И Карамзин, отдавая дань своему веку, перенесшему к нам из Франции философию по преданиям человеческим, и Карамзин тосковал о том, что Россия была под властью татар; и он сожалеет, что «сень варварства, омрачив горизонт России, сокрыла от нас Европу»; и он уверяет, что «россияне сих веков в сравнении с другими европейцами могли по справедливости назваться невеждами». После Карамзина мало-помалу другая философия овладела Россиею — немецкая философия; по стихиям мира. Эта философия то же самое воображает. Но иначе смотрит на вещи философия о Христе. Она не тоскует о том, что был татарский период, удаливший Россию от Европы. Она радуется тому, ибо видит, что угнетатели ее, татары были спасителями ее от Европы.
Известное дело, что татары не вмешивались в России в дела веры и со стороны их православная вера не претерпевала ни малейших повреждений. А напротив, униженная в мирском смысле, отставшая во внешнем образовании и в светской значительности от государств Западной Европы, Россия и вредного влияния их не могла чувствовать. Угнетаемая и теснимая извне, она должна была искать себе убежища внутри себя, а внутри ее давно уже святым Владимиром поставлено вернейшее убежище от всяких внешних бедствий — чистая вера Христова. Таким образом, угнетение татарское и удаленность от Западной Европы были, может быть, величайшими благодеяниями для России, ибо сохранили в ней чистоту веры Христовой. Она оставалась младенцем во внешнем образовании, но зато не лишилась того младенчества, которому одному доступно Небо. Она лишена была почти всей силы личной воли своей, но зато осталась непричастною европейскому своеволию.
Обращая взоры преимущественно на внешнюю сторону, мы видим одно рукодельное превосходство западных европейцев перед нами, а внутреннего превосходства России пред всею Европою, духовного превосходства, которым она обладала с самого начала существования своего, мы вовсе не замечаем. Но сравним ее хоть с одною Германией, которая нас более всех прочих стран пленяет высшею своею образованностью.
Вспомним лишь одно обстоятельство: давно ли сделалось Священное Писание доступным для всякого немца? Всего с небольшим триста лет; между тем как лет чрез тридцать от нынешнего 1833 года, то есть в 1864 году, все славянские народы от Адриатического моря до Ситхи будут торжествовать тысячелетие со времени перевода Слова Божия на славянский язык. Иной заметит здесь о Готфском переводе Ульфилы, но весьма немногие отрывки сего перевода, принадлежащего третьему веку, замечательны только как редкость и, без всякого сомнения, были даже за тысячу лет вовсе непонятны для германцев; между тем как славянский перевод Библии может понимать даже ныне почти всякий мужик. Что противопоставит вся Европа сему превосходству России перед нею? Часы? Порох? Печатные буквы? Картиночки? Трубадуров? Системы философские? Но не сама ли она ныне наконец сознается, что все это пыль и дым, что одно истинное и деятельное знание Слова Божия есть жизнь? И не сама ли Европа лила реки крови за приобретение права читать Слово Божие? Для чего была Реформация? За что тридцатилетняя война? Из-за чего все революции? Не одна ли цель манила всех и благомыслящих и неистовых — жажда света и свободы? Лишь сбивались скоро с дороги к этой цели и искали мрак вместо света и рабской покорности страстям вместо свободы; потому что вновь не догадывались как и чем читать Слово Божие для вычитания из него светлой и свободной жизни. России не нужно было добиваться этой цели, потому что она была уже достигнута ею, а с тем вместе и с пути сбиваться и кровь проливать ей не нужно же было. Она всегда жила у самого источника света и свободы, которых такими страшными путями искали и ищут европейские народы, и всегда сколько душе было угодно пила из него…
Но не один господин Полевой, а даже Карамзин не глубоко знал внутреннюю сущность по крайней мере Германии, думая что Россия через татарский период отстала от нее. Вот что говорит Лютер о современной ему Германии:
«Простолюдин ничего не знает о Христианском учении, особенно в деревнях; люди не умеют даже прочесть Верую, ни Отче наш, не знают десяти заповедей, живут как скоты и как свиньи бессмысленные». «Сами священники не в состоянии других учить.»
