жизнью я исполнял эту истину, так легко уразумеваемую умом и так трудно осуществляемую волею. Вознесите молитву «Да не како другим проповедуя, сам неключим буду» (1Кор. 9:27).
Наипаче же тебя прошу о том, мой возродитель в монашескую жизнь. Третий раз будешь ты возлагать на меня руку; память первых рукоположений и любви твоей да дарует мне сугубое умиление и упование в третичном приятии сего великого таинства. В пришествии твоем на мое посвящение я вижу не только подвиг любви твоей, но и напоминание Божие о том, чтобы я в душе своей принес покаяние за все грехи свои, содеянные в монашестве, в диаконстве, в священстве.
Да не оскудеет памятование о них и в дальнейшем служении моем, как не оскудеет благодарность за твою любовь.
* * *
1
Была произнесена в Казанской Крестовой церкви. В первый раз была напечатана в журнале «Церков Ведомости». 1897 г. №38.
А) Слова обще назидательные.
Слово в день Святителя Николая Чудотворца2
«Аз есмь Пастырь добры: и знаю Моя, и знают Мя Моя»
Эти слова Господь наш Иисус Христос говорил о Себе Самом, что Он знает своих овец, т. е. истинных христиан, а овцы эти знают Его. Стало быть, братия, только тот может 6ыть овцой Христова стада, кто желает знать Христа. А как Его можно знать? Если будем учиться Его святому Евангелию, потому что оно есть такая книга, в которой записано Св. Духом чрез Апостолов Христовых все то учение Спасителя вашего, которое необходимо нам для познания Его воли.
Видите ли, братья, как важно всякому знать Евангелие: без него мы не будем овцами стада Христова, без него мы будем чужими овцами, обреченными на погибель. Господь сказал: «Се есть живот вечный, да знают Тебе единого истинного Бога и Его же послал еси Иисуса Христа». Без познания Иисуса Христа и Его Святого Евангелия нет вечной жизни, а есть только вечная смерть, вечная погибель. И как назвать человека, который не хочет читать или слушать св. Евангелие? Ведь самое это слово означает: «Благая весть», т. е. радостное письмо ко всякому христианину, написанное не людьми, но – самим Духом Святым, письмо о том, что Сын Божий сошел на землю и стал, как простой бедный человек, терпел злобу и клеветы гордых нечестивцев, а затем принял страшную смерть за грехи наши от людей, которых Он сам сотворил из пыли земной, и которых всегда мог и может снова «обратить в пыль, которою они были».
Но вместо этой праведной казни, призывает всех грешников ко спасению. И эту-то благую весть, это-то святое письмо, мы неблагодарные, так мало читаем, так лениво слушаем!
Скажите, православные христиане! Если б был такой человек, который за тяжкую вину был бы осужден по царскому закону на вечную тюрьму, а его добрый господин выпросил бы у царя, чтобы он того человека простил, и принял бы сам на себя его наказание, а тот преступник остался бы на свободе; и вот этот добрый господин прислал бы ему благую весть, письмо, что я освободил тебя, и сам за тебя принял от царя должную казнь: скажите братия, что сделал бы тот освобожденный человек с этим драгоценным письмом? Неужели он поленился бы его прочитать или запрятал бы его куда-нибудь подальше в угол? А если б он все-таки решился сделать так беззаконно, то, как мы бы его назвали? Мы бы назвали его неблагодарным злодеем, не стоящим того благодеяния, но напротив – самой лютой казни.
Братия! Каждый грешный человек осужден Богом на вечную смерть, но милосердый Господь наш Иисус Христос взял на Самого Себя смерть всех людей и сам умер за нас на кресте, оставив нам Св. Евангелие о том, как угождать Богу, чтобы избавиться от достойной казни за гробом. Все это Дух Святый написал в Евангелии, как тот господин написал в письме, что он освободил виновного человека от тюрьмы. Скажите же теперь еще: разве мы не злейшие нечестивцы, чем тот неблагодарный человек, если мы не хотим читать письма Божии о нашем спасении от смерти вечной, читать о том, что за наши грехи умер ни в чем невиновный Господь наш?
О, братия! Тот, кто не любит и не хочет читать слова Божии, тот видно мало верит своему спасению. Он, видно и думать не желает о том, что ведь будет конец всем его заботам о наживе и обо всех земных вещах, что придет час, когда душа его выйдет из тела, ради которого он столько трудился, а между тем вот оно сделается таким же прахом, какой ты выметаешь со двора! О, бедный человек! Какое жалкое безумие тебя ослепляет! Для чего ты отворачиваешься от той радостной вести, написанной в Евангелии, что Господь избавит нас от вечной смерти и обещает нам вечную жизнь? Ведь только тогда можем мы, по слову Христову, иметь жизнь вечную, когда будем знать единого истинного Бога, и Его же послал есть Иисуса Христа. Поэтому, братия, читайте по возможности чаще Св. Евангелие и слушайте его усерднее в храме Божием!
Когда вы в праздник отдыхаете от работы, то вместо праздной беседы или пересудов, вместо ссор и разгула, не лучше ли взять эту святую книгу, а, если не умеешь читать сам, то попроси почитать того, кто грамотный, да послушай сам и еще позови кого-нибудь, потому что Господь сказал: «Где двое или трое соберутся во имя Мое, там буду и Я посреди их». Неужели же, братия, беседа с Самим Господом о Его благодеяниях не слаще для сердца христианского, чем ненужные шутки, или брань с соседями? Неужели повесть о страшных страстях, которые Господь принял за нас, и о Его славном Воскресении менее дорога для тебя, чем какие-нибудь деревенские новости? О, конечно, никакое занятие не может сравниться с чтением слова Божия. Оно ведь как чудное лекарство, исцеляет всякую духовную болезнь
Например, если ты потерпишь убыток и будешь огорчаться и скучать, то Евангелие легко тебя утешит: там ты найдешь слова Христовы: «Не собирайте себе сокровище на земле, идеже червь и тля тлит и воры подкапывают и крадут, собирайте же себе сокровища на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит, ни воры не подкапывают, ни крадут (Мф. 6:20).
Тогда ты поймешь, что нечего жалеть о потерянном, потому что оно, все равно, кончится и сгниет вместе с твоим телом, а не сгниют только добрые дела, которые все записаны в книгу жизни. Или, если тебя напрасно осмеяли или оклеветали пред людьми, и бедная душа твоя начнет печалиться и тосковать: то открой Св. Евангелие, там Иисус Христос написал для тебя: «Блаженны будете, егда возненавидят вас человецы, и егда разлучат вы и поносят и пронесут имя ваше, яко зло Сына Человеческого ради. Возрадуйтесь в той день и взыграйте: се бо, мзда ваша многа на небеси». Господь не велит плакать из-за напрасной обиды, потому что там, на небе, Он за все наградит нас.
Или, если осерчаешь на соседа за шкоду и вздумаешь во гневе жестоко отомстить ему, поскорей возьмись за Евангелие, пока Диавол еще не овладел душею твоею, и читай слова Господа: «Любите враги ваша, благословите клянущия вы, добро творите ненавидящим вас и молитеся за творящих вам напасть и изгонящия вы: яко да будете сынове Отца вашего». Видишь ли, Господь обещает тебе, если простишь врагу, сделать тебя Своим сыном по благодати! О, неужели же за такое великое благодеяние не уступим мы ничтожную обиду? Так-то, братия, те подвиги, что нам кажутся тяжелыми и трудными, если мы только начнем усердно и с молитвою читать св. Евангелие, окажутся легкими, как и говорит Апостол Иоанн Евангелист, что: «Заповеди Божия тяжки несут». Так и Господь сказал в Евангелии: «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные и Аз упокою вы, возьмите иго Мое от себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим, иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть».
Если будете знать заповеди Христовы, тогда будете овцами Его стада, о которых Он сказал: «Аз знаю Моя и знают Мя моя». Он есть Пастырь добрый, который упасет овец своих и спасет их от злых волков. И хотя Господь теперь же живет с нами видимо, но управляет овцами своими чрез поставленных от Духа Святого пастырей и архипастырей, в числе которых был и Святитель Николай, во храме которого мы стоим – Его прославляет весь мир христианский, а святая Русь, наш великий народ русский, чествует его особенно усердно и сегодня так светло празднует не только наш Холм, но и Москва, и Петербург, и Киев и все города и села русские.
А чествует его народ русский за то, что он имел особенную милость ко всем бедным, к заключенным в тюрьме и тонущим в море; – за то, что он являл в России многие чудеса чрез свои чудотворные иконы, какие есть в Новгороде, в Петербурге и в разных городах и обителях русских – этот святой угодник был, значит, особенно милостив к народу русскому. А потому, братья, если и вы желаете его умилостивить к себе, то будьте истинно – русскими православными, исполняйте преданные нам от св. Отцов уставы, что сохраняются в целости только в Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви; исповедайте правильно Святую Веру, потому что тот Символ Веры, который поется за нашей обедней, составлен на соборе Никейском, где присутствовал и Святитель Христов Николай, так строго осудивший еретика Ария, который вздумал исказить Святую Веру. А еще братия, если ожидаете милостей Св. Николая, то полюбите всех сердцем и здешнее достояние Святителя. Вы знаете, что в этом святом доме под невидимым руководством Угодника Божия воспитываются ваши будущие пастыри духовные; здесь насадил Святитель Николай для народа Холмского виноградник, чтобы напоить его вином Божеств учения. Посему братья, повинуйтесь всегда пастырям вашим, иначе вы оскорбите их невидимого воспитателя Святого Чудотворца Николая, оскорбите самого Господа Бога, рекшего: «Повинуйтеся наставникам вашим и покоряйтесь».
Итак, братья, знайте, что Святой Николай, посылающий от Бога милость всему народу русскому, особенно милостив к нашему краю, потому что дает ему, что всего нужнее, пастырей духовных.
Будем же, братья, молиться ему, чтобы он учащимся здесь ниспослал такую же ревность о вере, какую имел сам: будем о том молиться и мы, наставники и слушатели духовной школы. Будем же молиться все здесь присутствующие, ученые и неученые, старые и молодые, чиновные и простые, чтобы Святитель Христов Николай Чудотворец вдохновил бы сей дом свой любовью ко Христу Богу и к народу Холмскому, чтобы паства, руководимая отсюда исходящими учителями и священниками, вместе с пастырями могла достойно едиными устами и единым сердцем славити и воспевати пречестное и великолепное имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
Слово в день рождения Государя Императора3.
Русское общество всегда отличается искреннею преданностью своему Государю, в этот день его рождения, должно размыслить о том, чем может оно проявить свою верноподданническую любовь Венценосцу, начавшему сегодня новый год своей драгоценной для Отечества жизни. Патриотизм и преданность Государю не должны быть уделом одних только чувств наших, но должны отражаться на той деятельности, к которой призван каждый из нас, согласно со словами Писания: «Не любим словом, ниже языком, но делом и истиною».
Несомненно, впрочем, и то, что русское чиновничество всех отраслей государственного управления всегда исполняет возложенные на него обязанности с полным послушанием и весьма редко случается, чтобы в его деятельности появлялось сопротивление воле Государя. Но, братия, всякое правительственное мероприятие, всякий издаваемый закон имеет две стороны: внешнюю и внутреннюю. Можно быть точным исполнителем всех исходящих инструкций, предписаний и распоряжений – по букве, и в то же время совершенно оставлять в стороне их дух, их внутренний смысл, их цель в деле государственного благоустройства. Так, древние законники иудейские, по-видимому, не оставлявшие без внимания ни одной йоты закона, проведшие через всю свою жизнь, через весь свой быт различные предписания религиозного характера: в тоже время были так слепы в уразумении сущности Божественного учения, так далеки от усвоения его истинного смысла, что они не только не узнали «Его же предвозвестиша Моисей и Пророцы», не узнали Того, в Ком было исполнение закона, но представили Его, как нарушителя этого закона, как врага обетований св. Библии, и предали Его поносной смерти.
Так, слушатели, исполнителем законов и государевой воли является не тот, кто в точности держится одной буквы исходящих мероприятий, но кто не ограничивается этим, а, стараясь вникнуть в их внутренний смысл и цели, сам прилагает все усилия, чтобы и в своей, вверенной ему деятельности проводить те же идеи, тот же дух, который открывается в воле Государя Императора.
Но если, братия, так поступать побуждает нас всегда верноподданническая любовь русских людей, то, по отношению к современному Правительству мы имеем, для усвоения духа его узаконений, еще другие, еще более высокие побуждения, еще более неотложный долг. И это потому, что направление или смысл современных мероприятий есть именно то направление, которое должно быть самым дорогим, самым желательным для русского человека, для православного христианина. Это есть направление христиански-народное. То направление, которое призывает русскую общественную жизнь к ее историческим основаниям, к тому, чтобы мыслить и поступать не по указаниям римского права, проникающего жизнь западноевропейскую, к тому, чтобы не искажать нам быт и характер, сообразно жизни и духу иноземных государств, но обратиться к своему отечеству и искать в его истории, в его идеалах, в его чисто христианском, а, следовательно, и высоко гуманном складе народных понятий, искать указаний к устроению собственного русского общественного мировоззрения и начал деятельности.
В этом смысле мы постоянно извещаемся о поднятии уровня религиозного воспитания, обустроении церковно-приходских школ для простого народа, (об учреждении поземельных банков) а о других действиях Правительства, из которых становится ясно, что народность и православная религия являются предметами преимущественной заботы державной воли. Вот поэтому-то, братья, не только верноподданническая исполнительность, но и русский патриотизм и христианская совесть каждого русского деятеля должны в нынешнее царствование побуждать его к усердию в исполнении его обязанностей, к исполнению не только формальному, но и искреннему, к проникновению самим духом порученных ему распоряжений. Действительно, если последнее необходимо при всяком направлении правительственной деятельности, то в нынешнее царствование, когда главнейшею целью общественной жизни ставится не военная сила или экономическое благосостояние, но восстановление религиозно-народных основ, – мысль эта предстает нам с неотразимою очевидностью.
Очевидно, что добрым исполнителем целей Правительства может быть ныне тот деятель, который сам проникнут горячею любовью ко всему родному, русскому, кто не гнушается народа, но относится с уважением к его высоким христианским идеалам, кому, наконец, и эти идеалы не чужды, кто есть истинный христианин в душе, кто искренно верует в Божественные обетования нашего Искупителя, кто не по официальной обязанности только, но по влечению собственного сердца исполняет евангельский закон и уважает церковные постановления. Очевидно, что, насколько и народность, и религия не ограничиваются установлением внешних порядков жизни, но касаются, прежде всего, внутреннего строя души человеческой с тем, чтобы руководить нашу совесть: настолько притворное и вообще внешнее только исполнение правительственных предписаний религиозно-народного характера не только не приближает эти предписания к их цели, но вносит в жизнь вреднейшие разлагающие элементы религиозной фальши.
О таких людях Спаситель говорит: «Приближаются ми люди сии усты своими и устнама чтут Мя, сердце же их далече отстоит от Мене; всуе же чтут Мя». Следовательно, братия, не деятельности и исполнительности только требует от нас и воля христианского Государя нашего, не в распоряжениях и бумагах только должны мы быть патриотами и православными, но – и в сердце, а, следовательно – и во всей жизни. Всякому известно, что на области деятельности всякого чиновника отражаются не только его правительственные принципы, но и – его личный характер, направление всех его симпатий и антипатий. Все это усваивается или, во всяком случае, имеется в виду подведомственными его людьми, и жизнь их сообразуется, по большей части, именно с этими сторонами заведывающего ими лица.
Поэтому, если мы действительно искренно готовы исполнять волю нашего Монарха относительно восстановления религиозно-народных начал жизни, то мы не должны ограничивать отправление своего государственного долга одним только искренним и нелицемерным проведением этих начал в сферу наших непосредственных обязанностей; нет, их следует вносить во всю нашу частную жизнь, по ним следует определять свои личные склонности, свою семейную и общественную жизнь, и притом, опять-таки, – не на показ только, но – из глубины сердца, не ради только исполнения воли Правительства, но – по искренней личной вере в Бога и Св. Церковь, по личной преданности и любви к родной истории и быту.
Польза подобного понимания своих обязанностей очевидна сама собою. Если русские правительственные деятели, начиная от самых высокопоставленных и кончая самыми скромными тружениками, все вместе поставят себе целью не приобретение чинов и имуществ, но – Славу Божию и славу Отечества, если в их отношениях друг к другу будут иметь место не личные неудовольствия и борьба самолюбия с завистью, но – искреннее сочувствие успехам друг друга, как борцам одного и того же великого дела; если они во всей своей жизни и характере будут для всех живыми примерами и побуждениями не холодной безучастности к Св. Вере и к судьбе подчиненных их, но горячей преданности евангельскому учению, и забот о внутреннем благосостоянии зависящих от каждого из людей.
Если одним словом государственная жизнь во всех ее отраслях будет приближаться к тем святым предначертаниям, которые сделаны для человеческой жизни Господом нашим, которые приняты и воспеты нашим народом и историей, то не только земное могущество, всегда венчающее государственное единодушие, не только общее благосостояние, как удел братской любви между людьми, будут благословенными последствиями христианского патриотизма русских деятелей: но государственная жизнь наша, соединяясь таким образом с жизнью другого Божественного учреждения на земле, того царства, которое основано самим Господом нашим Иисусом Христом и называется Церковью, будет постепенно усваивать от нее благодатные силы яже животу и благочестию, будет находиться в особенно тесном общении с источником благодати, и почерпать в нем вновь и вновь воду жизни, текущую в живот вечный, будет разделять со Святой Церковью данные ей обетования вечного существования на земле до времени второго пришествия Небесного Царя, до времени полного слияния с Царством небесным. Аминь.
Слово в день сошествия Св. Духа4
Сегодня Св. Церковь воспоминает то событие, которое в одно мгновение сделало галилейских рыбаков всемирными проповедниками. Это событие Сошествия Св. Духа дало этим простым людям, нередко огорчавшим Господа своего грубостью и малодушием, великую мощь духовную, такую мощь, такую несокрушимую силу, пред которою пали в прах и вековая религия Рима, так тесно слившаяся с его государственною жизнью, и языческая философская мудрость с ее представителями, и наконец, самый государственный строй и бытовые обычаи, которые стремились охватить собою всю вселенную. Возлюбленные братья!
Вдумайтесь в эту силу апостольского воодушевления, ибо все присутствующие здесь государственные чины и учащееся юношество призваны волею Божию и течением родной истории к подобному же преобразовательному делу, к тому, чтобы восстановить в здешнем крае, потерявшем свой религиозный и народный характер, русские православные начала. Каждый человек и общество занимаются изучением той или другой специальности.
Причем каждая из последних ценится с точки зрения своей пользы. Так, механики и физики прославились тем, что доставили людям гигантские силы в дополнение своей природной немощи; медицина научает нас изгонять болезни тела; история – гражданскому опыту, языкознание – пониманию инородной речи. Но как, братья, ничтожна эта польза разнородных знаний с той силой влияния на человеческие сердца, с той нравственной мощью, которую получили в нынешний день апостолы, – в этом достаточно убедит нас самый поверхностный взгляд на существо человеческое.
Посмотрите, может ли любая специальность, любая отрасль деятельности вполне наполнить собою дух человека, вполне его удовлетворить? Нет! Как бы ревностно не занимался земледелец своим хозяйством, как бы ни усердствовал воин ко своей службе, как бы ни увлекался ученый чистым знанием, все-таки никто из них не в состоянии заглушить в себе некий голос, некую высшую потребность, напоминающую человеку о самоотверженном подвиге, о том, чтобы стремиться к высшему нравственному совершенству. Эту цель, этот непременный долг человека, это единственное достойное его дело, если примется он исполнять, то скоро поймет, что исполнять его обычными, естественными средствами невозможно. Действительно, сколько разнороднейших, возвышенных целей, идеалов носилось в русском обществе за последнее столетие. Сколько молодых сил с полным самоотвержением готовы были им отдаться. И что же? Вся русская литература переполнена подобными типами, которые, однако, в жизни и деятельности остаются таким же игралищем страстей, такими же нравственно бессильными служить добру, как и все себялюбцы. Зло настолько въелось в человеческую природу, что воистину сбываются слова апостола: «Окаянен аз человек! Не же еще хощу доброе, сие творю, но еже не хощу злое, сие соделаю».
Это нравственное бессилие, эта-то слабость духа, с которою не может справиться ни личная гениальность, ни сила одушевления, произвела в общественном русском сознании то, что к стыду нашему, почти все стали мириться с бесцельным прозябанием в тине себялюбия, стали считать всякие иные цели жизни лишь мечтой, свойственной юным годам. Недаром восклицает поэт, что нам: «Суждены лишь порывы благие, а свершить ничего не дано»!
Итак, братья, самая жизнь с настойчивостью подтверждает ученье Божественного Писания о том, что природа наша повреждена грехом, что мы требуем благодатного обновления, высшей духовной помощи, которая и была впервые дарована ныне св. Апостолам. Только при нелицемерной, живой вере в эту высшую мощь, получаемую нами в Св. Таинствах, при живом сознании, что в деле нравственного подвига ты – не один, что этот подвиг не есть лишь твое личное оригинальное начинание, идущее в разрез с обычаем и законами жизни, что, напротив, служа добру и борясь со страстями, ты имеешь Всемогущего Помощника и Покровителя, что не людское своекорыстие, но Его всевышняя воля управляет жизнью, что поверх суетливости и мелочности человеческих страстей совершается, невидимо для нас, Божественное промышление о нашем спасении, – одним словом, только в общении с Отцом нашим Небесным, можем мы удерживаться на высоте и личного нравственного усовершенствования, и бескорыстного, самоотверженного служения ближним.
Действительно, только Слово Божие научает нас видеть в ближних не знакомцев только, не подчиненных или начальников, или сослуживцев и проч., но – братьев о Христе, сочленов св. Церкви, т. е. основанного Господом священного союза, имеющего целью взаимное содействие к достижению совершенства духовного. Тогда-то мы научились бы пробуждать в ближних дремлющую совесть по слову ныне читанного Евангелия: «Аще согрешит брат твой, иди и обличи его между собою и им, и аще тебя послушает, приобрел еси брата твоего». Мы бы поучились, стоя на христианской точке зрения, не ограничиваться чисто внешним служением ближнему, заботами о его бытовом и материальном благосостоянии, но питать его хлебом духовным, вразумлять его относительно заблуждений и исцелять болезни его души, на что теперь, увы, столь немногие бывают способны. Вот в чем, братья, состоит та наука, которая дает нам силу управлять собою и сердцами ближних, та наука, которой научились ныне ученики Спасителя. Она необходима, говорю, каждому человеку, но особенно необходима русским деятелям этого края. Посмотрите на наше молитвенное собрание; ныне – великий праздник, ныне в сей град приезжал наш иерарх. Будь это в Великой Руси, то простой народ переполнил бы собою не только церковь, но и всю ограду, а здесь многие из народа чуждаются Св. Церкви своей, ослепленные вековою ложью н жестоким насилием. Об этих скорбит наша дорогая отчизна и отеческое сердце нашего Монарха, как о той заблудшей овце, что мы слышали в сегодняшнем Евангелии, о той овце возвращенной, которой пастырь радуется более, нежели о 99 не заблудших. Искать этих овец обязаны мы, братия, при помощи тех разнообразных способов, которые предоставлены каждому чину, но прежде всего – через то религиозное одушевление, чрез ту силу духа, силу веры в Бога и любви к людям, которая приобретается постепенно всяким истинным членом св. Церкви.
Мы должны, братья, с детских лет размышлять об этом долге, должны приобретать образование не для получения житейских преимуществ, не для одного только шаткого эгоистичного познания, но для того, чтобы этими познаниями укреплять свой дух и тем успешнее служить делу, мы должны и во время образования не ограничиваться собиранием сведений научных, но прежде всего, утверждать в добре свою волю, вдохновлять свое сердце религией и патриотизмом, дабы не чувственность, не гордость юности, но священный жар самоотверженной любви наполнял нас по слову сегодняшнего апостола: «Не упивайтесъ вином, в нем же есть блуд, но паче преисполняйтесь духом, воспевающе и поюще в сердцах наших Господеви».
Так должны мыслить и чувствовать учащиеся, а служащие должны смотреть на свою службу, не как на средство обогащения и приобретения наград, но как на способ помощи ближним. Они должны не ограничиваться служебными мероприятиями в деле обрусения края, но проводить православно-народные начала в жизнь посредством всех своих отношений к людям: семейных, родственных, общественных. Таков, братья, долг наш перед Отечеством и Церковью. Размыслим же о том, как мы его выполняем. Вот ныне предстоит наш руководитель нашей совести, наш преосвященный Владыка, какой же отчет может он дать Господу о состоянии душ наших.
И, прежде всего, ты – учащееся юношество, ты – надежда России, нашего дорогого отечества, действительно ли юные сердца твоих представителей пылают самоотверженным рвением служить родному краю. Действительно ли они согревают в себе православную веру и христианскую любовь? Действительно ли гнушаются разврата и своекорыстия? Действительно ли и чины государственные не по обязанности только, не под страхом ответственности, но по расположению свободной совести служат церковно-народному делу? Действительно ли те и другие, живя христианскими чувствами, имеют тот «плод духовный», о котором ныне вещает апостольское чтение, плод, состоящий во всякой благостыне, и правде, и истине? Если это так, то рано или поздно, но настанет иное время, настанет день, когда не по принятому только обычаю, но по ясному сознанию совести будем мы встречать своего духовного вождя, как воины – любимого полководца, когда он не встретит между паствой своею упорных ослушников, но от лица всех верных сынов Церкви скажет Богу: «Се аз и дети, я же даде ми Господь». Аминь.
Беседа в неделю четвертую св. постов5
Православная Церковь, переживая эти священные седмицы Великого поста, учрежденного для покаяния и освящения верующих, предлагает на воскресных литургиях такие чтения из св. Евангелия и Апостола, в которых содержатся глубоко поучительные вещи для людей, проходящих подвиг покаяния и воздержания. Эти Евангельские чтения имеют целью не только научить верующего истинному покаянию, но и побороть в нем все те искушения, которые встречаются сами собою при всяком добром деле, а тем более тогда, когда человек, начиная говеть, желал бы раз и навсегда развязаться со своими пороками и страстями и, очистившись исповедью и принятием Св. таинств, начать новую, богоугодную жизнь. Начать грешить очень не трудно, а отвыкать от греха – страшно тяжело. Чуть только человек решится вести богоугодную жизнь – и сейчас множество искушений предстанут ему на пути. Сначала прежние грехи и страсти представятся ему особенно сладкими – начнет он жалеть о том, что приходится отстать от них, потом, как раздумается об этом, ему покажется, что и не прожить ему без прежних привычек, что и делать-то ему нечего будет во время досуга, если он не будет выпивать или пересуживать. Потом дальше добрая жизнь покажется ему уж слишком тяжелой: творить милостыню – жалко, говорить всегда правду – очень уж невыгодно; побольше молиться, поститься – скучно и тяжело; словом, за какую добродетель ни возьмись, все – не по силам, все – мудрено.
Так шепчет в человеческой душе враг нашего спасения, отнимая бодрость у того, кто пожелает жить богоугодно. Само собою, разумеется, что если человек будет останавливаться на всех этих словах и мыслях, то возьмётся он за пост или за говение вяло, без усердия и стоит только попасться какой-нибудь приманке к прежним грехам, как человек забудет свое доброе намерение, бросит молитву и пост и опять пустится в старый омут и гневит Господа Бога своими грехами по-старому до тех пор, пока опять натолкнувшись на беду, не одумается и опять не решится остановить свои страсти.
Но во второй раз каяться ему еще труднее будет, потому что грехи его еще больше им одолели, силы у него меньше и, если он опять приступит к покаянию так же вяло и с сомнением, да оглядками, как первый раз, то опять ослабеет, опять вернется к прежней жизни, да еще начнет роптать на Господа Бога, что Он не хотел исцелить его душевные болезни и избавить его от грехов. А потом, погружаясь все глубже и глубже в пучину страстей и пороков, человек до того попадает под их власть, под власть диавола, что ему уже кажется, будто сам Господь теперь не может его избавить от этого тяжелого рабства – и злое отчаяние входит в его душу, то самое отчаяние, которое испытывал Иуда предатель, думая, что уже сам милосердный Господь Иисус его не простит.
Видите ли, братья, какая ужасная участь грозит нам, если мы приступаем к св. говению, или вообще – к доброй жизни с сомнением, без надлежащей веры в то, что Господь может и простить всякий грех, и помочь нам избавиться от самых ужасных и неотвязных пороков.
Вот сегодняшнее Евангелие, читанное за обедней и поучает нас веровать во всесильную помощь Божию. Вслушайтесь же в него внимательно, подумайте о нем особенно те, которые – сохрани Боже – бывали иногда близки к отчаянию, которые уже теряют надежду избавиться от греховных привычек. После того, как Господь Иисус Христос преобразился на горе Фаворской пред Своими учениками, показал им Свою Божественную славу, Он сошел с горы и увидел, что те из Его учеников, которые оставались внизу, спорят с народом, и Он спросил: «О чем Вы спорите?» (Мк. 9:17 – 31). «Один из народа сказал Ему в ответ: Учитель! Я привел к тебе сына моего, одержимого духом немым. 18. Где ни схватывает его, повергает его на землю и он испускает пену и скрежещет зубами своими и цепенеет. Говорил я ученикам твоим, чтобы они изгнали его; и они не могли. 19. Отвечая ему, Иисус сказал: «О род неверный! Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас? Приведите его ко мне». 20. И привели его к Нему. Как скоро бесноватый увидел Его, дух сотряс его; он упал на землю, и валялся, испуская пену. 21. И спросил Иисус тогда его: как давно это сделалось с ним? Он сказал: с детства. 22. И многократно дух бросал его и в огонь и в воду, чтобы погубить его: но, если что можешь, сжалься над нами, и помоги нам. 23. Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веровать; все возможно верующему. 24. И тотчас отец отрока воскликнул со слезами: верую, Господи! Помоги моему неверию 25. Иисус, видя, что сбегается народ, запретил духу нечистому, сказавшему: дух немой и глухой! Я повелеваю тебе: выйди из него и впредь не входи в него. 26. И воскликнув и сильно сотрясши его, вышел: и он сделался как мертвый, так что многие говорили: он умер. 27. Но Иисус, взяв его за руку, поднял его, и он встал».
Остановимся пока: подумаем о том, что прочитано. Сильно овладел бес этим мальчиком, с самого рождения бедное дитя было в полной его власти; оно не могло даже молиться, не могло само попросить милосердия к себе у благого Учителя Иисуса. Просил за него отец.
Но как просил: не вполне даже доверяя силе Господа! Он только сознавал свое бессилие, свое маловерие и вместе с просьбой о милосердии, просил прежде укрепить его веру. И что же? Господь сжалился над его слезами, сжалился над несчастным мальчиком и властно изгнал беса из отрока и освободил его от страшной муки. Братия!
Велика сила вашего Спасителя – Сына Божия. Ему поклоняются и повинуются силы небесные, Его имени одного трепещут бесы; Он есть – Слово Божие, которым создан весь необъятный мир! Велика Его сила – еще больше Его милосердие к людям. Он ради нас претерпел уничижение на земле и принял позорную, ужасную смерть, от тех, кого Сам создал из праха земного. Неужели же, братия, Он – Всемогущий и Всеблагий, не поможет и нам, когда мы, удрученные скорбями и грехами, падем пред Его пречистым Ликом и будем просить прощения наших грехов и благодатной помощи для богоугодной жизни!
Ведь Он затем и страдал, чтобы облегчить всем путь ко спасению: Неужели же Он оттолкнет грешника, со слезами просящего помощи во спасение? Итак, христианин! Как бы ни были тяжки твои грехи, как бы ни трудно тебе казалось от них избавиться – вспомни об этом отроке, который был хуже тебя под властью сатаны – и одно слово Христа Спасителя освободило его от этого рабства ради моления его отца. Может быть, ты скажешь: тогда было другое время. Иисус Христос был на земле, ближе к людям и потому скорее давал им помощь. Это – неправда. Господь всегда близок к нам: о Нем мы движемся и живем; он теперь, после своего страдания, смерти и воскресения еще ближе к сердцу человеческому, чем в бытность свою на земле. Это подтвердил Он своими собственными словами. Прощаясь с учениками, Он говорил: «Я не оставлю вас сирыми, но приду к вам. Лучше вам, чтобы Я теперь ушел (от земли), потому что если Я не пойду, то Утешитель (Дух Св.) не придет к вам, а, если Я уйду, то пошлю Его к вам… И если кто Меня любит, Того будет любить Отец Мой, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим».
Итак, братия, Господь к каждому из нас так же близок, как Он был близок ко всем требовавшим Его помощи в бытность Его на земле. Поэтому, не сомневайся прибегать к Его милосердию!
Как бы ни тяжки были твои грехи, как бы жестоко не овладел диавол твоим сердцем, Господь изгонит из него все пороки и страсти, как изгнал их из того отрока, лишь бы ты сам не предавался им добровольно, сам бы не призывал беса в свою душу, но дал бы себе твердый зарок впредь бороться со всякими соблазнами. А как с ними бороться – этому научает нас конец сегодняшнего Евангельского чтения. Когда Иисус Христос исцелил его, то: «28. ученики спрашивали Его наедине: почему мы не могли изгнать его (беса)? 29. И сказал им: сей род не может выйти иначе, вам от молитвы и поста. 80. Вышедши оттуда, проходили чрез Галилею, и Он не хотел, чтобы кто узнал Его. 31. Ибо учил Своих учеников и говорил им, что Сын человеческий предан будет в руки человеческие, и убьют Его и по убиении, в третий день воскреснет». Т. о., Спаситель указал два средства для борьбы с бесом и с грехами: молитва и пост. Рассмотрим, братия, значение этих спасительных средств повнимательнее, потому что ныне многие легкомысленно относятся к молитве и к посту, да еще говорят, что Христос Спаситель никогда не устанавливал постов и не велел помногу молиться.
Стоит пожалеть этих людей; они решаются рассуждать о Евангелии, очевидно, совершенно не читая и не помня его. Господь не только заповедал с полною ясностью молиться и поститься, но и научил нас, как именно следует заниматься этими св. деланиями. Он говорил, что когда поститесь, то не будьте унылы, чтобы показаться людям постящимися… но помажь голову свою и умой лице твое, чтобы явиться постящимися не пред людьми, но пред Отцем твоим, Который втайне и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. Если Господь обещает за пост награду от Отца небесного, стало быть, Он считал его за дело Святое. Только надо и то разуметь, что Он не назовет постящимся человека, который в пост ест еще больше, чем в мясоед, только без мяса, да напивается вином: такой человек постится не пред Отцем небесным, а пред своим собственным заблуждением. А ведь какая польза душе от воздержания в пище, какую свободу чувствует человек от всяких плотских пожеланий! Но ведь пост по христианскому учению не в одной пище и кто только отказывает себе в пище, а ведет такую же жизнь, как всегда, тот пусть не думает, что он постился: истинно постящийся христианин должен посвящать это время на обсуждение своих поступков, на чтение свящ. книг, на безмолвие и сосредоточенность, а паче всего – на молитву: пост без молитвы – и не пост.
Так вот теперь иные говорят, что И. Христос велел молиться не помногу, потому что не в многословии спасение. Правда, Он говорил: «Молясь, не говорите лишнего как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны». Что значит, братья, не говорите лишнего? А то, что не следует повторять слов молитвы, не молясь в сердце. Вот язычники думают, что им довольно языком проболтать побольше слов или даже написать молитву на ремень, а потом намотать на катушку и потом развертывать его, не читая – так для их богов, это все равно, что молиться. Вот такую-то молитву и осуждает Господь, а о том, что следует постоянно молиться, Он ясно указал в притчах. Вот, говорил Он, придет кто-нибудь к другу своему в полночь и начнет будить его, просить хлеба взаймы, чтобы угостить гостя (Лк.9:7).
А тот изнутри скажет ему в ответ: не беспокой меня, двери уже заперты и дети мои со мною на постели, не могу встать и дать тебе. 8. Если же, говорю вам, он не встанет и не даст ему по дружбе с ним, то по неотступности его, встав, даст ему, сколько просит. 9. И Я скажу вам: просите, и дано будет вам, ищите и найдете; стучите, и отворят вам.
Из этой притчи мы видим, что Господь учит нас молиться неотступно, умолять Бога о помощи неустанно, пока не получим просимого. Не Богу, а тебе для размягчения сердца сие нужно – и святая молитва, соединенная с постом, т. е. с воздержанием на лишние слова, на пищу и питье, далеко отгонит от тебя злые страсти и пороки. Но вот иной скажет: я бы рад молиться и поститься, но для чего непременно поститься всем вместе в определенные дни года – не лучше ли предоставить каждому молиться и поститься тогда, когда у него расположение явится, а не поневоле – ведь И. Христос не установил, в какие именно дни надобно поститься.
Дней-то Он, разумеется, не установил, скажем мы, потому что один пост устроен в память Его смерти, другой – в честь Успения Пресвятой Богородицы, третий в честь подвигов Св. Апостолов; стало быть, все события, в память которых устроены посты, были после земной жизни Спасителя. Поэтому Он, конечно, и не мог установить в память их постов – их установила св. Церковь, о которой Спаситель сказал, что ослушавшийся ее будет как язычник и мытарь.
А что до того, чтобы поститься лучше каждому, когда кто надумает, то как могут говорить люди, у которых охладела любовь к ближним. Ведь сыны св. Церкви не чужие друг другу – они предназначены все для одного общего дела – сознания взаимного спасения, так что всякое доброе дело одного передается и другими любовь каждого христианина призывает милость Божию и на всех его братий. Если бы мы любили друг друга по заповеди Божьей, то мы бы не только не тяготились общим делом поста, но утешались и укреплялись духом сами, видя напр., как с чистого понедельника все добрые люди, как одна рать, пошли на битву с грехом и страстями. Не Господь ли обещал быть посреди двоих или троих, собравшихся во имя Его? А когда целые приходы, целые города, целые народы – одним словом – вся вселенская Церковь призывает в покаянии Его святое имя – разве Он не дарует всякому верующему сугубую благодать прощения?
Говорят, что на людях и смерть красна – так неужели же не будет красно такое святое дело, как спасение души вместе со всеми православными? Еще говорят третьи: мы бы и молились и постились, но не можем понять, как это, если я виноват пред Богом, то молитва к Сыну Его может изгладить мою вину? Ведь зло сделано – грех вопиет от земли на небо – я достоин возмездия, кары от всеправедного Судии – и вот говорят, что только молись Спасителю и тебе простится, будто ты и не согрешил. Как же, спрашивают, заслуги Спасителя могут вмениться мне в праведность? Этой тайне поучает нас послезавтрашний праздник. С сегодняшней вечерни, братия, началось предпразднество Благовещения Пресвятой Богородицы, когда Церковь празднует великое событие, состоявшее в том, что сам Бог, Сын Божий, сделался человеком, вселившись во утробу девы, чтобы родиться от нее через установленное время. Видите ли, человек создан безгрешным, но – свободным, чтобы жить праведно или неправедно, потому что без свободы, какая же может быть праведность? Ведь не похвалишь машину за то, что шибко едет, потому что знаешь, что она едет не сама по себе, не свободно, а потому, что ее так устроили, – равно и первый человек: чтобы преуспевать ему в праведности, он должен был от себя ее исполнять, быть свободным; вот он, имея свободу, направил ее не к добру, а – ко злу, т. е. согрешил и своим грехом отпал от блаженной райской жизни и внес в земную жизнь все то зло, все беды и скорби, которые мы встречаем здесь.
Он, стало быть, своею греховностью заразил всю землю и всех людей, которые от него рождались, а те, кроме наследственного греха, грешили и сами по своей воле, и так вовсе попали под власть сатаны и навлекли на себя все кары Божии. В такой тяжелой скорби люди стали просить у Господа Искупителя какого-либо Небесного Посланника, который загладил бы вину человечества пред Богом Своими страданиями. Но кто бы мог сделать это? Ведь ни один человек не мог своею праведностью загладить греховность всех, да еще ведь всякий человек рождался в грехе сам; а ведь, между тем, кроме человека никто и не мог искупить человечества, потому что ведь заслуга Ангела не была бы вменена человечеству: кто согрешил, кто виновен – тот и отвечай. Но премудрость и всеблагость Господня от века разрешила сию неразгаданную людьми тайну. Сам Бог, Второе Лицо Св. Троицы, Сын Божий благоволил соделаться человеком, не чрез греховное рождение, каким рождались люди, но – без греха, от чистой Девы, без мужа, бессменно.
Он принял в Себя естество человеческое, и затем, не сотворив Сам ни единого греха, благоволил взять на Себя вину всего человечества и страшными муками душевными и телесными, такими муками, в которые сложились все вины, все грехи всех людей, начиная с самых лютых грешников, Он удовлетворил правду Божию, искупил род человеческий от греха, проклятия и вечной смерти, примирив его с Богом. Как Адамов грех перешел на всех сынов Его, так, стало быть, ныне праведность Господа нашего Иисуса Христа подается всем, которые соединились Его телу, т. е. Св. Церкви, или обществу людей, учрежденному Христом на земле. Мы, братия, с Господом Иисусом – едины, и потому Он может своею праведностью очищать и прощать нас, как голова своим разумом направляет разумно все прочие члены тела. Вот почему через милость Господа Иисуса мы можем получить прощение нашим грехам: за них Он претерпел лютую смерть и потому теперь может даровать жизнь нам, грешным.
Чтобы нам яснее понять, как это Христов подвиг крестный может замещать нашу праведность и искупать наши грехи – возьмем такой пример. У одного почтенного человека был сын, которому отец поручил свое хозяйство на год, обещая ему по истечении срока великую награду. Но сын его, предавшись пьянству, попал в драку и его совсем изувечили, переломав ему руки и ноги, так что он вовсе почти перестал годиться в работники. Тут – то сын раскаялся и со слезами просил прощения у своего отца – и что же? Отец стал лечить его раны, а все работы по хозяйству взял на себя, предоставив сыну только такие небольшие дела, которые тот мог кое-как исправить даже больной, а когда сын чего-нибудь портил не по вине, а по бессилию, то отец поправлял работу. И при этом отец обещал, что если сын справит эти дела, как следует и своею воздержностью и осторожностью успеет вылечиться, то он получит через год ту великую награду, которую отец обещал ему до болезни.
Видите ли – Отец – это ваш Спаситель, Иисус Христос. Человек, как тот непокорный сын, сроднился с грехом в грехе, одолел его, изувечил его душу, заразив ее страстями, так что люди, как тот сын – калека, уже не могли исполнять возложенный на них подвиг, не могли и искупить своей первой вины – все это Господь Иисус Христос, как Отец чадолюбивый, взял на Себя и Своею праведностью и Своим крестным подвигом исполнил все то, что должны были претерпеть люди. Он их излечивает своею благодатию и свящ. таинствами от грехов, как тот отец своего сына от увечья, и помогает им невидимо в той небольшой работе, которая возложена на них, которая состоит в том, чтобы употреблять в дело те благодатные средства, какие нам даются от Бога, а если наша греховность и тут чего-нибудь испортит, то Христос Бог, всегда сущий с тобою и здесь, как пестун, руководит тобою через твоего Ангела Хранителя, так что от тебя требуется только одно – чтобы ты повиновался ему, повиновался тому легкому бремени Христову, которое осталось на тебе –с тем, чтобы по истечении этой земной жизни получить тебе ту же великую награду, которая заслужена подвигом Христовым, а тебе дается лишь по Его бесконечной милости.
Так вот каким образом Господь Иисус Христос может исправлять твои ошибки и прощать твои грехи. Вот почему Он, призывая к Себе людей, обещая дать им покой, и говорит: придите ко Мне вси труждающиеся и обременении, и Аз упокою вы, возьмите иго Мое на себе и обрящете покой душам вашим. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть (Мф. 11:28 – 30). Видите ли, братия, какое утешение, какую благодать в подвиге предлагает нам Христос Спаситель, призывая всех принять участие в Его благих дарах, дарованных нам не за наши добродетели, а за Его земной подвиг, начало Которого празднуется в светлый день Благовещения. Поэтому старайтесь чаще и внимательнее вдумываться в тайну искупления, вчитываясь в священные строки Евангелия – особенно в те Его главы, где описываются крестные страдания и смерть Господа Иисуса. Делайте это особенно в те минуты, когда грехи ваши подавляют вашу совесть настолько, что диавол начинает вам нашептывать, будто никто, ни даже сам Бог не может очистить ваши беззакония.
Вообще, братия, всякий грамотный должен иметь Св. Евангелие и читать его, потому что только в нем во всей полноте указан путь спасения: «Испытывайте, что благоугодно Богу – сказано в сегодняшнем Апостоле – дорожа временем, ибо дни лукавы. Итак, «Не будьте нерассудительны, но познавайте, что есть воля Божия». (Ефес.5:17).
И не только в минуты сомнений и горя думайте о спасении и прибегайте к чтению священного Писания и св. Отцов, как это обыкновенно бывает, что если гром не грянет, то мужик и не перекрестится; но и в радости опять к Богу возводите свои мысли, потому что Он дает нам радость по Своей милости, а не по нашим заслугам. Вот, в сегодняшнем Апостоле и сказано, что в радости: «не упивайтесь вином, от которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословиями, и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу».
В самом деле, братия, послушайтесь, хотя для опыта сперва слов Апостола, чем во время досуга предаваться разуму – возьмите хоть раза три священную книжку – хоть житие какого- нибудь угодника – а потом так вам понравится это занятие, что будете жалеть лишь о том, что давно не догадались приняться за такое приятное и святое дело. Эти книжки легко достать за медную деньгу вот в нашей лаврской лавочке, а польза от них великая: в них указано св. Отцами все нужное для спасения.
Вот в сегодняшней беседе мы, по мере сил, постарались изложить вам, как следует бороться с унынием и отчаянием, а у св. Отцов указан весь путь спасения, как на картинке. Например, сегодня, в пятую неделю поста празднуется преп. Засиму Лествичнику. Этот св. Отец, подвизавшийся 75-лет на горе Синайской, дал наставления о всем порядке спасения, научая нас восходить до святости, как-бы на лестницу, по тридцати добродетелям или ступеням, из которых первая – отречение от жития мирского, т. е. от следования похотям и страстям своим, а последняя – союз веры, надежды, и любви, приводящий подвижника к Богу. Отсюда, братия, нам следует уразуметь, что принявшись за подвиг покаяния, мы, если и исполним его, т. е. и получим от Господа прощение грехов и благодатную помощь, то наша задача еще не окончена, еще нельзя успокоиться и предаться беспечности в уверенности, что мы уже достигли спасения души: нет, спасение даруется подвизавшемуся до конца дней, а подвиг, т. е. святая жизнь, не ограничивается одним раскаянием во грехах – он только начинается с этого, а сам состоит в постепенном усвоении себе при помощи божественной благодати всех христианских добродетелей, а это дело не скорое: ведь сразу не научишься и обыкновенному делу – говорят, не учась и лапти не сплетешь, так тем более, самому важному делу в человеческой жизни, т. е. угождению Богу во всем – нужно научаться и усовершаться в этом до самого гроба; эту истину должны усвоить себе особенно начинающие говеть, потому что ведь и покаяние иметь смысл лишь в связи с намерением, твердым и непоколебимым намерением исправить свою жизнь и посвятить главную работу своей души на то, чтобы прочее время живота своего скончати в исполнении заповедей Божиих, которые велят нам стремиться к полному совершенству и богоподобию.
И вот, для этой цели, братия, читайте святоотеческие наставления о праведной жизни, напр., книжки Димитрия Ростовского и св. Тихона Задонского, которые для всех доступны и понятны не только как учители, но и как благой пример, размышляя о котором, по слову Апостола Павла: «Свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника веры и Совершителя Иисуса» (Евр.12:1–2). Аминь.
Слово на Великий Пяток6
«Поклоняемся страстям Твоим, Христе!
Поклоняемся страстям Твоим, Христе!»
Еще раз сподобил Господь нас, грешных, поклониться Его «страшным страстям», еще раз прослушать жалостное повествование св. Евангелия о Своем крестном подвиге, принятом за наши прегрешения.
Горько нам переживать это воспоминание об ужасных муках Христовых, при мысли, что и каждый из нас не безучастен в том жестоком сокрушении духа, которое нанесли Господу грехи человеческие, при мысли, что Он распят «нас ради человек»! Впрочем, возобновляемые воспоминания последних дней Его земной жизни представляют нам не один только божественный образ страждущего Искупителя, но и другие образы окружавших Его людей, Его врагов, Его друзей или, наконец, людей к Нему равнодушных.
Конечно, все люди повинны в страданиях Христа Спасителя, но все-таки повинны в различной степени, а потому, слушая страстные Евангелия, мы испытываем весьма различное настроение, в зависимости от того, кому из окружавших Христа людей уподобляет нас совесть наша. Различны были эти люди, братия, различно их отношение ко Христу! Но, правду сказать, мало доброго открыли души человеческие пред крестом Спасителя. Мера Его невинных страданий должна была исполниться, чаша Его должна была быть выпита до дна, а потому Господь не судил, чтобы Он имел много утешений в окружающих Его людях. И конечно, братия, не столько неистовая злоба Его врагов, безумная ярость фарисеев, слепотство народной толпы, бездушная льстивость Пилата могла огорчать нашего Господа, сколько те скорби, которые нанесены были Ему Своими же учениками, на одном из которых тогда оправдалось слово Писания: «Ядый хлебы Моя возвеличи на Мя запинание» (Пс. 40:10), а на всех: «порази Пастыря и расточатся овцы стада» (Зах.13:7). Велика была скорбь божественного Учителя о нетвердостях тех, кого так любил Он, так заботливо воспитывал словом и примером.
Но, братия, очи Господни смотрели, конечно, дальше своих непосредственных учеников: сквозь туман веков грядущих прозирали они и будущих учеников истины Христовой, тех самых, о которых молился Господь после прощальной беседы, говоря: «Не о сих же молю токмо, но и о верующих словесе их ради в Мя: да вси едино будут (Ин.17:20). На этих учеников, на вас, братия, были устремлены скорбные очи Искупителя. О Своих одиннадцати Он знал, что имеющий прийти Дух святый «наставит их на всякую истину» (Ин.16:13) и восполнит своею благодатью их слабости; но мог ли не знать Господь, что в малодушном настроении Его учеников в день Его предания выражается нечто большее, выражается то самое настроение, которое Его дальнейшие ученики будут проявлять не в один день, не в качестве временного ослабления ревности, но, увы – целые века, в качестве своего обыкновенного состояния?
Соберем же, братия, свои рассеянные мирскими заботами мысли, свои разбросанные по суетным предметам чувства, отрешимся, хотя здесь – пред гробом умерщвленного за нас божественного Искупителя, отрешимся, хотя в эти священные минуты от греховной суетности нашей и проверим свою совесть через Евангельские повествования. Ученики Христовы разбежались, когда Его взяли под стражу, ап. Петр отрекся от Него пред Его врагами, но вина их ослабляется тем обстоятельством, что сердца их, еще не просвещенные благодатью Святого Духа, не вмещали в себе истины воскресения Его, так что Его крестные страдания поколебали, было, даже их веру в Его божественное посланничество (Лк.24:21).
Но для нас, знающих о прославлении Христовом, приявших полноту Его божественных даров, для нас, братия, нет ослабления, нет прощения, если мы поддаемся подобному малодушию.
Но неужели, спросите вы, и теперь Христос бывает предан? Неужели кто-либо теперь убегает от Христа, неужели отрекается? О, братия, лучше не спрашивать так. Вопрос этот слишком подобен другому страшному вопросу: «Господи, когда Тя видехом алчуща, или жаждуща, или странна, или нага, или больна, или в темнице и не послужихом Тебе?».
Да, братия, Господь и ныне бывает поругаем в жизни, бывает осмеиваем, как у нечестивых жидов; Господь и ныне бывает оставляем и отвергаем своими учениками. Всякий раз, когда мы встречаем в жизни насмешку над верой Христовой, попрание Его св. заповедей, когда видим возносящийся и кичащийся собою грех, всякий раз, когда мы оказываемся настолько лишенными христианского мужества, что поддаемся хулителю имени Божия или правды Божией, когда мы ради мирского страха стыдимся исповедать свою веру в Него, свое благоговение пред Его заповедями, – всякий раз мы, тем самым, уподобляемся малодушию Его учеников, разбежавшихся при виде вооруженных врагов. А когда мы прямо стараемся скрыть свою веру пред людьми, вместо того, чтобы «исповедать» ее, по слову причастной молитвы, когда мы опасаемся, чтобы люди не заметили нашего благочестия, не прочь бываем
Даже похвастать своим пренебрежением к обязанностям христианина, когда мы славу мира сего любим больше, чем славу Божию (Ин. 22:43), тогда уже вина отречения Петрова ложится на нас двойною тяжестью, и блажен тот человек, которого духовный слух еще не настолько огрубел, что еще может донестись до него возглашение алектора покаяния, дабы слезами омыть наши постоянные, чуть не ежедневные отречения от нашего сладчайшего Господа Иисуса!
Вот, братия, какой вине подвергаются даже благочестивые люди, забывающие исповедание веры и заповедей Христовых. Но если мирская корысть, или любоначалие, или чувственные страсти, или сердечная злоба побуждают нас прямо на сознательные отступления от Христа, если эти нечестивые побуждения иногда доводят нас до того, что мы через беззакония наши являемся предателями Христа, живущего между верующими; если не добро, но сознательное зло вносим в жизнь и вредим славе Божией: о, тогда ужасно выговорить, чье гнусное дело мы повторяем – дело злочестивого отступника Иуды! Не возомним, братия, что это есть преувеличение, не будем поддаваться человеческому разумению вещей вспомним еще раз, какими словами осудит Господь всех грешников на суде Своем, как Своих собственных обидчиков, посмотрим на свои беззакония по суду не мирскому, но Божьему, и помыслим, как не далеки мы бываем по грехам своим от греха предателя. Не будем, братия, закрывать глаза и пред тою участью, какую он себе приготовил в самоубийстве, и, воспоминая многочисленные случаи самоубийств в наше время, убедимся воочию в богопредательском состоянии всех сознательных беззаконников.
Да, братия, велики наши преступления пред Господом в нашем постоянном о Нем забвении, в том, что мы, заботясь о всякой самомалейшей суетой нужде нашей усерднее, чем об исполнении Его закона, как-бы, тем самым, отрекаемся от звания Его учеников всякий раз, когда приходится ради Него жертвовать мирскими выгодами. Но, может быть, у вас есть и подвиги, является христианское мужество? Бывает, братия, и это, но едва ли оно оказывается угоднейшим Богу, чем неразумная ревность Петра, отсёкшего ухо Малхово за минуту до своего малодушного бегства, ибо если мы что и делаем для процветания веры, для добра, то столько грязи, столько гордости, честолюбия, корыстолюбия и других грехов пачкают наше доброе дело что и здесь бывает трудно сказать, служим ли мы Богу, или восстаем против Него.
Таким-то образом, братия, хотя страдания Господа окончились давно, но и теперь Господь, обитающий между вами, точно также то бывает, оставляем, то поругаем и распяваем и в жизни христиан, как в дни Своего земного подвига. И ныне в ознаменование сего здесь лежит Его святая плащаница среди тысяч учеников Его, как бы для просветления нашей совести, для того, чтобы каждый мог дать себе ответ о своем отношении ко Христу. Правда, мы все с молитвою приближаемся и покланяемся Его св. гробу, но ведь этого приближения мало, приближались к Нему усты своими и враги Его и устнама чтили Его; сердце же их далече отстояло от Него. И наши уста, братия, ныне воспевают славу божественного страдальца, но где ныне сердца наши? Не далече ли они от Христа? Не земные ли заботы их наполняют? Не остались ли они не примеренными с обидевшими вас? Не остались ли мы и они не отрешёнными от похоти плоти, от похоти очес и гордости житейской (1Ин.2:16)?
Одним словом, можем ли мы, по отношению к страданию Христову, сочесть себя с немногими верными Ему предстоятелями креста, или наоборот – приближаемся более ко врагам Его? Но не будем, братия, отвечать и на этот вопрос, чтобы не отягчить унынием и отчаянием и без того слабых сердец наших, а лучше – проникнемся сознанием высокой важности дотоле презиравшегося нами несения в жизни креста Христова и скажем в покаяние подобно сотнику, бия себя в перси: «Воистину, Божий Сын был сей» (Мф. 27:54).
Воистину, Сей, Кто научил нас прощать и любить, презирать свое себялюбие и гордость, Который говорил нам, что блаженны не смеющиеся и богатые, но нищие духом и алчущие правды: Сей, чьи слова мы считали непреложными к жизни, мудреными мечтаниями, Сей, чей закон казался вам исполнимым только для отшельников или нищих; Сей, Кого мы не стыдились забывать постоянно, Кому всегда предпочитали внушения страстей – Сей есть Сын Божий, со вечная Отцу Премудрость, устрояющая мир н положившая начало всему доброму!
Сей осужденный, как опасный вводитель странных учений, осмеянный и осмеиваемый поныне, как бессильный мечтатель, распятый, как злейший преступник, и убитый, как злодей, сей есть ваш Судия, Которого крест нас или спасает, или осуждает, к Которому покорное, или враждебное настроение наше, не Его унижает или возвышает, но только нас или оправдывает или предает вечной смерти. Итак, принимая или отвергая Господа – Спасителя через свою жизнь, мы не Его, но самих себя или приводим к жизни или удаляем. Вдумаемся же, братия, в эту истину, что наша жизнь – не жизнь плоти, но жизнь вечная. Зависит не от того, сколько мы себе накопим богатства, чинов или почтения и славы от человек, но от того, насколько мы успеем очистить свое сердце от греховных чувств и наполнить добродетелями христианскими.
Помыслим, братия, и о том высоком преимуществе, которое имеет духовная жизнь христианская пред жизнью греховной. Ведь все равно, сколько не трудись над влечениями себялюбивых склонностей, все равно никогда не насытишься ими: чем больше будешь достигать, тем большего будешь желать дальше и никогда не приобретешь спокойствия души, не достигнешь духовного насыщения: «всяк пияй от воды сея, вжаждется паки: а иже пиет от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется во веки»,– сказал Господь. Он сказал еще, что, исполняя заповеди Его, наполняя сердце свое любовию к Нему и к людям, мы не только не лишаемся сравнительно с теми, которые живут для плоти, но сторицею приобретаем в веке сем и живот вечный в веке грядущем. И кто, братия, не знает о том, что христианин при всех лишениях всегда блаженнее нечестивца, для которого ад всегда начинается еще на этом свете?
А кому и этого довода жизни мало, тот пусть еще раз взглянет на гроб божественного Страдальца и увидит всю похоть мирскую, попранною чрез Его смерть, пусть, хотя здесь, пред величием Его священного подвига, пред широтой Его всеобъемлющей любви, принявшей в Его душу все грехи мира, соделанные всеми людьми от начала века, пусть, хотя здесь возлюбит Его святейший закон, вкусит сладость Его небесной любви и постарается принять в сердце свое взамен подъятых Искупителем с Собою на крест грехов наших, принять Его божественные заповеди, понести Его благое иго, Его легкое бремя (Мф. 21:30).
А если жизненная рассеянность или малодушие наше снова будут отвращать нас от Него и понудит повидать Его пред Его врагами, то все же не будем до конца удаляться от Его креста, но как мироносицы – слезами орошать Его подножие, чтобы спастись от отчаяния Иуды.
И ныне, исповедуя Его устами и сердцем за Сына Божия, обещаемся пред лицом Его Церкви не пренебрегать впредь нашим Господом и Спасителем, и отселе построить свою жизнь так, чтобы не утехи плоти и себялюбия руководили нами, но чтобы находить утешение в помощи ближним, в утешении печальных, во вразумлении падающих, в ободрении унывающих, в прощении обижающих нас, в питании алчущих и посещении больных и заключенных; чтобы, собираясь для общения друг с другом, не в пересудах и злостных ухищрениях проводить время, но в обсуждении общих предприятий для славы Божией, для благодеяний ближним; чтобы постепенно умягчать и растворять благожелательною ко всем любовью сердца наши и таким образом приготовляться к вечному празднованию воскресения Христова в сердцах наших в подражание Его святым апостолам, которых духовные очи всегда были устремлены к своему небесному Учителю и после Его вознесения.
Богу известно, суждено ли каждому из нас еще раз поклониться Его честным страстям или еще раньше того придется предстать пред Ним, как пред Судией, а потому не будем откладывать дела обращения от зла к добру, решим отныне поучаться познанию и осуществлению Его закона и начнем с того, чтобы в эти священные минуты не устами только, но и сердцем облобызать Его пречистые язвы. И если сознание грехов наших настолько тяготит нашу совесть, что нам представляется невозможным присоединиться духом к Его подвигу, то вспомним, братия, еще одного соучастника Его страданий, а именно – покаявшегося разбойника и убедимся в великой силе всепрощения Христова. Убедимся в ней, и с твердой покаянной верой преклонимся пред Его св. гробом, молитвою очищая сердце свое от всякого лукавства и повторяя с сокрушением сердца слова молитвы: «Ни лобзание Ты дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедаю Тя: помяни мя Господи во царствии Твоем». Аминь.
Слово на освящение М. Исидором новозданного приходского храма в честь Покрова Пресвятой Богородицы Новгородской губернии Крестецкого уезда, Каевской волости на пустыре – Козловке7
«Светися, светися, Иерусалиме,
прииде бо твой свет и слава Господня на тебе возсия» (Ис. 60, 1).
Великая благодать посетила нас, братия, – жители честные веси сея: на том месте, где прежде был бесплодный пустырь, где бродили только лесные звери и летали птицы, ныне воссиял храм живого Бога, устроилось место Его священного пребывания для нашего духовного рождения и духовной жизни.
Ныне в этом грешном мире прибавилась еще одна небесная обитель, которой трепещет дьявол, которой бежит грех, где печальный находит утешение, грешный – милостивое прощение, соблазняющийся – укрепление, унывающий – ободрение, где умягчается злостное человеческое сердце, слыша песни духовные, прославляющие Христову к нам любовь: где смиряется сатанинская гордость людей, взирающих на образ Сына Божия, приявшего зрак раба; где обиженный за правду найдет силы за все благодарить и прославлять Бога; где все мы забываем этот греховный мир и всю нашу преданность его соблазнам, но вспоминая наше истинное отечество, которое на небе, с сокрушенным сердцем, и с умиленною надеждою поднимаем вверх наши духовные и плотские очи и взываем: «Отче наш, Иже еси на небесех!».
Благословен Господь, Который не оставил нас, вознёсшись от земли на небо, не покинул на произвол судьбы грешного рода человеческого, но через святых Своих Апостолов научил нас созидать во славу Его и во спасение наше святые храмы, дабы люди хоть здесь-то были христианами, хоть здесь-то думали о Христе и о вечной жизни, хоть здесь-то учились бы любить друг друга и ненавидеть порок и всякое зло. С такою же, братия, целью и на сем месте Господь помог через добрых людей соорудиться святому храму, и окрестным селам соединиться в один приход для общей жизни во Христе.
Но, чтобы мы могли быть достойны такой милости Божьей, чтобы могли оценить вполне это к нам Его благодеяние, а затем, чтобы и с пользою для себя Его принять – для сего размыслим, братия, чем отличается общество приходское церковное от всякого другого земного союза людей, чем превозносится Церковь над всяким другим учреждением.
Есть много обществ или союзов, к которым примыкает человек; так всякий из нас принадлежит к Российскому царству, к своему сельскому обществу, наконец – к своей родне и к своей собственной семье. Каждому, конечно, дорого то, что он – русский человек, подданный Белого Царя; дорого всякому и свое родное село и соседи, а особенно дорога своя семья, своя жена и детки. Но, братия, всего этого дороже должно для нас быть то, что мы – сыны Христовой Церкви, наследники обетований жизни вечной; всего дороже нам должен быть Господь и Его заповеди, которым поучаться можем мы в святом храме.
Почему так? А потому, что всякая земная наша привязанность – временная, а наше церковное единство – вечное. Ты дорожишь своею родиной, любишь матушку Русь? И хорошо делаешь. Но знай, что придет время, и ты ее потеряешь, то время, когда свет земли будет отбегать от твоих глаз и силы твои упадут, будет сжиматься твое дыхание и приближаться странный час смерти: поможет ли нам здесь, братия, земная сила и крепость нашего государства? Увы, на том суде, который ожидает каждого за гробом, нас не оправдает и не поможет нам сила нашего отечества; не оно будет отвечать за нас против истязателя – диавола, а если что нас защитит и спасет, то – разве молитва о нас Христовой Церкви, поминовение наше пред престолом Божиим в этом святом храме: вот что поддержит надежду нашу в день смерти, вот что возвратит нам жизнь в Боге после кончины.
Итак, братья, мы должны во столько раз более ценить нашу духовную связь с Церковью, чем со всяким земным учреждением, во сколько раз вечное больше временного, небесное – лучше земного. Люби свое мирское общество, свое родное село, люби Россию, но паче того – люби свой храм, где ты получаешь источник вечной жизни в слове Божием, в таинствах и в молитве; люби Вселенскую Христову Церковь, в которой Господь открывает нам Свою волю и ради молитв которой дает прощение душам усопших.
Храм Божий и Вселенская Церковь дороже для человека, чем его родная семья. Спросите у стариков, которые поженили сыновей и повыдали дочерей замуж; спросите, много ли осталось у детей их той любви к родителям, которая их радовала в прежние годы? Горяча, братия, супружеская и семейная любовь, но и она временная, и она не продолжается после смерти, когда все равны пред Богом, да не только после смерти, но и в этой-то жизни она ослабевает с годами. А Церковь Христова равно любит и малых, и старых, и богатых, и бедных, и здоровых, и болящих: всех она призывает на пир Христов, как сказано во святом Евангелии: «изыди скоро на распутия и стогны града, и нищия и бедныя, и слепыя, и хромыя введи семо» (Лк.14:21). Так-то, братия, отныне призываемся мы в сей дом Божий, чтобы духовными очами взирать на «благолепие красоты Его», чтобы сердцем здесь уразумевать Его правду, чтобы здесь научиться любить всех людей, как братьев, а ненавидеть только грех и всякое зло.
Храм Божий должен быть нам так дорог не только потому, что он служит нам к спасению вечному, и мы должны предпочитать наше общение в Церкви не по той только причине, что вечное выше временного: но мы должны любить Христову Церковь и святой Его храм еще и потому, что все доброе, дорогое нам на земле, достойно нашей любви именно потому, что оно освящается Церковью. Отчего дорога нам Россия? Отчего мы ее называем Святою? А потому, что она создана подвигами угодников Божиих, русских Святителей и Святых Князей; потому, что все русские добрые обычаи основаны на Божественном учении Церкви; такова и русская любовь к бедным и несчастным, и снисхождение к преступным, и услужливость к охранникам, и вообще все то, что располагает сердца всех любить и хвалить наш народ и Отечество.
Или тебе дорого твое сельское общество, ты радеешь о его пользе, но опять, кто тебе поможет в служении правде, кто тебе дает слово, чтобы усовестить одного, утешить другого, убедить мир на доброе и справедливое дело? Кто, если не Господь, через Свое всесильное Слово, через Святую Церковь, в которой ты Его слышишь?
Наконец, даже в семейной-то жизни разве не всякую семейную радость освящает молитва и благословение Божье, разве не всякую семейную печаль умягчает та же молитва, то же небесное утешение в храме Божием. Ты любишь свою жену? И в храме Божием, в таинстве святого брака получаешь благодатную от Бога силу, чтобы всегда пребывать в этой любви, чтобы любовь твоя была не животная, не плотская, но духовная, которая служит ко спасению тебя и жены.
Родилось у тебя дитя? И опять же, из храма Божия приносится к тебе молитва о новорожденном и родильнице, а затем, и самое дитя из храма Божия через св. крещение и миропомазание получает новую духовную жизнь, становится чадом Божиим; невидимо оно облекается в Христа, невидимо Господь наш его приближает к Себе, обнимает, как некогда обнимал детей иудейских. Выходишь ли ты с семьей на работы, встречаешь ли в семейной радости праздник – всюду тебя сопровождает, и благословляет, и укрепляет Божественная благодать, приносимая пастырем из храма Божия. Что было бы с нами, если бы мы ее не имели? Мы бы жили, как звери, вдали от Бога и Его милостей, жили бы неизвестно для чего, умирали бы без надежды на вечную жизнь; самый мир казался бы нам мрачною темницею, потому что весь духовный свет, всякое духовное утешение все мы братия получаем только из храма Божия. Вот почему мы должны его любить паче всего мирского, любить Церковь и Христа – паче Родины, паче семьи своей; вот почему мы и все доброе и святое в этом мире должны любить любовью Христовой, любить не мирскою любовью, как нехристи, но любовью святою, любить чрез Церковь и всю эту любовь нашу к людям и к миру Божию освящать молитвою во св. храме и просить здесь укрепления в любви.
Разумеете ли вы ныне, братия, какая великая милость Божия к людям открывается в построении всякого нового храма? Наши села, удалённые на 10 и больше верст от церкви, теперь имеют среди себя престол невидимого Бога, теперь могут здесь же, под рукой, черпать обильно «воду жизни духовной от источника спасения», могут здесь принимать благодать таинств, изливать пред Богом свою скорбь и радость в церковной молитве, могут просвещать свои умы слышанием слова Божия. «Светися, светися, Иерусалиме, преиде бо твой свет и слаѳва Господня на тебе возсия!».
О, братия, помолимся же, чтобы Господь, воссиявший нам здесь ныне свет Своего познания, научил бы нас и достойно пользоваться Его милостью! Научил бы нас со всяким тщанием посещать священные службы, не поддаваясь искушениям греховной лености; чтобы не допустил нас ожесточиться в ней и пренебрегать храмом Божиим; чтобы мы не были подобны христоненавистным иудеям, которые, по слову пророка, поворотили спину пред Господом Своим и Избавителем.
Помолимся, чтобы всегда «наша молитва восходила со всем усердием пред Господа», чтобы Он «приклонял ухо Свое к молению» нашему в св. храме. Помолимся, чтобы он вложил в наши сердца попечение о красоте Его жилища, дабы каждый прихожанин по мере сил содействовал нуждам храма и причта его. Помолимся, братия, и о том, чтобы Господь благословил строителей храма и жертвователей, чтобы воздал им небесными дарами за их труды и помощь. Наипаче же братия, будем молиться о том, чтобы Бог помог нам в сем св. храме устроять и из наших сердец нерукотворный храм Его имени, дабы в сем новорожденном приходе не устами только, но и жизнью святилось имя Божие и открывалось Его царство. «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое». Призовем, братия, на помощь всем этим благим намерением Предстательницу нашу пред престолом Божиим, Пресвятую Богородицу, в честь и память которой освящен наш св. храм. Да призревает Она «на всех нас презрением Своего милостивого заступления», да «покрыет нас святым Своим Покровом» и да наставит нас ко исполнению заповедей Сына Своего, Христа Бога нашего. Аминь.
Слово при открытии памятника Оресту Феодоровичу Миллеру,
1июня 1890 года8
„Блаженны мертвые, умирающие о Господе, ей, говорит Дух, они успокоются от трудов своих“ (Откр. 14:13)
Как понятны и близки сердцу эти слова для всякого, разумеющего историю внутренней жизни усопшего учителя! Как понятны были они и для него, всю жизнь проведшего среди страданий, всю жизнь несшего крест без воздаяния! Жизнь любого праведника и поборника истины! Кто из твоих причастников не рад бы отдать тебя назад Богу и найти от Него упокоение? Блаженны мертвые, умирающие о Господе! Да, ясна правда этих священных слов для людей, уже причастившихся жизни крестной; но как темна она для тех, которые знают эту жизнь лишь по симпатии к ней, которые ее только воображают, только одобряют в своей мысли.
Каким холодом и смущением отражаются эти слова особенно на душах юношества, которое свое будущее служение правде представляет себе, как победоносный путь к славе, как путь духовного наслаждения. Конечно, оно мало понимает наше ублажение смерти покойного Ореста Феодоровича и, вероятно, говорит в душе своей: неужели только для неба и для рая существуют те высокие качества отлетевшего от нас духа, которые нас к нему привязали?
Неужели на земле среди нас не нашлось бы приложения его любви к ближнему, не знавшей никаких пределов, его самоотверженной преданности истине, его светлым познаниям? Да, все эти качества были присущи усопшему; они нужны для его учеников; но именно эти-то качества, несмешанные с грязью земли и чуждые уступок духу мира, именно они-то и делают жизнь своего носителя той сплошной мукой, тем тяжким крестным путем, что заставляет его просить себе у Бога покоя и ублажить умерших.