Вот та страна, из которой посредством Реформации вышел, по мнению новых мыслителей, свет истины во все страны мира. В сравнении с этой-то страною мы были во время татар невеждами!
Пусть правда, что Реформация пробудила просвещение Европы, приблизив европейцев к источнику Христианства: и если народ был в самой Германии, в самом источнике. Реформация была необходима для Европы. Но что же могут значить успехи в истинном просвещении в такой невежественной стране под влиянием страстей человеческих в сравнении с состоянием, хотя бы и вовсе не улучшавшимся, в стране, всегда сиявшей Православием, в стране, где ученье веры никогда не было подвластно своеволию ума и страстей человеческих? И знающий хорошенько Германию в нынешнее время действительно видит, какие ученические эти успехи в сравнении с состоянием вероучения в России.
Люди охотнее занимаются людьми же, и особенно людскими слабостями, нежели Богом и истиною. А по какому-то, всякому христианину свойственному, несамолюбию и доброжелательству Отечеству своему — многие особенно любят выискивать одни дурные стороны в соотечественниках своих. Это, кажется, главнейшие причины, по которым многие и писатели и неписатели русские так корят русских и выражают невольное отвращение почти от всего русского. Кто станет спорить, например, с Иваном Ивановичем Выжигным, что на Руси точно многое так идет, как он рассказал? Не ему одному, а всякому умеющему отличать хорошее от дурного случалось то же самое встречать. Но неужели, видя со всех сторон все это зло, нечего больше делать, как в отчаянии бежать под крыло европеизма и изо всех сил понуждать Россию именно у Европы учиться просвещению?
Славны бубны за горами: вот отчего мы все так бежим в Европу за просвещением. Отчуждясь от собственного высшего просвещения, не зная, какая глубокая и чистая христианская мудрость заключается в недрах Русской Церкви, даже как бы стыдясь изучать церковную эту мудрость, мы, как моль на свечку, бросаемся на Шиллеров, на Гете, на Вальтер-Скоттов, Кузенев и пр. и, пленяясь ими, мечтаем, что их-то отечествам и суждено быть светилами для России. Забывая, или лучше сказать, не зная, что Россия в отношении к высшему просвещению и гораздо старее и опытнее Западной Европы, и гораздо тверже на нем основана, мы видим только молодость ее в отношении к внешней образованности; не зная притом всей шаткости и нечистоты внутреннего просвещения Европы, мы не сводим глаз с ее внешней образованности и, руководствуясь сим неведением своим, нудим Россию учиться у Европы.
Россия лишь со времени Петра введена в систему европейских держав. Это всякому известная истина. Ее слышим и читаем во всех школах и книгах, где только касается речь России. Но, как обыкновенно бывает с мыслями, по значительности своей сделавшимися общим достоянием, большею частью повторяют эту истину, не проникая во внутреннее значение ее. На Россию, как и на всякое государство, должно смотреть не с одной точки зрения, а с трех. Карамзин смотрел на нее преимущественно как на государство, и в этом смысле справедливо радуются истинные сыны Отечества, что она со времени Петра стала наряду с государствами Европы или и выше их. Другие смотрят на Россию с одной народной стороны, и довольно странны, когда тоскуют, что со времени великого преобразователя она начала брить бороду и носить кафтаны, потому что никакая народность, не только наружная, не составляет еще истинного благоденствия. Но как первые не правы, радуясь, что с бритьем бород Россия переняла и ветренное просвещение Запада, так не правы и последние, не видя великих польз гражданских от Петровых преобразований.
Золотая середина состоит не в том, чтобы от обеих крайностей было занято понемножку, а в том, чтобы сообразное с одною общею целью направление к каждой из крайностей было необходимым и невольным следствием третьего рода бытия — внутреннего, существенного.
Россия со времени Петра окрепла государственно и ослабла народно — не случайно, не вследствие внешних обстоятельств. Ход внутреннейшей, духовной жизни ее был таков, и сам Промысл вел ее по сему пути. Церковь, государство и семейство суть три соединения людей, свыше освященные. В них виден тройственный отпечаток верховной, Божественной красоты. Церковью отпечатлевается самая внутренняя сущность Изящества Божественного. Сам Христос есть Глава сего священного союза, есть превечный ум, сияющий в сем святом теле, есть жених сей чистой невесты; сама Пречистая Дева, Матерь Божия, Невеста Неневестная, есть сердце, есть любовь небесная в сей святой груди; сам Дух Святой есть душа, проникающая жизнью все члены ее. Короче: Церковь есть истинный храм самого Триипостасного, есть — небо на земле. Государство и семейство суть два единственные земные изображения сего неба, два единственные земные отпечатка истинного Изящества. Как Церковь есть тело Христово, так государство и семейство суть тело Церкви. Церковь есть душа государства и семейства, и если Церковь есть изображение самого Изящного на земле, то государство и семейство суть два наружные вида, изображающие собою Изящество Церкви, первое — представляя высокую сторону сего Изящества, пожертвование личностью для блага других, второе — представляя прекрасную его сторону, личное облаженствование человека без отношения к другим. Народ есть большое семейство. Каждый народ, как и каждое семейство, имеет свой особенный быт, свою особую личность. Государство, будучи также собственно большое семейство, хотя часто составленное из весьма разнородных частей, имеет, правда, также свой особый, личный характер: но в государстве эта личность не есть цель, а в народе она цель. Жизнь государственная, народная и церковная суть отдельные жизни, но зависящие одна от другой.
Во всяком государстве при сей взаимной зависимости их бывает перевес на стороне которой-нибудь из сих трех жизней. В России перевес этот был на стороне духовной жизни или Церковной; иными словами, Россия жила преимущественно духовною жизнью, ибо — как семья она ныне мало уже похожа на себя древнюю, как государство также претерпевала великие перевороты, но как Церковь — подобно скале неколебимо стоит с самых времен Владимира доныне, ни в чем не изменяясь.
Чисто семейная или народная история России теряется в древности, государственная начинается с Рюрика, Церковная с Владимира, до которого только следы христианства были (Ольга, Церковь святого Илии близ Киева при Игоре, обращение нескольких русских, бывших с Аскольдом и Диром в Царьграде). Писать каждую из сих историй совершенно отдельно кажется нельзя и не должно; и история государства Карамзина есть только преимущественно государственная, история народа Г. Полевого есть столько же и государственная, как народная, хотя он все остается первым историком, обратившим особенное внимание на семейную сторону России. Истории Церковные Платона и Иннокентия писаны почти без отношения к народности и гражданственности и слишком отвлечены от действительной жизни России.
Нынешняя степень высшего ведения в России требует — истории Церкви Русской, такой, с которою вместе развивалась бы необходимо и история гражданственности и народности в России. Такая история России в наше время необходима, чтобы показать, как при всех переворотах, случавшихся с Россиею, она твердо шла по пути, определенному для ее внутренней, духовной, церковной жизни.
Обыкновенный человек живет, как внешние обстоятельства располагают его жизнь, а человек судьбы, человек по предуведению званный постоянно и неколебимо всею жизнью своею, при всех обстоятельствах, осуществляет одну для него предопределенную мысль. Чрез утесы и пропасти, сквозь пламя и мечи идет он твердым шагом к одной ему предназначенной цели и достигает ее, ибо Сам Бог ему предыдет! Так и Россия. Если б она была не по предуведению званое государство, то мало ли было случаев погибнуть ей? Почему ни половцы, ни татары, ни турки, ни Польша, ни Швеция, ни Наполеон не поглотили ее? Почему ни один бунт не разгорелся в ней до пожара и не сжег ее? Почему ни одна ересь не разродилась в ней в смертоносную болезнь и не стерла ее с лица земли? Потому, что она есть свыше определенная наследница Константинова Царства, свыше избранная страна для хранения Православия. Между тем, как свет Христианства в Азии бежал пред луною Магомета, а в Европе поглощался мраком деспотизма папского или за-стилался облаками дыма, поднимавшимися от пожара страстей человеческих, — с неба России и сквозь тучи бедствий не переставали светить чистые лучи его и проникать жизнью в разбитую опытами грудь ее и она неколеблемой стопой шла к великой цели своей. Явился наконец Великий Петр и могущественною рукою поставил ее на ту ступень среди держав и народов мира, на которой ей суждено — не сравняться с сими державами и народами и не превзойти их, нет, а возвысить их до себя, просветить их светом, проникнуть жизнью, одушевить любовью, в ней одной со всею чистотою сохранившимися.