Вспомните его жизнь и посмотрите, чем она ему отплатила! Не о том хочу я говорить, на что, может быть, вы ожидаете намека. Нет, не о преследованиях со стороны сильных мира сего я думаю; далек я от того, чтобы щекотать опасные и бесплодные, хотя и любимые студентами, ощущения, возникающие от таких намеков. Нет! Такие люди как Орест Феодорович, считают свои служебные неудачи за последние из жизненных крестов. Не за тем они гнались, не того искали – не воздействий на земные порядки, не вмешательства в законодательную область. Они далеки забавных надежд, будто внешний порядок может обеспечить или уничтожить правду и добродетель, которые одни только для них и дороги.
Не в порядках и не в законах, но в сердцах человеческих ищут они этой правды; к ним направляется их слово и их перо. Здесь их крест, тягчайший из всех крестов – в нравственной косности их учеников, в неблагодарности и жестокости их слушателей, в бессилии нравственно возродить общество, в его удобопреклонности на всякую ложь, в его увлечении глупыми и праздными политическими фантазиями и пренебрежением к нравственной правде.
Да, этот крест, эти муки духовного рождения, столь близкие и знакомые всякому любителю Христовой правды, всею тяжестью своею давили и терзали всю жизнь почившего. Таким ли желал и стремился он видеть дорогой ему университет, того ли ожидал от своих слушателей и слушательниц, от Славянского Общества и от всей России, того ли, что ему приходилось встречать?
Чуждый всяких косвенных и лживых средств для распространения своих взглядов, желавший воздействовать на юношество одной только правдой своих убеждений и силой искреннего одушевления, гнушаясь надутостей ученого авторитета, много ли доброго встречал он от большинства, кроме насмешек, снисходительного о себе резонерства или разве минутного одобрения? Не мог ли он восклицать с Апостолом: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!» (Гал. 4:19). «Я охотно буду издерживать свое и истощать себя за души ваши, несмотря на то, что, чрезвычайно любя вас, я менее любим вами» (2Kop. 12:15). «Ибо чего мне не достает пред прочими церквами, разве только того, что сам я не был вам в тягость. Простите мне такую вину» (2Kop. 12:13). «Ибо вы, люди разумные, охотно терпите неразумных. Вы терпите, когда кто вас порабощает, когда кто объедает, когда κтο обирает, когда кто превозносится, когда кто бьет вас в лицо. К стыду говорю, что на это у нас недоставало сил (2Кор. 11:19–21). «Кто изнемогает, с кем бы я не изнемогал, кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? (2Кор. 11:29)».
Вот эти муки духовного рождения, присущие всякому, отвращающемуся от лжи и духовного порабощения: они-то научают человека верить и ожидать правды только за гробом, служа ей в земной жизни. Но, с другой стороны, только эта вера в ту, лучшую жизнь, только уверенность в существовании премирной вечной Правды, примиряющая человека со скорбями за правду, может сделать его действительным служителям ее, а не поборником самолюбивых фантазий под знаменем какого-нибудь условного и временного начала. Только такой человек может ясно разуметь – тот закон жизни, который прежде приводил в отчаяние мудрецов, а со времени Христовой жертвы изобильно утешает ее проповедников, тот закон жизни, по которому человек лишь настолько может внести истинного блага в жизнь, настолько вложить в нее самоотверженных, добровольных и неувенчанных страданий, унижений, самоограничений.
Это есть путь, которым шли все истинные благодетели человечества, которому научил нас Тот, Кто сам был «путь, и истина, и жизнь» (Ин. 14:6), которого так далеки современные деятели, современные говоруны и мечтатели, восстающие против существующих порядков, чтобы заменить их, может быть, еще худшими, не заботящиеся об исправлении своего сердца, не понимающие, что в нем- источнике жизни, в собственном всегдашнем самоограничении, в восстании на самого себя. Усопший понимал это; он не отчаивался при виде окружающей косности и нравственной грубости; он верил, что сам Бог созидает жизнь вокруг того, кто отдает ее Богу и ближним… и невидимо эта жизнь созидалась и продолжает созидаться. Она созидается, усопший страдалец, в сердцах твоих слушателей, а не в учреждениях внешних,– она собрала сюда к твоему памятнику представителей всех сословий, направлений и даже многих народов9 и всем им, хотя разъединенным по земному положению, всем им с воспоминанием о тебе вложила и нравственную силу для борьбы с неправдою в себе самом и в жизни. Да, о тебе, как одном из очень немногих общественных деятелей, можно сказать, что твое влияние сказывается в юношестве не в гремучих фразах, не на площадях и эстрадах, а в глубине души, в жизненной борьбе, в жизненной действительности. Ты много учил словами, но ещё больше – делами, жизнью и смертью; а потому, насколько бессильно влияние на жизнь от людей слова и пера, насколько веско влияние твоего нравственного облика, который одного удержит от обмана, другую – от падения, третьего – от нечестности, четвёртого–от презрения к нужде ближних. Такое влияние могут оказать только те слова, которые были всегда соединены со страданиями, с унижением и лишением, когда, лишаясь временного, человек получает вечное, лишаясь видимого – получает действительное. Вот почему ты, обиженный всеми, становишься дорог для людей всех партий; вот почему твои убеждения, легкомысленно встречаемые сегодня, становятся дорогим достоянием многих завтра; вот почему тебе, одинокому и покинутому при жизни, можно воскликнуть теперь, схороненному здесь под землю: «возвеселись неплодная, не рождающая воскликни и возгласи, немучившаяся родами! Потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа, говорит Господь» (Ис.54:1).
Теперь уразумели ли вы, юные почитатели усопшего, уразумели ли смысл слов блаженны мертвые, умирающие о Господе? Узнали ли вы теперь главнейший закон истинного усовершенствования жизни? Поняли ли вы, что ключ к разуму и правде не столько в придумывании внешних ее обеспечений, сколько в отдании себя в жертву в каждый миг своего существования? Что победа добра – не в законодательном его подтверждении, а в решимости терпеть за него лишения? Будете ли сознавать, что не здесь, на земле, а там, на небе, ожидает нас конечное оправдание и созерцание победы своего дела? Что не к земному, а к небесному, должны быть устремлены ваши сердца? Уразумейте это здесь, у памятника Ореста Феодоровича Миллера, и полюбите жизнь не телесную, но жизнь духа, которая мирится со смертью тела, ибо не нарушается ею. «Блаженны мертвые, умирающие о Господе. Ей! говорит Дух, и дела их идут вслед за ними». Аминь.
Слово на день св. благоверного вел. князя Александра Невского10
«Праведник яко финикс процветет, яко кедр, иже в Ливане умножится“ (Пс. 91:13).
Эти слова св. Писания, всегда подтверждаемые славою угодников Божиих на небе и на земле, с особенною ясностью должны, братья, напечатлеться в умах наших сегодня, когда в этом св. храме, пред священною ракою благоверного князя, вот уже ровно сотый раз собралось благочестивое население православной столицы, чтобы чествовать приснопамятное перенесение нетленных мощей святого угодника Божия Александра Невского в царствующий град наш. Воистину сей праведник процвел, яко феникс, и умножился, яко кедр. Как под широколиственные кедры укрываются птицы небесные и многочисленные звери земные, так и к угодницу Божию со всех концов многолюдного и много попечительного города стекаются богомольцы, чтобы найти здесь убежище для истомленных душ, чтобы снискать утешение в житейских скорбях, чтобы обрести ободрение в претерпеваемых обидах, чтобы попросить духовных сил для борьбы со страстями, чтобы умилить сердце и склонить его к прощению врагов, чтобы разогреть его любовью к нуждающимся, одним словом – чтобы усвоить себе те духовные сокровища, которыми сиял блаженный дух Александра Невского, и хотя бы в молитвенном желании ему уподобляться. В этом-то смысле он умножается, как кедр, сияя нам примером своей жизни и молитвенным предстательством своим произращая в нас те духовные силы, за которые прославил его Господь.
О, братия, как велика сила христианской праведности! Смотрите, чрез нее умерший дает высшую духовную жизнь живущим. Ради нее немой гроб заставляет людей забыть кипучую деятельность столичного быта и мог и да дает живым то, чего не может дать шумящий внешнею жизнью город. Взгляните на эти умиленные лица, на эти, с надеждою устремленные ко св. раке глаза молящихся, и спросите себя: есть ли на земле такая сила, которая могла бы влить в вас столько духовного ободрения в жизненной борьбе, столько утешения, столько умиления, сколько почерпается при гробе угодника? Нет, ни столичная роскошь, ни ученость, ни красоты зданий, на разумность общественных учреждений, ни тонкость благородных отношений – ничто не может поддержать унывающий дух человека, кроме благодати Божией, так изобильно получаемый чрез молитвенное поклонение мощам Его угодника. Чему же научает это явление? О каком законе нашей собственной жизни вещает эта слава праведников Христовых, процветающих, как феникс?
О том законе, братья, что и в нас кроме внешней жизни заложена еще иная, высшая жизнь духа и совести, со радующаяся славе святых и ухудшающаяся ею и не могущая удовлетвориться внешним попечением. К этой-то истине относятся Христовы слова: «какая польза человеку, аще приобрящет мир весь и отщетит душу свою» (Мк. 8:36).
Да, братия, на том-то и зиждется слава святых Божиих и их высоко-назидательное значение для людей, что и в нас-то, грешных, есть зачатки той же небесной жизни, которую вели на земле святые, и как мы не пренебрегаем его, как ни стараемся рассеять себя в пустых обольщениях мира: но вот во дни горестей и жизненных обманов или во дни праздников Божиих мы с печалью сознаем свою внутреннюю пустоту и дух наш ищет прилепиться к такой жизни, которая протекла в правде, в чистоте, в пренебрежении к миру и в любви ко Христу, какова была и жизнь угодника Божия Александра, жизнь, причастившаяся вечного блаженства и потому отогнавшая тление даже от того тела, в котором она тешилась.
Эту-то истину, этот закон жизни, по которому мы, не удовлетворяясь мирскими делами, нуждаемся в общении со святыми небожителями и угодниками, хорошо понимали мудрые российские Государи, строители и украсители нашего царствующего града.
Так, усопший Император Петр І – й, при всей силе своего характера и своего ума, ясно сознавал, что до тех пор, однако не привяжет сердец русских к новой столице, пока она не будет покоищем для святого угодника. И вот Господь сподобляет его этим бесценным даром: Петербург становится святым местом и русский народ спокойно и радостно спешит населять новый, дотоле неведомый город. Да воздаст Господь небесными нетленными венцами Государю Петру Первому за то, что он не понадеялся в своих великих предприятиях на один свой ум и на свою только волю, но преклонил их под сень нашего небесного покровителя и тем сроднил, хотя отчасти, свои преобразования с духом православного народа, с духом церкви Христовой! Да дарует Господь вечный покой и душе Государыни Екатерины Второй за то, что она озаботилась воздвигнуть сей благолепный храм над гробом угодника, и тем дать возможность многим тысячам народа назидаться и умиляться пением его славы вот уже столетие!
Да благословит и да прославит Господь и дух другого строителя сего храма, великого иерарха митрополита Гавриила, пред памятью которого благоговеет русский народ! Да воздаст Господь и всем потрудившимся для славы угодника Своего, всем воспевавшим и поведавшим пред людьми о его подвигах, о его чудесах, священнослужителям и певцам сего святого храма, пастырям и архипастырям, усопшим из них да дарует вечный покой, а живым – долгоденствие и здравие. Сто лет уже в сем храме поведается жизнь и подвиги угодника Божия; сто лет уже призываемся мы жители столицы к тому, чтобы сравнить свою суетную, мелочную и темную жизнь с немерцающим и вечным светом праведности святых. И как убедительно это сравнение! Как, по-видимому, неотразим должен быть для вас пример христианской праведности? Вот пред вами ее вечно неизменная, вечно животворящая нас же духовная сила. А вот за стенами обители мятется житейское море: каждое пятилетие воздымает там новых кумиров, даже каждою новою зимою общество увлекается новыми и новыми интересами и стремлениями, горячится, спорит, предается ради них грехам легкомыслия и попирает священные предания религии. И что же? Проходит пять лет, а то и два года или год: кумиры разбиваются, интересы меняются; опять изобретаются новые, и так дальше, из года в год. Здесь сбываются печальные слова Экклезиаста: «Кое изобилие человеку о всем труде его, им же трудится под солнцем?… Род преходит и род приходит, а земля во веке стоит. Что было, тожде есть, еже будет: и что было сотворенное, тожде имать сотворится» (Екл. 1: 3 – 9).
Так мятется в сей жизни мирской человек, тщетно отыскивая в шуме и суете столичной жизни конечного удовлетворения своему духу. А здесь по-прежнему твердо неизменно возвышается величественный храм, осеняя сей благодевный гроб с нетленным телом праведника. Здесь всякий, кому сподобит Господь хоть раз вкусить общения с духом угодника, уже не ищет затем поклонения мирским кумирам и новым мирским учениям, никогда не могущим надолго утешить человека, тем учениям мира и плоти, к которым применимы слова Господни: «пияй воду сию вжаждется паки» (Ин. 4,13).
О, братия, наученные историей последнего столетия с его многочисленными переменами мирской, общественной жизни, и вечно пребывающей духовной силы сего св. храма и почивающего в нем угодника, научимся же вечное предпочитать временному, научимся верить, что эта вечная неизменная жизнь нам даруется только чрез подвиги евангельской праведности, научимся вся святом последователе – покровителе нашего града, а не в мирских интересах минутной моды, искать руководства для деятельности! Воззовем здесь пред его св. гробом, воззовем к жизни в душах наших те семена благодатной евангельской правды, которые и вам всем вложил Господь и которыми мы сродняемся с духом св. Александра Невского! Пусть нарождающееся новое столетие его благолепного храма возродит и в наших сердцах дух той вечной жизни, которой он научает нас примером своего жития! Пусть отныне не мир, не обольщения света руководят нами, но – та же вера, которая руководила им, – та Живоначальная Троица, которой единой он поклонялся и которой посвящена его церковь! Пусть не мир, не плоть, не временное и чувственное привлекает вас, но «благодать Господа нашего, Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и причастие Святого Духа». (2Kop. 13:13)! Аминь.
Слово на день святителя Николая чудотворца и тезоименитства Наследника Цесаревича11
„Аз знаю Моя и знают Мя Мояи (Ин.10:14). Так говорит добрый Пастырь о своих духовных овцах. Между Ним и Его стадом образуется столь тесное духовное родство, что овцы, разбегающиеся при приближении чужого человека, своему истинному Пастырю не только дружно повинуются, но и сами за Ним спешат добровольно. Не трудно заметить всякому, что Пастырь имеет здесь дело со Своим собственным стадом, что здесь Он не чужой.
О чем говорит это подобие, братия? О том, что жизнь наша, жизнь христианского общества должна идти в таком постоянном, неуклонном согласии с жизнью нашего Пастыря – Христа, чтобы всякий легко мог узнать в нас Христово стадо, Христов двор отчий.
Так и было во времена древние, в века мученичества, когда «у множества уверовавших было одно сердце и одна душа» (Деян.4:32), когда общение их с Богом было настолько сильно, что даже неверующий или незнающий, входивший в их молитвенное собрание, обнаруживал тайны своего сердца, падал ниц и, покланяясь Богу, должен бывал сказать: «истинно с вами Бог» (1Кор.14:24).
Давно окончились времена апостолов и мучеников: ныне христианская жизнь усвоена государствами и может спокойно и мирно процветать в народах. Спрашивается, сохранилось ли прежнее тесное общение сей жизни с Начальником жизни? Восклицает ли и теперь всякий, входящий в общество христиан: воистину с вами Бог? Думают ли иноверные так, напр., о настоящем нашем молитвенном собрании, когда в этот св. храм вместе с народом русским собрались и представители его правительства? Скажут ли о нас, что с нами – Бог? По-видимому, должны бы сказать: молитва русского народа усердна и искренна; самый повод, по которому мы здесь собрались в столь праздничном виде, тоже вполне сроден с законом Божиим. Собрались мы сюда, чтобы принести Господу молитвы за царствующую семью в день ее праздника, за семью, не только избранную и вознесенную Богом, но и, в свою очередь, дающую пример искреннего усердия к вере Христовой и благочестивой жизни.
Сей праздник, в честь первенца и Наследника такого Государя, который в Высочайших манифестах торжественно, пред лицом целого мира, исповедает, что опора его безопасности и мира заключается в молитвах многомиллионного народа, – сей праздник молитвы народной, конечно, есть праздник, достойный называться праздником Христовым, не по внешности только, но и по самому существу.
Но то ли мы слышим о ваших праздниках и о жизни нашей от современных неверов и невежд? Ради чего они от нас удаляются? Может быть по тем же причинам, по которым от христиан древних удалялись еретики? Может быть потому, что им ненавистна благочестивая жизнь, что они «идут вслед скверных похотей плоти, презирают начальства, дерзки, своевольны и не страшатся злословить высших» (2Пет. 2:10)?
Трудно войти в их душу и узнать подлинные руководящие ими сокровенные побуждения, но говорят они совсем другое, говорят нечто такое, чего давно, а может быть никогда, не дерзали говорить отступники от церкви, еретики или язычники. Современные отступники утверждают, что их побуждает удаляться от нас наше собственное якобы забвение жизни Христовой, наше холодное, неискреннее отношение к христианской вере, наше противо-евангельское довольствование одними богослужебными обрядами, говоря кратко, сходство якобы нашей жизни и наших мыслей с теми, за которые Господь так грозно обличал фарисеев. Итак, вопреки нашему предположению, неверы современные говорят, что с нами нет Бога, что мы забыли Христа, что их от нас удаляют не злые, но добрые стремления, жить так, как Господь заповедал по Евангелию. Так дерзают говорить и образованные отступники от церкви, вдохновляемые одним известным писателем; так не страшатся повторять за ними и люди простые, образующие секты штундистов и пашковцев.
Тщетно православные миссионеры им толкуют, что грехи людей не должны вооружать никого против самой непогрешимой веры и церкви, что Господь, обличавший лицемерную жизнь, тут же дал предупреждение повиноваться и слушать законом поставленных учителей (Мф.23:3), что об истинности нашей веры свидетельствует Библия и история: ничего этого не хотят слушать сектанты; они говорят: «Бога с вами нет, ибо вы не по-Божьи поступаете». Отчасти понятно такое упорство: различать верования общества от его жизни, и обращать внимание на первые, не замечая второй, могут только люди, склонные к отвлеченному мышлению, а таких везде меньшинство, и святая истина нашей веры останется далека и неприступна для этих жалких отщепенцев до тех пор, пока наша общественная жизнь будет им давать повод произносить приведённые обличения.
Что же: повторять ли обличения раскольников и с кафедры церковной? Говорить ли о том, что русское общество не идет в след благочестивого примера своего венценосного Монарха и его Высочайшей семьи? Обращаться ли к совести слушателей с укором за то, что их уважение к вере христианской мало искренно и внешне? Рисовать ли печальную картину общественных нравов: безучастного отношения к общественным обязанностям, не братолюбивого стремления к ближним, гордости и беспутного поведения?
Увы, от этого мало пользы! Русский человек, правда, не гневается на обличения: он готов сам в десять раз больше прибавить к тому, что сказал в его осуждение обличитель. Любимое чтение его – обличительная письменность, будь она ораторская, будь она ироническая, будь она повествовательная. Но что пользы в этой любви к обличению? Пережитая горечь недовольства собою и жизнью составляет для русского человека предмет своеобразного наслаждения, и оно заменяет ему надлежащий плод обличения, т. е. действительную перемену жизни.
Но если обличения бессильны, а печальная действительность слишком громко заявляет о необходимости коренного, внутреннего обновления вашей общественной жизни и нравов, ради которых, как видим, «имя Божие хулится во языцех» (Рим.2: 24), то что делать церкви, чтобы воззвать к жизни своих ослабевающих сынов? Как восстановить такие условия общественного быта, чтобы никто, ни один искренний и правдивый человек не стал говорить о забвении нами закона Божия, не хулил бы нашу веру, как веру обрядности и лицемерия?
Труден желательный переворот, мудрена предлежащая задача! И если в наших сердцах нет благоприятных тому стремлений, то, конечно, ни обличения, ни разъяснения в роде того, что своею греховною жизнью мы губим души людей, отпадающих от церкви, что распространение ересей грозит поколебать целость нашей народности и государства, ничто такое не поможет делу, ибо не напрасно сказал Господь: «не может дерево худое приносить плоды добрые» (Mф.7:17).
Но, благодарение Богу, русское сердце еще не умерло для христианской жизни: пусть говорят, что мало у нас христианской добродетели в быту общественном, но едва ли скажет справедливый человек, что в русских сердцах нет христианских стремлений, нет стыда, нет тяжких укоров оскорбленной совести. Пусть говорят, что наш общий быт далек от жизни первых христиан, но кто осмелится утверждать, что другие евангельские образы нам чужды: образ кающегося мытаря, блудницы и благоразумного разбойника, образ Закхея, который только ждет, чтобы Христова благодать его коснулась, чтобы оставить греховную жизнь и возродиться, образ Никодима и Иосифа Аримафейского, которых сердца горят любовью к высшей правде и только робость пред толками сотоварищей мешает открыто исповедать Христа?
Кто смеет отрицать, что в глубине души все русские люди суть алчущие и жаждущие правды, что они – нищие духом и алчущие в тайнике своих сердец, что в личной совести своей они гораздо лучше, чем во внешней являемости, что не столько в них самих корень наших общественных зол, отвращающих братьев наших от истин православия, сколько в принятых иноземных обычаях жизни общественной, в той видимой холодности, горделивой вежливости, безучастной любезности и внешней, кажущейся законности, к которым приучило вас двухвековое иноземное влияние? Разумеем не столько обычаи внешние, усвоенные оттуда, сколько – то самое настроение духа, холодное и горделивое, которым отличается образованный европеец. Русскими людьми оно усваивается с детства и утесняет собою ту истинно евангельскую сердечную теплоту, искренность и трезвость совести, коими отличается характер русского человека. Отсюда – то печальное раздвоение, которым определяется русская жизнь, отсюда и те позорные и грозящие общественными бедами зло хуления, что изрекаются на православие современными сектантами.
Итак, вот куда надо обратить наши взоры и наше внимание: на внутренность души нашей, на голос забываемой совести. Надо воззвать к жизни все высокое, святое и искреннее, что мы туда прячем, и не стыдиться тех нежных и благочестивых русских чувств, которых мы так не любим обнаруживать, не стыдиться Христа и словес Его «в роде сем, прелюбодейном грешном» (Лк.19:26), как это мы делаем. Более искренности, более соответствия внешних обнаружений наших и нашего быта с теми высокими стремлениями нашего духа, которым противятся условия принятых предрассудков! Много есть на Руси лицемерия добром, но еще более – противоположного лицемерия злом в виде похвальбы своими грехами и хвастливости.
Может быть, и первое вызывается последним. Перестанем же, братия, боязливо прятать от жизни всякое искренне доброе чувство, отбросим ложный стыд доброго, а устыдимся зла, устыдимся лицемерия, проникающего в наш быт. Конечно, преобразиться сразу очень трудно, а между тем – необходимо. Разрастающаяся ересь ясно говорит, что теперь первый общественный, как говорят, гражданский долг наш заключается в сердечном проникновении истинами жизни евангельской. Начнем это проникновение хотя с малого: вкусим этой жизни чрез самый доступный всякому подвиг милосердия к бедным, столь уместный, в виду приближающегося праздника Рождества Христова. Не о подаче милостыни говорим мы только, но – о том, чтобы войти самому в нужды бедных, убедиться опытом в этих нуждах хотя раз один, чтобы вкусить истинного подвига евангельской любви и сострадания. Однажды пережитое и обнаруженное чувство братолюбия даст нам возможность вкусить ту, ни с чем несравнимую сладость евангельской жизни, которая начнет жечь сердца наши, как огонь, и заставит нас постепенно возрождаться внутренне, а внутреннее возрождение отразится всецело и на условиях жизни общественной и заградих уста хулителей вашей веры. С малого начнем исполнять это великое назначение нашего века, но малостью первого подвига смущаться не будем, ибо царство Божие сначала бывает как семя горчичное, а потом разрастается в высокое дерево, и птицы небесные укрываются под сенью его. Если будет в нашей жизни возрастать царство Божие, то возвратятся вновь отступники православия и, присоединяясь к нашим молитвенным собраниям, скажут: «воистину, с вами – Бог».
Речь, сказанная (с сокращениями) на молебствии Бесплотным Силам в день открытия академического журнала: «Богословский Вестник»12
На многие размышления наводит нас, братия, нынешнее совпадение открытия нашего богословского журнала с праздником в честь св. Ангелов.
Всевышний Творец, по единому побуждению бескорыстной любви воззвавший к бытию сонмы миров и бесчисленное множество разнороднейших тварей, эту же любовь и взаимопомощь поставил основным законом их жизни. Впрочем, существенная разность наблюдается между двумя частями твари: той, которая одарена нравственным сознанием, и тою, которая его лишена.
В жизни последней мы видим, что слабейшая и низшая по развитию порода идет на служение высшей: наоборот, в жизни существ сознательных высшие и разумнейшие духи служат низшим и менее разумным, так что страшные Херувимы и Серафимы и прочие Силы Бесплотные, предстоящие лицу Создателя, не только не гнушаются именоваться «служебными духами» (Евр.1:14), но с тем большим тщанием пекутся о духовном руководстве низших их тварей – людей, в чем глубочайшую бездну падения они низвергаются, ибо сказано, что небожители радуются более «об одном грешнике кающемся, нежели о девяносто девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк.15:7). Поистине, как поразительна эта мысль! Хотя небесные духи настолько превосходит лучшего из людей, что он даже умом своим не может представить, чем различаются их боголюбезные чины, чем Херувимы разнятся от Серафимов и в чем преимущество Серафимов пред Началами: тем не менее, даже слабые младенцы человеческого рода не лишены их предусмотрительных забот: «блюдите, говорит Господь: да не презрите единого от малых сих, глаголю бо вам, яко ангелы их на небесех выну видят лицо Отца небесного (Мф. 18:10).
Падший род человеческий забыл этот закон служения высших низшим и уподобил свою жизнь жизни животных, борющихся за свое существование, но смотрите, для восстановления правильного понятия о жизни уже не Ангел и не Архангел, но сам Господь воплощается в бренную плоть и вот Он, Владыка Вселенной, в рабском виде стоит среди Своих учеников пред сосудом, в коем умывает их ноги и восстановляет истинное понятие о законах общежития: „царие язык господствуют ими, и обладающии ими благодателе нарицаются. Вы же не тако: но болий в вас, да будет яко мний: и старей, яко служай. Кто бо болий, возлежай ли, или служай? не возлежай ли? Аз же посреде вас есмь яко служай» (Лк.22:25 – 27).
Соделавшиеся «причастниками Божеского естества» (2Пет.1:4), сыны Новозаветной Церкви твердо шли по начетанному пути и восстановили на земле закон жизни ангельской; приближенные ко Христу Апостолы, восхищавшиеся до третьего неба и слышавшие там «неизреченные глаголы» (2Кор.12:4) считали себя рабами христиан (2Кор.4:5), их кормилицами (1Сол. 2:7), их многоболезненными матерями (Гал.4:19); будучи от всех свободны, они всем порабощались, дабы больше приобресть (1Кор. 9:19), ибо для них не было большей радости, как слышать, что дети их ходят в истине (3Ин 1:4). Тому же ангельскому обычаю учили они верных, говоря: «мы сильные должны сносить немощи бессильных и не себе угождать. Каждый из вас должен угождать ближнему во благо к назиданию. Ибо и Христос не Себе угождал» (Рим.15:3).
Вот, братия, для нас наглядный пример того, как и мы должны подражать делу Ангелов в начатом нами благом деле. Мы не знаем в подробностях жизнь бесплотных руководителей наших; но знаем, что сравнительно даже с жизнью древних христиан современный внешний быт церковный стал иным: явились новые формы общежития, отношения между людьми осложнились; но все-таки ничто не может освободить нас от обязанности посвящать себя и свои труды на служение меньшей братии, ибо хотя изменился внешний строй жизни, но пребывает та любовь, которая создала христианское общество и дух Апостолов, дух Ангелов по-прежнему должен исполнять тех, кому Господь открыл разумение Своей воли, кого приблизил к Себе чрез познание законов бытия и Домостроительства. «Разделения дарований суть, а той же Дух; и разделения служений суть, и той же Господь; и разделения действ суть, а той же, есть Бог, действуя вся во всех» (1Кор. 12:4–7).
Впрочем, несмотря на великую разность между веком апостольским и нашим, тот и другой имеют весьма родственное по отношению к задачам духовного просвещения. Именно, как Апостолам Божиим предлежала необходимость ведаться с двумя главнейшими направлениями умственной жизни – эллинской и иудейской и, в свою очередь, становится то яко подзаконными, то яко беззаконными, да всяко некия спасут (1Кор.9:22). Так и современные деятели духовного просвещения должны примирять и приводить к истинно-христианским понятиям тоже два враждующих друг против друга и друг друга удаляющих от Христа, два направления умственной жизни образованного общества.
Кто же наши русские эллины и кто иудеи, и как должны вразумлять их представители церковного учения?
Наши эллины – это те беспокойные умы, которые или воспитались вне жизненного влияния Христовой веры и Церкви, или, не познав, не поняв той и другой, отчуждались от них по недоразумению. Разумеем не тех сознательных противников и даже ненавистников религии, которых, конечно не книгами и не учеными рассуждениями, возможно обратить на путь истины, а разве делами любви и свидетельством живой веры произвести переворот в их воле. Но мы имеем в виду тех маловерных блудных сынов русской Церкви, которые просто по незнанию, но недомыслию относятся к ней с сомнением или боязнью, почитая ее, по ложным сведениям своих руководителей, вместилищем лишь сухого формализма, ненавистницею просвещения, утратившею священные заветы Евангелия о любви к правде.
Разумеем те отрасли нашей светской печати, служащей выразительницею и учительницею таких современных эллинов, которые проповедуют высокие нравственные идеи, призывают людей к отвержению себялюбия и следованию по стезям закона евангельского, которые действительно преисполнены желанием нравственного обновления, но, не зная или не понимая Церкви, не имеют для него ни достаточно сильного побуждения, ни тем менее твердой почвы для борьбы с грехом, что ими с горечью и признается. Не таковы прежние нецерковные проповедники любви и человечности, называющие себя либералами. Последние, обнаружив свое нравственное бессилие, очень мало о нем печалились и хотя немногие лучшие из них сознавались, что им «суждены лишь порывы благие, а свершить ничего не дано»: но в большинстве совершенно спокойно относились к своей порочной и себялюбивой жизни, усыпляя совесть мыслью о своих внешних трудах, под коим часто разумелись одни либеральные фразы.
Нет, нынешние последователи независимой нравственности, столь близкие к духу Церкви по характеру своих сердечных стремлений и столь далекие от нее по заблуждениям ума, ищут, напряженно и мучительно ищут опоры для своей религиозной и нравственной жизни, поверяют источники Откровения и обещают быть самыми ревностными сынами Церкви, если им объяснят, каким образом все ее верования и установления, вся ее жизнь выводится из той основной заповеди, на которой «закон и пророцы висят» (Мф. 22:40). В таком разъяснении веры и жизни церковной и заключается первая задача распространителей церковного просвещения и богословской науки. Показывать не только истинность, но и святость Церкви и Православия. Вот что должны мы делать по отношению к современным эллинам. Подобно великому Павлу, должны мы во всех отраслях православного богословия проповедать им того невидимого им Бога, которого не зная умом, они почитают сердцем (Деян.17:23) и показать, что кажущиеся новыми нравственные понятия давно, давно имеются в сознании Церкви. Творения святых Отцов, заботившихся всегда о подобном именно толковании истин веры, могут для нас послужить руководством для приближения с Церковью умов современных эллинов.
Но кто же наши иудеи? Это люди преданий, строгие поклонники внешнего церковного строя, по крайней мере, с тех его сторон, которые им нравятся, но самовольные толкователи духа Церкви, суживающие его только до учения о борьбе с личными грехами, с чувственными страстями Они держатся тех религиозных воззрений, которые были господствующими в ХІ – м веке в Византии и конечно сочли бы новшеством и своевольными умствованиями те светлые представления о царстве Божием, которые проповедывали вселенские Учители 4-го и 5-го века. Ограничивая все содержание Божественной веры церковными священно-действиями и выполнениями благочестивых упражнений в воздержании и уединении, они отрицают значение Церкви для жизни общественной, нисколько не хотят присматриваться к нравственному настроению общества, связывающемуся в мирской печати, и конечно с непримиримою ненавистью и презрением относятся к вышеописанному первому направлению мысли, как древние иудеи к эллинам. Эта-тο их нетерпимость и самый склад их религиозных воззрений, холодных и внешних, служит главною причиной односторонних понятий о самой Церкви нашей у людей противо-церковного направления и поддерживает их упорное отступничество. Последние в свою очередь называют наших иудеев лицемерами, чуждыми христианских понятий себялюбцами, и уподобляют два различных отношения к христианству тем двум сынам одного хозяина, из коих один, соответствующий современным иудеям, обещав отцу исполнить его приказание и идти работать в его виноградник, не пошел, а другой, подобно будто-бы современным русским эллинам, отказавшись слушаться, на деле исполнил волю отца. Конечно, лицемеры всегда были и будут в каждом религиозном обществе, но все-таки эти обвинения неверны точно так же, как и то смешение современных маловерных искателей жизненного смысла христианства с прежними разрушителями нигилистами, на каковом смешении настаивают их противники. Нет, сколько глубокой веры в Господа, сколько благоговения пред величием Его дел, сколько подвигов и молитвы могут представлять и эти ненавистники всякого общественного значения веры, имеющие нелицемерною ревность о ней, хотя, подобно древним иудеям, и не по совершенному разумению (Рим.10:2)! И когда дело пойдет о действительной помощи страдальцу, о подлежащей сейчас необходимости пожертвовать своим для доброго дела, то, как часто иудеи предваряют велеречивых эллинов, ясно свидетельствуя тем, что основанное на твердых убеждениях, хотя и холодное, повиновение долгу, все-таки прочнее, чем висящие на воздухе произвольных измышлений благороднейшие стремления сердца.
Но может ли мириться церковное просвещение с таким несовершенным, со стороны русских иудеев, пониманием веры? Может ли смотреть равнодушно на эту препону для обращения эллинов к Церкви? Не должно ли оно дать ревности первых побольше сердечного простора и света, объяснив им, что Господь милости хочет, а не жертвы (Мф.12:7), что лишенный любви, хотя и горы будет переставлять верою и отдаст тело свое на сожжение, останется кимвалом бряцающим, будет, как ничто (1Кор.13:1–3)?
Им надо показать, что Церковь обнимает собою все стороны жизни человеческой, что только злоба и грех ею не вмещаются, и всякое дело, всякая мысль, согласная с совестью, неизменно включается в жизнь Церкви, усовершаясь благодатию веры, что именно так учили Богоозаренные Отцы, которые древнее и церковнее их авторитетов, что вся наша жизнь должна быть продолжением тех богослужебных молитв, которые мы все-таки, любим.
Раскрывать все эти истины веры путем научно-теоретическим весьма трудно, несравненно труднее, чем благочестивым примером, но между тем существенно необходимо; ибо оба заблуждения происходят вследствие недостаточно глубокого понимания самого учения Христова и его истории. Поэтому, сколько надо нравственной чуткости, какое нежное внимание сердца, чтобы в дерзких и иногда грубо-неосмысленных, якобы – критически-философских, заявлениях современных эллинов. И в неумолимом узком фанатизме иудеев различить среди возбуждений запальчивости, голос совести ищущей света или ревнующей о славе Божией. Поистине с терпением Ангела-Хранителя должен современный учитель православного богословия отыскивать искры правды в современных умах и чрез эти искры проницать в умы светом спасительных заветов Церкви. Конечно св. Церковь, сама по себе не нуждается в благоволении к ней какого ни было направления современной мысли, сама в себе имеет она вечную основу жизни и врата ада ее не одолеют (Мф.16:18); но ведь и св. Ангелы могли бы жить без нас, многогрешных, и однако, сетуют и огорчаются, видя наше ожесточение. Не должны ли и мы, при виде погибающих в отчуждении или ожесточении почти целых поколений, при виде разбивающихся о скалы отчаяния воли самого чистого, но бессильного вне Церкви стремления к свету и добру – подобно Ангелам томиться и плакать и взывать с пророком: кто даст главе моей воду и глазам моим источник слез! я плакал бы день и ночь о пораженных дщери народа моего (Иер. 9:1). Возвратись отступница, дочь Израилева, говорит Господь. Я не изолью на вас гнева моего; ибо Я милостив, говорит Господь, не вечно буду негодовать. Признай только ту свою, ибо ты отступила от Господа… Возвратитесь, дети – отступники, говорит Господь, потому что Я сочетался с вами“ (Иер. 3:12–14).
Услышим ли мы в ответ кающихся: «вот мы идем к Тебе, ибо Ты Господь наш» (Иер. 3:22)!? Это зависит от того, будет ли в нашем слове, в наших ученых изысканиях «явление духа и силы» (1Кор. 2:4); будем ли мы преисполнены ангелоподобной любви и смиренного попечения об умственных болезнях общества, сумеем ли примирить односторонние увлечения мысли эллинов и иудеев и быть со работниками (1Кор.3:8) Того, Кто «есть мир наш сотворивый обоя едино и средостение ограды разоривый» (Еф. 2:14).
«Союзом любви связуемы, владычествующему над всеми Христу себе возложше», будем очищать молитвой сердца наши для благовествования сего мира, силою истинно-богословских знаний покоряя Христу и Церкви отчуждившуюся мысль и волю людей «Светозарные Ангелы, неизмеримым кругом обстоящие равночестный свет Трисиянного Божества» (молитва св. Григория Богослова), не возгнущайтесь принять в общение своей службы и нас недостойных и многогрешных служителей веры, просвещая вашим предстательством наши умы сердца и исполняя нас разумения истины Божией и умения раскрывать ее людям для обращения всех ко Христу. Аминь.
Слово нa день памяти преподобного Сергия13
Подобно есть Царствие Небесное зерну горушичну, еже взем человек всея на селе своем: еже малейше убо есть от всех семен: егда же возрастет, более всех зелий есть, и бывает древо: яко приити птицам небесным, и витати на ветвех его (Мф. 13:31. 32).
Эти слова Господни исполнились, братия, на жизни угодника Бго преподобного Сергия, в славную обитель которого собрал нас день его пятисотлетней памяти. Святая обитель сия стала древом многоветвистым, под сень которого собираются обитатели земли русской со всех концов ея, и при том не ради телесного питания и упокоения, но ради насыщения духа–памятью о подвигах святого, покаянием во грехах и примирением с Богом и с житейскими скорбями. Видела ли ты, русская земля, такие несметные толпы народа на праздниках мирских, на зрелищах или торжищах? Нет, поистине горчичное семя царствия Божия, положенное одним преподобным отшельником на сем месте, оказалось древом большим всех зелий земли – большим и несокрушимо твердым, в противоположность скоропреходящим увлечениям жизнью мира.
А если мы к сегодняшнему сонму собравшихся богомольцев мысленно присоединим всех тех, которые притекали в обитель преподобного Сергия в продолжение сего лета и прошлого и целых пятисот лет; если к ним еще приложим имена всех православных, хотя и не бывших здесь, но в других храмах и домах призывающих и призывавших имя Преподобного или покланявшихся его святым иконам: то ум наш затрепещет от этих тысячей тысяч и тьмами тем мужей и жен, старцев и детей, ученых и простых, вельмож и земледельцев, праведников и грешиков, которых объединяло одно имя, которых делал братьями один отец. Вот праведник, ослабевающий в подвигах и скорбях за имя Божие, взирая на икону Святого, находит в воспоминании о нем как-бы надежный якорь; вот грешник, гордец или жестокосердый ненавистник, услышах беседу о чудесах и обличениях Святого, проникается покаянием и обращается ко Христу; вот скорбящая мать или осиротелая вдова, вспоминая о любви преподобного Сергия к угнетенным и страдающим, вновь примиряется с жизнью; вот умирающий в предсмертном ужасе находит отраду, слушая церковную песнь в честь Угодника; а вот и лишившиеся было спасения, сущие в муках адских грешные, но не ожесточенные до конца души чрез предстательство Святого получают облегчение и, наконец, – прощение от Бога.
Так многочисленны и разнообразны дарования, что равно объемлют собою разделенных веками и тысячами верст, соединяя всех в единый несметный лик празднующих. О, великий сонм! О, священное братство! Поистине, ты лучше всякого братства по плоти и прочнее всякого кровного союза, ибо, хотя ныне мы все, любовию молящиеся Преподобному, не знаем друг друга, но некогда узнаем и увидим, и тогда-то достойно оценим силу той любви, которая собрала вместе концы земли, слила во едино века и в разнообразные умы и сердца вселила единый дух – дух смиренного покаяния и чистой любви.
Итак, братие, мы, во многих тысячах собравшиеся сюда, составляем лишь малую часть всех живых и усопших, воспевающих славу преподобного Сергия. Поистине на нем открылась слава Божия, слава Церкви Божией, которой он служит. Поистине только в ней может созидаться обширное братство и прочный союз душ, которого так чужда жизнь земная. Смотрите, великие герои мира – мудрецы, поэты, ораторы иди могучие завоеватели всем жертвуют, на все решаются, чтобы создать прочное единство народов, упрочить надолго какое-либо учение, усвоить порядки общежития. И что же? Всесокрушающее время скоро посмеивается их замыслам: царства их рушатся, мысли их забываются, даже память о них остается только в книгах. И чем важнейшими и поразительнейшими событиями ознаменовали они свои деяния, чем высочайшие построили памятники своего могущества, тем ужаснейшее разрушение ожидает их, тем безлюднейшая пустыня является наследницею прежней славы. Не такова участь подвижника истинной Церкви, празднуемого днесь нами. Здесь, напротив, пустыня создает собою населенный град; убежище отшельника является дорогим пристанищем для миллионов; строгий постник и неусыпный труженик – утешителем семейств и народов; умерщвляемое при жизни тело – нетленным поклонением для царей и святителей.
Конечно, велик дух преподобного Сергия; но один дух даже лучшего из смертных людей не мог бы произвести сего чудного превращения, если б он не подвизался в преискреннем единении с Духом Божиим, который живет на земле только в Церкви Христовой и может вся, как вечный, всемогущий и пресвятый. Ушел преподобный от людей, но не хотел уходить от Бога и от Церкви: в ней он искал Бога, в ее священных уставах монашеской жизни искать постепенного возрастания во Христа и общения с Духом Божиим, и Бог был с ним и привлек к нему в пустыню сие множество чад духовных, во исполнение слов Писания о славе Церкви, которые теперь оправдались на преподобном Сергии. На тебе явится Господь и слава Его на тебе узрится. И пойдут царие светом твоим и язы́цы светлостию твоею. Возведи окрест очи твои и виждь собраная чада твоя се приидоша вси сынове твои издалеча и дщери твои на рамех возмутся. Тогда узриши и ужаснешься сердцем, яко приложится к тебе богатство морское, и языков и людей… И положу тя в радость вечную, веселие родом родов (Ис. 60: 2 – 6, 15).
Роды родов духовно веселятся пред тобою, отче Сергие! Твоя слава, выросшая из смирения, научает нас, в чем должно полагать цель жизни. Здесь, пред святым твоим гробом, сыны Церкви уразумевают ее силу, ее преимущество пред всякою земною целью, ее прочность, ее могущество, ее вечную жизнь: только она открывает путь к Богу и к вечному, только в ней можно приобрести ту силу духа, которая созидает братство людей.
«О, чада светообразная церковная»! Не нова истина, открываемая нам сегодняшним праздником, но сей праздник открывает нам ее с неотразимою ясностью. Вспоминайте о нем, вспоминайте о славе преподобного Сергия и побеждайте ею искушения суеты житейской. Ты, юноша, избирающий себе путь жизни: поучайся, что не внешние успехи, а смиренное созидание внутреннего человека откроет тебе доступ к благотворной деятельности; ты, уполномоченный деятель общества, знай, что не лесть людям или хлопоты о славе упрочат твое дело, а – неуклонное послушание воле Божией; ты, мудрец, исследывающий науку о добродетели и ищущий пути совершенства: научись от славы преподобного Сергия, что только в Церкви дух наш приближается к ангельской святости, только Церковь соединяет людей в истинное братство; и ты, всякий христианин, не гонись за счастьем жизни, не ослабевай в исполнении воли Божией, опасаясь мира: видишь ли, что Бог не оставляет ищущих Его; не сразу Он дает утешение и венец подвизающимся, но зато обильно вознаграждает за претерпенные лишения; скажи вместе с ветхозаветным праведником: от Тебе победа и от Тебе премудрость, и аз раб Твой (2Езд. 4:59).
Такими уроками жизни обогатила нас слава преподобного Сергия, пережившая века и охватившая концы мира. Вспомним же, братие, что мы стали причастниками сего научения не по своим заслугам, а по милости Божьей, данной нашему народу и сокрытой от других народов, не слышавших о Христе и во тьме пребывающих. Вспомним, что хоть свет жизни, который ныне так ярко горит пред нашими очами, есть дар благодати, и оценим милость Господню к нам, открывающуюся в том, что, по молитвам Его Угодника, народ наш не отступил от истинной Церкви, и примем к сердцу своему слова Пророка: Се Господа Бога твоего небо и небо небесе, земля и вся, елика суть на ней: обаче отцы ваши произволи Господь любити я и избра семя их по них вас, паче всех язык в день сей. Господа Бога твоего да убоишися и Тому Единому послужиши и именем Его клянешися. Той хвала твоя и Той Бог твой, иже сотвори тебе великая и славная сия, яже видесте очи твои (Втор. 10: 14,15, 20, 21). Аминь.
Слово при открытии памятника Императору Александру II14
Аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит (Ин. 12: 24)
Мы собрались в сей св. храм, чтобы предварить молитвой гражданское торжество града нашего, устроенное в память почившего в Бозе Государя Александра Второго. Да будет память его по слову Писания «как состав фимиама, приготовленный искусством мироварника» (49:1), и да славится жизнь его и кончина его на стогнах градов и в домах сынов народа нашего; но здесь в доме Божием, в доме молитвы и просвещения духовного, направим свое внимание на ту сторону воспоминаемых событий, которая может служить к нашему научению.
Недолго придется нам ее отыскивать: собственная совесть наша уже шепчет каждому из нас два всем понятных, два страшных для русского человека слова: первое марта.
Давно совершилось позорное для всей земли нашей цареубийство и, однако же, каким тяжелым, но постоянно новым укором поражает нашу душу память сего злодеяния всякий раз, когда мы бросаем взор на наше историческое прошлое. Мрачность этой картины усиливается именно потому, что по общему сознанию современных мыслителей преступное событие, столь сильно потрясшее сердца русских людей, не стояло, однако, вне связи с настроением тогдашнего общества, и хотя представилось ему горестным, ужасным, позорным, однако не было для него совершенно чужим, совершенно случайным, единичным делом, но произросло на русской ниве, как колючий ядовитый терн среди многих других негодных злаков и плевел, насажденных врагом, который воспользовался греховным усыплением общественной совести.
Об этом-то усыплении и должно нам подумать, братие, в сей день, посвященный воспоминанию славного царствования и мученической смерти незабвенного Государя. Как ни тяжела сия всенародная исповедь, но соединенная с искренним покаянием да облегчит она безысходную печаль русских людей при взирании на созданный художниками облик благостного Государя, которого не могла сохранить от руки убийцы земля его, погруженная в греховный сон и самозабвение.
Правда, по-видимому, нельзя назвать временем духовного усыпления первый период воспоминаемого царствования, те шестидесятые годы, которьши многие и поныне любят хвалиться, как временен всеобщего одушевления, временем живым и деятельным, исполненным гражданских подвигов земских деятелей и высокими, самоотверженными стремлениями учившегося в то время юношества.
Не будем и мы отрицать добрых сторон того времени, пожалеем вместе с его сынами об утраченной впоследствии живой общественности, искренности и бескорыстных стремлениях, но все-таки предложим и им согласиться, что именно тогда положено было начало тому нравственному опьянению и растлению, которое в своем дальнейшем развитии создало безобразную секту динамитчиков.
Пусть были искренни и чисты тогдашние свободолюбивые и человеколюбивые стремления, но нельзя отрицать и того, что всю правду и человеколюбие хотели тогда воплотить в учреждениях внешних, заботились о внедрении их лишь в содержании законов и в общественном строе, а важнейшее условие для процветания, как этих, так и всех прочих духовных благ, было забыто, забыто и даже отвергнуто. Разумеем внутреннюю жизнь человека, жизнь нравственной личности. Не с тех ли именно пор русские люди начали уподобляться нашим иноверным соседям по тому внешне-законническому, бессердечному настроению, при котором человек заботится лишь о том, чтобы всякий отдельно взятый поступок его не был нарушением точных и ясно определенных законов условно-просвещенного общества, а о чистоте совести своей, о смягчении сердца, об искреннем обсуждении своих внутренних побуждений совершенно забывает. Да, забыло о сем наше общество, увлекаясь блестящими картинами нового облагороженного строя жизни, забыло, отдав свое сердце и свой ум изысканию и установлению справедливых порядков внешних и, возгордясь ими, как некогда – Ахав или Навуходоносор своими блестящими учреждениями. Сколько, действительно, отважной похвальбы себе слышим мы от представителей того времени, каким насмешливым презрением стали они клеймить все прошлое нашего отечества, не разбирая худого от хорошего и даже потеряв способность понимать последнее.
Сначала, т. е. во время возбуждения общественной жизни шестидесятых годов, это увлечение не было еще сознательно преступным и порочным: оно скорее напоминало неудержимую резвость подростка, забывшего о послушании своим родителям. Но вот проходит первый пыл увлечения, новые порядки жизни, т. е. крестьянская воля, суд присяжных и земство, перестали быть увлекательными новостями, пришло время собирать плоды нового посева, пришли семидесятые годы, и что же? Оказалось, что грешная и лукавая душа человека, оставленная без испытующего внимания и упражнений совести религиозной, быстро начала подменять под благородные учреждения общественной жизни самые низкие, самые гнусные побуждения.
Журналы и газеты наполнились оглаской того, как полномочия частных торговых учреждений, земских деятелей, присяжных поверенных и других человеколюбивых профессий стали средствами лихоимства, наглых обманов и посягательств, наконец, жестокости и человекоубийства, как воспитание, проникнутое духом свободы, но не снабженное нравственным содержанием, повергло юношество в ранний, утонченный и гибельный разврат, безверие, кощунство и отчаяние.
И вот, среди этого общественного развращения, явившегося, хотя неожиданным, но неизбежным плодом шестидесятых годов, исторгавших последние корни духовного церковного склада русской жизни, среди уже не искреннего, а лицемерного провозглашения слов человеколюбия и равенства, воспитались разочарованные, озлобленные, исполненные ненавистью ко всему и с детства развращенные мрачные исчадия духа человекоубийства, жаждавшие крови, чтобы отмстить за свое собственное нравственное уродство, за свои обманутые надежды, и нашедшие дозволение своему зверскому настроению в диких идеях социализма.
Так воспитались многочисленные исполнители ужасного преступления, так оправдали они предсказание великого писателя, уподобившего их гадаринским свиньям, в которых вошли все бесы, овладевшие на время человеком, под коим сей писатель разумел русский народ. Оправдалось предсказание это в том смысле, что страшное падение этих несчастных сынов проклятия, проявившееся в их отвратительном безумном злодеянии, действительно образумило русскую землю, русское общество. Образумило, но какою ценою? Ценою Царя-Благодетеля, Царя мира и прощения, Царя милости и просвещения. Образумило, но о, если б, действительно исцелило! Тогда бы и эта драгоценная кровь, и эта щемящая, мучительная память о ней была бы и жертвой ненапрасной и наказанием, умягчаемым сладостью духовного возрождения. Но в том и заключается вся горечь этой утраты, вся свинцовая тягость воспоминаний, что одержимые духовными недугами, хотя и образумились в значительной степени, но еще далеко не исцелились; хотя поняли глубину своего падения и преступность своего удаления от завещанной нам церковью и предками жизни по внутреннему человеку, но все-таки не нашли и не находят еще в себе силы, чтобы воротиться, подобно блудному сыну, к отеческому завету, чтобы не на словах, а на самом деле зажить новою жизнью в преискреннем союзе с церковью и забытым народом.
Правда, после семидесятых годов настали восьмидесятые и девяностые, когда стало принято говорить о великом государственном значении церкви и религиозного воспитания, о гибельности безверия и свободомыслия. Но, увы! Говорящие так по большей части страдают тем же, чем и отцы их: они воплощают восхваляемые начала в учреждениях внешних «сердце же их далече отстоит от Мене, всуе же чтут Мя», так сказал бы о них Господь наш. До того расслабло сердце современного человека, что ни искренно чувствовать не хочет он того, что признает умом, ни жить так, как чувствует сердце. И вот, все остается прежнее: прежняя холодность к нуждающимся и страдающим, прежняя ненасытимая жажда удовольствий и увлекающая борьба неукротимых честолюбий, прежнее развращение нравов, спокойная, самодовольная леность богатых при озлоблении, зависти бедных, вот содержание наших общественных нравов.
Тяжело не знать истины, но не тяжелее ли, зная ее, не находить в себе силы ей следовать?
И это ты, ты святая Русь, достояние князей, оканчивавших дни свои в монашеской схиме и в сонме мучеников от руки язычников-татар! Ты, освященная подвигами святых – духовных вождей твоего народа, предмет удивления иностранцев, о которой сказано, что Христос родился в Вифлееме, а живет в России? По-прежнему воздух над тобою оглашается церковными трезвонами и наполняется молитвенными гимнами; по-прежнему стези твои попираются тысячами тысяч паломников-богомольцев, по-прежнему простецы из сынов твоих, оканчивая дни земного странствия, спокойно и торжественно переходят в загробный мир, как достойные благоговейного преклонения, великие духом философы.
Отчего же лучшие из сынов народа твоего, наученные мудростям всех стран и обогащенные воспитанием и роскошью, исполнены духа иного, и либо пренебрежительно отвращаются от твоих заветов, от твоих святынь, либо издалека простирают к ним неуверенные, бессильные руки? В них нет прежней продерзостной самоуверенности.
Отеческое достояние истрачено уже до конца блудным сыном; познал он пагубность своего удаления; видит теперь, что и познание, само по себе, бессильно вернуть его к жизни. Он пленен страстями и леностью, видит грозящую погибель и сидит в, бессильном пока, раздумьи. Каков будет исход сего раздумья? Последний ли порыв отчаяния или сокрушенное покаяние и последующий затем медленный и долгий подвиг нравственного отрезвления? Поймет ли русское общество, сознавшее нравственное бессилие естественного человека, что чистота совести, совершенство добродетели достигается не порывом, не единичным подвигом, но смиренных созиданием своего внутреннего человека, что жизнь есть крестный подвиг не в смысле отдельных героических поступков, а в смысле том, чтобы незримому для человеческих похвал постоянно созидать в тайнике сердца своего совершенство добродетели, немыслимое без веегдашнего общения со Христом и поучения Его слову?
Или наоборот – прозрение, не сопровождаемое бодростью духа, повергнет его в отчаяние, сугубый разврат и самоубийство как древних римлян, вот о чем спрашивает нас наступающее новое столетие, спрашивает нас тень убитого Царя, и, воздвигнутый ныне, его памятник. Вот о чем спрашивает нас тень его усопшего царственного сына, учившего нас примером жизни своей тому, чему научил нас державный отец его своею мученической кончиной.
Ответ на эти вопросы в совести каждого из нас. И если наше общество, научаемое явными делами Божественного Провидения, наконец, обратится к своему внутреннему человеку и через то возвратится к жизни своего народа и к служению ему, согласно не только общественному призванию каждого, но и в добровольных подвигах благотворения то «приидут времена отрады от лица Господа» (Деян.3:20). Тогда только и великие преобразования царствования Александра Второго воссияют во всей своей славе, ибо к братолюбивому учреждению прибавится братолюбивый дух и уже никто не посмеет, как ныне, принижать их во имя охранительных начал.
И если где-нибудь, хотя в одном уголке земли нашей, настало бы искреннее нравственное возрождение, то оно примером своим, подобно очистительному огню, пронеслось бы по всей стране, и тогда бы сбылась вторая часть уподобления нашего отечественного писателя, т. е. вся Русь, как исцеленный бесноватый, села бы при ногах Спасителя, одетая в одежду соответственных ее духу человеколюбивых учреждений воспоминаемого царствования, а сам великий виновник этих последних благословил бы нас из того, лучшего мира и, со свойственным его царственному сердцу самоотвержением и всепрощением, благословил бы и скорбную жизнь свою, и мученическую свою смерть, послужившую духовному просветлению отечества во исполнение слов Евангелия: «Аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит». Аминь.
Слово в день священного коронования их Императорских Величеств.15
В настоящий час сердце всякого русского человека стремится к сердцу России и, преодолевая пространство, переносится в тот священный храм, где ныне совершается венчание на царство нашего возлюбленного Государя. Мы с таким же нетерпением ожидаем быстролетной вести о благополучном совершении этого венчания, с каким любящая невеста – своего венчания с избранником сердца. Такие чувства любви, радости и нетерпеливого ожидания разделяют все истинно русские люди; но для того, чтобы чувства эти, внушаемые знаменательным событием, тверже укоренились в душах наших и могли бы являться для нас неложным руководством в нашей гражданской жизни, постараемся осветить сознанием. сознательным размышлением о значении переживаемого ныне радостного дня.
Некоторые явления, сопровождающие низведение даров Святого Духа на наших Государей в ХІХ-м веке, подобны тем, при которых совершилось облагодатствование вселенской церкви на все века во дни Пятидесятницы, ныне воспроизводимые в наших богослужебных песнопениях. Правда, тο было событие, по силе своей единственное в истории вселенной, и в этом отношении ни с чем несравнимое; однако мы не однажды встречаем повторение хотя бы некоторых его сторон. Так, в той же книге Деяний Апостольских мы читаем, что и дар языков, и необычайная сила слова, и чудесные знамения, подобно дню Пятидесятницы, давались многим обращенным после их крещения, а иногда даже и до крещения. Во дни священного коронования государей российских не открывается, правда, дар языков, не бывает и дыхания бурна, но совершается иное, знаменательное и в настоящий век единственное явление, несколько напоминающее святейший день первой христианской Пятидетятницы. Именно в тот день, пятидесятый по воскресении, Дух Святый даровал апостолам такую полноту веры и любви, что они, желая всю вселенную обнять этою любовью и всех привести к истине, превзошли законы естества и, неученые, вдруг заговорили на всех языках о величии Божием, о Спасителе, о покаянии.
Встрепенулись многочисленные народы, наводнявшие тогда священный град и, оставив дела свои, в ужасе сбежались к дому, где собраны были проповедники Евангелия. Одни умилялись, каялись и возрождались к новой, вечной жизни; другие, в бессильной злобе против истины, старались клеветами осмеять Божественное чудо, но самою злобою своею свидетельствовали, что на земле совершилось нечто великое, беспримерное и святое. Все объединились в чувстве ужаса и изумления: откуда явилась та сила, которая сливает в одно славословие Богу разделенные враждою народы? Дивляхуся вси и чудяхуся, глаголюще друг ко другу: не сели вси сиu суть галилеяне? и како мы слышим кийждо свой язык наш, в нем же родихомся?…. слышим глаголющих их нашими языки величия Божия?… что убо хощет сие быти (Деян.2:7–12).
Ныне в наш царствующий град тоже сошлась вся вселенная: представители не только европейских держав, но и всех частей света, влекомые не столько правительственными соображениями, сколько таинственным, быть может, неясно даже сознаваемым чувством, смутно вещающим им о величии, о нравственной силе православной России, со всех концов мира стекаются в древний, тесный храм Успения, и одни – с живейшим сочувствием, другие – с боязливым недоумением взирают на ту беспримерную в современном мире силу любви, которая из ста миллионов русских сердец теснится к сердцу одного человека, смиренно преклоняющего колена пред Живоначальною Троицею и удостоверяющего свою мать – святую церковь и своих детей – русский народ в искреннем исповедании истин православной веры. «Что убо хощет сиe быти?», – спрашивают друг друга эти народы. Что значит, что миллионная толпа с ревнивым нетерпением ожидает видеть своего Царя и когда увидит, то слезы радости прерывают ее восторженные крики; чужие люди бросаются друг другу в объятия от умиления о совершившемся; враги прощают друг друга; всю вселенную заключить в объятия готов русский человек в день сей, когда лицезрение священного торжества, или даже одно известие о нем пробуждает в его сердце всегда ему присущее, хотя обыкновенно дремлющее, убеждение о близости Бога к нашей святой стране, о ее призвании являть миру образ Христов, о ее прежних судьбах, исполненных скорбей и слез, и кровей, но не напрасных, а очистительных, возводящих людей к совершенству, к примирению, к всепрощению и спасению вечному.
Да, когда русские люди видят Царя, окруженного беспримерным на земле величием, но не на земную силу опирающегося, а принимающего власть свою и силу свою от благодатного благословения Божия, по молитве святителей церковных; видят Царя, исповедующего мир, и правду, и любовь: то они забывают все печали жизни своей, свои лишения, свои общественные неправды, от глаз их отнимается покрывало и они, в духовном восторге, созерцают перст Божий, ведущий их, вот уже девять веков, путем страданий к славе и силе, путем подвига к верности святой вере и к надежде вечного блаженства на небе. Они сознают тогда, что важнейшее условие к нравственному развитию народа и к прочности его учреждений заключаются не в завистливом стремлении разделять себе власть, выхватывая ее затем друг у друга в постоянной междуусобной борьбе партий, а в том, чтобы окружить носителя власти любовью, чтобы вручить его самого не ревнивому надзору честолюбцев, а всесовершающей благодати Божией. Так происходит таинственное сочетание Царя со своим царством. Становясь отцом ста миллионов не подданных только, но – сынов, являясь Царем не людей только, но и – сердец, русский Государь должен испытывать такое же таинственное возрождение, как женщина, когда она становится матерью детей. И если подобное возрождение испытывали даже те государи наши, которые с детства были воспитаны иностранцами и знакомились с народом своим уже на царском престоле, то насколько глубже и сильнее переживается оно в Государе Николае Втором, обозревшем свое Отечество от Тихого океана до Атлантического и обнаружившем чувства необыкновенного человеколюбия и сострадания с первых дней своего воцарения. Вот это-то таинство единения ста миллионов сердец в одном сердце, это-то могучее обнаружение нравственных сил и веры народной, происходящее в день ниспослания благодатных даров на Царя Русского, исполняет, иногда против воли, сочувственным страхом сердца съезжающихся иностранцев, и тем еще более приближает событие сегодняшнего дня к воспоминаемому ныне церковью дню Сошествия Святого Духа на апостолов. Ни в одном народе мира не происходит ничего подобного, а в народе русском единение это утверждается все больше с каждым царствованием. Впрочем, мы будем указывать на это явление не для того, чтобы превозноситься пред прочими народами и унижать их, а для того, чтобы с большею надеждою молить Господа, да приложит Он к святому дню сему еще одну черту того великого библейского события, которое воспевается церковью, именно, да расположит Он сердца народов, созерцающих в нашем торжестве нравственную мощь России, к тому, чтобы и они начали усваивать основания этой мощи, т. е. преданность Богу, подвиг самоотречения и истинную веру Евангелия, неврежденно нами сохраненную. Да обратит он к истине и сердца тех отщепенцев отечества, которые, подобно богохульным фарисеям, готовы над ним издеваться; дабы и они, созерцая дела Божии в день сей, вместе со всеми нами, умилились сердцем, как те три тысячи мужей иудейских и, вместе с нами же, приняли в сердце глагол апостола: «покайтесь…. и получите дар Святого Духа, ибо вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш» (Деян.2:87 – 89 ст.). Аминь.
Слово в день Святителя Николая и тезоимства Государя Императора, произнесенное в Казанском кафедральном соборе 6 декабря 1895 года16
«Входяй дверми пастырь есть овцам. Сему дверник отверзает и овцы глас его слышат» (Ин.10:2,3).
Этими и дальнейшими словами Господь наш определяет свойства не только истинного пастыря, но и добрых овец, ибо не все овцы следуют за добрым пастырем, как и за Христом пошли далеко не все иудеи. «Вы не верите», – говорил им Господь: «ибо вы не из овец Моих, как Я сказал вам» (Ин. 10:26). Добрых пастырей Христовых, с которым св. церковь относит слова сей притчи, было, и есть, и будет очень много, но немного овец следовали за большинством из них, так что подвиг пастырский, подвиг святителей Божиих, по большей части, был подвигом сиротства, терпения, изгнания. Такая участь постигала многих великих учителей вселенной, заменяя их кратковременную (при жизни их) славу, напр., св. Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Максима Исповедника, Филиппа Московского, Германа Казанского. Их современники в лице знатнейших и сильнейших были «не от овец Христовых» и потому не шли за посланными от Него пастырями.
В наш маловерный век еще неохотнее идут словесные овцы к своим пастырям, хотя и не святым, но все же искренно преданным вере евангельской, осуждая последних за присущие человекам слабости. Не радят они и о почитании пастырей святых, хотя и усопших, но молитвенно пребывающих с живущими на земле. Разве только простолюдины, да уцеломудренные скорбями женщины и старцы прилепляются душою к памяти святых, а обычный человек нашего времени почти разорвал уже свою духовную связь с историей св. церкви, так что и весь месяцеслов святых, содержавшийся целиком и безошибочно в памяти наших предков, для сынов истекающего столетия теряет свое возвышающее значение.
Но вот настает день Святителя Николая. Какая-то непонятная сила вливает в сердца жажду молитвы; пустеющие храмы с избытком наполняются богомольцами; все чувствуют в душе своей христианский праздник, т, е. торжество веры, любви, примирения и прощения. Исчезает обычная сухость настроения; сын западнического просвещения перестает чуждаться молящегося простолюдина; он даже ощущает внутреннее желание побыть истинно православным, русским; усваивает в сей день давно покинутые им обычаи отеческого благочестия: подаст бедному, поставит свечу, приложится к образу, не с брезгливостью, не с видом снисхождения, но с оттенком сердечного умиления, смутно чуя, какое величие любви и святости содержится в жизни пренебрегаемой им церкви. Что чувствуют в сей день простолюдины, эти постоянные гости Божественной вечери, собираем не Его слугами на распутиях и стогнах и халугах (Лк. 14:23)? Вместо ответа довольно будет предложить вопрошателю стать около иконы Св. Николая в храме, чтобы видеть море слез и целую бурю молитвенных воздыханий, увидеть проявление той силы, которая хранила и будет хранить святую Русь незыблемую в ее нуждах, скорбях, искушениях и падениях.
Но почему же эта сила так мощно проявляется в день Святителя Николая? Почему этот угодник Христов и именно в русской земле прославился паче причастник своих? В чем заключается тайна его воздействия даже на маловерные души, сокрушаемые умилением пред его памятью, как ледяные глыбы под лучами весеннего солнца? Что это за великий пастырь, которому готовы повиноваться даже те овцы, что не суть от двора Христова?
Понять эту тайну можно через рассмотрение свойств жития Святителя по сравнению его с житиями других угодников. То были, по большей части, мужи скорбей, мужи подвига мученического или отшельнического, или же мученики человеческой неблагодарности и ненависти. Им давно сказал Господь, что будут они ненавидимы всеми за имя Его; да и самую намять о них Он нам оставил для совершенствования в терпении, в крестоношении, да «и мы толик имуще облежащ нас облик свидетелей,… терпением да течем на предлежащий нам подвиг» (Евр.12:1).
Не было чуждо скорбей и житие Святителя Николая; не было оно исполнено роскоши или веселья; напротив, история сохранила нам повествование о его посте, бдениях, трудах и вообще суровом образе жизни. Но все же, эта жизнь пребывала подвигом победы, побеждающая любовь – вот отличительное свойство сего, исполненного чудотворений, приснопамятного жития. Законы природы уступали силе его любви; буря морская стихала по его слову; пространственные ограничения исчезли по его желанию, и что всего непонятнее – человеческая ожесточенность смягчалась под влиянием его заочного чудодейственного внушения. Одним словом, всякий подвиг любви, который принимал на себя Святитель, приводился в желаемому завершению вопреки законам общественной жизни и даже самой природы.
Очевидно, что Господь, прославляющийся в скорбях других святых угодников, благоволил прославить Себя во Святом Николае радостью побеждающей любви. Раскрывая нам Свой закон, как учение креста и лишений, Господь открывает нам через сего Святителя, что этот путь креста и лишений, есть, в то же время, путь духовных радостей, путь победы, путь торжествующего братолюбия и прощения. Премудрое попечение Божие о спасении нашем не замедляло оправдаться, ибо вот все мы видим и подтверждаем, что это прославление победы Его во святом угоднике покорило даже холодные сердца современников наших и всех объединило не только в его прославлении, но и в некотором усвоении его духа, что особенно ценно в наш греховный век.
Во времена прошедшие сердца всех христиан привлекались и к подвигам отшельников и к мученичеству страстотерпцев; нынешним христианам эти кресты кажутся слишком суровыми и страстными; лишенные всякой ревности к Богу, многие из нас не решаются и приблизиться к памяти мучеников и преподобных. Знают они, что милость и прощение обретет всякий кающийся, но на самое покаяние нет у них решимости, а входить в храм «с двоящимися мыслями» (Иак.1:8), они не дерзают, и потому замыкаются в собственном своем ожесточении, не надеясь на победу в себе добрых чувств над злыми. И как часто случается, что пренебрежительное кощунство русского человека над верой и молитвой есть лишь прикрытие глубокого презрения к себе, к своему нравственному бессилию, к своим падениям. «Пусть спасаются люди подвига и самоотречения, а мы, преданные честолюбию и чувственности, какие богомольцы?». Так думают о себе эти люди. Но вот приходит сегодняшний день, когда Господь и для них находит средство надежды и умиления, день торжествующего милосердия. Конечно, люди эти, называющие себя образованными, по большей части и не знают ни жития, ни свойств духа Святителя Николая, но вид торжествующего народа воскрешает в их сознании целостный облик православного благочестия, прощающего, смиренного, надеющегося.
Они видят, как грешнейшие из сынов народа русского в сей день озаряются надеждой, что св. Николай, столь дерзновенный предстатель наш у небесного престола, не пренебрежет и малым вздохом нашей покаянной молитвы, не отринет и скудной милости, приносимой хотя бы и не совсем чистыми руками. Всякая скудость наша восполняется духовным богатством Святителя, всякая борьба, обращенная к его помощи, почерпает от него силы к победе. Вера в эту победу так сильно проявляется в сей день в сознании народном, что невольно охватывает собою и сынов западнического воспитания, соединяя их в общей молитве. Радуются ныне сугубо люди благочестивые, проходящие подвиг борьбы и поста; утешаются скорбные душою меньшие братья Христовы; ликуют вместе с ангелами ревнители славы Его на земле, убеждаясь, что не всегда и не везде святая любовь будет встречаема ненавистью, милосердие – покрываться неблагодарностью, неправда – торжествовать, порок – оставаться необличенным.
Потому так и любят русские люди икону Святителя Николая с мечом и церковью в руках, что в ней изображается их надежда на торжество истины, веры, любви и прощения. Это не торжество силы, не казнь еретиков, не избиение врагов, чего всегда домогались латины, но торжество правды прощающей и через то побеждающей. Поэтому неправы неразумные ругатели русского народа, вышедшие из ложесн его, но не бывшие от него (1Ин. 2:19), когда они утверждают, будто русские люди понимают веру Христову лишь как тупое терпение, да ожидание загробного возмездия, а на настоящую жизнь смотрят чрезвычайно мрачно, как на царство сплошного зла.
Конечно, русские люди, как истинные последователи евангельского учения, чужды тех неразумных надежд своих ложно-просвещенных руководителей, в силу которых последние думают, будто некогда на земле будет рай, исчезнет грех и останется только счастье и добродетель. Справедливо и то, что народ наш, согласно с действительностью и словом Божиим, помнит, что мир лежит во зле, но он знает, что зло, постоянно возникая в сей жизни, постоянно же бывает и побеждаемо, обличаемо, казнимо. И он никогда зла не называет добром, не поклоняется ему, не хвалит его, как это часто делают люди образованные, но веруя в увенчание добра и истины, поклоняется мученикам истины Христовой, благоговеет пред ее крестоносцами, жадно отыскивает добровольных страдальцев – подвижников, и утешается духовным обликом Святителя Николая, веруя твердо, что его победоносная мощь призывается в молитвах, и поныне является решительницею борьбы добра со злом, одолевая последнее и прославляя первое.