Петр пожертвовал народною личностью России, снял с нее национальный характер ее, сделал ее ученицею Европы. Для чего все это? Неужели она имела большую нужду в блестках европейских? Неужели контрдансы или рулады европейские могли быть целью великого преобразователя? Неужели для того впустил он вместе с дельными искусствами и знаниями и ассамблейные утонченности, чтобы не отставать и в этом от прочей Европы? Неужели обрил он бороды и снял кафтаны с русских для того, что эта внешняя народность русских груба? Нет? Все это делал Петр с Россиею для того, для чего нянька вместе с дитятею своим наряжается, играет в куклы и прочее, для того, для чего умный учитель одевает мысли свои в понятия ученика своего и притворяется иногда таким же малодушным, как и ученик его.
Россия обстриглась и обрилась по-европейски, надела фрак европейский, стала танцевать по-европейски, отвергнулась личного характера своего, своего особенного я для того, чтобы сблизиться с Европою. Сближение же с Европою ей нужно было совсем не для нее, как обыкновенно думают, а для самой Европы.
Есть и ныне люди очень умные и ученые, которые, видя нынешнюю и угадывая еще большую будущую значительность России, думают и говорят, что России суждено довершать то, что начато западноевропейцами, ставя ее в числе тех учеников, которые со временем превосходят учителей своих. Нам это назначение кажется слишком мелким для России. Чтобы превзойти Европу, для этого Россия — вместо сближения с Европою — удалялась от нее, как удаляется отрок или юноша, избранный от игр и веселий и детских распрей своих сверстников, чтобы в зрелом возрасте быть их путеводителем, как удалялся отрок Наполеон от товарищей своих, чтобы со временем быть повелителем их. В удалении от шумного торжества европейского, Россия под бременем креста, на нее возложенного, и под сенью благодати, свыше на нее нисходившей, укреплялась и мужала к высокому предназначению своему. Но и крепость и мужество нужны ей были совсем не для того, чтобы сама она могла быть безопаснее против окружавших ее держав. Все это ей нужно было единственно для того, чтобы удобнее действовать на возмужавших и укрепившихся. Ее собственная безопасность заключалась внутри ее с самой первой минуты обращения ее к Христианству. Мало того: с самой сей же минуты она уже была назначена быть и не только повелительницею, но и учительницею мира.
Укрепившись и возмужавши под крестом своим, вошла Россия в среду держав мира, сначала одною внешнею стороною, и стала повелительницею мира посредством одной внешней силы, но ныне начинает уже входить и внутреннею стороною. До сих пор мир дружился с Россиею и преклонялся пред нею за то, что сознавал и чувствовал силу мышц ее. А скоро должно настать время, когда, успокоившись от брожений своих, народы Европы узнают и душу России, и узнавши — сами неодолимо захотят тесно сдружиться с нею, слиться в один состав с нею, отдаться ей, как брат отдается брату, захотят, отказавшись от заблуждений своих, петь один с нею чистый гимн Свету, Жизни и Любви.
Европа бранит пока Россию, называет ее грубою, необразованною и прочее. Нужды нет. Придет время, увидит она эту грубую Россию с ее небесной стороны и сама откажется от прежнего мнения своего о ней.
Еще малозаметно это влияние России на Европу, но оно уже сильно, и скоро, может быть, она и не как государство только, а и как Церковь будет средоточием для прочего мира, будет представительницею Нового Израиля.
Мы не гадания говорим, а плод твердого убеждения, подтверждаемого, во-первых, чистотою духовного, Церковного основания России, во-вторых, ходом духовной жизни Европы.
Не нам доказывать первое. Всякий истинный сын Православной Церкви верит, а всякий видящий сущность Церкви Русской и знает, что именно в России сохранилось учение Христианское во всей чистоте. Люди и в ней как везде были и будут несовершенны, но здесь речь идет не о людях, а об учении. Правда, что учение есть как бы воздух, которым дышит потаенный человек сердца, и без сомнения следы благорастворенности сего воздуха должны быть видны и на людях, но они и видны, только исчислять их здесь нет места, ибо не только покорностью властям, радушным гостеприимством, чистосердечием, дружелюбием, благочестием и прочими, обыкновенно приводимыми в книгах, чертами отличаются русские от утонченных, но хитрых, самолюбивых, упорных и пр. европейцев, а множеством особенных черт, явно служащих доказательством благодатного влияния вероучения на Россию. Кто внимательным взором захочет рассмотреть со всех сторон Восток и Запад, тот в каждой самой незначительной малости найдет какое-нибудь различие между ними и почти всегда в пользу первого.
Что касается до хода духовной жизни Европы, то:
1) Все религиозные и даже, по большей части, политические революции Европы имели целью определение границ между духовною и светскою властью. В России всегда существовало это разграничение. Следовательно, все революции Европы имели целью сравнить в этом европейские народы — с Россиею.
2) Альбигензы, гуситы, протестанты и все западные секты желали более или менее очистить учение Запада, заходили только далеко и с нечистым отвергали и чистое. Но в некоторых пунктах, например в том, что Папа не Глава Церкви, что чтение Святого Писания должно быть всякому дозволено, что Кровь и Тело Христовы должны быть даваемы при Святом Причащении, а не одно Тело, что Дух Святый не от Отца и Сына исходит, а от Отца исходит и чрез Сына в мир входит, что священники не должны быть неженатые, что чистилища нет, что хлеб в Причастии должен употребляться кислый, и пр. и пр., во всех сих очень важных пунктах Греко-Российская Церковь согласна либо со всеми протестантами, либо с некоторыми отраслями их: и вместе с ними признает Римскую Церковь неправою. Следовательно, Реформация, которая, как известно, до сих пор все еще распространяется на Западе, имела целью сблизить Европу в некоторых важных пунктах вероучения — с Россиею.
3) Одна из Церквей Западных, имеющая ныне весьма большое влияние, особенно в Германии, Церковь Братская или так называемая Гернгутерская, производит себя от Греческой Церкви. Ссылаемся на Exposition de principes et de la discipline de l’unitite evangelique des freres de la confession d’Augsbourg, traduite de l’Allemand. A Neuwied sur le Rhin. M.DCC.XCIV. См. стр. 27 и дал… После греков Кирилла и Мефодия мало-помалу стала было проникать в Богемию и Моравию власть Рима, и уже Иоанн VIII, бывший Папою с 872 по 876 год запретил было моравским и богемским христианам совершать богослужение на славянском языке, повелев вместо того ввести латинское богослужение, и, укоряя Мефодия в заблуждениях, требовал, чтобы богемские христиане покорились Римской Церкви; не имел однако же успеха. При Оттоне в конце Х века учреждена Римская епархия в Богемии, и несмотря на то, что депутатам богемским в 977 году Римской Двор изъявил согласие оставить почти все по-прежнему, многие из них, вскоре принуждены были отделиться от большей части единоверцев своих, уступивших усилиям Рима, и отправляли с тех пор богослужение по Греческой литургии по домам. Папа Александр в 1061 году хотел было лишить их и этого права: но император Венцеслав заступился за них и сохранил им его. Наконец, Григорий VII издал эдикт, которого исполнение производилось вооруженною рукою. С сих пор преследования не имели пределов, и около столетия богемские и моравские братия скрывались в безвестности, сохраняя Греческую литургию. С 1176 года отделились они однако же от Греческой Церкви, присоединившись к валлийцам, пришедшим в это время в Богемию. После являются они между гуситами, а в 1722 году часть их, бежав из Богемии и Моравии, получила от графа Цинцендорфа участок земли; построили на нем селение и дали ему название Гернгут (…»Божия стража» можно бы перевести), отчего и называются гернгутерами. Не говорим ничего об учении нынешней Братской Церкви, но важно уже и то, что она признает себя происходящею от Греческой Церкви и что сама говорит, что была с нею согласна до XII века. Довольно и того: нынешняя Греческая Церковь есть та же самая во всех основах учения своего, какая была до XII века.