Впрочем и помимо этого и прочих небесных утешений при виде зла, часто торжествующего в жизни, народ русский имеет утешение и на земле. Окружая благоговейным чествованием подвижников и страдальцев, а также – носителей благодати Божией и церковных полномочий, народ русский чтит и любит еще одного человека, в котором всегда олицетворяет торжествующую правду, торжествующую любовь и милосердие, соединенное уже не с нравственною только, но кроме того – и с внешнею силою и величием. Этот человек есть белый, православный царь, день Ангела которого мы ныне празднуем вместе с памятью Святителя Николая. Совпадение это поистине знаменательное, ибо какое место Св. Николай занимает в духовной жизни народа и общества, такое же занимает у них представление о царе русском в жизни общественной, гражданской – представление о милости и правде и их победе. Здесь опять общество сходится с народом в единодушии и единомыслии.
Благодаря Создателю, русские государи, являя себя отцами русского народа, даже в наш век раздвоения русской жизни, всегда помнят о том священном жребии торжествующей правды и милосердия, который дан им рукою Промысла, который удаляется им сознанием народа. Когда этот венец добра и правды 15 лет тому назад соединился со столь драгоценным венцом мученичества, то любовь народа к царям своим достигла еще высшей, дотоле небывалой силы. Всякая общественная беда или неправда находит в сердце народном примирительный отклик при одной мысли, что если царь узнает об этом, то неправда истребится, и правда снова восторжествует. Усилившееся просвещение и гражданственность, вопреки надеждам республиканцев, вопреки растлевающему влиянию разных преступных радетелей гибели нашего отечества – явились только средством к большей и большей преданности к престолу, так что и самые убогии жилища простолюдинов украшаются хоть незатейливыми, но глубоко трогательными картинами, изображающими то царя, то всю царственную семью, то прежних монархов, почивающих во гробе с иконой на груди.
Новое царствование, подобно прежним, спешит навстречу любви народной и призывает знатных бояр и просто достаточных представителей его идти на помощь к бедным труженикам. Учреждаемые ныне Царем и Царицей Дома Трудолюбия, начало которым положено было раньше любимейшим духовным пастырем народа, призывают и нас, братие, присоединиться в этом делу правды и любви, делу, которое, при правильной постановке, будет лучшим, чем милостыня отцев наших, хотя святая по своим побуждениям, но нередко напрасно питавшая тунеядцев. Поистине это будет дело торжествующей любви, той любви, которою прославился в народе нашем Святитель Николай, ныне озаривший наши сердца молитвенным умилением.
Это будет одно из тех многочисленных дел, коим поствятив себя, русские образованные и богатые люди могли бы найти себе объединительный мост с народом, от которого они оторвались, могли бы найти оправдание своим, пока еще праздным заявлениям, о том, что евангельская вера требует не молитвы только, но и дел любви, могли бы найти, наконец, мир и истинное святое счастье, которого они так много и тщетно ищут, и которое для них-то именно, одаренных влиянием и богатством, так доступно в делах милосердия, соединенного с любовью. И если слабы наши увещания их к такому подвигу, то да поможет им наш всеобщий объединитель сердец в любви и вере, Святой Николай Чудотворец, от небесных кругов надзирающий наше молитвенное собрание.
Тайна новой жизни, открытая в день крещения.
Слово на Богоявление17
«Днесь небесе и земли Творец приходит плотию на Иордан крещения прося, безгрешный, да очистит мир от лести вражия».
Каким образом, братие, крещение Господне может освобождать мир от обольщения? Мы слышим из установленных в нынешний день чтений пророческих, что смирившийся в крещении Своем Спаситель открыл новую жизнь миру, новый путь, идя по которому, ученики Его: «Не заблудят. И не будет тамо льва, и иже зверей лютых взыдет нань, ниже обрящется тамо: но пойдут по нему избавленнии и собраннии от Господа, и обратятся и приидут в Сион с веселием и радостию, и веселие вечное над головою их; хвала и радование, и веселие постигнет их; отбеже болезнь, печаль и воздыхание» (Ис. 35).
Отсюда видно, что путь жизни, открытый нам подвигом крещения Христова, доставляет идущим по нему и внутренний мир в их жизни личной, и благоустройство или счастье в быту общественном. У ветхозаветных мудрецов было справедливое убеждение или, вернее сказать, откровение о том, что пока сам Бог не ниспошлет на землю Духа Своего, пока не придет от Него Примиритель небесный, до тех пор никакие усилия мудрости, ни власти, ни богатства не исправят устоев общественной жизни, ни личному сознанию не дадут примирения с совестью никакие человеческие добродетели. Так, мудрейший из людей, царь Соломон, признал во дни старости своей, что только внешний облик жизни мог он изменить, а ее внутреннее содержание осталось исполненным той же несправедливости и злобы, как раньше. Видел я – говорит он: «место суда, а там беззаконие, место правды, а там неправда (Ек. 8:16). И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем, и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их сила, а утешителя у них нет» (4,1). Прилагал сей богопросвещенный дар всю свою мудрость, чтобы исправить жизненное зло, но решил перед концом своим, «что кривое не может сделаться прямым и чего нет, того нельзя считать» (1,15). Предприятия мудрецов и искателей общего счастья или, хотя бы, осмысления своей личной жизни остаются суетой и томлением духа; жалкий человек не может стать выше своей страстной рабской природы; общественная жизнь, исполненная зла, не поддается человеколюбивым преобразованиям друзей человечества, но с постоянством и упорством бурной реки сокрушает на неуклонном пути своем всякое стремление отклонить ее к добру и истине; она вечно повторяет усвоенные ей законы бытия и «нет ничего нового под солнцем: что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться» (1, 9).
Такое печальное состояние мира, отвергшегося от благодати Божией, длилось до пришествия Христова, до сегодня празднуемого события Его явления. Ныне открыт путь истины, ныне исполнилось пророчество Исайи о том, что некогда окончится неисправимость кривизны житейской, признанная Соломоном: «кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими. И явится слава Господня и узрит всякая плоть спасение Божие» (Ис. 40:4), ибо явилось, как говорит св. Григорий, единственное новое под солнцем, чего напрасно искал Екклесиаст в естественной жизни.
Явился Утешитель угнетенных, ибо мы слышали, как Церковь уверяет вас в исполнении днесь св. пророчеств: укрепите ослабевшие руки и утвердите колена дрожащие. Скажите робким душою: не бойтесь, вот Бог ваш, приидет отмщение, воздаяние Божие. Он приидет и спасет вас. Тогда откроются глаза слепых и уши глухих отверзутся. Тогда хромой вскочит, как олень, и язык немого будет петь, ибо пробьются воды в пустыне и в степи потоки (Ис. 35:3 – 7).
Нужно ли говорить, братие, о том, что слова сии исполнились и исполнятся на истинных последователях Христовых? Конечно, вы читали в книге Деяний Апостольских, что: «все верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность и разделяли всем, смотря по нужде каждого. И каждый день единодушно пребывали в храме, и преломляя по долям хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога п находясь в любви у всего народа» (2: 44–47).
Такую-то блаженную среди гонений внешних внутреннюю жизнь принес сегодня Господь обществу последователей Своих вообще и сердцу каждого из них в частности. Какую же тайну открыл он нам в день сей? Чему именно научил нас? Явлением ли св. Троицы просветил нас? Конечно, это великая и святая истина, но она и раньше раскрывалась людям, в Благовещении, а впоследствии, уже не одному Крестителю, но многим сообщалась в прощальной беседе и в Пятидесятницу. Или, быть может, день Крещения велик потому, что он был началом проповеди евангельской? Нет, за ним ведь следовало 40-дневное уединение.
Велик он, братие, потому, что ныне Господь открыл тайну возрожденной, новой жнзни, тот дух ее, которого никогда не знал естественный мир. Эта тайна, этот дух есть дух самоуничижения и смирения, исполненного любви. Смотрите, насколько он противоположен духу мира: деятель мирской, выступая на дело свое, прежде всего, старается заявить о своих достоинствах, о своих правах; он спешит убедить всех в том, насколько он далек от людей злых и невежественных, насколько близок к людям уважаемым.
Затем, если он принадлежит к тем немногим, которые желают служить благу ближних своих, он обращается к ним, как учитель ли или ученый, или правитель, даже, как отец семьи своей, все-таки всегда сверху вниз, с постоянным сознанием и напоминанием своего превосходства, своего добровольного подвига, приближающего его к людям, ниже его поставленным в умственном или нравственном, или общественном положении. Конечно, если б эти последние всегда со всею ясностью разумели свою духовную пользу, то подчинялись бы и таким научениям, лишь бы были они разумны; но в том-то и заключается главная помеха к общему и личному благополучию и совершенствованию, что в сердцах человеческих глубже всех прочих чувств коренится гордость, ради которой люди готовы бывают отвернуться от разумнейшего предостережения, отвергнуть очевидную пользу, лишь бы не подчиняться другому человеку, лишь бы не уступить своего предубеждения, не показать своего предпочтения правды ближнего перед своею неправдой. Вот почему они ненавидели мудрых преобразователей, изгоняли ученых, отвергали открытия: пред ними вся польза нововведений затенялась личностью деятеля, поступиться собой пред другим препятствовала им естественная гордость.
Что наблюдается в жизни общественной, то же происходит и в жизни личной. Первым условием нашего внутреннего исправления должно быть окаивание себя, признание своего глубокого падения, своего нравственного безобразия, как это сделал приточный мытарь и блудный сын. Но и этого не хочет исполнить гордый человек, он всегда старается оправдывать себя, признать лучшим, чем другие, он создал себе мерзкие божества, вреднейшие, чем всякие Ваалы и Асхарты, и назвал их благородною гордостью, благородным самолюбием, чувством собственного достоинства, личною честью. Он намеренно закрывает глаза свои пред своими пороками, а потому и остается в плачевном положении того недужного, который считает себя здоровым, или слепца, почитающего себя зрячим.
И вот, когда в таком ослеплении и горделивом взаимном отчуждении коснели все люди, когда мудрейшие из них торжественно признали бессилие всяких средств к умиротворению и усовершению жизни, и только сыны народа Божия, сохранявшие еще жажду исправления, окружали священного пророка в пустыне, спрашивая его: «Что нам делать»?; в эту годину печали и тьмы явился свет смирения Христова. Он не пошел к величавшимся земным владыкам и ложным мудрецам, но стал среди этих паломников пустыни и преклонил главу свою пред Крестителем, как бы нуждающийся в очищении. О, люди! Как бы говорил Он: не бойтесь призвать себя ничтожными, павшими; не превозноситесь один пред другим, не заявляйте о своем превосходстве ко взаимному досаждению. Смотрите, Я – святой и предвечный Сын Божий, которого присно воспевают серафимы, Я не только не гнушаюсь вашего общения, но готов быть признан за подобного вам искателя очищения! Идите же за Мною к проповеднику покаяния, а потом придите во Мне «и научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11:29).
При таких словах, братья, поднимается наше сердце: оно уже не влечет нас на борьбу, на отстаивание себя пред Тем, кто заранее Себя унизил пред всеми, Кто не укоряет вас Своим превосходством, Кто «без огня изваряет и назидает без сокрушения». Мы с отвращением выбрасываем застарелую в нас гордыню, взирал на Божественный Его Лик, преклоненный под руку раба, и сразу проникаемся ощущением новой жизни. Как лодка, освободнвшаяся от тяжелого груза, свободно возносится дух наш над житейской борьбой. Мы не боимся за каждый шаг нашей жизни, не боимся, что нас не укажут, обойдут, осмеют. То сочувствие ближним нашим, которое робко пряталось за это опасливое самолюбие и, быть может, ни разу еще не могло обнаружить себя, теперь беспрепятственно распростирает свои братские объятия к людям.
Наша вера в Бога, которая прежде проникала нас почти враждебным страхом за свое будущее, теперь, освободясь от стеснявшей ее гордыни нашей, в духовном восторге мысленно влечет нас на Иордан. Мы смотрим на смирившегося Христа и, изливая пред Ним умиленные слезы, в то же время оплакиваем свое прежнее заблуждение. Зачем, о, зачем отравляли мы сами свою жизнь? Зачем, вдавая себя предрассудкам самолюбия, строили сами для себя темницу духовного одиночества среди ближних наших? Зачем, ненавидя в душе кощунство или разврат, служили им для того, чтобы не потерпеть насмешек и уколов самолюбию? Зачем скрывали святую любовь из ложного стыда, похваляясь пред другими делами, достойными ужаса и посмеяния?
Теперь открылись наши умственные очи: мы видим, что в том и заключается истинное величие человека, чтобы не бороться за свое превосходство, но уничижать себя пред всеми, богатеть не превозношением, но – состраданием, не похвалами других, но – любовию к другим. Вот в чем явилось единственное новое под солнцем, вот в чем исправление жизненной кривизны, вот кому из униженных жизнью дается истинное утешение, вот в чем тайна крещения Господня! «Крещается Христос и восходит из воды, совозводит с Собою мир».
Не одни пророки со Крестителем ликовали и ужасались пред этим священным событием: даже мертвая природа не могла пребывать в своем естественном покое при виде того, как разрушен был установившийся в ней закон человеческой гордыни. Иордан убоялся приблизившегося Владыки, воды Его готовы были ринуться прочь от входившего в них Богочеловека; небо разверзлось над Ним и, во время торжественного свидетельства Отца и Святого Духа, страшные Херувимы и Серафимы, закрывая в священном трепете свои лица, служили Крещаемому, воспевая Его Божественную славу. «Крещается Христос с нами, Иже всякие вышние чистоты и всем просвещение дарует… дланию раба рукополагаемый и страсти мира исцеляет».
Исцеление это и просвещение Господь дарует всем, по Нем шествовати хотящим, но сугубую истину и сугубый разум открывает Он чрез Свое крещение тем, которые желают служить ближним своим, воспитывать детей своих или чужих, или управлять своими согражданами или пасомыми. Только те из этих последних будут истинными друзьями людей, будут мощными повелителями сердец, будут действительным усовершателями содержания жизни общественной, которые возьмутся за делание свое так же, как открыл Христос Спасатель Свое служение миру, которые распнут себя, уничижат себя в сердце своем и в уме своем, которые напишут на своей совести обет – служить не своей чести или славе, а самоотверженной любви в смирении. Для которых будут чужды радости прославления и преклонения, но которые будут знать только одну радость – чтобы дети их ходили в истине, как говорит Божественный Апостол, которые не будут стремиться в господству и своими прихотями требовать подчинения, но будут чувствовать так, как другой Апостол, сказавший: «Будучи от всех свободен, я всем поработил себя, дабы больше приобресть… Для всех я был всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых! (1Кор. 9:19 – 23). «Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся»? (2Κор. 11: 29).
Для таких истинных последователей Христовых не будет житейских разочарований, как для Екклезиаста: нет, слова и дела будут жечь человеческое сердце, жизнь заволнуется вокруг них, все доброе укрепится и восстанет на борьбу со злом; все потемненное грехом, но не сроднившееся с ним всецело, увидев в таком посланнике полное отсутствие укора или унижающего превозношения, раскается и преклонится пред ним, а все озлобленное в конец, сознательно ненавидящее правду, будет обличено и выделено, и если поднимет с двойною злобою восстание на истину и даже умертвит ее носителя, то все же не уничтожит дела его, но только прославит последнее, как это было со св. мучениками.
Таков, братие, новый путь жизни общественной и личной, открытый нам в тайне крещения Христова. «Глас Господень на водах вопиет, глаголя: приидите, приимите все духа премудрости, духа разума, духа страха Божия, являвшегося Христа». Можем ли мы принять духа сего? Можем ли принять Христа? Богата Его трапеза, обилен дар. Но если ты колеблешься, как богатый юноша, если еще не решился отныне жить духом служения и самоуничижения, чтобы приобресть истинное благо жизни, то все же преклони главу свою пред Христом и скажи Ему, как хананеянка: «Господи, я недостоин трапезы сынов Твоих, но не лиши меня хотя тех падающих с нее крох, которые подбирают псы». И Он ответит тебе: «блаженни алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся». Аминь.
В день открытия Святых Мощей Святителя Феодосия Черниговского18
Днесь радостью великою радуется святая Церковь и небесная и земная, радуется Господь, вверивший десять талантов верному рабу Своему св. Феодосию и ныне поставивший его не над десятью городами, а на одном из небесных престолов для ходатайствования о кающихся и свидетельства против нечестивых.
Радуются ангелы, пророки, апостолы и все святые о том, что верный раб вошел в радость Господа своего. Ликуют и люди, праведные и грешные, и счастливые в Боге, и нищие мира.
Радуются они и тому, что им дарован новый предстатель, и тому, что в недавнее еще грешное время Господь повелел жить на земле святому человеку.
Но еще высшую радость, братия, чувствуем все мы по поводу события дня сего, когда слышим вновь дерзновенный глас Церкви, вещающий нам откровение воли Божией, властно свидетельствующей нам о святости своего сына, своего столпа. Отныне все сподобится чудесной помощи от Святителя, а равно и чающие от него исцелений и предстательства будут призывах святого мужа уже не в стесненной заупокойными прошениями молитве, но с умиленным восторгом повторят дерзновенны, просительные и прославительные песнопения матери Церкви к святому угоднику. С сугубым доверием и уважением будем мы взирать ныне и на ее предстоятелей, с сугубой любовью будем благоговеть пред Церковью поместной, с сугубой верой будем исповедывать истину о Церкви православной вселенской, созерцая воочию ее дерзновение к Богу, ее близость в Главе своей и слову Его: «дам тебе ключи царства небесного» (Мф. 16:19).
Внидем же все в радость Господа! Опять пред нами открывается жизнь Его Церкви, Его живого духовного тела, как во времена прежние. Опять все мы, искренно молящиеся Ему во всем мире, чувствуем себя объединенными во едином уповании звания нашего, не странными и пришельцами, но сожителями святым и присным Богу. Так, во единое дружное стадо собирает нас блаженный и святой Феодосий, являющийся по смерти своей пастырем вселенной, ибо не одной только своей пастве, но н всему верующему миру предстоит ныне его нетленный лик, призывая всех к надежде будущих благ.
Поистине, когда в день сего великого события его прославления мы представим себе коленопреклонения сотни тысяч исцеляемых больных, обращающихся неверных, ликующий град, то сколь ясно сознаем превосходство жизни духовной пред земной, как бледнеют в глазах наших прелести мира – богатство, слава, попечение о плоти и все прочие приманки, удалявшие нас от Бога и от попечения о душе. Близким нам представляется небо, близкою Божественная помощь, воздаяние и суд.
Такой высокий подъем духовной жизни испытываем мы, братия, в событии прославления Угодника. Но если б вы пожелали научиться частнейшим добродетелям чрез подражание вере его и жизни, то и в таком духовном даре не отказал бы вам новоявленный чудотворец. Правда, при чтении кратких сведений о житии его, сохраненных нам современниками, мы, пожалуй, не найдем сразу чего-либо особенно назидательного. Узнаем мы, что св. Феодосий жил во второй половине XYII-го столетия, учился в Киевской Академии, управлял затем Киевским Выдубецким монастырем, а потом был помощником епископа черниговского, в епископском же сане, который восприял через рукоположение патриархом Адрианом и наконец, не за много лет до собственного преставления был возведен на кафедру архиепископов черниговских, в каковом звании и переселился в мир горний, в нестаром еще возрасте. Знаем еще, что его Архипастырь преосв. Лазарь так определил его богоугодный нрав: «муж благий, украшенный добродетелями монашеской жизни, которую ведет с молодых лет… исполнен страха Божия и духовной мудрости». Сказать просто, жития Святителя Феодосия и не сохранилось, а имеются лишь сведения о том, какие должности он проходил.
Но насколько смиренно и малоизвестно житие его, настолько же много содержательно и свято. Насколько неизвестна его земная жизнь, настолько велика слава его по преставлении. Так, ближайший преемник служения его, архиепископ черниговский Иоанн Максимович вскоре после погребения святого исповедал всем его чудесную помощь себе и прославив его как святого, оставил надпись с молитвенным призыванием имени св. Феодосия. После сего вскоре начались исцеления от его гроба и вот целых 200 лет не оскудевают они от святых мощей Угодника, уже давно изъятых из недр земли и торжествующих над законами бренного естества своим чудесным нетлением, привлекая тысячи богомольцев от конец земли.
Итак, в чем нарочитая назидательность жития его? В исполнении на нем евангельского слова: «царство небесное подобно зерну горчичному,… которое, хотя меньше всех семян, но когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и скрываются в ветвях его» (Мф. 13:31,32). Слова эти, братия, в своем применении к жизни св. Феодосия имеют особо важное значение для указания истинного пути жизни сынам современности – для примирения их с жизнью, которою они обыкновенно бывают так недовольны.
Есть два взгляда на жизнь: при одном взгляде человек ценит последнюю по ее внутреннему, нравственному достоинству, не заботясь ни о внешнем положении своем, ни о том, что говорят о нем другие, лишь бы достойно и нелицемерно преуспевать в исполнении принятого служения. Наградой за труд является тогда созерцание растущего около деятеля добра; наградой за труд пастырский – общее спасение. Таково, очевидно, было отношение в своей деятельности новоявленного святого. Он не старался о сохранении памяти дел своих для грядущих поколений и не был знаменит среди современников, но смотрите, как глубоко было веяние его святой жизни, его духа на окружающих: одни сейчас после смерти его называют святым, другие, привыкшие пользоваться его любовью при жизни, не хотели и по смерти прекратить свои прошения к нему и взамен советов и милостыни получают благодатные исцеления и утешения. И вот, чем более прошедшее отходит в область забвения, чем более меркнут и бледнеют облики современных св. Феодосию деятелей, знаменитых и славных в мире сем, деятелей столь много заботившихся об увековечении своей памяти: тем более возрастает слава святого мужа, живущего среди нас и по смерти, предлежащего нетленно взорам молящегося народа и ставшего близким для всякого, независимо от времен и пространства.
Не так складывается жизнь деятелей, нам современных. Очень немногие из них ищут «славы, которая от единого Бοга» (Ин.5:44), а большинство, прежде чем начнут свое делание, уже беспокоятся о том, будут ли они достойно прославлены на земле и знамениты. Их умы и сердце обращены не на свое послушание, не на данный им от Бога жребий, но или вверх, на стоящих у власти, или вширь на толпу, на современную печать. А так как и пред начальством, и пред общественным мнением они встречают соперников, то жизнь их, и без того суетная и беспочвенная, становится сугубо-смущенною, праздною гоньбой за повышением, знатностью, богатством, самое же дело им порученное, является лишь средством к достижению этих соблазнительных благ земных. Конечно, искусственно поддерживаемое благоволение властей или известность не прочны, и вместо наслаждения доставляют лишь вечную неутомимую тревогу, побуждают к бесчестным поступкам, к бесславной борьбе, к не братолюбивому соперничеству. Истинный долг службы забывается и попирается окончательно; порученное дело, иногда святое и великое, остается в небрежении, нуждающиеся в полномочной помощи забытыми. Подобные явления, наблюдаемые в жизни у деятелей государственных, и ученых, и писателей, и учителей, оставляют тройное сожаление: во-первых, страх за участь злых виноградарей, во-вторых, печаль о попираемом вертограде, а в третьих, жалость о том, что люди в погоне за земным счастьем оставляют вслед за собой самое счастье, становятся неспособными понять, что всякая общественная деятельность, исполняемая от чистого сердца, дает труженику гораздо больше радости, чем погоня за богатством и славой. На земле еще он сродняется с делом своим и порученными ему людьми, как с родной семьей, а на небе уготовляется ему венец правды. Его величие не бывает предметом зависти, как при мирском соперничестве, но все принимают участие в славе избранника Божия.
Наиболее поразительно исполняется это на тех, которых Господь прославил святостью. Венчается один, но в нем награждаемся все мы, молящиеся одному. В противоположность мирскому здесь, чем более стремлений, чем более просящих, тем более и дарований. Любочестив бо сый Владыка и оному дает и сему дарствует, и дела приемлет и намерения целует. Внидем же все в радость Господа!
Забудем в день сей нашу мирскую борьбу, зависть и честолюбие и обратимся умом и сердцем к нравственному облику новоявленного святого мужа. Будем просить его помощи в нуждах наших, а того паче в том, чтобы отклонить наш жизненный путь от начал суетного тщеславия и своекорыстия к началам чистоты и смирения по образу св. Феодосия. Аминь.
Слово пред благодарственным молебствием
по окончании ІІІ – го всероссийского миссионерского съезда19
Господь помог нам закончить совещательные труды наши в навечерие праздника Своего преславного Преображения. Духовный смысл этого чудесного события изъяснен в церковной песни: «На горе высоце преображся Спас, верховные, имея ученики преславно облистал есть, показуя, яко высотою добродетелей облиставше и божественней славы сподобятся».
Ученики Христовы, удрученные, истомленные постоянным уничижением на земле своего Учителя, увидели в день сей раскрытие Его внутренней силы, Его неземной красоты и поняли, что эта красота, эта святыня не нуждается ни в земной славе, ни в чести, ни в богатстве, что сама по себе она бесконечно превосходит всякую земную красоту настолько, что всякий, проникнувший однажды духовным взором своим в эту небесную славу, не пожелает уже больше земных наслаждений, но воскликнет: «Господи, добро нам есть зде быти»!
Отцы и братие, да дарует Господь вам всем многократно узреть в благовестнических трудах наших преображение славы Его, прикасаться духом своим к Его божественной жизни, видеть царствие Божие, пришедшее в силе, бывать свидетелем умягчения злых сердец, служителем возрождения отпадших, раскаяния грешных, смирения гордых душ, одним словом – созерцать то чудное изменение человека, совершаемое словом благодати Божьей, которое подобно облачному осенению учеников на горе Фаворской.
Но знайте, братия и отцы, что это раскрытие силы Божьей в нас и в слушателях достигается не иначе, как путем страданий и ими же снова сопровождается. Не с первых дней удостоил Господь Своих учеников показать славу Своего Преображения, но после многократных уничижений Своих от людей. Уже неоднократно был Он укорен от фарисеев: Его чудеса бывали приписываемы силе бесовской. Его ревность о проповедании была осмеяна всенародно. В Назарете Его хотели низвергнуть со скалы. Немало наболели сердца учеников Его; Он увещевает их не стыдиться Его в роде сем прелюбодейном и грешном и только тогда показывает им славу Свою на горе Фаворской. Но и после сего события немедленно напоминает им о немощи человеческой, о молитве, о посте, о естественном их маловерии, воспрепятствовавшем им исцелить бесноватого отрока.
Эти-то огорчения, эти колебания и эта потреба подвигов и веры, испытанные учениками Слова, являются постоянными условиями жизни и преемников их, и всех вообще христиан, проводящих духовную жизнь. Одушевляемые ревностью о славе Божией, об обращении неверных, служители Слова, долго томятся созерцанием уничижения Его от людей, прежде чем сподобятся узреть славу Его в людях сих. «Печаль прият мя от грешник, оставляющих закон Твой» (Пс.118:53) жалуется псалмопевец. «Доколе путь нечестивых спеется?» вопиет пророк Иеремия. Ему вторит весь сонм пророков, апостолов, мучеников, святителей. Вся история жития их, наполнившая листы святой Библии и Миней, не есть ли тот свиток скорби, который проглотил Иезекииль? «И вот свиток исписан был внутри и снаружи и написано на нем: плачь, и стон, и горе» (Иез. 2:10)
Тогда лишь только, когда эта печаль о Бозе пройдет во все внутренности подвижника, когда распнется в нем ветхий человек, тогда лишь начинается около него возрастание духовной нивы из умершего семени пшеничного, тогда видит он около себя преображение славы Божией. Так и сказал апостол «смерть действует в нас, а жизнь в вас» (2Кор. 4:12) Насколько вымирает в ежечасных страданиях естественная жизнь проповедника или пастыря, настолько лишь и только таким путем насаждается жизнь духовная в слушателях, в пастве во исполнение слов Христовых «егда вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе».
Будем же, отцы и братия, всегда утешаться сею истиною. Будем помнить, что без скорбей и подвига не может быть и плода духовного, а – одно только самообольщение или прелесть, как учили святые отцы Церкви, повторяя слова апостола о том, что только незаконные дети не терпят наказания (Евр.12: 5–9). Эту истину унесите в сердцах ваших от нынешнего блестящего собрания в мрачные притоны ереси и раскола, в глухие деревни и недоступные хутора, где вам приходится бороться со зверьми и умирать каждый день (1Кор. 15:31).
И чем больше будет восставать на вас ожесточенная злоба и упорное коварство ересеучителей, чем грубее будут приступы невежественного, озлобленного народа, тем крепче уповайте, что в вас и около вас совершаются муки духовного рождения. Не здесь, не в нашем торжествующем собрании единомысленных сотрудников зачинается таинство св. веры, а – в душной избе, наполненной серым народом, или, лучше скажу, – в скорбящем, измученном сердце проповедника, если только оно не с ропотом и унынием, но с благодарением и упованием несёт свой апостольский крест. Пусть его святые порывы встречаются издевательством; пусть любовь его клеймится, как лицемерие; пусть его ревность обзывается жестокостью: если все это удостоишься претерпеть, то знай, что этот самый внутренний вопль наболевшей души есть крик возрождения в жизнь духовную для многих. Не прежде Бог раскрыл тайну любви Своей ко всему человеческому, как исторгнул такой вопль от пророка Своего во чреве кита. Не прежде, открыл Он обетование о вселенской Церкви Своему посланнику Ездре, как показал ему видение жены, возопившей в скорби о смерти своего сына. Предсмертный вопль благоразумного разбойника был рождением его в вечную жизнь, а вопль глубокой скорби об ожесточении ближних бывает через содействие благодати началом их обращения.
Возлюбим же, отцы и братья, не торжества наши только, но паче – и скорби наши; облобызаем с любовию, верою и упованием кресты наших поношений, и уничижений, и осмеяний. В них – наша сила, ими дает нам Господь победу; после них показывает нам преображение Своей славы.
Но не забудем, братия, и о том, что во время Преображения Своего Господь говорил со Своими загробными собеседниками о крестном исходе Своем; не забудем и об искушении, постигшем апостолов по возвращении с горы Фаворской. Не однажды, и не дважды, а многократно повелевает нам Господь испытывать тяжкие скорби видимого бесплодия трудов наших и прямых оскорблений и клевет. Всегда с любовью будем вдавать плещи свои на раны и ланиты на заушения (Ис.50:6), ибо всякий раз Господь воздаст нам за это приобретение брата, либо самого устыдившегося обидчика, либо свидетелей его беззаконий, или же нас самих наградит внутренним духовным плодом; ибо только после таких скорбных испытаний раскрываются нам тайны Божественного промысла, только страдальцам бывает суждено как-бы перстами своими прикасаться к подножию Вседержителя. Будем же, братия, молитвой и постом хранить души наши от уныния и лености, дабы не падать под бременем испытаний. «Внемлите же себе, да не когда отягчают сердца ваши печальми житейскими и найдет на ны внезапу день той… Бдите убо на всяко время молящеся, да сподобитеся убежати всех сих хотящи быти и стати пред Сыном человеческим» (Лк. 21:36). Аминь.
Слово в день Преображения Господня20
Церковные песнопения нынешнего дня убеждают нас, братья, в том, что Господь явил свое чудное преображение с той именно целью, чтобы убедить своих последователей, как могут и они сами, украсив свой внутренний облик добродетелью, просиять некогда и внешнею духовною красотой. В душе нашей есть неутолимая жажда видеть соответствие между внутренним и внешним, и вот, до пришествия на Землю Сына Божия, праведники недоумевали, почему им суждено быть всегда в приниженном состоянии, в убогом, скорбном виде, а грешникам допускает Бог украшаться и величаться. Самые современники Спасителя ожидали с нетерпением того дня, когда он отбросит вид уничиженный и скорбный, освободится от бедности и бездомности, и могущественным царем, блистая красотою одежд и пышностью окружающей обстановки, вступит на престол Давида, отца своего, попирая злочестивых врагов своих и врагов Израиля.
Но вот Господь являет нетерпеливым последователям своим иную, духовную красоту облика своего, всегда присущую ему, но сокрываемую от очей человеческих в обычное время. Он восходит с тремя учениками на гору, и когда дух Его возносится в молитве к Отцу, вдруг лицо Его просияло, как солнце и одежды стали белы, как снег. Из загробного мира предстали Ему Моисей и Илия, и райский облак объял их и учеников, в благоговейном ужасе взиравших на видение. Это приближение неземной нам райской красоты привело учеников в состояние неизъяснимого блаженства, так что Петр восклицал, не помня себя от радости: «Учителю, добро есть нам зде быти». Здесь перестал он сожалеть о красоте царского или вельможеского положения, от которого уклонялся Спаситель; здесь он понял, насколько красоты его Божественной святости выше суетных украшений мира, насколько жалки были воздыхания учеников о внешней нищете и убожестве своего учителя, преисполненного неземной, вечной, райской красоты и небесной славы.
Вспоминай же, о, христианин, это священное событие из жизни твоего учителя! Утешайся в своих скорбях надеждою на то, как некогда он облечет подобной же славою всех, верных его заповедям. Не меняй той внутренней красоты, которая накопляется здесь подвигами любви и благочестия, на суетную красоту мирского богатства или мирского величия, постигаемых отступлением от евангельского закона, потемнением внутренней красоты твоего духа. Не завидуй тем, которые величаются красотою домов своих, или одежд, или сытым видом своего праздного тела, или преклонением зависящих от них прислужников, или праздным удивлением толпы. Вспоминай притчу о Богаче и Лазаре, не забывай того, что скоро все эти украшения мира будут достоянием червей, а уничиженный образ праведников, согбенных трудом, состарившихся безвременно от страданий, опечаленных насмешками или даже изувеченных нечестивцами, этот образ, который носит праведник, не имущий вида, ниже доброты, – воссияет красотою вечною и ни с чем на земле несравнимою, но реченному: тогда праведницы просветятся, яко солнце в царствии Отца их.
Впрочем, если пожелаешь удостовериться в истинности сего обетования и чрез рассмотрение вещей земных, то не останешься неудовлетворенным, ибо то чудесное преображение, которое обещано нам за гробом по образу Преобразившегося на Фаворе, в некоторой, хотя малой степени, можем наблюдать и на людях, изменивших греховное, злостное, и блудное, и горделивое содержание душевной жизни своей на святое и богоугодное, а еще более на тех, которые от юности жили добродетельно. Вот посмотри на эти прекрасные иконы угодников Божиих, расставленные по святому храму. Видишь ли эти лица, старческие, изнуренные постом, нахмуренные от бывших печалей, испещренные ранами? И смотрите, однако, какою неотразимою красотой они осияваются! В этих чертах сияет блаженное упокоение в Боге, в них светится любовь, блистает надежда, видится полное торжество над мирской суетой. Таковы ли лица миролюбцев, отягченные излишествами, исполненные гордостей, обезображенные блудною страстью или злобой, искаженные страхом за свое благополучие, омраченные ревностью или завистью и вообще – носящие отпечаток греховной страсти?
Святые угодники жили во времена прошедшие, и их было меньше, чем обычных, грешных людей. Но взгляни на окружающую тебя жизнь, на знакомых твоих и на себя самого. Знал ли ты людей, изменивших греховный обычай или вообще – пустой образ жизни – на постоянный подвиг благочестия, на поборение страстей, на благотворительность и целомудрие? Если видел, то подтвердишь слова мои о том, что и лица людей сих преображались, что в глазах их и во всех чертах их, и в обращения их и в голосе, засиял тот тихий свет духовной, бессмертной жизни, который несравненно привлекательней чувственной красоты грешников и действеннее, нежели деланные речи и льстивое обращение сынов мира сего. Припомни такие изменения в облике знакомых твоих и в твоем собственном облике и возжелай этой духовной красоты, этого неземного света больше, чем всяких земных красот, пренебрегай последними для первого, а не наоборот, как, вероятно, делал ты доселе, и предайся подвигу духовного делания во Христе, дабы приобретать постепенно на лице своем отблеск этой божественной славы Его, которую днесь явил Он на горе Фаворской. Подвиг внутреннего изменения или преображения называется деланием во Христе, потому что без того невозможно духовное делание. «Кто пребудет во Мне – говорит Господь – тот принесет много плода, а та ветвь, которая не пребудет на лозе, высыхает и извергается вон и сгорает, так и вы, если во мне не пребудете». Правда, в наше маловерное время много говорят о нравственной жизни без веры во Христа и молитвы, но слова эти не осуществляются на деле.
Нравственное одушевление людей неверующих, основанное на неопределенных поэтических ощущениях молодости, на вычитанных из книг нравоучениях, непрочно, непродолжительно, как зелень оторванной от корня ветки. В первую минуту эта зелень свежа, как прежде, но проходит день, и она обращается в негодную ветошь. Таковы и первые порывы доброй настроенности и человека неверующего, от которых очень скоро остается одно лишь разочарование или горделивое притворство, тщеславное лицемерие, тщетно силящиеся надевать на себя личину человеколюбия, будучи исполнено внутри себя злобной зависти, или тупого отчаяния, как у Каина, или Саула, или Ирода. Это знают по собственному опыту все верующие и неверующие, пережившие юность, свою, потому что они испытали нравственное бессилие человеческой природы, лишенной помощи свыше. Вот почему, люди пожилые или обращаются к вере, отказавшись от неосуществимых притязаний на добродетель естественную, или, не желая уверовать, отказываются от стяжания добродетели, видя ее недостижимость без веры.
И так, нет духовной красоты в том сердце, в котором нет Христа. Как же могут стяжать ее сердца, верующие Христу? Сему, братия, научает нас Христос, преобразившийся на Фаворе. Лицо Его просветлилось во время молитвы, во время беседы Его о пророчествах, во время размышления Его о грядущих страданиях во Иерусалиме. Вот путь восхождения к духовной красоте нашей. Должно молитвенно призывать Божественную помощь, должно наполнять свой ум Божественным словом, открытым нам в священном Писании и во всем учении церкви; должно, наконец, бодрственно решиться на перенесение скорбей, неизбежных по пути восхождения к славе Божией.
Будем же, братия, стремясь к этой славе, не на свои силы полагаться, но молиться и вникать в Божественное учение, будем готовы принимать скорби за Христа по заповеди, и Он сподобит нас участия в своей вечной славе на небе; и тогда мы, подобно Петру на Фаворе, забудем свои печали и лишения и будем восклицать вечно в духовном восторге: «Наставник, добро есть нам зде быти». Аминь.
* * *
2
Произнесено в Холмском кафедральном соборе 6 декабря 1886 года. Печатается впервые.
3
Произнесено в Холмском кафедральном соборе 26 февраля 1886 года. Печатается впервые.
4
Произнесено в Бельском каф. соборе в 1887 г. в Праздник Сошествия Св. Духа. В первый раз было напечатано в «Варшавском Дневнике» от 31 июня 1887 года.
5
Произнесена в СПБ Казанском соборе в 1887 г. Печатается впервые.
6
В первый раз было напечатано в журнале «Церковный Вестник» 1888 г №17.
7
Произнесено в означенном храме 1 октября 1889 г. Печатается впервые.
8
В первый раз было напечатано в журнале «Славянские Известия» 1890 г. №23
9
Собралось немало иноземцев – славян.
10
Произнесено в Александро-Невской лавре на всенощной под 30 августа 1890 г (день столетия лаврской соборной церкви). В первый раз было напечатано в журнале «Церковный Вестник» 1890 г № 35
11
Произнѳсено в Исаакиевском Соборе 6 декабря 1890 г. В первый раз было напечатано в журнале «Церковный Вестник» 1890 г №49.
12
Произнесена 8-го ноября 1891 года в академической церкви. В первый раз была напечатана в журнале «Богословский Вестник» 1892 г. Январь
13
В первый раз было напечатано в журнале «Богословский Вестник» 1892 г. Октябрь.
14
Сказано 30 августа 1895 г. в Казанском Кафедральном соборе. В первый раз было напечатано в журнале «Православный Собеседник» 1895 г, октябрь.
15
Сказано 14 мая 1896 г в Казанском Кафедральном Соборе. В первый раз было напечатано в журнале «Православный Собеседник» 1896 г.
16
Сказано в Казанском Кафедральном Соборе 6 декабря 1895 г. В первый раз было напечатано в «Известиях пo Казанской Епархии» 1895 г.
17
В первый раз было напечатано в журнале «Странник». 1896 г.
18
В первый раз было напечатано в журнале «Правосл. Собеседник» 1890 г., ноябрь
19
В первый раз было напечатано в журнале Православный Собеседник» 1897 г., сентябрь.
20
Произнесено 6-го августа на литургии в Симферопольском кафедральном соборе. В первый раз было напечатано в «Таврич. Епарх. Ведомостях», 1898 г № 16.
Б) Слова воспитанникам духовной школы
Слово в день академического акта, к студентам С.-Петербургской Академии21
Православные слушатели! В этот день, когда Академия встречает новый, ныне уже 78 й год своего существования, мысль невольно оборачивается в прошлое. Припоминаются образы великих деятелей, вышедших из-под священного крова этой мирной обители, их плодотворная пастырская и ученая деятельность. Приходит на мысль и другая скромная деятельность тружеников воспитания духовного юношества, которые незаметно, тихо, как ревностные муравьи, строят великое здание религиозно-нравственного просвещения отечества чрез своих питомцев, выходящих в сельские пастыри.
Окидываешь мысленным взором и ту пылкую работу, которая выпала на долю учившегося здесь столичного духовенства, трудящегося над сорною нивой, что называется «образованным обществом». При всей разнородности этих деятелей, мы, однако, легко можем заметить ту, общую всем участь, что кто погонится за внешним благополучием, тот не достигает внутренней удовлетворенности, а кто стремится жить по совести, тому приходится отказаться от внешних благ. Осуществляются, следовательно, слова Спасителя: «Никто не может работать двум господам: или одного будет ненавидеть, а другого – любить, uли одному – усердствовать, а другому – не радеть»…
И вот, пред всяким вступающим в жизнь простираются два пути, а Миродержитель, как-бы, вновь говорит каждому: «Предложих ти огнь и воду и на неже хощеши возложиши руку твою». Конечно, братья, всякий студент нашей Академии всею душою стремится идти в жизнь путем правды и самоотверженного служения добру, но наблюдения над жизнью, над трудностями удержаться на этом пути смущают его ум и поставляют вопрос о самой разумности и законности благородных стремлений его сердца. Ведь не мы – первые, не мы – последние – нашептывает ему недремлющий никогда искуситель – все юноши мечтают о великом и все в жизни перестают достигать его. Насколько практические выводы из этого положения гибельны для нравственной жизни, насколько они «угашают дух» и ослабляют волю – это понимает каждый, но посмотрим, нельзя ли бороться с ним на основании той же самой посылки, из которой их выводят.
Ведь, если всякой молодой душе свойственно мечтать и стремиться к высокому, предначертывать себе жизнь, как подвиг, а не как поприще для удовлетворения себялюбивых стремлений, то подобного рода настроение не есть привычное, нет, оно есть законное требование человеческой природы, быть может, отклик, того «дыхания жизни», которое вдохнул Творец в человека. Мы смеемся над детьми, когда они не хотят верить победе злых над добрыми, когда у них представление о жизни слагается не потому, как бывает на деле, а потому, как должно бы быть: но ведь и эта, не оправдываемая наблюдением над жизнью, вера во всепобеждающую силу добра – есть опять же лишь естественное обнаружение или запрос человеческой природе, а, следовательно, она должна находить себе оправдание в действительности. Поэтому будет вполне законно спросить, кто более достоин смеха: дитя ли, которое не верит в возможность победы зла, или испытанный в жизни муж, переставший верить в жизненное значение добра? «Если вы не обратитесь, и не будете, как дети, то не войдете в царство небесное» – говорил Спаситель, уча подражать детской вере в победу добра тех, чей жребий, братья, выпадает и нам грешным.
И ученики Его сохранили эту веру, ею путеводились они в непроглядной тьме языческого мира, ею жили, в ней умирали от руки палачей; однако не только не отступили от нее под давлением жизни, но напротив – самую жизнь покорили этой вере, создав христианскую общину, утвержденную на началах самоотверженной любви ее членов ко всем людям. И тот, кто принял эту веру таким же юношей, какими мы поступаем сюда, тот писал в глубокой старости «сия есть победа, победившая мир вера наша».
В победу добра, в самодовлеемость нравственного начала верили не только одушевленные ученики Христовы – апостолы, мученики, аскеты, не только религиозные энтузиасты, не желавшие знаться с действительностью, не только те, которых проповедь была «иудеям – соблазн, эллинам-же безумие», нет, эту мысль провозгласил и великий представитель разума естественного; мало того – он положил ее в основание всей философии, всего человеческого знания и деятельности. Он говорил, что, пока человек располагает свой разум по законам теоретического познания, приобретаемого чрез внешний опыт, до тех пор он не может познать сущности вещей, потому что предметы внешнего опыта не имеют в себе истинного значения, но суть лишь явления, которых сущность остается непознаваема. Где же – истина вещей? Как она познается? Через наше нравственное сознание – отвечает мыслитель – ее должно выводить из запросов нашей нравственной природы, вовсе не соображаясь с видимой стороною мира и жизни. Отсюда получается предписание – определять свою деятельность не по внешним, через внешние чувства получаемым, удовольствиям и выгодам, не под давлением внешнего, видимо господствующего направления, но свободно – по указанию собственного нравственного сознания или совести.
Итак, сама наука должна признать, что добрые, идеальные начала в человеке имеют творческое, самодовлеющее значение, которое потому-то и ценно, что не нуждается ни в какой поддержке из области познаваемых явлений, но напротив – само приводит человека к предположению лежащего в основе их нравственного миропорядка, который, по свидетельству того же сознания, может исходить только от личного Существа, поскольку нравственное начало не имеет для нас никакого значения и смысла вне личности. А если так, то не смеха достоин младенец, который не допускает победы зла, не подлежит высокомерным насмешкам и юноша – студент, который верит, что жизнь есть крест, даваемый человеку Богом, не соблазн и не безумие исповедует христианин вообще, если он верит, что над этим царством мамоны есть другой высший Царь Правды, изгоняющий князя мира сего, которого власть есть лишь суета и обман, как царство отца лжи.
Да, не глумиться должно над христианами за то, что они стараются быть просты, как дети, но – видеть в этом их стремлении мысль, к которой с необходимостью приходит человеческое сознание через углубление в сущность вещей. Печально, однако, то, братия, что убеждение еще не ручается за исполнение, за проведение в жизнь того, в чем бываешь убежден: легко быть философом в сознании, но трудно–философом в деятельности, много есть последователей учения о нравственной свободе, но кто из них свободен от рабства греху или страстям? Таким образом, если внешняя наука и может осмыслить нравственную самоотверженную жизнь, то она все-же далеко не в состоянии дать естественному «человеку, тлеющему в похотях прелестных», силы для исполнения своих благих намерений. Поэтому и нельзя удивляться падению под бременем житейских искушений тех из вступающих в жизнь, которые желают опираться на одно сознание долга; виновны не столько они, сколько «живущий в них грех». Но не в таком душевном состоянии находимся мы, братия. По неисчетной и ничем незаслуженной милости Господа, мы воспитаны в православном христианском направлении, которое дает для святой жизни именно то, чего не может дать философия, то есть она предлагает как истинную действительность такое мировоззрение, каковое есть лишь требование нравственного сознания. Оно говорит нам, что все, происходящее в мире помимо воли человека, не есть действие сочетания слепых сил, но Домостроительство человеческого спасения. Самого же человека оно представляет не игралищем бессознательной природы, но союзником Божественного Промысла; мало того – оно обещает ему даровать «вся силы, яже к животу и благочестию», через св. таинства. Но не будем разъяснять со всех сторон преимущества христианства для нравственной жизни; посмотрим на то из них, какое нам дает ваше призвание, как строителей Церкви, как представителей церковности.
К сожалению, последнее понятие настолько слабо усвоено современным сознанием, что оно не только не служит вдохновляющим началом для деятельности, но напротив, представляется часто, как препятствие к духовной жизни, как собрание формальных предписаний, лишенных нравственного значения. Для избежания такого печального недоразумения мы должны ставить точкой отправления своих рассуждений об этом предмете самый догмат Церкви. Веровать в Церковь, значит веровать, что искупленное Христом человечество есть единое живое тело, оживляемое Духом Святым через взаимную любовь ее сынов, подобно тому, как душа поддерживает жизнь тела через взаимодействие его членов. Отсюда следует, что каждое дело любви одного сына Церкви: будь это молитва пустынножителя, или гражданский подвиг общественного деятеля, или втайне преоборенная страсть, или ласковая улыбка младенцу – имеет не личное только, но и общественное и даже общечеловеческое значение. Тело Церкви созидается любовью, и подвиги каждого отдельного человека споспешествуют делу Домостроительства.
Вот эта-то вера в Церковь, в совершаемое самим Творцом и Промыслителем мира дело общего спасения чрез взаимную любовь дает и нам бодрость и силу для самоотверженного служения добру. Поэтому братия, будем проникаться идеей спасающей Церкви, будем самим духом жить в Церкви, чтобы не ослабеть в борьбе с искушениями жизни, чтобы не пасть одиноким борцом, но сознавать себя членом побежденной рати, воинствующей против князя мира сего, «сожителями святых и присными Богу». Внося эту идею, эту веру, в жизнь, мы бы осветили ее себе таким светом, который смело можно было бы противопоставить суетным блесткам искушений своекорыстия.
Тогда бы мы могли руководиться детскою верою в победу добра не в сознании только, но и в жизни, и не подвергаться общей участи вступающих в жизнь деятелей. Мы бы могли презирать то, что называют умением жить, мудрость «мира сего, которая есть безумие пред Господом», представилась бы нам еще более смешною и жалкою, чем представляются юношеские идеалы житейским мудрецам. То, что последние называют жизнью, мы бы назвали смертью. Мы бы не знали другой жизни, кроме жизни в Церкви для вечности, как дети мы бы верили, что всякие внешние неудачи и поражения имеют лишь временный, призрачный характер. Что: «блажени нищии духом, яко ваше есть царствие небесное. Блаженны алчущии ныне, яко насытитеся, блажени плачущии ныне, яко возсмеетеся; блажени будете, егда возненавидят вас человецы, и егда разлучат вы и поносят, и пронесут имя ваше, яко зло, Сына Человеческого ради». Аминь.
Слово о кресте пастырского служения22
«Братья! Слово крестное погибающим убо юродство есть, а спасаемым нам сила Божия есть» (Kop.1:18)
Между различными предметами благоговейного чествования св. Церкви, св. крест особенно много говорит нашему сердцу, мы в нем видим не только напоминание о давно прошедшем, но и указание для личной жизни каждого из нас. Поклоняясь животворящему древу, воспевая страсти Распятого на нем, мы должны помнить, что и нам не чужд крестный подвиг, что каждый христианин, уповающий на спасение, должен «сраспинаться Христу, сообразуяся смерти Его»
Кто не желает погрязнуть в мутной тине низких страстей, кого разум влечет на иной, высший путь жизни, кто не может относиться к делу искупления и освящения человечества, как холодный посторонний зритель, лишь почивающий главою своею пред голгофской картиной, кто хочет идти вослед Христу: тот да отвержется себе и возмет крест свой и последует Ему. Да, братия, для христианина земная жизнь не есть суть к удовлетворению своих мелочных прихотей, она не есть, как у язычников, постоянный самообман с забвением смерти, нет, она есть подвиг; радости ее – не в прелестях мира сего, но – в том, чтобы идти за возлюбленным Господом Иисусом.
„Аще кто Мя любит, Мне да последствует и иде же есмь Аз, ту и слуга Мой да будет». Пути следования Христу различны по своим внешним определениям, но все они сводятся к одному – к повиновению по чистой совести Божественному закону при постоянном препобеждении себялюбивых, своекорыстных желаний. Закон этот, согласно учению Св. Писания, сам по себе не чужд существу человеческому, он написан на скрижалях его сердца. Поэтому каждому важнейшему правилу христианской жизни отчасти соответствует то или другое естественное стремление души, хотя бы оно само по себе, вне веры и благодати, неспособно было осуществить своей великой задачи.
Так и указанному главнейшему долгу христианина, долгу полнейшего самоотвержения и повиновения во всем просвещенной Евангелием совести можно найти в сердце человеческом нечто соответствующее, а именно – в сердце молодом, не испорченном еще житейскими мелочами и борьбой из-за куска хлеба. Я хочу указать на тот юношеский идеализм и энтузиазм, который при всем различии его в различных характерах, заключается обыкновенно в заоблачных мечтаниях о великих подвигах, в стремлении к полному самоотвержению во имя великой идеи. Конечно, этот идеализм, эти мечтания весьма неопределенны и нетверды, а потому те из пожилых людей, которые, навсегда покинув их, затем насмехаются над юношами – мечтателями, всегда будут иметь к тому основания.
Конечно, прибавим, мало кто из юношей и во время своего увлечения идеей, действительно проводит ее в жизнь, еще меньше найдете таких, которые оставались бы ей верны по выходе из школы на службу: но все же это идеальное настроение заслуживает большого внимания, чем ему обыкновенно уделяется. Обратимся ли к истории: большинство мировых великих подвигов явились не как логические выводы из каких-либо отвлеченных соображений, но были заветной мечтой своих виновников от лет их юности. Почти все, например, завоеватели, политики, художники, поэты, философы, наконец, даже праведники, аскеты от юных годов со всею свойственною возраст пылкостью предавались тому, чем прославились впоследствии. Возьмем ли быт обыкновенных смертных: что служит предметом постоянных, согревающих сердце, воспоминаний для стариков, как не школьные годы? Какие отношения самые дружественные, как не отношения бывших товарищей, единомышленников? Да и чем бы красилась жизнь обычных, скромных тружеников, как не теми несколькими годами, которые прожиты были в школе на высших вопросах?
Стало быть, этот юношеский идеализм, это безотчетное стремление к чему-то высшему, не есть ошибка возраста, а естественное проявление богосозданной природы человеческой, естественное указание на ее высшее назначение, чем ежедневные будничные потребности. И вот, горячему воображению юноши представляется множество путей жизни. Вот его манит, прежде всего, сила: он любуется на сильных знанием и наукой, на сильных богатством или славой, на сильных красотой или остроумием. Привлекает его к себе и высшее стремление чести, самоотверженных гражданских подвигов: он представляет себя политическим благодетелем человечества, врачом, учителем, правителем. Картина за картиной расстилаются пред его сознанием – он колеблется в выборе между различными, одинаково высокими и одинаково лестными представлениями – как вдруг взор его пал на крест и висящего на нем в предсмертных муках Богочеловека. «Отвергнись самого себя, – слышит он – и иди вслед Меня». Слышите ли сей голос в своей совести, слышите ли вы, искупленные этою великою жертвою от вечной смерти, от вечной слепоты духовной.
Увы, не многие слышат его, немногие из немногих повинуются сему гласу. Знать евангельскую историю не значит еще сознавать ее; ведь знали ее и видели глазами своими и те, которые равнодушно покивали главами пред Голгофой, и проходили мимо, точно так же, не уделив ей внимания, как, к сожалению, многие нынешние путники жизни. Но что естественно для тех из них, которых воспитание шло лишь около церковной жизни, т. е. для людей светских, то невозможно для вас, слушатели духовной школы. Куда направлены ваши пути жизни? Где находится лелеемый каждым из вас идеал? Пусть размыслит об этом каждый. Вот ты стоишь пред крестом Богочеловека, вот Он зовет тебя взять крест свой…. пройти Его невниманием ты не можешь, ты можешь или взять его, облегчить эту тяжкую ношу, как Симон Киринейский, или… или поругаться Распятому, как Анна и Каиафа!
Да, други, это не преувеличение, не риторический прием, но самое существо дела. Воспитываемые на Божественном учении Спасителя, имея всегда пред духовными очами Его искупительную жертву, вы не должны отделять своего идеала от Его Лица. Мы сказали, что крест Христов состоит в неуклонном следовании Его воле, а по внешним способом осуществления оно различно: какой же путь служения Господу предложить вам, братия? Чтобы уже ничто не удержало нас от него, рассмотрим этот вопрос через исследование свойственного юным сердцам естественного стремления самоотверженно служить ближним, посвятить себя на благо человечества. В чем, спросим, это благо?
Мы довольно знаем случаев самоубийств людей богатых и ученых, славных и знатных: стало быть, благо – не в науке, не в богатстве, не в славе, а во внутреннем довольстве, в богатстве духовном. Да, братья, не хлеба и не обстановки требуют от нас люди, они требуют хлеба духовного или христианского просвещения, столь чуждого даже образованному русскому обществу, а тем более – далекого от простого народа. Утвердите же мысль на том, что только вы, имеющие получить знание Божественного закона, только вы явитесь обладателями того всеисцеляющего лекарства, которое одно может бороться с разъедающею мир болезнью нравственного зла, лежащего в основании зол физических. Вот – ваш жребий, ваш крест, слушатели!
Быть благовестителями Христовой любви в мире, в частности – в этом крае, где истинно православные понятия только начинают прививаться к народной жизни, после тяжкого рабства прошлых веков. Вот куда должна быть направлена цель вашей жизни, идеал вашей юности. Не слава, не богатство, не чувственность, не искусство, нет – а несение креста Господня, несение Его подвига есть ваша задача. Представляя вам познание Своего закона, Господь, тем самым, уже призывает вас быть Его проповедниками для всех сих нищих духом, Он, тем самым, говорю, уже «помазал вас благовествовать нищим и послал вас исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение в слепым прозрение, отпустить измученных на свободу и проповедовать лето Господне благоприятно».
Примете ли вы сей крест пастырства и учительства, крест Христов? Или отречетесь от Него, как Иуда? Или останетесь равнодушными зрителями Его распинания вновь чрез мирские беззакония? Помните, однако, что кто, имея в руках хлеб, допускает брата своего умирать с голоду пред собою, тот есть убийца, а кто, имея «слово жизни», не радит об умирающих духовно, тот есть убийца духовный, тот не жди милосердия, он есть лжец, если говорит о долге и чести, – об идеалах и высших задачах жизни! Да, изучение Божественного Откровения полагает неизбежное обязательство благовестить, обязательство пастырства и учительства, или вообще такого или иного служения Богу. «Горе мне, аще не благовествую», должен думать каждый из вас.
Иначе, если отречешься от служения Богу, если будешь жить ради собственной корысти, то ты повинен будешь во всем мировом зле «от крови Авеля, до крови Захарии», от невинной крови Господа Иисуса до ныне проливаемой крови и потому людей, живущих без ведения Божественного закона, до всякой напрасной обиды, всякой слезы вдовы и сироты, до всего того, с чем следует бороться воину Христову. Подумайте о сем, братья! Подумайте здесь, пред крестом Господним – ведь это – не слова, а сущность жизни! Если прежде оно не приходило на мысль всегда, то знайте, что обычный рассеянный человек живет в постоянном самообмане, ибо он менее всего думает о том, что всего несомненнее, т. е. о смерти. Но если столь многое должно отвращать нас от искушения покинуть Христов подвиг, то еще более оснований мы имеем, чтобы дерзновенно следовать за Христом. Здесь, прежде всего, и только здесь, найдет свое жизненное осуществление высокий идеал юности – идеал служения добру.
Не туманные мысли об общечеловеческом благе, не фантазии различных политиков будут лежать в основе вашей деятельности, как это бывает у всех прочих народников, строящих здание не о Христе, нет – вы твердо будете знать, что вы должны делать, для чего именно, и что имеете достигнуть. При всех неудачах, при всякой беде от мира и диавола, вы не впадете в уныние – вы будете знать, что «се не воздремлет храняй тя Господь», что «влас главы вашея не погибнет» без Его воли. Вы будете иметь ободряющее начало в мысли о церковном союзе, о том, что не стихии мира сего управляют судьбами того дела, которому вы служите, но Сам Св. Дух проникает и освящает силою Своей благодати все, что делается вами по указанию закона Господня. А что всего важнее, вы всегда будете иметь источник нравственных сил для осуществления желаемого, иметь, стало быть, то, чего лишены все прочие, исходящие на путь жизни идеалисты, почему и падают они так скоро под тяжестью искушений
Если вы останетесь верны Христову учению, тο ваши идеалы служения меньшей братии окажутся не фантазией молодых лет, над которыми смеются опытные люди, нет, они будут всегда с вами не в уме только, но и самом деле. Тогда вам нечего будет вспоминать дней школы, как единственной светлой полоски в серенькой жизни, тогда сами вы будете «светоч миру и солью земли». Раз вы возьмете со смирением и молитвой крест Христов, раз будете побеждать им свое себялюбие, и вам сторицей будет воздано не только в будущем веке, но и в настоящей жизни, не в смысле, конечно, внешнего благополучия, но в смысле духовных утешений, превышающих всякое внешнее счастье. Нет радости выше той, чтобы давать другим жизнь духовную. Эта-то радость делает тяжкий крест «игом благим и бременем легким». Тогда, при таком преспеянии в пастырстве, он будет не тяжелою ношею, но – знаменем победы, венцом великого подвига.
Имейте, однако, в виду, братья, что подобное духовное удовлетворение дается не сразу, а по мере воспитания в себе любви к людям, по мере того, как вы потеряете жалость о понесенных лишениях и скорбях. Поэтому, братья, одно разумение Божественного закона еще недостаточно, чтобы с успехом исполнять служение любви Христовой. Приготовляясь к нему чрез изучение Откровения, мы должны с юных, с отроческих лет, заботиться о том, чтобы самих себя сделать достойными носителями этих знаний, иначе, проповедуя их миру, ты сам останешься холодным кимвалом и проповедь твоя, не возгреваемая любовью, не будет ложиться на сердце слушателей.
Как же готовиться к этому? А посредством проведения в свою школьную жизнь изучаемых заповедей Христовых. Пусть иные ученики светские думают об одних забавах, пусть те юноши предаются «влечению сердец своих и виденью очей своих», вы же не тако, вы должны всегда иметь пред собою мысль о том, что за каждый проведенный день и час вы ответственны не только пред Богом и совестью, но и пред теми, кому суждено быть вашею паствою, вашими учениками. Каждая злая мысль, каждое похотливое мечтание, пренебреженное дело, все это отражается в жизни ослаблением воли, притуплением чувства, все это нанесет ущерб характеру будущего пастыря, а, следовательно – и духовному преуспеянию паствы.
Может быть, если иной пастырь, например, не проникается состраданием к осиротевшему ребенку настолько, чтобы найти ему слово утешения, то потому, что когда-то в юности он сам не любил останавливать мысль па человеческих страданиях, а вечно искал веселых развлечений. Теперь он бы и сознавал, что поступал тогда неразумно, но что делать? Прошлого не воротишь, сердце очерствело, н приходится лишь сокрушаться о том «что было так близко – возможно и утрачено так безвозвратно». Чтобы избежать подобного состояния, мы должны всегда иметь в уме и в совести мысль о нравственном совершенстве и молитву о помощи Божией.
Быть может, братья, такая жизнь покажется вам скучною, жестокою, тяжелым добровольным заключением, но что великое достигается без труда? Если желает верить своим высоким идеальным стремлениям, если ты не согласен видеть в них лишь игру молодой крови, если ты не намерен посвятить себя на служение мамоне, но стремишься к горнему: то от лет отроческих повин стихийное бессознательное прозябание, не подчиняйся всякому случайному впечатлению извне. Вот вы живете вместе – что вам препятствует поддерживать друг друга во всем добром, созидать свою дружбу не в мальчишеских шалостях, не в общем разгуле, не в вине, не в водке, как это бывает в кружках светской молодежи, но на началах идеальных, на единстве общих стремлений, на взаимном одушевлении великою идеей предстоящего пастырского служения? Тогда, поистине, вы будете собраны в этих священных стенах во имя Христово и Христос будет посреди вас.
Да, други, вы призваны к великому апостольскому делу: «блюдите убо, како опасно ходите, не яко немудри, но якоже премудри, испытующе, что есть воля Божья». Бог и правда Божия не в шуме, не в вихре, не в огне, но «во гласе хлада тонка», – поэтому и великое дело нравственного воспитания человечества совершается не кровавыми войнами, не культурными открытиями, нет, оно выносится на согбенных плечах скромных служителей слова Божия; в частности твердыня нашей отечественной Церкви, историческая сила нашего народа, опирается не на крепости или университеты, но на алтари Божии с предстоящими им тружениками пастырями.
Каждый смиренный сельский священник совершает немалое дело: от него зависит созидать, или расшатывать основы церковной народной жизни. Поэтому тот семинарист, который когда-то мечтал о мировых подвигах, а попал на эту скромную деятельность в глухую деревню, может смело сказать, что он осуществляет свои мечты, если только ходит достойно своего звания. А чтобы ходить достойно его, надо теперь, пока вы молоды и чисты душой, пока гнусное сладострастие и корыстолюбие еще не овладело вами, теперь, пока вы свободны от житейских дрязг и нужд, возгревать огонь св. ревности в своем сердце, усердно занимаясь науками и нравственною жизнью.
Внимайте сему делу, возлюбленные братия, внимайте, пока не поздно. «Хoдите в свете, Дóндеже свет имате, да тьма вас не имать и ходяй во тьме не весть, камо идет; Дóндеже свет имате, веруйте в свет, да сынове света будете». Не отлагайте дела нравственного самовоспитания из этого св. храма выходите с животворящим крестом в своих сердцах и побеждайте им искушения мира. «Побеждающего – говорит Спаситель (Откр.3:12) – сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон». Аминь.
Слово на 14 ноября23
В высокоторжественные царские дни, слуш., сердце русского человека воспламеняется особенным патриотизмом и всякий жаждет со своей стороны сделать что-либо для блага своего отечества. Тем более, такое настроение свойственно бывает людям молодым, готовящимся вступить в жизнь. Но какой лучший путь служения России, служения Престолу? Ответ на это нам дает история династии нашего царствующего Дома. Едва ли, братия, не только русская, но и всемирная история могла бы указать царственный род, столь дорогой, столь любимый народом, как дом Романовых. Слава «Белого Царя» гремит и на Камчатке, и в неведомой Европе, сердцевине дикой Азии, и в Царьграде, и на Белом море.
Вот это-то название Белого Царя указывает на то свойство доброты и благодатного освящения, которое соединяет народ с мыслью о царе. И действительно, братия, история царственного дома имеет освященный церковью ход событий. В тяжкое смутное время междуцарствия, кто первый указал на Романовский род, как достойный, чтобы спасти гибнущую Россию? Великий Ермоген, в польских оковах ожидавший смерти. Откуда взят был затем избранник России? Из монастыря, от рук монахини – матери вышел он на царство в преднесении чудотворных икон, взятых из Москвы и Костромы. Ему предстояла, в его отроческие годы, мудреная задача опять собрать вновь распавшуюся Русь, в которой многие области, насмотревшись постоянного низведения царей, не очень – то были склонны к подчинению новой власти. Но была власть, которой никто тогда не смел противиться из считавших себя русскими, это власть Патриарха. Вот такое-то лицо и было родоначальником новой династии, и оно-то укрепило ей верность в сердцах русских.
Известно, сколько незаменимых услуг оказал престолу Никон Патриарх, как велико было значение его в деле присоединения Малороссии, и в деле начала народного образования, которое в то невежественное суеверное время могло быть принято народом не иначе, как под крепким данным авторитетом иерархии, ибо в ином случае от него отвернулись бы, как от ереси. Хорошо понимал это Петр I, хорошо понимали и исполняли эту просветительную задачу современные ему святители Димитрий Ростовский, Иов Новгородский, Стефан Рязанский, которые, несмотря на крайнее стеснение в денежных средствах, устраивали училища, и сами воспитывали учителей народу. Понимали они и то, что даже добрая и полезная сторона Петровой реформы не будет принята народом, если они не покажут ей своего сочувствия.
И вот, великий угодник Божий св. Митрофан первый влагает лепту на устройство Черноморского флота. Важные при новом строе войск победоносные битвы восхваляются иерархами в речах церковных, а дело народного объединения совершается даже в далекой Сибири подвигами двух великих праведников Митрополитов Филофея Тобольского и св. Иннокентия Иркутского. Так введена была реформа при содействии русских Святителей, так и новые порядки не искоренили духа народного благодаря тому, что иерархия и на них положила церковное освящение. В последующие годы прошлого века то иностранное влияние и сила иностранных министров подавляла интересы народа, то вновь прорывалось в высших сферах патриотическое сознание, и опять польза Отечества ставилась на первое место. И здесь мы видим, что сообразно этим колебаниям то возвышалось, то умалялось значение духовенства: оно первое подвергалось общенародной беде, например, при Бироне, но и первое делило с ним царские милости, например, при Елизавете Петровне.
Настало время Отечественной Войны 12–го года, когда, дотоле презираемый, простой серый народ проявил великую силу своего духа и своею партизанскою деятельностью победил гордого покорителя Европы. И это движение героизма народного получило первый толчок в лице уже умиравшего старца Митрополита Платона, и затем было питаемо явлением ему святыни церковной, так что и для главной Бородинской битвы одушевляющим желанием было принесение Чудотворной иконы Богородицы Смоленской. Здесь-то и образованное общество начало уразумевать, что в простом народе русском главная опора отечества и престола, что народ сознательно жертвует собою за царя своего, что царь ему дорог именно по тому изобилию благодати Божией, которое изливал Господь на его род, начиная с самого его воцарения. Эти-то взгляды о церковном характере народного духа, народной преданности престолу, взгляды, определявшие уже сами по себе и то направление внутренней политики, которое наиболее полезно для отечества, и начали проповедывать наши великие патриоты пятидесятых годов: Хомяков, Киневские, Аксаков, Самарин.
Они проводили их в богословских и в философских, и в исторических, и в политических, и литературных произведениях, проводили их в деятельности административной, ученой и воспитательной, внедрили подобное направление во все отрасли отечественной жизни. Их труды не остались бесследны, и в прошлое царствование Государевы милости начали сыпаться на народ в изобилии: он был освобожден от двухсотлетнего рабства, ему дарован равный со всеми суд и школы, и облегчение солдатчины. В нынешнее царствование ему даются милости, еще более ему дорогие, различные преимущества в жизни церковной, т. е церковно-приходские школы, вне богослужебные собеседования, облегчение хождения к св. местам и пр. Так-то наши Государи, истинно по-царски воздают сторицею народу за его преданность к их роду, так что и общество начинает сознавать уже повсеместно, что народ наш любит – то и тех, кто идет к нему от Бога. В этом с особенною силою убедительности он удостоверил всех, с негодованием изгнав своих противо – церковных учителей шестидесятых годов, несмотря на обещания золотых гор.
Вот, братия, какой великий урок дает нам история и деятельность ныне царствующего дома! Из нее должны уразуметь и мы свою задачу, свой долг по отношению к народу, к отечеству, к престолу. Вот сегодня, когда Церковь собирает нас в священные свои стены для молитвы за царицу русскую, когда сердца наших соотечественников пылают патриотическим жаром, теперь-то, братия, подумайте о своем призвания, о том служении, которого ждет от нас народ и Отчизна, которого ждет от нас и другой Царь – Небесный, по выражению современных греков, родившийся в Вифлееме, но живущий в России. Да, братия, Христос Спаситель обитает в народе русском, обитает потому, что последний, как мы видим, есть не столько политическая, сколько религиозная, церковная единица, потому что нет знамени, под которым собрался бы народ русский, кроме знамени Христова. Христос обтает в народе русском, т. е. нет народа, столь преданного Его подвигу самоунижения, самоотвержения и милосердия.
Христос будет обитать наипаче в тех, кто уже продолжит подвиг Его в качестве русского пастыря и учителя, и светит миру светом Его совершенств, дабы имя Его славилось на земле. Тако да просветится и свет ваш пред человеки, яко да видят ваши добрые дела и прославят Отца Вашего, иже есть на небесех. Итак, братие, наш род служения народу и отечеству еще тем выше всякого иного служения, что переходит пределы мест и времени и возносится к Вездесущему, Вечному Богу. Аминь.
Слово в день апостола Матфея24
Сегодня, братия, святая Церковь празднует память Апостола Христова и Евангелиста Матфея. Нам, готовящимся к апостольскому служению, эти праздники должны быть особенно близки и назидательны, но служение св. Апостола Матфея имеет еще частнейшие черты сходства с нашим будущим служением. Дело в том, что тогда, как другие апостолы проповедовали, стало быть, новую веру, св. апостол Матфей обратился с проповедью к иудеям и для них – то, главным образом, написал свое Евангелие, в котором Дух Божий указывает, что Господь Иисус есть именно обетованный в Ветхом Завете Мессия, что его учение не нарушает закона и пророков, но исполняет их, что для сынов Израиля Его учение не, есть иное чуждое Моисею, но напротив – подлинное исполнение того, о чем гадали пророки. Братия!
И Ваша будущая паства, подобно иудеям, потеряла истинное разумение своей древней веры, так что последнее и поныне представляете для нее новой, чуждой верой. И вам – будущим пастырям униатских приходов, как Евангелисту Матфею, придется доказывать им, что православная вера не есть иная, чем та, которой они преданы, что униатское исповедание носит в себе гибельное раздвоение, а все истинное в ней имеет свое действительное оправдание в вере православной, что как истинный ученик Моисея должен был следовать за Христом, так и истинный чтитель греко-восточных униатских обрядов должен стремиться в ту Церковь, Церковь Православную, в которой эти обряды только и получают свой смысл и значение.
Но, братия, только та проповедь дает плоды, которая не расходится с жизнью проповедника, так и св. Матфей, проповедуя единство обоих заветов, обоих учений: Христова и Моисеева, сам был истым израильтянином, не переставая быть христианином, сам совмещал в духе своем оба Завета, а вовсе не сближал их ради одной популярности или ради одного только воздействия на соотечественников. Поэтому тяжело грешить пред истинной Христовой и проповедник, если он позволяет себе говорить то, во что сам не верует, ради только возбуждения ревности в слушателях, как это допускается в Церкви латинской, дозволяющей священнику распространять различные даже суеверия и насаждать нехристианские чувства, чтобы крепче подчинять паству власти церковной. Вот почему, братия, готовясь быть проповедниками святости древних обрядов и учреждений нашей Церкви, т. е. привлекать к ней народ на основании его привязанности к родной, к своей старине, мы и в себе обязаны, неотложно обязаны воспитывать нелицемерную, искреннюю и сердечную любовь к Православному богослужению, к установленному церковью способу нашего молитвенного воспитания в вере и христианской жизни для улучшения вечного спасения.
Я не буду говорить, братия, о том, насколько поистине назидательна, свята и действенна служба Божия – в этом с неотложною и неизбежною необходимостью убеждается каждый, кто хоть сколько-нибудь печется о главном деле человеческого существования, т. е. о своем нравственном развитии. Да, кто пытается бороться со страстями плоти, со страстями гнева и самолюбия, тот скоро поймет совершенную невозможность этой борьбы без молитвы, без веры в дары божественной благодати, тот скоро оценит и незаменимое для сей цели достоинство содержания наших молитв и песнопений. Я не буду говорить об этих достоинствах, но укажу, братия, на то удобство, которым мы все пользуемся здесь, в семинарии для развития в себе любви к учреждениям церковным, любви к своему, родному, столь необходимой для проповедника или пастыря униатского прихода. Везде хороша и умилительна православная служба Божья; но особенно сильно действует она на сердце, когда ее совершатели и слушатели не чужие друг другу люди, когда о ее благолепии заботятся и те и другие вместе, посредством общего пения и очередного чтения, когда, таким образом, общество, объединенное какою-либо единою целью, здесь во св. храме Божием, объединяется, еще теснее объединяется общим прославлением Бога и Создателя, объединяется самим Христом, Который и ныне, посреди нас, сохраняй вхождение твое и исхождение твое.
А если обратить внимание еще на то, что самое-то общество наше объединено не какой-нибудь целью, но целью Апостольского служения, то как сердечно должны мы умиляться, присутствуя здесь под осенением благодати Христовой и участвуя вновь и вновь в Его жертве, которой проповедниками мы готовимся быть. Здесь-то мы должны думать о своем призвании, здесь-то вспоминать, обращенные к нам, слова апостола: «Несте странни и пришельцы, но сожители святым и приснии Богу, наздани бывше на основании апостол и пророк, сущу краеугольну самому Иисусу Христу». И горе, братия, тем ученикам, которые не желают сознавать своего единства со школою, горе тем, которые стараются лишь указывать себе и другим на промахи и отступления своих руководителей и товарищей!
И промахи эти и отступления не только бывают, но и всегда будут, потому что дело воспитания, а тем более – воспитания духовного, столь трудное, что во мнениях о нем не сходились между собою великие мудрецы и праведники между иерархами, но ведь на то и существует любовь и молитва, ради которой мы сходимся в этот храм, чтобы просить Господа помощи – для принятия к сердцу лишь добрых и должных отношений к нам людей, и для прощения дурных, чтобы молиться друг за друга, а не гневаться, молиться особенно за тех, кому поручено управление ближними, наипаче же душами ближних, как дело столь трудное, столь неудобоисполнимое без высшей помощи. Не утаим и мы, наставники, что, к сожалению, далеко не всегда встречаем с вашей стороны должного исполнения ваших гораздо простейших обязанностей, чем наши, что готовы бываем впасть иногда в уныние терять надежду на то, что воспитаем из вас добрых пастырей, а не обыденных наемников-эгоистов.
Но здесь, в этом св. храме, когда вы в тесных рядах, юношескими голосами славите Господа в песнопениях церкви Православной, когда видишь молитвенное оживление на ваших юных лицах, то вновь возгорается надежда, вновь не желаешь думать, что всему этому доброму суждено безвозвратно погибнуть в тине житейских страстей и дрязг и вновь с надеждой взываешь мысленно ко Господу: «Отче святый! Соблюди их во имя Твое, их же дал еси нам, да будут едино. Немало да возьмеши их от мира, но да соблюдеши их от неприязни. Святи их во истину Твою слово Твое истина есть». Да, братия, учитесь же здесь, во св. храме сознавать свое единство с вашею духовною школою, научайтесь здесь любить и прощать, и таким образом в полноте уразумевать и всем сердцем привязываться к православному храму, к православным учреждениям, чтобы прививать эту любовь к тем будущим прихожанам вашим, которые потеряли ее по недоразумению, как иудеи, не узнавшие во Христе исполнения своего собственного закона Моисеева. Тогда-то вы будете достойными носителями жребия апостольства, и как таковые получите данные апостолам обетования в прощальной молитве нашего Спасителя, заключившего ее словами: «Отче их же дал еси Мне, хощу, да идеже есмь Аз и тии будут со Мною, да видят славу, юже дал еси Мне, якоже возлюбил еси Мене прежде сложения мира. Отче Праведный, и мир Тебе не позна, Аз же тя познах, и сии познаша, яко ты мя послал еси. И сказах им имя Твое и скажу, да любы, ею же мя еси возлюбил в них будет, и Аз в них». Аминь.
Беседа в навечерие св. Праотец25
Православные слушатели! Сегодняшняя воскресная служба есть последняя в этом году, которую большинство слушает в семинарской Церкви Следующая чрез неделю – воскресное навечерие встретит вас на разных концах Польши и Волыни, под кровлею отеческих домов.
Вы вероятно с нетерпением ожидаете той минуты, когда снова увидаетесь с близкими сердцу родными и предадитееь покою после четырехмесячных трудов. Эти чувства, эти ожидания, разумеется, вполне естественны и законны, но не законны ли и естественны и некоторые другие мысли и чувствования с Вашей стороны? Ведь вы – не просто ученики, школьники, дожидающиеся роспуска по домам, вас ожидает, о вас волнуется не одна только семья каждого из вас; нет, вы – надежда целой Холмской Руси, ваша семья – это весь народ Холмский; ваша школа не есть только место, в котором заучивают и отвечают уроки – нет, это – священный рассадник высшего, духовного, евангельского просвещения!
Из всех этих особенностей или, вернее сказать, – высоких преимуществ вашего ученического быта, понятно, с какими чувствами и с какими намерениями должны вы расставаться со своею alma mater на рождественское время. Сознавая то высокое назначение, которое соединяет вас под ее священным кровом, вы должны любить свою семинарию, независимо от всех кажущихся вам или действительных неприятностей, которые вы соединяете с представлением о ней, потому что подобного рода неприятности отсутствуют только в блаженном обществе духов рая.
Вы должны любить свою семинарию и, покидая ее на время вакаций, не рваться всеми силами души прочь отсюда, но с благоговением оглянуться на святой крест, возглавляющий это здание и подумать о том кресте, который вы приняли на себя, поступив в число учеников духовной школы, по слову Господа: «Той раб, ведый волю Господа своего, и не сотворив, не уготовав волю Его, биен будет много». Вы должны затем, обратив свой взор вниз на дом, подумать о том, как следует вам относиться в продолжение вакации к жизни, к людям и, в частности, – к народу. Большая часть юношества не предначертывает себе определенных правил жизни, а поступает по внушениям минутных чувств, то добрых, то порочных и таким образом, поддаваясь всякому впечатлению, является, яко трость, ветром колеблема, лишенная всякого постоянства. Не так должно поступать нам, братия! Как представители школы церковной, воспитания христианского, мы обязаны в своем поведении и беседах проявлять христианское настроение. Посмотрите на наш народ, посмотрите с какою охотою готов он слушать о Боге, о святых Его, о Церкви, о Евангелии. Посмотрите и на то, как редко исполняется его стремление к благочестию, как мало образованных людей изъявляют готовность споспешествовать религиозным интересам народа. Вот вам – то предлежит служить народу, алчущему духовно, этою духовною пищею. Не много нужно житейской опытности и знания, чтобы одному понимать Евангелие, или духовную книжку, рассказать что-нибудь о святом и т. д. Это может сделать даже ученик младшего класса, даже мальчик. А кто имеет полномочие произносить поучения с церковной кафедры, тот не должен лениться и небречь о селе. Не должно отговариваться ни молодостью, ни неопытностью в назидании.
Назидание бывает различного рода. Если оно состоит в изложении своего духовного опыта, то такого рода назидание приличествует, разумеется, старцу, лицу, облеченному в священный сан. Но назидание чрез заимствование истин из Божественного учения доступно всякому изучающему его, чтобы оно было действенно достаточно доброго желания, молитвы к Богу и любви к ближним. Желание порождает соответствующее настроение, а настроение – научение. Чтобы сохранять такое благочестивое настроение, братия, нужно расходиться из этой святой обители не с нетерпеливым легкомыслием, но с молитвой о помощи Божией для доброй жизни. Так именно всегда и расставались друг с другом люди, соединенные общим подвигом.
Так, древних обителей иноки, имевшие обыкновение на весь Великий Пост уединяться по окрестным пещерам и пустыням, в прощальное воскресенье после вечерней трапезы воспевали пасхальные песни с тем, чтобы поделиться радостью воскресения Христова перед расставанием, может быть – последним, ибо каждому из них грозила одинокая смерть в пустыне от непогоды, или голода, или диких зверей. Затем, когда праздник Пасхи снова соединял их друг с другом в обители, то они, вдохновленные молитвенными и созерцательными подвигами, не удручались горем, если недосчитывали некоторых из среды своей, твердо уповая, что их скончавшиеся братия уже непосредственно лицом к лицу видят воскресшего Господа. Так временное расставание их служило не к умалению их ревности, но – к возвышению ее, потому что оно совершалось при общей молитве, при ясном напечатлении цели уединенных подвигов.
Так и вы, братия, расставаясь с семинарией, вслушивайтесь в воспевания ублажения рождавшегося Господа и соединяйте с ними мысль о том, чтобы ходить достойно звания будущего проповедника Христова. Есть русская пословица: «За чем пойдешь, то и найдешь». Итак, если вы пойдете отсюда по весям Привислянским и Волынским для того, чтобы, наблюдая жизнь, еще более назидаться евангельским духом братолюбия, то, вместо того, чтобы губить в эти недели те познавательные и нравственные сокровища, которые вы приобретаете здесь, вы бы еще приумножили их, соотнося евангельские истины с действительною жизнью.
Сегодняшнее утреннее Евангелие повествует нам о прощании Господа Иисуса с учениками Своими; говорится, что они возвратились с радостью великою с горы Елеонской, после Его вознесения на небо. Чем же объяснить эту радость? А тем, что св. Апостолы, приняв чрез дуновение уст Господних просвещение Духа Святого, уразумели в полноте Христову истину и, нося ее в сердце, сознавали свою близость к Божественному Учителю еще живее, чем во время своей внешней телесной близости с Ним. Так и вы, братия, если будете вносить, по мере сил и средств, в народную жизнь те христианские начала, которые преподаются вам в семинарии, то будете с нею всегда в духовном единении не только во время временной разлуки, но и – по окончании курса учения. А это единение будет вдохновлять вас ревностью в деле насаждения царствия Божия. Аминь.
Слово на день Св. Димитрия Ростовского26
Православия ревнителю и раскола искоренителю, Российский целебниче и новый к Богу молитвенниче, цевнице духовная, Димитрие Блаженне!
Между бесчисленным сонмом угодников Божиих Св. Димитрий Ростовский особенно должен быть близок нам и задаче нашей жизни. Он недалек от нас и по времени, и особенно близок нам по месту и по предметам своей деятельности. Жил он менее чем 200 лет назад, в царствование Петра Великого, был учеником Киевской Академии, а затем, наперерыв приглашаемый из города в город светскими и духовными властями, равно ценившими его высокие дарования и св. жизнь, он, в сане молодого иеромонаха и потом – игумена, переходил из одного города в другой, из Киева – в Чернигов, Вильну, Слуцк, Батурин, Новгород – Северский, проповедуя и утверждая православие.
Сын малороссийского сотника, обладавший богатыми талантами, он оставил мирскую жизнь и, приняв монашество, при всем множестве своих ученых и проповеднических трудов, охотно предался не менее трудным аскетическим подвигам. Строгий к самому себе, он для своих современников был ярким отблеском Того Доброго Пастыря, Который душу свою полагает за овцы. Вот, братия, с этой стороны ревностного, неутомимо просветительного служения, характер Св. Димитрия должен служить нам высоким примером во всех его чертах. И первою из них была его любовь к народу, который он поучал, назидал и утешал своим словом. А когда он призван был на высокое служение в сане митрополита Ростовского, тогда подвиги его пастырской ревности обнаружились в высшей еще степени.
С мудростью и кротостью св. Димитрий нес возложенное на него иго, неустанно заботясь о просвещении и спасении вверенной ему паствы. Здесь он встретил невежественных раскольников и обратил на них свое ревностное внимание и попечение, чтобы словами снисхождения и любви привлекать их в лоно св. церкви. Плодами пастырской просветительной деятельности св. Димитрия были его многочисленные высоко назидательные писания, в которых высота евангельских истин соединена с простотой изложения и приближена к народному разумению. Чтобы доставить своей пастве просвещенных пастырей и наставников, Св. Димитрий открыл в Ростове при своем доме духовное училище, бывшее самою дорогою для его сердца святынею. Он часто посещал учеников, испытывал их в успехах и часто сам принимал на себя труды наставника. Он смотрел на учеников своего училища, как на удел Божий, принесенный в жертву Господу. Вот почему Св. Димитрий Ростовский близок к нам, братья, вот почему этот любвеобильнейший наставник народа русского должен мыслиться вами, как верный образ пастырского служения и как живой укор для тех, кто отнесется к этому служению с небрежением; о таких Святитель сказал бы: позна вол стяжавшего его, Израиль же не позна Господа своего.
Память о св. Димитрии должна быть жива в каждой русской семинарии, точно так же, как в Ростовском училище, где и ныне висит лампада на том самом месте, где он испустил последний вздох. Вспомните, братья, что и в последний день своей жизни он призвал к себе своих учеников-певчих для пения составленных им самим духовных песней: «Иисусе Мой, прелюбезный! Надежду Мою в Бозе полагаю, Ты – Мой Бог Иисусе, Ты – моя радость»! Затем, отпустив своих певцов, он уединился и, преклонив колена, предал дух свой Господу. Господь сторицею воздает любящим Его, и вот, на месте кончины Святителя в теперешнем Ростовском училище висит неугасимая лампада уже не за упокой его души, но пред его Святым образом! Этот образ, братия, должен носить в сердце своем всякий семинарист русский и мысленно взирать на него, исходя на возделывание той сорной нивы, над которой трудился Св. Димитрий. Вы, будущие продолжатели его дела, вы, «сожители святым и приснии к Богу», всмотритесь в черты жизни сего св. мужа! Помните, что он не из пустыни вышел, а был таким же семинаристом, как каждый из вас, вращался в таком же рассеянном, мирском обществе, но, при всем том, он умел так себя настроить, чтобы видеть духовными очами возлюбленного ему Господа Иисуса, видеть грех, разъедающий человечество, видеть это, но не унывать и не щадить себя, ради спасения людей, всеми своими силами, всеми знаниями, всею жизнью.
Подкрепление для своих нравственных сил он с юных лет находил в житиях святых, собранием и изданием которых он доставил всему русскому народу любимейшее чтение, а себе – бессмертную славу. При этом чтении пусть подражает ему всякий юный борец жизни! Итак, братия: «Толик имуще облежащ нас облак свидетелей», – жизнь коих описана св. Димитрием, а в том числе – и его самого, – «терпением да течем на предлежащий нам подвиг», – на подвиг борьбы с князем мира сего, на подвиг насаждения святой веры и добродетели! Да останется неизгладимо в сердцах и умах ваших светлый образ мудрой и любвеобильной пастырской деятельности Св. Димитрия. Пусть св. молитва его, ныне с высоты небес призирающего на тех, кто готовится продолжать дело его в нашем Отечестве, ниспошлет нам благодатную помощь от Начальника веры и Совершителя Иисуса. Аминь.
Слово на день св. апостола Иоанна Богослова27
Православные слушатели! Сегодняшний праздник в честь св. апостола Иоанна Богослова считается, по преимуществу, семинарским праздником на Руси, потому что празднуемого ныне св. апостола церковь Христова отличила наименованием Богослова и он был и на все времена останется образцом истинно христианского, православного богословия, которое составляет главнейший предмет семинарского образования. Потому-то многие из церквей семинарских посвящены сему св. апостолу; потому-то и мы совершаем ныне высокопоучительное торжество в честь сего небесного покровителя нашей обители наук.
Чем же именно поучительно для нас настоящее торжество? К ясному ответу на этот вопрос послужит разъяснение другого вопроса: почему именно Церковь Христова усвоила святому апостолу Иоанну отличительное наименование Богослова? В Евангелии замечено о нем, как об ученике, которого любил Иисус (Ин.13:23), преимущественно пред другими учениками. Но любовь Христова отличается от обыкновенной любви человеческой; она чужда всякого пристрастия; она любит столько, сколько предмет того заслуживает. Кто творит волю Отца Небесного, как сказал сам Спаситель, тот Ему брат и сестра и Матерь (Мф.12:50). Значит, основание преимущественной любви Христовой к апостолу Иоанну заключается в собственной его любви к Богу и посланному Им Иисусу Христу. Одушевленный сею святою любовью, ученик Христов не отстал от своего возлюбленного Учителя и тогда, когда Он висел на кресте, когда все другие ученики Его разбежались от страха. Сему-то одушевлению святою любовью должно приписать ту глубину и высоту боговедения, которые усматриваются во всех писаниях Св. Иоанна. Он писал так потому, что знал сердце Христа Спасителя, а знал это потому, что собственное сердце его исполнено было небесного чувства любви к Господу. Любовь приблизила Иоанна ко Христу Спасителю. Любовь открыла ему тайны Божественного лица Христова и Его деяний: вечное бытие, рождение от Отца и божественность Слова, соединение Его с человечеством в лице Господа Иисуса, действительность присутствия тела и крови Богочеловека под видом хлеба и вина – эти тайны Божественного лица Христова никем не описаны с такою ясностью, как святым Иоанном. И вот почему св. Церковь отличила сего апостола любви наименованием Богослова.
Не тоже ли качество должно отличать и всякого богослова и всякого учащегося богословию? Можно знать истины веры одним умом и памятью; но как бедно и бесплодно такое знание! Только святая любовь производит тесный и действительный союз человека с Богом и Христом, а вместе с тем – твердую веру и живое упование. По свидетельству самого Христа Спасителя, на любви к Богу и ближним утверждаются закон и пророки (Мф. 22:40) Помните же, братия, что вам, посвятившим себя на изучение закона, пророков и апостолов, – если это изучение не утвердит вас в любви и не утвердится вашею любовью,– помните, что вам придется дать строгий ответ на страшном суде Христовом, когда Праведный Судия всем чуждым любви к Богу и ближним скажет: «Взалкахся и не дасте Ми ясти, возжадахся и не напоисте Мене, странен бех и не введосте Мене, наг и не одеясте Мене, болен и в темнице и не посетисте Мене…. Идите от Мене, проклятии, в огнь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: понежебо не сотвористе единому братий моих меньших, ни мне сотвористе».
Убоимся же, братия, этого страшного гласа, и посвятим всю свою жизнь, все свои силы и труды на служение меньшей братии Христовой, будем воспитывать в себе искреннее к ней сочувствие, чтобы на пастырском или, сначала, на учительском поприще светить миру тою же любовью, которою светил празднуемый ныне покровитель нашей школы апостол Иоанн Богослов. Если вы теперь, в летах юности, воспитаете в себе любовь к людям, то и не нужно будет устрашать вас грозным судом Божиим для возбуждения ревности; почему? А потому, отвечает апостол Иоанн, что «в любви нет страха, но совершенная любовь вон изгоняет страх». Эта любовь открыла бы вам доступ в сердца всех окружающих вас людей, и, вместе с тем, достойно подготовила бы вас к великому служению пастырскому; эта любовь, прибавлю еще, удобно привела бы вас к ближайшей цели вашего здесь воспитания, т. е. к изучению Божественного закона; ибо, где любовь, там и богопознание. Это – не мои слова, это слова нашего св. учителя Иоанна. «Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь – от Бога; и всяк любящий рожден от Бога, и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас». Недаром же св. Церковь ему – апостолу любви – усвоила имя Богослова. Вот, значит, в чем тайна богословия – в любви. Эта любовь возвышает в нас веру в Бога, а последняя снова возгревает в нас любовь, и таким-то образом любовь и богопознание, укрепляя друг друга взаимно, приготовят вас к высоким подвигам пастырского служения, где любовь должна гореть ярким светильником, где любовь к людям во Христе светит миру и согревает всех верующих.
Вот почему, братия, наш небесный покровитель, наш великий учитель любви, когда уже столетняя старость и недуги отъяли у него ноги для хождения в церковь и замкнули его уста для продолжительных поучений, велел приносить себя в церковное собрание и только взывал: «Дети, любите друга друга»! А когда у него спросили, зачем он повторяет всегда одно и то же, он отвечал: «Это – заповедь Господня; если ее исполните во всей широте, то и весь закон Христов будет исполнен нами». И к нам ныне повторяет он известные свои слова: «Возлюбленные, пишу вам не новую заповедь, но заповедь древнюю, которую вы имели от начала. А заповедь Божья та, чтобы веровали во Иисуса Христа и любили друг друга, как Он заповедал нам»; он зовет нас идти со словом утешения и участия ко всем труждающимся и обремененным, скорбящим, озлобленным, унывающим, отчаивающимся и погибающим, чтобы всех оживлять любовью Христовой.
Помните же, братия, что любовь открывает нам тайны богословия, что самые высокие истины боговедения усвояются умом нашим только при чистоте сердца, как сказал Спаситель: «чистые сердцем Бога узрят». Не оставляйте же, братия, готовиться к предстоящему нам служению пастырскому в духе вашего небесного покровителя, наставника любви и Богослова. Возгревайте сердца свои любовью, дабы затем светить миру боговедением, как апостол Иоанн. Тогда не напрасно вы здесь учитесь, тогда вы будете вправе сказать с апостолом Иоанном: «Мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви в Боге пребывает, и Бог в нем пребывает» (Ин 1: 4,16). Аминь.
Слово к студентам Петербургской Духовной Академии28
Когда благоустроенная семья соединяется в родном доме на общем празднике и наслаждается дружеской беседой вокруг обильной трапезы, и если в это время лютая метель завывает на дворе, и мерзлые хлопья снега стучат в окна: то не обратится ли мысль празднующих собеседников от своего радостного торжества к положению тех, которые в это время блуждают на трескучем морозе в поле по занесенным дорогам, с трудом или, а то и совершенно тщетно отыскивая пути, тщетно ожидая, что кто-либо выйдет из села избавить их от совершенной погибели в снежной пустыне?
Ныне братия, Академия наша, собравшаяся в наш родной храм праздновать годовой день своего рождения, объединяя христианским просвещением и взаимною любовью, подобна той семье, пирующей в непогоду. Окинем же и мы мысленным взором внешнюю нам общественную жизнь, на поле которой свирепствуют всякие невзгоды. В этот день, когда общее торжество окрыляет дух каждого, отрешает его от мелочных своекорыстных забот минуты и расширяет сердца наши взаимным объединяющим их сочувствием, в эти священные минуты, когда мы готовимся заключить наше благодарственное богослужение: подумаем ο разного рода путниках, погибающих в духовном заблуждении и холоде. Кто эти путники?
О, их много, очень много! Это, во-первых, ближайшее к нам по внешнему положению учащееся юношество светское, почти вовсе лишенное религиозно-нравственного руководства, блуждающее безлюдно и нередко безнадежно по распутиям разных вечно сменяющихся обманчивых направлений мысли и жизни. Светское юношество с четырнадцати лет подпадающее разврату, с шестнадцати лет – скептицизму, с двадцати лет – практическому пессимизму, в смысле подрыва веры в общие правила честности и человеколюбия.
Это те несчастные, которые, ища истины и тщетно стараясь ее найти, с отчаяния бросаются в крамольнические шайки и губят себя и других, или, терзаясь отсутствием веры и руководителей к ней, решаются покончить с собственною жизнью. Это – одни путники.
Другие – их же слепые вожди, различные общественные деятели – педагоги и публицисты, лишенные всяких твердых принципов, аффективно верующие или, не веря проповедующие какие-либо фантастические теории, имеющие перевернуть мир; а на самом деле – столь легковесная, что в них чрез несколько лет разуверяются и сами проповедники, после чего и меняют одну теорию на другую, пока не доходят до безысходного пессимизма и вместе с последним словом отрицательной европейской философии объявляют жизнь бессмысленным коловращением, проклинают все свои прежние знамена и с саркастическим мучительным ожесточением сходят в могилу, окружаемые недоуменною печалью своих умных почитателей. Это второй род путников жизни.
Третий род – это те руководители общества, которые, забыв свои обязанности о самоотверженном служении государству, засовывают подчиненные им области народной жизни в рамки мертвой казенщины, обнимая свое сердце жаждой денег и отличий. Они не признают себя блуждающими по сугробам, уверены, что идут по прямому пути, но, на самом деле, удаляются от теплых жилищ, и влекут за собою в погибель все, им подчиненное. Обращаемся к религиозной жизни общества: вот одна его часть, соблазняемая событиями церковного формализма, отождествляет с ними самое православие, созидает фантастические духовные церкви, не удовлетворяясь ими, бросается от заблуждения к заблуждению, пока не остановится на скептицизме, на бешеном пиэтизме; вот другая часть, не видевшая ничего кроме церк. церемониала, полагает в нем всю религию, во имя ее отказывает в любви и участии всем мыслящим иначе, а потому и сама черствеет сердцем и погрязает в страстях. Обратимся мы к народу: там нас встретит фанатик – раскольник, с пеной у рта проклинающий Церковь, безумный хлыст, воссоздающий культ Афродиты, упрямый штундист, высокомерно считающий свое тупое упорство за высшую духовную религию.
А православные? Вот они: вот – целые деревни, погибающие в позорной болезни, вот – толпы молодых и стариков, избивающие евреев по городам, вот и другие, потерявшие по фабрикам н трактирам все, что дал им родной дом. Но где перечислить все главнейшие виды блужданий общества и народа? Им нет конца, нет числа! Уже не говорим о наших единоверных братиях, о единокровных наших ренегатах истинной веры, не говорим об иноверцах и инородцах, которые ведь тоже наши братья, которым «проповедовать Евангелие» тоже повелел Господь.
Да разнообразны, печальны блуждания людей, велики их житейские скорби, тяжки их пороги и преступления. Собираясь здесь вокруг света Божественной истины, мы с трудом можем проникнуть взором в ту мрачную тьму, в тот духовный морок и глад, в который брошены наши близкие и дальние о Христе братья. Много причин этих бедствий, раздирающих мир, много мечей проливают кровь по лицу земли: посмотрите, сколько в этой жизненной метели заблудших и замерзших не потому, чтобы отвергали помощь провожатого, но потому, только потому, что никто не хотел им указать дороги. Ни мы, но мирская литература доказала, что в самом ужасном нравственном состоянии можно встретить высокие, благородные души, искавшие света, но не получившие, а потому и погибшие. И в страшных подземельных каторжных шахтах, и в мрачных тюрьмах, и в притонах гибельного разврата и пьянства, и на всех перекрестках жизни встречаются эти бледные измученные лица с вечным вопросом на исхудалом лице с воспаленными от духовной и телесной муки глазами. С вопросом о том, да неужели же никто ни добродетельный и ученый муж не выведет его на путь истинный?
И тысячами погибают они, тысячами замерзают, заведенные вдаль гудящею метелью зимней ночи. О, братья, неужели могут, зная это, спокойно сидеть в горнице те, кого Бог держал в эту ночь в родном доме, не будут ли они виновны в смерти тех, которые погибают не по собственной злобе, а потому, что никто их не наставил из тех, кому заповедано учить людей. Каин, где брат твой? Вопрос, которого слышание страшно, который не может быть обращен к каждому из нас, но к нам в целом, как носителям разумения истины, носителям (настоящим и будущим) даров благодати, этот роковой вопрос имеет свое отношение.
Кровь брата твоего вопиет от земли на небо, кровь всех впадших в неверие по нашему небрежению и безучастной сухости, по неспособности раскрыть жизненную силу христианства; кровь отпадших по скудости церк. учительства в разные ереси, кровь идейных самоубийц, кровь отчаявшихся искателей истины. Выйдем же из нашего теплого покоя, со светильником веры, добродетели д просвещения в ненастную тьму заблуждений наших братьев! Выйдем из нашей внутренней замкнутости на распутия жизни, научимся созывать путников понятною им речью, т. е. постараемся об усвоении и приведении к христианскому идеалу всего того, чем живут наши братья. А для этого надо, во-первых, понять внутреннюю жизнь простого народа, полюбить то, что ему дорого, заговорить его мужицкою речью и усвоить его искренность. Надо, во-вторых, изучать и понять все те духовные нужды, которые сказываются в жизни общественной, усвоить способы воздействования на них, суметь популяризировать нашу христ. науку, создать общественную и народную современную христ. литературу и беллетристику; дать руку общения тем из членов мирского общества, которые влияют на него в благоприятном для христианства смысле, а главное: в душе своей, в своем отношении к ближним быть согретым духом христианской бескорыстной любви и сердечного участия к спасению каждого.
И если мы начнем собирать в наш родной дом веры и любви всех блуждающих во тьме и холоде жизни, если хотя не сами увидим приведенными к нам все господствующие направления, но из начатой деятельности будем иметь возможность предчувствовать зарю того будущего, некогда священного дня, когда и поклонники «духовного» христианства, и искатели свободы и равенства, и преклоняющиеся пред разумом и наукой, и проповедники космополитизма, и поборники патриотизма: одним словом, все, кто живет не ради одного себялюбия, поймут, что все, что есть доброго в их идеале, имеется здесь, у нас, в источниках Божественной истины, и придут к вам, если говорю, будем деятельно приближать это время, мало по малу обнимая нашим светом различные идеалы, или пути жизни.
Тогда, о, как счастливо будем мы праздновать годовщины наших рассадников христианского просвещения, и с таким твердым упованием будем мы тогда все силы свои посвящать на воспитание своего сознания и своего сердца к нашей великой цели, состоящей в том, чтобы да всех добрых в этом мире осуществились слова Христовы: и будет едино стадо и един Пастырь.
Слово в день Богоявления Господня о том, какими средствами усовершенствуется общественная жизнь29
Возлюбленные братья! Конечно, вы ожидаете от меня, как от нового пришельца в вашу академическую семью, ожидаете исповедания тех духовных побуждений, коими я, по долгу своего звания, намерен привлекать вас к общему дружному и одушевленному служению богословской науке и пастырству, которые Московская Академия исполняет с такою честью уже более двух веков. Конечно, вы ожидаете, что таких побуждений я буду искать в области, наиболее доступной для ваших молодых и горячих сердец, в области кипучей современности, в последних словах науки и общественной жизни.
Правда, в наше время не было-бы недостатка в подобных побуждениях, ибо при всей расшатанности современных умов и упадке нравов давно, а может быть никогда в жизни русского народа и общества не замечалось такого напряженного искания правды, правды именно нравственной и религиозной, как в наше время. Жизнь сама сокрушила тех идолов, которым в слепоте поверхностного полу образования поклонилось наше общество, а враждебные Божественной нашей вере теории материализма и позитивизма поддерживаются теперь только по старой памяти, только как показатели того, что многие не в силах найти в современном быту следов иной высшей жизни, основанной на откровении вечной и безусловной истины христианства.
Но с какою томительной жаждой современные люди ищут и ожидают доступного раскрытия этой истины, можно видеть по тому быстрому и сильному, пожарам подобному, влиянию на них всякого вновь появляющегося убежденного, хотя бы и грубо заблуждающегося, учителя веры или жизни, будь это сектантский проповедник в простом народе, будь это проповедник каких-либо нравственных понятий в обществе образованном. Но, конечно, ложь не может долго обманывать народную совесть, минутное удовлетворение ее оканчивается разочарованием, и вот, по небосклону народной жизни или общественной письменности раздаются глухие раскаты философии отчаяния, приносят ужасные вести о самоубийствах от безверия или, точнее говоря, – от тщетного искания веры, от неумения обрести проповедуемую церковью благодатную жизнь, утоляющую духовную жажду. Да, много и очень много можно бы говорить о том, что даже наиболее печальные явления современной жизни представляются, как ясные доказательства для самых неверующих, что жить без веры нельзя: тем убедительнее они должны доказывать нам, проповедникам благодати, что «се ныне время благоприятно» (2Кор.6:2) для призвания нашей школы. Можно бы говорить вам, братия, и о том, что современное искание Бога, являющееся плодом разуверения в воздвигнутых идолах без религиозной культуры, простирается далеко за пределы нашего отечества и проявляется с особенною силою в современном Вавилоне, в распущенной столице мятежной Франции, что там все чаще и чаще слышатся вопли отчаяния о безбожных устоях современного просвещения и быта, что в частности известнейший писатель Парижа, которого с жадностью переводят на все языки Европы, ожидает нравственного обновления для цивилизованного мира не откуда, как из России, ни от кого другого, как от наших народных писателей-патриотов, учащих презирать низменные интересы мира сего и исповедывать веру в евангельские и апостольские заветы, которые и названный писатель считает в то же время свойствами нашего народного исторического гения.30
Конечно, подобные чаяния еще глухи и туманны, эти обращенные к нам взоры России и Европы еще исполнены блужданий и попечений житейских, но если бы вникнуть в дело поглубже, то легко можно было бы увидеть, что действующим началом в век этих болезненных блужданий жизни является та сторона человеческого духа, которая всегда была и будет лучшею почвою для насаждения Божественного слова, а именно совесть, пробудившаяся ныне с такою силой. И так раскрывать ли мне в подробностях эти раны общественной жизни, дающие надежду исцеления и безмолвно призывающие духовных врачей к самоотверженному труду апостольства? Искать ли для нас побуждений к такому труду через исповедование вам собственного, хотя непродолжительного, но довольно сложного опыта служения Слову? Говорить ли о том, что при всех скорбях и тяжелых ударах, наносящихся в самое сердце служителю церкви, при постоянном его духовном распятии и умирании (Гал.2. 19, 1Кор.15:30,) нет в сей жизни высшей радости и утешения, как служение Христу и проповедь Его учения, что здесь и грешный человек, еще уязвляемый ангелом сатаны (2Кор. 12:7), бывает восхищаем в рай христианской любви и столь ясного и сладостного ощущения Божественной Промыслительной десницы, какое воспето в книге Песнь Песней, почему и речь ея становится вполне понятной обручникам Христовой Церкви?
Да, братия, душа моя готова бы излиться пред вами, излить выношенное разумение жизни внешней, а равно и свой внутренний опыт, чтобы по мере сил и вам править жажду той жизни, которую вливает в человека благодать священства, и такого открытия своего упования, конечно, вполне естественно вам ожидать от меня, как нового к вам пришельца: но удержусь днесь от сего ради иного Высшего Пришельца, сретаемого ныне, де нашею только духовною семьёй, но всею Церковью. Буду ли говорить о себе, когда ныне «грядет крепший мене, Ему же несмь достоин преклонься разрешити ремень сапог Его». (Мк. 1:7).
Днесь изнемогает всякое человеческое слово, ибо открылось Слово Божие, днесь ли ограничить свою речь явлениями минутной современности, когда открыта вечная истина? Здесь ли поднимать свой светоч разумения, когда открывается Свет предвечный, «Просвещай и освещай всякого человека грядущего в мир? (Ин.1:9). Впрочем, братья, сей свет ничего доброго не затмевает собою, не угашает и курящегося льда (Мф. 12:20), но все хорошее привлекает к Себе (Ин. 12:32), к Нему приходит все, что от Отца, а грядущего к Себе Он не изгоняет вон (10. 6:37). А потому не опасайтесь, чтобы, обращая свое слово к явившему Себя днесь Господу, мы до конца оставили бы ободрение ваших юношеских надежд на плодотворное служение людям. Правда, явившийся на Иордане Христос не открывает нам тех внешних средств, которыми ныне люди стараются овладеть умами общества или народа: но Господь показал нам ныне ту внутреннюю силу, которая одна может насаждать жизнь.
Слышите ли сегодняшнее исповедание Церкви? Разумеете ли, в каком смысле настал ныне час, о котором сказал пророк: «возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая и расцветет как нарцисс. Великолепно будет цвести и радоваться; будет торжествовать и ликовать… Укрепите ослабшие руки и утвердите колена дрожащие. Скажите робким душой: «Будьте тверды, не бойтесь». Тогда откроются глаза слепых и уши глухих отверзутся. Тогда хромой вскочит, как олень и язык немого будет петь!» (Ис 25: 1–7).
Итак, зачем нам искать далеко средств для улучшения жизни? Вот эти средства принесены Христом! Смотрите, ныне открыта тайна действительного исправления жизни благодатью, та тайна, которой тщетно добивались, и добиваютея, я будут добиваться естественные друзья человечества. Не мудрее ли всех был Соломон? Не достигал ли он всего, чего желала душа его (Екл. 2:10)? Но вот он ясно признает тщету всех естественных, человеческих усилий изменить греховное и гибельное содержание жизни: преобразования касаются только внешнего ее строя и внешних порядков, по существу же – неправда и беззаконие (Еккл.3:16) будут всегда наполнять жизнь вне благодати: «кривое нельзя сделать прямым и чего нет, того нельзя считать» (1:15).
Но вот мы слышим, что ныне исполнилось другое пророчество: кривизны выпрямились и неровные пути сделались гладкими (Ис.12:4). Чего не могло сделать естество, то совершила благодать, чего тщетно искали люди, то открыл явившийся Господь. Итак, бр., благодатное начало перерождения жизни, к которому, конечно, стремятся и ваши молодые сердца, и которого так жадно ищет современность, хотя и безуспешно, открыто Самим Господом: нам остается только войти в Его жизнь, только усвоить это таинственное средство. В чем же – содержание этой жизни? Чем совершил Господь наш всеобщее обновление? Чему радуется Церковь? Тому ли, что Он провозглашен с неба Сыном Божиим? Но таких свидетельств было несколько еще до Крещения. Тому ли, что Он открыл людям чрез проповедь Предтечи? Но такие откровения были и раньше: откровение Волхвов и Богоприимца. Церковь торжествует и эти прославления Спасителя на земле, но главное содержание ее торжества составляет то, что ныне Господь открыл новое и неведомое естественному миру начало, которым Он действует в жизни: начало это есть смирение, смирение и самоотречение, по которому «крещение приемлет не ведый греха» и Безгрешный Владыка, подклонив главу под руку раба, вместо того, страшным крещением опалить богомерзких грешников, Сам становится среди них, как бы нуждающийся в покаянном крещении, дабы призвать к покаянию человека.
Естественные усилия лучших людей не могли и не могут внести мира в род ваш «смешанный в единомыслии зла» (Прем.10:5), потому что себялюбие и гордость сопровождают естественного человека всюду, даже в самоотверженную смерть за ближних, и никакие средства не могут его вырвать из гибельной борьбы за превосходство. Единственное средство вырваться из этих когтей греховного себялюбия и приносить действительное благо людям – это отречение от своего превосходства, любовь и смирение ныне открытая Христом человеческому роду. Убивая богопротивное себялюбие, смирение нас вводит в благодатную жизнь, как сказано в св. Писании: «гордым Бог противится, смиренным же дает благодать» (Иак. 4:6). И как бы ни менялась жизнь, как бы ни усложнялась культура, но только участие в благодатной жизни Христовой может вносить в нее действительное, а не кажущееся, улучшение. Разнообразятся внешние проявления служения людям, но разум и совесть откроют тебе, что надо всякий раз делать, лишь бы ты носил в сердце твоем – благодать Христову, чрез дух смирения и самоотречения.
В них и только в них то, чего тщетно ищут люди под названием прогресса, гуманизма, альтруизма и др. слов, которые создаются ими именно теперь, когда совершенно утрачивается из жизни их настоящее содержание. О, братия, примите же не от меня, но от другого, сегодняшнего Гостя Небес эту заповедь для построения своих жизненных предначертаний, и вместо последнего слова мирской культуры из шумной северной столицы примите и меня с этим глаголом благодати. Усмотрим в духовном значении сегодняшнего праздника Церкви указание Господне о том, как построят и жизнь нашей академической семьи, и вашу дальнейшую общественную деятельность. Отринем идолов естественного мира и возлюбим Новый Завет благодати!
Возьмем Христово смирение, как неложный светоч для нашего служения Ему и людям и будем твердо верить, что по мере такого усвоения Христовой жизни,– и никаким иным способом, нам суждено будет вносить всюду ту духовную радость, то духовное оживление, которого тщетно добивается мир и о котором ныне с такою уверенностью вещает церковь. Чрез Христову благодать принесем мы людям «радость и веселие, а печаль и воздыхание удалятся» (Ис. 35:10). Аминь.
Слово нa молебне пред началом учения31
«Обновление духа сердцам и просвещение внутренним даруй»
(Кондак Обновления Храма, 13-го сентября).
Такова, братия, молитва Вселенской Церкви, воспеваемая в завтрашний день, когда для некоторых из вас возобновится, а для некоторых – впервые начнется высшее богословское учение в академических аудиториях. Церковь в сей день молится об обновлении нашей добродетели и духовного ведения, исходя из того неложного убеждения, что именно для этих двух высших начал нашей жизни, и притом только для них, среди текучей изменчивости всего земного не должно быть дряхлости и тления, но – постоянное обновление и жизнь, Для добродетели сия жизнь продолжается после смерти на небе, ибо любовь никогда не перестает, но продолжается и на земле в ее благотворном влиянии на ближних, наподобие ростков умершего семени пшеничного (Ин. 12:24), а также и в общении взаимной молитвы пред Богом; Бог не несть мертвых, но живых, вси бо Тому живи суть (Лк. 22:38). Не умирает н знание, ибо хотя испраздняется (1Kop. 13:8) в будущей жизни, но передаваясь от поколения к поколению, живет и обновляется здесь в жизни церкви воинствующей.
Наглядное проявление этого постоянного обновления любви и духовного ведения представляет собою настоящая наша общая молитва, когда его носительница и провозвестница, Духовная Академия, отпустив от себя на служение Церкви усовершенствованных в учении юных трудников духовного просвещения, как-бы – молодой рой пчел из улья, и, дав время отдыха учащимся, снова созвала последних воедино и, кроме того, открывает свои двери для вновь пришедшего и соединившегося для упражнения в ведении и благочестия братства юношей, ныне сливающегося со всей духовной семьей нашей. Конечно, радостная картина, радостная смена духовного сеяния и собирания духовных плодов. Но для всех ли вполне беспечальная? Увы, только для самых юных. Помним и мы, с каким безмятежным восторгом вступали мы впервые в священные стены воспитавшей нас Академии: как яркие цветы, насаженные вокруг нее и красовавшиеся среди осеннего увядания природы, так ликовали наши молодые сердца и горели радостью лица между озабоченными и часто угрюмыми, встречавшимися на пути горожанами.
Но вот дальнейшие годы, обогащавшие нас печальными опытами сей плачевной жизни, все более и более понуждали омрачаться сию радость при виде сменяющихся поколений учащегося юношества и наконец, настолько срастворили ее с грустными воспоминаниями о многих напрасно погибших жизнях и бесплодно извратившихся сердцах, что ныне даже те самые времена года и те картины природы, с которыми совпадают начало и конец учебного года, вместе с робкою надеждою, производят чувство щемящей тоски. Тому содействует и самый вид весенней и осенней природы, одновременно показывающей нам и жизнь, и смерть. Когда завеет весенним теплом и яркие лучи солнца начнут увеселять взор наш, то наряду с этим мы видим разрушительную смерть прекрасных по виду глыб серебристого снега и обнаженные черные вершины холмов с гниющими остатками прошлогодней растительности и мутными потоками холодной и грязной воды.
Приходит обильная плодами осень, но картина смерти и опустошения снова отвлекает взор наш от осенних красот – созревших трудов земледельцев и садовников. Не должно бы быть этого печального сочетания в жизни духа, в жизни Духовной Академии, но постоянное обновление сердец должно бы в ней совершиться без всякого омрачения смерти. Тем не менее мы видим другое; видим во многих и очень многих, сколь кратковременны оказываются те благие намерения и добрые стремления, с которыми они вошли сюда и вышли отсюда. Не тверда и неустойчива оказалась их любовь, погасла жизнь духа, а потому и разумение поблекло, творчество мысли остановилось, ибо оно невозможно без одушевления нравственного, без живого сочувствия добру, без сострадательной скорби о мировом зле. Итак, далеко не все, чтобы не сказать не многие, обновляются духом, и торжествуют над изменчивостью своего земного положения. Какой же вывод, возлюбленные, из указанного явления? О чем проповедует оно, хотя безмолвно, но столь убедительно? Говоришь ли вам паки и паки о необходимости духовного бдения над собою, о молитве, о чтении Слова Божия и Отцев, о господствовании над порывами страстей и всякого раздражения, как о необходимых условиях к плодотворной деятельности пастырства, воспитания и всякого вида человеколюбия, включая сюда и сознательное изучение и разъяснение другим истин веры и знания?
Блажен, кто от юности понес спасительный ярем духовной жизни, у кого не столько вовне, сколько вовнутрь обращен духовный взор его. Для него сей день новой годины учения есть день не скорби, но радости, день духовного обновления, не упраздняющий и прежде собранных сокровищ духа и знания, так что к нему вполне применяются слова Христовы о том, что «всякий книжник, наученный царству небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое» (Мф. 13:52). Но кто по собственному опыту не оценил сей истины для того малоубедительными представятся увещания, столь неотразимые для более поживших на сей грешной земле и в собственных отступлениях или падениях познавших немощь естества человеческого, даже в наиболее возвышенных и облагороженных его проявлениях, если они не утверждены и не освящены подвигом духовной борьбы и молитвой.
Но если значение сей истины само по себе не всегда оказывается удобоприемлемым для юношества, которое рвется умом и сердцем во нынешний, по-видимому, столь обольстительный, мир, то в наше время тому же самому научает нас и наблюдение над этим внешним миром, в самых новейших, в самых современных явлениях его жизни в последних словах его мысли. Но во имя ложного знания и науки отделяется ныне мир от Церкви; смирение и воздержание перестали быть предметом его глумления, а, напротив, признаются в качестве наиболее действительных средств к достижению доныне миром отвергавшегося, а ныне признаваемого за единую достойную цель жизни – нравственного совершенства личности и общества.
Правда, в воззрения и стремления эти, по-видимому, столь сродные Церкви, а на самом деле ей весьма враждебные, входит немало скрытой лжи и обольщения, но можем ли, братия, равнодушно взирать на то, что великое множество людей искренних и простодушных из общества и народа, которое проникаясь этим красноречивым и увлекательным лжеучением, отторгается от истинной веры и Церкви, как бы от начал, чуждых настоящей добродетели? Грустно было слышать, когда прежде нашу веру называли невежеством, а церковность – невоспитанностью, но все же далеко не так больно, как то, что у Православия хотят отрицать его святость, у Церкви – нравственно возрождающую силу ее руководства. Правда, действительность скоро обличает нравственное бессилие самовольных толкователей евангельских заповедей, слепых руководителей к неведомому им совершенству.
Лишь только приступили они к деятельному руководству других к добродетели, то оказалось, что они не пошли далее проведения двух – трех, давным-давно изведанных еще языческими мыслителями правил воздержания и трудолюбия, но вовсе не оказались способными научить своих последователей достойному отношению к разным сторонам жизни: оградить их от мучительства плоти, от раздражения и взаимной ненависти, примирить со смертию близких и своею собственною, охранить от гордости и уныния и согреть сердца их любовью к ближним, дабы она была не на словах только и не в холодных делах долга, но – в теплом чувстве, сродняющем людей в одно братство.
Неудивительно поэтому, что создаваемые ими общества труда и воздержания распадаются в два – три года и исполненные взаимной вражды, когда-то столь пламенные и самоотверженные, члены этих обществ оправдывают собою слова Христовы о том, что всякое растение, которое не Отец Мой Небесный насадил, искоренится (Мф. 15:13)
Но, тем не менее, на нас, на нас, братия, ляжет ответ за те уловленные лжецами души, которые проявили столько готовности лишаться, трудиться и нести скорби для ложно проповеданного им спасения, что если б им было благовременно раскрыто истинное спасение, они, может быть, оказались бы в числе лучших людей, в числе достойнейших сынов Церкви, наподобие прежнего гонителя, ставшего первоверховным Апостолом Господа. А теперь смотрите, сколько словесных овец Христова стада рассеялись по горам и дебрям заблуждений (Иез. 34:5–7), и – о, горестное ослепление – предпочитают в искании совершенства минутные затеи изолгавшихся празднословов вечному живительному пути и все исцеляющему врачеству Церкви! Конечно, причина тому не оскудение жизни в самой Церкви, ибо оно невозможно по слову Божественного ее Зиждителя (Мф.16:18), но священное и возрождающее содержание жизни церковной остается вдали от взоров увлекаемого ложью общества; хранясь в обычаях благочестивых приходов и семейств, оно требует теперь того, чтобы люди, одаренные ведением, раскрывали его в определенных и ясно выраженных понятиях, доступных пытливым умам современности, показали бы неразрывную и ничем незаменимую связь церковности и совершенствования в добродетели, пользуясь для сего жизненным проникновением во внутренний смысл Божественных Писаний и Творений Отеческих, изучая в Истории Церкви и народов постоянную борьбу христианина с духом мира, исследуя чрез изучение богослужения нашего истинный путь духовного возношения человека к Богу и совершенству, и наконец, построят правильные законы познания и мысли чрез изучение наук философских.
Не ясно ли теперь, что даже для теоретической борьбы с современными заблуждениями, требующей раскрытия нравственного содержания нашей веры и Церкви, необходимо и для самого изучающего теснейшее сродство с подвигом христианской жизни, дабы не быть по отношению к богословским наукам в положении слепца, желающего изучать живопись, или глухого, силящегося усвоить музыкальные познания. Научно богословский труд, не сопровождавшийся соответственным настроением изучавшего и писавшего, является для всех и не глубоким и не убедительным и уж вовсе бессильным для нравственного воздействия на душу читателя или слушателя. В этом раскрывается смысл изречения апостольского: проповедь моя не в препретелных человеческие премудрости словесех, но в явлении духа и силы (1Kop. 2:4). Действенность нравственного влияния даруется Богом, сообразно с нравственным содержанием учителя независимо от его внешних качеств, как удельный вес различных тел измеряется их массою независимо от величины и внешнего вида. Пуд песка весит столько же, сколько пуд золота, не больше и не меньше: подобно этому, если ты не стяжал себе должного количества любви и веры, то ни разнообразие познаний, ни образованность, ни красноречие не покорят сердец твоих слушателей; на твою долю достанутся, быть может, похвалы, известность и внешние отличия, но приобрести брата (Мф. 18:15) ты не будешь в силах.
Но если так, спросишь ты: то может быть не нужна и наука? Нет, мы видим, что именно в научном освещении нравственного содержания веры нуждаются заблудшие братья, наука и особенно наука духовная, если изучается наряду с духовным совершенствованием, облегчает человеку сие последнее: не напрасно говорил Господь апостолам: уже вы чисти есте за слово, еже глаголах вам (Ин. 15:3), и некнижный подвижник путем многолетних подвигов поста и бдения освояется с какой-либо истинной веры, которую другой уразумевает чрез благоговейное изучение отеческих писаний в одно лето.
Итак, да будет благословенна наука, образованность или знание жизни и красноречие!
Пусть процветает и славится дом сей, в котором эти три средства духовной милости нашли себе столь долговременный приют, но да не отделяются они от молитвы, послушания, братолюбия и трезвенного целомудрия, без коих для них нет ни произрастания, ни жизни. Пусть процветает у нас ученость, но пусть ярким пламенем горит и исполненная сострадательной любви ревность об общем спасении, пусть не предаётся забвению печаль об отпадших и колеблющихся, пусть подавляется всякий порыв недружелюбия, неуступчивого самомнения и зависти, дабы общение наше друг с другом служило не к расточению духовных сокровищ, но – ко взаимному созиданию по слову Апостола: друг друга тяготы носите u тако исполните закон Христов (Гл. 6:2), а еще: «кийждо же вас ближнему да угождает во благое к созиданию» (Рм. 15:2).
Послужит ли всем этим великим обязанностям нашим вновь наступившая учебная година или, напротив, еще далее отодвинут нас наше небрежение и грехи от предуставленного Господом назначения. То знает Он, Владыка времен, у Которого в книге записаны все наши грядущие движения и мысли (Пс. 138:16), но мы в умиленной молитве вознесем сердца наши к Богу о даровании «добрых и полезных душам нашим» дабы «прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати». Как бы ни слабы были наши нравственные силы, но если мы с верою просим этих и других даров у Господа, то конечно не оставит нас без плода Тот, Кто гору обещал сдвинуть по исполненной веры молитве: велики житейские соблазны, но сильнее Божественная благодать.
При размышлении о борьбе этих неравных сил в жизни нашей духовной семьи, вспоминается одно повествование, правда, мирского писателя, но исполненное высокого сострадания к людям. Одно дитя узнало от матери о заповедной роще в их селе, в которой условлено было не ловить певчих птиц для того, чтобы они беспрепятственно увеселяли жителей; и вот дитя спрашивает, нет ли для людей таких безопасных приютов? Мать отвечает отрицательно и прибавляет, что если бы были для людей такие рощи, свободные от податей и рекрутчины, то все крестьянки поспешили бы принести туда детей своих.
Не о податях вещественных думаем мы, братия, но о той горестной дани страстям и обленению духовному, о той постыдной для создания Божия рабской службе диаволу, от которых неограждены почти нигде бедные сыны Адама. Но чем горестнее это сравнение, тем теплее и неустаннее да будет молитва о том, чтобы не ради наших достоинств, но ради блага Церкви Божией, благодать Господня соделала нашу Академию таким оплотом против искушений житейских, такою твердыней против нападений невидимых врагов, чтобы и живущие в ней благополучно совершали духовное восхождение от силы в силу, и даже учившиеся в ней прежде и обуреваемые ныне треволнениями житейскими, оглядываясь на свою духовную матерь, при виде ее плодотворной жизни и деятельности почерпали себе бодрость и стойкость в добре и истине. Аминь.
Слово на Покров Пресвятой Богородицы32
С какими мыслями и чувствами, возлюбленные, должны мы проводить сей священный день нашего храмового праздника? Конечно, прежде всего, с теми, которые приличествуют каждому христианскому празднику, но, кроме того, и с некоторым особенным настроением соответственно нарочитому значению прихода академической церкви.
Когда Господь с горы Синайской призывал народ Свой оставит Египетское нечестие и чрез исполнение заповедей Его приближаться к грядущему искуплению и возвращению райского блаженства в вечном единении с миром небесным: тогда Он повелел посвящать Себе седьмой день недели и некоторые установленные дни года, чтобы, хотя в эти краткие сроки, хотя отчасти переживать то святое настроение близости к Богу, которое бывает доступно человеку в молитве при освобождении от суеты дел, принижающих его дух и прилепляющих его в земной персти. В эти дни бедный осуетившийся народ воспоминал то блаженное время, когда мир сей, еще свободный от плачевных последствий его произвольного падения, во всей своей богозданной красоте предстоял всевидящему оку Творца своего, почившего от дел творения в день седьмый и увидевшего «вся елика сотвори, и се добра зело» (Быт.1:31). В эти святые дни седьмые, когда богатые и бедные, рабы и свободные одинаково покоились от суеты дел своих и любовь Божья открывалась в святых делах взаимного прощения, благотворения, гостеприимства и общих молитв, у людей прояснялась совесть и они, сравнивая дни посвященные Богу с обычными днями нужды и взаимной борьбы за наживу, проникались самоукорением и жаждой лучшей обещанной в будущем жизни в истинном и непрерывном субботстве, в полной близости к Господу, которую предвозвещал закон и пророки.
Обещания их исполнились. Христова страсть и воскресение возвратили верующих к теснейшему общению с Господом, но путь к сему общению нам указан в подвиге и борьбе, в крестоношении по образу Подвигоположника. Посему уже не суббота и новомесячие, но Его спасительное воскресение и прочие чудотворные деяния Его и Его святых последователей служат к нашему духовному просвещению, утешению и ободрению. Святая Церковь в умилительных песнопениях, молитвах и священнодействиях научает нас в эти дни переноситься к стопам Господа, жившего на земле между людьми, к делам и подвигам Его угодников, победивших мир верою и любовью и к явлениям Пречистой Матери Его, защищавшим людей от погибели и падений.
Добрые богомольные христиане издревле услаждали души свои этими священными воспоминаниями. Годичный круг был для них как-бы светящимся церковным небом, сияющим звездами радостных празднеств. Не только в эти священные дни отрешались они от забот земной жизни и молитвою очищались от своих прегрешений, но и дни труда и будничных занятий своих святили или воспоминаниями праздника прошедшего или ожиданием грядущего, постоянно повторяя приуроченные к ним молитвы и песнопения. Последние для них были, да и теперь остаются для истинно верующих, как-бы небесным окликом, как-бы постоянно повторяющимся призывом отрешаться от суеты страстей и греховного нечувствия и возноситься духом к Богу и друзьям Его, к святости евангельской жизни.
Особенное, исключительное значение имеет для доброго христианского братства праздник престольный. Это есть тезоименитый день той или иной местной церкви, воинствующей под знаменем святого угодника Божия или воспоминаемого события милости Божией. В день праздника своего каждый приход торжествует свое избранничество в стадо Божие не по заслугам своим, но единственно по милосердию Господню предназначаемое; благодарит Создателя о делах благодати Его, явленных в мимо шедшем лете приходской жизни и оказывает гостеприимную любовь ближним своим, а бедным доставляет трапезы.
Теперь, возлюбленные, спросим сами себя, проникнуты ли мы, братия святого храма сего, теми возвышенными чувствами общения с Богом и небесами во дни торжеств св. Церкви и наипаче – в престольный праздник нашего академического прихода, теми чувствами пламенного благодарения и умиленной молитвы, которыми богат предстоящий здесь православный народ наш, столь возлюбивший нашу церковь за те немногие крупицы духовного хлеба, которые здесь подаются ему от трапезы господей своих (Мф. 15:27), или напротив, многие из нас с тою же безрассудною неблагодарностью отвергаются знаниям Божиим, как некогда неразумные иудеи и являются в очах Христовых столь же скудными верою в сравнении с предстоящими здесь смиренными простецами, как тот же Израиль в сравнении с верующей женой хананейской? Поистине, воспоминая высокое назначение наше и нашу малодушную рассеянность должно сказать то же, что древний пророк от лица своего народа: «Тебе, Господи, есть правда, нам же стыдение лица» (Дн. 9:7).
А, между тем, какой высокий источник духовной радости открывался бы нам в день праздника нашего христианского братства, если бы мы стояли на высоте ceгo призвания – быть светом миру и солью земли! Ибо всем известно, что русская церковь и богословская наука только в четырех Академиях почерпает своих высших служителей и на них взирает, как на надежду своего процветания. Посему, когда совершается праздник Академии и молитва Церкви сливает воедино имена ее прежних и нынешних питомцев, не должно ли им проникаться теми же одушевленными славословиями, как некогда братство Апостолов, собиравшихся во святой град на день Пятидесятницы? Но «Тебе, Господи, есть правда, нам же стыдение лица». Ибо в то время, как на сегодняшнем торжественном акте будет читаться отчет о внешней жизни Академии, наши Ангелы Хранители пред лицем долготерпения Божия читают неведомые никому страницы, исписанные отчетом о нашей внутренней жизни, об ее постепенном очищении и одушевлении или напротив – ожесточении и падении. Каких страниц будет более в этих страшных книгах?
Впрочем, не будем более омрачать радости радующихся достойно, ни умножать печали унывающих, но спросим их: на какую цену меняют последние сокровища служения Христовой Церкви? Какие блага мира сего удаляют их сердца от одушевленной молитвы и общения с Господом? «Почто ты, человече Меня оставил? Говорит к ним Христос: «почто Возлюбившего тебя отвратился? Почто пристал ко врагу Моему?. Вместо любви платишь ненавистью, вместо Меня любишь грех! Но что же ты нашел во Мне достойное отвращения?» (Из Твор. святит. Тихона).
Всмотримся, однако, в истинную ценность тех приманок, которые овладевают легкомысленными юношами и увидим, сколь жестоко обманутыми оказываются все погнавшиеся за ними. Разумеем здесь, конечно, не грубые пороки и страсти, не ленивую и вялую праздность, ибо такие печальные явления, если и встречаются в чьей-либо жизни, то разве в качестве ненавистных падений, сопровождаемых разъедающим стыдом, тяжкими укорами совести и сильным противоборством воли. Существуют более тонкие обольщения, удаляющие от Бога и Церкви юношей, не сумевших проникнуть в их истинную сущность, те обольщения, при которых неразумная юность покидает свое признание в ложной надежде найти еще что-то лучшее, благороднейшее и полезнейшее, нежели служение вере Христовой. Как ни странно, такое нелепое стремление, но кто не встречал его в юном обществе? Куда же влекут они своих последователей? Обыкновенно либо – к познанию, либо – к общественной деятельности.
Искусительный голос говорит питомцу духовной науки: сбрось с себя путы богословия, где все вопросы предрешены раньше твоего исследования, где нет места для широкого размаха мысли и свободного исследования действительности. Предоставь старикам рыться в славянских и греческих книгах, а ты ухватись за последние слова мысли независимой; оставь длинные богослужения и уединенную молитву, изучай лучше видимую природу и тогда встанешь в ряды передовых людей, дающих себе сознательный отчет в каждом усвоенном убеждении.
Многие прислушиваются к сему искусительному голосу и не спрашивают себя, не требует ли тот самый разум, которого одного хотят они слушать, чтобы прежде решительного приговора над пренебрегаемой верой и Церковью, вникнуть в ее учение, оценить те доводы, коими она себя защищает против отрицания. Так неразумны оказываются эти жалкие искатели разумности, так слепо доверчивы к учителям отрицания являются те, которые оказались от разумной проверки церковного учения! Не разум и не наука похищают от Церкви жертвы неверы, а нетерпеливая погоня за произволом, то самое горделивое искание своеволия, которое вооружает своих последователей и против достойнейших иногда родителей до плоти и против общей духовной матери нашей Церкви, лишь бы испытать свои силы помимо всякой посторонней помощи.
Какая участь ожидает этих сынов противления? Быть может они, в самом деле, построят себе широкое, прочное и самостоятельное мировоззрение, в котором всякая истина найдет соответствующее место и всякая сторона жизни – разумное освещение? Быть может, широта всесторонней образованности не хуже святой веры облагородит их поведение и направит внутреннюю жизнь духа к человеколюбию и чистоте? Увы, какими далекими от таких успехов оказываются погнавшиеся за ними изменники Церкви! Большинство их, только слегка прикоснувшись перстами к независимой науке, бросают и ее, отдавшись погоне за житейскими выгодами, и вспоминают о самом существовании каких либо наук только тогда, когда им понадобится оправдывать свое отступление от живого общения с Церковью. Но обратимся к тем, очень немногим хулителям последней, которые до конца жизни остаются при книгах: и здесь мы не увидишь ничего привлекательного. В лучшем случае отступник духовной школы втягивается в какую-нибудь ученую или литературную партию с определённым направлением, более или менее равнодушным или враждебным вере, но, конечно, еще более враждебным тому разуму и беспристрастному, свободному исследованию истины, за которым гнался неразумный юноша, заранее решивший, что его можно найти везде, кроме Церкви.
Теперь же он предался своей односторонности и отупел настолько, что не может даже и понять, до какой степени он плачевно обманут жизнью, обманут сам собою! Зато посторонний наблюдатель ясно видит, что нет в ученых партиях ни стройного мировоззрения, ни широкой образованности, ни даже сознания, чего ради стоят они за свое, кроме разве привычки, да ожесточенного самолюбия и неосмысленного недоброжелательства в вере. Кто видел этих упорных партизанов разнообразных ложно ученых партий, на все запросы критики отвечающих бранью, или насмешкой, или грубым искажением и затем осмеянием истин Откровения, тот согласится, что истинная широта мировоззрения, совершенно свободная от какой-либо нужды замалчивать или искажать действительность, возможна только для сознательно верующего христианина. Он поймет тогда, почему философы христианские с таким величавым спокойствием и полною невозмутимостью духа не только не стараются закрывать глаз пред творениями своих противников, но чем большее количество их усвояют, тем сильнее одушевляются преданностью христианским убеждениям. С живою любознательностью выслушивают они учения отрицателей и отвечают на них, тогда как последние затыкают уши, чтобы не слышать защитников веры.
Итак, кто отвергается веры, ища разума и упорствует в своем противлении, тот вместо разума отдается в руки безумия, то есть – тупого коснения в односторонней партии, часто не переживающей своих злополучных последователей.
Но есть и другой искуситель слабых душ, тех именно, которые, не имея собственной твердой воли, думают найти ее в одном непослушании. Они говорят: тяжко быть верным сыном Церкви. Она меня стесняет, сковывает все мое поведение многочисленными постановлениями своей дисциплины. Поступив в ряды ее служителей, я окончательно порабощу ей весь свой быт: и в одежде, и в пище, и в самых движениях и словах, все буду я обязан одного избегать, к другому стремиться, никогда не выходя из-под этого ига. «Ибо все заповедь на заповедь, заповедь на заповедь, правило за правило» (Ис. 28:10). А между тем, тут же около меня жизнь бьет ключом в своих разнородных проявлениях, в коих ко многим даже приблизиться не дозволяют служителю Церкви. Выйду из-под ее крыла, оставлю храм, посты и говения, поступлю на гражданскую службу и там узнаю жизнь во всем ее широком разнообразии и свободе и буду без всяких условных стеснений служить добру и развивать все прирожденные мне способности и силы.
Последуем и за этим искателем. Может быть, он достиг сравнительно высокого положения в государстве, быть может, обогатил себя и обеспечил своих детей средствами. Но достиг ли чего желал, освобождая себя от руководительного влияния Церкви? Достиг ли свободы и полноты развития личности? Стяжал ли широкое влияние на общественную жизнь и много ли принес общей пользы? Увы, все ожидания обмануты. Вместо ига благого и легкого бремени, вместо условий церковного быта, проникнутого одного разумною целью достоянного одухотворения, он наложил на себя узы светскости, узы изолгавшегося бездушного и холодно-вежливого европеизма, подгоняющего всех людей под одну мерку так называемого интеллигента, не имеющего права, а затем уже и способности, ни с кем и никогда поделиться своими искренними чувствами. Против воли искусственно холодного даже со своей женой и детьми и, таким образом, всюду вносящего дух канцелярии или гостиной, дух мертвящий собою всякую жизнь и лишающий всякой радости искателей культурного наслаждения. Не широкое влияние на жизнь, но узкую стезю какого-либо департамента они познали, да и в частных своих отношениях чувствуют себя одинокими. Да, не свободу нашли они, но – рабство бесчисленным светским предрассудкам и суевериям. Что, если б хотя половину своих постоянных бесцельных самоограничений приложили бы эти люди к образованию своей жизни до духу Церкви, к подавлению гнева и чувственности, к изучению слова Божия и добрым делам. Тут бы они нашли ту широту истинной духовной свободы и мощного влияния на жизнь, каковых достигали подвижники истинного благочестия, как св. Златоуст или Тихон Задонский.
Но откроются ли когда-нибудь очи, ослепленные от дней юности? Открываются скоро для того, чтобы познать свое заблуждение, но редко, редко сохраняется у отпадшего настолько нравственных сил, чтобы, увидев себя прилепившимся к жестоким гражданам чуждой страны и ядущих пищу свиней, вспомнить об оставленном отеческом богатстве и восстав, идти в родной дом с покаянною исповедью.
А посему, возлюбленные братья, пока вы еще здесь под кровом небесного Отца и Матери Божией, не отвергайтесь его ни ради служения страстям, ни ради обольстительных искушений, подобных тем, которые мы обличили. Спросите прежде себя, не гораздо ли лучше найдете вы здесь в Божественном учении н в жизни Церкви все то доброе, чем хочет хвалиться обманчивая жизнь мира. Не бойтесь того скромного и как-бы уединенного положения, которое отведено деятелям Церкви в этой видимой внешней жизни. «Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире» (1Ин. 4:4), и блестящая внешность последнего, его шумная и разнообразная жизнь, столь прельстительно бросающаяся в глаза, есть не иное что, как побеленный гроб, исполненный костей и всякой нечистоты (Мф. 23:27).
Напротив, наша жизнь в преискреннем единении с Церковью необъятна по широте и бесконечна по времени. В живом чувстве, в порывах верующей молитвы и в разумном усвоении Священного Писания служитель и сын Церкви, хотя бы уединенный от других по телу, сознает «себя сожителем святых и присным Богу» (Еф. 2:19), сознает себя служителем Его промысла, соработником у Бога (1Кор. 3:9), исполненным всякого богатства духовного и сильным, чтобы нести немощи бессильных (Рим. 15:1). Таково, братия, да будет ваше всегдашнее духовное настроение, чуждое зависти к миру, но исполненное к нему христианского сострадания. Если будете держаться сих заветов, то собираясь во святой храм в день торжества вашего церковного братства, будете преисполняться того высокого духовного настроения, которое приличествует избранным служителям Христовым, представшим Ему в общей молитве друг за друга. Тогда, со всей очевидностью, постигнете наш неразрывный союз с небом и в живом чувстве взаимной христианской любви будете ощущать незримое присутствие среди нас Пастыреначальника – Христа, сказавшего: «Аминь глаголю вам, яко аще два от вас совещаета на земли о всякой вещи, еяже аще просита, будет има от Отца моего, иже на небесех» (Мф.18:19).
Тогда, если не чувственными очами, подобно святому Андрею, то очами умными узрите Матерь Божию, распростертую над нами днесь омофор свой, покрывающую нас покровом своего заступления и окружаемую сонмом всех святых Ангелов и святых человеков, от небесных кругов молитвенно споспешествующих нам в великом и святейшем деле – строения тела Христова. В сей вере и в сем общении да укрепляет вас. Его всесильная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая. Аминь.
Слово на молебствии пред началом учения33
Святые отцы и учители Церкви называют некоторые священные дни христианских праздников таинствами. Так называл св. Григорий Богослов день Богоявления и день Рождества Христова, да и поныне такие наименования прилагаются в наших богослужебных песнопениях во дни св. Пасхи и Пятидесятницы. Конечно, с подобным наименованием соединялась та мысль, что в эти дни, посвященные воспоминанию спасительных событий искупления, христиане чрез единодушное их переживание, должны были испытывать благодатный подъем духовных сил, приближавшийся к тем дарам возрождения и озарения, которые подаются нам в св. таинствах. И действительно, даже и в наш маловерный век, по крайней мере, в ночь воскресения Христова, христиане делаются как-бы иными людьми, поистине близкими к Богу и далекими от греха.
Впрочем, не только во дни торжеств Церкви, не только в общении с братьями во Христе, но и в тайниках своей внутренней личной жизни испытывает каждый человек часы таких озарений. Случается с каждым, что вдруг сотрясает его благодатное прикосновение перста Божия и он, подобно царю Саулу, преображается в иного человека, восторженно простирает к небу свои длани и готов бывает, в порыве братской любви, обнять Вселенную. Потом, правда, он обыкновенно снова спускается в низменное служение своим житейским нуждам или даже страстям и готов бывает горько смеяться над священными порывами созерцания и чувства, испытанными им во время таинственного соприкосновения с миром горним.
Но если б он решился на такое осмеяние, то поступил бы весьма неразумно, ибо в обычном-то, даже – суетном, настроении наши жизни не бесследны, и не бессильны бывают эти переживаемые, хотя бы и нечасто и недолго, священные озарения: напротив, обыкновенно бывает так, что весь остаток добра в житейском человеке, вся его стойкость в борьбе с искушениями, весь его страх пред гнусным преступлением и все раскаяние в допущенных падениях обусловливается единственно воспоминаниями о минутах сладостного, возвышенного общения с Богом и с добром; обуславливается опасением навсегда потерять способность к переживанию таких чувств или даже желанием снова поскорее возвратить их себе.