4) Наконец, упомянем об обращениях к Русскому исповеданию членов Западных Церквей, особенно протестантских, не только в протекших веках, как например, обращение Гизеля, Зерникова, Селлия, мужей знаменитых ученостью, но и в наше время; слышно (жаль, что не известно точно посредством, например, журнала министерства внутренних дел), что теперь ежемесячно во всей России бывает по нескольку таких обращений.
Не раскрыта еще, как должно, сокровищница российского вероучения не только для иноверцев, но и самих русских. Сколько, например, лежит еще ненапечатанных духовных сочинений русских, почти никому недоступных! Нас еще пока занимают одни летописи да грамоты, да сказки; до того, чтобы вырывать глубокомудрые духовные памятники, вкус наш, видно, не дорос еще. Остен, например, Патриарха Иоакима, заключающий в себе столько любопытных трактатов, например о Флорентинском Соборе, об Униатах и западном мнении о происхождении Святого Духа, о лютерских и латинских ересях и пр. (см. словарь Евгения (митрополита Евгения (Болховитинова) — Прим. ред.), гибнет в безвестности между рукописями Московской Патриаршей и Новгородской Софийской библиотек; а сам Иоаким в историях литературы русской даже и места не удостаивается (у Г. Греча его и в помине нет). Разные любопытные сочинения Лихудов, участвовавших в составлении Остена, также снедаемые пылью в упомянутых библиотеках, и по заглавиям-то известны разве только тем немногим, которые заглядывают в словарь Евгения; в истории литературы Г. Греча, только и помину об них, что они были хорошие учителя в Славяно-Греко-Латинской академии. Большая часть сочинений Максима Грека в тех же и других библиотеках также лежат в рукописях. Но что говорить уже о рукописных книгах: Адама Зерникова глубокомысленный трактат об исхождении Святого Духа, которым Феофан Прокопович пользовался в известном сочинении своем о том же предмете, и напечатан, да его не упоминают даже в истории словесности русской, и сочинителю его места не дают между писателями русскими, к которым, однако же, без малейшего затруднения причисляют всякого дюжинного триолетного или мадригального мастера.
Иностранцы, особенно немцы, давно начинали любопытствовать в церковной истории русской. Да как им найти что-нибудь дельное, когда русские не прокладывают им пути? Недавно еще Штраль издал довольно пространную Историю Церкви Русской; но что она вышла? Сборник, вовсе не дающий понятия об истинных основах духовной жизни России. И могло ли выйти что-нибудь лучшее, когда не из чего было составить это лучшее?
Много выискивалось и выискивается охотников знакомить иностранцев с Россиею: но с чем знакомят? С привозом да вывозом товаров, с какими-нибудь сонетиками, романтическими поэмками, романами и тому подобными словесными бубенчиками да погремушками. (И то как знакомят!) А пусть сыщется несколько бескорыстных, умных любителей истины, пусть начнут переводить сочинения, составляющие основу духовного превосходства России пред Европою: тогда увидит сама Россия, как не умеет она ценить свое достоинство и как драгоценно это достоинство ее для пользы других народов, увидит и устыдится, может быть, что до сих пор была светильником, под спудом поставленным.
Но время настает, кажется: раскрывается грудь России.
Европа! взгляни в нее, в эту грудь, Божественным огнем горящую! Проникни в эту грудь гордым ведением твоим! Ты добровольно сама себя отвергнешься, добровольно захочешь всем пестроблестящим существом своим растаять в этом лоне чистой христианской любви!
О Боже! если бы свершилось так!
© Радуга. Ревель. 1833. № 8