В минуты уныния человек жалуется на бессилие этих воспоминаний, но чтобы был он, если бы не имел и такого, часто единственного побуждения к добру и предостережения от зла! Как в известном стихотворении нашего поэта скучные песни земли не могли пленить возвышенной души младенца, слышавшего гимны небесного ангела, так не может надолго пленить мир и той души, которая бывала возвышаема к благодатным священным озарениям, и кому неизвестны примеры из собственной жизни, когда, при полном бессилии всяких рассудочных, отвлеченных увещаний, одно какое-нибудь светлое воспоминание о пережитых святых чувствах выводило его победителем из мучительной нравственной борьбы или даже из глубокой пропасти нравственного падения. Воистину, не напрасно эти священные минуты духовного озарения называются у отцев таинствами, когда они переживаются целым обществом молящихся христиан.
В жизни нашего академического церковного братства название таинства в указанном смысле вполне применимо к настоящему молитвенному собранию. Сегодня академия рождает новый многочисленный приплод своих чад, сегодня начинается новое лето ее ученой, учебной и церковной жизни. Этот день, этот час молитвенного благословения нового лета учения велик и свят. Каждый из нас может ныне испытывать все то, что испытывает благоговейный христианин во дни великих праздников Вселенской Церкви, когда благодать Божья, в нем действующая, со всею ясностью раскрывает ему его высокое призвание, переносит его в мир духовный, мир загробный, одушевляет его сердце чувством живого общения с Творцом и Искупителем и окрыляет волю горячим стремлением к духовному совершенству, к служению любви, к поборанию страстей. Подобным же образом и наше, молящееся здесь, академическое братство в этом священном торжестве призывается к тому, чтобы в благодатном общении с Господом начертать пред своею совестью свое высокое предназначение на пастве овец Христовых, чтобы воодушевиться чувствами апостольской ревности об общем просвещении и спасении.
Конечно, такие созерцания и такие чувства ныне к нам вполне близки, и мы верим, что и поколение, ныне вновь пришедшее в это святилище науки, приведено сюда не соображениями выгоды житейской, не желанием подняться одною ступенью выше на лестнице общественной жизни, но исканием высшего просвещения духовного, осмысленного и полного христианского мировоззрения и живой способности к мудрому и многоплодному пасению стада Христова и богословскому учительству. Все эти светлые, окрыляющие надежды раскрываются их и нашему мысленному оку во всей своей духовной святой красоте и поистине можем мы сказать: «добро нам есть зде быти». Действительно в такие священные минуты и ум твой и чувство наполняется совершенно иным, новым содержанием. Новыми очами взираешь ты «на волнующийся дол», и весь этот грешный, суетный мир представляется тебе, как нива Божья, над которой простерта Его промыслительная десница; окружающая жизнь представляется тебе победною борьбою Сына Человеческого против князя мира сего: вот Он здесь и там рукою пастырей Своих и Своих избранников от одного отвращает соблазн, другого погибающего призвал к покаянию, третьего, обольстителя или лжеца, обличил и лишил силы.
Не через страшные явления чудодейственной силы, но через нас, грешных Его служителей, которых называет своими соработниками (1Kop. 3:9), продолжает совершать Господь Свое домостроительное дело. Святая Церковь есть орган Его спасительного воздействия, победоносное орудие Его борьбы. Чрез ее служителей и чрез ее святые учреждения в наш грешный мир широкою волною разливается свет от горнего престола Божия, свет истины и ведения, свет любви, покаяния и примирения. И вот одним из многих проводников такого света являются и наши академии. Не разумеют сего те, которые поверхностно смотрят на жизнь, забываем об этом часто и мы сами, когда погружаемся в служение суете и чрез то проникаемся духом сомнения и недоброжелательства, но когда согласная общая молитва в знаменательные дни академической жизни отрешает нас от нужд житейских и соединяет в святом храме, тогда незримый голос говорит тебе, что «место, на котором ты стоишь, свято» (Нв. 5:15); он тогда научает тебя смотреть на академию, не просто как на учебное заведение, снабжающее своих питомцев правами преподавать семинарские учебники или петь всенощные и панихиды, но – как на священное, духовно – просветительное братство, дающее тебе разумение вещей божественных и человеческих, вводящее тебя в таинственное служение высшей истине, ее познанию, ее раскрытию, ее проповеданию и ее молитвенному призыванию.
Не один только разум, не одно созерцание просвещается в нас в эти священные минуты, но и чувство, и воля. Ближние твои, мимо которых ты проходишь в обычное время с безучастным взором, ныне мыслятся тебе, как дорогие братья, возбуждающие живое сорадование или сострадание весь мир обнять хотелось бы в подобные минуты таинственного пробуждения духа. И прохожий магометанин пробуждает в нас живую жалость о его заблуждении, и чувашин, поклоняющийся грубым вымыслам суеверия, возжигает нашу ревность о его просвещения, и образованный невежда, глумящийся над непонятными ему истинами веры, и тем более чистый еще духом юноша, томящийся сомнением, и бедная оскорбленная мать, с воплем поднимающая к небу свои исхудалые руки, и близкий к отчаянию мрачный преступник, закованный в кандалы, и невинная радость веселящихся детей, и умиленная молитва благочестивый старушки – все это встречает родственный отклик в нашей душе, ко всем тогда простираем мы братские объятья и сердце вам свидетельствует о том, что благодать Божия незримыми нитями прикрепляет к нему вселенную, и ко всем готов бываешь воскликнуть, как Павел коринеянам: «уста наши отверсты к вам, сердце наше расширено; вам не тесно в нас (1 Kop.6:2).
О, сколь блаженны мы были, если б подобное святое настроение всегда царило в душе нашей, как у св. ап. Павла! Но вот выйдем мы из св. храма, вступим в обычные житейские беседы, и терние суеты житейской быстро начинает заглушать ростки духовного семени.
Конечно, это очень печально, но не следует из этого печального явления делать тех крайних выводов, которые нашептывает нам искуситель, дух уныния, говорящий так тебе ли, жалкий мечтатель, идти по стопам великих людей, когда твое одушевление оканчивается тотчас же по возвращении к делам. Отвечай сему духу, возлюбленный брат, как наш покровитель Михаил Архангел: «да запретит тебе Господь» (Иуд. 1:9). Если не бесследно и не бессильна, как мы видели: то тем глубже и значительнее оно отражается на деятеле церкви, который самою жизнью своей постоянно привлекается к миру горнему, и потому всегда может восстанавливать и в памяти, и в чувстве благодатные прикосновения перста Божия к его сердцу, если только будет того желать и о том пещися. А каким образом о сем следует пещися, на сие и ответим в заключение нашего слова.
Во-первых, должно не выпускать из памяти своей всех лучших, возвышающих настроений, когда – либо пережитых личною и, тем более, общею жизнью. «Берегись и тщательно храни душу твою, чтобы не позабыть тебе тех дел, которые видели глаза твои и чтобы они не выходили из сердца твоего во все дни жизни твоей… о том дне, когда ты стоял пред Господом Богом твоим» (Вт. 4:9, 10), о том дне, в который Господь призвал тебя в число первенцев своих. Охранять по силе возможности живость сострадательного ко всем христианского чувства возможно чрез то, чтобы не помрачать его развратом, не закрывать его в ложном стыде, в тайниках лишь собственной жизни, но с готовностью делиться им с друзьями, дабы не подвергнутся угрозе против того, «иже постыдится Меня и словес Моих в роде сем, прелюбодейном и грешном». Охранять созерцание Божественного промысла возможно чрез то, чтобы не закрывать глаз своих пред всем добрым, христианским, что происходит и творится вокруг нас в сем духовном вертограде, но с дружелюбным сочувствием и уважением взирать на представляющиеся нам труды но науке, и по миссионерству, и по всем отраслям жизни академической, дабы убеждаться, что дух Божий не престает жить среди нас, грешных.
Правда, современной юности мало свойственно подобное направление внимания: осуждение и критика более для нее привлекательна, но горько ошибется тот, кто в последнем усмотрел бы средства к саморазвитию и мудрости. Чтобы осуждать и издеваться, никогда не потребуется большой мудрости и мысль такого наблюдателя жизни не будет обогащаться. Гораздо труднее, но зато и плодотворнее, путь того философа, который умеет находить доброе в окружающей жизни и следить за его развитием и последствиями. Не только будет он обогащаться опытом, но и самое добро при посредстве его сочувственного внимания будет расти около него и укрепляться. В отношении ли нашем к личности ближнего или к целому обществу, к школе, все доброе умножается в зависимости от подобного сочувственного к нему внимания. В Писании сказано: «Если подуешь на искру, она разгорится, а если плюнешь на нее – угаснет: то и другое выходит из уст твоих (Сх. 27:14).
Так вокруг нас растет зло, а доброе умаляется и скрывается, или же наоборот – в зависимости от того, сорадуемся ли мы всему, доброму, сердечному или удаляем его от себя холодностью и насмешливостью. Вот почему одни и те же люди, одно и тоже общество одному кажутся, и на самом деле бывают, добрыми и содержательными, а для другого – ничтожными и пустыми. Кто умеет и желает вызывать все доброе в окружающей себя жизни, тот всегда будет сознавать пред собою действующую руку Промысла и силу благодати Божией и никогда не заглохнет в тине страстей н омрачения, но будет переходить все к высшим и высшим созерцаниям. Взгляните на прошедшее разных академий, и вы увидите, что с одной стороны академиям дано много великих и святых деятелей, а с другой и то не сокроется от вас, что присущий современному обществу дух недоброжелательного недоверия не хотел признавать даже права на сочувствие и в тех деятелях, которых мы теперь прославляем, как нравственных героев, каковы Макарий Алтайский, Иннокентий Пенский и святитель Тихон Задонский. В прошлом нашей Казанской Академии было столько высокого, чистого, достоподражательного: смотри на жизнь ее в настоящем внимательно и неукорительно, и увидишь, что и поныне, чрез ученую и бытовую жизнь академий наших, хотя и не чуждой многих несовершенств, совершается великое, священное таинство сознательной веры, духовной ревности, миссионерских подвигов.
Не в темные стороны академической жизни устремляй свое укоряющее внимание для извинения себя в собственном равнодушии и падениях, но к сей лучшей стороне жизни духовной матери твоей прилепляйся, ее старайся умножить сердечным сочувствием и посильным сотрудничеством, дабы и собственная душа твоя чрез это соприкосновение охраняла дух чистоты и дух любви, избегая падений себялюбия и чувственности, и дабы на самой твоей и на жизни академии исполнялось слово Господне: «царство небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем, которое хотя меньше всех семян, но когда вырастет, бывает больше всех злаков, и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Мф. 13: 31,32). Аминь.
Слово к окончившим курс слушателям миссионерских курсов
h6C (произнесено после благодарственного молебна в академической церкви 7 апреля 1896 г.)34
Приветствую вас, любезные ученики Божественной истины с окончанием ваших учебных трудов. Скромная участь предстоит вам, скромное положение занимали вы и в академии. И ныне, когда оканчивающие курс ее студенты могут мечтать о предстоящих им в будущем генеральских чинах или святительском сане, о богато убранных домах или ученой славе, ваше скромное положение в большинстве случаев будет почти неизменным в продолжение всей трудовой и многоболезной жизни вашей. Но да не входит дух уныния в сердца ваши. Иной – суд человеческий, а иной – суд Божий.
В очах Божиих высоко не то положение людей, которым они тщеславятся на земле: пред Ним, как воспевает церковь, в равном достоинстве вкупе предстоят все звания и кийждо от дел своих похвалится или постыдится. Господь возвышает, приближает к Себе и даже удостаивает назвать Своими друзьями не тех, которых возвышают люди, но, насаждая на земле Свое благодатное царство, укрепляет в нем и обогащает дарами Своими тех, которые полагают радость своего бытия именно в служении Его славе, а не своему собственному благополучию. Человеческий взор нелегко проникает во внутренний строй и в возрастающую жизнь сего царства и его истинных слуг, но священная история научает нас именно той отрадной для вас истине, что самые великие его делатели начинали путь свой с уничижения пред своими соперниками, отверженными Богом.
Так, ни одному из родоначальников народа своего Господь не дал в первенцы того, кого они желали. Не Измаил, а осмеиваемый им Исаак был возвеличен Богом. Не Исав, но бежавший от него в четырнадцатилетнюю работы Иаков, не Рувим, но Иуда, желавший пострадать за братьев, и Иосиф, проданный в рабство. Вспоминать ли историю Фареса и Зары, или Ефрема и Манассии, Анны и Фенаны, или избрание Саула? Можно указать и на смиренного Давида, предпочтенного шести братьям, и после изгнания и преследования возвышенного над возгордившимся Саулом. Велик был и Соломон, благословенный Богом, тот Соломон, над которым пытался вознестись брат его Адония. Обратитесь к истории новозаветной. Вот пред нами юноша Савл, которому улыбалось спокойное и почетное положение богатого раввина, но он, повинуясь небесному голосу, добровольно сменяет земное счастие на путь Крестный и покидает прежнюю жизнь свою для того, чтобы приобщиться к тем десяткам странствующих по свету рыбаков галилейских, которых все с посмеянием изгоняли из одного города в другой, и лишь несколько бедных домов на городских окраинах принимали с любовию, как Божественных посланников. А между тем этих двенадцати уничиженных странников не стоил весь мир, и ни одна власть на земле не могла сравниться с тою, которой носители были они.
И вот ныне и до скончания весов восседают они на двенадцати не земных, но небесных престолах и судят коленам израилевым. Посмотрим на жизнь современную: кто является наиболее многочадным отцом духовным во дни наши, как не смиренный оптинский отшельник, десятки лет пролежавший в недуге своем на одре и собравший к себе тысячи людей, а ко гробу своему десяти тысяч, или приходской священник незаметного пригорода, за свои духовные дары ублажаемый чуть ли не целой вселенной еще при жизни? Кто знает, быть может среди вас предстоит кто-либо, подобный тому юному смиренному священнику Вениаминову, который впоследствии был по справедливости назван апостолом Восточной Сибири и Америки.
Так, Господь возвышает тех, кто посвящает жизнь свою спасению ближних и его славе. Правда, всякий верующий согласится с тем, что не человеческую, а Божию славу должно считать высшим благом жизни, хотя бы она и достигалась чрез умаление и уничижение. Однако должно помнить, что не всякое уничижение ведет к ней, ибо если последнее соединено с завистью, со взглядом на себя, как на невинную жертву, или если бывает последствием пороков и проступков: в таком случае, «аще и постраждешь кто, не венчается (2Тим. 2:5).
Венчается от Господа и любезен бывает в Его очах только тот, кто умеет крест свой нести с терпением, кто целует узы своего уничижения, кто подобно Соломону просит у Господа не богатства, ни славы, ни погибели врагов, но мудрости и других качеств, необходимых для служения славе Его. Тот бывает любезен Богу, кто, принимая жизненные скорби, утешается ими и говорит себе: «еще мало теряю я по грехам моим», кто приносит Богу не жалобы на скромный свой жребий, но сердце смиренное и сокрушенное скорбью о своем недостоинстве, печалью о своих грехах, служащих ему помехой к успешнейшему проповеданию.
Вознесется по слову Христову только смиряяй себе, на всяком житейском поприще вообще, а в частности только ему будет отверзта дверь в сердца обращаемых. Поистине – только проходящий подвиг смирения и вообще подвиг жизни духовной, только он может освобождать свое сердце от той естественной холодности к чужим, полудиким народам, при которой невозможно воздействие на сердца, и от которой не может освободить человека никакое образование. Только смиренная душа способна любить всех, только смиренное сердце может отверзаться пред всяким созданием Божиим, и быть ему родным и близким при всей отдаленности его по быту и наречию. А если от избытка такого сердца уста глаголют евангельское слово, смотрите, какую силу получает проповедь. В проповеднике, послушно несущем крест своего служения и исполненном сознании своего недостоинства, для непросвещенных варваров сияет образ Христа, Которого он им проповедует, хоть всепобеждающий образ, пред коим разрушается средостение грабежа, пред коим падают и уничтожаются во прах все преграды, враждебно разделившие между собою род человеческий, пред коим никто не может отстаивать своих преимуществ и заблуждений, но каждый находит в душе своей сознание виновности и жажду обновления.
Сей образ Христов да начертывается в сердцах ваших, возлюбленные; в охранении его полагайте успех своей жизни; поступающий как «сего ради наследит многих и крепких разделит корысти» (Ис. 53:12). Он воззовет к жизни и приобретет себе от язык чуждых многочисленное дружеское братство и исполнится на нем глагол Христов «Аминь, глаголю вам, никтоже есть, иже оставил есть дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, Мене ради, и Евангелия ради, аще не приимет сторицею ныне во время сие, домов, и братий, и сестр, и отцы и матери, и чад, и сел, по изгнании и в веке грядущи живот вечный. (Мк. 10: 29, 30). Аминь.
Слово о духовных дарах юности35
Итак, опять начался учебный год, и снова совершилась первая обедня! Событие, значительное в жизни нас, учащих, и высоко знаменательное в жизни вновь поступивших в нам студентов, немаловажное и для старших, продолжающих свое учебное поприще. В эти дни академия празднует ежегодно новую весну своей жизни, обновляется и торжествует вопреки окружающим картинам ветшающей осенней природы. А как сильно заставляют эти дни биться те сердца, которые всецело посвятили себя академической службе. Воспоминания и ожидания, надежды и опасения, все эти разнообразные чувства переполняют такое сердце и овладевают мыслями. Разнообразие и полнота нашей внутренней жизни в эти торжественные дни так велики, что, кажется, не было бы конца речам и изданиям, если бы мы попытались сказать все, что чувствуем. А потому, вместо того, чтобы выбирать из сокровищниц собственной души предмет для нашего первого общения в беседе, выслушаем. Иного, Говорящего к нам сегодня, – Toгo, во Чье имя собрала нас к себе духовная академия. Человек некий насади виноград и вдаст и делателем и отыде (Мф. 21:33).
Итак, братия, первая ваша мысль при вступлении в звание питомца высшего духовного училища должна касаться не своего собственного благополучия, а того виноградника, который поручается Хозяином служителям Слова. Мы нанялись на Его работу; Он спросит от нас плодов во времена своя и, если мы окажемся делателями нерадивыми, то злых зле погубит нас, а виноград предаст иным делателям. Об этом-то, братия, наше первое слово, о том, что вступив в эти стены, ни вы, ни ваша жизнь, не принадлежите больше себе, но должны работать и существовать для великого дела Божия. Впрочем, такого ли напоминания ожидают юноши, добившиеся вожделенного звания студента после десятилетних подневольных трудов и поднадзорной жизни, юноши, которые с мыслью о студенчестве, об академии, о городе Казани, быть может, соединяли представление только о свободе, об удовольствиях, о смелом и критическом отношении к преданиям старины. И вероятно некоторые из таких юношей думают теперь про себя: «Ты встречаешь нас словом о подвиге, о нашем духовном призвании.
Что должно разуметь под этими словами, как не стесненность, уединение, сидение над скучными старинными книгами, а то, пожалуй, и еще посты да поклоны? Всего этого довольно мы видели в семинарии и училище; пусть же нам дадут, хотя эти четыре года для того, чтобы отдаться законным требованиям юности. Может быть, в свое время, мы сами придем с унылыми и постными лицами к алтарям и остаток жизни нашей посвятим духовным подвигам. Но теперь не отнимай от нас нашей молодости, дай нам побыть юношами, светскими юношами, между суровой семинарией и нелегкою службой и не омрачай наше вступление в академию напоминаниями о нашей ответственности, о нашей всецелой принадлежности церкви и духовным нуждам народа.
Конечно, эти напоминания правдивы и требования эти законны; но разве незаконны и неестественны и те совершенно иного рода влечения молодого сердца, которыми оно так быстро наполняется, вырвавшись из долгого затвора и относительной свободе студенческой жизни?»
Итак, любезный юноша, ты боишься подвигов, страшишься лишений и стеснений? Но ведь я тебе еще не говорил о них; а если бы и начал говорить, то не указывал бы на них как на цель жизни, а лишь как на средство к достижению целей святых, высоких и усладительных. Ты призываешься к духовному возрождению общества и народа. Посмотри же на тех, которые призываются Богом и природой к рождению плотскому и, по сравнению с ними, устыдись своего малодушия. Представь себе женщину, освободившуюся от девичьей неволи и надзора родителей и ставшею супругою богатого вельможи. Перед нею раскрывается светская жизнь и свобода, но она готовится быть матерью. Что же? Если она достойна имени человека, то ее мысли и чувства всецело устремлены к ее дитяти. Совершенно равнодушная к обольщениям света, она не печалится о том, что взамен пиров, балов и толпы поклонников ей приходится превращаться в кормилицу, сидеть над пеленками и дрожать за каждый час благополучия своего ребенка, быть может, больного и уродливого. Все эти лишения ей заменяет радостное сознание, что она отдает жизнь любимому существу, что она живет не для себя, а для другого.
А вам, возлюбленные, вам, ученикам высшего ведения божественной и спасительной для всех Истины, вручается ныне не физическая жизнь одного малого дитяти, а духовное питание, духовное охранение, духовная жизнь общества, народа и народов. При такой высокой увлекательной задаче останется ли место себялюбию, самосожалению, лености, чувственности? Впрочем, конечно, не эти низкие чувства навеяли на тебя сомнение при слышании моего слова. Конечно, ты сожалел тогда о более возвышенных дарах юных лет: об увлечениях мысли, о веселой дружбе юности, о свободном ознакомлении с общественной жизнью. Не спорю, эти дары прекрасны, но знай, что путь Христов ничего истинно прекрасного и возвышенного не исключает из себя, не воспрещает своему последователю. Все, еже даст Мне Отец, ко Мне приидет, сказал Спаситель, и только одно скверное и низкое несродно ученикам Его. Итак, не думай, что мы хотим отнять от тебя лучшие дары юности: напротив мы предложим тебе пользоваться ими в лучшем смысле, чем это обыкновенно случается, дабы тем больший плод ты мог приносить Хозяину винограда.
Что такое юность, в ее отношении к духовной жизни? Сколько нам приходилось наблюдать над людьми, мы усмотрели три возраста, когда Господь уделяет особенно обильные дары душе человеческой, совершает как – бы ее обновление. Это, прежде всего, годы младенчества, которые ублажал Спаситель наш, сказав: таковых есть царствие Божие.
В это время человек опознает впервые свои высокие свойства, отличающие его от мира животных; в это время впервые просыпаются в нем в богосозданной чистоте и красоте присущие нашему духу любовь, сострадание, правдивость. Вторичное обновление жизни душевной бывает в ваши годы, точнее – в вашем нынешнем положении, когда душа человека. освобождаясь от первоначального семейного или школьного руководства, вступает в жизнь более или менее самостоятельным деятелем, вступает в нее как бы вторично. Души возвышенные созерцают в то время прекрасный мир Божий, представляют себе возможность святой, идеальной жизни и деятельности на земле, неудержимо влекутся к подвигам любви и самоотвержения… Есть еще третье обновление духа и ума человеческого, наступающее для временных отступников от своего высокого призвания, загрязнивших, но не утративших окончательно Божественный образ. Эхо обновление наступает тогда, когда вызываемое болезнями или житейскими неудачами созерцание грядущей кончины заставляет их стряхнуть со своей души обольщения чувственности и гордости, те обольщения, на которые они сменили святую и чистую поэзию юных лет.
Это тο возрождение благоразумия и покаяния, которое переживают лучшие из наших светских деятелей и писателей, заблуждавшиеся в юности, но к старости возвращающиеся на путь истины Да не лишит вас Господь, любезные слушатели, хотя бы этого покаянного возрождения, но оно лишено той целостности и силы, которыми бывают богаты до могилы последователи Христовы, от юности подъявшие Его благой ярем. Вот почему сказал еще древний пророк: Блажен муж, егда возмет ярем в юности своей (Плач. 3:27).
Да, эти люди блаженны, потому что они обогатили свой дух и свою деятельность теми незаменимыми и никогда не повторяющимися дарами юности, которыми Бог украшает этот возраст, которыми всякий юноша мог бы, если бы желал, побеждать свойственные возрасту вскушения чувственности и самолюбия. Итак, определим же, наконец, точнее, в чем заключаются эти дары и как должно пользоваться ими для служения Богу н своему духовному совершенству. Душа юноши обладает избытком сочувствия, потребностью любить. Предоставленная естественному течению испорченной жизни, любовь эта обыкновенно превращается или в порочную страсть или в бесцельную мечтательную влюбчивость, разрешающуюся затем горькими разочарованиями.
Но если душа, исполненная избытком сочувствия, охвачена ревностию о правде Божией, тогда она с любовью обращается к подобным себе избранникам Божественного Промысла и здесь, в горячей товарищеской дружбе, в живом обмене мыслей и внутреннего содержания, обретает неизмеримо более ценный источник радости и жизненной полноты, нежели та душа, которая предается любви половой. Эти товарищеские беседы об общих целях жизни, эти взаимные одушевленные обсуждения предметов философских и нравственных заставляют забывать о пище и отдыхе и настолько расширяют сердце и наполняют дух, что окрашивают в сознании такого студента его казенную и для внешнего зрителя скучную обстановку ореолом высшей красоты и поэзии, чем любой роскошный дворец или прекрасный сад.
О, конечно, этого не могут понять искатели чувственных наслаждений, но этому учит сама жизнь. Спросите у людей пожилых: какие воспоминания юности могут заставить их молодеть душой, решиться на какой-либо подвиг, воздержаться от бесчестного поступка? Конечно, только эти воспоминания о студенческой дружбе, о возвышенных планах общественной деятельности, о задушевных, быть может, наивных, но поистине святых беседах в сумерках или ночью по академическим коридорам, по аллеям академического сада. И если у подобных людей бывают иные воспоминания о столь обольстительных для неразумного юноши романах и романических победах, то они для зрелого человека тягостны и постыдны, как отозвался о них наш народный поэт:
«Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье;
Но как вино, печаль минувших дней
Для сердца моего, чем старей, тем сильней».
Сколь блаженным считал бы себя подобный мыслитель, если бы взамен этих тягостных воспоминаний он обогатил бы свою душу воспоминаниями о целомудренной юношеской дружбе? Как много приобрело бы дело Божие, строение церкви Христовой, если бы строители ее от юности одушевлялись дружеским общением, дружеским единением в познании во взаимном разъяснении истины Божией, в дружном посвящении своей жизни служению Христову. Еще более от этого выиграла бы и сама юность ваша. Ибо если она услаждается беспочвенными несбыточными мечтаниями в области мирской, то в области духовной жизни, где все искренно желаемое является действительно существующим, по слову Христову, где нет печальной разности между поэтическим идеалах и реальною прозой, где между двумя и тремя собранными во имя Господне бывает Сам Христос, эта юность бывает поистине одним сплошным праздником, чуждым праздности, но зато и свободным от тех мучительных терзаний совести, от того безнадежного уныния и ранней старости, что суждено бывает всем искателям чувственных наслаждений.
На сей раз довольно сказано о первом свойстве юных лет. Другое свойство, не менее соблазнительное для юношей, избирающих ложный путь жизни, но не менее благодетельное для любителей истины, заключается в одушевленной любознательности и в напряженном искании цельного, разумного воззрения на жизнь и на мир, свойственном молодым годам. Избави Бог, чтобы мы останавливали вас в этой любознательности, в этом искании. Правда, у многих оно разрешалось во временное охлаждение к вере, а у питомцев светской школы – в неверие. Но это не потому, чтобы наша Божественная истина боялась света, боялась разумного исследования, разумной проверки. Нет, это бывает лишь в тех печальных, хотя, к сожалению, нередких случаях, когда развращенное сердце или самолюбивая, своевольная настроенность заранее были направлены к тому, чтобы отыскать поводы к успокоению своей совести, к освобождению себя от всякого нравственного долга.
Нет, если любознательность учащегося юноши чиста и искренна, если она не закрывает глаз от внутреннего голоса совести, от указаний нравственного чувства, то молодая смелость и независимость мысли является для нашего учащегося богослова не препятствием, а, напротив, преимуществом, которого часто лишается исследователь пожилой, если он не прилагал особенных забот к тому, чтобы хранить свою мысль в чистоте и непредубежденности. Действительно, как часто пожилые люди подвергаются в своих суждениях односторонностям, обусловливаемым или прежними ошибками мысли, в которых не хотят признаться, или личною враждой или дружбою с представителями того или другого направления в науке, или просто умственною леностью, не желающею изменить установившимся, хотя и заведомо ложным, от Запада заимствованным, приемам. От этого свободна мысль молодая мысль пробуждающаяся. Оставаясь сдержанною и скромною, она, однако, может всегда найти в предмете новые незамеченные стороны, обнаружить укоренившиеся, для всех привычные, ошибки.
Но, быть может, кто из вас сказал бы: справедливы слова твои относительно всякой науки, но не богословской. Какую работу для самостоятельной мысли можешь обещать ты нам в этой области, в которой все уже решено, где приходится только запоминать то, что преподается нам в общепринятых системах, да разве прибавлять к ним какие-нибудь исторические дополнительные справки?
К сожалению, эти безумные глаголы часто слышатся в наших академиях. А я, напротив, утверждаю, что нет такой науки, которая бы в настоящее время так сильно нуждалась в самостоятельных творческих умах, как наука богословская. Кто следит за нашими духовными журналами, тот знает, как ныне все чаще и чаще раздаются голоса о необходимости основательной переработки наших богословских методов, об освобождении их от заимствования инославных и ненаучных образцов, о том, как сильно влияние латинства на нашу догматическую систему и протестантства – на наше богословское нравоучение и на истолкование св. Писания.
Знают просвещенные люди и о том, как настойчивы требования людей неверующих и сектантов, чтобы богословие раскрыло нравственную ценность наших догматических верований и наших канонических и церковно-обрядовых установлений, чтобы наука наша раскрыла связь между символом веры и проповедью Христа на горе, чтобы она показала не только законность и истинность, но и святость всего того, во что мы верим и каким строем духовной жизни мы управляемся. Задача высокая, одушевляющая, но, в то же время, и в высшей степени трудная и академическою наукою почти не початая. Итак, не воображай, что твоя умственная энергия, твое желание работать самостоятельно, твоя надежда сказать какое-нибудь новое слово не найдут достойного применения в нашей богословской науке. Допустим, что ты выдающийся талант, способный к сильной критике и могущественному творчеству; в таком случае академия тебе очень рада, дай Бог тебе быть вчетверо, в десять раз талантливее, но современная задача нашей науки столь серьезна и столь трудна, что и двадцати таким талантам, как твой, едва-едва под силу будет ответить на вышеуказанные требования современной богословской мысли.
А знаешь ли ты, какое значение имеет в настоящее время богословская истина для жизни? Значение неизмеримо большее, чем в прежние времена нашей, по крайней мере отечественной, церковной жизни. Лет триста тому назад и более богословский исследователь работал для небольшого кружка подобных себе начетчиков, а для народного множества, даже для духовных нужд высшего общества. Его творения были роскошью, хотя, конечно, небесполезною, но все же такой, без которой могла обойтись духовная жизнь тогдашнего времени. Это потому, что в то время общественная совесть и послушание церкви охранялись, главным образом, деятельным подвигом духовных вождей, тех героев христианства, которые в самой жизни своей воплощали и выражали красоту и истину Откровения, которые могли говорить с божественным Павлом: подобни мне бывайте, якоже аз Христу, или в другом месте: имже научистеся и приясте, и слышасте и видесте во Мне, сия творите и Бог мира будет с вами (Фл. 4:9).
Haшe время скудно такими живыми светильниками и привлекающая сила христианства в настоящее время, по крайней мере для общества русского и европейского, сосредоточивается в истинности, разумности, святости и красоте христианского учения. А потому и дело христианского пастыря по отношению к маловерующему и неверующему обществу есть дело богослова – учителя. И тот богослов, который сумеет разъяснить нравственное содержание христианских верований и установлений и показать тщетность и обманчивость нравственных устоев отрицательной мысли, бывает велик и любезен для современного общества в большей степени, чем всякий деятель на поприще светском.
Доселе мы говорили о естественной, человеческой стороне вашего призвания и о тех дарах, которые может принести ему ваша юность. Но «аще ме Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии» и никакой дар природы не может быть достаточен для того, чтобы совершить дело Божие с успехом, если к сему не присоединится вспомоществующая благодать. Природные дары могут совершить лишь благие порывы, могут блеснуть одною-другою светлою мыслию, но создать нечто целое, с терпением и любовию разработать ученое предприятие или же в области практической провести юношескую мечту в жизнь, или усовершить нежную товарищескую дружбу до степени братолюбия христианского, до степени долготерпеливой любви учителя к ученикам или пастыря к пасомым – все подобные, редко наблюдаемые в жизни, подвиги воли и мысли доступны лишь для того, кто работает не один, не от себя, а с помощью Божественной благодати. Только такой работник может сказать с апостолом: паче всех их потрудихся: не аз же, но благодать Божия, яже со мною (1Кор. 15:10).
Благодать дается по молитве. Благоприятна ли бывает юность для сего подвига? Да, и если бы вы не пожелали поверить в этом мне, то я сошлюсь вам на неоднократно слышанные мною слова покойного святителя нашего, Архиепископа Владимира, любившего просить молитв у юношей и говорившего так: «Юному легче возвести дух свой к Богу в чистой молитве, нежели человеку пожилому, ибо душа юноши не в такой степени подавлена еще мирским, как у человека стареющего, если он от юности не прилежен к молитве». Цените же братия, и это, быть может, самое драгоценное преимущество неразвращенной юности. И тогда только вы пребудете юношами в лучшем смысле этого слова, когда будете молитвою ограждать себя от других противоположных свойств юного возраста, от того распутства, цинизма, упрямого своеволия, которые быстро разрушают все истинно юношеское в сердцах их носителей и делают их рано износившимися рабами обыденности, чуждыми нежных чувств молодого сердца и живой юношеской любознательности, каковыми к сожалению в настоящее время являются столь многие из светских студентов, чтобы не сказать, большинство их.
Лет 40–50 тому назад, когда еще общественная жизнь руководилась христианскими понятиями, всякий студент являлся непременно идеалистом, одушевленным тружеником просвещения и человеком разносторонне образованным. В настоящее время, поддаваясь всякому минутному влечению своих похотей, наше светское учащееся юношество если и одушевляется научными и общественными стремлениями, то очень ненадолго, обыкновенно на какие-нибудь полтора года ига и того меньше. Правда, оно охотно продолжает пренебрегать религиозными преданиями, усвоенными из школьных учебников и даже, якобы во имя науки, отрицает догматы. Но за этим отрицанием таится даже не теоретическое недоразумение или предубеждение, а просто нравственная тупость и рассеянность житейская, боязливо отвертывающаяся от всякого пробуждения совести. И вот, благодаря этой рассеянности, тупости и развращенности, которые бывают плодом юности безрелигиозной, чуждой нравственного подвига, светские молодые люди вступают в жизнь не только людьми нравственно – бессильными, но и вовсе непросвещенными, необразованными. Напротив, какой прекрасный тип создавали и создают наши академии из тех, по крайней мере, питомцев своих, которые воспользовались дарами юности для своего нравственного совершенства, для служения Богу и Церкви.
Не будем указывать на тех из них, которые живут теперь, а вспомним еще раз недавно умершего и памятного старшим из вас Архиепископа Владимира, который, идя вышеуказанным путем со времен своего студенчества, не только с пользою послужил для Бога и меньшей братии, но и сохранил все свойства юной души до глубокой старости и я знаю, что с этим наблюдением согласятся все те из моих слушателей, которые видели его.
Итак, друзья мои, когда святое Слово Божие или наше грешное человеческое слово будет вновь и вновь напоминать вам о том, что отныне вы принадлежите не себе, но – Богу и Церкви, то да не сжимается сердце ваше унынием и греховною жалостью к себе и к своей юности, да не обращается взор ваш с завистью к тем юношам, которые свободны от подобных обязательств и проводят дни в праздном веселии: там нет юности, там – внутренняя смерть и преждевременная старость. А нас Господь призвал «к наследству нетленному, чистому, неувядаемому» (1П. 1:4), поручил нам возделывать свой виноградник и ожидает от нас воздаяния плодов «во времена своя». Аминь.
* * *
21
Назначено к произнесению 17 февраля 1886 года, но произнесено, кажется, не было.
22
Произнесено в Церкви Холмской Духовной Семинарии 14-го сентября 1886 г. Напечатано впервые в Холмско-Варшавском Епар. Вестнике. 1886 г. №19
23
Произнесено в церкви Холмской духовной семинарии 14 ноября 1886 г – печатается впервые.
24
Произнесено 16 ноября 1886 г. в церкви Холмской дух. семинарии. Печатается впервые.
25
Произнесена 13 декабря 1886 г. В церкви Холмской Духовной Семинарии. Печатается впервые
26
Произнесено в церкви холмской духовной семянарии. Напечатана впервые в «Холмско-Варшавском Епархиальном Вестнике» 1887 г. №1.
27
Произнесено в церкви Холмской духовной семинарии. Напечатано впервые в «Холмско-Варшавском Епархиальном Вестнике» 1887 г. №6
28
Произнесено в церкви Санкт-Петербургской Духовной Академии в день годичного акта 17 февраля 1888 г
29
Сказано Ректором Московской Духовной Академии, Архимандритом Антонием пря первом служении в академической церкви 6-го января 1891 года. В первый раз было напечатано в журнале «Московск. церковн. ведомости». 1892 г № 1.
30
Разумеется Эдуард Род
31
Произнесено в церкви Московской духовной Академии 12 Сент 1893 года, В первый раз была напечатана в журнале «Богословском Вестнике» 1893 г. Октябрь.
32
Произнессно в 1894 г в церкви Московской духовной Академии. В первый раз было напечатано в журнале «Богословский Вестник» 1894 г. Ноябрь.
33
Сказано 4 сентября 1895 г. в церкви Казанской Дух Академии. В первый раз было напечатано в журнале «Православный Собеседник» 1885 г., октябрь
34
В первый раз было напечатано в «Известиях по Казанской Епархии» 1896 г.
35
Произнесено 5 сентября 1894 г в церкви Казанск. дух. Академии за литургией. В первый раз было напечатано в журнале «Правосл. Собеседник» 1899 г. Октябрь
Слова на пострижение в монашество
Слово при пострижении студентов Московской Духовной Академии – священника Иоанна Грекова (Василия) и Николая Борисоглебского (Григория).36
Возлюбленные братья!
Итак, совершилось! Произнесён священный обет; отринут мир с его преходящею похотью (1Ин. 2:17), отринут духовный Египет плотской жизни, пройдено Черное море решимостью умереть для мира: пред вами теперь только Господь, ведущий вас Своим законом в обетованную землю спасения. Вы воспеваете, как Израиль, торжественную песнь победы и в сердцах ваших слышатся одни глаголы Божественной воли, как некогда при Синае. И, не правда ли, как живительны, как могучи эти слова Его воли: „Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе бози инии, разве Мене». Сколь жалкими и пустыми вам теперь представляются все эти «иные боги» жизни, как унизительно и гнусно египетское рабство греху, как презренно, как суетно всякое иное стремление, всякое иное намерение, кроме исполнения божественной воли, как постыдна самая возможность вожделеть мира, вожделеть котлов египетских!
Так просвещается человеческий дух чрез «обещание Богу доброй совести» (1 П. 3:21), так возносится он к Господу в минуту исповеданной решимости презреть ради Него мир…. А может быть он возносится еще выше? Может быть, проникает в любовь Христову еще глубже? Может быть, не забывает в Нем всего мира, но снова обретает его искупленным и освященным во Христе, обретает Христа, не отдельного от мира, но объемлющего мир и спасающего мир, обретает Христа, все оглавляющего Собою, подъявшего на Себя наши немощи и понесшего наши болезни (Мф 8:17)? Быть может, ваш дух, отринув мирской грех и возненавидев его прелесть, с высот духовного созерцания, сквозь лучи любви Божественной, взирает на мир не с презрением, но – с состраданием, не с негодованием о его отрешенности от Бога, но – с великою ревностью о том, чтобы всем, всему миру уделить частицу того небесного света общения с Господом, который ныне озарил ваши сердца.
Да, блаженны эти мгновения, братья, и да будут они вам памятны всю жизнь, и во всякой скорби воспоминайте, как Израиль «о том дне, когда ты стоял пред Господом Богом твоим… и говорил Господь к вам… и объявит Он вам завет Свой, который Он велел исполнять вам» (Втор. 4:10–13). Велик сей день сознательного обручения с Богом, сознательной смерти миру: поистине он подобен богообщению при Хориве! Однако и того нельзя скрыть от вас, братья возлюбленные, что как от Хорива еще далеко до Земли Обетованной, так велик и труден путь от обещания до полного осуществления правил духовной жизни. Прославили иудеи Бога в пустыне и поругались фараону и Египту, а потом, в малодушном вопле выражали свое сожаление о потере рабской жизни, о котлах и мясах египетских. Быстро и решительно Апостолы «оставили все и последовали за Христом» (Мф. 19:27), но как медленно уразумевали они Его закон, с каким трудом сердца их отрешались от мира, как единодушно покинули они своего Учителя при приближении смертного страха! О, братия, и вас не минуют искушения мира то, что в сей священный для вас вечер вам представляется пустым и жалким, в день испытания будет манить вас; сладостные глаголы евангельских обетований могут быть заглушаемы на время иными звуками греховной жизни; Масса и Мерива не минет вас, и укушения ядовитых змей будут грозить вам. Что же вы противопоставите искушениям? Чем победите беса гордыни, чем отгоните духа уныния? Куда убежите от рассеяния мирского, от соблазнов лени, чувственности или раздражительности? Указывать ли вам на спасительное врачество молитвы, на силу поста, на пристань богомыслия в безмолвия, на меч изучения слова Божия и отеческих писаний? Да, без этих родов духовного врачевания, конечно, невозможно спастись, и горе тому монаху, который бы вздумал обойтись без них, который не в них полагает существеннейшее содержание своей жизни, он будет монахом только по внешнему своему обличию, а духовная жизнь скоро покинет его. Итак, названные подвиги необходимы для сохранения и развития духовной жизни. Но, увы, будут ли они в вашей власти настолько, насколько это потребуется? Те роды послушаний, которые ожидают вас, не будут ли вас держать среди людей, и людей мирских, большую часть ваших дней?
Итак, нельзя ли на самом этом послушании найти еще какого-либо спасительного средства для постоянного победоносного торжества над духом мира сего и оставаясь среди мира за послушание, быть не от мира, как ученики Христовы (Ин 17:15 – 16)?
Есть, возлюбленные братья, одна сила, которая, усваиваясь нами при обращении в мире, в то же время возносит нас к Богу: эта сила есть любовь. Пребывая в любви, вы, тем самым, пребудете в Боге (1Ин. 4:16), сохраняя любовь, вы среди мира будете далеки от всего мирского: от зависти, от превозношения, от гордости, от бесчинства, от раздражения, неправды, злорадства и недоверия (1Кор.13:5 – 7), но будете всегда сохранять высокое сознание богообщения. Пребывая в любви, вы останетесь истинными монахами среди мира, и, наоборот – в уединенной пустыне духовными гражданами вселенского царствия Божия. Монах есть тот – говорит блаженный Нил Синайский – кто, удаляясь от всех, со всеми живет в единении и в каждом человеке видит самого себя. Любовь есть та царственная добродетель, для развития которой удобны и шумный рынок, и уединенная келья, и послушание, заставляющее обращаться среди даже злых людей, и молитвенное общение с миром небесным. Встречая порок, любовь проникается состраданием и учительною ревностью, а входя в общение со святыней, она веселится и торжествует.
О, братья, держитесь любви! С нею не страшны искушения, ее паче всего трепещет диавол, ее выше всего похваляет Христос. Если сохраните любовь, то в вас сохранится высокое настроение настоящего дня, духовный Синай всегда останется пред вами. Любовью довел Моисей народ до земли обетованной, умолив ею праведно разгневанного Владыку: любовью и вы пройдете земное поприще среди мира невредимы от мира, как Израиль прошел Иордан, не омочив ног своих. Божьим светом Твоим, Блаже, утреннюющих Ти души любовью озари. Аминь.
Слово при пострижении студента Московской Духовной Академии – диакона Павла Сосновского (Дионисия).37
Возлюбленный брат – священноинок!
Ты исповедал пред Богом и церковью решимость оставить мир и стремиться к сокровищам одной духовной жизни. Господь призывает нас к ней различными путями. Иному, от юности Он возлагает восторженное преклонение пред христианскими совершенствами и готовность пожертвовать ради них благами мира; других, как и тебя, самою жизнью научает уразуметь скоропреходящее значение этих благ, неожиданно отнимая их от человека, лишая его дорогой семьи или имущества, или общественного положения. Тот и другой путь есть дело промыслительной благодати; наше же дело – спешить к исполнению ее предначертаний, довершать тот подвиг, коему начало она предуказует. Для тебя, возлюбленный брат, Господь уже исполнил половину подвига, тяжкими лишениями отвратив твое сердце от любви к миру. Это охлаждение к миру есть одна необходимая сторона духовной жизни, так трудно усваиваемая людьми молодыми, не знающими горестей житейских. Прославляй же Всевышнего, как Иов, что Он Сам исполнил часть твоего подвига, который другими достигается лишь продолжительной борьбой. Теперь тебе предлежит усваивать другую сторону благодатной жизни, ее положительное содержание, т. е. те евангельские или духовные добродетели, из которых оно слагается, которым в твоей душе Господь очистил теперь свободное место, заполняемое любовью к миру у всех, не испытавших обманчивости его утешений.
Наполнив же твою монашескую жизнь плодами духа, которые суть: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 5:22). О том, как приобретать их, тебя научат святые учители монашеской жизни времен древнейших и лучших: одно только предостережение прими в сей священный час в виду тех жизненних обстоятельств, в которые ты будешь поставлен. Заметил ли ты, что все, исчисленные Апостолом, плоды духа произрастают не во внешней, а во внутренней жизни, касаются не дел внешних, а – сокровеннейших настроений души? А если так, то, проверяя свою жизнь и совесть, остерегайся удовлетворяться тою оценкой, какую дадут ей окружающие тебя люди.
Правда, если оценка эта будет укорительная, то со смирением и готовностью старайся исправить свои недостатки; но если она будет похвальная, то смотри, не полагайся на нее: иначе встретишь в этом неодолимое преткновение на пути к совершенству. Возможно, что ты будешь окружен любовью учеников, похвалами начальников, будешь получать все высшие и высшие полномочия по управлению различными отраслями жизни церковной: но смотри, не успокаивай совести твоей на похвалах и успехах, спрашивай чрез слово Божье и самоуглубление – отзывов иного Судии, Который зрит не на лица, а на сердце (1Цар. 16:7), Который один будет судить тебя, не спрашиваясь ни у кого, не слушая никаких человеческих похвал, одобрений или почестей. Если будешь исследовать себя не по речам людей, но через постоянное испытание своей собственной совести, мысленно возносясь пред суд Господа, то путь твоей духовной жизни благонадежен.
Однако знай и то, что нелегко бывает остаться верным сему спасительному правилу – жить по внутреннему человеку (Рим. 7:22) – при совершенно противоположном направлении современного человечества, полагающего все цели своей деятельности в успехах внешних, при стремительном соревновании каждого друг перед другом отличаться в глазах властей, при общем непонимании истинной цели жизни, при насмешливом недоверии ко всякому духовному внутреннему деланию. Легковесны и скоропреходящи эти внешние успехи, непостоянна и пуста искусственно привлеченная любовь толпы, ненасытна и мучительна богопротивная жажда почестей: но, увы, общее увлечение этой суетой и томление духа становится столь же опасным для любителя духовной жизни, как для богоизбранного народа израильского в Вавилоне – общение с язычниками, поклонявшимися суете идольской. Посему, и к твоей жизни, любезный брат, будут приложимы слова послания Иеремии, коими он напутствовал переселенцев. Вы увидите в Вавилоне богов серебряных, и золотых, и деревянных, носимых на плечах, внушающих страх язычникам. Берегитесь же, чтобы и вам не сделаться подобными иноплеменникам и чтобы страх пред ними не овладел и вами. Видя толпу спереди и сзади их поклоняющеюся пред ними, скажите в уме: Тебе должно поклоняться, Владыко! Ибо ангел Мой с вами, и он защитник душ ваших (ст. 4–6).
Итак, среди многошумной обольстительной жизни внешней да созревает в тебе та незримая внутренняя жизнь, сокровище которой останется известным только тебе одному, как тому мудрому купцу евангельскому, узнавшему о сокрытой под землей жемчужине и не пожалевшему ради нее всего имения. Сам Господь да даст тебе, по богатству славы Своей, крепко утвердиться во внутреннем человеке, верою вселиться Христу в сердце твое (Еф. 3: 16). Живот твой будет сокровен со Христом в Бозе (Кол. 3:3), а мир будет покланяться лести. Но если ты не соблазнишься его примером, то легко увидишь, что не только ты сам в своей учительской и пастырской деятельности будешь приносить лишь столько плодов и истинной, а не кажущейся пользы, сколько будет в тебе самом сил духовных: но убедишься и в том, что и все люди, бегающие за призраками текущей минуты, на самом деле получают истинное удовлетворение лишь в исполнении требований совести, почему и находятся в постоянном смятении, не умея исполнять этих требований.
И не всегда они находятся в духовном ослеплении страстей и мира. Всякий из них переживает часы просветления. Не часто их посещают эти благословенные часы и дни, но ими ознаменовываются важнейшие переломы в их жизни личной и семейной, а в особенности приближение столь страшной для них смерти. И вот, в такие часы, как горько они оплакивают свою бессмысленную жизненную суету! С каким доверчивым благоговением готовы они бывают броситься к ногам всякого, имеющего в себе начала жизни духовной! Каким раболепным поклонением желают они вознаградить его за прежнее пренебрежение! Как понятна тогда станет и тебе истинность избранного тобою пути! Однако и здесь берегись искушений: берегись горделивого превозношения; не скажи в сердце твоем: «А вот они пришли ко мне и поклонялись, но с любовью и прощением приняв кающихся, как Иосиф – своих братьев, вознеси свой ум к престолу Сердцеведца и воспой Ему хвалебно благодарственную песнь за то, что Он, не по твоим заслугам, но по дару туне дарованной благодати, воззвал тебя, одного из немногих, в чудный Свой свет» (1 П. 2:10), и с любовью и смирением свети этим светом дольнему миру. Аминь.
Слово при пострижении в монашество студента Московской Дух. Академии Данилова (Стефана).38
Новый путь жизни воспринял ты, о брате, воспринял и новое имя. Церковь обручила тебя Христу и соединила тебя новым союзом со святым первомучеником Его архидиаконом Стефаном. Союз сей должен заключаться в том, между прочим, чтобы ты подражал добродетелям сего святого апостола. Велик был святой Стефан в своей вере, которою «совершал великие чудеса и знамения в народе», славен был он и в своей надежде, которая не покидала его, окруженного целым синедрионом христо-ненавистных, и открыла ему славу Божью на небе; еще изумительнее была его святая любовь, научившая его молиться за своих мучителей-убийц. В вере, конечно, тверд и ты, припадающий ко святому жертвеннику и к святой дружине сей; дай Бог тебе и всем нам еще более усовершенствоваться «от веры в веру» (Рим. 1:17), но в сей день, когда ты, приявший всеоружие Божие, исходишь на подвиг духовной брани (Еф. 6, 12,13), подобает тебе главное внимание устремить на усвоение святой надежды, которою прославился блаженный Стефан в день своего преставления, ибо надежда есть не иное что, как сосредоточение своей веры во всегдашнюю всем помощь Божию на всходах собственной борьбы с грехом, миром и диаволом.
Подвижничество и монашество есть, по преимуществу, подвиг надежды, ибо оно не дозволяет человеку остановиться на настоящем, но велит повторять слова св. Павла: «стремлюсь, не достигну ли и я. Как достиг меня Иисус Христос. Братия, я не почитаю себя достигшим, а, только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе» (Фил. 3:12–14).
По-видимому, для верующего в Божественное вседержительство и промышление не может быть никакого сомнения в том, что, при добром желании собственного сердца, и помощь Божия никогда не оставит его в борьбе с искушениями и не покинет ни в каких обстоятельствах, пока не возведет к небесному царству. Мы слышали сейчас в чине пострижения слова Божия, сказанные чрез пророка: еда забудет жена отроча свое, еже не помиловати исчадия чрева своего, аще же и забудет их жена, но аз не забуду тебе, глаголет Господь» (Ис. 49:15). Но как не несомненны слова сии, как не ясно убеждает нас разум в том, что Господь между ищущими Его никого не отлучает от Своего непобедимого заступления, но, все-таки, людей верующих много, а людей, полагающихся на Божье попечение мало, хотя последнее, по свидетельству разума и по нарочитым обетованиям Господним, не отделимо от первой. Отсюда видим, что много погрешают те, которые считают разум врагом благочестия: не разум его враг, но – неразумие; видим и то, что не напрасно надежда почитается в христианском учении особою добродетелью, о стяжании которой должно прилагать особенное усердие, дабы сказать с Апостолом: «хвалимся надеждою славы Божией» (Рим. 5:2) Трудись же и ты, братия, над стяжанием сего дара, дабы никогда его не лишаться. Смотри, даже однн из лучших учеников Христовых, видевший Его, идущего по водам, поколебался в надежде на Его помощь и начал тонуть; примечай и то, что самому пламенному Апостолу веры Господь явился снова и снова, чтобы поддерживать в нем надежду на победу истины.
Блаженны все уповающие на Господа (Пс.2:16), но горе тем, которые чужды сего упования. Отступая от надежды на Бога, но, не теряя чувства самосохранения, душа человека начинает полагаться на начала земные, на богатство, на высокое положение в обществе, па здоровье, на почет от людей. Все эти приманки становятся ее упованием вместо Бога (Иов 31: 24 – 29) и, коснея в этом греховном настроении, человек удаляется от Господа все больше и больше. Впрочем, если он и не поддается упованиям земным, но, в тоже время, не будет сохранять упования па Господа, на помощь Его для своей духовной брани, то не будет ему пользы ни от подвигов, ни от лишений, ибо если все сие будет твориться уверенностью в собственных силах, то не послужат на пользу, ибо подобный самонадеянный подвижник не избегнет того, чтобы умерщвляя одни страсти, оживлять другую злейшую страсть гордыни. Если же подвижник не избегнет и сей пропасти самопадения, но не позаботится о хранении истинной надежды, то будет малодушен и боязлив, неспособен ни к борьбе, ни к перенесению скорбей. Как же научиться нам, немощным, во всех обстояниях жизни сохранять сознание той простой истины, что если Господь всегда добру помогает, то не даст и нам искуситься паче, нежели можем (1Кор. 10,13)?
Для ответа на сей вопрос должно исследовать, что именно становится преградой между верой и надеждой, между нашим верующим разумом и чувством, постоянно теряющим надежду? Чем затемняется в сердце нашем свет веры, лишь только приходится нам применить ее к помощи Божьей в нашей духовной брани? Затемняется он житейским рассеянием и страстями, по причине которых душа наша наполняется таким мраком, что при всей вере в милосердие Божье, человек начинает сомневаться в своей к нему доступности.
Но это сомнение, выразившееся в недобром присловий: до Бога высоко, не есть голос истины, ни здравого разума; оно исходит из смятенной грехами и рассеянной души, как выражение ее общего одебелении и лености. Такие состояния должно и можно препобеждать, во-первых, сосредоточенным размышлением, а во-вторых, непрестанным призыванием имени Божия: размышление напомнит унывающему, что Господь и лютейших грешников призывал к покаянию, а непрестанное призывание имени Божьего наполнит смятенную душу светлыми образами Спасителя нашего и изгонит пленяющие ее помыслы.
И если б подвижник жил так, чтобы всегда хранить ясность созерцания и не отступать умом своим от существа Божия, то не удалялся бы от надежды, а если б не удалялся от надежды, то не остававливался бы ни пред каким подвигом и самопожертвованием. Жизнь монашеская так именно и для того именно и устроена ее подвигоположниками, чтобы содействовать слабому человеку в этом духовном трезвении, молитве и изучении закона Божия. Почему и ты, возлюбленный брат, когда приступишь к исполнению правил монашеских с обычным тебе усердием, отыскивай в них тот дух, которым все они проникнуты, и ты увидишь, что дух монашеской жизни есть дух христианской надежды, поддерживаемый постоянным очищением сердца и заключающийся в том, чтобы хранить уверенность в неотступной помощи Божией духовным борцам, на всякий час отдающим исход дел своих на волю Божию и не пекущихся «для души вашей, что вам есть и что пить и для тела вашего, во что одеться» (Мф. 6:25).
В том и цель монашеских лишений и терпения, чтобы хранить и утверждать надежду по слову Апостола: «скорбь терпение соделывает, терпение же искусство, искусство же упование, упование же не посрамит». (Рим. 5, 4, 5).
Такое блаженное упование будет тебя содержать в постоянной близости к Господу, а при сей близости любовь Божия изольется в твое сердце Духом Святым (ст. 6), дабы ты, подобно своему новому покровителю, усовершаясь от силы в силу, мог светить миру сочетанием всех трех высших добродетелей и простирал бы свою любовь до такой высоты, чтобы с любовью молиться за своих врагов, подобно св. Стефану. Аминь.
Слово при пострижении вольнослушателей Московской Духовной Академии Μ. Ф. Алексеева и В. М. Машкина.39
Возлюбленные братья, новоначальные иноки! В особенных, совершенно исключительных условиях совершилось ваше пострижение. Обыкновенно высшая степень монашеского звания дается для более уединенного и много молитвенного подвига, а для вас она соединяется с оставлением обителей и водворением среди общества, по преимуществу мирского. В своё время вы добровольно оставили общество и мир, водворившись в строгих и уединенных обителях для поста и молитвы; но вот самый подвиг монашеского послушания старцам вызывает вас из пустыни в мир, а монашеское пострижение определяет к такому образу жизни, который не даст вам возможности исполнить и половину молитвенного правила и подвигов поста, принятых вами в звании монастырских послушников.
При всей необычности вашего положения, вы должны его принять с полным спокойствием и твердым упованием, ибо не своя воля привела вас сюда, но – промышление Божие, о котором сказано: «в книге Твоей записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было (Пс. 138:16). Тем не менее, соблазны и грех ожидают человека на всяком пути, и поэтому всякий путь жизни должен проходиться опасно (Еф. 5:15), дабы идущий по нем приобщился делом неплодным тьмы. От каких же соблазнов предостерегать вас, братия, на сем необычном и для вас самих неожиданном послушании, понуждающем вас, приняв монашество, учиться среди мирян и впоследствии – учить их? Говорить ли об искусительном влиянии, может быть, предстоящего вам начальствования? Предостерегать ли от омирщения, от забвения святых обителей, о роскоши и рассеянии, от честолюбия и славолюбия, от постепенно совершающегося иногда полного слияния с окружающею вас школьною, а потом, быть может, начальственною обстановкой, от монашества только по имени и по одежде? Конечно, да оградит вас Господь от подобного рода соблазнов и падений, но думается, что не такие соблазны более всего грозят вам. Вы знали мир и раньше; вы добровольно покинули его и сказали с Псалмопевцем: изволит приметатися в дому Бога моего паче, иеже жити ми в селениях грешничих (Пс. 83:11).
Теперь вновь мир около вас по плоти, но, конечно, дух ваш, привитавший в обителях, знаменитых святого жизнью своих насельников, не только не забудет жизни монастырской, но по вторичном сравнении того безмятежного мирного жития у Бога и святых старцев с греховною лживою в себялюбивою жизнь мира, сугубо возлюбит уединение монастырское, а душа ваша, как олень на источники водные, будет стремиться туда, вдаль, в уединение, в тесные и низкие кельи, окруженные толстыми стенами, но освобождающие дух от уз бесцельных забот и грешных скорбей мира.
Да, не столько опасаюсь для вас любви к миру, сколько слишком неумолимого его осуждения, ибо если судит вам Бог изведать скорби служения пастырского, если, иначе говоря, повелит вам пить от той чаши, которую Он пиял, то сколько раз, изнемогая под крестом Его, вы позавидуете, хотя и в высоком положении, последнему послушнику, подметающему дворы монастырские. Как вожделенна вам покажется знакомая уже по опыту жизнь в обители, жизнь простая, смиренная и чуждая лукавства, исполненная благословенного н радостнетворного, спокойного труда, увеселяемая молитвою и пениями богодуховных песней, возносящая ум горе через чтение слова Божия и творений отеческих, ободряющая душу надеждою на «уготованная от Господа благая»? Столь ясно представляющаяся сознанию при виде святых старцев, живущих телом только на земле, а духом – на небе.
Иначе в мире, хотя бы и на служении Церкви в мире, в этом сплетении грехов, жестокости, лжи и плотоугодия не раз придется вам желать смерти, но не столько в качестве радостного стремления от хорошего к лучшему, сколько в качестве упокоения от теснящих сердце мук, неизбежно предстоящих борцу за Церковь н духовному отцу. Придется видеть побеждающее зло, придется терпеть колебание в принятом послушании, явится опасность возненавидеть людей и себя самого. Вот от сих-то искушений ограждайте себя, братия, мыслью о том, что чем тяжелее послушание, тем по существу и спасительнее, тем решительнее оно очищает дух. Тогда, мало-помалу, вы возлюбите самые свои скорби, проникнитесь благоснисходительною любовью к ближним, удалите от себя горделивый помысл о своем нравственном превосходстве и, обогатившись такими духовными дарами, возвратите в свою душу среди волн житейского моря тот блаженный покой, ради которого так дорога обитель. Тогда этот же покой будет разливаться вокруг вас на окружающих, как мягкий свет лампады, и согревать сердца людей верою, надеждою и любовью.
Напротив, если не по послушанию, а в порыве собственного нетерпеливого увлечения снова оставите предстоящее вам служение и устремитесь в обитель, то внесете туда с собою мирские страсти и не найдете покоя душе. Если же за послушание Христово постараетесь в мир вносить обитель мира, то, в свое время, исполнятся на вас слова Господни: «обрящете покой душам вашим» (Мф. 11:29). Аминь.
Слово при пострижении студента Московской Духовной Академии Николая Бессонова (Никона).40
Возлюбленный брат Никон!
Ныне осуществлено твое желание: ты отрекся от мирской жизни; ты покинул ее, несмотря на то, что она тебе улыбалась и одарила тебя всеми условиями для пользования ее благами и преуспеяния на содержащаяся в ней поприщах. Конечно, в этот священный для тебя час ты далек от минутного даже сожаления об отринутых утехах мира; воспоминание о них не только не представляется тебе искусительным. Но, напротив, проникает твою душу сугубым отвращением к земным удовольствиям и самою горячею готовностью терпеть злострадания и уничижения, посты и лишения жизни монашеской. Тебя манят не блага мира, а уготованная благая подвижникам веры и терпения, таинственные дары Божественной благодати и сладость богооткровенных глаголов и священных песнопений.
Но не слишком полагайся, возлюбленный брат, на такое настроение: добрые дела трудом стяжеваются и скорбми одеваются, и тот высокий порыв духовного восторга, которого Господь сподобляет пришедших к нему с покаянием в верой, есть порыв сам по себе довольно кратковременный и горе новоначальному иноку, если он, положившись на свидетельство восторженной души своей в день пострижения, ослабеет в бдительности над своими помыслами и начнет почитать себя далеким от греховных падений.
Отвергнутые, как казалось, навсегда мирские утехи сперва минутными мимолетными помыслами, наподобие легких уколов быстро пролетающих стрел, начинают тревожить душу легковерного подвижника, а исполненная любви и доверия преданность своему призванию и вера в обетования Божия, как-бы скоро пробегающими тенями в чистоте дел и мыслей сперва братий, отцов его духовной семьи, а затем дается место и постоянному осуждению кого-либо или всех их и охлаждению новых святых привязанностей. Если разрастается эта духовная рана, то усиление болезни сказывается ослаблением в молитвенном делании; вместо радости духовной молитва становится трудно исполнимым долгом, а затем и самый долг исполняется не столько по ревности, сколько – по гордости, и так продолжается постепенное падение, постепенное удаление подвижника от Бога и братий о Господе. Да сохранит Он нас от сего во веки!
Но есть и другой путь для новоначальных, которого да сподобит тебя Всевышний. Идущий по сему пути подвижник, взирает на духовный восторг первых дней монашества, как на дар Божественной благодати, не утешает себя тем, что решился покинуть мир с его греховными прелестями и достиг разумения радостей благодатных: но, напротив, тем более уразумевает последние, тем сокрушеннее кается о временах неведения и падений, тем горче себя укоряет, зачем давно, давно не вырвался из объятий греха. Продолжая свою духовную жизнь, такой монах с трепетною тщательностью печется о сохранении духовного дара – общения с Богом и святыми Его, и не злое, а доброе отыскивает в братии, дабы назидаться всякою малою даже крупицею содержащейся в них благодатной жизни. Приключающиеся печали он принимает с радостью, как лучшие уроки для духовного преуспеяния и считая себя хуже всех, с тем искреннейшим ликованием славит милость Господа, не презирающего и не оставляющего грешнейших людей. На какой путь станешь ты, брат мой?
Премудрый говорит: «Если подуешь на искру, она разгорится, а если плюнешь на нее, угаснет: то и другое выходит из уст твоих» (Сир. 28:14). Так и стать на путь правый и удержаться на нем, или же, напротив, удалиться на путь погибельный – в твоей власти ныне. Памятуй это, возлюбленный брат, памятуй, что не будет уже для тебя другого, столь блаженного дня, когда бы вновь открылся тебе совершенно свободный выбор между истинною дорогою и заблуждением. А наипаче, поминай последняя твоя. Представь себе день отчета и суда, и помысли о том, каким взором оглядываются на день пострижения судимые в жизни загробной иноки. Как благословляют его те, которыми определяется вечное блаженство в Боге со святыми! Но, конечно, и они жалеют в день суда, что еще больше не приложили ревности к духовному бодрствованию над собою, не освободились от своих, хотя и маловажных, грехов и падений. Жалеют о сем и осужденные, но жалеют в бесплодном плаче и скрежете зубов, со стоном проклиная день своего легкомысленно-пренебрежительного отношения к дару Божию, к тому семени жизни духовной, которое влагается искренно отрекшемуся от мира и прилепившемуся ко Господу.
Начертывая постоянно в уме своем эти образы жизни загробной, научись, брат мой, ценить величие и важность дня сего и не пренебрегай даже малейшим впечатлением внутренней жизни, дабы не уклониться с правого пути, но о всяком состоянии души твоей спрашивай нелицемерно свою совесть и старцев, чисто ли оно от греха, а если – нет, спеши очищать его покаянием и подвигами. Тогда мирно и спокойно потечет твоя жизнь ко взысканию грядущего (Евр. 13, 14), и если твоя душа не всегда будет исполнена снедающей любви и радостного восторга, то все же ты обрящешь для нее тот всегдашний внутренний покой, который Господь обещает труждающимся во имя Его (Мф. 11:29).
Правда, придет время, когда ссудит Бог и на таком пути испытать скорби жгучие, быть может, обливаться кровавым потом, как-бы участвуя в страданиях и борении Божественного Подвижника в саду Гефсиманском (Фил. 3:10): но сие восстанет только тогда, когда ты поистине сделаешься «Богу споспешник» (1Кор. 3:9), когда будешь носить в сердце своем души многих, соединившись с ними узами благодати священства, став духовным отцем многих. Но тогда, чем тяжелее будет скорбь о косности и греховном легкомыслии, тем лучшим доказательством твоей духовной зрелости она послужит. Тогда ты будешь уже духовный старец, и хотя труднейшим представится подвиг жизни твоей, по и силе дастся тебе больше, и ясность духовного ведения умножится. Господь благоволил устроить так, что лишь «Многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие» (Деян. 14:22), не потому, чтобы Он мало любил нас, но потому, что мы-то, по самой природе своей зараженные гордыней, лишь скорбями и постоянным познанием в них своей немощи освобождаемся от греховного самовосхваления.
Итак, возлюбленный брат, в скорбях благодари, за мир и внутренний покой славословь, за помыслами души твоей следи, как за татем, и в согрешениях не медли каяться. Сим тесным путем войдешь в жизнь вечную, которой да сподобит Господь «всех нас». Аминь.
Слово при пострижении студента Московской Духовной Академии
Владимира Никольского (Андроника)41
Взирая на тебя, возлюбленный брат, в светлом настроении одушевленной веры представшим Христу с очищенною покаянием совестью, вспоминаем мы подобный же день в нашей жизни. Благословен тот инок, который, подобно Божественному Павлу, может сказать: забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе (Фил. 3:13). Для такого инока воспоминания пострижения не исполнены укоров совести, но полны единственной благодарности ко Господу, открывшему ему сей путь к вышнему знанию Божию. Правда, в такой блаженный подвижник, как монах, всю жизнь свою проходит путем покаяния, но его покаяние радостотворно, оно является не столько скорбным плачем о совершенных грехах, сколько исполняется сладкими слезами о недостигнутом еще, но постепенно достигаемом высшем совершенстве. Знай же, возлюбленный брат, что, по уверению отцев, существует такой путь жизни монашеской, на котором испытываемое тобою ныне высокое наслаждение о духовном родстве с Господом и об освобождении от уз мира оказывается лишь слабым прообразом высших и святейших наслаждений, прообразом иного, лучшего единства со Христом, основывающегося не на чувстве только, но на подвигах исполнения заповедей Его, как Он Сам непреложно обетовал в Своей прощальной беседе к Апостолам (Ин. 15:10). Сия мысль да дарует тебе бодрость в терпении скорбей, в борьбе с духом уныния, в обуздании страстных порывов.
Но знай и то, брат мой, что немногие идут сим путем; знай, что есть иной путь, путь, не ко спасению ведущий, и однако изведанный нами гораздо более, чем первый. Вот с этого-то пути, обращая взор свой к ново-постриженному, исполненному духовной радости брату, инок охватывается горячим, но, увы, невыполнимым желанием ехать на его место, начать снова длинный ряд дней, месяцев и годов своего иноческого шествия.
О, с какою тщательностью, думает он, я избегал бы тех соблазнов, которым предавался с таким безумным легкомыслием, не подозревая тогда, к какому печальному нравственному бессилию они меня приведут, как дорожил бы, как боязливо охранял бы в себе дар божественной благодати, который мне столь беспечно продал на разграбление невидимым врагам; мудрости научили меня мои несчастия, но невозвратимое и неудержимое время лишает меня возможности приложить во всей мере мудрость сию к осуществлению в жизни моей. Но если допущенные по неопытности ошибки создают позднюю мудрость нерадивому монаху, подобно тому, как адская казнь дала ее жестокосердому богачу (Лк. 16, 27 – 30), то да будет она плодотворна, по крайней мере, для других, вступающих на путь совершенства, научая их: «яже подобает творити и их же отчаяватися».
Итак, выслушай, каков бывает обычный прием искусителя, желающего похитить у инока семя духовной жизни. Зная его на первых днях вооруженного божественною ревностью, он оставляет его покойным, как Авессалом отца своего Давида. Но чуть только станет ослабевать он в молитве или бдении над собою, враг показывает ему монахов с виду нерадивых, ведущих как-бы предосудительную жизнь. Если новоначальный, и не произнеся слова осуждения, презрительным, уличающим чувством отзовется на них в душе своей, то уже и этим отворяет в ней дверь врагу, ибо отселе недалеко и до тайных слов, исполняемых греховной горечи: «несмь якоже прочии человецы» (Лк. 18:11).
Пусть под прочим он разумеет пока только явных злодеев, но превозношение сие уже лишило его той сострадательной любви к ним, которая некогда оправдала грешницу в доме Симона (Лк. 7:47); повторяясь же неоднократно, сие превозношение скоро и уста его откроет на осуждение других, а вместе с тем – и на оправдание себя. Ибо скоро, после сего, откроется ослабление прежнего усердия в молитве и добрых делах, а гибельный яд осуждения, обильно изливавшийся из уст человека, уже лишил его способности искать в себе самом причины для укорения себя же, так что мало-помалу и явно совершенный грех, вместо того, чтобы пробудить его спящую совесть, подобно алектору Петрову, наоборот, увы, усыпляет ее, научая гибкую мысль нашу ухищряться в приискании, хотя и нелепых, но все же усладительных для горделивого грешника оправданий.
Потемненная совесть, таким образом, все более и более снисходит к падениям, а вкравшийся змей гордыни возрастает до такой наглости, что уже не падения только, но и самую страсть, которой начал служить его пленник, старается оправдать, как нечто простительное, и при всем том еще со злейшим ожесточением бичует прочие пороки и подверженных им братий, дабы преградить к ослепленному грешнику путь исполненного покаянных слез смирения. Кончается ли этим недугом его властительное мучительство? Увы, нет! Все расширяя область прикасающихся сраженному подвижнику пороков, ибо чем он теперь будет противостоять им? Враг и здесь не только не дает ему возможности открыть глаза на свое опасное положение, но стремится довести его до такого безумия, чтобы питать и удовлетворять свое горделивое превозношение мыслью о обладании какою-либо хотя одною добродетелью, а всех ближних осуждать за неимение последней или за не вполне совершенное обладание ею, нисколько в то же время, не стыдясь их превосходства пред собою в прочих добродетелях, но понуждая почитать последние или обманом, или суетою. До такого языческого или, лучше скажу, зверского безумия доходит нерадящий о душе своей человек; но такого страха должен исполниться и ты, избранник Божий, при мысли о том, что к подобному же ужасному концу приводит диавол и неразумного монаха, в самой духовной ревности последнего почерпая силу для своих первых нападений. Только то оружие, коим низложил врага предивный во святых Макарий, то есть спасительное смирение и постоянное осуждение себя, а не других, может избавить и тебя, возлюбленный брат, от дел зависти Евиного обольстителя. Имея потупленные очи, бия себя в перси при воспоминании о содеянных грехах, противостань злому искусителю.
Почитай себя стоящим над пропастью, или висящим над нею на протянутой сверху вервии и громко взывающим о помощи к Совершителю нашего спасения. Дни духовных восторгов и часы сладостных созерцаний пусть не отдаляют от тебя мысли о предстоящей опасности, пусть не ввергают тебя в последующие часы и дна в самооуверенную беспечность, но, напротив, да снабжают они тебя силою к новым подвигам, как Давида дни промедления восставшего на него сына. Пусть в эти первые дни, как некогда мудрый Хусий, ослабят врага совершенно, укрепив тебя дарами божественной благодати и наипаче – благодати смирения, дабы эти священные дары, раздаваемые затем Богом чрез труды твои многим и многим, никогда не надмевали тебя, но лишь преисполняли сердце твое любовью к людям и прославлением Искупителя, дабы не по названию только, но и на деле являлся ты носителем образа ангелов, всегда сослужащих спасению людей и воспевающих во веке Творца. Аминь.
Слово при пострижении магистранта Московской Духовной Академии Василия Мещерского (Евдокима)42
Возлюбленный брат о Господе! Ты слышал сейчас оглашение святой Церкви о свойствах того жизненного пути, который избран тобою; слышал ты, что это путь скорбей, лишений и огорчений всякого рода. Но ты с непостыдным упованием исповедывал радостную готовность принять сей крест на рамена твои, и в настоящий день желаешь мысленно говорить с Апостолом: для «Христа Иисуса, Господа моего, для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобресть Христа» (Филип. 3:8,9).
Понятна твоя готовность в день сей, ибо совесть твоя, просветленная решимостью посвятить себя Богу и очищенная таинством покаяния, уже осуществляет в себе отчасти обетование Христово: «Блаженни чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф.5:8). Воспользуйся же, возлюбленный брат, этим просветлением очей сердечных, чтобы устремить их на дальнейший путь твой, на сей путь скорбей, и заранее определить свое к ним отношение.
Троякого рода бывают скорби иноческой жизни: есть скорби победные, спасительные, есть и скорби греховные. Первого рода скорби или страдания являются, как необходимое последствие или просто обнаружение того внутреннего изменения, в коем заключается подвиг совершенства духовного или благодатного обновления. Тлеет при сем обновлении наш ветхий человек, как истлевает одна форма жизни любого животного при переходе его в другую; тление есть страдание, да и самое страдание то не есть ли именно замена одного жизненного содержания другим, потеря или лишение одного и внедрение другого? Блаженно это страдание, когда ветхое и злое заменяется благодатным, добрым. Переносить его так же легко, как победителям – залечивать небольшие раны от бессильных плененных врагов: эти раны – напоминание о победе, они хотя и причиняют страдания, но самые страдания являются постоянным источником радости, почему и говорят Апостолы: «всяку радость имейте, братие мои, егда во искушения впадете различна» (Иак.1, 2): «его же бо любит Господь наказует, биет же всякого сына, его же приемлет» (Евр. 12, 6).
Дай Бог, чтобы именно такие скорби на своем жизненном пути встречал ты и все мы, молившиеся о спасении твоем, монахи и миряне: это страдания распинаемых похотей, подавляемой гордости, воспринятых постов и добровольных лишений.
Но бывают и иные скорби, и, к сожалению, чаще, чем те, блаженные страдания. Разумею скорби греховные, куда относится то неудовлетворенное, тягостное и беспокойное или исполненное уныния настроение, которое испытывают все коснеющие в похотях грешники, но с особенною остротой – нерадивые служители Бога, нарушители данных Ему обетов добродетельного жития, пребывающие в лености иди ожесточении и утрачивающие веру во всесильную благодать Божию, чуждые упования, не ищущие покаяния. От сих скорбей да сохранит Господь тебя и всех нас, ибо то скорбь не победы, но поражения, скорбь удаления от Бога, скорбь, лишенная всякого утешения и даже не ищущая его.
Впрочем, есть еще третья скорбь, по остроте и горечи своей подобная сей второй, но уже не греховная; это тоже скорбь удаления от Бога, но испытываемая не за себя самого, а за другие, врученные подвижнику души. Разумею скорбь пастыря, те муки духовного рождения, коими мучился божественный Павел, мучился, доколе не изобразится в них Христос (Гал. 4: 19). Сию пастырскую скорбь о погибели душ освятил в Себе Самом Господь наш, Который об Израиле говорит: «Целый день Я простирал руки Мои к народу непослушному и упорному» (Рим. 10:21). Чем глубже эта скорбь, чем мучительнее и горче воздыхания о других, тем угоднее Богу, тем чистительнее для воздыхающего, тем спасительнее для тех, за кого возносятся воздыхания, ибо сказано: смерть действуешь в нас, а жизнь в вас (2Кор. 4:12). т. е. в пасомых. В несении сей скорби да укрепит и да умудрит тебя Господь и да утешает радостями духовного многочадия, по реченному: вознесется неплоды нерождающая, возгласи и возопи нечревоболевшая, яко многа чада пустые паче, нежели имущие мужа (Ис. 54:1).
По-видимому, весьма разнородны эти три рода скорбей и конечно легко было бы сознаться в них, если бы они входили в душу подвижника раздельно. Но такое правильное, чуждое смутности, развитие духа если и было возможно, то разве – в условиях первоначальной жизни христианского монашества, когда новопостриженный надолго освобождался от всякого попечения о чем бы то ни было, кроме своей души, да и она-то вручалась опытному старцу, возводившему ее на путь правый всегда наблюдавшему за всеми ее уклонениями и раскрывавшему юному подвижнику его духовное содержание. При тогдашнем обилии отцов духовных, пасение других вручалось им не прежде, чем в собственной душе инока водворялась ясность и чистота помыслов и постоянное зрение иного мира. Не то будет с тобою: тебе предстоит попечение о научении других почти с вервых дней иноческой жизни.
Здесь-то вот и предлежит постоянная гибельная опасность – злое принять за доброе, и через то – утрачивать драгоценный дар рассуждения. А между тем, как часто случается, что не утвердившийся в управлении собственною душою своею пастырь или деятель принимает движение греховных помыслов уныния или гнева за ту священную пастырскую скорбь, внушениям которой он хочет повиноваться!
Будучи в уединении, он ищет общественной деятельности, как-бы из-за братолюбия, но на самом деле – поддаваясь искушениям рассеяния или даже властолюбия; а наскучившись трудностью пасения душ, убеждает себя в необходимости отшельничества, на самом деле, служа духу нетерпения и утрачивая любовь к наследию Христову. И в такое самообольщенное и смятенное состояние духа легко впадает инок-пастырь, часто лишенный возможности углубиться в состояние собственного духа. Посему, проси Самого Господа, чтобы Он купно с тобою говорил или за тебя благопоспешно исполнял сие важное дело: искуси мя, Боже, и увиждь сердце мое; истяжи мя и разумей стези моя и виждь, аще путь беззакония во мне, и настави мя на путь вечен (Псал. 138:23, 24).
Сию молитву повторяй при всяком начинании твоем, не полагаясь на собственный разум, ибо смотри, при каких высоких подвигах служения проповеднического служитель Божий может подвергаться и греховным скорбям. Благовестих правду Твою в церкви велицей, говорит псалмопевец, не скрыть милость Твою и истину Твою от сонма многа, и однако прибавляет: яко одержаша мя злая, им же несть числа: постигоша мя беззакония моя, и не возмогох зрети (Псал. 39:10,11,13). Помни и о том, что великий угодник Божий, святитель Тихон, сей ближайший и наилучший образец для ученого монашества, учитель всего народа русского, подвергался, однако, опасности такого пагубного смешения, и лишь благость Божия, через напоминание одного простеца, удержала его от ошибки принять помысл высокоумствования за помысл братолюбия.
Как же научиться сему мудрому различению нам-то немощным и малоопытным, особенно в те, для всякого инока-пастыря неизбежные, дни глубоких, мучительных и сложных печалей, когда тройственная скорбь не только исполняет горечью сердце и утробу, но и покушается совершенно затмить умственный взор, так что и небо как-бы скрывается, и земля уходит из-под ног унывающего подвижника. Греховная печаль его несколько отдалила от Бога, молитва его оскудевает и ноющее сердце говорит ему, что он забыт и оставлен.
Это безотрадное настроение, возлюбленный брат, весьма напоминает то, что испытывали жены мироносицы пред событием, о котором мы слышали в Евангелии, прочитанном на нынешнем священнослужении. Подобно добрым инокам, они все оставили для Христа, забыли дома свои и родню, и некоторые из них – высокое положение, а другие – веселую, исполненную греховных наслаждений жизни. Конечно, все эти лишения давали себя чувствовать и во время земной жизни Господа; к ним присоединялись постоянно новые скорби и недоумения при виде враждебной холодности иудеев к проповеди их Учителя и Его униженной отчужденности вместо ожидаемой славы и воцарения над Израилем. Однако, как ни многократно повторялись эти огорчения, но пока Господь был с ними и слух их оглашался Его очистительными сладчайшими глаголами, они имели постоянный источник исцеления своим печалям.
Когда же настали ужасные дни предания, осуждения, страстей, распятия и смерти, вот здесь скорбь их превысила всякую меру, поколебалась их вера, отлетела надежда. Совершенно убитые приходят они ко гробу воздать почившему последний долг, яко человеку. Все теряют они, чем жили раньше, во что веровали, чего надеялись; не потеряли только любви и самоотвержения, и эта любовь в очах Христовых сделала их достойными принять благую весть о воскресении. Души их были погружены во тьму скорбей, но внезапный свет осиявает их, ангел, сидящий на гробе, возвещает им вещую радость, и вот Сам воскресший Господь приветствует их глаголом уст Своих и дозволяет им прикоснуться к пречистым стопам Своим.
Такая же радость, возлюбленный, не от человека и не от человеческих усилий, но единственно, как дар благодати божественной, дается ослабевающему духовному воину, если он не устранит из своего сердца искания Христа, если не потеряет самоотверженного желания любить Его. Говорю, конечно, не о живом чувстве любви, которое невозможно искусственно возбудить в себе в эти тяжкие дни испытания и уныния, но о том, чтобы, во-первых, удалять от сердца своего враждебный ропот, удалять самооправдание и требовательность, и говорить самому себе так: хотя и тяжко мне, но ведь не для радостей пошел я по пути сему; я отрекся от всякого земного счастья и исповедал готовность искать только Христа. Если чувствую теперь Его удаление, значит, я сам виновен пред Ним, хотя и не могу понять, в чем именно. Мне представляется, что скорби несу я ради Него, но если они так мятежны, то много и моей собственной вины в претерпеваемых внутренних напастях, ибо неложно сказал Апостол: верен Бог, иже не оставит вас искуситеся паче, еже можете (1Кор. 10:13).
Сказав себе эти слова, вспоминай н о нынешнем блаженном дне, когда сердце твое совершенно отрешалось от всего мирского и устремлялось единственно к любви Христовой. Тогда вдруг рассеется окружавший тебя духовный мрак. Господь, приняв жертву твоей покорности в самоосуждении, воссияет в сердце твоем свет Своего благодатного присутствия, как и тогда, мироносицам при гробе. Внезапно осветит тебя луч разумения, и смятенный внутренний мир твой предстанет тебе во всей ясности. Увидишь ты сразу, в чем ты сам погрешил и что терпел Христа ради, какой нес крест и какими собственными отетуплениями усугублял его тяжесть. Как-бы на две половины расколется твое внутреннее настроение, и слезы покаяния, обильно исторгаемые из очей твоих, омоют и вынесут вон из твоей духовной храмины все те помыслы ожесточения, или гордости, или чувственности, которые прежде незримо в ней гнездились. Быстро удалится тогда давившее тебя раньше уныние и не с ропотом, а с благодарностью поднимешь ты снова крест твоего служения и будешь лобызать те черные одежды, которые тебя с ним соединили. Твое сердце, освободившись от печали мира сего, сохранит только печаль, иже по Бозе.
Тихий, непоколебимый мир внутренний снизойдет в твою душу, и ты так проникнешься осознанием присутствия Христова, что не осмелишься очей твоих поднять от земли, как – бы страшась увидеть Его предстоящего. Тогда благословишь ты скорби свои и лишения, тогда поймешь, сколь неотступно Его любвеобильное попечение о душе твоей, и мысленно будешь творить то, что сказано о святых женах: оне же ястеся за нозе Его, поклонистеся Ему (Мф. 28:9). Аминь.
Слово при пострижении в монашество43
Приветствую вас, возлюбленные братья, с принятием ангельского образа. Сегодня вы не только пред лицем нас, грешных, но пред лицем Самого Господа и святых Его дали торжественный обет – быть верными иноческому званию и неуклонно идти тем путем, каким достигли царствия небесного воспоминавшиеся ныне святые угодники – святые Антоний и Феодосий Печерские, преподобный Сергий Радонежский, подобные им иноки-подвижники. Великий и трудный подвиг предстоит вам отныне: как вы сами слышали сегодня, Господь будет судить вас и воздаст вам не по тому, что вы обещали, но по тому, как вы исполнили обещанное.
Правда, в настоящие минуты вы с радостным упованием и с легким сердцем взираете на путь сей. Облеченные во всеоружие Божие, вы вменяете в сор все прелести мира; все приманки его кажутся вам ныне жалкими, ничтожными. Отрешение от всего земного и успокоение сердца своего в Боге – вот что является вожделенной целью жизни нашей в день сей. Но, други мои, ненадолго оставлено вам будет такое благодушное настроение. Недолго вы будете нести только подвиг иноческого послушания и вести борьбу со своими только личными искушениями для спасения душ своих. Скоро по выходе из стен сих на вас возложат иной подвиг – поручат вам духовное руководительство над другими и попечение о спасении душ многих; будете вы трудиться, как пастыри, как учители и пастыри пастырей. Это – путь, которым шли наши великие святители – святой Димитрий Ростовский, святый Митрофан, Иннокентий, Тихон, ново прославленный святитель Черниговский Феодосий; подвиг великий и святой, но чрезвычайно трудный для тех, которые хотят непритворно понести его. Скорбям и искуплениям тут больше места, чем в подвиге иноков, живущих в удалении от мира и заботящихся о своем только спасении.
Еще не освоитесь вы с духовною бранью в себе самих, а вас уже заставят помогать другим в этой борьбе. Не спрашивая о том, расположены ли вы к этому в тот или иной час, прямо будут требовать от вас духовной помощи. Быть может, в собственной душе твоей будет провосходить целая буря искушений и помыслов, а к тебе придет сокрушенный духом грешник, чтобы разрешить, чтобы успокоить мятущийся дух свой. Или когда сердце твое ноет и стонет под тяжестью какой-нибудь скорби или уныния, позовут тебя в большой храм проповедывать народу слово Божие. Или вот помыслы чувственные, либо тщеславные начнут усиленно толкаться в душу твою, а от тебя требуют совершать Божественную службу, исповедывать грешников, назидать учеников.
Часто будешь ты исповедывать Господу в сокрушенном сердце недоумение о путях Его Промысла и говорить: «Печаль приять мя от грешник, оставляющих закон Твои (Пс. 118: 53), будешь ужасаться, яко путь нечестивых спеется (Иер.12:1), а в то же время будешь обязан утешать христианскую душу ученика при подобном же сомнении. Вот тогда, возлюбленные, предстоит вам самое опасное искушение – изменить своим священным обетам преданности воле Божией, целомудрия, послушания и смирения. Когда столкнется в одно и то же время борьба внутренняя с внешней заботой или скорбью, тогда диавол нашептывает изнемогающей душе монаха: «Поступись своими обетами только на этот раз, чтобы не изнемочь в борьбе до полного бессилия; только один раз сделай уступку страстному помыслу, или честолюбивым мечтам и стремлениям, или гневу и раздражению на подчиненных; отступись от борьбы на мгновенье, отдохни и снова примешься за духовное делание». Не верьте ему никогда!
Не думайте, возлюбленные братия, что такая уступка греху может успокоить и обезопасить вас; напротив, ею-то и воспользуется враг, чтобы доставить вас в мучительное состояние духовной раздвоенности, не дающей душе покоя ни при добром, ни при греховном ее состоянии. Так, человек, подвергшийся простудной лихорадке, потерявший естественную теплоту в теле своем, ни в холоде, ни в тепле не знает покоя плоти своей: его бросает то в жар, то – в озноб. Подобное бывает и с каждым борцом духовным. Укореняющаяся страсть с сугубой силой мучит его в подвиге, душа ослабляется безнадежностью; а при новом возвращении ко греху его терзает оскорбленная совесть.
Из этой мучительной раздвоенности возможны только два исхода. Один, от которого да защитит Господь всех нас, здесь стоящих – и монахов, и мирян, состоит в том, чтобы совершенно заглушить в себе совесть, всецело отдавшись порочным страстям: другой исход – в том, чтобы возгореться ненавистью к страсти своей, призывая на помощь всесильную благодать Божью, вооружаться на врага до полного его истребления, сказать с псалмопевцем: «Пожену враги моя, и постигну я, и не возвращуся, Дóндеже скончаются“ (Пс. 17: 38).
Если же вы будете изнемогать в этой борьбе, когда вам будет особенно тяжело, тогда вспоминайте настоящий великий и блаженный для вас день, когда вы с очищенными душами, с пламенною ревностью о Боге и с твердою решимостью вести жизнь богоугодную припали к святому жертвеннику и дружине сей; вспоминайте, какие великие и страшные обеты дали вы в этот день, и какую радость духовную переживали вы, приняв образ ангельский.
Однако, не всегда и это средство будет достаточно. Придут дни тяжкие, будут «отвне нападения, и изнутри страхи» (2Кор. 7:5). Тогда познает всякий подвижник ничтожество сил человеческих, шаткость вашей естественной добродетели, познает, что спасаемся мы единою благодатию Божьей и в жизни духовной бываем подобны Петру, тонущему посреди моря и спасаемому единою десницею Христовой. Тогда возопийте в Нему из глубины сердца, исповедуя Ему свою немощь, и вдруг начнут спадать с вас оковы страстей и скорбей, или войдет в души ваши неустрашимая бодрость в борьбе с ними. Вот почему подвиг спасения, подвиг монашества есть собственно подвиг смирения и покаяния.
Истину сию уразумевает всякий инок, искусившийся в борьбе духовной. Но блажен тот инок, который вступает на путь своего делания с глубоким, ясным сознанием сей истины. Это убеждение в своей немощи и в силе благодати есть лучшее средство к облегчению иноческого подвига. Им были крепки и велики названные иноки – пастыри, умевшие в таком чудном единстве сочетать оба эти подвига. Были в их власти сокровища земные, но они считали себя лишь приставниками к распределению их нуждающимся; были у них пространные хоромы, но они служили им не упокоением, а безмолвным увещанием к сугубому вниманию о душе своей; было у них много подвластных и возможность безнаказанно величаться над ними, но они почитали себя слугами всех, так что умножающаяся власть была для них умножающимся рабством пред многими.
Души их горели ревностью о спасении всех, а изнемогающая в болезнях плоть удручала их страданиями, но смотрите, какой мирный, радостный взор обращали они на мир сей, как любили людей, как сочувственно откликались на их запросы. «Если Ты низвергнешь меня во ад», – говорил один из них к Богу, – «То я и там не престану воспевать Твою славу». Такова сила смирения, сила веры в благодать Божию. Этою силою да облекут вас, братия, новые одежды ваши и общая наша с вами молитва. Да дарует Господь, чтобы вы пребыли верными до смерти иноческому званию, добре скончали течение подвига земного, чтобы после того вы удостоились припасть уже не к церковному жертвеннику, а – к небесному престолу Царя славы, и приступить не к этой дружине, подобных вам, кающихся братий, а – к небесному воинству святых ангелов, радующихся о едином грешнике кающемся. Аминь.
Слово при пострижении студентов Казанской Духовной Академии, священников Михаила Павлова (Макария) и Павла Раевского (Феодосия).44
Возлюбленные братья священно иноки Макарий и Феодосий!
Сегодня вы приступили работать Господу, отринув жизнь мирскую. Не в первый раз в вашей жизни посвящаете вы себя на служение Богу. Окончив семинарскую школу, вы решились восприняв жребий служения пастырского, предпочитая его всякому мирскому званию. Но Господу не угодно было оставить вас на этом поприще служения Ему, и Он неожиданно для вас вызвал вас на другое.
Явление это не единственное в истории Божественного домостроительства нашего спасения: напротив, едва ли не с первых страниц священной истории встречаемся мы с такими обнаружениями воли Божьей, когда Господь служителей Своих, начиная еще с ветхозаветных патриархов, удерживал от избранного ими способа служить Ему, и властно, иногда даже как-бы сурово, привлекал их к иным подвигам, для них нежелательным, даже мучительным. Так, Авраама, Исаака, Иакова и Иосифа десница Божественная перебрасывала из одной страны в другую, от одного народа к другому, то возводила на высоту общественной жизни, то низвергала на дно ее, даже до темницы и изгнанничества; то умножала число присных их и домочадцев, то разлучала их с ними, а от одного из них даже потребовала принесения в жертву единородного сына.
Блажен тот служитель Божий, который во всех испытаниях, коим он подвергается, сохраняет твердую веру в то, что Господь не по иному какому-либо побуждению, как только по любви к нему сокрушает его скорбями и лишениями, преграждая ему путь даже в тех намерениям жизни его, коими он желал служить тому же Небесному Владыке. Блажен он, если поймет, что подобное препятствие нужно было единственно для того, чтобы доброе намерение его сердца очищалось от примеси себялюбия и гордости, неизбежно привходящей во все деяния ветхого человека, если с покорностью переменит он, согласно указанию Божию, прежний жребий жизни своей на новый, хотя бы он не сходился с первоначальным его желанием.
Так поступили и вы, возлюбленные братья, когда с покорностью претерпев от Бога разрушение семейного очага своего, пошли туда, где, согласно, хотя с недавним, но мудрым преданием Церкви, усмотрели вы свое новое призвание. Вы отдали себя вновь руководству церковной школы, а ныне исповедали окончательную готовность посвятить жизнь свою исключительно Богу и Церкви. Иная участь постигает тех, которые в посылаемых испытаниях и несчастиях не умеют или не хотят проразумевать голоса того же любящего и благоснисходительного Господа. Они ожесточаются, впадают в ропот, уныние и отвергаются в своем озлоблении от всякого служения Богу. Таковы те, поистине несчастные священнослужители, которые, претерпев разрушение семейного счастья, погрязают в пороках и, наконец, отвергаются самого священного сана, с которым их связало Божественное таинство и клятвенное обещание. Малые дети разумнее их, ибо и эти последние умеют в строгом выговоре любящего родителя усматривать его ласкающий взор, уразумевать его огорченную любовь. Господь же, наш небесный Отец, любит нас больше, чем земные родители, ибо вы только что слышали слово Его: аще и жена забудет исчадие свое, аз же не забуду тебе. Известно вам и другое Его слово: его же любит Господь наказует, биет же всякого сына, его же приемлет.
Итак, Он, премилосердый Господь наш, сокрушит, вас скорбями лишений, ныне принимает вас в новое преискреннейшее общение с Собою, освобожденных от всяких земных уз званием монашества.
В чине пострижения вы называетесь припадающими к Богу и к святой дружине сей. Об этих-то последних словах и должно размыслить вам ради совершеннейшего уразумения предстоящего вам духовного делания. Принимая монашество, вы вводитесь в великое братство, которое в продолжение полутора тысяч лет представляло собою лучший цвет нивы Христовой святой Церкви; тесное единение с этим братством, с его преданием, с его бытом должно быть предметом ваших всегдашних искреннейших стремлений.
Правда, то послушание, к которому призываетесь вы, будет существенно разниться от обыкновенных монастырских подвигов, и внешние условия жизни так называемого ученого монашества, но необходимости различны от жизни монахов общежительных или пустынных отшельников. В виду сего, некоторые неразумные люди находили бы более подходящим, чтобы общество ученых монахов и по названию своему, и по своим нравственным обязанностям, и по обетам, и даже по самому чину пострижения было бы выделено из общего монашеского звания. Но вам да дарует Господь мыслить о сем совершенно противоположным образом и всегда держаться того убеждения, что нравственная сила ваша, т. е. ревность о славе Божией, чистота жизни, одушевленное самоотвержение и стойкость в исполнении пастырского долга, будет всецело зависеть от того, насколько глубоко и ясно будете вы сознавать себя прежде всего и паче всего монахами, насколько будете всегда иметь готовность отрешиться от всяких высоких иерархических полномочий и возвратиться в среду людей, пекущихся единственно о чистоте души своей пред Богом.
Знайте, что нелегкий путь служения предстоит вам; напротив, постоянная борьба с собственною косностию и греховными страстями, а также с жестоковыйностью порученных вашему пастырскому попечению душ, со лжебратиею и вообще с греховными устоями жизни будет одолевать вас. Чтобы противопоставить этой окружающей вас борьбе, суете и скорби некое иное внутреннее богатство, должно, прежде всего, сознавать себя стоящим на твердой, веками укрепленной почве, нужно мыслить себя членом многочисленного, победоносного братства, и такую почву, такое братство представляет собою монашество монастырское. Не смотрите на то, что оно не богато ученостью, что многие сыны его страдают от грехопадений; оно за то богато еще глубокою, непоколебимою верою и той всецелой преданностью промыслительной воле Божией, по пути которой вам еще много, много нужно усовершаться, хотя вы и вступили на путь сей так решительно, покорившись безропотно призывающему вас указанию Божию.
Но дальнейшие испытания по своей многочисленности и неожиданности будут еще, может быть, гораздо труднее, так что постоянно преодолевать житейскую злобу и ложь бывает в состоянии тот монах-деятель, который не со страхом и ужасом, но с любовью и упованием помышляет о высоких белых монастырских стенах, о денно-нощном славословии в них Господа, о славянских, паче же кожаных книгах и о смиренных насельниках святых обителей, не мудрых в научении книжном и общественном, но премудрых в своей детской вере и мужественном презрении к миру.
Впрочем, не только в жизненных несчастиях, но и при сравнительно спокойном течении вашей деятельности, лишь в общении с этими обитателями монастырей научитесь вы тому главнейшему условию терпеливого несения жизненного креста, о коем мы упомянули в начале слова. Условие это заключается в том, чтобы во всем происходящем с вами считать виновником не людей и не случайные совпадения житейских обстоятельств, как обыкновенно рассуждают люди мирские, но – нашего Господа и Вседержителя, ибо без воли Его и волос не упадет с головы нашей и малая птица, ценящаяся менее пенязя, не падет на землю. И если в общении с препростою братиею усвоите вы эту монашескую мудрость, то и ни в каком жизненном крушении, ни в оклеветании, ни в лишении, ни в разлучении не приблизится к вам самый страшный грех – ропот и отчаяние, ни даже, чего сохрани Бог, если попустит Господь вам повергнуться в тяжкое падение греховное, не испытаете вы опасности от духа уныния в безнадежности, но с сугубою ревностью восстанете вы к покаянию и исправлению- ибо в том оправдываются слова опытных старцев: «монахов много грешников, но немногие из них погибают», что они преемственно друг от друга в продолжении пятнадцати веков сохраняют святую уверенность в водительстве Богом их жизнью. Воспринять в сердце своем эту-то уверенность с первого дня нашего пострижения желает вам окружающая вас ныне монашеская дружина и с этим молитвенным благожеланием вручает вас незримому руководству святых угодников Макария и Феодосия, имена которых вы восприяли.
* * *
36
В первый раз было напечатано в журнале «Церковные Ведомости» 1891 г. №10
37
В первый раз было напечатано в журнале «Церков Ведомости» 1892 г. №27.
38
Произнесено в церкви Моск. Дух. Академии в январе 1892 года. Печатается впервые.
39
В первый раз было напечатано в журнале «Церк. Ведомостн» 1892 г №43. Новопостриженные наречены Михей и Серапион.
40
В первый раз было напечатано в журнале «Церковные Ведомости» 1892 г № 50
41
В нервый раз было напечатано в журнале «Церковные Ведомости» 1893 г. №34.
42
В первый раз было напечатано в журнале «Церковные Ведомости» 1894 г. №32
43
Слово это сказано при пострижении в монашество студентов Казанской духовной академии 4 курса священника Никодима Троицкого и 2-го курса Валентина Лебедева 16 ноября на всенощном бдении. Новопостриженным дали имена: первому – Нафанаил, второму – Варсанофий. В первый раз напечатано было в журнале «Церк. Ведомости» 1896 г. №49
44
В первый раз было напечатано в журнале «Церковные Ведомости». 1897 г. №13
Г) Слова и речи надгробные.
Слово в день годовщины смерти доцента С.-Петербургской Дух. Академии Александра Александровича Приселкова45
Прежде чем окончить наше молитвенное поминовение усопшего во Христе брата нашего и сочлена академической семьи, это поминовение, которое вероятно будет последним восстановлением нравственного облика почившего пред лицом всей Академии, всмотримся, братия, в значение самого события. В жизни большинства из нас предстоящая панихида о человеке, которого учащиеся не видели, о котором вероятно и слышали-то мало, является не более, как отвлеченным, хотя, конечно, и уважаемым долгом, причем мысль большинства разве лишь скользнет по картине безвременно оборвавшейся жизни. «Несть память прежних», – говорит Экклезиаст: «И последним бывшим не будет память их c будущими напоследок». Но посмотрим на это поминовение с точки зрения самой оборвавшейся жизни.
Вот ученый, проникнутый светлым желанием восстановления православного святоотеческого богословствования, идеалами одушевления церковной школы огнем просветительной ревности, жил, трудился, видел, как трудно эти идеалы осуществлять, как лишь малые обрывочки своих предначертаний приходится развивать и вводить в жизнь, как лишь немногие единицы между слушателями проникаются желательным содержанием, видел всю принижающую миниатюрность наличной жизни и однако верил в свой идеал, и в глубине своего духа, неведомо от всех восхищался им до энтузиазма, продолжая приветствовать его, лежа на одре смерти; наконец умер.
Многое скрытое в жизни добро исповедается над его гробом, теплая молитва всей Академии возносится в престолу Божию; тело опускается в землю, молящиеся расходятся по своим делам, но вот обыденная жизнь опять вступает в свои права, воспоминания тускнеют и наконец, промерцав последний раз в день годовщины смерти, обретаются на едва ли не окончательное постепенное исчезновение.
Во что, во что разрешились все неосуществленные идеалы? Что даст ответ на высшие запросы оконченной земной жизни? Те запросы, те идеалы, которых покойный, по своей непреодолимой застенчивости не мог ни проповедывать, ни даже многим исповедывать, но которые только и любил в своей уединенной невеселой жизни, любил горячо и чести? Поищем, братья, на это ответ, ибо поставленный вопрос не чужд каждому из нас, ибо это есть вопрос можно сказать личной жизни почти каждого питомца духовной школы.
Действительно, наша школа дает идеалы самые высокие, конечные цели жизни – самые святые, а житейская действительность говорит о том, что они не только редко достигаются, но даже редко обнаруживаются в человеке, и следовательно, редко могут доставлять ему ту высшую небесную радость, которую мы испытываем при высшем духовном общении с учениками и вообще – с ближними! Много носит в себе каждый из нас самых святых, самых светлых стремлений, чувств, мыслей, много собирает познаний, чтобы чрез них осуществлять высшие чаяния жизни, так-то нетерпеливо смотрит он в будущее в надежде приложить в последствии свое духовное содержание в живой действительности: но, увы, время это не наступает, будущее остается будущим, неутомимая жизнь идет заведенным порядком, пока смерть и гроб не уносят нас с нашими идеалами в другой мир. И вот ныне, оглядываясь все вместе, может быть, в последний раз на такую, по-мирскому сказать – неконченую, но оборванную жизнь, спросим, братья; кто же и что же увенчает в покойном его благие стремления?
Не нам, конечно, не нам отвечать на эти слова отчаянным пессимизмом современных учений, мы конечно знаем слова Христовы: «все, еже даст Ми Отец, ко Мне приидет», – мы знаем, что есть иной мир, в котором бедный в сей жизни Лазарь возлежит на лоне Авраама; мы знаем, что блаженны алчущии и плачущии ныне, ибо они насытятся и возсмеются. Но неужели только для той загробной жизни Господь вложил в наш дух тот горячий восторг пред всем святым и добрым, то увлекающее стремление бороться с грехом сего мира, вносить в него свет Евангелия, свет истины и любви, те вообще упования, которые мы умеем так горячо любить и так мало проводить в действительную жизнь? «Не мертвии восхвалят Тя», говорит Писание: «ниже сходящии в ад, но мы живии».
Когда же, когда наступит то время, чтобы идеализм и христ. энтузиазм у нас оставались не в сердце только, но и в деятельности в проповеди, в преподавании, в пастырстве вообще? Конечно, много для сего нужно условий, и конечно, прежде всего, не рассудочного только саморазвития, а – нравственного; борьба с самим собою, христианское отношение к жизни, нас окружающей, и прочее. Но об этом мы не будем на сей раз говорить, а ради памяти почившего толкователя отцов Церкви укажем на одну принципиальную ошибку нашего общественного служения. В качестве одной из главнейших задач святоотеческой науки усопший представлял ту мысль, что самое христианство в полноте может быть усвоено лишь тогда, если мы через изучение Отцов Церкви и учителей веры поймем, как оно было усвоено жизнью, потому что жизнь христианская в них-то и нашла свое выражение. Отцы Церкви в своих творениях не столько рассуждали и доказывали, сколько прямо жили. Христианство не есть доктрина, ни история: оно есть жизнь, есть прежде всего построение личности, оно поэтому и не находит своего всестороннего и полного выражения в системе, в науке, но именно – в предании, в живых примерах личного переживания его небесных истин.
А потому, как для истинного уразумения христианства, так особенно для приобретения способности просвещать через него ближних, или осуществлять в жизни свои заветные идеалы, мы братия, не должны запрятывать от всех свою личную религиозную жизнь, не должны в проповеди и учительстве представлять собою ходячую книгу, но прежде всего являть своего внутреннего человека и отыскивать его в ближнем, ибо «образ вечного бытия Своего», Господь положил не в отвлеченных идеях, но именно в человеке, через человеков, через их личную жизнь вводил Он в мир истины откровения и Человеком, личностью Богочеловека искупил нас от вечной смерти.
Поэтому, пока христианские идеалы не расходились с жизнью и наукой, но в них-то и выражались, когда свет этих идеалов не ставился как ныне под сосуд только внутренней, от всех укрываемой жизни, но на свещник общественного учительства, т. е. во время Отцев Церкви: то мы находим в их творениях не резонирования, не внешнее доказывание, но именно раскрытие, исповедание внутренней жизни, видим человека, говорящего в человеке, видим истинный прекрасный образ Божий; мы там легко понимаем силу влияния подобным путем на жизнь и ближних и бледности пред ними современной отвлеченной проповеди, учительства и общественной деятельности, где действуют лишь идеи, законы и понятия, а не люди, которым и дано, однако, учение истины. Да будет позволено, братия, в заключение подтвердить гибельность современной духовной замкнутости или запрятывания нашей внутренней жизни и происходящей отсюда неспособности осуществлять наши академические священные идеалы, подтвердить свежими, но болезненно отзывающимися на душе прошлогодними воспоминаниями о последних днях жизни почившего. Его всегдашняя застенчивость, усиленная неопределенными условиями его служебного положения, была причиной тому, что он не мог облегчить своих душевных и телесных страданий через признание своим друзьям, но тщательно от всех скрывал свой недуг, а мы, не умея найти путь к его откровенности, узнали о его болезни, можно сказать, за три дня до его смерти и единственным утешением для его души могли предложить лишь надгробную молитву и слезы.
Пусть же, братие, вторым посмертным утешением этой прекрасной христианской души явится наше общее стремление воспроизводить в научном и пастырском делании образ мышления и жизни дорогих усопшему Отцев Церкви, заключающееся в том, чтобы получить способность не прятать своего внутреннего человека, но открытой душой встречать душу нашего ближнего и образ Бога, положенный в ней. Тогда мы будем иметь богатую почву для приложения наших нравственных идеалов, тогда жизнь и идеал не будут исключать друг друга, тогда мы будем в каждый момент своего земного бытия испытывать радость духовного общения с ближними и с Богом, не будем знать мучительного внутреннего раздвоения и не со страхом, но со светлой надеждой будем ожидать перехода в лучший мир, которого и да удостоит Господь душу прекрасную, светлую душу усопшего раба своего Александра. Аминь.
Извлечение из церковного слова над тем же усопшим46
«Не только», говорил проповедник, «земные, своекорыстные и внешние стремления человеческой воли оказываются суетными и скоропреходящими», но нередко Господь не судит осуществляться в этой жизни и иным, высшим намерениям нашего духа, намерениям не себялюбивым, но – святым, влекущимся к славе Господней. Так совершилось и с намерениями того, чей безвременный гроб соединил нас сегодня так неожиданно в нашем св. храме. Да, земная жизнь почившего прекратилась, когда он только начал осуществлять свое святое намерение – знакомить русское общество со столь драгоценными для христиан древнейшими писаниями отцов новозаветной церкви. Прекратилась, когда он, окончив столь удручавший его труд, получил возможность вновь возвратиться на кафедру святоотеческой письменности, так что тот самый день, в который быть назначен его диспут, открывавший ему путь к преподаванию, был и последним днем его труднической, уединенной жизни.
И ныне академия, вместо того, чтобы вновь с любовью и сочувствием встретить его, как своего усердного работника, принимает его безжизненное тело, чтобы воздать ему «последнее целование». Она оплакивает его, как талантливого преподавателя священной науки, как великого знатока древнейшей христианской письменности и новейшей ее критики; оплакивает его, не только как ученую силу, но и как своего дорогого члена, поддерживавшего внутреннее, нравственное единство академического союза своею горячею любовью к академии, столь горячею и беззаветною, что она, при всей застенчивости почившего, ключом била в его речи, в его сердечно-ласковом отношении ко всем сынам академии, а в минуты одушевления и откровенности обнаруживалась в самых сильных выражениях.
Но особенно незаменимо дорого было бы продолжение деятельности почившего профессора в текущие годы умственной жизни русского общества с той стороны, с которой он определял значение своей науки и в частности первого периода христианской литературы, бывшего всегда предметом его особенного внимания. Одною из задач изучения творений мужей апостольских почивший ставил: «жизненное уяснение божественного учения», уразуметь которое достодолжным образом он считал возможным лишь в том случае, когда мы будем знать, как оно отразилось в сознании тех избранников Божиих, которые, будучи непосредственными слушателями священных писателей, не сознанием только, но всею душою восприняли слова спасения и проводили их не только в области мысли, но и всей своей жизни, приближая ее к начертанному нам в учении Христовом пути совершенства.
Почивший умел раскрывать в своих чтениях ту живую связь, которая существует между евангельскими истинами и церковною жизнью первых веков, умел представить учение отцов церкви, как генезис единой, неповрежденной евангельской идеи.
Вот эта сторона его преподавания имеет громадное значение в наше время для двух течений духовной жизни русского общества и народа, для тех двух ее направлений, которые желают разделять дух евангельских заповедей от церковного предания, разумея под последним не образное воспроизведение той же евангельской истины, но ряд известных отвлеченных таинственных формул и выполнение известных богослужебных священнодействий. Ничего общего не находят представители того и другого направления между словами Христовыми и современною церковностью и поэтому одни отвергают одно, другие – другое. Те, которые признают церковное учение искажением евангельского и стараются объяснить последнее вне всякой связи с первым, эти, якобы, восстановители веры, приобретают влияние на умы, не только опираясь на непроходимое невежество светского общества в богословских вопросах, не только своею грошовою ученостью и бессодержательною притязательностью, но еще более благодаря тому, что их противники, забившие нравственный смысл, проникающий всю нашу церковность, действительно лишили последнюю в глазах людей поверхностных той высокой духовности, того чистого одушевления, которое должно быть присуще обнаружениям божественной веры.
Да, враги церкви уже не во имя безверия и безнравственности поднимают свое знамя против невесты Христовой, но силятся представить ее учение, ее жизнь, как нечто, несравненно низшее в нравственном отношении, чем их собственные заблуждения. Не менее опасны для веры и те, которые, пренебрегая «духом животворящим», хотят обосноваться на одной внешности церковных догматов и обрядов, и представляют Христову религию не как единый принцип, единую истину «на потребу», но как ряд ничем несвязанных внешних отправлений, столь же внешним образом обуславливающих будто – бы спасение душ наших. С этими-то двумя современными бедствиями следовало бороться оружием покойного, которое он сложил так безвременно.
Слово при погребении О. Ф. Миллера47
«Зряще мя ныне безгласна и бездыханна, восплачите, братие и друзи»
Безгласным встречаем мы, братие, того, кого привыкли встречать гласящим во всех лучших собраниях русских людей. Доныне мы, сбираясь вместе, не знали случая, чтобы Орест Феодорович не утешил нас вдохновенною речью, а теперь, когда мы собрались именно ради него, уста его замкнуты пред нами и замкнуты навсегда.
О чем же будем мы говорить пред гробом твоим, умолкнувший учитель, если не о твоем учении, о тех отличительных его чертах, которыми ты выделялся из ряда товарищей по оружию? Пусть же это надгробное напоминание о твоей деятельности явится для нас вместо твоей прощальной речи к ученикам и почитателям. Ты верен был до смерти тому слову, с которого начал свою общественную деятельность из млада и вот на этой-то верности твоей жизни, прежде всего, должны мы остановить свое внимание.
Конечно, всякий общественный оратор, профессор и публицист верит в то учение, которого является представителем, и говорит обществу о том, в чем сам убежден, так что убежденность есть свойство большинства руководителей общественной мысли. Но насколько велика разница между подобною убежденностью и тою, которую имел почивший, на это указывает нам тот факт, что едва ли только не Орест Феодорович с немногими другими мог не подчинять своих убеждений влиянию исторической минуты в небоязненно и непоколебимо пронести свое знамя через три последних десятилетия, из которых каждое воздвигало своих божеств, свои литературные моды, увлекая вслед за ними и мысль руководителей общества, которая, таким образом, думая управлять жизнью, на самом деле рабски ей подчиняется.
Действительно, кто не знает характера литературы шестидесятых годов? Как смело тогда сыпались обличения против существующих обычаев; как настойчиво люди призывались ко служению интересам меньшей братии; могло казаться, что мысль стала совершенно выше жизни и поведет ее путем науки в истине. Но еще тогда же лучшие люди, и между ними Орест Феодорович, дерзновенно указывали обществу на то, что современное направление есть плод не одного только знания и человеколюбия, но и материализма житейского, что оно совершенно упустило из виду самые важнейшие запросы жизни, запросы религиозные и нравственные, что наш народ, о котором, по-видимому, всего более заботились современники, никогда не удовлетворится вещественным благополучием, но алчет хлеба духовного, жаждет истины религиозной. Именно в это неблагоприятное время выступил Орест Феодорович с ученым трудом о древних религиозно-бытовых поэтических идеалах нашего народа и непостыдно исповедывал их высшее, чем экономические реформы, значение.
В среде, самой враждебной для таких идей, он не стыдился открыто признавать себя последователем забытых обществом христианских верований народа и, подобно Никодиму, призывал книжников к беспристрастию, но, конечно, подобно тому же Никодиму и слугам архиерейским, получал ответ: и ты не из Галилеи ли? Уверовал ли в него ко из книжников или из в фарисеев? Но этот народ – невежда, проклят он. Орест Феодорович, однако, остался тверд в своей вере, а поколебались самоуверенные отрицатели, поколебались тогда, когда увидели, что вдохновленная ими молодежь, с одной стороны, уподобляется прежнему чиновничеству и сама уже становится темой для обличительной литературы, с другой стороны, желая оставаться верою внушенным ей правилам, разрешает свои планы о народном благоденствии в устройство преступных шаек, в крамолу, в ряд нечеловеческих преступлений. Но приходит конец и этому движению. Восточная война вдохновила всех патриотизмом настолько, что ему поддались самые дотоле холодные космополиты и общество объединяется в пламенной любви к отечеству и престолу.
Но, увы, время показало с достаточною убедительностью, насколько и это направление литературы и жизни было случайно и поверхностно. Когда после окончания войны один лучший русский человек начал издавать в Москве печатный орган, имевший целью разъяснять и поддерживать то направление, что овладело, было, всеми в период войны, то та же литература обрушилась на него с грязными ругательствами и подлогами и чернила его, как только могла. И опять же, не иной, кто как Орест Феодорович Миллер, один из немногих, остался верен своему направлению религиозному и патриотическому? С самоотвержением христианина и русского человека взял он на себя неблагодарную роль не защитника только, но прямо ученика этого оклеветываемого московского литератора и призывал юношество проникнуться его учением и заботиться о бытовом сближении с простым народом во имя христианской правды и пользы отечества. В эти года история с такими неопровержимыми доказательствами подтвердила гибельность противорелигиозного и противо-народного направления науки и общества, что оно ко времени смерти московского учителя, хотя поздно, но единодушно прославило его память и исповедало правоту его учения.
Но этот поворот повлек нас так далеко, что мы признали единомысленным усопшему другое литературное направление в Москве, в коем, правда, хотя давалось место и религии, и народности, но где начала эти являлись служебными для начала государственного объединения. И вот, опять не кто иной, но Орест Феодорович, не возражая против этого направления по существу, однако, считал долгом предостерегать общество, что одно дело – царство Божие, царство небесное, а другое – царство земное, которое от мира, что первое имеет цель в себе самом и не должно приниматься, как служебное для второго.
Итак, лишь слово Ореста Феодоровича оставалось верным себе среди изменчивости прочих литературных направлений, и эта верность обусловливается верностью того премирного Слова, которое не бывает да и нет, но всегда – да. Не время и не место говорят здесь о том, что переносить приходилось усопшему за свою верность и чего лишаться, остановимся на той мысли, что только слово христианской религии есть слово неизменное, что лишь те убеждения могут торжествовать над интересами минуты, которые основаны на истинах Евангелия, что только христианин может не преклоняться пред Ваалами сего мира, пред Ваалами моды и минутных увлечений, но оставаться веегда и всюду тем же. Второю отличительною чертою учения усопшего профессора является та жизненная проникновенность своими верованиями, которая придавала идеальную окраску не только всем его речам, но и всем поступкам.
Правда, большинство литераторов не относится к своим теориям совершенно внешним образом, а старается следовать им и в деятельности; но в Оресте Феодоровиче Миллере положительно не различалась жизнь от учения, он равно был учителем и на кафедре общественного зала, и в университетской аудитории, и дома, и в церкви, и на улице. Говорил ли он, или молчал, всякий мог заранее знать, как отнесется Орест Феодорович к каждому проявлению общественной или личной жизни, что он похвалит, что осудит, чему порадуется и о чем будет грустить. Он был учителем жизни в общественных речах и лекциях, но был им и в уединенной беседе со студентом, пришедшим к нему облегчить душу, был им и в делах помощи нуждающемуся юношеству, когда не только раздавал свои последние деньги, но и закладывать свое платье, чтобы достать их для неимущих.
Он был учителем, когда в качестве чтеца на клиросе давал собою образец любви к Церкви, когда в беседах и в жизни отстаивал подвиг девства перед легкомысленными собеседниками. Для него не существовало разницы между теорией и практикой; он не хотел признать, как большинство, две противоположные стороны жизни – чистовую и черновую, и только в первой быть представителем просвещения, а во второй – себялюбия; он знал, что христианские истины, им проповедуемые, не суть теория, но «дух и жизнь» (Ин. 6:63), а потому изучение его стало его жизнью.
Говорить ли здесь о том, что только то учение, которое служит выражением жизни, может влиять на самую жизнь? Конечно, ни мысли, ни самое имя Миллера не гремели в газетах и в книгах, как мысли и имена людей, ловящих интерес минуты; конечно, он, не гоняясь за модным научным аппаратом, не мог внушать своими лекциями такого преклонения пред их ученостью, как другие: но это из этих других имеет основание надеяться, что слова его пойдут далее слов же, далее печатных и устных разговоров, что они повлияют на жизнь, побудят юношей к самоотверженному подвигу или удержат от грязного падения? На то мог надеяться и звал Орест Миллер, что не раз, и не два воспоминание о нем давало силы тому или иному из его слушателей или слушательниц, может быть, где-нибудь, в далекой глуши восстать за правду и человеколюбие, удержать свои руки от жестокости или взятки, по одному лишь напоминанию о том, что там, в Петербурге, есть старый профессор, который скажет, что это худо, что надо быть милостивым и честным.
Итак, верность себе, свобода от давлений исторической минуты, затем жизненность и действенность на жизнь – вот те свойства, которыми отличается деятельность усопшего, которые сообщались ей от жизни христианской, служившей всегда руководительницей для мыслей и слов и дел почившего. Эта же христианская жизнь, как жизнь, торжествующая над ограничениями места и времени, сообщает и своему последователю ту вечность, то продолжение жизни, которая торжествует над смертью плоти, как сказал Господь: «Аминь, аминь, глаголю вам, яко слушай словесе Моего и веруяй в Пославшего Мя имать живот вечный».
Действительно, чему и умирать в нем? Умирает богатство, умирает знатность, умирает семья. Но ни богатства, ни знатности, ни семьи не имел усопший: от всего этого он отказался ради служения ближним. Что же он имел? Имел благоговение пред Богом, любовь ко Христу, любовь к людям, попечение о их спасении, ревность о добродетели, но для этих чувств нет смерти, ибо они выше времени. Одно тело его разрушится, а то содержание жизни, какое он имел, не умирает, но вместе с душой его восходит на небо. Да, не умирает дух Ореста Феодоровича, он ныне живой между нами, как жив Господь, им возлюбленный. Не о его смерти должны мы печалиться, не о его жизни спрашивать, но спрашивать о самих себе: мы, живые, стоящие пред лежащим мертвым телом его, мы живы ли на самом деле? Ты, предстоящее здесь юношество, надежда России, ты живешь ли? Ты имеешь ли в себе дыхание жизни? Ты знаешь ли и любишь ли то, что не исчерпывается интересом минуты? Ты можешь ли жить, а не говорить только началами правды, человеколюбия и веры? Ты проникаешься ли ими настолько, чтобы потом насаждать их в народе, о служении которому ты любишь говорить?
Если да, если дух Ореста Феодоровича. Скажу лучше – Дух Христа, который он передавал тебе, действительно в тебя вселяется, то и жизнь усопшего, кроме своего вечного царствования на небе, продолжится и здесь, на земле. Тогда будет он жить в тех русских деятелях, которые, по памяти о нем, возвысятся над жизнью стихий и моды и деятельно, самою жизнью начнут служить народному просвещению, которые перестанут быть опричниками русского народа, не будут в его священных собраниях, подобно ворам, жаться к стенке и стыдиться осенить себя крестом Христа и исповедать Его имя, как это теперь делается у нас. Но будут с христианским народом едино и соединятъ в себе его евангельскую веру с началами научного просвещения и, таким образом, поведут Россию к совершенствованию, к истине и добродетели. Тогда возрадуется дух усопшего страдальца сего мира и получит в этой радости заслуженный венец от Страдальца Божественного, во имя Которого он жил на земле. Аминь.
Слово в годовщину со дня кончины профессора A. Е. Светилина48
«О том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами». Этими словами апостол дает руководящее начало для духовного родства поколений, состоящего в том, чтобы каждое из них, каждое общество жило не своими только, ему присущими идеями и идеалами, но делилось бы ими со своими младшими братиями. Так и мы, бывшие ученики вне поминаемого учителя, призвав вас, братья, к общей молитве за него, считаем поэтому своим долгом поделиться тою идеей, которую мы извлекли из его многоученых и высоко полезных чтений, поделиться с вами и теми чувствами, которыми наполнены теперь наши души, чтобы и вас духовно породнить с усопшим, которого вы сами не слыхали, а лишь видели бездыханным во гробе, младшие же из вас и не видели вовсе.
Он преподавал две великие науки, из которых одна занимается самыми законами познания и называется наукой наук, а другая преследует важнейшую задачу познания, исследует духовный состав самого познающего. Но важность этих наук для нашей церковно-просветительной цели жизни станет еще яснее, когда мы вникнем в условия развития богословских званий. В средние века задачу богословия поставляли в том, чтобы прилагать к богооткровенным истинам отвлекающую способность рассудка и составит из них систему отвлеченных формул. Эту-то систему считали высшим выражением христианства и ее-то прививали людям в проповедях и в учебниках. Не будем говорить о печальных плодах этого схоластического богословия на западе, где оно соединилось с римским деспотизмом, но вспомним, насколько оно у нас в России отдалило общество от интересов уже не одной науки богословской, но и самой веры, самой жизни христианской, за выражение которой оно себя выдавало. Мертвая формальная логика считалась чуть не прямым откровением божественного разума и великие истины евангельской любви замуровывались в каменные стены схоластики.
Но всякому незаконному притязанию бывает свой конец: на том же Западе критика обратилась и на саму логику, и люди стали убеждаться, путем само-исследования, что законы логики не с неба сваливаются в наше сознание, но развиваются из более основных душевных сил человека. Это был великий шаг мысли в отношении истины, в высшей степени благоприятный для интересов веры. Этот шаг вместе с другими сделал и покойный профессор, как точный последователь опытной, а не формальной, логики, выводивший ее законы из психологии. Но этим не ограничивалась его ученая мысль: она указывала и то положительное начало духовной жизни, из которого возникают законы и приемы нашего мышления и познания; это начало указано в воле. В ней-то, стало быть, должно искать основного, высшего начала жизни и познания, ее-то развивать и регулировать должен искатель истины, в ее направлениях определить заповеди откровения.
Да, братие, эта истина, извлекается из светской, по-видимому, науки, только эта истина, отрешающая мысль от формальной бессодержательной схоластики, может дать нам жизненное начало в богословских исследованиях, сохранит в нем высоту христианских обетований; не высушать их, не мертвить, но перелагать их на язык науки во всей их животворной силе, и идти с ними в самый центр общественной жизни, привлекать к ним всех, ищущих света. Перейдем ли мы с этой истиной к современным потребностям религиозной жизни: мы поймем, что не два сильных, но зловещих ее течения, которыми с двух противоположных сторон обуревается церковь, не в доводах и опровержениях логики нуждаются, а – в ином психологическом знании. Одно из этих течений обрушивается на церковь с требованиями непосредственной нравственной жизненности, упрекая нас в забвении Христовых заповедей ради внешних якобы установлений, другое напротив, противопоставляет церкви инославную систему внешнего иерархического устройства и упрекает нас в расплывчатой чувствительности и забвении богодарованной иерархам власти.
Тщетно богословская наука отвечает на эти нападки документальным указанием исторических погрешностей в самых нападках: эти бурные течения обрывают от твердыни церковной часть за частью и уносят их в своих мутных волнах. У них сильна не логика, за них – не документы истории, а умение удовлетворить тому, что, по учению покойного, идет раньше и выше логики, что ее создает, удовлетворить потребностям душ, которые рвутся к живому учению, которые требуют от религиозных деятелей «явления силы и духа», требуют не формул, а прямого питания для жизни, осмысления своей ежедневной деятельности, требуют осязательного проявления царства Божия па земле, требуют не доводов, а прямого показания высоты христианства: «покажи мне веру от дел твоих». Да, воля идет впереди мысли, волю следует побуждать волею, жизнь надо исправлять жизнью, бурным стремлениям современных зловещих течений религиозной жизни надо противопоставить с соответствующей силой напряжение истинного церковного одушевления, его-то вносить в деятельность нашу и сим действовать.
Широко и многоплодно приложение психологической идеи покойного к пастырству, но еще ближе ее отношение к богословской науке. Если логика есть только отвлечение от нашего душевного содержания, а не предваряющее его начало, то ясно, что и богословие, или ученое определение христианских истин, должно быть не предварением религиозного настроения души, но лишь возведением ее в область понятий. Тогда станет ясно, что для рассуждения об откровении, о возрождении, о благодати, о вечной жизни, нужно, прежде всего иметь в своей душе соответственные этим словам факты, нужно в самой действительности, в самой жизни возрождаться от греха, испытывать через борьбу с ними и молитву – действие благодати, нужно иметь в своем сердце Христа, чтобы о нем говорить в науке, нужно не отрешать свою мысль от имеющегося религиозного содержания духа, но из него-то и почерпать ученый материал при систематизации и экзегетике, как это делали те русские христианские мыслители, которые, не будучи специалистами в богословии, достигли, однако, не только несравненно большей распространенности своих сочинений даже в светском обществе, но и создали целые направления в мысли, целые школы в жизни.
Итак, не только в деятельном служении Богу, но и в научном познании Его закона оправдывается учение вашего покойного наставника о том, что психология идет впереди логики, содержание – впереди формы. Передавая ныне вам, братья, эту извлеченную из его чтений идею, это оставленное академии его завещание, призывая вас именем этой плодотворной научной истины присоединиться к нашей молитве за усопшего, понятно к чему еще другому мы будем призывать вас. К тому, чтобы приготовляя себя к служению христианского пастырства и христианской науки, мы позаботились о приобретении главнейшего условия того и другого рода деятельности. Это условие – есть христианственность души, освобождение ее от предубеждений житейского себялюбия, чтобы в душах наших по апостолу – рассветал день и утренняя звезда восходила в сердцах наших, ибо только ходящий днем, по слову Спасителя, не спотыкается, ибо видит свет мира сего.
Имея этот свет, мы, проповедуя христианские истины в жизни и науке, будем иметь дело не с пустыми словами, но с жизненною действительностью. Не лицемерами в жизни, не схоластами в науке явимся мы пред людьми, но в том и другом случае достойными последователями того реального направления, которого держался покойный профессор; тогда наша молитва о даровании ему нетленного венца будет выражаема у нас не словами только и чувствами, но и христианским деланием.
Слово при погребении профессора В. Д. Кудрявцева49
«Блажени мертвии, умирающии о Господе отныне, ей, глаголет Дух, дa почиют от трудов своих: дела бо их ходят в след с ними» (Откр. 14:13).
Блажен ты, усопший учитель наш, учитель Академии, предлежащий бездыханно среди нас! Блажен ты, ибо дела твои таковы, что пойдут вслед за тобою, в мир загробный. Действительно, чему и умирать в тебе? Есть смерть для горделивого самопревозношения и искания суетной славы. Но совершенно чужд был ты того и другого греха и не гордость, но смирение предшествовало твоей «славе» (Притч.18:12). Есть смерть для чувственных страстей, для служения чреву; есть тяжкая смерть и грозный суд для ненависти, зависти и обид, но чист был твой дух и твоя жизнь от подобных падений. Посвятив твою жизнь служению премудрости Божией, ты мог бы до всей справедливости определить сущность твоего жизненного содержания словами Писания: «Премудрость и знание есть страх пред Господом, и благоугождение Ему – вера и кротость» (Сир.1:27). Твоя благочестивая премудрость была «древо жизни для тех, которые приобретают её» (Притч 3:18), потому что она всегда возносилась к Богу и могла сказать Ему вместе с Соломоном: «Знать Тебя есть полная праведность, признавать власть Твою – корень бессмертия» (Прем. 15:3); а так как «на пути правды жизнь и иа стезе ее нет смерти» (Прем.12:28): то мы уповаем, что твое «желание премудрости возводит к царству» (Прем. 6:20), что, иначе говоря, для тебя смерти нет, праведный старец, что умирая о Господе, ты блажен.
Блажен ты! Но почему же мы грустим и плачем? Блажен ты, но почему мы все говорим: жаль Виктора Дмитриевича? Неужели потому, что не можем отрешиться от взгляда на твое преставление лишь как на телесную муку и разрушение плоти? Неужели потому, что мы знали тебя лишь по телесной жизни? Конечно нет! Напротив, ты будучи во плоти, настолько жил не плотью, а духом, что все встречавшиеся с тобою, читавшие в твоем ясном любвеобильном взоре содержание души твоей, как бы не замечали на тебе твоей плоти. И, конечно эта плоть, предлежащая нам во гробе и присужденная ныне к истлению, всего меньше должна удручать нас скорбью и жалостью. Нет, не о тебе жалеем мы, чистый, христианский дух, отлетающий от нас; жалеем мы о себе самих, о том, что остаемся вдали от твоего воспитывающего, очищающего и умудряющего влияние и примера.
Жалеем еще более о том, что применяя в себе ту участь, которая ныне тебя постигла, мы, увы, не находим в себе того богатства дел, идущих вслед за умирающими о Господе, и потому страшимся, чтобы день нашего посещения не оказался для нас днем Казни. Тихо жил ты между нами и разливал свой тихий свет любви и веры; тихо и неожиданно покинул ты нас, как бы выйдя от нас в другую комнату и спокойно предлежа ныне во гробе, заставляешь нас еще раз вглядеться в собственную душу. Являя нам на смертном ложе свой внутренний и внешний облик, исполненный мира и покоя, ты как бы повторяешь нам слова Спасителя: «Не плачьте обо мне, но плачьте о себе самих.. Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет (Лк. 23:28, 31). Итак, да не возмутят твоего желанного покоя наши скорбные слезы! Скорбь наша – о себе самих, тебя же мы с надеждою называем блаженным, ибо взирая на дела твои и на твое учение, составлявшее содержание твоего духа, дерзаем думать, что это учение, было именно то «учение мудрого» которое есть «источник жизни, удаляющий от сетей смерти» (Притч. 13:15).
Всмотримся же, братие, в смысл этой вечной мудрости, которая сроднившись с духом, вложенным в смертное тело, еще на земле приобщаем этот дух к вечности и с таким миром отпускаем тело в объятия смерти! Поистине, усопший учитель наш, сей смиреннейший христианин-мудрец, еще на земле жил в вечности, а не во времени. Ярче всего такое парение его в пределах вечности проявлялось в отношениях усопшего к своим ученым трудам и к их оценке обществом. Когда я занимался философией, то случалось не раз, что тщетно проискав точного и ясного определения какой-либо истины умозрения у современных и прежних знаменитостей западного мира, я совершенно неожиданно находил вполне удовлетворяющий ответ в творениях усопшего наставника; ответ твердый, величественный в своей скромности и простоте, но с такою неотразимою ясностью раскрывающий читателю свойства человеческого духа и законы его познанию и жизни, что автор его мог бы с полным правом говорить: «всяк, иже есть от истины, послушает гласа моего» (Ин.18:37).
Тогда-то, бывало, я изумлялся, почему же так мало известны людям эти ответы, эти разрешения философских споров, из коих некоторым был бы положен конец, если б творения Виктора Дмитриевича были распространены шире. Как, бывало, я негодовал на равнодушие к ним наших соотечественников! С какою горечью говорил всем, что они достойнее известности, чем знакомые всей Европе труды современных германских мыслителей, и что та же Германия, увидев их на своем наречии, конечно, поспешила бы их прославить по достоянию, а все образованные страны Европы перевели бы их на свои наречия, после чего и русское общество уделило бы трудам почившего несравненно более внимания, чем ныне, когда они почти не идут далее сферы духовных.
Как возмущало меня продолжавшееся и после обнародования трудов усопшего слепое самопревозношение совершенно разбитых им систем позитивизма и полуматериализма в русской печати, нагло провозглашавших себя последним словами науки! Тогда мне казалось, что наш усопший наставник, при виде такого неодолимого упорства лжи, должен бы постоянно носить в себе чувство непримиримого негодования на людей, на мир, на жизнь. Но вот чрез несколько лет я увидел тебя философ – христианин! Увидел спокойного, мирного, любящего, снисходящего. Ни тени ожесточения, ни звука жалобы на превозношение слепого невежества под личиной науки! Впрочем, далек ты остался и от равнодушия к раскрытию истины. Твое перо продолжало до самой смерти начертывать новые и новые ее обоснования и разъяснения: тобой руководило убеждение, что истина сама собою побеждает. В этом-то жизненном убеждении ты показал, что дух твой живет не временным, по вечным. Потому – то и встречал ты спокойно общественное влияние твоих философских противников, сильных одних упорством в невежестве, что ты смотрел на дело истолкования истины, как на дело в себе самом заключающее жизнь и победу. Так понимать свое жизненное призвание могут только истинно верующие христиане, знающие, что истинное учение подобно зерну горчичному, «которое хотя меньше всех семян, но когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом. Так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Мф. 13:32).
О, братья, да будут же наши умы, наши души этим деревом, вырастающим над умершим по телу и полагающимся ныне в землю зерном истинной философии! Как завидна участь того ума, того духа, которому почти нечего терять при смерти телесной, которого духовная жизнь, причастившаяся познанию и раскрытию вечной истины, даже на земле приобщается вечности, даже на земле же имеет прочную продолжительность после смерти через влияние на других! Конечно, немногим из нас суждено быть самостоятельными мыслителями – философами, но все мы, учившиеся по твореньям усопшего наставника, имеем возможность ясно, сознательно и неотразимо-убедительно усвоить истину, истинную мудрость и распространять между людьми сознательную убежденность в бытии и свойствах главного предмета ее изучения – Господа Бога. Если не будем поступать так, то будем виновны пред Господом и пред почившим почти так же, как те писатели отрицательного направления, которое не хотели знать его трудов. Последние виноваты в намеренном коснении в неверии, но предосудительна была бы в учениках философа-христианина, призванных к делу христианского просвещения, предосудительна была бы в них и косность в вере слепой, содержимо лишь обычаю, по привычке, когда пред ними все средства, чтобы обосновать веру сознательно и затем передавать сознанию ближних.
Но да не будет так! Не нам, конечно, усопший друг и учитель, не нам, свидетелям твоего славного исхода, отрекаться от приобщения к познанию вечной истины через твои творения! Мы будем изучать их, будем сознательно проникаться истиною Божьей и, проникаясь ею, будем еще на земле по твоим стезям вступать в вечную жизнь, дабы не со скорбью и не со страхом взирать на отходящих в вечный покой, но с надеждою, с молитвою и с воспоминанием слов Христовых, столь справедливо применимых к тебе, усопший наставник и друг, тех слов, которые сказал Господь при подобной же разлуке с близким сердцу человеком: «Аз есмь воскрешение и живот: веруяй в Мя, аще и умрет, оживет; и всяк живый и веруяй в Мя, не умрет во веки». (Ин.11:26). Аминь.
Речь у гроба в Бозе почившего высокопреосвященного Леонтия, митрополита Московского и Коломенского50
Погребальные молитвословия убеждают нас в не престающей никогда силе той духовной любви, которая связывает между собою сынов царствия Божия, а между архипастырем и его паствой бывает крепка настолько, что, по – справедливости, уподобляется взаимной любви жениха и невесты. Посему, казалось бы, все мы, сыны Церкви Московской, должны были взирать на кончину земной жизни усопшего владыки без того тяжелого чувства ужасной таинственности разлуки, которая, тем не менее, испытывается нами по всей силе. Томительное чувство это, прежде всего, показывает нам, что усопший не был нам чужд по духу.
Но ведь если ваше единение и общение с ним действительно существует, то это было общение не в делах мирских, не, в брашне и питии пли временных предприятиях внешней жизни, ни прежде всего – общение в молитве, в слушании от него слова Божия и в исполнении предначертаний из жизни церковной. Откуда же тяжелая, тупая боль разлуки, если вечное нас соединяет? Источник нашей скорби довольно понятен. Мы томимся при виде гроба нашего святителя мыслью о чем-то невыясненном, о чем-то им недоговоренном; думается, что большинство скорбящих о разлуке с ним сходятся в желании услышать его исповедь, хотя бы на один час проникнуть во внутреннее содержание его духа и затем уже спокойно отпустить его в вечность.
Не о том ваша томительная тоска, возлюбленный архипастырь, что ты не успел ознаменовать свое краткое пребывание с нами множеством внешних мероприятий и повых учреждений. Что значит могли бы они для того дела духовного возрождения паствы, которое совершается прежде всего в самой душе, во внутренней жизни архипастыря, в отличие от жизни учреждений мирских и временных, где исчисление внешних заслуг деятеля может быть и имеет какое либо значение. Напротив, в том таинственном единении совестей человеческих, к которому сводится содержание жизни церковной, бесконечно большую нравственную пользу могут получить люди, когда пред ними откроется внутреннее святилище души пастыря, скорбящего и плачущего о наших несовершенствах, неустанно, в горячей мольбе повергающегося пред Господом и словом евангельского назидания умоляющего нас покаяться, возлюбить Господа и друг друга и хранить в чистоте свое христианское звание. Так, раскрытый пред веками и народами всеобъемлющий дух божественного Павла или одна покаянная скорбь Марии Египетской, приближая их вместе с прочим сонмом святых угодников к нашей жизни, является для христианина источником нравственных сил, преимущественно пред воспоминаниями о внешних заслугах не только недавних деятелей общественных, но даже родных или товарищей каждого.
Дух владыки Леонтия не успел раскрыться во всей полноте пред паствой Московскою и в этом причины нашей теперешней тяжелой скорби. Но если мало познал наш дух усопшего, братие, то не его мы можем винить в этом. Господу угодно было, чтобы не во всей полноте владыка Леонтий мог преподать вам некое дарование духовное к утверждению вашему, как стремился это сделать Апостол, собираясь видеть римскую церковь. И, при всем том, не вполне обездоленными оставил нас Господь, ибо знавшие усопшего близко, внимательно следившие за обнаружениями внутренней жизни владыки, теперь, при его гробе, могут несомнительно указать братьям главнейшие и лучшие упования жизни, которые днесь он завещает нам возделывать и которым он был настолько постоянно и твердо предан, что даже и по кончине его живы пред нами, знавшими его, эти стремления его сильного духа. Поистине, он мог бы сказать с апостолом Петром: «Буду стараться, чтоб и после моего отшествия всегда приводил это на память». Какие же это упования? Владыка, прежде всего, никогда не удовлетворялся наблюдением за исполнением внешнего закона; он разумел, что одна служебная исправность не может обеспечить плодотворной жизни Церкви.
Он искал в людях собственной, бескорыстной преданности каким-либо высоким целям, и с какою радостью он встречал ее и пользовался ею для нужд Церкви! С готовностью шел он навстречу ученым, духовно – просветительным, благотворительным предприятиям и с великою любовью и даже с благодарностью спешил со своею властною помощью, где чуял своим вещим сердцем биение жизни и бескорыстного одушевления и нелицемерного труда. Хорошо сознавая, что новозаветная Церковь, не послабляя, а напротив, еще возвышая строгость постановлений ветхозаветных, все-таки сильна не столько запрещениями, сколько благословениями на все доброе в людях, освящая и усовершая сие благодатью, владыка не был только начальником духовного ведомства, начальником над духовенством, но старался всегда быть духовным вождем и светочем всей своей пастве, с любовью поддерживающим всякий росток добра даже в тех отраслях разных жизней семейных и общественных, к которым не имел обязательных отношений.
Много есть обществ, семейств и людей, для которых его кончина скорбаая, но немощи нашей плотского неразумия, не будет, однако, кончиной их духовного общения с ним. Но особенно любвеобильно был открыт его дух одобряющий и подвизающий в такой среде, где он надеялся встретить столь же отзывчивую восприимчивость, которою сам отличался. Такой средой с давних лет для него было учащееся юношество, а в Церкви Московской – братство его обители Сергиевой. Приходилось нам встречать уже давно состарившихся, согбенных скорбями и нуждой сельских пастырей, в жизни которых чуть не единственною светлою и путеводною звездой было какое-либо слово или дело отеческого участия владыки Леонтия; семинаристы, студенты, послушники лавры, питомицы женских училищ – вот та очень скромная, но очень благодарная духовная нива, на которой вырастает сторицей плод его духовного дела.
В их обществе усопший проводил лучшие и полезнейшие часы своей жизни и не столько самое содержание его речей, сколько чутко усвоенное детьми разумение сей бескорыстной любви и светлой надежды архипастыря пробуждало могучий отклик веры и святых пастырских стремлений в юных душах, которые и явились дорогим, хотя и очень поздним плодом его духовного делания, плодом, который он и сам мог редко видеть, согласно Христову предупреждению: ин есть сеяй и ин есть жняй. Не внешние порядки жизни стремился преобразовывать и упорядочивать усопший, но любовью и деловою помощью вызывать и поддерживать в людях все лучшее, на что они способны. Этот завет он передает нам и по кончине, оставляя за собою в жизни Церкви Московской немного особых учреждений, но много пробужденных к духовной жизни молодых сердец.
Он научает нас не пренебрегать ни в других, ни в себе самих теми, хотя бы немногими дарами Божиими, которые уделены каждому, но, возделывая их, совершать свое спасение. Исполняя сей завет, мы возлюбим гораздо сильнее христианскую добродетель, чем взирая на нее, как только на ряд ограничений нашей воли. Многогрешный Закхей потщился послушать доброго голоса своего сердца, чтоб узреть чудного Учителя любви, и что же? Сей малый подвиг приводит его к полному покаянию и обновлению. И вот, если мы, по завету почившего каждый будем поступать по сему примеру, то, спася собственные души, сложим для святителя венец правды не менее ценный для души его, чем наши за нее молитвы, и тогда оправдаются другие слова Христовы: Ищущий получает награду и сообщает плод в жизнь вечную; так что и сеющий и жнущий вместе радоваться будут.
Слово при поминовении деятелей Братства Пр. Сергия51
Прежде чем окончить молитвенное поминовение по дорогим нам покойникам, поделимся теми чувствами и мыслями, которые в сей торжественно – печальный час в большей или меньшей степени разделяются всеми нами.
Утешительно бывает для нас прижимать участие в тех молитвенных священнодействиях, которыми дорогая всем нам академия освящает различные отрасли своей жизни, соединяясь в стенах сего святого храма, как тесно сплоченное духовное братство. Утешительно и нынешнее собрание, когда к нашему братству присоединяются отцы и братия, учившиеся в Академии прежде, но по-прежнему сохраняющие к ней сыновнюю любовь. Но как все на земле несовершенно, так и наше сердечное утешение взаимной любви и веры омрачается мыслью о разлуке и смерти, которая и собрала нас ныне в этот святой храм. Нет между нами тех, кого так любила Академия, нет многих и из тех, коим Господь вложил мысль об учреждении благословенного Сергиевского Братства. Каждый год умножается число поминаемых, каждый год к ним прибавляется по нескольку поминавших их, молившихся за них Нынешний год особенно скорбный в этом отношении, среди прочих дорогих покойников наших молитв просит и сам незабвенный председатель Братства, всегда подававший всем столь назидательный пример смиренной и пламенной молитвы.
Так он был дорог для нас, что мы, глубоко потрясенные его кончиною, с печалью расстались и с днями его молитвенного поминовения, находя отраду в этом духовном общении с почившим. Правда; высшая ступень духовной жизни не знает скорби об умерших, не боится смерти, остерегаясь только греха: но нам, связанным узами житейских попечений, для полноты общения с любимыми людьми, хотелось бы видеть их лица и слышать их голос. Когда же неизбежная смерть отрывает из нашего Братства и из Академии лучших деятелей, то не только исполняет скорбью сердца наши, но и самих нас устрашает угрозами предстоящего всем нам тления и даже лишает одушевленной преданности общему делу, по мысли о скоро преходящем течении жизни. Но, возлюбленные отцы и братие, не поддадимся до конца «печали мира сего» (2Кор. 7:10) и от самой смерти, предстоящей ныне нашему мысленному взору, научимся, как бороться с нею, как бороться со страхом смерти и скорбью безвозвратной разлуки. Любовь и молитва – вот два начала жизни, для которых смерть не страшна, для которых ее не существует.
Живы в сердцах наших те, которые своею любовью заставляли полюбить себя, которых любовь сильна в наших воспоминаниях настолько, что при каждом обращении к ним духовные образы этих людей вновь пробуждают души наши к высоким настроениям, побуждают нас к истинной жизни духовной, умягчают сердца, возвышают голос совести. О таких людях и молитва наша теплее и усерднее, так что на их оправдываются евангельские слова о том, как много грехов прощается любящему много; ибо молитва веры и любви очищает грехи усопших. Но неужели те из умерших, в коих было меньше любви, остаются без всякой надежды? О, нет! Другое начало, созидающее вечную жизнь, всегда торжествуя над смертью, не оставляет без плода рабов неключимых. Начало это есть молитва, которая всегда будет возноситься от грешной земли к небу, как умилостивительной фимиам, ибо доколе пребывает Вселенская Церковь, не оскудеют в ней и такие Христолюбцы, которые найдут в своих сердцах довольно сострадательной любви, чтобы облечь в нее всякое произносимое в поминаниях имя, независимо от заслуг усопшего, и вознести о нем молитву не устами только, но от полноты верующего сердца.
Так, в греховной ныне жизни земнородных во веки сохранится светлый луч молитвы, пробуждающий к жизни все, на что он устремляется. Любовь вызывает молитву, и молитва питает собою любовь, рождает жизнь и оба эти начала – любовь и молитва торжествуют – над смертью.
Вооружимся – же, возлюбленные отцы и братья, против скорби смерти любовью и молитвой; не против смерти телесной только, но и против двух еще других родов смерти, о которых нашему молитвенному собранию особенно благовременно подумать ныне. Телесная смерть близких горька нам, потому что она есть разлука с ними по плоти, в значительной степени лишающая возможности нас, слабых и маловерных, сохранять и духовное общение с близкими, взаимно назидая друг друга (1Сол. 5:11), обмениваясь внешними обнаружениями любви. Но ведь почти такое же значение имеет и другое неизбежное зло жизни, называемое разлукой. А разлука предстоит нам чрез несколько недель: Академию покидает ее старший курс, и со многими из покидающих нас мы не увидимся никогда.
Окончатся для них навсегда часы молитвенных и ученых собраний, часы дружеских бесед, искреннего обмена чувств и мыслей. Всему этому прекраснейшему содержанию общей жизни приближается неизбежный конец – как-бы смерть. Только взаимная любовь и молитва друг за друга могут торжествовать над нею, могут не на словах только, не в пышных фразах, но «делом и истиною» (1Ин.3:18) сохранить невидимое общение душ, охранять в разлуке то содержание жизни, какое вливала в них Академия. Охранять его нужно и для того в особенности, чтобы спасти нас от другой смерти, смерти лютейшей, смерти страшной и неумолимой, которой грозная коса висит над каждым из сынов Адама, то с особенною лютостью заносится над вступающими в жизнь питомцами школы, носителями юношеских, высоких, но не подтверждённых опытом, стремлений и надежд.
Разумею смерть нравственную; разумею отвержение высшего Божественного знания и то постепенное, но безвозвратное погружение души в самолюбивую и чувственную тину плотской жизни, от которого избавить нас может опять лишь любовь и молитва. Увы, сколь немногие питомцы всяких школ сохраняют в своем дальнейшем существовании, хотя некоторые, сколько-нибудь существенные, черты высшей жизни! Сколь многие, напротив, всю жизнь свою посвящают исключительно греховному себялюбию, совершенно забывая обо всем том, что было дорого в юные годы. Скрывать ли от себя ту печальную участь друзей, оставляющих ныне нашу Академию, что во взорах и на лицах многих из них Ангел Хранитель скоро-скоро не отыщет следов нравственного и религиозного одушевления, но, дряхлея и стеная, будет находить печати страстей и душевного одебеления. О, злая смерть души! О, печальный жребий наш, жребий изгнанников рая! Ни богословская ученость, ни общественное высокое призвание ничто не может отвратить твоей поражающей десницы! Но и здесь сострадательная любовь и пламенная молитва отгоняет искусителя от слабой души.
Разумеете ли вы, юные братья, незаменимую для вас силу этих надежных кормчих при опасном исхождении в открытое житейское море, воздвизаемое напастей бурею? К сожалению, едва ли разумеете, ибо разумение это дается обыкновенно горьким опытом, убеждающим человека в его нравственном бессилии и ничтожестве, тем опытом, который дает себя чувствовать в жизни самостоятельной. Да, конечно, внимание многих из вас, при вступлении в жизнь, обращено не на себя, духовный взор ваш не видит ужасного облика страшной душевной смерти, витающей над человеком; другие картины привлекают, быть может, ваши умы и сердца – шум общественной жизни, водоворот борьбы различных направлений, последнее слово журнального и книжного рынка, все те области жизни, где раздаются громкие слова и заметно сильное, хотя бы и минутное возбуждение.
Но возлюбленные мои: там-то и видно преимущественное царство смерти, там всякому восстающему началу полагается быстрый конец, там бытие нетвердое, вечно исчезающее, вечно сменяющееся другим и, по большей части, бессодержательное. «Но молю, да возьмеши их от мира, но да соблюдеши их от неприязни» (Ин. 17:15); вступайте в сей жизненный водоворот, боритесь, где и против кого нужно, но знайте, что только те из вас внесут туда добро и свет, чье жизненное содержание не будет исчерпываться, как у большинства людей светских, шумными интересами текущей минуты, борьбы партий и разных последних слов, но будет почерпать источники жизненного обновления в мире внутреннем и в Боге. Разумею тех, кто будет заботиться о своем внутреннем человеке, кто будет возгревать в себе любовь и молитву. Только тот будет в Вавилоне как Даниил, в столице как Златоуст, в Египте как Моисей, и как Павел в Ефесе и в Риме.
Без любви и молитвы нет жизни; любовь и молитва нужны не для неба только, но для того, чтобы и землю делать землею Господней, чтобы и другим приносить благо, а не зло под видом блага. И если ныне ваши неотягченные еще горьким опытом сердца не могут принять печальных предвещаний нелицемерной любви, то вспомните о сих прощальных словах во дни падений, во дни разочарований и уныния, которыми так богата наша жизнь. Вспоминайте тогда молодые годы сравнительной чистоты и искренней дружбы, вспоминайте наши молитвенные собрания и эти сугубо священные панихиды. Вспоминайте усопших наставников наших, умевших любить и молиться, и того незабвенного нашего недавнего покойника, который любил так глубоко и молился так пламенно и постоянно. В сем намерении заключим сегодняшнее наше поминовение близких нашему сердцу усопших и вознесем к престолу Всевышнего последнее молитвенное возглашение о них с любовью и надеждой. Аминь.
Слово при погребении Преосвященнейшего Епископа Михаила
(22 авг. 1898 г.)52
Аминь, аминь глаголю вам, аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает, аще же умрет, мног плод сотворит (Ин.12:23).
Сии слова Христовы исполнились, братия, на умершем и ныне предлежащем нам покойном Епископе Михаиле. Умерши, он не прибыл единым, но собрал около своего бездыханного тела многие люди и сотворил чрез них плод молитвы и любви. Ибо это народное множество, которое в продолжении трех дней и трех ночей приближалось к его гробу, не было водимо праздным любопытством, но исполнилось духом сокрушения, просвещалось размышлением о собственной тленности, одухотворялось благоговейным сочувствием к отшедшему страдальцу, освящалось усердной молитвой о спасении души его. Тем утешительнее и удивительнее представляется нам это зрелище скорбной молитвы, что усопший не был и не мог быть давним другом своего народа, а скорее должен быть назван пришельцем среди него, ибо за полтора года своего духовного правления сею паствою он две трети этого малого срока провел на одре своей болезни и смерти.
Чем же объяснить это народное ему сострадание, эти коленопреклонения, воздыхания, и слезы христиан всех возрастов и сословий? Едва ли сами богомольцы сумеют объяснить происхождение охватившего их чувства, но выше приведенные слова Евангелия объяснят все это для тех, кто знал дух усопшего.
То был дух великий, дух апостольский, который распростирался далеко за пределы своей личной жизни, и в стремительном порыве любви и сострадания желал всех людей, всю вселенную охватить собою и, очищая всех молитвенным пламенем, вознести ко Христу. Поистине, Преосвященный Михаил был одним из тех немногих людей, которые едва замечают окружающую их внешнюю действительность жизни, и, обращаясь среди нее, исполняя дела своего звания, на самом деле бывают заняты всегда одною мыслью, одним чувством – скорбью за грешный мир, пламенным желанием общего спасения и блага, которые желают «всем быти вся, да всяко некия спасут». Это те избранные сосуды, что вместе с Христом могли бы сказать: огня приидох воврещи на землю, и что хощу, аще уже возгореся (Лк. 12:59). Это те, которые, скорбя о человеческих пороках и неправде и нестроениях церковных, взывают в сердце своем: жалость дому Твоему снеде мя (Ин. 2:17) и потому могут повторять о себе слова Божественного Павла: свидетельствуюсь совестью моею, что я всякий день умираю (Кор. 15:31).
Такой дух, братие, когда он отделяется в страданиях своих от тела, вызывает, чрез содействие благодати Божией, сочувственный отклик, таинственный подъем в душах, отзывчивых на все доброе, и творит тот плод, который видится нами в нашем усердии к памяти почившего. Чтобы утвердить в нас это благое дарование, скажем несколько слов о его подвигах и упованиях, и тогда узнаете вы, что преставившийся Архипастырь ваш поистине достоин любви от своей церкви.
Он был избранный сосуд, сказали мы, и это верно, потому что сосуд сей соединял и мудрость, и чистоту, и великую силу веры, и полное самоотвержение.
Так, самая вера его и решимость служить Богу не были плодом неведения, или привычки, или подражания. Напротив, исполняя слово апостола: вся испытующе, добрая держите (1Фесс. 5:21), он знал, подобно Моисею, всю премудрость мира, и, можно сказать, не было такого лжеучителя, которого бы он не изучил и не опроверг, не было в Европе тавой книги, с силой направленной против Христова учения, которая бы оставалась ему неизвестной. Его вера была сознательная, сильная против неверия. Его отречение от мира – основанным на глубоком понимании жизни мира, жизни русской и иностранной.
Обладая блестящими дарованиями и силой слова, и влиянием на окружающих, он мог бы преуспевать в жизни мирской, во все свои преимущества он вместе с Апостолом почел за сор и, подобно купцу евангельскому, не променял на сокровище царства Божия или лучше, подобно Иусте Варсаве, все достояние своего духа сложил к подножию Христа и Церкви, посвятив себя на служение им в скромном образе монаха.
Такое решение христианина, всегда угодное Богу, было особенно ценно для Св. Церкви в то время, когда его предпринял почивший в качестве лучшего студента старшего курса в Петербургской академии, в которой уже 17 лет никто не принимал на себя такого подвига, и юношество, призванное на служение Церкви, в большинстве своем стремилось служить миру, легкомысленно утверждая, будто подобное мирское настроение более полезно людям. Решение уважаемого всеми, лучшего и бесспорно разумнейшего товарища поколебало многосотенную толпу студентов академии и академий. Оно восхитило и укрепило ближайших друзей его, стремившихся к тому же подвигу, расположило к нему п других юношей, прежде не думавших о нем, да и те товарищи покойного, которые имели намерение служить Церкви в качестве пастырей семейных или даже не имели и такого намерения, крепко задумались и снова много раз задумывались над жизнью, когда лучший из них избрал жизнь самоотречения и отрицания мира
Они, а также и следующие поколения питомцев академии, возвращались к мысли о превосходстве небесного жребия над земным, когда взирали на дальнейшую жизнь и деятельность о. Михаила в качестве наставника и инспектора академии. Они с удивлением замечали, что заключившись в монашескую келью, их молодой наставник не утратил широты и беспристрастия мысли, не стал человеком партии, что по-прежнему он шел туда, куда влекла его познаваемая истина, так что во время одного, не от него зависевшего, смущения, он было совсем решился оставить свои почетные полномочия профессора и удалиться навсегда в монастырское уединение, пока настойчивый призыв блаженного епископа Феофана и знаменитого иеросхимонаха Амвросия не призвали его назад, к ученой и просветительной деятельности. Возвратившись к учебному делу, с сугубым дерзновением начал он вещать слова истины – и как было отрадно видеть, что слово его собрало к нему огромное число одушевленных слушателей, из которых многие незадолго до начала его учебного курса только смеялись и над монашеством, и над самим богословием!
Но вот усилился недуг его ранней юности, обнаружилась та гибельная чахотка, которая ныне заключила его во гроб, и молодой архимандрит Михаил принужден оставить академию после четырех быстрых лет своего служения в ней, а затем, целых пять лет проводить в покое на юге в звании посольского настоятеля в далеких Афинах. Однако, «Ни широта, ш долгота не могли отлучить от любви Христовой», и от любви к нему его друзей, его товарищей и учеников, искавших в нем нравственной опоры и утешения. Многочисленные письма с духовною исповедью потекли со всех концов широкой Руси в далекие Афины, а некоторые друзья самолично поехали туда, чтобы находить укрепление у слабого телом, но сильного духом руководителя, учителя, брата и друга, как некогда древние христиане у Максима Исповедника или Феодора Студита.
Тот же подвиг руководства товарищами и учениками нес усопший в Полтаве и к Тавриде, даже до последних дней своей жизни. Ныне оборвалась нить этой жизни, и разбиты скорбью сердца многих его последователей – ныне церковных учителей, пастырей и архипастырей, от которых слышали о добродетели почившего ученика их и ученики учеников их. Эти сердца незримо здесь, в этом храме, бьются с болью, но и с упованием около его гроба.
Знай же, Таврическая паства, какое сокровище заключено в земные недра под твоим соборным храмов! Эта могила вводит тебя в духовое общение с предстоятелями многих церквей Российских и Восточных, которые бы за счастье почли помолиться и поплавать у этого гроба. И мы знаем, что многие нарочно приедут сюда помолиться за усопшего, которых путь не лежал бы на сию овраину отечества, которые бы никогда и не взглянули на Крым и Симферополь, если бы там не был погребен Преосвященный Михаил.
Он не мог назидать в предсмертные годы свою новую паству постоянною проповедью, и взамен того даровал ей для постоянного назидания свою могнлу и память о своей праведной кончине.
Он умирал, как святой подвижник, которому «смерть приобретение», ибо давно был «желание имый разрешитися и со Христом быти». Он улыбался среди мучительных страданий; он приобщался с радостью Св. Тайн, ежедневно обновляя дух свой этим блаженным общением со Христом. Задыхаясь, за несколько минут до смерти, он шептал друзьям своим свой последний завет о самоотверженном служении Апостольской Церкви. Не смерть его сразила, но он победил ее, и мы, ее ближайшие свидетели, можем восклицать при воспоминании о ней: «никто же да убоится смерти, свободи бо нас Спасова смерть».
Служители Божии! Взирайте на кончину сего праведного жительства и подражайте вере Святителя! Паства! Не поддавайся малодушному страху смерти маловерующей современности. Дух Божий, укрепивший умершего при смерти его и в жизни его! Не покидай и нас, взирающих на удаление его в лучший мир, если не сугубо, как во Едисея после Илии, хотя по мерности нашей. Аминь.
Слово в день памяти Достоевского53
Семь лет тому назад последние дни первого годового месяца потрясли до самой глубины души наше столичное и отчасти провинциальное общество, а учащуюся молодость по преимуществу. Когда разнеслась весть о том, что умер Достоевский, то каждый непосредственно почуял в своем горько опечаленном сердце, что умерший был для него гораздо ближе, чем он предполагал прежде. Все весьма многочисленные и разнообразные суждения, картины и вопросы, которые он встретил в трудах почившего, в этот горестный день слились в нечто целое, в некую единую истину великую для сознания и, притом, самоочевидную. Евангелие, вечная жизнь, самоотвержение и любовь – вот те идеи, которые вместе со смертью своего провозвестника, как-то особенно ярко начертались сами собой на сердцах, ясно возвещая о своем бессмертии, о своей продолжительности в сознании того, кто носил и исповедывал их, о бессмертии своего проповедника.
В те, воистину, священные дни стали верующими христианами многие из всегдашних отрицателей: многочисленная толпа студентов, курсистов, юнкеров, гимназистов и др. учащихся пели: «Святый Боже», тогда еще не освященное обычаем. Пели и те, которые никогда не молились прежде; подобные же люди были между читавшими над гробом Псалтирь, не прекращавшими чтения даже ночью. Смерть такого человека, как-то, вдруг, раскрыла им глаза и воззвала к жизни для Бога. Произошло нечто подобное Голгофе: воскресли мертвые духом, били себя в перси отступники, исповедуя божественное достоинство дотоле отвергаемого ими Христа, о Котором учил умерший… Да, эпитафия с заглавия «Братьев Карамазовых», перенесенная на памятник Достоевского, в день смерти его осуществилась явно. «Истинно, истинно говорю вам, если пшеничное зерно упавши в землю не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет мною плода». И мы тогда видели и свидетельствуем, что не стадное увлечение толпы, но ясное пробуждение совести отражалось на лицах, они плакали и молились.
Объяснить эти явления, скажем, эти события, по существу, значит покушаться на самую характеристику писателя. Обратим внимание только на главную причину, по которой эта смерть была для каждого чем-то своим, каким-то переворотом во внутренней жизни.
Достоевский – гений, христианин, славянофил, народник, психолог, философ, все это так; но этими свойствами обладали и другие писатели; почему же только он так близок душе каждого человека, не лишенного идеалов? К счастью, мы имеем его собственное определение сущности его гения, вот оно: «При полном реализме найти в человеке – человека… я изображаю все глубины души человеческой»… (Т1, стр. 373).
Каждый человек, при всем разнообразии характеров и положений, имеет образ Божий, который облекшись в свойства его индивидуальной природы, должен создать индивидуальный, но, в тоже время, и идеальный характер. Однако, осуществление этого идеала или накопление и уничтожение его зависит от самого человека. Достоевский прозревал в каждом этот его идеальный образ и умел полюбить его; это, так называемая, «любовь человека в Боге», любовь христианская, в отличие от мирской, которая относится к наличному состоянию человеческого духа. Последняя выражается в простом стремлении к любимому существу, а первая – в стремлении воссоздать в нем его идеал; она есть любовь воспитывающая.
Эта – то любовь не только научила Достоевского найти искру добра во всяком заблуждающемся, во всяком злодее: но она возвышала его анализ над творениями даже тех талантов европейской и американской литературы, которые поставили себе целью описывать святые чувства в самых бессердечных типах. Дело в том, что Достоевский при таком (конечно, уже само по себе – великом) проникновении начертывал, кроме того, путь, по которому это, присущее всякому доброе начало может развиваться все сильнее и сильнее до борьбы, с подавившими было его страстями, до победы над ними, до полного отождествления с собою всего человека. Но что еще замечательнее, это реализм Достоевского при таких высоких идеалах: он не игнорировал злой воли человека, злой действительности. Все его романы, особенно три последние, постоянно рисуют нам, как на каждой ступени развития каждого характера представляется путь к усилению этого доброго начала, в какой образ оно стремится вылиться, и как затем человек снова извращает его, снова отворачивается от истины и добра, и как, наконец, даже здесь, в его самом низком падении, опять не потухает еще искра присущего ему добра, освещающая ему путь восстановления.
Какого бы из героев этих трех романов вы не взяли, какую бы сцену ни открыли, везде встретите ту же идею, те же две проведенные дороги – к спасению в человеке образа Божия, и к уничтожению.
С этой идеей Достоевский прошел по всем слоям общества: по монастырям и церквам, по университетам и низшим школам, по гостиницам и гуляньям, по ученым кабинетам и судам, по улицам и больницам, по кабакам и блудницам, наконец, по тюрьмам и каторжным шахтам.
Указывая везде доброе в людях, показывая этих людей на самом процессе развития их нравственного возрождения, Достоевский, как-бы против воли, заставляет читателя полюбить человека, полюбить всякого ближнего этою христианскою любовью, прозревая во внутреннюю сокровищницу его духа.
Но среди многих своих разнородных типов, разнородных и по внутреннему характеру и по положениям и условиям жизни, Достоевский с особенною любовью и гениальным умением рисовал различные разновидности типа русского интеллигента идеалиста – искателя правды. Подобными типами наполнены «Весы», три таких типа найдете в «Униженных и Оскорбленных», целые романы, как: «Подросток», «Преступление и Наказание» и «Братья Карамазовы» вращаются на главном герое подобного типа, окруженном такими же второстепенными героями. В этом отношении Достоевский стоит во главе целого ряда писателей, начиная от Пушкина. Писатели эти, единодушно сознающиеся в неудачном исходе идеалов своих героев, пытаются ответить на вопрос: чего же именно не доставало им для осуществления своих великих жизненных задач? Вопрос этот они разрешают различно.
Пушкину Достоевский усваивает то разрешение, что наши идеалисты должны отказаться от деланной, светско-чиновной жизни с ее предрассудками, и слиться вместе со своими филантропическими идеями с жизнью народною, с ее христианскими стремлениями. Достигнуть такого освобождения от своей мучительной, бесцельной и коверканный сутолоки и слиться с искренним бытом народа возможно при отрешении от эгоизма, так глубоко, хотя и незаметно, въевшегося в мировые идеалы искателей истины. Они не умели этого сделать, а потому и выйти из засасывающей их тины страстей они оказались неспособны, даже при внешнем присоединении к простолюдинам; они и туда внесли свое зло и несчастие, и были отвергнуты народом.
«Оставь нас, гордый человек!
Мы дики, нет у нас законов,
Мы не караем, не казним, но жить с убийцей не хотим».
Дикий цыган обличает образованного либерала; ему объяеняет: «Ты для себя лишь ищешь воли».
Так-то растолковал Достоевский Пушкина и поклонился его гению, как народному, как провидцу истинной задачи России, состоящей в том, чтобы через единение обществ с народом воплотить христианство в жизнь. Раскрыть это воплощение в реальных картинах взялся Достоевский. Он изобразил до последней мелочи все данные, с которыми идеалисты общества идут к народу, представив самую точную топографию их внутреннего мира. Как в зеркале, видят они себя в его романах, и кто – со смирением, а кто – и скрежетом зубов должен бывает сознаться, что в его идеал вошло много грязи, много личного раздражения, зависти и разнузданности, что все эти его внутренние звери в значительной степени определили в частнейшие формы его идеалов и заставили отвратиться от многого святого; что не жизнь следует обвинять в неудачах, не невежество людей, а собственное нравственное бессилие, собственные пороки.
Достоевский не останавливается на чистом анализе факта: он показывает, что очистив идеал и себя самого от грязи, мы останемся не при чем ином, как при идеале Христианском, что последний не исключает собою, но обнимает и усовершенствует все, что только есть доброго в мысли и чувстве человека, по слову Спасителя: «Все еже даст Мне Отец, ко Мне придет».
Так, Раскольников, очистив свою совесть от прежних заблуждений ее, тем самым приобрел и новую веру: не гордецом, но смиренным христианином является он в ссылке. И настолько те «горды» искатели свободы и правды, которые не побороли прежде всего себя самих, насколько все эти Ставрогины, Верховенские, Раскольниковы и старшие Карамазовы оказываются в будничной жизни еще злейшими бичами своих ближних, чем те «старые» против которых они ратовали: настолько идеалисты христиане находят возможность вложить свою лепту добра и, таким образом, осмысливать будничную серенькую жизнь.
Им светит образ Христа и вера в Церковь, или православие, которое тем и велико в глазах Достоевского, что оно при помощи народных обычаев, вносит «великую идею» о Боге, о св Духе, о вселенском союзе людей во всякую область жизни, в каждый ее шаг, напоминает нам всюду о Боге, живущем во взаимной любви всех верующих без различия состояний и народностей. Вот почему гнетущая людей, но неизбежная для «гордецов» пошлость житейская освещается божественным светом, лишь только они «внутренним образом» принимают Евангельское учение.
Покаявшийся Раскольников, Шатов, а особенно о. Зосима и Алеша со светлым взором любуются на каждую Божью тварь, на все добрые явления и человеческого быта; везде они видят десницу Божию, всякому горю уделяют нежное участие; всякому, даже злейшему падению – слово вразумления. Для них нет опасности разочарований: они в каждом несчастии, как и во всем мире вещей, усмотрят духовными очами любовь Творца, по слову другого поэта:
«Меня во мраке и пыли Земли влачившего оковы,
Любови крылья вознесли в отчизну пламени и слова.
И просветлел мой темный взор, И стал мне видим мир незримый,
И внемлет ухо с этих пор, Что для других неуловимо.
И с гордой выси я сошел, Проникнут весь ее лучами.
И на волнующийся дол Взираю новыми очами…
И вещим сердцем понял я, Что всё, рожденное от Слова,
Лучи любви кругом лия, К Нему вернуться жаждет снова;
И жизни каждая струя, Любви покорная закону,
Стремится силой бытия Неудержимо к Божью лону,
И всюду звук и всюду свет, И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет, Что бы любовью не дышало».
Но ведь выразить этот принцип в фантастическом апофеозе легко, легко его определить путем общих понятий христианской морали. Незабвенная и незаменимая заслуга Достоевского – в реализации этого принципа посредством картин житейской действительности. Он в тысяче реальнейших картин показал, как возможно его прилагать к современному холодно-эгоистическому быту, обладая только живою верою и действительною любовию к каждому человеке, (а не к человечеству вообще при равнодушном отношении к окружающим). В этом состоит смысл типа Алеши Карамазова, который и перед старцами-монахами, и в среде малых школьников, между развратнейшими родичами и в обществе изнеженных барынь, и в трактире, и у блудницы, везде, словом, является непосредственным утешителем, примирителем, учителем, провозвестником царствия Божия.
Показать нам фактически-детально жизненное значение христианства и народничества, вывести их из области науки, публицистики и поэзии в повседневном быте, вот чем заставил следовать за собою Достоевский изверившуюся во всякую теорию интеллигенцию.
Этого, вероятно, способа и ожидали те великие мужи русской истории XIX века, последователем которых и объявил себя Достоевский. Разумею славянофилов. Они скорбели о косности своих слушателей и читателей, и молили Бога о более убедительном для общества проповеднике.
Молил Тебя в час полуночи Пророку дать силу речей,
Чтоб миру глашал он далеко Глаголами правды своей.
Молил тебя с плачем и стоном,
Во прахе простерт пред Тобой,
Дать людям и уши, и сердце Для слышанья речи святой.
Пророк этот открылся в лице Достоевского. Он раскрыл пред нами нашу совесть, как на картине; он учил нас прежде всяких теорий слушать голос своей совести, освобождать себя от рабства страстям, не в правовых понятиях, не в политической экономии, а прежде всего в душе своей уничтожить разницу между мужиком и барином, а затем уже смотреть, какое мировоззрение оправдывается подобными принципами братства, и уразумех то мировоззрение, мировоззрение Евангелия. «Смирись, гордый человек!» взывал он вслух целой России на Пушкинском юбилее, «Смирись, праздный человек!» Не из внешнего порядка вещей, а из сердца твоего вырви эгоизм, разврат и злобу, и тогда приходи «поработать на родную ниву»… Проснулась общественная совесть, проснулась пред гробом пророка; даже лица человеческие просветляли в те дни, но увы – ненадолго.
Где теперь все те, которые при выносе его тела воспевали Св. Троицу устами, давно привыкшими только в кощунству и глумлению? Где те, которые будучи народниками-патриотами и прежде, здесь уже прямо возвещали единение с Церковью, внесение в жизнь ее истины? Где те, которые при гробе его обещали навсегда оставить «интеллигентный разврат» и трудиться самоотверженно для народа?
Взгляните на современное состояние общества. Тогда мы вооружались против безбожных отступников от народно-церковной жизни, против ложных дешевых либералов в чиновничьих мундирах, потерявших все дорогое для народа, якобы во имя прогресса, а на самом деле лишь по своему непроходимому невежеству в области религии и морали. Теперь приходится видеть тупую ложь и лицемерие, проникшими и в правый лагерь. Приходится встречать каждую минуту явления, где уже не либеральными фразами из журналов прикрывается холодный карьеризм и презрение к меньшей братии, но, увы – священными словами Божественного писания и святыми обычаями Церкви. И насколько поклонение Христу Его бичевателей гнуснее и преступнее самых бичеваний, настолько же эта низкая эксплуатация веры гибельнее для нее, чем прежнее бесцеремонное ее попирание…
Достоевский все надежды обновления возлагал на молодежь, на ее готовность к самоотверженному подвигу (ч.1 стр. 81); может быть его молодежь не вся изменила, и мы знаем о нескольких работниках, трудящихся по углам России во имя его заветов над просвещением народа. Но в наше печальное время гораздо чаще замечается такая продажность молодежи, такой житейский практицизм, такая легкая ассимиляция чиновническим понятиям, которой просто удивляться надо, как психологическому феномену. Отсюда ясно, что в либеральном настроении учащихся умов личный эгоизм–«искание воли для себя только» имеет гораздо большее значение, чем у «прежних». Одно и тоже расширение своего себялюбивого «я», выражавшееся в студенческие годы в пренебрежении к законам, в молодом чиновнике естественно не перерождается, а лишь видоизменяется в деспотизм и наглое чванство.
Этот «практический нигилизм», царящий даже и в тех обществах, где нечистые уста не стыдятся постоянно произносить имя Христово, конечно, всего гибельнее отразится на «малых сих» – на народе и на учащемся юношестве.
Но всего плачевное появление подобной действительности после такого высокого подъема русского духа. Многое, очень многое из проповеди Аксакова и Достоевского было принято общественным мнением; студенчество единодушно увлекалось учеником последнего, Соловьевым, которого широкий ум мирил лучшее в идеалах своих противников с христианскими началами. Мы ждали близкого времени дружного объединения общества в христианстве и народности; а между тем, теперь все разъединено, раздроблено на куски; все мосты между берегами сожжены, все связующие нити перерезаны, и естественно, современные обличители не ограничиваются осуждением людей, а осыпают хулами и священнейшие правила.
Но унывать ли следует отсюда? Может быть, чрез беды жизни нам яснее определится ее истинный путь? Вот если веришь в свет Евангелия, спустись-ка с ним в эту тьму, а для этого не в желаниях и идеалах, а на самом деле просвети свою собственную внутреннюю жизнь настолько, чтобы не потеряться в этой тьме, но осветить и ее.
Если когда, то именно теперь этому практическому нигилизму нужно противопоставить жизненную веру и любовь, самоотверженное участие в судьбе брата и широту христианских понятий.
Явятся лн такие служители истины? Выберутся ли искания нашего юношества на путь
служения Христу и Церкви? Или нашему студенчеству и впредь суждено носить обманчивую маску духовной жизни на несколько школьных годов, чтобы затем обнаружить под нею мертвый скелет житейского себялюбия и духовного бессилия? Свидетельствует ли убранство смоковницы о сокрытых под ней зреющих плодах, или ее красивые листья прикрывают лишь ее бесплодную наготу?
Слово перед панихидой о Пушкине54
Сегодня в разных концах нашего отечества представители русской литературы и русского гражданства говорят о нашем великом народном поэте – Пушкине. Что скажет о нем служитель церкви для духовного назидания? Ответ на такой вопрос не трудно почерпнуть из общественного настроения сегодняшнего дня. Смотрите – имя Пушкина привлекло сюда русских людей самых разнообразных положений и возрастов: и старцы и юноши, и мужчины и женщины, и военные и гражданские чины, и вельможи и скромные горожане, считают для себя дорогим и близким имя покойного поэта. Все литературные, философские и политические лагери стараются привлечь к себе имя Пушкина.
С какою настойчивостью представители различных учений стараются найти в его сочинениях, или, по крайней мере, в его частных письмах, какую-нибудь, хотя маленькую, оговорку в их пользу. Им кажется, что их убеждения, научные или общественные, сделаются как бы правдивее, убедительнее, если Пушкин хотя бы косвенно и случайно подтвердил их. Где искать тому объяснения? Если бы мы были немцами или англичанами, то вполне правильное объяснение заключалось бы конечно в ссылке на народную гордость, на мысль о Пушкине, как о виновнике народной славы. Но мы – русские, и свободны от такого ослепления собою. Если мы кого горячо любим все вместе, всем народом, то для объяснения этого нужно искать причин внутренних, нравственных. Спросим же мы свое русское сердце, что оно чувствует при чтении бессмертных творений нашего поэта? Думаю, что с нами согласятся все, если мы скажем, что стих Пушкина заставляет сердце наше расширяться, сладостно трепетать и воспроизводить в нашей памяти и в нашем чувстве все доброе, все возвышенное, когда-либо пережитое нами.
Бывает так, что в минуты душевного утомления и апатии какой-нибудь отрывок из Пушкина вдруг поднимает в нашей душе самые сложные, самые возвышенные волнения. Такое действие можно сравнить с тем, когда большая и косная масса музыкального органа вдруг приводится в движение чрез мощное прикосновение к его ручке; несложно и быстро вращательное действие ручки, а вдруг чудная сложная мелодия издается мертвою машиной.
Великий Достоевский объясняет любовь русского народа к Пушкину тем, что он вмещал в себе в степени высшего совершенства ту широту русской души, из которой эта последняя может перевоплощаться в умы и сердца всех народностей, обнимать собою лучшие стремления всякой культуры и вмещать их в единстве нашего народного и христианского идеала. Определение Пушкинской поэзии вполне справедливое; но оно недостаточно, чтобы объяснить близость Пушкина ко всякому русскому сердцу, хотя бы и совершенно чуждому международных интересов.
Перевоплощение Пушкинского гения не ограничивалось своим международным значением. Он мог перевоплощаться в самые разнообразные, иногда в самые исключительные, настроения всякого вообще человека, любого общественного положения и исторической эпохи. Читая драматические и лирические творения Пушкина, сколь часто каждый из нас узнает в них свои собственные душевные настроения, свои колебания, свои чаяния. Исключительное свойство художественного таланта Пушкина, столь глубоко захватывающего всю внутреннюю жизнь своего читателя, заключается именно в том, что он описывает различные состояния души человеческой, не как внешний наблюдатель, метко схватывающий оригинальные и характерные проявления жизни и духа человеческого: нет – Пушкин описывает своих героев как-бы изнутри их, раскрывает их внутреннюю жизнь так, как ее опознает сам описываемый тип.
В этом отношении Пушкин превосходит других гениальных писателей, напр. Шиллера и даже Шекспира, у которых большинство героев являются сплошным воплощением одной какой-нибудь страсти и потому внушают читателю ужас и отвращение. Совсем не так у Пушкина: здесь мы видим живого цельного человека, хотя и подвергнутого какой-нибудь страсти, а иногда и подавленного ею, но все-таки в ней не исчерпывающегося, желающего с нею бороться и, во всяком случае, испытывающего тяжкие мучения совести. Вот почему все его герои, как бы они ни были порочны, возбуждают в читателе не презрение, а сострадание. Таковы его Скупой Рыцарь, и Анжело, и Борис Годунов, и его счастливый соперник Дмитрий Самозванец. Таков же и его Евгений Онегин, самолюбивый и праздный человек, но все же преследуемый своею совестию, постоянно напоминающей ему об убитом друге. Так, самое описание страстей человеческих в поэзии Пушкина есть торжество совести.
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть!
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою;
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда – беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И всe тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах… И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста!55
Понятно теперь, почему нам жалко всех его героев, почему нам кажется, что хотя они и впали в тяжкие преступления, но они могли бы быть лучшими, и что мы сами чрезвычайно похожи на того или другого из них. Подобное влияние своей поэзии на умы и сердца человеческие Пушкин предвидел, и не ошибемся мы, если к этому именно предчувствию поэта отнесем его дерзновенные слова, которые он произнес на закате своей литературной деятельности:
«И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокой век восславил я Свободу,
И милость к падшим призывал».
Но приостановимся в раскрытии нравственного значения Пушкина для русского человека: нам уже слышатся возражения – мог ли иметь такое влияние Пушкин, этот легкомысленный, буйный юноша, не только себя самого, но иногда и свою лиру отдававший на служение беспутству? Ответим на этот вопрос беспристрастно, ибо тогда еще лучше поймем значение переживаемого события. Влияние Пушкина не есть прямое воздействие высоконравственной личности, но воздействие его литературного гения. Не по своей воле, не вследствие нравственных усилий получил он исключительную способность совершенно перевоплощаться в настроение каждого человека и открывать в нем правду жизни читателю и самому себе: все это было свойством его природы, даром Божиим. Пушкин был великим поэтом, но великим человеком мы его назвали бы лишь в том случае, если бы он эту способность глубокого сострадания людям и эту мысль о царственном значении совести в душе нашей сумел бы воплотить не только в своей поэзии, но и во всех поступках своей жизни.
Он этого не сделал и постоянно отступал от требований своей совести, воспитанный в ложных взглядах нашей высшей школы и нашего образованного общества и подверженный с детства влиянию людей развратных. Светлые идеи своей поэзии он почерпал в изучении жизни народной и в самом своем поэтическом вдохновении; ими он старался поборать свои греховные страсти и надеялся, что он достигнет возрождения души своей в той ее первоначальной чистоте и светлости, какими она была одарена от Творца. Эту надежду он выразил в известном стихотворении, описывающем, как невежественный маляр исказил своими самовольными рисунками прекрасную картину древности. Но вот неумелая работа исказителя стирается временем и фреска первоначального художника-гения восстает во всей своей красоте.
«Так исчезают заблужденья
С измученной души моей,
И возникают в ней виденья
Первоначальных чистых дней»56
Как человек, Пушкин был, конечно, таким же бедным грешником, как и большинство людей его круга, но все же он был грешник борющийся, постоянно кающийся в своих падениях. Лучшие его лирические стихотворения – это те, в которых он оплакивает такие падения, и те, которыми он выражал свое разочарование в ложных устоях тогдашней общественной жизни, его воспитавшей и затмевавшей в нем правила христианства еще в детские годы. Есть одно, мало замеченное критиками, в котором Пушкин описывает те два, царящие в нашей общественной жизни, греховные начала, что служили причиной его первоначального отступления от детской чистоты и от детской веры. Это – демон гордыни и демон разврата.
В начале жизни школу помню я;
Там нас, детей беспечных, было много;
Неровная и резвая семья.
Смиренная, одетая убого,
Но видом величавая жена
Над школою надзор хранила строго.
Толпою нашею окружена,
Приятным, сладким голосом, бывало,
С младенцами беседует она.
Ее чела я помню покрывало
И очи светлые, как небеса.
Но я вникал в ее беседы мало.
Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров,
И полные святыни словеса.
Дичась ее советов и укоров,
Я про себя превратно толковал
Понятный смысл правдивых разговоров,
И часто я украдкой убегал
В великолепный мрак чужого сада,
Под свод искусственный порфирных скал.
Там нежила меня теней прохлада;
Я предавал мечтам свой юный ум,
И праздномыслить было мне отрада.
Любил я светлых вод и листьев шум,
И белые в тени дерев кумиры,
И в ликах их печать недвижных дум.
Всё – мраморные циркули и лиры,
Мечи и свитки в мраморных руках,
На главах лавры, на плечах порфиры –
Все наводило сладкий некий страх
Мне на сердце; и слезы вдохновенья,
При виде их, рождались на глазах.
Другие два чудесные творенья
Влекли меня волшебною красой:
То были двух бесов изображенья.
Один (Дельфийский идол) лик младой –
Был гневен, полон гордости ужасной,
И весь дышал он силой неземной.
Другой женообразный, сладострастный,
Сомнительный и лживый идеал –
Волшебный демон – лживый, но прекрасный57
Более подробно он раскрывает то же служение этим двум бесам в лице Евгения Онегина. Забыв свой нравственный долг, как христианина и гражданина, этот герой Пушкина усердно служил двум названным бесам, гоняясь за житейскими наслаждениями; но неизгладимый из сердца, хотя и смутно сознаваемый, укор совести постоянно отравлял его жизнь каким-то неопределенным стремлением найти другие условия быта. И вот он, переезжая с места на место, подобно Каину тщетно ищет покоя своей душе.
Наши патриоты, во главе с великим Достоевским, видят причину печалей Пушкинских героев в их отрешенности от народной жизни. Они правы, но условно. Пушкин действительно находил нравственную опору против ложных устоев общественной жизни в русском народе и в русском историческом прошлом; но он ценил то и другое не потому, что это наше родное, свое, а потому, что русская до-Петровская жизнь и жизнь народная современная были именно вполне согласны с тем чистым и строгим обликом прекрасной учительницы, от которой отступил он для служения двум демонам. Такого служения была чужда наша прежняя церковно-народная культура, продолжающая и поныне жить в нашей деревне. Пушкин был народник, но, прежде всего, он был моралист, и народником сделался потому, что был моралистом.
Мысль эта для многих покажется невероятной, но смотрите, где Пушкин был более великим поэтом, как не в исповедании своих разочарований, своего раскаяния?
Я пережил свои желанья,
Я разлюбил свои мечты;
Остались мне одни страданья,
Плоды сердечной пустоты.
Под бурями судьбы жестокой
Увял цветущий мой венец –
Живу печальный, одинокой,
И жду: придет ли мой конец?58
Я дружбу знал и жизни молодой
Ей отдал ветреные годы;
И верил ей за чашей круговой
В часы веселий и свободы…
И свет, и дружбу, и любовь
В их наготе отныне вижу –
Но все прошло, остыла в сердце кровь,
Ужасный опыт ненавижу..59
Когда для смертного умолкнет шумный день,
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
Я вижу в праздности, в неистовых пирах,
В безумстве гибельной свободы,
В неволе, в бедности, в чужих степях
Мои утраченные годы.
Я слышу вновь друзей предательский привет
На играх Вакха и Киприды,
И сердцу вновь наносит хладный свет
Неотразимые обиды60
Достойно внимания то, как высоко он ценил те, даже небольшие добрые влияния, на которые можно было ему опираться в минуты нравственной борьбы, сколь ответственным пред ними он себя считал, когда оказывался им неверен.
Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой.
Так отрок Библии, безумный расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал,
Увидев наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И долго я блуждал, и часто, утомленный,
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады!61
Прочтите его стихотворение в дни годовщин лицея его признания в постоянной мысли о смерти («Брожу ли я вдоль улиц шумных»), его стихи к Филарету, или «Подражание Джону Буньяну», и вы поймете, что только ложное воспоминание, ложная жизнь ввела в служение страстям эту чистую душу, предназначенную не для них, не для условных целей жизни, но для чистой добродетели.
Вот почему из всех христианских молитв ему более всех нравилась та, в которой христианином испрашивается полнота добродетелей.
«Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста–
И падшего свежит неведомою силой:
«Владыка дней моих! Дух праздности унылой, Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей;
Но дай мне зреть мне, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви и целомудрия мне в сердце оживи»62
О том, как Пушкин ценил, в частности, добродетель целомудрия, свидетельствуют следующие стихи из Бориса Годунова:
«Храни, храни святую чистоту
Невинности и гордую стыдливость:
Кто чувствами в порочных наслажденьях
В младые дни привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
И ум его безвременно темнеет»63
За эту чистоту и смирение он возлюбил русскую древность и русскую деревню
. . . Сейчас отдать я рада Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад,
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище….
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей Над бедной нянею моей64
«Я здесь от суетных оков освобожден,
Учуся в истине блаженство находить,
Свободною душой закон боготворить,
Роптанью не внимать толпы непросвещенной,
Участьем отвечать застенчивой мольбе,
И не завидовать судьбе
Злодея иль глупца в величии неправом»65
Чванство не оставляет общественной жизни даже и на кладбищах: кладбище городское и кладбище сельское в одном из лучших стихотворений Пушкина являются выразителями различной внутренней настроенности горожан и поселян.
«Когда за городом, задумчив, я брожу
И на публичное кладбище захожу,
Решетки, столбики, нарядные гробницы,
Под коими гниют все мертвецы столицы,
В болоте кое-как стесненные рядком,
Как гости жадные за нищенским столом,
Купцов, чиновников усопших мавзолеи,
Дешевого резца нелепые затеи,
Над ними надписи и в прозе и в стихах
О добродетелях, о службе и чинах;
По старом рогаче вдовицы плач амурный;
Ворами со столбов отвинченные урны,
Могилы склизкие, которые также тут,
Зеваючи, жильцов к себе на утро ждут, –
Такие смутные мне мысли все наводит,
Что злое на меня уныние находит.
Хоть плюнуть да бежать…
Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое.
Там неукрашенным могилам есть простор;
К ним ночью темною не лезет бледный вор;
Близ камней вековых, покрытых желтым мохом,
Проходит селянин с молитвой и со вздохом;
На место праздных урн и мелких пирамид,
Безносых гениев, растрепанных харит
Стоит широко дуб над важными гробами,
Колеблясь и шумя…»66
Из городов только Москва сохраняет дух русской непосредственности и внутренней свободы, которыми была богата Русь древняя. С этой стороны и воспевает ее неоднократно Пушкин:
«Пора! В Москву, в Москву сейчас!
Здесь город чопорный, унылый,
Здесь речи – лед, сердца – гранит»67
Итак, народные и исторические симпатии Пушкина зависели от его нравственных и религиозных убеждений, а не обратно; и этим именно должно объяснять, что переходя на почву народную и сделавшись поклонником деревни, Пушкин не стал вместе с тем отрицателем науки и культуры, подобно многим позднейшим писателям. Негодуя на невежество своих современников в отечественной истории, которую, по его словам, Карамзин открыл русскому обществу, как Колумб Америку, сочувственно приветствуя первых славянофилов (Киреевского), Пушкин, однако, не боялся заимствования научных сведений от Запада, как он писал в своей всеподданнейшей записке о воспитании.
Весьма поучителен такой разумный, искренний и правдивый способ выработки своих убеждений нашего поэта, освобождавший его от всяких увлечений, от всякой партийности, от тогдашнего придворного космополитизма и мистицизма, от декабристов и от аракчеевщины, и открывший ему путь к самой немодной в то время православной вере, которую даже в богослужебных книгах недозволено было называть православной, а только греко-российской. Поучительно это внутреннее саморазвитие Пушкина для нашего юношества, для нашего общества, потому что наш Пушкин, падавший, боровшийся и каявшийся, до сих пор остается микрокосмом русского общества, так же, как он, воспитанного в поклонении тем двум демонам вне церкви и народа, и так же, как он, постоянно слышащего в укор своих страстей и своей праздности неумолкающий призыв, призыв, исходящий от своей совести, от окружающих нас остатков христианской культуры, и наконец, от нашей прекрасной пушкинской и после-пушкинской литературы. К этой лучшей жизни, которой цель есть добродетель и нравственная свобода, призывает теперешнюю грешную Русь та святая Русь, которую начал открывать ей великий поэт,– как орел свободный звал за собою пленного орла.
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном,
Клюет, и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно.
Зовет меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер… да я!…»68
Да, в нравственной свободе, к духовному совершенству тяготел дух нашего поэта и вовсе не понимают его те, которые хотят наложить на его имя ярлык какой-либо политической доктрины, взывать от его имени к каким-либо политическим предприятиям. Внешний административный строй жизни, хоть правовой порядок, который туманит головы многих наших современников, был чужд Пушкинских стремлений. Как публицист он не мог не замечать и этой видимой стороны жизни, но она интересовала его только с нравственной точки зрения. Вот почему одни и те же политические знамена видели его то под собою, ю против себя. То поклонник дворянских привилегий, то огненный обличитель барского деспотизма и крепостного права (Стихотворение «Деревня»); то пламенный защитник самодержавия и непримиримый враг политических переворотов (Заключительная глава «Капитанской дочки»), то озлобленный насмешник над строгой цензурой, готовый даже роптать, что родился в такой стране, где нет свободного слова («Письма к жене»). Пушкин не в политическом строе жизни полагал свое призвание, как русского общественного деятеля, он находил в общественной жизни сферу высшего блага; зависящего исключительно от богатства внутреннего содержания деятеля.
«Не для житейского волненья,
Но для корысти, не для битв,–
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв».
Есть другое стихотворение, в котором Пушкин уже вполне определенно указывает на второстепенное значение правового порядка и на первостепенное значение нравственного начала.
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспаривать налоги,
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…!69
Блаженна была бы Россия, если бы юношество и общество и в этом отношении согласились с Пушкиным и посвящали свой ум и свои силы не на ту борьбу политических идей, партий и мечтаний, которым исчерпывается жизнь западного мира, выродившегося из бездушной культуры правового Рима. Пусть призванные на то правительственные чины и профессора юридических наук знают эту область. Но русскому гению суждено вносить в жизнь иные высшие начала, те «сладкие звуки и молитвы», для которых был рожден Пушкин. Об этом согласно говорят все наши народные поэты, раскрывавшие в своих творениях не правовые, но нравственные устои жизни. Таковы Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстые, Гончаров, и даже те, которые силились волноваться политикой и как бы против собственной воли рассуждали о добродетели и о вечной истине. Таковы были: Некрасов, Тургенев и даже Герцен.
Не напрасно ваши теперешние политические друзья французы в лице лучших знатоков русской жизни (Леруа-Болье и Де-Вогюе) замечают, что русские глубоко и искренно интересуются только моралью и религией, хотя и любят говорить об экономии и праве.
Но ведь это значит отказаться от всякой общественности? Погрузиться в личный аскетизм? Неправда! Область нравственного совершенства, хотя и связывается на первых порах с сосредоточенностью и уединением, но затем широкою волной свободного влияния вливается в общественную жизнь, в общественные нравы, что весьма плохо удается началу правовому.
Есть сила более устойчивая, чем правовой порядок, сила могучая и вековая, которая созидается лишь нравственным влиянием личности. Эту силу мало знает современная жизнь и мало понимает современная наука. Сила эта называется бытом, бытом общественным, бытом народным, бытом историческим. Вот, работать для этой силы призывает нас поэзия Пушкина и его последователей, и этой работе не препятствует никакой правовой порядок. Напротив, все правительства всех стран заботятся о том, чтобы понять быт своей страны, охранять, ограждать его, так что и самое законодательство бывает по отношению к быту силою служебной. Наука, литература, благотворительность, школьное просвещение, а в особенности христианская убежденность и одушевленное православие – вот те посредства, чрез которые истинный общественный деятель, истинный любитель народа сообщает нравственные силы своего духа общественному быту.
Понявшие эту истину избранники, теоретики или практики, как Иоанн Кронштадтский, Достоевский или Рачинский, проходят по полю жизни победоносной светлой стезей. Напротив, последователи знамен политических, партизаны правовых порядков почти всегда в зрелом возрасте отступали от ложных увлечений молодости, да и пока служили этим последним, то их призывы были скорее истерическим криком человека, желающего заглушить свою собственную внутреннюю раздвоенность, и казались тем убедительнее, чем менее могли их понять и оценить призываемые, так что горячее увлечение подобными идеями было свойственно лишь самой незрелой молодежи.
Мы сказали, что все русское общество отобразилось в личности Пушкина. Пушкин понял, в чем ложь и в чем истина для него самого и для России. Понял, но далеко не всегда и не во всем следовал своим убеждениям: напротив, весьма часто вновь возвращался к служению страстям и предрассудкам и закончил свою жизнь ужасным преступлением поединка, который сам называл нелепым заблуждением слепого и греховного самолюбия. Подвергнувшись этому заблуждению, он совершенно освободился от него пред кончиной, умирал добрым христианином, в искреннем покаянии и, надеемся, был принят в небесное царство, куда первым вошел раскаявшийся разбойник.
Что ожидает нашу Русь, отразившуюся в жизни поэта? Ей также открыты пути истины: история, литература и современный опыт вещают ей о том нравственном предназначении ее, которое понял для себя Пушкин, но она отступает от него снова и снова, обнаруживая гораздо более сильную раздвоенность, чем ее любимый поэт. Ужели ее ожидает когда-либо такое же неразумное самоистребление, которое постигло нашего несчастного народного гения?
Это известно только Богу… Но не напрасно на сегодняшней литургии читалось грозное евангельское слово: «Дондеже свет имате, веруйте во свет, да сынове света будете». Эти слова Господь привел в заключение другого грозного предостережения: «Еще мало время свет в вас есть, ходите, Дóндеже свет имате, да тма вас не имет и ходяй во тьме не весть, камо идет». Ныне сынам нашего общества, хотя и равнодушного к свету вечной истины, не трудно бывает покаянное обращение к нему, потому что как-бы кто ни отвращал своих очей и ушей от христианской жизни и духовного совершенства, но остатки ее еще довольно крепко живут в общественных нравах; звук великопостного колокола и доныне просится в русское сердце, братский привет пасхального целования еще не упраздняется среди нас, разочарованный грешник еще не забыл о существовании дороги в храм и борющаяся со страстию душа еще знает о существовании Священной Книги – Нового Завета. Но не суждено ли и этим остаткам христианства и нравственной силы наших предков постепенно исчезать среди нашего равнодушия и нравственного обленения? Конечно, христианская вера и христианская церковь пребудут во веки, но не обособятся ли они от русского общества в отдельную совершенно жизнь и тогда для общества «Приидет нощь, егда никтоже может делати»?
Нет, горячая любовь нашего общества к русской поэзии, проповедующей ему христианское возрождение, ручается, думаем, за то, что оно не даст отлететь от нас христианскому духу, и когда противоречие между ложными устоями нашей жизни и теми светлыми заветами евангельской веры обострится настолько, что придется волей-неволей выбирать одно из двух, тогда русский человек, многократно отрицавшийся от Христа, как изменивший, но покаявшийся снова ученик, воскликнет: «Ей, Господи, Ты веси, яко люблю Тя».
Д) Слова юношеские70
Слово в годовщину после сибирской язвы71
Православные христиане! В эти дни прошлым летом Господь посетил нас сибирскою язвою. Лошади и коровы пропадали у богатых и бедных, мужчины не знали, как они справятся с уборкой сена и хлеба, а женщинам нечем было поить и кормить детей. В такой беде мы прибегали с молитвой к Господу Богу, служили молебны и каялись во грехах. Всем приходилось тяжко, а хуже всего – матерям младенцев: их дети чахли без молока, и конечно не одного и не двух прибрал Господь в царствие небесное. За что же наказал нас милосердый Господь? Ох, братья христиане, не нам спрашивать об этом: столько грехов за каждым человеком, что все мы достойны казни Божией. Но за что же страдали ни в чем неповинные младенцы? За наши грехи братья христиане, а наипаче -за тот общий всем нам грех, что у нас не по-христиански обходятся с младенцами. Когда Господь наш Иисус Христос был на земле во образе человеческом, то не раз ласкал и благословлял младенцев и велел нам быть такими же безвинными и чистыми душою, как они. Тем же людям, которые научают младенцев худому, Спаситель сказал грозное, страшное слово: «Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше бы было, если бы повесили ему мельничный жернов на шею его и потопили во глубине морской (Мф.18:6.).Вот какой казни заслуживают соблазнители детей! Как ни тяжко, а надо признаться, что многие из нас виноваты в таком грехе.
Многие отцы и матери ожесточают невинное сердце младенца и своею напрасною гневливостью отнимают от него высочайшую добродетель – кротость. Многие отцы и матери не останавливают детей на нехорошем деле и не позаботятся научить их гнушаться всякого зла и творить добро. Иные не стыдятся говорить при детях зазорные речи, браниться срамными словами, хвастаться своим распутством, как-будто чем-то хорошим. Многие отцы при детях приходят домой пьяные, колотят без вины своих жен и самих детей. Иногда, впрочем, большие и скажут детям, что то – хорошо, а то – худо, да тут же и делают худое.
А чаще случается, что никто не хочет научить их добру, никто не объяснит даже, как надо и в Бога-то верить, зато многие научат, как пить водку, как браниться непристойными словами, научат и такому, о чем и говорить-то грешно.
Бедные дети! За что это им так делают? Кому они, безвинные, досадили? Кто за них заступится, кроме Господа и Его Пречистой Матери? Если бы не сам Господь наставлял их на доброе, то какими бы злодеями они выросли, видя столько худого в младенчестве! Как оправдаются пред Богом и те, которые худым примером своим развращают души детей? Вот какой страшный грех лежит на нас, христиане, такой грех, за который мало в море утопить, как говорил И. Христос. Отцы и матери! Вам тяжело было, когда дети ваши плакали, мучась без молока и каши; ужели вам не тяжко видеть, как мало – помалу портятся их невинные души от вашего жестокосердия? Вам тяжко было, что не могли утолить их голода, ужели вам легко своим худым примером отнять от них и чистоту души, и может быть даже их вечное спасение. Вы знаете, великим грехом считается в Св. Писании убить человека, но еще грешнее убить в человеке непорочность его духа, еще грешнее лишить его не этой краткой и тяжкой жизни, а лишить вечного наслаждения в царствии небесном. Еще ли нам спрашивать, за что Господь карает нас мором, за что отнимает у нас детей!
Если мы прошлым летом так усердно молились Богу об избавлении от сибирской язвы, то не подобает ли нам молиться Ему всегда и везде об избавлении от страшной язвы греха, от которой погибают не кони и коровы, а души наши и души детей, соблазняющихся нашим примером? Будем же непрестанно молиться Богу днем и ночью, в поле и дома, чтобы Он «омыл нас от беззаконий наших и очистил нас от грехов наших» (Пс. 50).
Будем заботиться о том, чтобы учить детей своих добру и вере в Бога, а также отучать их от всего худого. Будем обходиться с ними ласково, как с друзьями Христовыми, чтобы не прогневать их великого Заступника Господа Иисуса. А наипаче должно стараться не возмущать чистых душ младенческих жестокостью и бранью, чтобы не озлобить незлобивых. Если воспитаете детей ваших и сделаете их праведными и добрыми людьми, то и они будут покоить вас в старости, ходить за вами в болезнях и замолять ваши грехи, когда вы умрете. Тогда люди будут благочестивее, и Господь не будет карать общими бедами и все будут жить покойно и счастливо «во всяком благочестии и чистоте» (Тим.1: 2, 2). Вот насколько важно научать детей добру, ибо недаром сказал Иисус Христос: «Кто приимет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает». Видите, какую милость заслуживают пред Богом все благодетели детей: они в детях своих принимают самого Христа Спасителя, Который да спасет, да сохранит, да помилует своих младенцев от всякого зла и да поможет вам воспитать их во славу Своего имени. Аминь.
Слово на Богоявление72
Сегодня, братие, мы празднуем Крещение Господа нашего Иисуса Христа от руки Иоанна Крестителя в реке Иордане. В то время, когда Иисус Христос возрастал в своей семье, и был еще неизвестен людям, в одной дикой пустыне спасался Иоанн Креститель. И вот, Дух Св. послал его к людям проповедывать пришествие в мир Сына Божия, Иисуса Христа. Иоанн Креститель стал собирать народ у реки Иордана и говорит им: покайтесь во грехах ваших: скоро придет обещанный Богом Спаситель наш и вот я пришел уготовать Ему путь, чтобы вы достойны были принять Его. И тех, кто истинно каялся во всех своих грехах, Иоанн крестил во Иордане. Вдруг он видит, что сам Иисус Христос приходит к нему и просит от него Крещения. «Мне ли крестить тебя?», – говорит Иоанн: «Я недостоин развязать ремни твоей обуви и как Ты просишь от меня крещения»? Но Господь Иисус Христос сказал: «Оставь, нам следует исполнить всякую правду», – и крестился безгрешный Сын Божий от человека Иоанна.
Ему не в чем было каяться, п. ч. Он не сделал никакой неправды, не было за ним ни малейшего греха, но Он принял крещение от своего слуги, чтобы научить каждого из нас не возноситься, не думать о своих добродетелях, не гордиться, но замечать только свои грехи и постоянно каяться в них перед Богом и смирять себя перед людьми. А редко так делаем мы, братья. Грехов своих мы не видим, а если и видим, то скрываем про себя. И если кто из ближних укажет нам, что вот, не хорошо ты делаешь, то вместо того, чтобы сказать ему «спасибо» и постараться исправить свою вину, мы только сердимся на него, отпираемся и начинаем с ним ссору и, значит, не только не исправляемся, но к старому греху прибавляем новых три: гордость, гнев и ложь. Тяжко грешим мы так против Господа нашего, Иисуса Христа, потому что Он ни одного греха не сделал, а принял очистительное крещение. А вот если человек сделает доброе дело, то он гордится и хвастает направо и налево, и требует себе почета, не хочет сравнять себя с тем, кого считает хуже себя, презирает всех тех, кто в чем виноват, а того не подумает, что он сам своею гордостью грешнее всякого грешника, п. ч за гордость Бог казнил лукавого и низверг его во ад. Всякий гордец – не слуга Христов, потому что Христос Спаситель, будучи Сыном Божиим, покорился своему слуге Иоанну и принял крещение от человека, которого Он сам сотворил из праха земного. И сам Иисус Христос всего тягчае осуждал человеческую гордость, а всего выше прославлял смирение: блаженны нищие духом, говорил Он: яко ваше есть царствие Божие. Чтобы научить людей смирению, Господь сказал притчу о мытаре и фарисее, которую будут читать в следующее воскресенье за обедней.
Пришло два человека в храм молиться: фарисей, который гордился своими добродетелями, и мытарь, собиравший подати с народа. Стал фарисей на молитву и говорит Богу: Господи, благодарю Тебя, что я не такой, как другие люди, не грабитель, не распутник и не обидчик, как вот этот мытарь; я и пощусь, и милостыню подаю, и то делаю, и другое. А мытарь стал сзади, упал на колени, не смел даже глаз поднять, а только и вздыхал, взывал со слезами: «Боже, милостив буди мне, грешному». И конечно, прибавил Спаситель: «Этот смиренный грешник вышел из храма более угодным Богу, чем гордый фарисей».
Вот, братья, еще пример, какой тяжкий перед Богом грех – гордость, и как нужно смирение для спасения души. И нам ли, братья, возноситься своими добродетелям, которых так мало в сравнении с грехами, как зерно в снопах в сравнении с соломой! Ты вот гордишься тем, что не пьешь вина, а о том и думать не хочешь, что ты или завистлив, или сплетник, или жесток сердцем, или обманщик и пр. И если Господь наш, Иисус Христос, придя в мир во всей своей чистоте и святости, начал с того, что смирился перед человеком и как грешник принял крещение, то нам ли, грешным, не смиряться и не каяться горько пред Богом, что мы, спасенные от греха смертью Его Сына, все-таки опять ежечасно впадаем в грехи и огорчаем Его св. любовь к нам, п. ч. Господь всем людям хочет спастись, и если мы грешим, то вновь Его распинаем на кресте и вновь Его мучаем. Нам ли не припадать к его образу и не взывать с мытарем: «Боже, милостив буди мне, грешному». И вместо этого мы даже осознать не хотим своих грехов и только гневаемся, когда нам их указывают, да еще смотрим, как-бы быть у людей в почете и возноситься над тем человеком, кого считаем хуже себя.
Тяжко осуждал Иисус Христос таких людей: горе вам, безумные, говорит он, что вы все добро делаете напоказ, чтобы вас хвалили и почитали. Это похвала вам и последняя награда, а Бог, Который все видит, только осудит вас за эти дела, потому что вы творите добро не ради спасения, а ради похвальбы. И думается, ведь вот иной и умный человек, а не хочет подумать о своих грехах, а похвала за его добро ему кажется слаще меду. Неужели же он не понимает, что доброе дело – богомольность ли или милость, только тогда и угодно Богу, когда его делать по сердцу ради спасения, а если делаешь его напоказ, то ты служишь не Богу, а собственной гордости, хуже которой нет греха. А если иной человек понимает это, зачем же он делает так глупо? Всему виной братья, то, что мы все гонимся за земным благополучием, за богатством, да за почетом, а о душе своей не думаем и знаем, что добро надо творить ради спасения, да уж и почет-то от людей кажется таким сладким, что человек готов променять на него свое спасение.
Вот эта-то погоня за земным счастьем мешает человеку смириться и потакает его гордости. Однако, нет безумия хуже, чем погоня за земным счастьем, потому что счастья этого никогда ее поймаешь: все будет тебе казаться мало, все будет больше хотеться. Как пьяница не кончит никогда своего питья, а все будет хотеться выпивать почаще, так и тому, кто гонится за земным богатством или почетом, все больше и больше хочется и никогда ему не будет довольно.
Вот ты всю весну и лето трудился над полем, накопил запас и рад, а ведь с будущей весны опять тебе также трудиться и опять проешь все, а если и наживешь и будешь в чести, то захочешь еще нажиться и опять трудись, забывая обо всем и опять не хватит для твоей жадности. Будет проходить год за годом, будешь ты стареть и седеть, и все думать: «Вот еще мне того и того добиться и тогда будет довольно». А добьешься этого – захочешь другого, а тут и подойдет смерть, и придется тебе идти на суд Божий, и ничего ты не сделал ради спасения, а все – ради земного богатства, почета и счастья, а сам и спасение свое погубил, и счастья не добился. Премудрый Соломон за то и сказал про человеческое счастье: все это суета сует, суета и крушение духа. Встанет солнце на востоке и закатится на западе, и взойдет снова и снова закатится, и не знает, чего оно восходит и заходит. Так и человек, заботящийся о счастье. Подымется ветер с полудня и уйдет на страну полночную, и не знаешь, куда он делся; так человек бросается как ветер за счастьем и погибнет как ветер без пользы. Не за тем мы живем на земле, братья-христиане, чтобы гоняться за богатством и честью, а затем, чтобы делать по-Божьему и улучатъ вечное спасение.
И если мы познаем суету мирской жизни, познаем, что доброго в нас очень мало, а грехов много, что только милосердый Господь Бог может отпустить нам наши грехи и дать нам помощь к улучению спасения, то первое, что вам следует сделать, это притечь ко Господу Богу с покаянием и взывать, как тот мытарь: «Боже, милостив буди мне, грешному»! Но мало каяться пред Богом, надо и на будущее время исправить свою жизнь. Так и делали те, которые с покаянием приходили ко Иоанну креститься. Они все спрашивали у него: что ты велишь нам делать? А он отвечал: «Кто имеет две рубашки, отдай одну неимущему, исполняйте свое дело честно, никого не обижайте, не клевещите, не пересуживайте и будьте довольны тем, что получаете». A Иисус Христос, давший пример своею жизнью, всем нам говорит: «Господь доставил Меня благовестить нищим и послал Меня утешать сокрушенных сердцем, прововедывать пленным отпущение, слепым – прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедывать дето Господне благоприятно. Вот, братья, началось на днях новое лето, постараемся же, по мере сил, сделать его благоприятным и поступать по примеру Господа, т. е. быть смиренными, не возноситься, не гнаться за земным счастьем и подражать, по мере сил человеческих, Христу Богу в том, на что Он был поставлен Отцем Своим: т. е. – всем помогать, всех утешать, всех любить. Пройдет еще много лет, когда трудно будет жить между людьми всем христолюбцам, но придет последнее лето, последний день и снова явится на землю Иисус Христос – не для того, чтобы Его осудили на смерть, но – чтобы судить людей. И соберет Он всех людей и поставит одесную себя всех праведников, всех тех, кто делал добро и терпел за него зло на земле, и скажет: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие». Аминь.
Слово в день юбилейной памяти св. равноап. Мефодия73
Сегодняшний день бр. есть день торжества всего православного мира, потому-то виновник этого торжества – св. Мефодий сослужил великую службу всей Церкви, приобщив к ней своими апостольскими трудами те народы, которым выпала участь в продолжении многих веков стоять во главе церковной жизни. Имя св. Кирилла и Мефодия и их праздник должны быть дороги и близки всякому православному человеку, обществу и народу, особенно – же народу славянскому; но какой народ или общество, в свою очередь, стоят ближе других к св. братьям? Какой народ или общество может назвать сегодняшний праздник своим по преимуществу? Прежде всего, не те страны, где учили, трудились и в трудах скончались равноапостольные наши просветители, не Моравия, ни Паннония, ни Рим, как должно бы, по-видимому, казаться; потому что такие деятели, как Кирилл и Мефодий, принадлежат не месту, ни времени, ни народу, но – идее; им родны и близки не земляки или соотечественники, а те, кто остался верен их учению, кто остался верен их православию, стоять в котором до последнего издыхания завещал своим ученикам в сегодняшний день тысячу лет тому назад св. Мефодий на своем смертном одре. Поэтому, в тысячелетний юбилей этого дня все народы славянские, как-бы, призываются к отчету в своем православии – оно сохранилось, увы, немногими из них и эти-то, немногие только, и могут сегодняшний день считать днем своей радости, только они близки к св. Мефодию, хотя бы не он лично обратил ко Христу их предков.
Но, братья, если св. деятелям винограда Господня дорого и близко не место, и не известное государство, а то дело, которому они посвятили жизнь, то, конечно, нет на земле учреждения более им родного, как те рассадники учителей православия, те питомники деятелей истинно-народного просвещения, во главе которых стоят, прежде всего, православные духовные академии. Св. Кирилл и Мефодий были для славян именно тем, чем должны быть для них теперь духовные академии, то есть – примером христианской жизни, воспитателями пастырей, уяснителями Божественного учения и подателями света знаний научных. А если так, то сегодняшний праздник, дорогой и светлый для всякого христианина, тем светлее и радостнее должен праздноваться у нас в Духовной Академии, потому что он есть наш академический праздник, он есть юбилей первых ректоров славянской Духовной Академии. Но так как всякий христианский праздник имеет целью не что иное, как назидание и воспитание верных в вере и любви Христовой, то и мы тем достойнее отпразднуем славу наших св. первоучителей, чем больше нравственных уроков почерпнем из сегодняшнего юбилея.
Братья-товарищи, почти треть из нас через несколько месяцев, а все остальные – через два – три года, вступим на то поприще деятельности, на котором подвизались св. братья Кирилл и Мефодий, сделаемся продолжателями их свящ. труда. И вот, сегодня, 1000 лет назад умирающий Мефодий умолял своих продолжателей не ослабевать в деле апостольского служения, говоря: «Храните и других увещайте хранить тот завет, который мы приняли от св. Апостолов и который потребуется от нас в день воздаяния. Со всею бдительностью старайтесь охранять сердца ваши и братий ваших; ибо вы будете ходить среди сетей и будете восходить на вершины градов; ибо после моей кончины придут к вам злые волки, не щадящие стада, чтобы увлечь за собою народ – им противустойте вы, твердые в вере, как завещает вам через меня св. Ап. Павел». Эти слова относятся не только к его ученикам и сотрудникам, но – и к нам, вступающим в число последних. Отсюда уж слишком ясно, каков главный урок сегодняшнего юбилея, чему он вас научает, что напоминает. Да, это тысячелетие славянских церквей, раскрывающее пред нами бесконечный ряд исторических событий и нашего отечества и других стран напоминает нам о том же, о чем говорит нам все, на что оборотишь взор, о чем говорят картины жизни простого народа, алчущего Христова света, но еще ненасыщенного.
О чем говорит и жизнь образованных невежд в вере, т.е. общества, измучившегося в тщетном искании истины. О чем гремят новые события человеческих неправд, происходящих от оскудения веры, о чем вопиет на небо всякая невинно пролитая кровь, всякая слеза вдовы и сироты, о чем ведают различные ужасы жизни, в роде самоубийств, проституции, общественных грабежей, развращения невинных детей, мучительство слабых, торжество злых. О чем мы должны думать и болеть душой, потому что если и люди перестанут нам напоминать об этом, то «камни возопиют» о том, что «жатвы много, а деятелей мало». Много жатвы тяжелой, сорной, безотрадной – той-же самой жатвы, на которой трудились св. братья, на которой они видели мало радости, но много скорби, много унижений, клеветы, позора, пока не упали, по выражению Кирилла, как издыхающие волы на борозде. Но, как ни тяжка, ни мучительна эта жатва, но отречься от нее не может и не смеет никто, кому вручен от Господина его серп. Как не может укрыться град, стоящий верху горы, так не смеем и мы, братья, отойти праздно от порученной нам тяжелой жатвы, потому что вам дан серп, т. е знание божественного закона и нравственное направление и вообще все необходимое для вступления на поприще апостольской деятельности. Усвоив себе волей или не волей – это все равно – плоды пастырского воспитания, мы, тем самым, возложили руку на плуг Христов, а всяк возложивый руку на орало, не озирайся вспять, «ибо раба зарывающего в землю талант Господа Своего» ожидает на страшном Его суде тяжкое проклятие за то, что он, затворяя пред ближними дверь в царство небесное, лишает их самого драгоценного для человека сокровища и в очах Божьих является более жестоким, чем тот, кто, имея в руках хлеб, заставляет ближнего умирать с голоду пред своими глазами!
Да, братие, на картине жизни св. первоучителей нам всего ярче должен отобразиться их завет для всех учителей веры стоять за истину, за Христа, не взирая ли на внешние препятствия, ни на гораздо труднейшие препятствия внутренние, на малодушие, маловерие, скудость любви и проч., но подвизаться на святейшем из всех служений человечеству, бесконечно превосходящем всякое другое служение – на служении апостольском, просветительном, подвизаться до последнего издыхания, до последней капли крови, претерпеть всякую обиду, всякую внутренюю муку, как и все те, которые подобно св. братьям Кириллу и Мефодию: «руганием и ранами искушение прияша, еще и узами и темницей…. и проидоша в милотех и козьих кожах, лишени, скорбяще, озлоблени… в пустынях скитающеся и горах, и в пропастех земных,.. хотя весь мир не был их достоин.
И это будет не подвиг, не милость наша, но – наш долг, которым мы себя связали с праведным Судией, приняв воспитание от Его Церкви, запасшись теми нравственными, умственными и научными силами, которыми наше духовное образование так далеко опережает светское. Но эти преимущества в вашем христианском сознании, как преимущества в доверенных нам талантах, суть, не что иное, как преимущественная тяжесть того креста, который возложен на каждого христианина, и о котором его спросит Судия, если утомилась спрашивать совесть, и забыло спрашивать общественное мнение. Но Господь вне предрассудков времени и с каждого христианина, а с вас – особенно спросится не то, что мы желаем, а что на вас возложено учением Спасителя, говорившего: «Да отвержется себе всякий, кто идет за Ним». Он винил учителей веры во всяком зле мира, во всякой крови от крови Авеля до последнего пророка. И вся эта кровь, а с нею – и кровь Богочеловека, лежит тяжким камнем и на нас, если мы не будем отдавать на служение Ему и Его стаду всех наших сил, всей нашей крови. И вот, мы призываемся к отчету. И конечно, братья-товарищи, мы намерены все служить Богу и Его правде, если не все в качестве пастырей, то – в качестве учителей и толкователей Его закона. Но, увы, это намерение преимущественно между всеми благими намерениями юности мало кем приводится в исполнение и не будет приведено никогда, пока оно, наряду с другими идеалами нашего возраста, не выведено из области простых юношеских стремлений и мечтаний.
И горько ошибется тот, кто думает, будто довольно иметь благодушное настроение к людям и искреннее сердечное намерение посвятить себя на служение ближним – для того, чтобы на самом деле остаться верным этим стремлениям. Пусть он прострет свою мысль в пределы настоящего, – в прошедшее или будущее, что поневоле приходится делать в юбилейные дни. Действительно, пока любой из нас не выходит мыслью из настоящего и видит себя здесь окруженным товарищами, дышащими теми же благими намерениями, как и он сам; когда тебе представляется, с одной стороны, море науки, по которому ты несёшься в бесконечную даль познания и открываешь в нем все новые лучи Божественной славы; когда с другой стороны ты видишь в картинах современной жизни, как сильно она нуждается в деятелях христианской любви и самоотвержения, которыми пылаешь ты и твои товарищи, тο ты ощущаешь в себе силы сдвинуть горы и остановить реки. Жизнь представляется какою-то торжественной битвой, в которой мы, как победоносная рать, будем покорять царству умственного и нравственного света все новые и новые области и жить в вечной молодости, в вечном празднике. Но вот, в дни различных годовщин и юбилеев, а тем более – в сегодняшний тысячелетний юбилей первого ректора первой славянской духовной школы, противоположное настроение теснится в душу. В эти дни вспоминаешь, что ведь были издавна люди со святыми намерениями, были, трудились и умерли, а чаще – были убиты, и их – нет, что, в частности, и в нашей Академии не иным, конечно, было господствующее настроение ее прежних чад. И вот, они были – и ушли, явились другие – нет и их, пришли мы – не будет и нас, о нас забудут, забудут и наших преемников студенчества.
Вспоминается и то, что юношеские надежды прежних студентов не сбылись, что и те, кто остался им верен, осуществили лишь ничтожную их долю, а большинство вовсе их забыло; что вообще, зрелый возраст и жизнь заставляет покидать идеалы юности, смеяться над ними, и смиренно становиться в ряды тех обычных людей, которые пекутся лишь о хлебе насущном. Тогда жизнь, вместо вечного праздника, представляется нам каким-то коротким, но – тяжким сном и главное место на картине ее занимает фигура смерти, не личной только, но постоянной смерти всего доброго, постоянной смерти распятого Христа, постоянного торжества князя мира сего в образе мамоны. И вспоминаются безнадежные слова Екклезиаста: «Кое изобилие человеку во всем труде его, им же трудился под солнцем? Род преходит и род приходитъ;… и восходит солнце и заходит солнце и в место свое влечется, и идет дух и на круги своя обращается дух. Все потоцы идут в море и море несть насыщаемо: на место, аможе потоцы идут, тамо тии возвращаются идти… Что было, тожде есть еже будет… несть память первых и последних бывшим не будет их память с будущими напоследок». При этих мыслях, как вихрь улетает победоносное настроение молодости и ты в тяжком унынии начинаешь жаловаться на бессмыслие жизни и бесцельность деятельности, начинаешь смеяться над своими идеалами, топтать их в грязь, услужливый грех, всегда лежащий у дверей нашего сердца, быстро занимает наполнившую его пустоту н из сына света делает тебя сыном тьмы.
Где-же найдем мы точку нравственной опоры и осмысление самоотверженной деятельности, какою цепью соединим мы себя с прошедшим и будущим, чтобы работа наша не была подобна сизифовой, чтобы все деятели истины были бы в нашем сознании на самом деле единая рать, а дело их – строение одного здания, чтобы в нем был смысл и цель, чтобы наша любовь представлялась нам не плодом фантазии и настроения, свойственного возрасту, но откликом того закона, который вложен Творцом в историю человечества и мира. Конечно не рассуждения о прогрессе, о пребывающем значении нравственных идей нас утешают. Нравственная идея, да и все нравственное, все доброе и прекрасное имеют смысл лишь постольку, поскольку существуют в живом личном сознании, вне его все эти слова суть только поэтические образы, и только живая фантазия политических деятелей запада может верить философам, злоупотребляющим этими образами, чтобы ставить их в качестве действительных вещей.
Нет, братие и товарищи, только твердая, живая вера в живого вечного Бога может придать смысл всякой нравственной деятельности, только вера в Церковь, т. е. – в действительное, а не фантастическое только единство христианского человечества (Ефес.2: 12–21) может оправдать нашу потребность сознавать свое единство со всеми, действовавшими во имя наших целей; только надежда на последний суд Божий, на то, что придет день, когда увенчана будет всякая правда и собраны во едино все плоды ея, только эта надежда помогает нам одолеть то отчаяние в жизни, которое налагает на нас зрелище постоянной гибели всего доброго и постоянное торжество злого начала в мире и если память о прошлом мирском навевает на нас уныние, то память сегодняшнего святого мужа окрыляет наш дух верою, что пусть был загнан и забыт Христов слуга, пусть паства его впала в ересь, пусть, может быть, придет время, когда на этой земле изгладится память и влияние его деятельности, но там, в лучшем мире, в мире истины все забытое, все подавленное воскресено Христом. Там царствует с ним св. Мефодий, там сияет вся Его правда, там истинное царство добра, Царство Божие. Вот такие-то благие стремления юности непременно должны иметь свое оправдание в твердости убеждений, а сами по себе недостаточны для того, чтобы стать принципами деятельности.
Не на них должна опираться последняя, но – на веру. Но и одной веры, т. е. убежденности в загробном воздаянии, мало. Мало надеяться, что добро восторжествует на небе – надо верить, что оно уже торжествует на земле, ибо иначе ожидание суда Божия будет ожиданием наград внешних, верить, что и здесь есть царство Христово, что слуги Его, те, которые подобно Мефодию «руганием и ранами искушение прияша», (еще и узами и темницею, и проидоша в милотех и козьих кожах, лишени, скорбяще, озлоблени… в пустынях, скитающиеся и в горах и в пропастях земных, что все эти исповедники Христа), уже здесь на земле имеют от него венец царства, уже здесь суть блаженнейшие из людей. И христианин верит в это, верит в то, что вся сила мамоны есть лишь попущение Божие, что на деле это есть полное бессилие, суета и крушение духа, а настоящая сила заключается в добре, в благочестии. Верит, что Дух святой, живущий в Церкви обличил мир о гресе и о правде и о суде, что князь мира сего уже осужден, хоть с таким-то убеждением можно выходить жнецом на ниву Христову. Но подобное убеждение сохранить нелегко. И блаженны те, которые сохранили его, как Кирилл и Мефодий! Но как усвоить себе такое убеждение, практически этому пусть нас научит жизнь Кирилла и Мефодия.
Действительно, что более всего поражает в истории просветительной деятельности св. братьев – это постоянное унижение и мелочные, но тяжкие скорби, постоянно наносимые им от их же сослужителей – латинского духовенства. Святых братьев не распинали, не возводили на костер, но им не давали сделать шагу, не оставив их неоклеветанными, не подорвав уважения к ним в тех, от кого они зависели. Постоянная борьба с клеветой и ложью скоро уложила в гроб св. Кирилла, но св. Мефодий осужден был до глубокой старости встречать препятствия своему делу на каждом шагу, видеть замаранным, или вовсе разрушенным всякое благое начинание и, наконец, умирать с ожиданием, что латины камня на камне не оставят в здании славянского просвещения, что и сбылось на деле. Нет участи горчайшей, чем подобная! Легче быть мучеником, легче терпеть одну казнь, чем быть терзаемым всю жизнь. Но на такую участь должен быть готов всякий, берущий на себя крест служения Богу. В мире скорбны будете и блажен тот, кто нелицемерно может прибавить, но дерзаем, ибо Христос победил мир. И вот святые Кирилл и Мефодий могли руководиться этой верой, могли не требовать отъ жизни внешнего торжества правды, поверить в ее побеждающую силу даже в ее унижении. Почему? Потому что добра было в них самих так много, что они могли непосредственно сознавать его силу. Они в пустыне воспитали в себе любовь к Богу и ближним и, конечно, эта любовь показала им величие их служения с такою силой, что все внутренние и внешние искушения казались им ничтожными. Никто не может оторвать меня от любви Христовой, говорит тот, кто ее имеет. Без нее невозможно служить Богу – ни разум, ни стремление нравственной природы не может противостать злу.
Даже веруя в вседержительство и единство Божье, трудно Ему единому покланяться и не творить себе богов иных, разве Его; вот почему столь велик отказ Иисуса Христа поклониться сатане, и Его слова: «Богу поклоняйся и Тому Единому служи». Потому-то столь немногие из нас остаются верны своей просветительной миссии, что естественному человеку малою кажется внутренняя правда Христова учения: ему нужно, чтобы она торжествовала в том обществе, которое сильно на земле. Ему стыдно упомянуть имя Христово в светской печати, ему стыдно положить на себя крест в веселом обществе, ему не удержаться от какой-нибудь пошлой псевдо либеральной фразы в мире фразеров – он в жизни покланяется не единому Богу, но тому началу, которое представляется ему одолевающим в данный миг, он творит себе кумира и на небеси горе, и на земли низу, и в водах под землею. Его жизнь есть жизнь минуты, жизнь настроений, жизнь не имеющая, или во всяком случае не выдерживающая своего руководящего начала. Действительно, о каком служении Богу и Его Церкви может быть речь для человека, поступающего под влиянием настроений? Ведь он идолопоклонник в буквальнейшем смысле слова – он кланяется всему, что встретится: попадет он в светское общество – он ничем не отличается от праздных болтунов, попадет в общество ученых – он весь предан науке, в обществе духовных лиц – он благочестивец, услышит он рассуждение о выгодах житейских – и он им предан всею душою. И везде при этом искренен и в одном месте столь же далеко увлекается, как в другом. Такой характер, преобладающий в русской – а думается и в общечеловеческой жизни – изображен всеми писателями мира и все-таки остается преобладающим, потому что в этом состоит жизнь обычного человека. Вот в чем зло, вот в чем препятствие ко служению Богу – и чего бы то ни было доброму – в нас самих гораздо более, чем в условиях жизни. И посмотрите, дорого ли стоят все высокие стремления юности. Увы, если есть что-нибудь безотрадно-грустное в жизни человека, так это его юность. Кто из нас не испытал или не видел на дорогих его сердцу, как постепенно убивается в жизни юноши все высокое, все чистое, как сегодня он со смехом берется за тο, отчего с ужасом отвернулся бы вчера и как завтра ему будет нипочем то, что отвратительно сегодня. Он покланяется всему сильному: будь это разум, будь это сила религиозного чувства, будь это внешняя красота или талант, будь это, увы, сила порочной страсти, будь это хмельной разгул.
Но добрые стремления не уживаются со злом: они постепенно слабеют и удаляются и от них остаются лишь пустые названия, т. е. фразерство, и человек лишь под старость с ужасом видит свое падение. Вот, братие, ваша жизнь, жизнь естественная, не есть ли она с ее высокими стремлениями, с готовностью отдать все свои силы и себя на служение Христу Богу и ближним, не есть ли она какая-то насмешка судьбы, какое-то навязанное нам бессмысленное толчение воды – одним словом – вечный позор для существ разумных! И здесь ли не прав Экклезиаст, говоривший: «Что пользы человеку в труде его, которым он трудится под солнцем, все это суета сует и крушение духа?» В такой ли жизни удержаться тем св. чаяниям и надеждам, которыми горят молодые сердца, если не всегда, то в минуты просветления сознания от увлечений? И мудрено ли, что люди, познавая непрочность этих стремлений, потом злостно смеются над ними и в конец их забывают?
Ужели, братья и товарищи, и нам предстоит та же участь? Вот четверть из нас в этом году вступает в жизнь деятелями – ужели – же и им придется наследовать общую участь? Ужели нам презреть наши благие чаяния и видеть в них не более, как проявление известного возрастного периода, быть может, еще с физиологической подкладкой? На эти вопросы должен отвечать утвердительно всякий, кроме христианина. Христианин же верует и исповедует, что всякая любовь, всякое самоотвержение, всякое душевное добро есть голос Божий, есть призыв человека к жизни во Христе, есть залог его священного предназначения. Вот почему св. Церковь так светло празднует память тех, кто не изменил своему Божественному призванию, вот почему Господу было угодно и пред нашим входом в жизнь поставит пред нами нравственный образ св. Мефодия. Вот человек, не поддавшийся суетности, вот живой пример в доказательство того, что не мечтательное значение имеют просветительные стремления человека, что и можно остаться им верным до последнего издыхания.
Представляя нам столь высокий пример, Господь научает нас чрез жизнь св. Мефодия положительным образом той истине, к которой приводит чрез доказательство от противного изучение нашей современной жизни. Эта истина гласит в назидание векам и народам: «Человек, если хочешь служить Богу и ближним, то, прежде всего, воспитывай себя самого. Только это самовоспитание, только постоянное возгревание в себе любви Христовой и постоянная молитвенная борьба с житейской рассеянностью и борющимся против тебя грехом может сохранить тебя верным единому истинному Богу, а с другой стороны – только такая живая вера может осмыслить и осуществить в деятельности те светлые идеалы, которыми проникнуто наше академическое юношество. Только тот будет жнецом на тяжелой сорной ниве Христовой, только тот не оставит Его плуга, кто укрепил и очистил себя христианскою жизнью, потому что только благое может благое выносить из сокровища сердца своего. Не нова эта истина, не нов этот урок, это завещание первоначальников славянского во Христе просвещения – он так же стар, как стара и новая заповедь Христа и, однако же, столь же и нова, потому что столь же незаконно всеми пренебрегаема. Будем чаще обращать на их жизнь наше внимание, и она много-много откроет нам такого, чему не научит теория. Посмотрите: эти братья исполнили всякое служение: они и пустынножители, и общественные деятели, и философы и уставники богослужения, учителя и эллинов, и славян, и варваров, борцы с ученою ересью, огласители невежд и, в заключение, – исповедники, за Христа приявшие болезнь и смерть не от язычников, но – от служителей Божиих. Они и нас всех научают уметь служить славе Божией и в пастырстве, и в науке, и во всякой деятельности, которая кому выпадет. Пусть поэтому, братья – товарищи, память о их всесторонности научит и каждого из нас считать своим другом и соратником всякого, как бы его призвание не отличалось от твоего, по слову Апостола: «Разделения дарований суть, а тойжде Дух и разделения служений суть, а тойжде Господь. И разделения действ суть, а тойжде есть Бог, действуяй вся во всех (1Kop. 12: 4–7). Из нашей Академии выходят монахи и пресвитеры, воспитатели, учители и ученые, чиновники и публицисты. И если бы мы все не в теории, но и в действительности умели стать на ту высоту всесторонней ревности о вере, на которой стояли св. Кирилл и Мефодий, и дружно подвизаться на разных поприщах и помогать друг другу, то, действительно, мы могли бы сделать много и много для славы Господней, в чем да укрепят и да благословят нас наши св. первоначальники и равноапостольные учителя, о чем мы и будем усердно их молить в этот день их юбилея, случившийся почти накануне нашего расставания. Аминь.
ПРИЛОЖЕНИЕ.
Сюда вошли Слова, не доставленные своевременно при печати этого тома.
Слово на св. Пасху74
«Приидите нового винограда рождения божественного веселия в нарочитом дни воскресения царствия Христова насладимся»
Христос воскресе!
Да, велико духовное «наслаждение» сегодняшнего праздника. Радуемся мы тому, что поруганный и убитый нечестивцами Христос, Спаситель наш, воскрес из мертвых; радуемся тому, что Его воскресение и нам дало жизнь вечную; радуемся, наконец, и тому, что торжественный и великий день сей и наши-то души хоть ненадолго пробудил от сна греховного и «приобщил Христову царствию». Посмотрите сегодня на людей, не всех, но на большинство: они как-будто бы переродились. Где сегодня обычное между ними недружелюбие, старания друг другу досадить, друг друга осмеять? Где присущая им кичливая гордость высших пред низшими? Где, свойственная грешникам, угрюмость и скрытность? Где все эти орудия вашей духовной смерти? «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа»? (Ос. 13:14). Вместо злобы мы встречаем сегодня взаимную между людьми ласку, вместо зависти – взаимное прощение, вместо гордости – братское лобзание великих мира сего с простолюдинами, вместо духовной смерти мы видим „воскресение и жизнь“, вместо того ада, который мы устроили на земле в своей греховной жизни, мы сегодня предвкушаем тот рай, то небесное царство, что Господь обещал любящим Его. «Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечного начало».
Благословен Господь наш, Иисус Христос, Который возвел нас от смерти в жизнь, искупил нас от тьмы к свету; благословен да будет Он и за то, что установил в своей церкви такой праздник, когда мы хотя ненадолго, хотя «отчасти» только можем вознестись на высоту христианского настроения духа, когда мы «входим в радость Господа нашего» и хоть несколько приближаемся к той жизни, которою жили древние христиане, более нас достойные своего имени. О, если бы всегда жили мы тем радостным, всепрощающим, любящшъ настроением души, которое испытываем сегодня! Как бы светла и богоугодна была наша жизнь! Как бы мы сами, кажется, должны желать этого! Ведь если в сидящим в мрачной темнице преступникам, голодным и заброшенным, на минуту придет добрый человек, принесет к ним свет и сытную пищу и ласковую беседу, как они будут нетерпеливо его ждать вторично, как они будут душою стремиться к нему, и думать о нем днем и ночью, и упрашивать стражей, чтобы еще раз и еще раз они уговорили дорогого гостя навестить их! Так и ныне, в нашу мрачную темницу мирской жизни пришел воскресший из мертвых Христос, дал нам вкусить «нового пития» Своей любви, осветил нас светом Своей радости: нам ли теперь не дорожить этою радостью, не беречь ее всю жизнь, как жемчужину, ради которой мудрый купец лишился всего имения? Вкусив раз Христа, пережив хоть на минуту своим сердцем всю правду Его обетований, всю сладость Его закона, неужели мы вновь утеряем ее? Неужели только на сегодняшний день останемся христианами? Ведь не на один же только день воскрес Христос: «Христос, воскресши из мертвых, уже не умирает,–писал апостол,– смерть уже не имеет над Ним власти. То, что Он умер, то умер однажды для греха, а что живет, то живет для Бога. Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 6: 9–11).
Итак, если бы мы, на самом деле, хотя сегодня-то жили «для Бога» и были бы «мертвы греху», то конечно ын бы не могли так легко и быстро вновь оживать для греха и умирать для Бога. А если, однако, так случается, если мы только на несколько часов живем для Христа, то, значит, живем не по настоящему, встречаем Его воскресение с недостаточно ясною верою, с недовольно твердою надеждою, с слишком слабою любовью. Как же нам проникнуться настоящею, а не кажущеюся только радостью, чем наполнить свою душу, чтобы встретить воскресшего достойно, чтобы и сегодняшнее наше «приобщение царствия Христова» было не однодневным, легко исчезающим восторгом, но постоянно возрастающим проникновением заповедями Божиими: «чтобы радость ваша была совершенна» (Ин.16:24)? Припомним священные повествования о явлениях воскресшего Спасителя своим апостолам и мироносицам-женам; вникнем в то расположение души, в котором они удостоились ясно узреть вновь своего Учителя, о ком они надеялись, что Он есть «хотяй избавити Израиля» (Лк. 24:21); вникнем в это расположение и постараемся его усвоить себе, дабы и нам не в смутном только чувстве, но со всею ясностью узреть «в неприступном свете воскресения Христа блистающегося и радуйтеся рекуща».
Вот «еще сущей тьме» идут на гроб верные Христу ученицы, чтобы почтить поруганного и зверски казненного Учителя своего последнею земною честью и любовью, «несуще, яже уготоваша, ароматы» (Лк. 24:1), и – что дороже ароматов – горькие слезы любви н благоговения. Они не презрели Христа в Его поругании, не убоялись насмешек и ненависти Его врагов, они помнили только Его любовь и святость и с сокрушенными сердцами спешили к Его гробу. Но что же их встретило во гробе? Вместо грубых воинов– небесные ангелы, вместо пещерной тьмы – невещественный свет, вместо рыданий надгробных – Сам воскресший с приветствием: «радуйтесь» (Мф 28: 9). «Что ищите живого с мертвыми? Что плачете нетленного во тли? Шедше проповедуйте ученикам Его». Шедшие на скорбь, на позор и обиды возвратились благовестницами и научили величайшей истине воскресения тех, кому надлежало «научить вся языка» (28: 19)
Братие! Когда мы видели в жизни поругание Христа, когда встречали забвение Его закона, соблазнение ли детей, осквернение ли святыни, превозношение ли порока,–плакали ли мы как мироносицы, оставались ли тверды в любви своей в Нему? Отирали ли Его тело ароматами добрых дел, обличая поносителей, вразумляя соблазняемых, утешая огорченных? А если мы так не поступали, то сотворим так ныне, и тогда исполнится ваша радость о воскресении, сотворим так и присно, чтобы и нам, как св. женам, удостоится узреть Христову жизнь даже при тех обстоятельствах, когда миру будет казаться, что закон Его совершенно умер и попран в жизни. Будем подражать св. женам в бесстрашной верности ко Христу, невзирая на то, насколько Его ценят в окружающей нас жизни. Тогда мы, как все истинно благочестивые, истинно Ему преданные люди, будем духовными очами всегда видеть Его воскресение, подобно мироносицам, которым первым явил Он Себя в прославленной плоти.
Вот еще, к двум путникам Луце и Клеопе подходит неведомый третий, спрашивает их о причине их скорби, и упрекнув за непонимание пророков, начинает им объяснять «начен от Моисея», как «подобаше пострадати Христу и внити в славу Свою» (Лк.24:26,27). Богодухновенные предвещания древних праведников, воспламенили дух скорбных учеников, в душах их с новою силою отобразился нравственный облик их возлюбленного Учителя – и что же? Пришедший к ним на трапезу путник, преломив хлеб, вдруг отверз им очи и они видят, что Сам-то воскресший Христос и был с ними, Он-то и раскрыл им сердца, разъясняя Писания.
Братие! Горят ли наши сердца при слушании слова Божия в церкви? Тщимся ли мы и сами читать данное нам в св. Библии откровение воли Господней? А если нет, то будем впредь поступать иначе, будем уделять хоть 15 минут в каждом дне, который мы отдаем своим мирским интересам, хоть несколько минут для усвоения божественного закона и, когда его читаем, будем гореть сердцами, т. е. постараемся мысленно вкушать каждое слово Библии своим сердцем, переживать в себе самих все то, чему учит нас Господь. Тогда мы будем всегда с Ним жить, тогда ныне празднуемая радость Его воскресения и впредь пребудет с нами и мы будем носить ее всегда в своих горящих сердцах, «Пасху празднующе вечную».
Однако смотрите: ни мироносицы, ни ученики Христовы не удостоились Его встретить без испытания и скорби; но дольше всех испытание, по-видимому, понесла та, которой Он «явился первее» (Мк. 16:9), т. е. Мария Магдалина. Не нашедши Господа во гробе, она не поняла, что пришел уже день и час Его прославления, но решила в простоте души, что враги Его допустили еще новое поругание над Его телом, выбросив его куда-нибудь на улицу. Горько плачет она, так что от избытка слез не узнает беседующего с нею ангела, решает, что с ней говорит садовник и обращается к нему с последней надеждой: «Аще ты еси взял Его, повеждь, где еси положил Его, и аз возьму Его» (Ин. 20:15). Но, вдруг, она узнает голос не враждебного садовника, а сладчайшего Господа Иисуса: «Марие», и поклоняется воскресшему во плоти Богочеловеку.
Братия! Сколько раз в жизни нам приходилось терять Христа, не из пещеры погребальной, но из своего многогрешного сердца! Ищем ли ми Его снова? Плачем ли о потере теплыми слезами сокрушения? Просим ли всякого вновь указать вам путь к Христу? А если нет, то будем в этом подражать равноапостольной жене, которая в свое время была, может быть грешнее вас и, однако, дважды обрела Христа и Его спасение. Первый раз Он из нее изгнал семь бесов, а другой раз послал ее благовестить «радость благовещения». Так и нам, если будем Его искать, если будем плакать при временной потере к Нему любви и надежды и твердой веры, если будем каяться и молиться и искать научения у виноградарей церкви, и вам Господь откроет Себя, и нас исполнит радостью Своего явления, чтобы и мы «возвещали заутра милость Его и истину Его на всяку вещь», всякий день, всякий шаг помнили: Его воскресение из мертвых, дабы им побеждать искушения житейские, и, таким образом, быть христианами не сегодня только, но всю жизнь, сохранять ту любовь, то всепрощение, то смирение перед всеми, чем так сладок для вас праздник воскресения, приносящий такие чувства.
Итак, каким же расположением души возможно удостоиться лицезрения Воскресшего? Верностью и любовью мироносиц, слушанием Писаний с горящими сердцами двух апостолов и неустанным исканием Христа Марии Магдалины. Если ми будем поддерживать в себе такие расположения и с терпеньем их воспитывать в своих душах, тогда не только здесь, на земле мы будем всегда иметь в сердце радость Христова воскресения, но и «истее Того причащатися в вечернем дни царствия Его». А когда мрачная жизнь земли вооружится на дух наш и искушения плоти и мира начнут обуревать ваше сердце, подобно христоненавистным книжникам, выучившим воинов оклеветать чудо воскресения, когда те злоба, или зависть, или корысть, или честолюбие, или блудная страсть восстанут против нас, то будем вспоминать нашу сегодняшнюю пасхальную радость, будем воспроизводить в душе то небесное блаженство, что мы ныне испытываем, и увидим, как ничтожны в сравнении с ним минутные радости греха, который «показует сладкая и вкушает присногорького напоения». Далеко убежим от этой горечи греха и крепче привяжем к своему сердцу сладость Христова воскресения, будем ее соединять с верностью, любовью, чтением св. Писания, и тогда сбудутся над нами слова Христовы: «Паки узрю вас и возрадуется сердце ваше и радости вашей никтоже возьмет от вас» (Ин. 16: 22).
Слово в Великий пяток75
«Сбыстся Писание, еже глаголет и со беззаконными вменися. И мимоходящии хуляху Его, покивающе главами своими и глаголюще уа, разоряяй церковь и треми денми созидаяй: спасися сам и сниди со креста» (Мк. 15:28–30)
Совершилась спасительная страсть! Исполнен ужасный приговор! Оклеветан Праведник, Безгрешный схвачен, как злодей, Святой приведен на беззаконный суд; небесный Посланник терпит поносное распятие от нечестивых! Но еще не выпита до дна чаша страданий! Еще суждено превозмогать беззаконной неправде: невинный Страдалец и его немногие последователи лишены даже того последнего утешения невинности, чтобы если не сами мучители, то хотя бы общественное мнение показало сочувствие и сострадание Мученику. Но нет, проходят толпы богомольцев на праздник, останавливаются я, повивая глазами на страшное зрелище, изрыгают насмешки и брань. Но что еще ужаснее – не недоразумение, не неведение заставляет их допускать сие безумие, но только ожесточенная злоба на ту правду, на ту бесконечную святость, которую принес Господь на землю. «Уа, разоряяй церковь!». Ты пришел осудить наши предания, вздумал переменить порядки нашей религиозной жизни, которые вам так дороги; Ты хвалился, что в три дня создашь новые: так терпи же то, что терпишь: сойди с креста и спаси Себя сам. Нам было Тебя не переспорить: Ты думал любовью и правдою устроить на земле мир и не пожелал присоединиться к нам: теперь пусть видят все, куда привели Тебя Твои добродетели.
Так думал поругаться Христу диавол, говоривший в сердцах сей обезумевшей толпы. Казалось, что не стало на земле правды: ложь и злоба, вменившая Христа со беззаконными, как-будто окончательно и на веки воцарилась в мире. Многих праведников казнила она, многих изгнала пророков, еще недавно обезглавила «большего всех, рожденных женами» (Лк. 7:28), а ныне пригвоздила ко кресту Святейшего из святых, так что затрепетала сама природа: «и тьма бысть по всей земли и померче солнце, и завеса церковная раздрася посреде» (Лк.23:45). Никогда не видело солнце такого страшного злодеяния, никогда не обагрялась земля Божественною кровью, ни прежде, ни после сего, ни во веки. Но Бог благий и праведный Судия, превыше всех: и когда для плотского ума виделось посрамление правды и торжество зла, когда умирало «Солнце правды» на поносном древе, осужденное беззаконными злодеями, а самые злодеи, рукоплеская, торжествовали: тогда же на небе совершися приговор на укрепившегося князя мира сего, тогда пришел суд на всякое зло и творящего злое (Ин. 12:31–34; Рим. 1:18; 2:9–11). Своею вольною страстью Господь открывает нам, что стыд и позор не во внешнем уничижении, а в грехе, что слава и правда не в силе внешней, а в чистоте сердца. У Него отнимают земную жизнь, но здесь же зачинается новая жизнь благодати. «Когда душа Его принесет жертву умилостивления, Он узрет потомство долговечное»,– говорит о Христе Исайя (53:10).
С тех пор, как пострадал Господь, всем стало ясно, в чем горе и смерть, все стали различать правого от сильного, все осуждают не Распятого, но – его распинателей. Они стали предметом общего омерзения и ужаса, а Он стал нашим Светом, нашею Жизнью, нашим Оправданием Поносное древо казни стало достопокланяемым знамением победы, надеждою спасения, а то Лобное место, на котором Его вменили со беззаконными, изображается днесь пред нашими глазами посреди священного храма как святыня, и пред изображением тела Его, полагаемого во гробе, падают ниц на землю вельможи и цари. Но, братие, до конца ли уничтожилось сходство нашего времени с тогдашним? Для всех ли открылись внутренние очи, чтобы различать внутреннее от внешнего, сущее от кажущегося, чего не умели делать безумные иудеи?
Все ли мы или, лучше сказать, всегда ли преклоняемся пред распятым Христом, как преклоняемся днесь пред Его плащаницей? Или мы сами уподобляемся иногда христоненавистным ослепленным иудеям, которые тоже покланялись Ему, как царю, за четыре дня до того, как предали Его на казнь? Или наши богослужебные хваления бывают, по легкости нашего настроения, подобны еврейскому «Осанна», при входе Христа в Иерусалим? Смотрите, здесь Христос, всеми покланяемый, а там, за стенами святого храма, там мы Его, вездесущего как встречаем, когда видим снова в умалении? Или невразумительны сии вопросы? Или непонятны эти слова? Тогда, может быть, ты разъяснишь себе их значение другими словами: «взалкахся и не дасте Ми ясти, возжадахся и не напоисте Мене, странен бых и не введосте Мене, наг и не одеясте Мене, болен и в темнице, и не посетисте Мене» (Мф. 25:42 – 23). Да, когда мы встречаем Христа не во славе, а в уничижении, когда приходится ради Него лишиться, или потрудиться, или принять укоры и стыд в обществе; когда Он толчется в наше сердце (Апок. 3:20) и требует от нас чего либо, для наших цредрассудков небывалого и даже смешного, когда предлагает разорить греховный дом нашей любострастной и горделивой души и обещает нам создать треми денми новую жизнь всепрощения, смирения, любви и правды: вот тогда, как мы Его встречаем?! Тогда мы далеки ли от безумных иудеев, возлюбивших славу человеческую паче, неже славу Божию (Ин.12:43)?
Вот о чем размысли в сердце твоем, прикладываясь устами к плащанице; вот о таких деяниях кайся, как благоразумный разбойник. Сия изображаемая во святом храме Голгофа да научит тебя, о христианин, да научит она тебя узнавать Христа, Сына Божия, не только идущего во славе, но и приходящего к тебе в уничижении. Когда поднимется в тебе та борьба между любовью к миру и любовью в правде, которую не выдержал Пилат, тогда подумай – во-первых, о том, что в то время, как ты воображаешь себя судьей между Христом и миром, то на самом деле над тобою самим совершается суд на небе, как тогда совершился он над князем мира; а во-вторых, если жалеешь о своем спасении, то представь себе вновь Голгофу, распятого на древе Христа и иудеев, ругающихся Ему, представь всю эту страшную картину в день твоего искушения и спроси: хочу ли быть с праведными мироносицами, не убоявшимися мирского позора ради Христа, или со злодеями, Его осудившими? О сем размысли и ныне пред святою плащаницей; смотри, чтобы твое лобзание Христовых язв во святом храме, при постоянном отвращении от них в жизни, не уподобилось целованию и поклонению нечестивых ругателей- воинов.
А если в прошлой жизни ты знаешь за собой много таких христоненавистных дел, каковы были дела иудеев, то обновись, покайся и, возвращаясь из храма, уподобися тем из них, о коих сказано: и вси пришедши народи на позор сей, видяще бывающая, биюще перси своя возвращахуся (Лк. 23:48). Возвратись и ты в дом твой, изменившись, подобно сотнику и иже с ним, распни в себе ветхого человека, чтобы жить со Христом во веки. Аминь.
Слово перед окончанием учебного года76
«Идеже еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их» (Мф. 18:20).
Эти священные слова, братие, слышанные нами в завершительный день учебного года Академии, побуждают нас спросить себя по внутреннему человеку были ли и мы, т. е. наша академическая семья, собрана во имя Христово, был ли между нами Христос? Если был, то благословенно лето сие нашей жизни, со светлою надеждою соединимся мы вновь после предстоящего отдыха на лето будущее и с утешением расстанемся с теми братиями нашими, коих окончилось время учения, коим предстоит идти и учить других.
Был ли между нами Христос? Светил ли нам облик Его? Вдохновляла ли Его любовь? Освящала ли Его истина? Если этот вопрос каждый направит по отношению к своей личной жизни и начнет исследовать достойно ли он возжигал дар богопознания и добродетели, то, конечно, много укоров себе он услышит: вспомнит он, сколько раз заглушал терниями страстей семя слова Божия, как отдавал его на съедение птицами и потоптание прохожим. Не похвала себе, а смиренное покаяние да будет плодом такого исследования. Но если обратим его к жизни всего нашего ученого и учащегося общества, то и здесь, конечно, как и во всяком человеческом обществе, найдем немало ошибок, грехов, небрежения и нечувствия. Однако не на эту сторону жизни хочу устремить взор ваш, возлюбленные братие, в сей прощальный праздник. Хочу напомнить вам о тех лучших сторонах нашей общественной жизни и о тех святых днях ее, когда сквозь греховный туман обычной жизни проникал свет высшей правды и любви и являлся среди нас облик Христов.
Вспоминаю ваши бескорыстные труды и созерцание истин Божиих, ваши общие и иногда столь усердные молитвы, и принятие тайн Христовых в этом святом храме, ваши попечения о болящих, усердные молитвенные подвиги при гробах почивших учителей и товарищей, вашу общую искренность и бесхитростное чистосердие при всяком запросе, обращенном к личной совести и общую любовь к Академии, науке и вере, как в учащих, так и в учащихся. Правда, было бы домыслом неразумной гордости утверждать, будто мы всегда пользовались всеми средствами для возвышения в боговедении и добродетели: но отрицать присутствие в нашей жизни освящающей благодати Христовой и ощущаемости такой высшей духовной связи, объединявшей нас друг с другом и с общим нашим священным назначением – это значило бы пренебрежительно отвращать умственный взор от ниспосланного свыше Божественного дара. Да будет же благодарение Подателю благих и Обновителю жизни нашей! Господь посылал в нашу ученую семью семена жизни. Но приняли ли мы их настолько глубоко в нашу душевную ниву, чтобы не заглохли «во время напасти и от печали, богатства и сластей житейских?» (Лк. 8:14).
Этот тревожный вопрос и наполняет наши души при взгляде на покидающих нас друзей, завершивших ныне свое подготовительное к жизни поприще. Пришел час их удаления от нас, должен исполниться закон жизни, требующий сего разлучения, закон грустный, но неизбежный ни для семейств, ни для обществ: таков удел землеродных. Велико утешение, когда разлука сия сопровождается светлой надеждой о непреоборимом тожестве жизненного содержания у расстающихся, об общей непоколебимой верности Христовой истине: тогда бы лишение личного общения смягчалось ясным сознанием общего единства во Христе и Церкви, как Апостолы, рассеивающиеся по миру, но «связуеми союзом любве», мы бы утешались обетованием Спасителя: «иже будет во Мне и Аз в нем, той сотворит плод мног» (Ин. 15:5). Христос был среди нас, но восприняь ли Он нами так, как было принято семя тою доброю землею, где творился «плод в терпении» (Лк.8:15)? Поставлен ли дом нашей духовной жизни на твердом камне, которому не страшны «дожди, реки и ветры» (Мф. 7: 25)? Достанет ли елея у исшедших во сретение коснящего Жениха (Мф. 25:5)? Подобные опасения понуждают нас со смирением удалить взор от картин жизни апостольской, от «огненных язык и дыхания бурна». (Деян. 2:2–3) и уподобить сей день расставания с совершенно иною скромною картиной, часто изображаемой мирскими поэтами, с картиной напутствования матерью покидающего ее сына, идущего на подвиг ратный. С заботою и страхом дает ему мать последние наставления, ободряет себя мыслью о его будущих успехах, но тут же уязвляет свою душу картинами нравственных падений, потери сыном всякого великодушия и честности, опасением полного забвения им ее родительской любви. Что может оградить вас, братие, от всех этих напастей искусительной жизни?
Идеализм ли юности? Принятые-ли построения философской нравственности? Самая ли богословская образованность, облагораживающая дух? Конечно, все это прекрасные начала, все они в жизни далеко не бесплодны, но увы, как бессильны они, чтобы противостать искушениям, чтобы одушевить человека деятельным самоотвержением, отвратить от гнусного разврата, пролить в его душу нежную любовь к меньшей братии, сблизить его духовно со всякою порученною ему душою, научить примирять скорбящих с их тяжелым жребием, быти всем вся (1Кор. 9:22), как это требуется от достойного питомца Академии. Хороши эти начала, это естественное юношеским годам благородное одушевление, но почему оно в дальнейшей жизни так редко является деятельной силой и так часто лишь предметом нежных, но невозвратимых к действительности и бесплодных воспоминаний? Ведь тем и хороши стремления юности, что предмет их – деятельное служение добру и истине: почему же по наступлении времени этого служения люди начинают прежние годы стремлений считать лучшею, поэтичнейшею эпохой своей жизни и лишь в воспоминаниях о ней ищут себе нравственного отдохновения? А все потому, что они естественных благих порывов своих не очистили и не укрепили благодатным светом общения Христова и молитвы, пренебрегали обликом Христовым, открывавшимся для них в сравнительно невинное время юности, свободное от искусительной борьбы с нуждою и домогательств внешних успехов и преимуществ.
«Да не будет этого с вами все, проходящее путем» нашей дорогой Академии (Плач. 1: 12)! Пусть ваши воспоминания о годах студенческих будут подобны не воспоминаниям прародителей о потерянном рае, ни плененного Израиля о Иерусалиме, по воспоминаниями как-бы вдохновенных подвижников о первых шагах своего духовного возрождения или ученых мудрецов о своих ученических полудетских сочинениях с первыми проблесками светлой мысли. Вместе с сокровищницей мудрости и образованности возьмите с собою из этих священных стен некрадомое сокровище облика Христова – этой единственной твердой опоры для добродетели, открывавшейся вам в пережитых священных минутах общения со Христом в молитве и чистом братолюбии; охраняйте его от жизненного рассеяния и им освящайте добрые задатки юношеских лет. С таким заветом благословляет вас в путь жизни Академия, как мать – сынов своих, благословляет вас памятью всего доброго и святого, пережитого нами вместе в этих стенах. Возвращайте его и не забывайте своей матери Академии: «Послушайте мене преподобнии сыиове и прозябните, яко шипки. произрастающие при потоце сельном: и якоже Ливан дадите благовоние, и процветите цвет, яко крин: преподадите воню и воспойте песнь. Благословите Господа во всех делех Его» (Сир. 39:16–19). Если будете носить в себе Христа, обогащенные познанием и опытом жизни, сокровищем мудрости и боговедения, то не себя только сохраните неврежденными, но и явитесь участниками в великом обетовании о проповедниках истины Божией: се дах тя в завет рода, во свет языком, еже быти тебе во спасение даже до последних земли (Ис. 49, 6). Аминь.
Слово на кончину Государя Императора Александра III77.
«Вот день! Вот пришел, наступила напасть» (Иез. 7:10).
Итак, наступил тот горестный день, когда Господь определил отнять у нас нашу радость, оставить нас сиротами. Взято ныне Господом «дыхание жизни нашей, помазанник Господень…. о котором мы говорим: под тенью ею будем жить среди народов» (Плч. 4:20). Взят тот, кого шесть лет тому назад чудесно возвратил нам Господь из когтей погибели. Тогда Всевышний поднял над Русью Свой угрожающий перст, призывая ее к покаянию, а ныне опустил на нее Свою карающую десницу, увидев, что первая угроза недостаточно воздействовала на сердца. Впрочем, и та угроза была не первая: сколько раз Господь спасал из рук злодеев Государя Александра Николаевича, показывая этими устрашениями, что Россия виновна пред Ним, но до тех пор мы не одумывались, пока Бог не отвратил Свою защитительную десницу и потрясенная отчизна должна была омывать слезами покаяния искаженный ранами труп царя-страдальца. Однако и это временное просветление умов, выражавшееся в самоукорениях и в исправлении жизни многих, оказалось настолько непрочным, что даже и тот великий день, когда Господь грозил оставить нас не только без Царя, но и без потомства его, это незабвенное 17-е число сего месяца, не могло вразумить нас. Пусть же теперь русские люди изменят дни радости на дни скорби, мучений совести и стыда пред Богом. Да, именно стыда пред Богом, праведно отвергающим нас. Ибо спросят нас теперь многие: где же, Святая Русь, твои прославленные молитвы? Где твоя вера? Где твоя любовь к твоему Государю? Или ты так оскудела всеми сими дарами, или настолько прогневал Бога народ твой, что даже святые мужи в тебе не могли умолить Его и отвратить гнев Его от тебя? Да, поистине, последний укор справедлив. Господь показывал нам делами Своего Промысла то, что говорил в древности народу Своему через пророка: «Я готовлю вам зло и замышляю против вас и так обретитесь каждый от злого пути своего и исправьте пути ваши и поступки ваши. Но они говорят: не надейся; мы будем жить по своим помыслам и будем поступать каждый по упорству злого своего сердца» (Иер. 18:11–12). «Ты не молись о народе сем во благо ему. Если они будут поститься, Я не услышу вопля их» (14, 12). «Хотя б предстали пред лице Мое Моисей и Самуил, душа моя не приклонится к народу сему» (Иер. 15:1. и Иез. 14).
Тщетны были для нас вразумления Божии, хотя были онн многочисленны и разнообразны, ибо в последние годы уже не человеческою рукою устрашал он нас за Царя нашего и не ею спасал его, а Своею простертою мышцею избавлял нас, пока не истощилось долготерпение Его и ниспала на нас сегодняшняя праведная кара.
Образумимся ли мы хотя ныне? Возненавидим ли свои отступления от духа евангельского и духа народного? Смотрите, у нас на лицах как-бы вина какая, какъ бы смутное ощущение того, что не взял бы Господь от нас утехи «очей наших, лучшего украшения нашей отчизны, если б мы сами ценили дары Его благодатного о нас промышления.
Не случайные только падения воли вашей восстановили против нас Всевышнего, но то дерзостное попрание духа Христова, то полное нежелание созидать в себе евангельскую жизнь, содержавшуюся предками нашими, та общая ложь, то блудное растление, которые проникли от высших кругов общества уже и в простой народ. Охладели русские люди ко святой вере, возлюбили иноземный обычай жизни, горделивый, сухой и холодный, и не только перестали стыдиться своего греховного ожесточения, но начали похваляться им, так, что уже не порок стал предметом презрения и насмешек, а целомудрие, набожность и смирение, сохранившееся у немногих. За это Господь и обездолил нашу землю, за это обрушил на нее сей удар и отнял хоть залог нашего благополучия, пред которым стали склоняться с почтением горделивейшие главы иноземных народов, прежде презиравших нас, а ныне видящих в нашем Государе опору общего мира и справедливости.
Неоценима наша потеря, сердце наше подавляется глухою болью, мы чувствуем, что сами виновники нашей утраты и горько плачем, видя, что не могли во время возвратиться, ибо грехи наши стали между нами и небом медною стеною, о которую, разбиваясь, возвращались в ведро наше все возносимые молитвы.
Оттого и наша печаль так глубока, горе так разъедающе, несмотря на то, что кончина Государя христианская, непостыдная и мирная. Учил он нас, как жить и служить ближнему, учил и тому, как умирать. Дай Бог всем нам такой завидной кончины! Царям земным многие завидуют при их жизни, но очень немногим государям возможно завидовать или соревновать в смерти; во главе этих немногих стоит наш благочестивейший Монарх, спокойно смотревший в глаза приближавшейся кончины и давно нерадевший об исполнении врачебных советов, но искавший отрады в беседе с праведными пастырями, в совместных с ними молитвах, а наипаче в троекратном приобщении св. таин. Его рука, пораженная предсмертным недугом, находила силу, чтобы начертывать слова сочувствия и благодарности на сыновние заявления подданных, воинов и родителей детей, учащихся под Государевым покровительством, а его сердце, ослабевшее уже для правильной поддержки телесной жизни, продолжало согревать ласково окружающих, побеждая присущее сей тяжкой болезни мрачное настроение. Сия блаженная кончина была венцом праведного царствования в течении почти четырнадцати лет. Это царское правление было поистине царским служением, этот венец – крестным бременем. Ибо едва ли многих монархов знает история, которые были бы столь чужды искания личной славы и угодничества пред толпой и пред соседними державами, как наш усопший Монарх.
Не искал он в деяниях своих ни блеска, ни похвал, но только – общей пользы, самой сущей правды, а наипаче – милости к бедным, труждающимся, обремененным, к малым по возрасту и, наконец, – к служителям веры, которую усопший справедливо считал высшею истиною и главным оплотом государственного процветания. Осторожно и сдержанно начал он свои предприятия, а затем, освоившись с делами правления, стал поступать все тверже и смелее: его нравственный образ выяснялся все отчетливее пред лицом восхищенного народа и нежная, пламенная любовь миллионов окружала его трон. Он расцвел в пышный прекрасный цвет, на который любовался весь мир; даже недоброжелатели отечества и трона против воли, полюбили его и ради него начали любить Россию. Судя по человечески, теперь-то бы нам и жить, да радоваться на Царя нашего, да учиться у него исполнению долга своего и заповедей Божиих, подражая его жизни и делам. О, если бы действительно ему достойно подражало русское общество, столь щедрое на благородные слова и обыкновенно бессильное для благородных деяний.
Но мы не шли по стопам его, мы оказались недостойными его сынами. Духовное разложение и разврат укоренялись в обществе и в народе все глубже, за светильником мы не следовали и вот, светильник отъят от нас, подвигнут со своего места.
Строго наказал нас Господь, но – не для отмщения, а – для вразумления. Он требует от нас, чтобы мы отвратили осуетившиеся взоры наши от своекорыстных целей и житейского рассеяния, а взглянули в себя самих, чтобы увидали, как далеко ушли мы от христианских заветов святых строителей нашего отечества и создателей народного духа, чтобы ужаснулись своего ожесточенного нечувствия и в слезах покаяния, искреннего и всеобщего, умолили Бога о народном и общественном возрождении. Сего требует Господь, нас посетивший Своею праведною карой. Он требует также и благодарности к отшедшему благодетелю России, незримо простирающему к нам свои царственные руки и просящему теперь нашей молитвенной помощи для неукорного восхождения духа его в райские обители. Хотя праведен был дух сей, но и он нуждается в теплых молитвах Церкви. Пусть же они возносятся, как фимиам к Богу и ограждают душу возлюбленного Государя от всякой напасти. Аминь.
Слово на день восшествия на престол Государя Императора78
Молю прежде всех твориши молитвы, прошения, моления, благодарения за вся человеки, за царя и за вся, яже во власти суть, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте (1Тим. 2:1–3)
Эти слова Св. Писания, которые собрали нас сегодня на общую молитву за возлюбленнейшего Государя нашего, научают нас, братие, той истине, что общественное благоустройство и общенародный, для всех вожделенный мир находится в теснейшей зависимости не от одной только гражданской доблести облеченных властью лиц, но и от свойств их нравственной, внутренней жизни, от их молений, прошений, благодарений.
Строй государства языческого резко разделял внутреннюю жизнь каждого гражданина от его общественных обязанностей и вполне довольствовался, если в этих последних граждане руководятся началом внешней видимой законности, нисколько не стараясь о том, чтобы различать добро и зло по существу, чтобы воздавать людям кроме справедливости еще и любовь и сострадание. Единственным сильным побуждением или точнее понуждением к исполнению своих обязанностей всеми служило тогда начало ответственности или напротив поощрения; а естественными последствием такого порядка явилось то, что даже внешняя то справедливость сохранялась лишь постольку, поскольку была связана с такою ответственностью. Все дела государственные, особенно же – дела судебные, рассматривались правителями не с той стороны, чтобы усмотреть в них сущую правду или общую пользу, а с той, каким образом такое или иное решение отзовется на участи, на благополучии самого правителя или судии.
Похвалит ли его за такое решение его начальник, понравится ли оно толпе народной, которая тоже имела влияние на участь государственных лиц. Интересовались и тем, чтобы иногда показать в делах свой произвол в безнаказанность, дабы устрашить всех силою своей власти; иногда мудрили, чтобы представить себя хитрыми и потому опасными для своих врагов людьми. Одним словом, сообразно с устройством всего государственного порядка, все правительственные лица сосредоточивали заботы только над собою, только о том и старались, чтобы избежать ответственности перед начальством и перед толпою, чтобы получить от того и от другой как можно больше поощрений, так что все их слова и дела, предпринимаемые ими, имели только эту себялюбивую цель, а их должность и вообще все народные нужды, к ним обращенные, являлись только средством для такой цели.
Подобное положение вещей, в противовес с порядком жизни христианской, с поразительною живостью изложено в книге Деяний Апостольских, при описании допросов Св. Апостола Павла римскими правителями Феликсом, Фестом и царем Агриппой. Все они говорят пышные слова о справедливости, все хвалятся друг другу своими заботами о благе народном, о защите угнетенных, а на самом деле стараются нажить неправедную мзду, угодить толпе народной, выслужиться пред правительством своею ложью и потому оставляют в позорных узах того, которого недостоин был ни их горделивый, безбожный Рим, ни даже весь мир. Клевеща на святого, и восхваляя друг друга, они влачили из города в город этого светильника вселенной, как-бы творя суд во имя законности и справедливости, а на самом деле повергая самих себя вечному осуждению, как врагов истины, врагов Божиих.
Мы сказали, что этот строй жизни был противоположен строю христианскому. В каком отношении? О, эта противоположность поражает нас на первых же строках повествования Дееписателя. Насколько лживы, льстивы и напыщенны слова и дела римлян, настолько прямы и дерзновенны ответы и поступки блаженного Апостола. Он далек от самой мысли добиться свободы через подарок или льстивое слово, он бодро идет в заключение неправедное и спокойно пускается в далекое плаванье на новый суд к нечестивому царю.
Но это все еще не столько поражает нас, братие, сколько то слово его, которое начертывает он после всех этих истязаний к своему любезному ученику и духовному сыну Тимофею: «молю, прежде всех творите молитвы, прошения, моления, благодарения за все человеки, за царя и за вся, иже во власти суть». Дивное завещаешь ты, божественный Павел! Там нечестие, а здесь молитва, там хищение, а здесь благодарение, там лесть, а здесь благочестие и чистота, там завистливая и злостная борьба за власть, за преобладание, а здесь тихое и безмолвное житие.
Поистине, не знаем, чему более удивляться, высоте ли жизни христиан того времени или тому, как эта святая жизнь могла умещаться в развращенном, безбожном царстве римском, да притом не только умещаться, но даже не враждовать против последнего, даже пользоваться некоторыми его условиями, чтобы укрепляться в благочестии и чистоте. Это тем непонятнее для нас, братие, что мы постоянно оправдываем свое нерадивое, нехристианское отношение к ближним ссылками на житейскую неправду; мы указываем со злорадством несколько известных нам случаев, когда боровшиеся за правду и добро деятели терпели от своих начальников; мы со злобною горечью припоминаем и такие явления, когда люди недостойные и нечестные были награждаемы властью и получали высшие полномочия. «Такие явления должны вас научить, говорим мы обыкновенно, должны научить относиться к нашему служебному долгу чисто внешним образом, соблюдая в нем лишь внешнюю законность, дабы никто не мог к нам придраться и обвинить нас. Не можем мы не руководиться ж мыслью об условной ответственности пред начальником, взамен даже действительной пользы дела, потому что все, слишком прямо служившие истине, наживали только огорчения и служебные неприятности». Вот в виду такого-то самооправдания мы и вспомнили порядки древнего Рима и подвиг св. Апостола. Пусть и в наше время остается много неправды в устроении земного, гражданского общежития: но ведь как бы далеко не заходили мы в печальной русской привычке клеймить укоризнами отечественные порядки, все же ни один, сколько-нибудь правдивый и разумный человек не станет опровергать той истины, что строй царства римского был без сравнения греховнее, порочнее, лживее всякого христианского государства. И вот, смотрите: с тем строем входит в соприкосновение общество святых и святейший Апостол; обличают они лживых судей, но повинуются суду; скорбят о недостойных правителях, но молятся за всех, кто во власти, дабы жить безмятежно, благочестиво, чисто.
Из этого сопоставления нельзя не убедиться, братие, в том, что оправдывающие свое нерадение к общественному благу ссылкой на неправые порядки, прежде всего, виноваты сами в холодности к участию ближних своих и своего отечества; в этом убедимся мы еще непоколебимее, если присмотримся поближе к ним и вообще к современным обличителям общественного строя. Действительно, пусть бы они так извиняли свое равнодушное отношение к делам служебным, но ведь они те же извинения приводят и в тех случаях, когда их призывают к какому-либо доброму начинанию, не касающемуся ни их службы, ни их служебных отношений. Приводить такие извинения любят и те современные люди, которые совершенно независимы от какого-либо казенного учреждения, люди совершенно свободные и по званию своему, и по имущественному состоянию. «Да разве можно что-нибудь доброе устроить при наших старинных порядках», – кричат они, нетерпеливо отмахиваясь от благих предприятий и стараясь воспользоваться случаем, чтобы перейти в трескучим толкам о нашем, якобы, неблагоустройстве.
Не к ним, конечно, простирается и сие слово научения, ибо и никогда и в храме Божием не бывает, да и чувства их настолько чужды всякого благожелательства, настолько приучены к тому только, чтобы возбуждаться раздражением и осуждением, что, если бы они и прикоснулись к доброму делу, то разве напортили бы только, внеся в него самолюбие, ссору, недоброжелательство. Не к ним, братие, а к нам, верным слугам престола, сие предостережение. Будем помнить, что пример древних христиан воспрещает нам всякое извинение своей холодности к общественному благу ссылками на несовершенство правления или правителей, от коих зависим мы. Будем помнить и то, что лишь тогда можем мы подняться на совершенное исполнение своего долга, взамен только видимой правоты, если не будем разделять жизни служебной от жизни внутренней, от христианской совести, исполняя дело свое с молитвами, молениями и благодарениями, не страшась преследованиями за правду, не ища похвалы от людей, похваляясь крестом Христовым, т. е. радуясь о всяком страдании, переносимым за Его правду. Будем помнить, что грешный человек, поставленный во главе учреждения или дела общественного, лить в том случае может вносить в жизнь умиротворяющий, тихий свет сострадания и надежды, если к внешней законности своих поступков прибавить сердечное, самоотверженное участие к тем, кто от него зависит, если будет работать не над бумагами только, но и над своим нечистым сердцем, очищая его воздержанием, молитвой и мыслью о будущем суде, всеми теми средствами, о которых Павел говорил судье Феликсу, но тот пришел в страх и отвечал: теперь пойди, а когда найду время, позову тебя (Деян 24: 25.).
Но, если и на все сие не хватает еще у нас достаточного усердия и мужества, то начнем хотя бы, с меньшего и вспомним, о, вспомним о том, что помимо служебной области есть область других общественных отношений, то тихое и безмолвное житие, которое было привнесено в мир христианством, как царство не от мира сего, та область благочестия и чистоты, где за добрые дела никто не укорит и не остановит.
Вот что говорит блаженный Апостол о этих отношениях: умоляем, также, вас, братья, вразумляйте бесчинных, утешайте малодушных, поддерживайте слабых, будьте долготерпеливы ко всем. Смотрите, чтобы кто кому не воздавал злом за зло, но всегда ищите добра друг другу, и всем. Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите: ибо такова о вас воля Божья во Христе Иисусе. Духа не угашайте. Пророчества не уничижайте. Все испытывайте, хорошего держитесь. Удерживайтесь от всякого рода зла» (1Сол. 5:14–22).
Видите, сколько даров можем мы приносить Богу и ближним. Вступим в эту область новых отношений, Нового Завета, Тогда новую жизнь будем мы вносить в в строй отношений служебных, тогда к сегодняшнему благодарению и молению за Царя нашего приложим и истинную жертву любви к нему. Аминь.
Слово в Великий Четверг о любви к ближним 4
Желанием возжелех сию пасху ясти с вами (Лк. 22:15).
Среди печальных воспоминаний Страстной седмицы один только нынешний день, четвертый, преизобилует событиями и воспоминаниями – не то чтобы совсем радостными, но утешительными. В этот день мы, слутатели евангельских чтений и песнопений церковных, несколько отвлекаемся от мрачных картин иудейекой злобы на Спасителя п вводимся в горницу Сионскую, зрим Христа среди друзей Его, слышим глаголы любви Его, внимаем тому, как Он «возлюбл Своя сущия в мире до конца возлюби их» (Ин.13:1).
Сообразно с более светлыми евангельскими воспоминаниями, и храмы Божии, и напевы церковные, и состав службы в день сей принимают вид и дух праздничный. Не скорбь, а тихая, примиряющая надежда и смиренное благодарение вселяются в наши сердца: мы преклоняемся в сознании собственной немощи пред величием любви Христовой, которая и в эти страшные дни, почти в самый час предания, восторжествовала над ужасною скорбью оклеветания, заущений, оплеваний, распятия и смерти, восторжествовала настолько, что могла во всей божественной красоте, с отеческою нежностью излиться на учеников Христовых. Сия – то торжествующая любовь и есть причина церковной радости во дни скорбей. Вот Господь устрояет ученикам праздничную вечерю, умывает им ноги, как последний раб, Он говорит им об общей их измене, но сейчас же прощает им их немощь и Сам же утешает их в том, что Он ими же будет оставлен. Вы оставите Меня одного, но Я буду не один – Отец со Мною; итак, имейте во Мне мир, но не впадайте в отчаяние от своей немощи: Я буду ждать вас по воскресении в Галилеи. Господь называет их чадцами, называет друзьями, завещает любить друг друга, и, войдя в сад Гефсиманский, когда уже приближался к Нему предатель, молится небесному Отцу, чтобы все Его ученики н даже все те люди, которые уверуют во Христа по слову их, соединились вместе, в одно таинственное общение с Ним и Отцем Его, подобно тому, как во Святой Троице сохраняется вечное единство между Божескими Лицами.
Вот она святая, Божественная, Христова любовь; ей не страшна приблизившаяся позорная казнь; она не хочет сокрушаться о предстоящем сегодня пленении со оружием н дрекольми, о заушении в дом нечестивого первосвященника, о веревках, о бичевании, о терновом венце, о поругания и страшном распятии крестном. Она знает только то, что пришли последние часы земного общения с немощными и просвещенными, но чистыми сердцами учеников и вот она возгорается предсмертным пламенем святой ревности о их просвещении и гласит им о святом таинстве евхаристии, учит их смирению, взаимной любви, надежде на Бога, терпению скорбей и утешению от Святого духа.
Не к одним апостолам, братие, но и ко всем нам, христианам, распростирает объятия свои любовь Божественного Спасителя нашего, грядущего на вольную страсть: «яко же аз возлюбих вы, да и вы любите себе; о сем уразумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имать между собою» (Ин. 13:35). Идя на страшную смерть и страсть, я всю душу Свою влагаю на любовь к вам, как бы так говорит Господь: любите же и вы друг друга, как Мои последователи; такова Моя заповедь. Да, братие, заповедь крепкая, приказание властное, ибо скажите теперь, какая, хотя бн и самая лукавая, совесть может освободить себя от такого долга любви, благотворения, благоснисхождения и самозабвения?
Сказал бы я, что не нуждаюсь в ближних; довольно того, что, я сам буду чист от лжи, беспутства и неправды; но препятствует мне пример святейшего Сына Божия, За правду Свою влекомого на казнь, но все же устремляющего взор любви и слово утешения к ученикам и ученицам Своим.
Сказал бы я, что не могу благотворить людям, потому что они грубы, тупы и неблагодарны, что не оценят любви; но и здесь Евангелие замыкает уста мои, обнаруживая немощи, неразумение и измену тех, к кому была обращена нежная любовь Спасителя.
Наконец, сказал бы я то, что так любят повторять сыны нынешнего маловерного и нетерпеливого века; сказал бы мне самому тяжко, скорби облегают меня – ни любить, ни благотворить я не могу, а только быть любимым: сам я нуждаюсь в утешении – мне не до других. Но, о каким жгучим стыдом покроются слова эти, лишь только я вспомню о тайной вечери, о прощальной беседе, о слове утешения к Пречистой Матери, к ученику со креста и к покаявшемуся разбойнику.
Так, братие, связанный и обвиненный Христос связал наши сердца, чтобы они не уклонялись «в словеса лукавствия непщевати вины о гресех». Он, Которого не мог оправдать двоедушный Пилат пред Его врагами, отнял всякое оправдание от нашего двоедушного сердца, если б оно пожелало освободиться от уз любви и самораспятия.
Чем более, братие, мы слышим, или читаем Евангелие, или созерцаем в церковной службе плененного Христа, тем более становимся Его пленниками во исполнение не ложных слов Его: аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе (Ин. 12:32).
Тяжела, братие, жизнь того пленника, который не слушает своего владыки: всякое непослушание его карается тяжкими побоями. Плен духовный, плен сердца, можно, правда, освободить не от этих бичеваний, не от укоров просвещенной Евангелием совести, но от того, чтобы ощущать ее удары. Можно оглушить свое сердце, сделать выю свою железною и лоб медным, и самую совесть сожженною (Иез. 3:7); (Тим. 4:2). Но знайте, братие, что для слышавших слово Божие в этом страшном ожесточении заключается единственное, не скоро приобретаемое, средство к тому, чтобы освободить свой ум от пленения в послушание Христу (2 Kop. 10:5), ибо без этого страшного условия ваша совесть при каждом жестоком и небратолюбивом деле вашем будет напоминать вам об умовении ног, о саде Гефсиманском, о кресте и Голгофе, и Христос, пленивший сердце ваше, будет поражать его немыми укорами, как в ту ночь поразил Он отступившего Петра воззрением очей Своих. Ей, Господи! Ты Своею святою жизнью, Своею всепрощающею любовью, Своим самозабвением навсегда осудил всякий грех, всякое себялюбие! Хотя и тернист тот путь, по которому Ты зовешь нас за Собою, но для слушателей Твоего Евангелия нет иного пути, кроме этого, или же пути сознательной погибели, по подобию предателя Иуды.
Итак, мы не будем избегать Твоего плена, заключающегося в хранении любви друг ко другу. Но Ты нас укрепляй всегда Твоими святыми глаголами, которыми утешал учеников Своих в день предания. Да не смущается наше сердце, да веруем всегда во Отца и в Тебя, да не убоимся скорбей мира, да не лишимся помощи Утешителя Духа, чтобы Он и нам вспоминал всегда те слова, которые Ты говорил на земле!
Такова, братие, да будет ныне исповедь наших сердец и наша молитва к страждующему за нас и о нас Спасителю. Возлюбим плен Его, возлюбим друг друга от дня сего, и пусть эта любовь, не требующая благодарности и не знающая собственных печалей, а только нужды ближних наших, начнет вселяться в сердца нас, поющих и воспевающих спасительную смерть Христову, дабы и мы, хотя бы ко дням приближения смерти нашей, могли сказать с апостолом: «я уверен, что ни смерть, ми жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ш высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Римл. 8, 38–39).
* * *
45
Произнесено 27 ноября 1888 г. В церкви С-Петербургской Дух. Академии. Печатается впервые.
46
В таком виде напечатано было в «Церк. Вестнике» 1887 г, № 49. Β полности не сохранилось.
47
В первый раз было напечатано в журнале «Славян. Известия» 1889 г. № 24
48
В первый раз было напечатано в журнале «Церковный Вестник» 1888 г. №41
49
Произнесено в церкви Московской Дух. академии 6 декабря 1891г. Первый раз было напечатано в «Богосл. Вестнике» 1892 г. Январь
50
Произпесена в Успенском Соборе Свято-Троицкой Сергиевы лавры, в день погребения владыки, на литургии, после причастного стиха. В первый раз была напечатана в журнале «Церковн.Ведомости» 1893 г. № 33
51
Произнесено на панихиде 4 мая 1893 г. в церкви Московской Дух Академии. В первый раз было напечатано в журнале «Богосл. Вестник» 1893 г. Август.
52
Сказ. на литургии, во время причастного, в Симферопольском каф. Соборе. В первый раз было напечатано в «Таврич. Епарх. Ведомостях» 1898 r. №18.
53
Эта статья должны была быть помещена в 3 томе, но не вошла она туда потому, что получена была уже после напечатания этого тома, когда оставался ненапечатанным только 1 том, куда она и помещена, наряду со словами во дни поминовения усопших. В первый раз была напечатана в «Русском деле». Январь 1888 г.
54
Сказано за литургией в Церкви Казанского Университета. В первый раз было напечатано в журнале «Правосл. Собеседник» 1899 г. Июнь
55
3,17 – Цитаты приведены по изданию сочинений Пушкина Общества пособия русским литераторам, Спб. 1899
56
«Возрождение» (Т.1, стр.208)
57
«Школа» 2, 115
58
Элегии Т.1 стр. 238
59
Элегии Т.1 стр.236
60
Воспоминание 2,37
61
Воспоминание в Царском селе Т. 2, стр.75
62
Молитва, Т. 2, стр. 188
63
Годунов Т.3 стр.70
64
Онегин Т.3 стр.403
65
«Деревня»
66
«Кладбище» Т.2, стр.188
67
«Москва» Т.2, стр.87
68
«Узник» Т.1 Стр.273–274
69
Т.2 стр.187
70
Три слова, помещаемые в этом отделе, произнесены автором в бытность его студентом С.-Петербургской дух. Академии.
71
Произнесено летом 1883 года в сельской церкви на родине автора. Печатается впервые.
72
Произнесено в сельской церкви на родине автора в 1885 г.
73
Произнесено 6 Апреля 1885 г, в церкви С-Петербургской Дух. Академии. Печатается впервые.
74
Произнесено на вечерни в первый день Св. Пасхи в соборе Александро-Невской Лавры; в первый раз напечатано было в журнале «Церк. Вестник» 1889 г. № 15.
75
Произнесено в Исаакиевском Кафедральном соборе 30-го марта 1890 года. Напечатано впервые в журн. «Церковные Ведомости» 1890 г. № 16
76
Произнесено за литургией в 1893 г. в день Св. Духа в храме Московск. Дух. Академии; в первый раз напечатано было в журн «Богословский Вестник» 1893 г. , Сентябрь
77
Произнесено 21 Октября 1894 г. за литургией в храме Московской Дух. Академии. В первый раз было напечатано в журнале «Богословский Вестник» 1894 г.
78
Произнесено 21 октября 1896 г в Казанском Кафедральном соборе на литургии, в первый раз было напечатано в журнале «Деятель» 1896 г. № 11-й.
